— Да, — подтвердил Метя. — А Дерчик — вещественное тому доказательство.

Ровно три секунды я думала, могут ли полбутылки вина дать такие последствия. Да пет, невозможно, я же начала с паштета! Буря в мыслях — следствие сложностей жизни, а не избытка алкоголя.

— Метя, подожди, — попросила я кротко. — Ты слышал трёп. Я свято верю, что ты его абсолютно правильно понял. Кто там что говорил, ты, наверное, знаешь. Я хочу сказать, ты отгадал, кто такой Василь, на основании тех слов, которые он высказал?

— Ты как-то уж очень мудрено выражаешься, но я гениальный и все понял, — ответил Метя. — Нет, не отгадал.

— Почему?

— Потому что я не мог сориентироваться, кто что говорит. Не исключено, что я смутно помнил, кто есть кто, и двоих-троих вообще забыл. Я склонен думать, что троих.

— Метя, ты что, был в сосиску пьян? — с упрёком спросила Гонората.

— Был. Но я очень прилично притворялся трезвым. И за то страдаю. За талант.

Пощупав голову с мученическим выражением лица, он откинулся назад и из-за оконной шторы вытащил очередную бутылку вина. Я пододвинула ему штопор.

— И ты столь талантливо симулировал трезвость ума, что все поверили, — сообразила я. — Теперь Василь уверен, что ты его расшифровал, поэтому велел тебя обезвредить. А ты и впрямь не знаешь, кто это?

— Я и впрямь не знаю, — заверил меня Метя. — Один из четверых. Но я никого из них не знаю и не знаю, как их зовут. Могу вам поклясться, я спрашивал Малиновского, он тоже понятия не имеет, кто эти типы, но в банкете принимали участие двадцать семь человек. Двое отпадают: Малиновский и заграничный посредник, они как раз трепались у окна, остаётся двадцать пять человек.

— Двадцать четыре. Ещё и ты отпадаешь. Если бы Василем был ты, ты бы про это знал.

— Двадцать четыре. Тоже неплохо. Между ними Василь, который считает, что я его знаю. Так что мне делать? Драпать в Аргентину?

— Он один из тех, кто ходит на бега, — подсказала Гонората.

— Да все, кто там был, ходят на бега.

— Ежи… — начала я. — То есть, пардон, Малиновский. Он же должен знать, кого приглашал на раут. Как ты думаешь, он сможет вспомнить? Ментов надо натравить дипломатично.

— Весьма дипломатично, потому что дело было в прошлом году. Не знаю, вспомнит ли он, но секретарша у него хорошая, может, она что-нибудь знает. Мы узнаем фамилии двадцати четырех типов, строго говоря, восемнадцать из тех двадцати четырех я знаю лично, ну и что мы с этого получим?

— Не мы, а менты. У них будет двадцать четыре штуки подозреваемых…

— И это их так обрадует?

— Это все-таки лучше, чем двадцать четыре тысячи. А в лицо ты бы их не узнал?

— Кого?

— Тех четверых, среди которых был Василь? Метя налил всем вина, подсунул Гонорате тарелку, получил кусок паштета и задумался.

— Нет, — сказал он. — Органы зрения у меня в тот момент работали хуже, чем органы слуха. Я вам признаюсь, что их временами было восемь, но я помнил, что их четверо, и развлекался тем, что пытался угадать, которые из восьми настоящие.

— Ну да, — с ужасом сказала я, — теперь-то я все понимаю. Он пристально на них таращился, и не исключено, что таращился прямо на Василя. А тот это заметил. И никакая сила его не убедит, что Метя его не знает. Не представляю, что и делать.

— У Мети бюллетень, — сказала Гонората. — Я его дома запру на ключ. Нельзя ли все это распутать, пока у него ещё бюллетень?

— Если у тебя есть шансы напустить на них полицию, так сделай это, — посоветовала мне Мария. — У всех хватит ума все им рассказать, а если этот чёртов Василь действительно существует и подстраивает бега, то он у меня в печёнках. Пусть поймают его и что-нибудь плохое ему сделают.

— Аминь, — торжественно произнёс Метя, поднимая бокал. — А сейчас бы посмотрел, что там в среду.

— Шанс у меня есть, полицию натравлю, — обещала я. — Я бы тоже посмотрела, что там в среду, и можете спокойно говорить, где Болек обещает прийти первым, я и так на это внимания не обращаю…

— В четвёртом заезде идут две лошади, и не знаю, зачем там записаны шесть, — объявил пан Злись сразу как пришёл.

— И что это за две такие лошади? — подозрительно спросила я.

— Двойка и шестёрка. Остальных все равно что нет.

— Шестёрка ещё ладно. Но насчёт двойки, так заведите себе зеркальце. Иначе вам трудно будет собственные уши увидеть.

— А вот сами убедитесь!

— Гарцовник, как же! Вы не видите, кто на нем сидит? Соецкий ещё ни разу не выиграл!

— Нет, выиграл, — поправил Юрек. — В прошлом году.

— Ну, может, раз. В этом сезоне он два раза был вторым.

— Но веса-то у него нет! Конь без веса, милостивые государи, тут другого нет, Гарцовник и Албанец или наоборот! — с задором убеждал пан Здись. — Сегодня квинту сделаю!

— С Гарцовником, да?

— Так точно, с Гарцовником!

— Домашней перегонки только самогон-сучок можно делать, и как следует очищенный, — говорил Вальдемар в кресле с другой стороны, — а все эти вина…

— Наливка, пан Владек, наливка, никакие не вина, — перебил его пан Собеслав, — ореховка на чистом спирте.

— Ореховка от желудка, а у меня насморк!

— И посмотрите только, я его вычеркнул, этого черта, три лошади вычислил, двойку и шестёрку, этот у меня приходит, двойки нет, говорит, единичка висит вместо неё, ну, я и поменял двойку на единичку, а дома все вычислял. Мозги скиснут… — жаловался пан Эдя.

— Надо было добавить ещё, а своё не выкидывать, — поучал полковник. — А ореховку на меду вы не пробовали?

— Здесь, во второй, у тебя один, — говорил кто-то за столиком сзади барьера. — Тут два.., этот.., и этот…

— А этот? — возразил кто-то другой.

— Мешок костей. На колбасу. А тут можешь делать «стенку».

— Врублевский говорит, чтобы на него не рассчитывали, — вставил третий.

— Говорит не говорит, а неизвестно, как поедут. Ещё не установили. Хочешь выиграть — только «стенку»…

Я не оборачивалась, поскольку выбирала лошадей на субботу. На кресло сзади меня кто-то сел и отгородил меня от голосов за барьером. Мне даже было интересно, что за такой конь-верняк, но не хотелось подсматривать. Я бросила взгляд на второй заезд, на мой взгляд, там шанс был у четырех лошадей, и откуда у них взялся дурацкий один конь? Идиотские закулисные сведения…

— Извините… — робко сказал человек у меня за спиной.

Я обернулась и узнала девушку, ту самую, которая первый раз была тут в субботу, в день смерти Дерчика.

— Прошу прощения, здравствуйте, вы случайно не видели пана Завейчика?

— Не знаю, — ответила я. — Здравствуйте. А кто такой пан Завейчик?

— Тот пан, который со мной был, помните? Он куда-то пропал, я его вообще не могу найти.

— А.., тот знакомый вашей тётки?

— Ну да. С субботы никто его не видел, я хотела проверить, нет ли его тут. А вы его не видели?

— Нет. Только в субботу в течение двух заездов, когда он сидел подле вас, а потом уже нет. Но ведь… Если это знакомый, может, вы его скорее частным образом найдёте?

— Как раз нет. Телефон не отвечает, а на фирме никто не знает, когда он будет. Я заезжала к нему домой, потому что у моей тётки к нему какое-то дело, но его нет. Я думала, может, он здесь… Он, по слухам, ещё ни одного дня бегов не пропустил.

— Он может быть на другой трибуне. Вы попросите, чтобы по радио объявили, что вы его ждёте в секретариате. Если он тут, то придёт. Если только не скрывается.

Девушка удивилась.

— Да нет, зачем ему скрываться? Эти свои деньги он законно заработал. В субботу он угадал первые два триплета, так он мне сказал, а потом совсем пропал из поля зрения. Позвольте, я вам представлюсь?

Я позволила. Звали её Моника Гонсовская, жила она у тётки на Асфальтовой или на конезаводе в Лонцке. Она была встревожена и озабочена, ей необходимо было найти Завейчика, но она понятия не имела, как его искать. Я сделала вывод, что найти хочется не ей, а её тётке, и ещё раз посоветовала сделать объявление в радиоузле. Таким путём отыскивались потерянные документы, ключи, очки, дети и папаши.

Я спустилась вниз поставить последовательность в первом заезде, и лишь вид комиссара Ярковского заставил меня сообразить, что я только что услышала от девушки. Комиссар стоял перед кассой двухтысячных ставок и всматривался в программку.

— Сейчас я вам кое-что скажу, только сперва поставлю, — шепнула я ему на ухо.

Он оторвался от программки, посмотрел на меня полубезумным взором, совершенно как настоящий игрок, и кивнул головой. Я посмотрела на паддок, мой конь номер два ходил с приплясом и начинал слегка пениться. Моим личным фаворитом была Ересь, правнучка Гессии, которую я считала почти родной невесткой. Когда-то мой сын на почве Гессии просто помешался, утверждал, что она рыжая, и восхищался ею больше, чем всеми девушками, которых я когда-либо видела возле него. Потомство Гессии я называла внучатами и упрямо на них ставила, да это и впрямь были очень неплохие лошади. Ересь давно должна была бы войти в первую группу, как двухлетка она показала очень неплохие возможности, однако теперь чего-то там ей не хватало, и она сидела во второй группе без всяких успехов. Я решила поставить на неё, ведь двойка вся в мыле, правда, это жеребец, но ничего страшного, чистокровный, может, и придёт как следует, поэтому я решила поставить последовательность два-пять. За двадцать тысяч, два раза.

Вернулась я к кассе, и, как обычно, в меня вселился демон. Два-пять я поставила один раз, а потом, без всяких разумных причин, сыграла ещё с двойкой и пятёркой единичку, четвёрку и шестёрку. Угрохала я на этот первый заезд семьдесят тысяч и окончательно потеряла веру в себя.

Старший комиссар Ярковский терпеливо пережидал моё помешательство.

— Ну? — вполголоса спросил он, когда я отошла от кассы.

Мы вышли на воздух со стороны беговых дорожек, где пока что было мало народу. Все торчали возле паддока и около касс.

— Во-первых, один из тех, кто выиграл в субботу триплет на лошадях от Дерчика, носит фамилию Завейчик, — сказала я сразу, не задавая глупых вопросов на тему того, что им известно, а что нет. — Во-вторых, могу сейчас узнать, где он живёт и работает. В-третьих, с субботы он пропал. В-четвёртых…

— Вы откуда все это знаете?

— Наверху сидит девушка, которая знает его лично и разыскивает.

— Все о девушке!

— Все не могу, но зовут её Моника Гонсовская, стопроцентная лошадница. Живёт в Лонцке на конезаводе, а в Варшаве у тётки, на Асфальтовой, четыре.

Этот Завейчик — знакомый её тётки. В-четвёртых, разговора о том не было, но у меня такое впечатление, что о вас рассказывать не следует? Кажется, пока никто не знает, что вы — мусор на службе.., простите, Бога ради, сотрудник полиции…

— Это мелочи. Все правильно. Я об этом не сказал, правда, но вам, кажется, и так все ясно.

— Ну да, теперь ясно. Хорошо, что я до сих пор не сумела накуролесить, потому что была занята бегами.

— Повезло. Узнайте все, что можно, об этом Завейчике неофициально. Мы официально знаем, что у него завод по производству искусственных материалов, погремушки там, рыбки всякие для детей. Адрес мы тоже знаем. А вот сплетни всякие или что ещё…

— То есть мне работать подсадкой?

— Вот именно. Придётся вам немного поработать подсадкой. Разве что вы на стороне всего этого мошенничества и свинства?

Мошенничество и свинство я никогда в жизни не поддерживала, но в роли подсадки должна была выступить впервые. Возражать я не стала. Вернулась наверх, когда до начала заездов оставалось ещё минут десять. Девушка сидела на своём месте.

— И что? — спросила я. — Вы уже были в секретариате?

— Ещё нет. Я не очень понимаю, как это устроить, я просто надеюсь, а вдруг он ещё появится? Пережду три заезда, потом пойду давать объявление.

— Далеко вам ходить не надо, тут сидит за столиком пани Зося, она вам все устроит. Ладно, я к ней сама пойду. Как его зовут?

— Альфред.

— Порядок, после третьего заезда покричат, чтобы Альфред Завейчик обратился в секретариат наверху. Вы его хорошо знаете?

— Не знаю, хорошо ли, но кажется, с самого рождения. Это был такой.., ухажёр моей тётки, знакомство у них так и осталось. Он для неё всякие дела проворачивает.

— Легально?

Девушка снова очень удивилась.

— Легально ли? Наверное… Я не знаю. То есть мне трудно предполагать, чтобы моя тётка впуталась во что-нибудь нелегальное. Собственно говоря, она ничего не делает, у неё доходы от виллы, которую она сдаёт, но сдавала она всегда через агентство «Пума», не знаю, как сейчас, во всяком случае, официально какому-то посольству сдавала или кому-то в этом роде. И бижутерию продаёт. Завейчик именно это для неё и устраивал. Вроде как в этом ничего уголовно наказуемого нет.

— По-моему, нет. Если можно вам посоветовать…

— Дай открывалку, — сказала Мария, вытаскивая из сумки бутылку пива. — Я успела поставить, что считаю абсолютным чудом. Мети нет?

Я вырвала из-под неё свою сумку и бинокль, которыми заняла для неё кресло, и вытащила консервный нож для пива. Лошади вышли на дорожку и показали пробный галоп. Толпа переметнулась на другую сторону. Вальдемар через плечо пана Здися стал передавать нам тарелочку с солёными палочками.

— Сидеть!! — дико завизжала я, потому что пан Здись стал подниматься с места.

Мария швырнула открывалку на кресло и успела вырвать у Вальдемара тарелку. Пан Здись сообразил, в чем дело, и переждал наши манипуляции.

— Пана Мариана не будет, — сообщил он всем. — Я его на улице встретил, он уезжает во Францию, наверное, уже сегодня уехал. Двойка выигрывает!

— Сейчас? — спросил кисло Юрек.

— Сейчас. А я квинту начал!

— Трогательный человек, — сказала Мария, не понижая голоса, и стала разливать пиво по стаканам.

Я спросила её насчёт Мети. Не далее как вчера вечером Гонората постановила закрыть его дома на ключ, но, видимо, что-то изменилось. Ну да, изменилось, с тем, что Метя должен был закрыть сам себя, а если бы ему наскучила изоляция, он мог приехать на бега. Ставит он вместе с Марией, не только на то, о чем они вчера договорились лично. Вдохновение на него накатило сегодня уже в девять утра, и он поймал её по телефону на работе. Может, придёт и сам.

— Если до сих пор не пришёл, его уже и не будет, — высказалась я. — Успокойся, нигде не написано, что нужно разлить пиво до капельки! Ой, мамочки!..

Мне удалось отпить немного пены, прежде чем она залила весь парапет балкончика. Громкоговоритель прохрипел, что закрываются последние кассы. Моника Гонсовская сзади коснулась моего плеча.

— Простите, но вы начали мне что-то говорить… Я долго и мучительно вспоминала, что же я хотела ей сказать.

— Ах да. Если можно вашей тётке что-то посоветовать, так было бы очень хорошо, если бы она была совершенно искренней. Полиция будет её расспрашивать про этого Завейчика…

— Завейчик что-нибудь натворил?

— Да нет, не думаю. Но он скорее всего является важным свидетелем. О нем будут спрашивать. Если ваша тётка не совершила вместе с ним никакого преступления, то лучше пусть скажет всю правду. Впрочем, могу вам рассказать, в чем дело, потому что об этом уже весь ипподром знает. Был убит жокей, и теперь допрашивают всех людей, которые в субботу выиграли, поставив на два первых триплета. Значит, вашей тётки это непосредственно не касается, а Завейчика — да. От души ей советую, пусть ничего не скрывает.

Моника Гонсовская кивнула головой. Она не забеспокоилась — видимо, эта её тётка действительно существовала, не выходя из рамок уголовного кодекса.

— Это очень хорошо, может быть, они его быстрее найдут, чем я. Хорошо, я ей ваш совет передам. А меня тоже будут допрашивать?

Я совершенно уверенно ответила ей утвердительно. Каждая секунда прошлой субботы могла оказаться важной, особенно в отношении тех, кому так повезло с триплетами. Я вспомнила, с каким напряжением спутник девушки всматривался в дорожки, и подумала, как бы его показания не оказались и вовсе ключевыми.

Юрек упустил под кресло авторучку, а пан Здись — половину программки. Оба стали заниматься партерной акробатикой, не уговорившись, кто первый полезет за потерей, поэтому никаких результатов они не добились. Кресла были дико тяжёлые, их передвижение требовало участия культуриста, а для того чтобы влезть под них, места не оставалось. Ручку Юрека я выловила со своей стороны, благодаря чему Пан Здись справился со своей программкой. Громкоговоритель взвыл три раза, флажок взлетел.

— Я бы хотела на что-нибудь поставить, — громко сказала позади меня Моника Гонсовская.

— Это не сейчас, — ответила я рассеянно и приложила бинокль к глазам.

Группа вошла в старт-машину ровно и без выкрутасов, никто не удрал, никто не упал с седла. Рванули все одновременно.

— Ведёт Подбор, вторым идёт Альбатрос, третья Делия, — начал громкоговоритель, — на четвёртом месте Мартина, пятая — Ересь. Лошади доходят до поворота, очерёдность та же. Лидирует Подбор.

— Кто туг трепал насчёт единички?! — диким голосом рявкнул Вальдемар. — Улита едет, когда-то будет!

— Единичка должна лидировать!

— А я вам говорю, что двойка уже в кармане! — вещал о своей победе полковник.

— Где тройка?! — с отчаянием в голосе вопил пан Эдя.

— Врублевский отпал! — в ужасе застонал кто-то. — Врублевского не будет!

— Лошади прошли поворот, — сообщил рупор, — на прямую выходит Альбатрос, слабеет Подбор…

— Куда он идёт, кретин, на большую дорожку!..

— Заперли его! Дал себя запереть!..

— Альбатрос, Мартина, потом финиширует Ересь…

— Ересь!!! — завопила я от всего сердца. — Давай, Ересь!!!

— Давай, Альбатрос!!! — заглушила меня толпа.

— Альбатрос, Ересь, — бесстрастно вещал рупор, — Альбатрос, Ересь, Ересь, Альбатрос…

Ересь летела как на крыльях. На три корпуса перед Альбатросом — Щудловский обернулся и придержал лошадь.

— Чего ты её держишь, кретин?! — возопила я дурным голосом.

— Да ведь выиграл он уже, выиграл, ты чего орёшь, — приструнила меня Мария. — Ну хорошо, она у меня есть, но Альбатроса у меня побольше будет! На что тебе эта Ересь?

Я с облегчением откинулась в кресле.

— Она у меня одна была, я с неё все начинала. Смотри, вот ведь корова больная, я же решила ставить исключительно два-пять за все, что у меня было, хотела двойную ставку сделать…

— И что, совсем не поставила?

— Нет, что вы, что вы — один билетик. И тыщу других глупостей. Ну скажи ты мне, Бога ради, что мной руководит, чтобы выбрать правильно, а поставить потом, как паралитик с водянкой головы?

— Ну, наверное, то же самое, что и мной, когда у меня три триплета с Ересью и двенадцать с Альбатросом…

Ересь с Альбатросом были страшенным фуксом. Народ ставил на Мартину, а фавориткой была Делия. Ересь вообще не шла в счёт. На Альбатроса ставили те, кто был посвящён в закулисные тайны, или те, кто имел глаза и смотрел как следует в паддоке. Пан Здись на паддок не смотрел, к посвящённым не относился, зато у него бывали дикие идеи и сумасшедшие фанаберии.

— Есть два-пять! — триумфально возвестил он. — Есть! Будьте любезны, последовательность на сто тысяч!

— Сразу на сто мильонов! — ехидно поправила я. — Да если тридцать тыщ дадут, мы и то от счастья упадём!

— Но послушайте!.. Кто на это ставил?! Ну нет, минимум сто тысяч! Квинта и вовсе будет чудовищной!

— А вы начали квинту? — спросил Юрек.

— Нет. Квинту я начинал от Альбатроса. Но последовательность у меня есть.

— Квинты не будет вовсе, — объявил Вальдемар. — После Ереси ставки снизились на девяносто процентов.

— Альбатрос тоже был бы фуксом, — сказала мне Мария с упрёком. — На что тебе понадобилась эта Ересь…

Пал Здись ошибся ненамного, только в два с половиной раза, за последовательность выплатили сорок две тысячи, так что мы оба обогатились меньше, чем ему хотелось. Моника Гонсовская спустилась со мной вниз, настаивая, что хочет сыграть.

— Выберите себе что хотите и поставьте последовательность, — посоветовала я ей. — Две кассы принимают ставки по десять тысяч, а остальные — дороже. Выберите из программки или из паддока, как пожелаете.

Кретинкой она не была, поэтому уже начинала ориентироваться во всем этом безумии. Она решила выбирать из паддока, и я потеряла её из виду, решая, как ставить дальше.

— Тройка непременно придёт, — услышала я конспиративный шёпот возле касс на пятьдесят тысяч.

Я рассеянно посмотрела на шептуна. А, один из тех, кто пользуется подсказками из конюшен. Пусть засунет свою тройку, не скажу куда, я её из триплета выбросила, но в последовательность включила, это лошадь Двуйницкого, Замечек на ней едет, прёт к финишу как бешеный. В прошлом сезоне конюшня Двуйницкого была почти самой худшей, а Замечек резко вытянул её из болота. Должно быть, это действительно его заслуга. Двуйнйцкий ведь не изменился, он только конюшенного жокея сменил, а качество лошадей зависит от конюшенного жокея в колоссальной степени, Замечеку надо было бы выразить всяческую благодарность. Вот черт… Может, поставить на него «верхом»?..

Я убедилась, что Замечек — фаворит, поэтому отказалась от мысли на него ставить. А, чтоб он лопнул, пусть приходит первым без меня!

После второго заезда пан Здись впал в амок. Правда, квинта у него лопнула уже на первой лошади, но он начал второй триплет и поставил последовательность. Тройка, Замечек на Одолане, была второй лошадью, выиграл Куявсюни на дурацком коне Деркаче, на которого я поставила исключительно из-за высокого мастерства жокея. По мнению пана Здися, последовательность снова должна была быть сто тысяч, и даже мои попытки вколотить ему молотком в голову, что ведь в последовательности есть чудовищный фаворит, на него впечатления не произвели.

— Да в жизни Последовательность с фаворитом не может быть выше десяти тысяч, — вдалбливала в него Мария. — Вы тут что, первый раз?! На тройку поставили жук и жаба! Со всеми вариантами!

— Но не с Деркачем! На него вообще не ставили!

— Не ставили, но ведь фаворит! Ведь тройка! И по программке она же получалась!

— У кого получалась, у кого нет, — мрачно пробормотала я.

— Ну хорошо, пускай восемьдесят, — уступил пан Здись.

— А я так и поставила, — сказала Моника Гонсовская у меня за спиной. — Вы действительно думаете, что так много заплатят?

— Да ну, какое там много! Фигушки! Да не слушайте вы этот глупый трёп! Пан Здись у нас фантазёр! Мифоман и безумец!

Пан Здись на оскорбления вовсе не обижался, большие надежды для него были по крайней мере половиной удовольствия от бегов, а постоянные ошибки странным образом не портили ему характер.

— «Верх» будет раза в два больше, чем последовательность, — сообщил всем полковник. — Вот увидите!

— А у меня это есть! — сказал Юрек. — Вот я и заканчиваю.

— Тремя?

— Тремя.

Я не спросила его какими, ведь он никогда не говорил, и я не удивлялась, потому как — вдруг кто сглазит? Я повернулась к Монике.

— Вы играете первый раз в жизни?

— На бегах — первый.

— Ну, ставьте покруче! Сегодня фуксы приходят, у вас есть шанс разбогатеть. В первый раз человек выигрывает.

— Правда? Я про это слышала. И что, так оно и есть?

— На самом деле так. Исключение составляют люди, родившиеся в апреле…

Я не выдержала и рассказала ей о событиях, которые разыгрывались на моих глазах, в которых я даже сама принимала участие. Между объявлением результатов и объявлением о выигрышах всегда существует интервал, поэтому рассказать я успела.

Когда-то, это было давно, приехал за мной муж моей подруги, с которым я договорилась, что он меня после бегов отвезёт домой. По ошибке он приехал слишком рано, перед предпоследним заездом. Он был здесь первый раз в жизни. Я проигралась в пух и прах и подсунула ему программку.

— Говори, что придёт! — потребовала я. Муж подруги с великим тщанием программку прочитал.

— Мне нравится Орск, — сообщил он, подумав. — И Салагай.

Орском звали коня, Салагай же была фамилия жокея. Муж подруги их не различал. Я помчалась к знакомому.

— Павел, слушай, приехал Донат, он тут первый раз и предсказывает один-три…

Я ещё не договорила, как Павел вытащил из кармана десять злотых.

— А ну, помчались ставить!

Я добавила ещё десять злотых и поставила один-три. Один-три и пришли. За двадцать злотых заплатили тогда пятьсот восемьдесят. Донат получил от нас пятьдесят восемь злотых, десять процентов от выигрыша за подсказку, и страшно обрадовался.

— А знаете, это совсем неплохо, — сказал он признательно. — Я даже ничего не потратил, а получаю деньги. А, ладно, сыграю!

Он выделил двадцать злотых, поставил на последний заезд и. — разумеется, проиграл, потому что это был уже второй раз. Но тридцать восемь злотых чистой прибыли у него остались. При оказии и мы с Павлом взяли небольшой реванш за проигрыши.

В одно из воскресений, тоже пару лет назад, я встретила на лестнице собственного сына.

— Мамуленька, дай мне по морде, — попросил он жалобно. — Тресни, но чтоб как следует. Я весьма удивилась.

— С удовольствием, деточка, но почему? Не знаю, для чего мне такие усилия совершать.

— Я с девушкой пришёл, она тут в первый раз, и выбрала очередную последовательность…

— А ты не поставил?! Кретин!!!

Три последние последовательности были потрясающе фуксовыми, за двадцать злотых платили шестьсот, потом восемьсот и тысячу двести. Мой сын проявил такой идиотизм, который и рукоприкладства не заслуживал. На гениальной девушке он потом женился, что я полностью одобряла, потому что талант к вычислению коней у неё бесповоротно пропал. Уж кто-кто, а мой сын должен был знать, как обстоит дело, потому что сам стал жертвой такого же фортеля, когда приехал ко мне в Данию в качестве свежеиспечённого совершеннолетнего сопляка. Ясное дело, я немедленно забрала его с собой на ипподром в Аматёр. Дала ему программку, объяснила более или менее, что надо делать, и оставила на произвол судьбы. Одну крону, чтобы поставить вифайф, я ему дала. Он набрал этот вифайф из отдельных лошадей, сомневаясь только в одном месте, что должно быть: тройка или восьмёрка. Он склонялся к тройке, а я заставляла его вписать восьмёрку. Я махнула рукой и забыла ему сказать, что в Дании есть такая рубрика, куда можно вписывать запасной вариант. Эту рубрику он оставил пустой, а компьютеру-то все равно. Если бы он вписывал резервный вариант, после нашей грызни непременно вписал бы восьмёрку.

Пришло все, что он вычислил, и та чёртова восьмёрка, но при этом тройку сняли с заезда! Восьмёрка оказалась на её месте. Заплатили девять с половиной тысяч крон, стоимость маленького итальянского «фиата»… Ребёнок не мог мне этого простить долгие годы, пока, наконец, не купил себе машину за деньги, заработанные честным трудом.

Только я успела закончить нежные воспоминания, как объявили выигрыш. За последовательность дали одиннадцать тысяч двести. Пан Здись обмяк и помрачнел, но ненадолго.

— Но «верх» будет двадцать семь! — выкрикнул он торжествующе.

— Триплет доходит до миллионов, а квинты вообще не будет! — пророчествовал Вальдемар.

— У тебя они есть? — спросила я Марию.

— Есть-то есть. Но я заканчиваю одной лошадью. Вместе с Метей. Начиная с Альбатроса, мы заканчивали «стенкой».

— Не огорчайся, я заканчиваю тремя, но тоже проиграю. Даже не стоило на них ставить «верхом», потому что я выбросила фаворитов.

— Как это? У тебя нет Бяласа?!

— И Болека нет. Я исходила из мысли, что будут одни последовательные фуксы, и хочу тебе сказать, что Сарновского я тоже выбросила…

— Ну, на Сарновского круто ставят, он просто не имеет права прийти первым, при его-то характере. У нас он есть, Метя настаивал…

Заезд был красив невероятно, семь двухлеток, среди них потомство самых роскошных кобыл. Я махнула рукой на жеребцов, сосредоточившись на кобылах, Симоне, Диоде и Андине, потому что, поставив на мать последней, я когда-то выиграла очень приличные деньги. Я очень надеялась, что дочка повторит любезность мамы. Фавориткой была Космитка на Сарновском, вровень с Иркутском на Куявском. Остальные две лошади, Шаклак и Теренций, не шли в счёт, но на всякий случай я поставила на них последовательность. Глас разума взывал, чтобы я поставила на двух фавориток, но душа сопротивлялась, и я поставила на сплошные глупости.

Моника Гонсовская сообщила мне, что она поставила на Космитку с Андиной, четыре-пять, потому что так выходило по данным паддока. Для меня забрезжил слабенький лучик надежды. Андина, раз уж эта девушка её выбрала…

Юрек сидел передо мной, словно окаменев, не говоря ни слова. Пан Здись немного успокоился, на квинту он уже надеяться не мог, поэтому эмоции в нем затихли. Вальдемар ссорился с паном Собеславом насчёт Куявского, конечно, он на Куявского поставил, за что пан Собеслав его упрекал. Он сам предпочитал Теренция, а я, в свою очередь, считала это кретинизмом, склоняясь к мысли, что выбирал он окончание по пьянке, хотя, со слов пана Собеслава, он ни разу за восемьдесят семь лет своей жизни пьян не был. Пил он много, но осторожно. Пан Эдя прицепился к Диоде, вроде бы Бялас по секрету кому-то сказал, что она выиграет.

— Если уж он сказал, что выиграет, значит, не будет такого, — высказался полковник.

— Все трещит от ставок на два-четыре, — сказал кто-то, вернувшись снизу, от касс.

— Интересно, кто наверняка не придёт, — буркнула я. — Должно быть, Сарновский.

Старт затянулся. Симона ни за что не желала заходить в машину. Куявский слез с Иркутска, и они вошли в бокс порознь. Диоду впихнули задом.

— Сарновский пока в куче? — беспокойно спросила Мария.

— Третьим идёт, — ответила я. — Я не понимаю, как он хочет сделать, чтобы проиграть? Держится в куче, даже вырваться оттуда не может…

— На прямую выходит Иркутск, — сказал рупор. — Вторая Андина…

Больше я не услышала, хотя сидела прямо под рупором. Вальдемар вскочил с места.

— Давай, Болек! — заревел он дико.

— Дерьмо Болек!! — заглушил его кто-то за моей спиной. — Давай, Ясек!!!

— Сарновский! — крикнула Мария. — Посмотри! Идёт!