Робин ХОББ
      Безумный корабль
      ТОМ 3
      Перевод с английского М.Семенова
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      РАЗГАР ЛЕТА
      ГЛАВА 24
      КОРАБЛЬ "ЗОЛОТЫЕ СЕРЕЖКИ"
      Моолкин, похоже, радовался и гордился, глядя на то, как разросся его Клубок. Шривер испытывала более сложные чувства. Численность змей, ныне путешествовавших с ними вместе, сулила более надежную защиту от любого врага. Но она означала также и то, что раздобытым съестным надо было делиться. Еще Шривер предпочла бы, чтобы побольше змеев были разумны. Увы слишком многие из следовавших за Клубком были всего лишь безмозглыми пожирателями пищи. Они тянулись к собратьям лишь потому, что так велел им инстинкт.
      Моолкин же во время переходов и совместной охоты внимательно приглядывался к неразумным. Любого, кто подавал хоть какие-то надежды, хватали в объятия, как только Клубок останавливался на отдых. Дело обычно происходило так: Киларо с Сессурией ловили выбранного вожаком, тащили его на дно и предоставляли ему извиваться и биться в их могучих кольцах, пока он не начинал задыхаться. Тогда к ним присоединялся Моолкин. Он выпускал яд и вился вьюном в танце воспоминаний, пока они громко требовали от новичка, чтобы он вспомнил и вслух назвал свое имя. Иногда они добивались успеха, иногда нет. Не каждый из тех, у кого всплывало в памяти собственное имя, надолго удерживал качества личности. Кто-то так и оставался полу разумным простачком, кто-то ко времени следующего прилива вновь скатывался в животное состояние. Однако иные полностью приходили в себя и крепко держались за вновь обретенную способность к мышлению. Были и такие, кто по несколько дней бесцельно тащился за Клубком... а потом вдруг заново обретал и забытое имя, и привычку к достойному обхождению. Так что разумная сердцевина Клубка со временем разрослась до двадцати трех змеев. И еще два раза по столько, если не больше, клубилось поодаль. Это было крупное сообщество. Даже самый щедрый Податель не мог досыта накормить всех.
      Каждый раз, сворачиваясь для отдыха, они размышляли о будущем. Ответы Моолкина их не удовлетворяли. Он выражался со всей доступной ему ясностью, но его слова только смущали умы. Шривер чувствовала за пророчествами Моолкина недоумение и растерянность самого прорицателя, и всю ее переполняло сочувствие к вожаку. Иногда она даже боялась, как бы остальные не накинулись на него, вымещая разочарование, и поневоле тосковала о минувших днях, когда их было всего-то трое - она сама да Сессурия с Моолкином. Однажды вечером она шепнула об этом вожаку, но тот в ответ упрекнул ее:
      - Наш народ сделался малочислен. К тому же обстоятельства нашей жизни таковы, что поневоле приводят в смятение. Если мы вообще намерены выжить, надо нам собирать к себе всех, кого только можно. Это первейший закон Доброловища. Нужно породить множество, чтобы дать возможность выжить хоть горстке... Породить?..
      - Порождение новых жизней есть перерождение прежних. Это и есть тот зов, которому мы теперь внимаем. Минул срок нам быть змеями. Мы должны найти Ту, Кто Помнит, и она поведет нас туда, где мы возродимся в обличье новых существ.
      От его слов по всей длине ее тела пробежал озноб, но был он вызван предвкушением или ужасом - она сама не взялась бы сказать. Другие змеи придвинулись ближе, слушая Моолкина. Вопросы пошли густым косяком:
      - Какие такие новые существа?
      - Переродиться - это как?..
      - А почему наш срок миновал?
      - И кто Та, что даст нам воспоминания?..
      Громадные глаза Моолкина налились медью и медленно замерцали. Чешуя засияла яркими красками. Он боролся - Шривер ясно чувствовала это и гадала, сумели ли другие почувствовать. Он изо всех сил тянулся за пределы собственного разума к некоему высшему знанию... но доставались ему лишь разрозненные обрывки. Зато утомляло это похлеще, чем целый день спешного плавания.
      Еще Шривер понимала, что собственные невнятные ответы его самого удовлетворяют столь же мало, как и слушателей.
      - Мы станем такими же, - сказал он наконец, - какими были когда-то. Оттуда наши воспоминания, которых мы сами не можем понять, и пугающие сновидения. Не пытайтесь отделаться от них, не гоните их, а размышляйте над ними. Старайтесь вытащить их на поверхность и разделить с ближними... - Он помолчал, а потом продолжал несколько медленней и менее уверенно:
      - Мы опаздываем с перерождением. Так сильно опаздываем, что я уже боюсь - что-то пошло не так. Но все же придет кто-то, кто вернет нам память. Придут те, кто поведет и защитит нас. И мы сразу узнаем их. А они - нас...
      - Та серебристая Подательница... - тихо напомнил Сессурия. - Мы последовали было за ней, но она нас не узнала...
      Силик осторожно вплелся в самую сердцевину отдыхающего Клубка.
      - Серебро... серебристо-серое, - прошипел он. - Помнишь, Киларо, как Ксекрис разыскал то громадное серебристо-серое существо и пригласил его с нами?
      - Плохо помню... - негромко протрубил Киларо. Открыл и закрыл круглые глаза, отливавшие серебром. Они вспыхивали изменчивыми радужными цветами. Разве что как сон. Очень скверный сон...
      - Мы собрались кругом него, а оно напало на нас. Оно стало метать в нас такие длинные зубы! - Силик свернулся узлом, потом узел стал перемещаться по его телу, пока не достиг глубокого шрама. Чешуи на месте старой раны были толстые и неровные. - Вот сюда он меня укусил! - хрипло прошептал красный змей. - Укусил, но есть не стал! - И он глубоко заглянул Киларо в глаза, словно ища подтверждения. - Помнишь, как ты вытащил из моего тела тот зуб? А го он застрял, и рана начала загнивать... Киларо опустил веки.
      - Не помню... - проговорил он с сожалением.
      По чешуям Моолкина волной прокатилась рябь. Золотые глазчатые пятна сверкнули ярче, чем им доводилось в течение очень долгого времени.
      - Что?.. - спросил он, не в силах поверить. - Серебряное создание напало на вас? Напало!.. - В голосе вожака зазвучал гнев. - Да как такое возможно, чтобы тот, кто источает аромат воспоминаний, напал на тех, кто к нему обратился за помощью?.. - Он мотал громадной головой туда и сюда, грива налилась ядами и поднялась дыбом. - Не понимаю!.. - вдруг взревел он. - О подобном не сохранилось не то что памяти - даже запаха памяти! Да как могло такое произойти?.. Где же Та, Кто Помнит?..
      - Может, серебряные тоже все позабыли, - мрачно пошутил Теллар, зеленый певец. Его разум не обрел особой силы с того времени, когда он сумел вспомнить свое имя. Все, что удавалось Теллару, - это удерживать свою личность. И никто не мог рассказать, каким он был до того, как утратил память. Теперь это был всего лишь тонкий, как хлыст, змей, склонный к черному юмору и колким замечаниям. И при всем том, что он сумел вспомнить себя, пел он нечасто.
      Моолкин крутанулся к Теллару. Его грива жестко торчала во все сторону, чешуя блистала яркими красками.
      - Забыли?! - проревел он с возмущением и изумлением. - Это ты увидел в памяти о сне? Или песня какая-нибудь рассказывает о временах, когда все всё позабудут?
      Теллар прижал гриву к шее, подчеркивая тем самым свою малость и незначительность.
      - Я всего лишь пошутил, о великий... Прости мрачному менестрелю злую шутку, вожак. Прости меня...
      - Однако было в твоей шутке и зерно истины, - смягчился Моолкин. Слишком многие из нас утратили память... Неужели случилось так, что и те, кто должен бы помнить... наши хранители памяти... что, и они оплошали?
      Унылое молчание сопроводило его слова. Если все действительно обстояло именно так, это значило, что они были покинуты. А стало быть, у них не было будущего - лишь бесцельные скитания, в то время как одна за другой будут гаснуть присущие им искры сознания... пока последнюю не поглотит мрак. Змеи невольно переплелись теснее, прижимаясь друг к другу, словно это могло помочь им подольше не расставаться с надеждой... сколь бы призрачной она ни была.
      Моолкин неожиданно высвободился из недр Клубка. Очертил громадный круг возле них и заплясал, свиваясь медленными петлями.
      - Думайте! - призвал он своих спутников. - Давайте думать все вместе! Давайте предположим, что это воистину так, и поразмыслим, что из этого следует. Получается, что можно многое объяснить. Мы со Шривер и Сессурией видели серебряное существо, и оно пахло как Та, Кто Помнит. Но оно не обратило на нас никакого внимания. Киларо с Силиком видели кого-то серо-серебряного. Но когда Ксекрис, предводитель их Клубка, попробовал достучаться до его памяти, серо-серебряный на них напал. - Моолкин извернулся, поворачиваясь к остальным. - А разве не так вели себя вы сами, когда утратили память? Вы отворачивались друг от дружки и не отвечали, когда я вас спрашивал. И вы даже нападали на собратьев, споря с ними из-за добычи! - Он выгнулся назад, показывая белое подбрюшье, и стремительно пронесся мимо. - Вот теперь все ясно! - протрубил он. - Наш менестрель провидел истину! Они забыли! Значит, мы должны заставить их вспомнить нас!
      Клубок молчал, благоговея и ужасаясь. И даже неразумные, собравшиеся для отдыха в разрозненные клубки, расцепляли свои петли, чтобы понаблюдать за торжествующим танцем Моолкина. Ожидание чуда, светившееся во множестве глаз, заставило Шривер устыдиться собственных сомнений, но отделаться от них она все равно не могла.
      - Каким образом? - спросила она. Каким образом мы заставим их вспомнить нас?
      Моолкин внезапно понесся прямо на нее. Обвил кольцами, крепко стиснул и выдернул из Клубка, вовлекая в свой танец. Она двигалась вместе с ним, дыша его ядами. Они были напоены сумасшедшей, освобождающей радостью.
      - Да так же, как мы пробудили своих соплеменников! Мы найдем кого-нибудь из серебристых, загородим ему путь и потребуем, чтобы он назвал свое имя!
      Как легко было поверить, танцуя вместе с Моолкином, что такое вправду возможно... Да, они разыщут серебряное создание, источающее запах воспоминаний, заставят его вспомнить свое предназначение и поделиться с ними памятью, и тогда...
      Тогда они будут спасены. Неведомо как - но спасены...
      ...И вот она смотрела на тень, скользившую между ними и светом из Пустоплеса. И недоумевала. Вот уже много дней они разыскивали серебристого. Потом наконец они уловили запах и Моолкин погнал их вперед, редко-редко позволяя остановиться на отдых. Отчаянная погоня довела некоторых из них почти до полного истощения. Стройный Теллар утратил яркость окраски и совсем отощал. Многие из неразумных и вовсе отстали, не умея или не желая выдерживать заданную Моолкином скорость. Может, они догонят их позже, а может, так и затеряются позади... Так или иначе, покамест Шривер была способна думать только о большом существе, которое двигалось над ними, словно стремясь к какой-то цели.
      Клубок неприметно двигался в отбрасываемой им тени. Теперь, когда все сбылось и они догнали серебристого, казалось, даже Моолкина стало смущать предстоявшее им деяние. Хотя бы уже потому, что толщиной своей это создание превосходило всех змеев Клубка, вместе взятых. А по длине равнялось даже великану Киларо.
      - Ну и что нам теперь делать? - напрямик спросил Теллар. - Обвить такое существо и утащить его вниз нам не под силу. Это все равно что с китом драться!
      - Вообще-то кита одолеть - дело не такое уж и невозможное... - заметил Киларо с уверенностью, происходившей от осознания своих размеров и силы. Его грива начала подниматься:
      - Драка, конечно, была бы еще та, но нас же много! Какой кит уйдет от Клубка?
      - Не стоит начинать с нападения, - проговорил Моолкин. Шривер смотрела на него и видела, как он собирается с силами. Эти силы были не телесного свойства. Даже наоборот: чем ярче разгорался его дух, тем слабее делалась плоть. Иногда ей хотелось убедить его поберечь себя хоть немного, но она знала, что подобный спор не стоило и затевать.
      Вот их провидец вытянулся во всю длину, его чешуя вздыбилась и опала, ложные глаза на боках вспыхнули золотом. Грива начала дыбиться, и вот наконец каждый шип предельно напрягся, полный жгучего яда. Медные глаза целеустремленно сверкнули.
      - Ждите, пока не позову, - предупредил он собратьев.
      Они повиновались ему, он же устремился наверх, навстречу огромной серебряной тени.
      Это существо не было Подателем. От него не разило застарелой кровью и дерьмом, как от тех, кто снабжал их съедобной мертвечиной. Да и двигалось оно гораздо быстрее Подателей, хотя Шривер сколько ни смотрела, так и не смогла обнаружить у него ни плавников, ни хвоста. В задней части округлого брюха имелся, правда, какой-то плоский отросток, но серебряный не пользовался им при движении. Он без усилия скользил по поверхности Доброловища, грея спину под солнцем Пустоплеса. Казалось, у него нет ни гривы, ни чешуи... И тем не менее Моолкин окликнул его:
      - Клубок Моолкина приветствует тебя, собрат! Мы явились издалека, разыскивая Того, Кто Помнит. Не тебя ли нам случилось искать?
      Серебряный не подал ни малейшего знака, что вообще слышал Моолкина. Его скорость ни на йоту не переменилась. Он вел себя так, словно попросту не замечал присутствия змея. Моолкин некоторое время держался с ним вровень, терпеливо дожидаясь ответа. Потом снова окликнул его... Все понапрасну. Тогда Моолкин рывком устремился вперед, обгоняя серебряного, и мощно тряхнул гривой, высвобождая ошеломляющее облако ядов.
      Существо прошло сквозь это облако так, словно его там не было вовсе! Оно даже не замедлило хода! Яд совсем не подействовал на него... Лишь когда серебряный оставил облако позади, Шривер сумела кое-что уловить. Легкую дрожь блестящего тела, как если бы незнакомцу стало самую малость не по себе. Это был отклик настолько слабый, что его откликом-то грешно было называть, но все же Шривер воспрянула духом. "Пусть сколько угодно притворяется, будто ему нет до нас дела, - сказала она себе. - Он все же заметил нас, и это уже что-то!"
      Моолкин, видимо, почувствовал то же, что и она. Еще бросок - и он перекрыл серебряному дорогу. Теперь тому оставалось либо столкнуться с ним, либо придержать свой бег.
      Я - Моолкин, вожак Клубка Моолкина! И я требую, чтобы ты назвал свое имя!
      Серебряный ударил Моолкина и прошел по нему так, словно ему на пути встретилось скопище водорослей. Но Моолкин был далеко не водорослью. От него оказалось не так-то легко отмахнуться.
      - Назови свое имя! - проревел он. И со всего маху бросился на серебряного, и Клубок последовал за вожаком. Обвить серебряного они так и не смогли, сколько ни пробовали. Оставалось бить его и толкать. Темно-синий Киларо даже с разгона протаранил его, нанеся удар, от которого сам чуть не лишился сознания, Сессурия же знай хватал существо за его единственный плавник. При этом каждый испускал свои самые сильные яды, так что все успели надышаться ими с избытком.
      Их нападение замедлило ход серебряного существа и, похоже, сбило его с толку. Шривер услышала тонкий, пронзительный крик... Неужели серебряный пел в Пустоплесе? При солнечном-то свете?..
      Она успела вдохнуть столько бестолково намешанных ядов, что у нее самой голова шла кругом. Но все же она подняла эту самую голову и высунула ее в Пустоплес.
      Именно там, к ее искреннему удивлению, оказалось и лицо существа, и все его плавники, да к тому же такие, каких ей еще не приходилось видеть. У него отсутствовала грива, зато имелись громадные белые крылья, развернутые, как у чайки, надумавшей сесть на лик Доброловища. А еще тело серебряного кишело какими-то паразитами. Они-то и издавали пронзительный писк, подпрыгивая и цепляясь за верх его тела и за крылья. При виде Шривер они заметались пуще прежнего.
      Осмелев, она высунулась в Пустоплес так высоко, как только смогла. Сунулась прямо в нос серебряному и что было мочи тряхнула своей относительно небольшой гривкой, трубя во весь голос:
      - Кто ты? - Грива отчаянно хлестала его, ядовитые железы истекали жалящей влагой. - Шривер из Клубка Моолкина требует, чтобы ты отдал ей память!
      Он вскрикнул, облитый ее ядом. Вскинул к лицу свои странные плавнички и стал тереть ими голову. Паразиты носились туда и сюда по его спине, вереща тоненькими голосами. Серебряный вдруг резко накренился. Шривер уже решила было, что он надумал нырнуть, спасаясь от нее, но потом увидела, что он сделал движение не но своей воле. Оказывается, Моолкин сумел объединить усилия всего Клубка. И они сообща потеснили серебряного, заставив его повалиться на бок. Его белое крыло коснулось воды, и оттуда в Доброловище с писком упал паразит. Один из неразумных немедленно высунулся и подхватил его.
      Пример оказался заразительным. Вся стая неразумных кинулась вперед. Они набросились на серебряного с яростной силой, которая уж точно не входила в намерения Моолкина. Серебряный отчаянно закричал и принялся размахивать плавничками в попытке отбиться, но это только раззадорило неразумных. Их яды бессмысленно изливались, затуманивая и без того отравленное Доброловище. Вещества, предназначенные глушить рыбу для еды, мешались с теми, что обычно отпугивали акул. И этой-то жгучей смесью приходилось дышать!
      Теперь серебряного толкали и колотили в основном неразумные, Моолкин же и его Клубок носились поблизости кругами, вновь и вновь требуя, чтобы существо произнесло свое имя. Паразиты падали в воду один за другим. Бешено хлопали белые крылья, раз за разом погружаясь в Доброловище то с одной стороны, то с другой.
      И вот наконец им удалось почти совсем уложить его на бок. Гигант Киларо прыжком выметнулся в Пустоплес и всей тяжестью обрушился на незащищенный бок существа. За ним без промедления последовали и другие змеи - как разумные, так и безмозглые. Они выпрыгивали из воды, хватая твердые торчащие кости и трепещущие крылья серебряного. Он изо всех сил старался выпрямиться, но их было слишком много. У него просто не хватало силы отбиться. Навалившаяся тяжесть постепенно увлекла его вниз, прочь от Пустоплеса, в глубину Доброловища. Когда он погружался, с него начали прыгать в воду последние оставшиеся паразиты, но тщетно: повсюду их ждали жадно распахнутые зубастые пасти...
      - Твое имя! - требовал Моолкин все время, пока они тащили его вниз. Скажи нам свое имя!
      Существо ревело и яростно отбивалось, но не произносило ни слова. Моолкин рванулся к нему и обхватил как мог переднюю часть его тела. И затряс гривой прямо перед лицом серебряного, окутывая его плотным облаком ядов.
      - Говори! - приказал он. - Вспоминай! За себя и за нас! Дай нам свое имя! Как тебя называли?
      Серебряный все еще боролся. Крохотная головка и ручки судорожно дергались в могучей хватке Моолкина, в то время как несообразно раздутое тело оставалось неподатливо жестким. Его крылья намокли и отяжелели, часть хрупких косточек сломалась в бою, но он все еще силился вынырнуть назад в Пустоплес. Совместных усилий змеев только-только хватало на то, чтобы удерживать его ниже поверхности. О погружении ко дну и речи не шло.
      - Говори! - властно требовал Моолкин. - Скажи всего одно слово! Скажи лишь свое имя, и мы отпустим тебя. Разыщи свое имя, вытащи его наружу, потому что ты помнишь его! Мы знаем - ты помнишь! Мы чуем запах твоей памяти!
      Серебряный продолжал колошматить пророка. Его рот раскрывался в крике, и крик был, похоже, осмысленным, только вот понять ничего не удавалось. А потом... потом он вдруг замер. Малюсенькие карие глазки распахнулись широко-широко. Вот он раскрыл рот и беззвучно закрыл его...
      И обмяк в кольцах Моолкина.
      Шривер поневоле зажмурилась. "Итак, серебряный умер... Мы убили его. Ни за что ни про что. И чего мы этим добились?.."
      Она ошиблась. Серебряный неожиданно заговорил. Шривер немедленно раскрыла глаза. Его голос был очень тонок и казался бесплотным. А тщедушные ручки... пытались заключить Моолкина в объятия.
      - Я был Драквием... Но больше я не Драквий. Я - мертвое создание, глаголющее устами своих воспоминаний...
      Он силился трубить, но это был жалкий, пискливый, едва слышный звук. Весь Клубок придвинулся ближе и замер, благоговейно прислушиваясь.
      - Это произошло во дни перемены, - продолжал Драквий. - Мы поднялись вверх по реке, туда, где ил памяти был очень хорош и лежал густо. Мы соорудили себе коконы, оплетя свои тела нитями воспоминаний. Наши родители омывали нас илом памяти, давая нам имена и делясь воспоминаниями. Они с любовью наблюдали за нами... наши старые друзья. Под синими небесами они праздновали нашу перемену... Они громко приветствовали нас, когда наконец мы вышли на берег, и жаркий солнечный свет стал сушить наши панцири, а мы сами в это время менялись... Слой за слоем окутывали нас воспоминания и ил памяти... Это было время радости... Наши родители расцвечивали небеса яркостью своей окраски и наполняли его звуками своих песен... Нам предстояло отдыхать, пережидая холодную пору, чтобы проснуться и выйти из коконов, когда дни снова станут долгими и жаркими...
      Серебряный закрыл глаза, словно испытывая сильную боль. Он прижимался к Моолкину, словно был его собратом по Клубку.
      - А потом, - продолжал он, - весь мир внезапно сошел с ума. Земля разламывалась и тряслась. Горы лопались, извергая горячую алую кровь. Солнце померкло... Даже внутри своих коконов мы ощущали, как омрачилось все вокруг. Налетели жаркие ветры, и мы услышали страшные крики своих друзей: воздух изменился, и они не могли больше дышать. Но даже задыхаясь и падая наземь, они не бросили нас! Они оттащили нас в убежище... Это было много жизней назад. Они не могли спасти многих, но они пытались. О, они пытались! Они сказали нам, что это только на время. Только до тех пор, пока сверху не перестанет сыпаться пыль, пока небо снова не засверкает синевой, а земля не успокоится и не прекратит содрогаться... Но сумасшествие мира все продолжалось. Земля корчилась под нами, горы полыхали огнем. Леса горели, пепел и зола покрывали землю, удушая все живое. Вода в реке стала гуще свернувшейся крови, воздух сделался непрозрачным... Мы кричали из коконов, призывая своих друзей... Но они один за другим перестали нам отвечать. А мы без солнечного света не могли вылупиться. Мы лежали во тьме, окутанные коконами воспоминаний, и ждали...
      Собратья по Клубку слушали молча. Молчали и неразумные. Они пребывали в неподвижности, как прежде, обмотав тело серебряного и торчащие костлявые крылья.
      Моолкин слегка дохнул ядом ему в лицо.
      - Продолжай, - приказал он ласково. - Мы не понимаем, о чем ты, но мы слушаем тебя.
      - Не понимаете?.. - Тот, что звался когда-то Драквием, тоненько рассмеялся. - Я и сам хотел бы что-то понять... Миновало долгое, очень долгое время, и появился какой-то новый народ. Эти создания были и похожи, и не вполне похожи на тех, кто пытался спасти нас. Мы радостно окликали их, будучи совершенно уверены, что они пришли наконец-то вытащить нас из темноты. Но они нас не слышали... Наши бестелесные голоса казались им наваждением, от которого проще всего отмахнуться. А потом они стали нас убивать...
      Шривер ощутила, как пробуждается в душе надежда.
      - Я слышал крики Терийи, - говорил между тем серебряный. - Я не мог сообразить, что же произошло. Только что она была среди нас - и вдруг ее не стало! Прошло время... Потом напали на меня. Их орудия пронзили и раскололи мой кокон, мою толстую и плотную скорлупу, свитую из воспоминаний. Потом... - Он примолк, с трудом подбирая слова. - Потом они взяли мою душу и выбросили ее на холодные камни, и там она умерла. Но память осталась, ведь она была заключена в коконе... Они распилили меня на доски и создали из них новое тело. Они придали мне свой собственный облик, подпиливая и подтачивая, пока не изваяли лицо и тело вроде тех, что присущи им самим. А еще они напитывали меня своими собственными воспоминаниями, пока в один прекрасный день я не пробудился... будучи уже не собой. Они назвали меня "Золотые сережки". Я стал их живым кораблем. Их рабом...
      Он замолк. Сделалось очень тихо. Рассказывая, он уснащал свою речь словами, которых Шривер не понимала, он говорил о понятиях и событиях, которых она не могла представить себе. Вот когда ей стало по-настоящему жутко. Она знала: это была повесть о разрушении одной из первооснов мира. О погублении всего ее рода. Хотя почему так - она не могла бы ответить. И она почти радовалась тому, что не может вполне постичь случившуюся трагедию.
      Моолкин, еще сжимавший серебряного в своих объятиях, прикрыл глаза веками. Его телесные цвета потускнели, как от тяжелой болезни.
      - Я буду скорбеть по тебе, Драквий, - сказал он затем. - Твое имя вызвало в моей душе эхо смутных воспоминаний... Мне даже кажется, мы с тобой когда-то знали друг друга. А теперь вот расстанемся, как незнакомцы, так и не сумевшие вспомнить, где и когда виделись... Мы отпустим тебя.
      - Нет! Пожалуйста, не выпускай меня! - Бывший Драквий что было сил схватился за Моолкина. - Не выпускай! Ты произносишь мое имя, и оно звенит в моем сердце, точно зов Рассветного Дракона! Я так долго не помнил себя самого!.. Они всегда держали меня при себе, ни под каким видом не оставляя в одиночестве, не позволяя моим истинным воспоминаниям всплыть на поверхность... Они слой за слоем накладывали на меня свои крохотные жизни, пока я не поверил, будто я сам - один из них! Если ты отпустишь меня, они снова мной завладеют. Все начнется сначала и, быть может, не кончится никогда...
      - Но что мы можем для тебя сделать? - горестно вопросил Моолкин. - Мы сами себе-то не умеем помочь... И ты, боюсь, только что поведал нам окончание истории всего нашего племени!
      - Расчлените меня, - умоляюще прозвучал тоненький голосок корабля. - Я всего лишь память Драквия. Если бы он выжил, он сегодня стал бы одним из ваших провожатых, одним из тех, кто помогал бы вам счастливо добраться домой. Но Драквия больше нет. Я - все, что осталось, несчастная скорлупа несостоявшейся жизни. Я - всего лишь память, о Моолкин, вожак Клубка Моолкина!.. Я - сказка, которую уже никто не расскажет! Так возьмите же мою память и сделайте ее своей!.. Если бы Драквий пережил свое превращение, он пожрал бы свой кокон и таким образом вернул себе воспоминания. Он не сделал этого. И уже не сделает. Так возьмите же их! Сохраните эти воспоминания вместо того, кто умер, так и не выкрикнув свое имя в небесную синеву!.. Запомните Драквия...
      Веки Моолкина снова сползли на горящую медь глаз:
      - Мы - не самое надежное хранилище, Драквий... Откуда нам знать, долго ли еще мы сможем оставаться в живых?
      - Так возьмите же мою жизнь, и пусть она наделит вас силой и стремлением к цели! - Корабль отпустил Моолкина и решительно скрестил тонюсенькие ручки на узкой груди. - Освободите меня!
      ...В конце концов они сделали то, о чем он их просил. Растерзали его на мелкие кусочки. Да еще и с удивлением обнаружили, что некоторая часть его плоти состояла из мертвых растений. Эти частицы были им не нужны, но серебряные кусочки, источавшие аромат воспоминаний, они подобрали и съели все до единого. Моолкин взял себе ту его часть, что имела форму головы и торса. Шривер не показалось, чтобы Драквий при этом испытывал страдания. Во всяком случае, он ни разу не вскрикнул. Моолкин же настоял на том, чтобы воспоминаний причастился каждый без исключения собрат по Клубку. И даже с неразумными поделились, хотя те сперва и уклонялись от дележки.
      Серебряные нити воспоминаний успели давным-давно высохнуть и стать жесткими и прямыми волокнами. Но когда Шривер ухватила доставшийся ей кусок, то с удивлением обнаружила, как он размягчается и тает во рту. А стоило проглотить - и в сознании засияли яркие и четкие образы. Ей показалось, будто она преодолела густое облако мути и выплыла в чистую, прозрачную воду. Туманные, поблекшие картины иных времен и иной жизни обрели живой цвет и внятные подробности.
      Шривер в восторге прикрыла глаза и принялась то ли вспоминать, то ли мечтать о ветре, несущем на себе ее крылья...
      ГЛАВА 25
      СПУСК "СОВЕРШЕННОГО"
      Наивысочайший прилив ожидался непосредственно на рассвете, и потому работу заканчивали судорожными темпами, светя себе фонарями. Брэшен всю ночь не смыкал глаз - метался кругом корабля, отдавал распоряжения и ругался на чем свет стоит. "Совершенный" был завален на один борт и пододвинут к воде настолько, насколько это было возможно без того, чтобы не перенапрячь деревянные части. Корпус корабля, всемерно укрепленный изнутри распорками, и так скрипел и стонал. Его даже начали конопатить, но не сильно с этим продвинулись. Брэшен хотел, чтобы каждая доска сама встала в удобное положение, когда вода приподнимет корабль. К тому же, чтобы наилучшим образом противостоять ударам волн и напору воды, корпус должен сохранять эластичность. А значит, "Совершенному" надо будет дать некоторое время на то, чтобы дерево и вода сумели "договориться" без вмешательства человека.
      Весь его киль сейчас был обнажен. Брэшен тщательно простучал его молоточком; похоже, здесь все было в порядке. Да и еще бы не быть! Это же диводрево, серебристо-серое и твердое, точно камень. Тем не менее Брэшен ни на какое "еще бы" полагаться не собирался. Он достаточно долго возился с кораблями, чтобы усвоить: все, что может сломаться, непременно сломается. Все, что не может сломаться, тоже сломается...
      Вообще в том, что касается спуска на воду старого корабля, его снедало тысяча и одно беспокойство. Так, например, он заранее был готов к тому, что "Совершенный" будет течь, как решето, пока его доски заново не разбухнут и не перекроют все щели. А балки и брусья, столько лет пролежавшие в одном положении, того и гляди, треснут или лопнут от ставших непривычными напряжений. В общем, случиться могло все, что угодно! (А что никому не угодно - в особенности.) Как хотелось бы Брэшену, чтобы в их распоряжении было побольше деньжат, а значит, имелась возможность нанять для предстоявшего дела по-настоящему опытных мастеров-кораблестроителей и хороших рабочих! Увы, ныне в его распоряжении был лишь собственный опыт, накопленный годами плавания по морю. И труд людей, которые в это время суток обычно дрыхли, пьяные в зюзю. Вот такие обнадеживающие перспективы.
      Но все бы ничего, если бы не отношение к происходившему самого Совершенного. Увы, в этом плане по ходу работы мало что изменилось. Корабль хоть и стал с ними разговаривать, но настроение у него менялось слишком бурно и непредсказуемо, да и то почти всегда - в худшую сторону. Все радостные чувства были давно и прочно забыты. Он сердился, был мрачен, жалобно ныл или бормотал, точно умалишенный. А в промежутках предавался молчаливой жалости к себе, бедному и несчастному. Получалось это у него до того здорово, что Брэшен не единожды тихо жалел: "Был бы ты на самом деле мальчишкой - я бы дурь-то из тебя быстренько вместе с пылью повытряс..."