Скоробуды

Кролик не знал, кто такой Скоробуд (даром, что сам был одним из них), и пошел спросить об этом у Совы. Сова, однако, тоже не знала. Зато знаем мы с вами, и, я думаю, многие другие. Одного из них очень точно описал Чжуан-цзы:

Создается впечатление, что от Скоробудов просто некуда скрыться. В любой мало-мальски приличный день в парке вам обязательно попадется несколько Скоробудов, пыхтящих вдоль по дорожке. А стоит вам разложить на траве скромный завтрак, как вдруг, откуда ни возьмись, налетит подобная парочка и обязательно все растопчет.

Но в густой тени под деревьями вы, как правило, можете чувствовать себя в относительной безопасности, так как Скоробуды предпочитают носиться по асфальту и бетону, подражая недолговечным автомобилям, для которых эти покрытия и предназначены. Вдыхая выхлопные газы машин, виляющих по автостраде, чтобы не сбить их, Скоробуды радостно делятся друг с другом впечатлениями от вылазки за город. У них это называется «отдыхать на лоне природы».

Активность у Скоробуда принимает форму страсти. Если вы спросите, что его интересует в жизни, он тут же выдаст вам целый список:

— Прыжки с парашютом, теннис, бег трусцой, бадминтон, лыжи, плавание, водные лыжи.

— И это все?

— Гм, — отвечает Скоробуд, отдуваясь после очередного забега, — я думаю, да.

— А гонками за автомобилем вы никогда не увлекались?

— За автомобилем?.. Нет, не приходилось.

— А рукопашным боем с аллигаторами?

— Нет, тоже не занимался, но всегда хотелось попробовать.

— А как насчет скоростного спуска по лестнице на роликах?

— Вы знаете, это как-то не приходило мне в голову.

— А как же ваша активность, о которой вы говорили?

Тут Скоробуд задумывается.

— Послушайте, — говорит он, — вам кажется, что мне чего-то не хватает'? М-да... Может быть, я действительно начинаю сдавать?

Пока еще нет, но...

Скоробуд-спортсмен (одна из наиболее распространенных разновидностей) видит смысл жизни в достижении физического совершенства. Но он почему-то считает, что набирать его надо извне, а не развивать изнутри. И вследствие этого он смешивает спорт с работой. Он работает во время работы, работает во время занятий спортом, и даже когда он играет, он работает. Работа, только работа, ни минуты отдыха, что постепенно доводит его до отупения, а со временем — и до могилы.

А вот и Кролик.

— Привет, Кролик. Что нового?

— Я только что от Совы, — отвечает слегка запыхавшийся Кролик.

— То-то ты так долго пропадал.

— Да, понимаете, Сове непременно нужно было рассказать мне историю про своего двоюродного дедушку Филберта.

— Ах, вот оно что.

— Но как бы там ни было, а необработанного куска дерева Сова тоже не видела. Она предположила, что, может быть, Ру играет с ним. Поэтому на обратном пути я забежал к Кенге, но у них никого не было дома.

— Они вместе с Тигрой отрабатывают прыжки в Лесу, — сказал я.

— Да? Ну, тогда я побежал.

— Не стоит беспокоиться, Кролик. Ведь...

Ну вот куда его опять понесло, спрашивается? И в этом весь Кролик. Ни сна, ни отдыха.

Несомненно одно: если хочешь быть здоров, беззаботен и доволен жизнью, присмотрись к тому, что делает Скоробуд, и делай прямо противоположное. Вот, кстати, еще один экземпляр: нервно вышагивает взад и вперед, позвякивая мелочью в карманах и поминутно поглядывая на часы. Стоит только понаблюдать за ним, и уже чувствуешь себя уставшим. У Скоробуда-хроника такой вид, будто он всегда куда-то устремлен — по крайней мере в чисто физическом, пространственном смысле. Он никогда не гуляет просто так — у него на это нет времени.

Скоробуд вечно куда-нибудь спешит, и похоже, вся его жизнь проходит под знаком отсутствия:

УШЕЛ

СКОРО БУДУ

ПО ДЕЛАМ

СКОРО БУДУ

А вообще-то правильнее было бы написать это следующим образом:

СКОРО УЙДУ

НЕ БУДУ СОВСЕМ

ПО ДЕЛАМ

СКОРО НЕ БУДУ

Скоробуду не сидится на одном месте. Ему обязательно надо бежать туда, где его нет.

Награду, наверное. Вся наша скоробудовская наука, религия и деловая этика испокон веков внушали нам, что всех нас ожидает где-то впереди Великая Награда и, чтобы быть достойными ее, мы должны всю жизнь работать, работать и работать, как заведенные. Она то ли хранится на небесах, то ли спрятана за еще не открытой молекулой, то ли ждет нас в правительственном номере отеля, но она всегда чуть впереди нас — вот тут, за утлом, с другой стороны земного шара; как обогнешь Луну, так сразу за ближайшей звездочкой...

Оглядываясь назад, мы видим, что первыми Скоробудами в нашей части света были пуритане, воевавшие с природой не на

жизнь, а на смерть, и всё впустую. Они буквально умирали с голоду, пока более мудрые коренные жители не научили их хозяйствовать на земле. Необходимо чередование, говорили они: сначала возделываешь почву, потом даешь ей отдохнуть; в этом году выращиваешь урожай, на следующий год выжидаешь. Но пуритане относились к подобной практике с недоверием и никак не хотели признать необходимость второй половины цикла. В результате непрерывного насилия, совершаемого над некогда плодородной землей на протяжении двух-трех столетий, и последующего окончательного ее истощения синтетическими стимуляторами плодородия мы теперь едим яблоки, имеющие вкус картона, груши, напоминающие пеностирол, а вместо апельсинов — теннисные мячики. А каких иных плодов можно ожидать от земли, которой не дают свободно отдохнуть? Грех, как говорится, жаловаться, но факт остается фактом.

— Послушай, Пух, а ты почему бездельничаешь?

— Потому что денек выдался на редкость хороший.

— Да, это верно, но...

— Зачем портить его?

— Но ты мог бы заняться каким-нибудь Очень Важным Делом, — сказал я.

— Я и так занят важным делом, — сказал Пух.

— Вот как? Каким же?

— Я слушаю.

— Слушаешь? Что?

— Птиц. И вон ту белку.

— И что же они тебе говорят?

— Они говорят, сегодня выдался на редкость хороший денек.

— Но ты это и без них знаешь.

— Всегда приятно убедиться, что кто-то еще думает так же, как и ты, — объяснил Пух.

— Но ты мог бы провести это время с пользой для себя, — сказал я. — Пополнить свои знания — послушать радио, например.

— Слушать вот эту коробочку?

— Ну да. А как ты иначе узнаешь, что происходит в мире?

— Пойду и спрошу кого-нибудь.

— Хм... Я все-таки включу его. Послушай.

«Тридцать тысяч человек погибли в результате авиационной катастрофы, произошедшей сегодня утром над центральной частью Лос-Анджелеса», — объявило радио.

— Ну, и что ценного это говорит тебе о мире? — спросил Пух.

— М-да... Пожалуй, ты прав. Выключим его. А что теперь говорят птицы?

— Что денек выдался хороший, — сказал Пух.

И это истинная правда, хотя Скоробуды, например, слишком озабочены своими делами, чтобы почувствовать это. Кстати, насчет постоянной озабоченности...

Тупоголовые приверженцы упомянутой выше Непобедимой Вездесущей Религии были неспособны оценить красоту рек и озер с прозрачной водой и бескрайних лесных просторов, открывшихся им на новом континенте. Куда там, — и этот зеленый рай, и люди, жившие в полной гармонии с ним, воспринимались пришельцами как нечто чуждое и опасное, стоящее на пути к завоеванию Великой Награды. На уме у них было только одно: как бы раз и навсегда подчинить это себе. Даже петь пуритане не любили...

— Да? — удивился Пух. — Неужели они совсем не пели?

— Я же говорю, Пух: не пели. Им это не нравилось.

— Но если им не нравилось пение, то как же они относились к медведям? — спросил Пух.

— Скорее всего, плохо, Пух. Вряд ли они им нравились.

— Им не нравились медведи?

— Боюсь, что нет. По крайней мере, не слишком.

— Петь они не любили, медведей не любили... Так что же тогда они любили'?

— Я думаю, ничего, Пух.

— Тогда понятно, почему у нас тут все шиворот-навыворот.

И вот от бедолаги-пуританина произошел Неугомонный Пионер, а от него уже Одинокий Ковбой, неизменно исчезающий в лучах закатного солнца в погоне за кем-то по свежим следам. Наш Скоробуд — прямой потомок этих задиристых одиночек без рода, без племени, и, подобно своим предкам, он никак не может успокоиться и найти себе пристанище на этой гостеприимной земле. Несгибаемый и несговорчивый фанатик с крепкими кулаками, он круто обходится с окружающими, с самим собой и со всем миром, который героически пытается выстоять под напором неистощимой скоробудовской энергии.

Ничего удивительного, что любой прогресс мыслится Скоробуду только как борьба, преодоление. Это, как говорится, его пунктик. Подлинный прогресс подразумевает рост и развитие — то есть внутреннее изменение, но этого-то как раз железный Скоробуд и не хочет. Стремление к росту и развитию, заложенное во всем живущем, трансформируется в его извращенном мозгу в вечную борьбу, направленную на изменение окружающих условий (у Скоробуда-преобразователя природы) или общества (у Скоробуда-реформа-тора), — короче, всего вокруг, кроме себя самого. Он постоянно сует свой нос, куда его не просят, и вмешивается во все, включая саму органическую жизнь. До сих пор здравомыслящим людям удавалось как-то сдерживать неукротимые порывы Скоробуда, но все чаще приходится констатировать — подобно родителям гиперактивного ребенка, — что находиться сразу во всех местах одновременно невозможно. Присматривать за Скоробудом — занятие поистине изматывающее.

— А вон опять Кролик, — сказал Пух. — И с ним Иа-Иа.

— Кролик, — начал я, — ...

— И Иа-Иа, — сказал Иа.

— Я спросил у Иа-Иа, — начал Кролик, —...

— То есть у меня, — сказал Иа. — Это я Иа-Иа.

— Как же, как же, припоминаю, — сказал я. — Мы как-то встречались в прошлом году на болоте.

— На каком болоте'? — возмутился Иа-Иа. — Это не болото, это Низина.

— Какая разница — болото, низина...

— А что такое Низина? — спросил Пух.

— Если ты в воде по щиколотки, — пояснил Иа, — то это Низина.

— Понятно, — сказал Пух.

— А вот если ты проваливаешься по шею, — продолжал Иа, — то это Болото.

— Надо же!.. Болото! — добавил он с горечью. — Подумать только!

— Что бы это ни было, — вмешался Кролик, — я спросил Иа-Иа о необработанном куске дерева, и он сказал, что не имеет ни малейшего представления, о чем я говорю.

— И похоже, что я в этом не одинок, — ввернул Иа-Иа. — Похоже, что ты тоже не имеешь ни малейшего представления, о чем говоришь.

— Ну так давайте уточним, что такое «необработанный кусок дерева», — сказал Кролик.

— Это я, — сказал Пух.

— Ты?! — воскликнул Иа-Иа. — И я проделал весь этот путь сюда...

— ...из Болота, — подсказал я.

— ...с Низины только для того, чтобы посмотреть на Пуха?

— А почему бы и нет? — сказал Пух.

— Ну, знаете! — саркастически произнес Иа-Иа. — Немного же Кролику надо, чтобы и самому завестись, и весь Лес поднять по тревоге! Любого пустяка достаточно, честное слово!

И ведь что странно: Общество Скоробудов, сделавшее предметом своего поклонения Юность как воплощение «здорового духа в здоровом теле», не только не нашло каких-либо эффективных способов сохранения и укрепления физического и душевного здоровья, но и всячески разрушает его. Чему иному могут служить разнообразные меры по искусственному псевдоомолаживанию вроде гормональной косметики и пластической хирургии? Они как-то не вяжутся с задачей достижения Великой Награды, а потому, вместе с другими подобными видами деятельности, проходят у Скоробудов под лозунгом Экономии Времени.

Характерным примером претворения этого лозунга в жизнь является пресловутая Стойка с Гамбургерами — подходящий памятник Скоробуду и его вечной занятости.

В Китае существуют чайные домики, во Франции — уличные кафе. Практически во всех цивилизованных странах есть какое-то место, куда люди могут пойти, чтобы спокойно поесть, посидеть и поболтать, не поглядывая то и дело на часы и не срываясь с места, как только еда проглочена. Китайский чайный домик, например, — своего рода центр местной общественной жизни. Сюда приходят целыми семьями, в компании соседей и друзей, и проводят здесь столько времени, сколько пожелают. Беседы и споры могут длиться по нескольку часов. Назвать это местным непривилегированным клубом было бы слишком по-западному, но западному человеку, привыкшему все раскладывать по полочкам, этот термин может дать хоть какое-то представление о роли, которую играет чайный домик в Китае. Девиз чайного домика можно было бы выразить следующим образом: «Ты личность. Оставь суету и проведи время по-человечески».

А каков, предположим, девиз Стойки с Гамбургерами? «Ты такая же букашка, как и все остальные. Поел — и проваливай».

Но беда не только в этом, — эта жуткая Стойка, как теперь стало уже общеизвестно, представляет угрозу для здоровья всякого, кто к ней приближается. И, к сожалению, это далеко не единственное изобретение ума, запрограммированного на Экономию Времени. Сюда же можно отнести супермаркеты, микроволновые печи, ядерные реакторы, ядохимикаты и прочие прелести...

Если бы все мероприятия, направленные на Экономию Времени, действительно его экономили, то, рассуждая логически, у нас должен был бы накопиться значительный его запас — гораздо больший, чем у предыдущих поколений. На деле же, как ни странно, с каждым годом времени у нас все меньше. Попробуйте уехать куда-нибудь, где нет подобных новшеств, — вы поразитесь, сколько свободного времени у вас сразу появится. Обычно вам приходится выбиваться из сил, чтобы приобрести приспособления, призванные беречь ваше время и силы. И весь фокус-то в том, что экономить время в принципе невозможно — его можно только тратить. А вот тратить его можно либо с умом, либо впустую. У Скоробудов времени не остается совсем, потому что целиком они тратят его на неимоверные усилия, призванные сэкономить каждую секунду. Еще Генри Дэвид Торо писал об этом в своем «Уолдене»:

Но вернемся к даосизму, являющему резкий контраст гибельной скоробудовской суетливости. Уважение к мудрой старости удивительным образом сочетается в этом учении с поклонением Бессмертной Юности. Сохранилось множество исторических данных (отчасти приукрашенных) и захватывающих вымышленных историй о тех, кто уже в молодом возрасте открыл Секрет Долголетия. Всем им удавалось сохранять здоровье, молодой задор и хороший внешний вид на протяжении многих лет. Среди Даосских Бессмертных были люди самых разных возрастов, добившиеся этого благодаря специальным упражнениям и образу жизни, рекомендуемому даосизмом. Веками средняя продолжительность жизни в Китае едва превышала сорок лет, а надрывавшиеся на работе крестьяне и прожигающие свою жизнь аристократы зачастую умирали еще раньше. В то же время последователи даосизма жили, как правило, до девяноста лет, а то и намного дольше. Одним из наиболее впечатляющих примеров служит жизнь Ли Чун-Юна.

В 1933 году в прессе появилось сообщение о его смерти. Согласно авторитетным правительственным источникам, чьи данные подтвердила тщательная независимая проверка, Ли Чун-Юн родился в 1677 году. Когда ему перевалило за вторую сотню, он провел цикл бесед о долгожительстве, причем каждая из двадцати восьми бесед длилась около трех часов. Видевшие его в то время очевидцы утверждали, что он выглядел лет на пятьдесят с небольшим, имел прямую осанку, крепкие зубы и шапку густых волос на голове. Умер он в возрасте двухсот пятидесяти шести лет.

Еще ребенком Ли ушел из дома и присоединился к странствующим собирателям трав. Блуждая с ними по горам, он изучил многие секреты народной медицины. Помимо ежедневного употребления различных омолаживающих трав, он регулярно выполнял физические упражнения, предписанные даосизмом, памятуя при этом, что упражнения, требующие чрезмерного напряжения сил и утомляющие мозг и тело, только укорачивают жизнь. Ходил он всегда, по его собственному выражению, «легкой походкой». При этом молодые люди, сопровождавшие двухсотпятидесятилетнего Ли на прогулках, не могли угнаться за ним, он же был способен пройти в таком темпе много миль. Для сохранения здоровья он рекомендовал «сидеть, как черепаха, ходить, как голубь, и спать, как собака». Но когда его спрашивали, каков же главный секрет долголетия, он отвечал: «внутреннее спокойствие».

Это возвращает нас к тому месту в сказке о Винни-Пухе, где Кристофер Робин задает Пуху вопрос:

Мед кажется уже не таким вкусным после того, как он съеден; достигнутая цель представляется не столь важной, как раньше, а полученная награда — недостаточно ценной. Сложив все награды, которых мы добились в течение жизни, мы получим результат, не идущий ни в какое сравнение со всей остальной жизнью, протекавшей в промежутках между наградами. Если же сложить награды вместе с периодами ожидания их, то в сумме они составят всю вашу жизнь до последней минуты. Представляете, что будет, если мы научимся ценить ожидание награды не меньше ее самой?

Стоит только открыть коробку с рождественскими подарками, и они уже кажутся нам совсем не такими интересными, как прежде, когда мы присматривались и принюхивались к коробочке, встряхивали и ощупывали ее. И через триста шестьдесят пять дней повторяется все то же. Всякий раз, как мы достигаем желаемого, наш интерес к нему угасает, и мы устремляемся к другой цели, затем к следующей, — и так до бесконечности.

Это не значит, что достигнутые цели бессмысленны. Но смысл их прежде всего в том, что они заставляют нас стремиться к их достижению, и именно этот процесс приносит нам и мудрость, и счастье, и все что угодно. Однако если мы делаем не то, что надо, то становимся злыми и раздражительными, несчастными и неправыми. Цель должна соответствовать нам и служить нам во благо — тогда и процесс ее достижения будет благоприятным. А ведь он-то и важен для нас в первую очередь. Научиться получать удовольствие от процесса — значит овладеть секретом счастья, пред которым меркнут все мифы о Великой Награде и Экономии Времени. Возможно, в этом и заключается то значение понятия «Дао» («Путь»), какое оно приобретает в повседневной жизни каждого человека.

Но как же все-таки называется та минутка как раз перед тем, как принимаешься за мед? Обычно ее называют предчувствием или предвкушением, но нам представляется, что это нечто большее. Мы бы назвали ее моментом осознания, ибо именно в этот момент мы счастливы и осознаем это. А если продлить это осознание на весь период ожидания, то жизнь станет для нас сплошным праздником. Совсем как для Пуха.

Когда мы научимся радоваться всему, что нас окружает, и получать удовольствие от самого процесса жизни, мы станем непохожими на Скоробудов. И слава богу, потому что жить, как живут Скоробуды, — значит безжалостно убивать время самым чудовищным и бессмысленным образом. Поэт Лу Ю писал:

Ай да медведь!

Мы обсуждали «Оду к радости», финал бетховенской Девятой симфонии.

— Это одна из моих любимых вещей, — сказал Пух.

— И моих тоже, — отозвался я.

— А мое самое любимое место — это где они поют: «Так славься, Пух, Бесстрашный Пух!»

— Но, Пух...

— «Так славься, Винни-Пух!»

— Но они не...

— «Бесстрашный Медведь Винни-Пух!»

— Но в «Оде к радости» ничего не поют о медведях!

— Не поют?

— Нет.

— Почему?

— Ну, наверное, это просто не пришло им в голову.

— Почему не пришло?

— Пух, ни у Людвига ван Бетховена, ни у автора слов хорала и в мыслях не было сочинять что-либо о медведях.

— Правда? Тогда я, наверно, спутал. Я имел в виду Людвига ван Берлогена.

— Пух, не было никакого Людвига ван Берлогена.

— Ван Берлогена? Не было?

— Нет. И слова эти ты сам придумал.

— Я придумал?

— Да-да, ты.

— То-то я думаю, откуда они такие знакомые, — сказал Пух.

Как бы то ни было, это подводит нас к основной теме данной главы, а именно: умению наслаждаться жизнью и неповторимости каждого из нас.

Какими бы мы ни были полезными, иногда нам требуется довольно много времени на то, чтобы оценить себя по достоинству. Иллюстрацией этого тезиса может служить китайская легенда о каменотесе.