— Давай, Дебора!

— Клубничка, Клубничка, Клубничка!!! — визжал Метя.

Доорался-таки до своей Клубнички, она выиграла на три корпуса без усилий. За ней вместе оказались Юргельт с Границей. Только тогда я стала интересоваться, на что, собственно, люди ставили в этом заезде, может, появился шанс фукса? Оказалось, что ставили на Дебору и Границу, Клубничку никто не трогал. Я бы предпочла видеть на втором месте Юргельта, ведь на него почти никто не ставил.

— А тот лысый с кудряшками поставил два-шесть! — вдруг вспомнила Мария. — Один-шесть тоже поставил, но подешевле. С Клубничкой! И мне ещё казалось, что они оба с ума сошли! Невероятно, что Клубничка пришла!

— А я вам говорила: Клубничка, — напомнила мне Моника Гонсовская. — Тут, на этих бегах, очень легко выиграть…

Моя набожная молитва была услышана: вторым оказался Юргельт. Моника Гонсовская, как мы с ней начерно подсчитали, могла бы лететь теперь не только в Англию, но даже в Австралию. Она была для меня лучшим доказательством, что сейчас выигрывают самые лучшие лошади безо всякого мошенничества.

Рупор наконец выплюнул результаты выигрыша триплета с первого заезда. Все расхохотались. Первый — шесть тысяч с мелочью, второй ещё того хуже — пять восемьсот. Третьего ещё не было, но, учитывая возврат ставок за Полонеза, Огояна и Варраву, вряд ли можно было надеяться на что-то лучшее. Только Клубничка имела шанс поднять выигрыш, потому что за неё дали двадцать семь тысяч. Последовательность была примерно такая же, двадцать девять пятьсот.

— Кажется, это мой единственный выигрыш сегодня, — печально высказалась я. — Хорошо, что хоть фуксы.

— Откуда тут взялась эта чёртова Клубничка? — бормотал Юрек. — Пятая, последняя, пятая — ничего себе послужной список…

— Крылышки у неё выросли, — ехидно сказал полковник.

— И как можно выиграть, когда так придерживают лошадей, — причитал пан Собеслав. — Она же рекорд времени побила, как первая группа прошла!

Я посмотрела в программке статистику на Клубничку и толкнула Марию локтем в ребра.

— Что меня удивляет, так это талант молодого поколения, — сказала я задумчиво. — Посмотри, кто на ней ездил: ученики и любители. Как они делали, чтобы никто ничего не заметил? То, что лошадь придерживают, как правило, видно, особенно когда это делается неловко…

— Наверное, они придерживали ловко. Разве не видишь, какая хорошая идея? Ученик плохо поехал, проспал, к финишу не пришёл, чего требовать от ученика? Только так, другого объяснения я не вижу.

— Триплет с Клубнички начинаешь?

— Нет, она у меня в серединке. Может, десять тысяч и получу…

Перед самым концом бегов ещё успели объявить квинту, она составила примерно восемьдесят миллионов. Триплеты были неплохие, потому что после Клубнички пришли одни только фавориты, в результате самая большая выплата едва превысила сорок тысяч. Я угадала последний, на большие деньги не надеялась. Метю стеречь я перестала после седьмого заезда, когда увидела старшего комиссара Ярковского, который конспиративно шептался с тупорылым висельником, который казался мне самым подозрительным…

— Почему так? — спросил Януш. — Откуда это взялось?

Докладывала я ему все это уже после шести, потому что бега, по причине плохого освещения дорожек, заканчивались до темноты. После нервного дня я рассчитывала на спокойный вечер.

— Коней сняли в первом заезде, в четвёртом и в пятом. За снятых коней возвращают деньги, на сей раз возврат был огромный, потому что отпали фавориты. Это производит такое впечатление, словно люди вообще не ставили, денег нет. И к тому же от этого с ума сходит бухгалтерия, потому что все надо пересчитать. Когда я уезжала, предпоследнего триплета ещё не было.

— Я вообще-то имел в виду, откуда такой урожай на снятых лошадей.

— А-а-а… Если верить словам Моники, кони получили антидопинг. Успокаивающие или снотворные средства. Полонез помчался и сдох посреди поля, потом этим делом заинтересовался дежурный ветеринар и двух следующих выковырнул из паддока. Понятия не имею, у кого такая идея появилась.

— А потом уже не было снятия?

— Нет. И это вполне логично. Тех лошадей выловили, ветеринар глаз не сводит с остальных, так что же, злоумышленники дураки, что ли? Кто бы ни стоял за этим, прибыли он никакой не получил.

— А от кого можно что-нибудь прознать про это?

— От Еремиаша. Начальник ветчасти, самый честный и порядочный человек в мире. Он не может не знать, что там сегодня творилось…

Зазвонил телефон. Я не тронулась с места, уверенная, что это звонят Янушу. Оказалось, Что звонили как раз мне.

— Ты можешь приехать? — спросила Мария каким-то не своим голосом. — Но только немедленно!

— Куда приехать?

— Ко мне.

— Могу. А что стряслось?

— А у меня сидит Вальдемар с пьяным Болеком, который жутко рыдает. Я пробую хоть немного его протрезвить. Они странные вещи тут говорят…

— Порядок, через четверть часа я у тебя. Я недооценила своих способностей, и у неё оказалась через десять минут. За столом сидели Вальдемар, Болек Куявский и какой-то страшно перепуганный парнишка, лет примерно шестнадцати. Куявский на вид был скорее убит горем, а не пьян.

— А куда мне его было тащить, если он боялся возвращаться домой? — смущённо говорил Вальдемар. — В гостиницу или в полицию? Я понимаю, что он боится, а если он не захочет сам говорить, так я повторю, что он мне сообщил. Я бы на его месте тоже трясся…

Я вопросительно посмотрела на Марию, кивнув на парнишку.

— Это Янчак, — объяснила она мне. — Из конюшни Болека. От Врублевского.

— И тоже боится, — продолжал Вальдемар. — Общий страх Божий и скрежет зубовный. Ты сам расколешься или мне за тебя говорить?

Куявский с явным отвращением съел кусок лимона и запил кофе.

— Начинай сам, — пробормотал он. — Мне ух чего там…

— Никакого «чего там», пан Болек, — сказала я твёрдо. — Мы почти двадцать лет знакомы, вы же знаете, чего я просто так не цепляюсь…

— Факт! — признал Куявский, кивнув головой.

— Мы все знаем, что тут нечисто, так начните, наконец, разговаривать как человек, хватит скрывать, хуже-то вам уже не будет. В чем дело?

— Взбунтовались, — сказал Вальдемар с глубоким удовлетворением. — После этого Дерчика. Эти мафии все под одним паханом ходят, перед ним все провинились, а теперь все боятся, потому как жокеи маленькие и тощенькие…

— Карате заниматься надо, — сердито отрезала я.

— Замечек занимается, — буркнул Куявский. — Он не боится.

— А нельзя ли рассказать как-нибудь по порядку и с самого начала?

— А вы к мусорам помчитесь?..

— Болек, без ментовки не обойдётся, это же ясно, — заверила его Мария. — Она права, расскажи все, потом станем думать, как поступить. Мы тебя когда-нибудь подводили?

Куявский покачал головой и, страшно гримасничая, съел очередной кусок лимона. Паническое состояние Янчака начало вроде бы проходить, он ничего не говорил, но смотрел более осмысленно. Вальдемар пододвинул к себе кофе.

— Это мой? Там существует разница, одно дело Сарновский и Бялас, а совсем другое — остальные…

— Йонтек и Тимек от ломжан берут, словно великую милость оказывают, — перебил его Белёк, решив вдруг расколоться окончательно. — Меньше шести — и речи нет. Они уж давили, нажимали, все к ним бегал этот слепой Лелек…

— Конюх Репы, — вставил Вальдемар.

— Ну да, он посредником заделался, и у него там свои какие-то связи. Мы уж с ними и так, и этак, а они гнут своё… Горгона изничтожили, ведь велели ему и во второй сезон придерживать, а ему дисквалификация грозит…

Фамилия Горгона Машкарский, но кличка была на пятёрку, говорили, что придумал её Бялас, который два года ездил во Франции. Горгон был ухе старшим учеником, ему не хватало для должности практиканта двух побед, когда, подкупленный ломжинской мафией, он придержал коня и техническая комиссия на нем отыгралась за свою вечную слепоту. Об этом событии я позабыла, когда рассказывала Янушу про несчастного Верковского. Стало понятно, что мафия оказывает давление, а Сарновский и Бялас пытались ей не поддаваться. Это соответствовало мнению, которого придерживались в народе.

— Дерчик им угрожал, — произнёс Болек.

— Что он все расскажет, да? — подхватил Вальдемар. — Вот чего я понять не могу, так это с какой стати Дерчик таким разговорчивым стал и что такое он мог видеть…

— А он подслушал Сарновского, — не выдержал Куявский. — Они в тачке болтали, он подкрался, и теперь все знают, что Йонтек сидел с типом, которого присылает Василь. Дерчик его морду узнал. И номер тачки записал. А это был единственный раз, когда тип на своей приехал…

— А как обычно? На чужой приезжал?

— С кем-нибудь или на такси…

— Болек, не виляй, говори как следует! — потребовала Мария. — Что там случилось после этого Дерчика?

— А мы рассердились, — ответил Куявский с мрачной решимостью. — Забастовали, значит. Никто гроша ломаного не возьмёт и поедет так, как кони пойдут. Точка, аминь. Мы с прошлого воскресенья попробовали, собрались вместе, Тимек с Йонтеком пришли, я был, Адам с Генеком, Ендрек, Томаш, хуже всего Владеку было, потому что он у них был на ставке, но он тоже решил включиться. Не будет больше так, чтобы нас убивать, мол, чуть что не так — пшел вон и говорить не о чем. Слепой Лелек ещё рыпался, что, дескать, это не они, что это Василь, ну и что с того, тем более — получается, Василь на все стороны душит, а через ломжинских и сам ещё… Хватит!

Мы все поняли, невзирая на отрывистый и путаный рассказ.

— И поэтому они попробовали другие методы? — угадала Мария. — Не хотите денег, так нате вам, мы вам коней усыпим?

— Вот именно! — подтвердил Болек и подбородком показал на Янчака, который сразу же встряхнулся. Он открыл рот, потом закрыл снова, и видно было по всему, что с голосом у него трудности.

— А откуда вы их вообще взяли, пан Вальдек? — Опросила я.

— Болека я подобрал на бегах, он уже был хорошо поддатый, ясное дело, сам ехать не мог, и меня попросили, чтобы я его взял. Он сидел наверху и не хотел выходить. А этот привязался по дороге, около боковых ворот. Выскочил из-за кустов, махал руками, как ветряная мельница, говорил, что за ним гонятся, но я не понял кто.

— Кто за тобой гнался?

— Слепой Лелек, — пробормотал Янчак. — И какай-то чужой… Потому что я того…

Нам не сразу удалось узнать, чего именно «того».

Янчак замолчал и немного постучал зубами. Я попробовала подытожить услышанное.

— Дерчик грозился рассказать все, что знает, поэтому его убили, а жокеи взбунтовались, я так поняла. Отказались сотрудничать с мафией, поэтому мафия на свой лад договорилась непосредственно с лошадьми…

— Как же они коней отравили? — поинтересовался Вальдемар. — На конюшне что-то в еду подсыпали?

— В туннеле, — выдавил наконец Янчак. — Шприцем.

— Ты откуда знаешь?

— Новенький, маленький такой, от Вонгровской, нашёл шприц. Последним шёл и думал, что никто его не видел, или, может, вообще не думал, но я туда сразу же заглянул. Я к коню бежал, Левкович меня ждал, а у меня живот болел, я немного опоздал, так я видел, как этот новенький шприц с земли поднял и в карман спрятал. Не сразу, сперва в руке подержал. И я знаю, который это был, никто другой не знает, они хотели, чтобы я рассказал, а я вырвался и удрал. Никому не скажу ни за какие коврижки.

Я без малейшего труда могла бы разузнать у Вонгровской, кто там у неё новенький. Даже если бы у неё их было двое, это все равно не представляло бы особой трудности. К Янчаку можно было и не цепляться. Важно то, что сделал этот новенький со шприцем, на котором могли сохраниться отпечатки пальцев — для того чтобы всадить шприц в лошадиную шею, его надо очень крепко держать, а перчаток, насколько я помню, никто из них не носит. Новенького Вонгровской надо бы эдак дипломатично поискать…

— Известно, кто выводил коней? — здраво спросил Вальдемар. — Которые это были, Варрава и Стоян? Из конюшен Липецкого и Езерака?

— Да кто их разберёт! — вдруг энергично ответил Янчак. — Совсем даже не так было. Насчёт Езерака я понятия не имею, не видел, но Манек Липецкого сразу же подался назад, потому что коня перехватил кто-то другой, откуда я знаю кто… Там суматоха была, ругались все, что какую-то лошадь перековать надо.

— И они воспользовались суматохой, — сообразила Мария. — Может быть, суматоху вообще специально устроили.

— Этого мальчишку со шприцем надо спасать, вывозить оттуда!

— Да он смылся…

— А черт его знает, может, он сообщник…

— Кабы не Еремиаш, все бы у них получилось, — вдруг заговорил надолго примолкнувший Куявский. — Он поменялся сменами и потому был дежурным. Лискевич, тот ничего не заметил бы, у него глаз все равно что и нет. А Еремиаш уже с первого заезда выловил сонных коней, а потом специально подкарауливал. Да, не повезло этим гадам.

— А ты, собственно говоря, почему так боишься? — спросила Мария. — Они с тобой что-нибудь хотели сделать, что ли?

— Ну, а ты как думаешь? Никто не берет бабки, договориться не удалось, отравленные лошадки не пошли, так что им остаётся? Они обещали рыло начистить, но так, чтобы без больницы не обошлось, и тот, третий из Ломжи, меня уже поджидал. Я первым Под обстрел попадал, потому что остальные уже смылись, а какая им разница, с кого начинать. Ровкович тоже прячется, он трясся весь, я сам знаю.

— Так ведь сейчас, наверное, и Ровкович уже Ушёл? — с сомнением спросил Вальдемар.

— Ну, наверное, потому что они за мной помчались. За нами то есть. Они думали, что я сам поеду, и возле тачки меня караулили, я хоть и пьяный был, но вздел.

— И только один-единственный слепой Лелек все дела обделывает? — спросила я.

— Лелек только с Сарновским и с Бяласом. Для других там есть такой тощий, как его… Бартек. Это свой, чей-то родственник.

— Чей?

— А холера его батьку знает! Разве кто признается?

— Значит, родственнички свободно шляются по ипподрому…

— Да он может и не шляться, хотя шляется, потому что накануне обычно уговаривается, а в последний момент башкой качает или кивает. Наличность приносит сразу.

— И такого никто не прогоняет…

— Черский его разочек прогнал, так на следующий день ему бритву к глотке приставили.

— Кто?!

— Да разве узнаешь? Хулиганы. Темно, лица не видать, он домой возвращался, когда лошадям второй раз корм задал. А иногда возле ворот подкарауливают разные там.., пока дворник цепь с ворот снимет [4], они к окну…

— На этих посредников вы могли бы хоть пальцем показать, — предложила я. — А дальше пусть менты работают.

— Если они будут сидеть по тюрьмам, то пожалуйста, — согласился с горечью Куявский. — А пока суд да дело, никто не сдурел настолько, чтобы пальцем показывать: сегодня он покажет, а завтра его ногами вперёд вынесут. Их много, а мы не каждого знаем.

— Дипломатично! Тайно! Весь персонал бегов они не перебьют, а откуда знать, кто на кого доносил! Мог даже кто-нибудь со стороны!

— Ну, тайно — это ещё можно…

— А вам что же, велят это делать в открытую? — рассердился Вальдемар. — Вы их сами бережёте, потому что вам пети-мети нужны.

— Погодите-ка, там есть ещё один тип, — вдруг вспомнила я. — Вроде бы единственный, кто мог видеть, с кем Дерчик пошёл в кусты. Никто не признается, кто бы это мог быть?

Куявский вскинул голову, посмотрел на меня и заколебался.

— Если ты что-то знаешь, говори! — велела Мария. — Никто из нас не расскажет, что это ты сказал. Этот малец, — она кивнула на Янчака, — и так с тобой в одной лодке плывёт.

— Только один мог быть, — решился Болек. — В нашей конюшне был, полдня ходил тогда сам не свой, под вечер нажрался, как зюзя, а утром работу бросил и к своим подался. Зенек Альбиняк его звали, вроде как из деревни под Гройцем, деревня Счастье называлась, это я знаю, потому что ему, случалось, кричали: «Эй, ты, несчастье!» Если кто, так только он, он один сбежал вот так, ни с того ни с сего.

— И что, нельзя было все это сразу ментам рассказать? — с упрёком сказал Вальдемар.

— И улечься на три метра под землю рядом с Дерчиком? — рявкнул Куявский. — И сейчас я не болтал бы, но надоело! Шутки шутками, преувеличивает пусть лупа, но мы себя в компост превращать не дадим! Теперь не иначе как только прижать за горло эту сволочь, и пусть от нас отстанет! Это такая высокопоставленная скотина, что он многое может, а в лицо, насколько я знаю, ни один человек его не знает!

Мы с Марией переглянулись. Василя в лицо знал Метя, о чем он сам не знал. Может быть, завтра что-то откроется.. — Что с ними делать? — заботливо спросил Вальдемар, показывая на Болека и Янчака. — Я же их так не отпущу, потому что, как знать, за мной могли следить на машине…

— Мне домой надо, — заявил Куявский. — Подбрось меня, там уж я как-нибудь справлюсь. А его лучше всего к Еремиашу. Пусть запрет его в ветлечебнице, поспит парень в лошадиной операционной, а завтра его выпустят. С ментами вы, пани Иоанна, сами все устроите? Пусть они как-нибудь так придут, чтобы никто не догадался, кто они есть.

— К Еремиашу! — подхватила я. — Это хорошая идея, даже если кто-нибудь и угадает, что они менты, получится, что пришли к Еремиашу насчёт того антидопинга. А человек будет себе сидеть в углу и никому в глаза не бросится. Пан Вальдек, вы с Еремиашем договоритесь?

— Если уж я туда еду, конечно, договорюсь. Даже подброшу их ещё от дома Еремиаша до ветлечебницы…

— Этот Горгон, фамилия которого Машкарский, получил такое запрещение ездить, что оно распространяется у него даже на начало следующего сезона, — рапортовала я как положено теперь уже двум слушателям, Янушу и Юзе Вольскому, продолжая свой спокойный вечер. — Он получил девять миллионов, а я этот заезд очень даже помню, я сама этого сопляка караулила, он мне тогда роскошный триплет поломал. Лошадь была в форме, поэтому то, что он ехал в стиле «шаг вперёд — два назад», слишком уж бросалось в глаза. Тогда все посчитали, что комиссия тоже на него ставила и со злости ему отомстила. Для дисквалификации поводов тогда не было, просто запретили ему ездить. Он довольно тихо сидел, пока не истратил все полученные деньги, а как у него все миллионы разошлись, стал плакаться в жилетку каждому, кто попадался ему по дороге. Он в конюшне у Рыбинского, в той самой, что и Бялас. Обида за собственные же грехи в нем давно уже расцвела пышным цветом и, может, плоды принесла, так что он все должен сказать, если ему ещё и почву удобрить.

Юзя Вольский, которого мы вызвали, кроме магнитофона, пользовался и блокнотом. Я считала, что ещё до утра он сможет составить собственное мнение обо всем, что я рассказываю, и так скорректировать планы, чтобы максимально продуктивно использовать положение. Он записал про Машкарского.

— А где он живёт? Вы не знаете его адрес?

— Полагаю, что живёт он в общаге при ипподроме. Большинство ребят там живёт, и Янчак тоже. Неудивительно, что возвращаться ему не хотелось.

— Йонтек — это Сарновский? — уточнил Януш. — Почему Йонтек? Такое имя только горцы носят.

— А это кличка, просто он любит петь «Когда ели на горных вершинах шумят». Причём в трезвом виде, не по пьянке, у него даже очень красиво получается, я сама слышала.

— И он разговаривал в машине с подручным Василя, так сказать, с его представителем? А в чьей машине?

— Представителя, я же говорила. Это случилось единственный раз. И Дерчик записал номер. Василь, вероятно, счёл его предметом повышенной опасности.

— Новенький Вонгровской… Вы не знаете, кто это?

— Понятия не имею, раз новенький, должно быть, ещё ни разу не ездил. Ничто не мешает позвонить Вонгровской да спросить. Или можете к ней сразу же поехать, она спать ложится поздно.

— Вся проблема в том, что допросы мы должны держать в тайне. Они все так смертельно боятся, что никто из них слова не скажет. Если бы они были уверены, что им ничто не грозит, они бы очень охотно сказали, значит, надо все устраивать нетипичным образом, а это очень усложняет дело.

— Замечек их не боится, — вспомнила я. — Болек говорит, что он карате занимается. И действительно, насколько я помню, он ни разу по морде не получил, хотя к финишу всегда несётся как положено, если не продался.

— Сотрудничество с мафией на совершенно добровольной основе… Он тем более может не захотеть говорить.

Зазвонил телефон. На сей раз рвались поговорить с инспектором Вольским. Видимо, я была ценной подсадкой, потому что, положив трубку, он оказал мне любезность, рассказал, о чем говорил.

— Объявился тот Карчак, знакомый Завейчика, — сказал он с явным изумлением. — Интересные дела… Насколько я знаю, это не тот тип, который добровольно пойдёт в полицию, а я слышу, что он пришёл сам и хочет дать показания.

— Надо это использовать, я прямо сейчас еду. Вы не могли бы мне помочь? Найти этого новенького Вонгровской…

Я с энтузиазмом объявила о своей полной готовности сотрудничать в обмен за эти сведения о Карчаке, потому что меня тоже заинтересовало его крайнее законопослушание. Из рассказа Моники я сделала вывод, что эта личность существовала на грани нарушения уголовного кодекса. Вероятно, он уехал с ипподрома вместе с Завейчиком и был последним человеком, который видел его живым. Обычно такая особа скрывается изо всех сил, и ей нужно отличаться почти святостью, чтобы не было проблем с её поисками. А он добровольно заявился, надо же!

Сведения от Агатки Вонгровской я получила за несколько минут.

— У меня есть двое новеньких, — сказала она. — То есть в какой-то степени новеньких, они у меня три недели. Йоля Козловская и Мартинек Дальба. Мне бы хотелось, чтобы они у меня остались, работящие оба, и лошади их любят.

— А где они живут? В интернате?

— Йоля у родных, она из Варшавы, а Мартинек в общежитии. А что случилось?

Полное враньё я посчитала неэтичным.

— Если касается этих твоих двоих, то ничего не случилось. Но полиция ищет свидетелей, где только можно. Они рассчитывают на то, что новенькие ещё не впутались во все интриги. О них полиция расспрашивает упрощённым способом, то есть через меня.

— Ну, если насчёт свидетелей… — протянула Вонгровская и задумалась. — А нас никто не подслушивает?.. У меня такое впечатление, что Зигмусь Осика хотел бы что-то сказать, но просто не может, он будто давится. Это порядочный парень, не знаю, может быть, стоило бы как-нибудь так с ним устроить разговор, чтобы ему потом ничего плохого не сделали?

Сведения были ценные. Вонгровская прекрасно понимала положение, как и все остальные тренеры. Я подумала, что на Зигмуся Осику надо было бы натравить Монику Гонсовскую, однако её телефона я не знала и фамилии тётки тоже. Минутку, я-то не знаю, а полиция? Я посмотрела на Януша, он спокойно сидел в кресле и, наверное, сделал свои выводы из моего разговора, потому что спокойно покивал головой.

— Кажется, тот парень, который хочет стать жокеем, Осика? И та девушка, Гонсовская, знает его с самого рождения?

— Не знаю, стоит ли тебе тратить на меня свой талант экстрасенса, — критически заметила я. — Она должна быть у своей тётки, дайте мне телефон…

— Зигмусь Осика как раз здесь, у меня сидит, — сказала мне приглушённым голосом Моника Гонсовская три минуты спустя. — Как здорово, что вы позвонили. Ведь у меня нет вашего телефона, а я все-время думаю: ведь я не знаю, что делать, может быть, вы сможете мне посоветовать. Это какой-то ужас, вы не могли бы приехать ко мне, я не хочу Зигмуся спугнуть…

— И я ещё говорила, что вечер у меня будет спокойный, — прокомментировала я, положив трубку. — Вечно я в дурной час что-нибудь выскажу. Если бы они хоть сразу все со мной уговорились, не надо было бы столько раз по проклятой лестнице подниматься…

Зигмуся Осику, как оказалось, пока ещё не расспрашивали на тему придерживания лошадок. Он знал про всю афёру, главным образом благодаря тому, что Машкарский выбрал его отцом-исповедником и в первую очередь выплакал ему в жилетку свою трагедию с большими подробностями. Зигмусь Осика твёрдо решил стать жокеем, поэтому постановил не брать никаких денег и мчать к победе. Он признался, что в последнее время ставил в кассах на себя, немного разбогател на этом, тем более сейчас ему легче будет дождаться жокейской должности, но он боится и не знает, что ему делать. К Монике Гонсовской он пришёл за советом, а если уж она пригласила человека, которому можно доверять, то есть меня, то он может и мне все рассказать.

Так вот, у Дерчика были какие-то фотографии. Абсолютно никто об этом не знал. Зигмусь Осика случайно стал свидетелем того, как он показывал эти фотографии кому-то чужому, этот тип вышел из директорской конторы, и они вместе пошли в конюшни Глебовского, а там Дерчик вытащил из кармана и показал целую пачку фотографий. Потом дал тому типу одну из них, и Осика собственными ушами слышал, как Дерчик сказал: «Сотенку, а не то в ментовку!» Тип прямо посинел. Больше подслушать не удалось, потому что Осику заметили и Дерчик рявкнул: «Ты чего тут шляешься?!» Зигмусь притворился, что ищет Лейбу, он из их конюшни, но его все равно прогнали. А вообще Осика уж готов признаться, это произошло совсем не случайно, он специально вынюхивал. И ему довелось слышать, как конюх Репы велел дать лошади воды. Лошадь — это был Лавр Черского — тогда пришла последней, на ней ехал Скорек. Конюх-то — пьянь и уголовник, но Репа при этом был, не вмешивался и не смотрел, сделал вид, что не слышит. Зигмусь этого совсем не мог понять, потому что лошадь Репы в этом заезде не шла. Только потом ему пришло в голову, что Репа выкинул какой-то фортель с чужими лошадьми. И теперь Осика не знает, что с этим всем делать. Молчать боится, но и говорить боится, потому что, раз Дерчика убрали, почему бы и его не убрать, а вообще-то все вместе ему очень не нравится. Он хочет ездить и выигрывать, а не придерживать лошадей, при этом ещё и жизнью рискуя, и пусть ему умные люди скажут, что теперь делать.

Моника Гонсовская слушала все это в остолбенении и ужасе. Зигмуся Осику прорвало, и он изливал душу. Есть такой Эдя Севка, он тоже хотел ездить как следует, так его на кляч сажали, потому что на хороших лошадях у Двуйницкого Замечек ездит, и вот как-то раз наконец заслужил он коня. Три недели старался как черт, за полконюшни работу делал, Двуйницкий разрешил ему поехать на Фламинго. И ему устроили… Ровкович с Вишняком. Фламинго был лучшим конём в заезде, Эдя на нем выиграл бы как пить дать, так ведь оба за ним с первой секунды следили, не давали выехать вперёд, вытолкнули на большую дорожку, ещё и заперли. Тогда Доминика летела к финишу как хотела. Куда ей до Фламинго, но весь заезд специально её дожидался, и только когда она вышла на финишную прямую, за ней поехал Ровкович. За последовательность дали двадцать пять, а триплет был примерно четыре миллиона. Севка на Фламинго пришёл третьим, они его еле выпустили, и он Вишняка на Чарлинке обогнал не моргнув глазом. А потом Замечек над ним издевался: «И куда ты, фраер, лезешь, тебе только коз доить, ты ничего не понимаешь, не твоё дело, кому выигрывать».., такие слова говорил! Все всех боятся. С жокеями конюший Репы все фортели заранее обговаривает, только ходят слухи, что это не конюший Репы, а сам Репа.

Слухи о Репе, который якобы ещё с жокейских времён правил бал в мошеннических фортелях, ходили уже очень давно. Осика только подтвердил их. Я весьма ясно почувствовала, что ведение следствия мне не по силам. Новый элемент — фотографии Дерчика, этот шантаж, Репа со своим конюшим, ломжинская мафия, таинственный человек извне, связь Замечека со всеми этими делами, Карчак — Господи помилуй, для меня это слишком! Я испугалась, справится ли с этим вся варшавская полиция!

Зигмусь Осика смотрел на меня с предсмертной тоской и отчаянно домогался инструкций касательно дальнейшего поведения. Он вылез из общаги через окно и тайно примчался сюда, но ему все время кажется, что за ним кто-то следит. Он не знает, возвращаться ли ему, не знает, как вернуться, что делать дальше, а в пять утра ему начинать работу, подводить он никого не хочет, потому что работу свою любит. Так что теперь делать?

Идея возникла у меня немедленно, может, и странная, но наверняка безвредная. Я потребовала у Моники что-нибудь вроде пончо. Пончо не было, зато пригодился плащ, точнее, накидка от дождя с капюшоном. Я одолжила также парик её тётки естественного, то есть седого, цвета. Осике я пока велела молчать, держать нос морковкой, а в нужный момент рассказать все полиции. Нужный момент и нужное место полиция выберет сама, чтобы не подвергать его лишней опасности. А пока что он обязан следить, слушать и не подвергать опасности жизнь и здоровье.

Моника была высокая, Зигмусь Осика — небольшой, в пелерине-дождевике он выглядел как чёрный призрак в одеянии со шлейфом. Из-под капюшона виднелись седые локоны. Мы вывели его под руки вместе с Моникой, и я сама готова была бы поклясться, что это её тётке стало плохо. Подозрительных фигур, прячущихся поблизости, мы не заметили, я проверила, не едет ли кто за нами. Осика вышел там, где нужно, уже без накидки и парика, и пробрался на территорию общаги, как я надеялась, без приключений.

— Ужас какой, — сказала Моника на обратном пути. — И какое отношение ко всему этому имеет Завейчик, ведь два убийства.., я ничего не понимаю. Кто-нибудь распутает это дело?

— Сегодня вышли на свет Божий всякие разные вещи, — утешила её я. — Вы только про это никому не говорите, на всякий случай. Сейчас я сама устрою все доносы, мне страшно интересно, что из всего этого выйдет…

Спокойный вечер окончился тем, что любимый мужчина вылетел из дому, поскольку сенсацию насчёт фотографий Дерчика он оценил весьма и весьма серьёзно. Шансы услышать продолжение появились у меня только в понедельник.

В полдень я услышала горячие похвалы в адрес Еремиаша.

— Головастый мужик, — сказал с уважением Януш. — Он устроил все ещё вчера вечером. Этого паренька, Янчака, действительно запер на ключ в ветеринарной лечебнице, а сам пошёл в общежитие, нашёл Мартина Дальбу и взял у него шприц. Притворился, будто ищет спирт, который якобы кто-то у него украл, и провёл следствие среди пареньков.