Старшая правнучка

– Ничего себе недоразумения! – в истерике выкрикивала Маринка. – Говорю же – он меня бьет! Без конца за девками бегает, а теперь такую лахудру завел – сил нет, и собирается на ней жениться! Домой привел, а меня выгоняет! И дурой обзывает! Что мне делать, что делать? Я с собой покончу! Убью себя, несчастную!

– О, правильно, убей себя! – подхватила Амелия, до сих пор в молчании слушавшая разговор матери с дочерью. – Представляю, как обрадуется твой подонок со своей лахудрой! Для них сразу все проблемы решатся.

– Что?.. – не поняла Маринка.

– А то. Плохо ли? Без развода, без хлопот. Стасик похоронит тебя – и свободен. И квартира в его распоряжении. Кончай с собой, прекрасная идея!

У Маринки моментально высохли слезы.

– Не дождется! – стиснув зубы, мстительно выдохнула она. – Назло ему буду жить!

– Ну, если для того, чтобы жить, нет других причин, – сойдет и эта.

– У тебя дочь растет, – сухо напомнила Юстина. – Этого твоего… как его… Стасика мы совсем не знаем…

– Кое-кто и знает! – веско вставила Амелия.

– Я не знаю. Ты сама себе его выбирала…

– Я ее предупреждала, так она не желала слушать. Подонок, отпетый негодяй и бабник. Хуже не бывает! Только из-за квартиры и женился. Теперь все делает, чтобы ее выжить, а квартиру за собой оставить.

Тут Юстине изменила выдержка.

– Тогда разводись с ним и пускай выметается.

– Он не хочет! – опять захлюпала Маринка.

– Как это «не хочет»?

– Он наоборот хочет!

Толку от Маринки нечего было ожидать. Пришлось Амельке опять давать пояснения:

– Он хочет, чтобы выехала Маринка, а квартиру ему оставила. Просто уехала, и все! Потому и девок к себе водит в открытую, а жена должна сидеть смирно, пикнуть чтоб не смела, а если попытается возникать – нещадно ее колотит.

Юстина пришла в ужас.

– Доченька, и ты это терпишь?!

– Вовсе не терплю! – огрызнулась Маринка. – Я же тебе говорю!

– Ну так разводись! Квартира нотариально оформлена на тебя. Ты имеешь право вышвырнуть его вместе с этими… девицами.

– «Вышвырнуть»! – возмутилась Маринка. – Тебе легко говорить! А жить я буду на что? Ведь он зарплату приносит.

– И ты за эту зарплату терпишь его… пренебрежение?

– А что делать? Жить мне на что?

– Ну, во-первых, получаешь на Эву алименты, а во-вторых, можешь работать. Ты молодая и здоровая.

– Как я стану работать? Я же ничего не умею делать.

– Все-таки твой Стасик прав – дура ты, – пробормотала Амелия.

– Готовить ты умеешь, – ответила Юстина. – Можешь устроиться кухаркой. Читать и писать умеешь, в какой-нибудь конторе найдется работа по твоим силам.

– Но я вовсе не хочу работать! – возмутилась Маринка.

– Тогда попытайся в третий раз выйти замуж.

– А родные, что же, никак мне не помогут?

– Конечно, совсем без помощи мы тебя не оставим, хотя ты сама в своих несчастьях виновата.

Маринка опять разревелась:

– Могла бы и не упрекать меня в такую минуту!

– Я не упрекаю, просто констатирую факт.

Тут решительно высказалась Амелия:

– Перестань закатывать истерику и успокойся немедленно! Ты уже подала заявление в суд? Адвокат у тебя есть?

Постепенно выяснилось, что Маринка вовсе не желала со Стасиком разводиться, ей бы хотелось, чтобы кто-то как-то воздействовал на Стасика, немного приструнил его и заставил остаться в семейном гнездышке не только без главной лахудры, но и без прочих девок. До Маринкиного сознания никак не доходил тот факт, что Стасик ее – прожженный негодяй и мошенник, пусть даже и начинающий. Собственная природная тупость и продуманные умелые действия Стасика загнали Маринку в такой угол, что стало ясно – очередная жизненная ошибка обойдется в очень крупную сумму.

К панне Доминике Юстина смогла вернуться лишь после первого бракоразводного процесса дочери, который ничего не решил.

18 августа

До сих пор я ужасалась дороговизне, а оказывается, все это были пустяки, вот сейчас происходит что-то немыслимое. За месяц все в десять раз подорожало. За отправление одного письма на почте надо заплатить тысячу марок. Всю жизнь я привыкла то в злотых, то в рублях считать, теперь вот с войны вдруг марки появились. Счета веду по-прежнему, но и сама в них ничего не понимаю.

17 ноября

Кренглеву пришел конец, оба барина Кренглевские померли. Старший пан Кренглевский в меланхолию впал и, говорят, погиб при чистке пистолета, мол, руки у него тряслись, однако прислуга перешептывается – застрелился специально, царство ему небесное. Пытались его спасти, сестру и ее мужа Матеуша вызвали, раненый еще дышал, за ксендзом послали и в этом переполохе совсем позабыли о паниче Кренглевском. Предоставленный самому себе, тот в саду заблудился, нашли его только на другой день. За ночь так промок и прозяб, что кончилось воспалением легких. Отдал Богу душу в день похорон отца. Так что сразу после первых похорон и другие были.

Думаю, последний раз видела я Кренглево. Теперь оно кузине Матильде перешло, хотя вряд ли что с него получит, слетелись заимодавцы, точно воронье. Правда, она пану Матеушу говорила, что при скупости покойной пани Кренглевской расходы минимальные шли, деньги тогда у них еще водились. Может, в войну все пропало, вроде она пыталась какие-то дела с евреями иметь, а немцы ведь все у евреев отбирали.

Я сразу после вторых похорон уехала, а кузина Матильда осталась.

18 апреля

…Не знаю, правда ли, но будто кузина Матильда отыскала запрятанные пани Кренглевской золотые империалы, еще довоенные. Само Кренглево с молотка пошло, и кузина очень довольна, что с ним развязалась. А вскоре кузен Матеуш приобрел нового коня.

…Шесть предметов меблировки, совсем жуками поеденных, мы с Ясинским обнаружили. Жуков-древоточцев ядом извели, но мебель так и так погибла.

26 мая

Наконец с деньгами навели у нас порядок. Почтовая марка два злотых стоит, так прямо на ней и написано. Аж слезы на глаза навернулись от радости. Теперь и хозяйство можно вести по-человечески, цены понятные. Знаешь, что стоят яйца, масло, шерсть, перо, мясо, капуста и все прочее. Впрочем, погожу радоваться, вдруг назад все повернется.

16 июля

Уже с месяц гостят у меня обе паненки, Хеленка и Юстыся, а гувернантка у них совсем глупая, ничуть с годами не поумнела. Лягушка на террасу вспрыгнула, так она такой визг подняла – небось в деревне слыхать было. Разве у них в Глухове лягушки не водятся?

Хеленка по-прежнему из кухни сбегает, а Юстыся хозяйством домашним очень интересуется, кажется, девочка умненькая и рассудительная. А раз велела мне кузина Матильда обеих своих правнучек всему обучить, я так и делаю, хотя у самой забот сверх головы.

Гувернантку оса ужалила, от чего она лицом распухла, а панна Хеленка в болото залезла, хотя ее и предупреждали. Счастье еще, что лето стоит сухое, в болоте только туфельку утопила.

23 октября

Должно быть, простыла я, что-то кашель замучил. Ох, старость не радость. Нет-нет да и подумаю, кто после меня будет дом вести? Флорка с кухней справляется, на Фабиане весь дом, но над ними должен кто-то быть, даже ради счетов. Наверное, Польдик, он уже давно всем поместьем заправляет, и счета у него всегда в порядке, однако домашнее хозяйство – женское дело.

4 ноября

Все труднее мне справляться с хозяйством, а уж лично проверять, как откармливают гусей, и вовсе невмоготу, в гусятнике холод невозможный. Чувствую себя не совсем здоровой. Навела в бумагах порядок и теперь возьмусь за перо лишь после того, как здоровье поправится.

На этом закончились записки панны Доминики, и Юстине пришлось обратиться к личным воспоминаниям. Здоровье экономки так и не поправилось, и панна Доминика скончалась незадолго до рождественских праздников, видимо от воспаления легких. На ее похороны приезжали прабабка Матильда с прадедом Матеушем, прихватив с собой много родственников, в том числе и ее, Юстину. Они с Хеленой уже учились в одном из частных пансионов Варшавы, так что для обеих праздники в том году начались раньше обычного. В Блендове правил Польдик, отличный мажордом, он так и остался там управляющим, обошлось без женского присмотра.

Захлопнув последнюю тетрадь, Юстина мрачно уставилась на изученные материалы – прабабкин дневник, записки экономки и кучку ее же счетов. Теперь сомнений не оставалось – наполеоновские презенты прабабушка Матильда спрятала в Блендове. Возможно, там же хранились и накопления двоюродной прабабки Кренглевской, те самые золотые империалы, о которых упоминала панна Доминика. Что ж, тем большая потеря! Интересно, что же сейчас делается в этом Блендове?

Ей вдруг захотелось немедленно поехать туда и посмотреть, но желание так же быстро исчезло, как и появилось. Нет, не было у нее сил осматривать фамильные развалины и в который раз запоздало корить себя, что не сделала этого много-много лет назад.

А как теперь быть со всеми бумагами? Никто из родных не должен знать, какой кретинкой она оказалась, все равно уже ничего не изменишь. Сжечь?

Нет, рука не поднимется. В конце концов, в этих старых бумагах заключен определенный исторический отрезок времени. И пусть они повествуют об истории всего одного польского рода, пусть история эта камеральная, она тем не менее остается историей, писанной очевидцами, живо и непосредственно. Тогда эти материалы лучше всего разделить. Спрятать ту часть записей, которая относится к императорским сокровищам, и пусть молодое поколение читает обо всех этих свадьбах, романах, фамильных скандалах, радостных и горестных событиях, о лошадях, гусях, модах, исторических катаклизмах и сухом варенье…

* * *

Два огромных пятна на стене – почерневшие от времени портреты предков – резали глаз. С каждым днем Юстине было все труднее выносить это зрелище, особенно теперь, когда закончилось успокаивающее душу чтение мемуарной литературы и с головой затопили актуальные проблемы: кошмарные жизненные перипетии Маринки; необходимость дополнительной жилплощади для Идальки с двухлетним ребенком и мужем Анджеем – добрым, симпатичным, работящим и талантливым, творения которого, однако, заполнили уже две комнаты и вытеснили из них семейство; нерешенный вопрос с Эвой, которую приходилось держать в отдалении от непристойных супружеских передряг ее глупой матери, и многое другое. Решение всех этих проблем упиралось в отсутствие необходимых средств, взять их было неоткуда, и последним связующим звеном с добрым старым временем оставались черные доски на стене.

С ними надо было что-то делать, и тут свою роль сыграла Идалька. Унаследовавшая от матери ответственность, стремление к чистоте и порядку, она с трудом выносила мужнину безалаберность, хотя отдавала должное специфике его профессии, но нервы ее были на пределе, и ужасающие черные доски на стене добили ее. Настал день, когда Идалия задала вопрос в лоб:

– Мамуля, эту черную мазню ты от дедушки забрала специально для того, чтобы она тут нас пугала? Им обязательно висеть в гостиной?

– Обязательно, – со вздохом отвечала Юстина. – Ты же знаешь, портреты достались нам по наследству. Продавать их мы не имеем права, это в завещании оговорено.

– Да кто их купит? Я не о том, ведь можно отреставрировать. Это в завещании не запрещается делать?

Юстина опять вздохнула.

– Я и сама об этом не раз думала, но тут вечно наваливались какие-то срочные дела, не до картин было. Да и отыскать нужных мастеров как-то не удавалось.

– Надо обратиться в какой-нибудь музей, там имеются специалисты по восстановлению старинных картин. Можно узнать.

– Можно, конечно. Интересно, сколько сейчас за это возьмут? Боюсь, реставрация стоит бешеных денег.

Обе молчали, глядя на безнадежно почерневшие полотна.

– А ты уверена, что это портреты? – спросила дочь. – Может, пейзажи? А если портреты, то чьи? Наполеона?

– Нет, прадеда и прабабки. Ну, не совсем так, надо бы добавить по несколько этих «пра». А с чего вдруг тебе пришел в голову Наполеон?

– Понятия не имею. Откуда-то взялся, просто застрял в памяти. Вроде бы в детстве слышала я от Марины, что Наполеон как-то с нашим родом связан. Мамуля, я не хочу, чтобы такое висело у нас в гостиной, надо что-то сделать. Да и раз уж ты так свято придерживаешься воли завещательницы, тем более следует позаботиться о сохранности. Они чьи, твои?

– Теперь, наверное, мои. По завещанию портреты достались дедушке Людвику…

– Дедушку Людвика интересовали только лошади.

– Правильно, а его жена, бабушка Гортензия, отдала портреты мне, в соответствии с пожеланием Людвика, так она сказала.

– Их надо отреставрировать. Ладно, позвоню в музей…

– Нет, – перебила дочку Юстина, – я сама этим займусь, ты права, я должна выполнить волю завещательницы.

Принимая это решение, Юстина вдруг испытала какое-то иррациональное удовлетворение от некой причастности к прабабке Матильде.

Довольно скоро Юстина узнала, что музейные реставраторы принимают и частные заказы, но, во-первых, это дорого стоило, во-вторых, нужно было занимать очередь, ибо множество граждан воспылало вдруг желанием отреставрировать старинные картины, и, в-третьих, картины следовало привезти в музей, только там имелись необходимые для работы реставраторов условия.

Посоветовавшись с Болеславом, Юстина теоретически заняла очередь в музейной реставрационной мастерской.

Портреты предков перевозили два раза, сначала из Пляцувки их доставили в квартиру Гортензии, потом оттуда – в дом Юстины. И всякий раз нанимали носильщиков-профессионалов, ибо портреты были тяжести неимоверной. Потому, собственно, они так и висели на стене, куда их первоначально повесили, перевешивать было проблемой.

– Должно быть, рамы такие тяжелые, – рассуждал Болеслав, – ведь не на камне же нарисованы. Полагаю, нет смысла в таком виде отвозить их в музей, проще вынуть из рам.

– Рамы тоже нуждаются в реставрации, – с некоторым сомнением заметила Юстина.

– Да нужны ли они вообще? Может, проще сделать современные, полегче, а эти выбросить? – предложила Идалька.

Ее муж, призванный на семейный совет, робко высказал свое мнение:

– А не жалко? Кажется, они были позолочены.

– Если даже и были когда-то, позолоты на них не осталось, – возразила Идалия. – Папа прав, нужно вынуть. Закажем новые рамы.

– Какие?

– Пока не знаю. Сначала отреставрируем, а потом посмотрим, какие рамы заказать, чтобы подходили по стилю. Сейчас мы даже не знаем, в какой цветовой гамме выдержаны портреты.

Решающее слово оставалось за Юстиной, а она колебалась. В ее сознании рамы были неразрывно связаны с портретами, и надо бы их так и оставить. Болеслав внимательно изучал рамы. Взял лупу.

– Жуки-древоточцы, – сообщил он, рассмотрев под увеличительным стеклом угол. – Полно дырок. Полагаю, это решает наш спор?

– Если жуки сожрали древесину, почему же рамы такие тяжелые? – задумчиво произнес Анджей.

– Потому что сожрали и остались внутри вместе со съеденным, – предположила Идалия.

– Ладно! – вдруг решилась Юстина. – Делаем новые рамы, а старые сожгу в камине. Снимайте портреты со стены. Справитесь?

– Да, справимся вдвоем, если Идалька отцепит веревку от крюка, – ответил Болеслав. – Надо попытаться дотянуться кочергой.

С большим трудом тесть с зятем сняли со стены поочередно обе картины и уложили у стенки, лицом вниз, даже не очень грохнув по полу. Идалия уже приготовила кусачки и плоскогубцы, ее муж принялся отгибать и вытаскивать бесконечные гвоздики. Наконец выдрал последний, однако широкая планка не снималась. Может, ее приклеили каким-то неизвестным старинным столярным клеем? Болеслав опять вооружился лупой и сквозь нее разглядел еще один ряд совсем мелких гвоздочков, придерживающих планку по наружному краю рамы. Извлекать их было намного труднее, чем первые, загнутые.

– Ничего не скажешь, в старину мастера работали на совесть, – весь взмыленный, пробормотал Болеслав.

Анджей пришел на помощь тестю. Оба сопели и пыхтели. В дверях гостиной появилась Феля, какое-то время наблюдала за происходящим, потом сочувственно предложила:

– Раз уж вы так тут мучаетесь, пойду, пожалуй, чайку свежего заварю.

Юстина кивком одобрила хорошую идею. Идалия стала испытывать угрызения совести, ведь это она настаивала на реставрации картин, не предполагая, что на это потребуется столько труда.

Когда наконец все гвоздики с одной стороны рамы были вытащены, планка пошевелилась.

– Тут четыре такие планки, – неизвестно к кому обращаясь, произнес Анджей и одним сильным рывком отодрал длинную плоскую деревяшку. У присутствующих перехватило дыхание. Весь край обратной стороны картины под рамой оказался выложен тесно прижатыми друг к другу золотыми кружками. Они лежали аккуратной длинной дорожкой и весело блестели в электрическом свете. Фантастическое зрелище!

– В глазах рябит, – только и вымолвил Болеслав.

Протянув руку, он с некоторым трудом отодрал одну монету. Одновременно то же сделала и Идалия.

– «Пять рублей», – прочла она. – Пять рублей! Мама, как думаешь, они настоящие?

– Золото! – ответил ей Болеслав вместо матери, к которой еще не вернулся дар речи. – Золотые полуимпериалы. Во времена оккупации у нас они назывались «свинками». Откуда они здесь?

– Так вот почему картины были такими тяжелыми! – догадался Анджей.

– Имитация, – предположила Идалия. – Подделка. Правда, мама?

Юстина молчала. Уж она-то знала, что ни о какой подделке речи быть не может. Вот, значит, где прабабка спрятала сбережения своей скупой невестки пани Кренглевской! Подумать только, такое сказочное богатство висело у них на стене, когда Людвик с Гортензией едва сводили концы с концами, ее мать жила из милости у родных на жалкую пенсию, Ядвига с Юрочкой у себя в деревне вкалывали, как невольники на хлопковых плантациях, а дети вынуждены были эмигрировать в поисках лучшей доли. Она сама десятый год ходит в одном и том же вытертом зимнем пальто, Амелия никак не расплатится за свой чердак, Маринка не может получить развод с негодяем мужем, Идалька с семьей теснится в двух маленьких комнатках. Интересно, сколько же сэкономила эта скупердяйка пани Кренглевская?

К счастью, вошедшая с чаем Феля успела поставить поднос на стол, из рук вывалилась лишь пепельница, которую Феля хотела немного переставить.

– Езус-Мария, что это? Вы клад разыскали? Пани Барбара спрятала?

– Вот именно, что это? – сурово поддержал домработницу Болеслав, подозрительно глядя на жену.

– Это Матильда, наша прабабка припрятала, – выдавила из себя Юстина. – И наверняка золото настоящее, если, конечно, в свое время пани Кренглевскую не обманули. Двоюродная пра…

– Что за двоюродная пра?.. – поинтересовался Анджей.

Юстина вдруг отдала себе отчет в том, что не только для Анджея, но и для ее близких прабабка Матильда, панна Доминика, жена брата Матильды пани Кренглевская – совсем неизвестные люди. Это только она сроднилась с ними, такое ощущение, будто знала их лично.

– У моей матери Дороты была бабка, – запинаясь начала она. – Это и есть моя прабабка Матильда…

В двух словах всего не расскажешь, но Юстина попыталась. Не очень понятно получилось, даже Феля позволила себе перебить хозяйку:

– Сели бы лучше за стол да не торопясь обо всем поговорили. А я бы еще рюмочки поставила, ведь если клада не обмыть, он в прах рассыплется.

И опять все с Фелей согласились. Раскуроченный портрет со своей золотой окантовкой остался лежать на полу. Неторопливо попивая красное вино и закусывая солеными палочками, семейство внимательно слушало рассказ Юстины о перипетиях предков. Дойдя до скупой пани Кренглевской, Юстина уже не стала так сокращать свое повествование, а рассказала немного подробнее о том, каким образом Кренглево досталось прабабке Матильде. И все равно получилось очень сжато.

– А что, у Матильдиного брата и его скупой жены детей не было? Почему все досталось Матильде? – допытывалась Идалька, во всем любившая точность и порядок.

– Были дети, вернее, один сын, сумасшедший. Он после ранения в голову спятил. Так он тоже умер. Простудился и умер. Но это было уже потом.

– А что было до этого? – укоризненно поинтересовался Болеслав, тоже любивший точность и пунктуальность. – Почему ты рассказываешь как-то с конца?

– А ну, помолчите! – гневно прикрикнула на них Юстина. – С этой историей я знакомилась двадцать пять лет, не всегда последовательно. Пожалуйста, по желанию присутствующих могу тоже двадцать пять лет рассказывать!

Угроза подействовала, Юстину перестали перебивать, и она смогла беспрепятственно проинформировать родных, откуда в рамах портретов предков оказались золотые монеты. В мемуарных записях об этом нигде не было прямо сказано, но все наталкивало на мысль – прабабка Матильда после обретения Кренглева в собственность отыскала накопления своей скупой невестки, а та все деньги очень умно превращала в царские золотые пятирублевки, и уже сама Матильда умело припрятала эти полуимпериалы в рамах портретов предков. Ага, возможно, часть золотых монет истратила на покупку для мужа породистой лошадки, но остальные скрыла. Теперь видно где. Вот почему столь настоятельно упоминала в своем завещании эти портреты.

Произнося слова «теперь видно где», Юстина ткнула в портреты на полу и замолчала. Вроде бы теперь объяснила как следует.

– Надеюсь, дядя Людвик о кладе ничего не знал? – сухо поинтересовался щепетильный Болеслав.

– Ничего! – успокоила его жена. – И вообще никто ничего об этих монетах не знал.

Феля, внимательно слушавшая рассказ, облокотись о буфет, перекрестилась и, набожно глядя вверх, промолвила:

– Просто чудо, что в войну не пропало.

Болеслав не успокаивался.

– А тетя Гортензия после смерти Людвика отдала тебе эти портреты в соответствии с его пожеланием? Ты полагаешь, все в порядке? Ведь у них же есть сын…

Юстина задумалась. Она хорошо знала своего мужа, скорее умрет, чем притронется к чужим деньгам. Она и сама не собиралась обкрадывать родственников, однако из завещания прабабки следовало, что Блендово достается ей, дневник тоже… а вот портреты оставлены сыну Томашу, от него перешли Людвику, а тот хотел, чтобы их взяла она, Юстина.

– Не знаю, – честно призналась она. – Дядя Людвик отдал мне. Может, по закону они должны принадлежать Дареку, его сыну?

Ну что пани несет! – обрушилась на нее Феля. – Панича Дарека ничего не волновало, когда поехал в дальние края, бросив своих стариков на произвол судьбы! Геня мне все рассказала! Когда последний раз при жизни пана Людвика приезжали, так ихний сын неизвестно по-каковски болтал! А как опосля смерти родителей приехал, так дом пан Дарек продал за бесценок, даже не спросил, может, кому из родичей жить негде! И вещи разбазарил, половину просто на свалку вышвырнули. Да будь там в ту пору эти картины, беспременно их тоже на свалку бы выбросили! Дарек! Дарек совсем иностранцем заделался! А такого наследства не положено отрывать от польских корней!

Все молча слушали Фелю и, по-видимому, соглашались с ней. Все, кроме Болеслава.

– Да пусть Стефанек хоть по-китайски бы говорил, закон остается законом, – сухо, но твердо заявил он. – Я полагаю, даже если тебе и передали фамильные реликвии, вложения в них, так сказать, Людвик завещал бы сыну.

Прозвенел звонок входной двери, Феля пошла открывать.

– А разве подарок не остается подарком при любых условиях? – осторожно поинтересовалась Идалия. – Всякий подарок при ближайшем рассмотрении может оказаться не совсем таким, каким представлялся. Вот, скажем, ты, папочка, отдал кому-то свое старое пальто и в кармане вдруг обнаружили портмоне с… бешеными деньгами. Ты бы потребовал свое пальто обратно?

– Пальто наверняка бы не потребовал. Но давай не будем философствовать. Мы же не рассматриваем вопрос о возвращении картин.

– Нет, ты скажи, что бы сделал с портмоне?

Болек затруднился с ответом. Его выручило появление сестры Амелии. Уже извещенная Фелей о сенсации, она влетела в гостиную и застыла на пороге, уставившись на золотые россыпи на полу.

– Это же надо! Можно и мне глоток вина?

Чтобы понять происхождение клада, Амельке хватило двух слов пояснения. Она накинулась на монеты, одну даже попробовала на зуб, потом тоже уселась за стол и приняла участие в дискуссии.

– Глупости ты говоришь! – бесцеремонно оборвала она возражения брата, не смущаясь тем, что дискредитирует его в глазах молодежи. – Если даже предположить, что наследство оставлено вашему двоюродному дедушке Томашу, сыну Матильды, так учтите, у него, кроме сына Людвика, была еще и дочь Барбара, она что, не человек?

– Была, родная сестра Людвика, – оживилась Юстина.

– А Барбара все, что имела, завещала Юстине. Официально, по закону, бумага есть. Так что если даже и учесть Дарека, половина всего этого законно принадлежит Юстине. А сколько там всего?

Только сейчас присутствующие, теперь счастливые обладатели клада, вспомнили об этом существенном моменте и вмиг отодрали оставшиеся планки. Потом сделали то же со вторым портретом. Царские полуимпериалы были равномерно, по справедливости, распределены, окаймляя аккуратной рамкой все четыре стороны. Под обеими рамами было скрыто двести штук золотых монет.

– Не так уж много сэкономила ваша ненормальная скупердяйка, – скривилась Амелия. – Двести умножить на пять… всего тысяча рублей золотом. Что можно было купить за эту сумму?

Начитанная Юстина смогла дать ответ:

– Если не ошибаюсь, прабабушке хватило бы на три платья. Правда, она носила очень дорогие платья.

Давайте пересчитаем на теперешние деньги, – предложила Амелия и сама принялась считать вслух: – Сто свинок, я беру Юстинину долю, сто свинок по две с половиной тысячи злотых каждая, столько приблизительно можно выручить в данный момент, получается двести пятьдесят тысяч, четверть миллиона. Неплохо. А что можно на это сейчас приобрести? Три подержанных машины хорошей марки, двухкомнатную квартиру, две с половиной тысячи долларов, совершить потрясающее путешествие по Европе…

Юстина чувствовала, как с каждым словом золовки у нее становится теплее на сердце.

Болеслав сделал официальное признание:

– Моя сестра подметила весьма существенную юридическую деталь. Несомненно, половина обнаруженного золота должна была достаться тете Барбаре, а коль скоро моя жена – ее законная наследница, значит, переходит в ее пользование. Признаюсь, мои дорогие, я испытываю глубокое удовлетворение…

Прошло немало времени, пока все не успокоились. Тогда вспомнили о первоначальном замысле – отправке картин на реставрацию. Теперь, когда сняли широкие планки по их обратной стороне, ничто не мешало вынуть полотна из рам и скатать в трубочку, если получится. Самый молчаливый из присутствующих, Анджей, высказал робкое предположение, что и по другую сторону полотна под рамой вполне могло бы уместиться столько же, и все повскакали с мест. Склонившись над картинами, Идалия подняла полотно, на котором предположительно был изображен прапрадед, Юстина присела над предположительной прапрабабкой. Вынули оба холста, и тесть с зятем принялись исследовать рамы.

За тонкими планками оказались такие же ровные ряды царских полуимпериалов. Воцарившуюся по этому поводу эйфорию никто и не думал скрывать. Болеслав, скинувший с себя бремя законности, сиял не хуже золотых монет, его сестра быстро подсчитывала дополнительные материальные блага, Идалия покрылась горячим румянцем, а ее муж меланхолично разглядывал кучки золотых пятирублевок, и взгляд его выражал робкую надежду. Ни один из присутствующих не обращал внимания на Юстину, которая осторожно укладывала на диване вынутые из рам полотна.

И слава богу, что не обращал. На обратной стороне одного из полотен ее пальцы нащупали что-то твердое. Оказалось, тонкий лист картона. Его легко удалось приподнять, и между картоном и холстом обнаружились довольно толстым слоем ровненько разложенные конверты, документы и перевязанные ленточками связки каких-то бумаг.

Юстина точно знала, что это означает, никаких сомнений. Трясущимися руками собирала она в кучу эту старинную макулатуру, жалея, что не носит, по обычаю прабабок, длинных, до полу, широченных платьев с множеством складок и оборок, в которых легко было скрыть не очень крупного слона, не то что эти бумаги. Но их можно затолкать под одну из диванных подушек, вот так, ничего не заметно. И для верности Юстина еще и сама села на подушку.

– А ты, мамуля, ничего не знала о монетах, хотя и читала дневники прабабки? – обернулась к ней Идалия.

– Догадывалась, – терпеливо отвечала мать, даже не раздражаясь, напротив, с удовольствием повторяя только что рассказанное. – Прабабушка лишь намекала, мол, что-то где-то спрятала, но не написала что и где. Правда, подчеркивала, чтобы портреты предков ни в коем случае не продавать. Но мне и в голову не пришло, что они с такой начинкой.

Господь завсегда вознаградит за благое деяние, – наставительно заметила Феля. – Вот как вы, барыня, собрались наконец старичков помыть – так золото и посыпалось. Давно пора.

Юстина отрешенно наблюдала, как Анджей под присмотром Идалии аккуратно складывает оба полотна – в трубочку свернуть их не удалось – и заворачивает в простыню за неимением упаковочной бумаги. Феля пожертвовала бельевую веревку, которой и обвязали большую плоскую пачку. Без старинных рам пачка оказалась совсем легкой.

А Юстина подумала – если в портретах обнаружилось такое богатство, что же тогда припрятано в Блендове?

Не слушая радостного щебетания присутствующих, она занята была одной мыслью: ни за что на свете не встанет с подушки, пока все не отправятся спать, так и будет сидеть до ночи…

* * *

На следующее утро Юстина сделала попытку, скрывшись ото всех, ознакомиться с документами.