Хлумов В.
      СТАРАЯ ПЕСНЯ
      Комедия
      Мать - Надежда Львовна Шнайдерман.
      Михаил Анреевич Каракозов - дядя Миша, старинный друг семьи.
      Леонид Абрамович Шнайдерман - сын, зубной врач, на вид лет тридцать.
      Юлия Абрамовна - дочь, младше брата лет на пять.
      Женя - девушка из соседнего подъезда.
      Таня Кожевникова - подруга Юлии.
      Владимир Кожевников - муж Тани.
      Почтальон.
      Представитель еврейской общины.
      Молодой человек - представитель фирмы по продаже недвижимости.
      Молодая женщина - секретарь представителя.
      Картина первая
      Конец воcьмидесятых годов. Гостиная в старой московской квартире. В ожидании гостей наведен относительный порядок, но все же видно, что хозяева собираются съезжать. На стене, чуть покосившись, висит большая картина - копия Шишкина "Рожь" (копия сильно больше оригинала). В другой стороне - копия Марка Шагала - две летящие фигуры над Витебском (тоже увеличена и висит неровно). В углу гитара, на журнальном столике двухкассетник. Появляется молодая хозяйка.
      Юлия (зовет). Мама! (оглядывается по сторонам и снова зовет) Мама!
      В гостиную медленно входит мать.
      Юлия. Мама, ты не видала такую зеленую коробку с вилками?
      Мать. С серебряными?
      Юлия (нетерпеливо). Да, да, конечно, с серебряными...
      Мать. Посмотри там (показывает в угол), в ящике номер шесть, под Тургеневым.
      Юлия подходит к коробочному небоскребу, нагибается, находит нужный номер и кое-как снимает верхние ящики. Мать тем временем подходит к большому столу, отодвигает стул, устало присаживается.
      Юлия (развязывает веревки, роется). Тут ничего нет (достает какие-то альбомы).
      Мать (вздыхая). Ты же взяла девятый ящик , посмотри, где точка.
      Юлия. Но под Тургеневым (пинает бывший верхний ящик с надписью: ТУРГЕНЕВ).
      Мать. Я имела в виду, что в этой стопке...
      Юлия. Господи, ты издеваешься надо мной, неужели нельзя сразу помочь (снимает еще ящики)? Почему все перепутано? А? Почему все так перепутано? Еще вчера все было по порядку, я же сама надписывала.(В отчаянии присаживается на ящик, берет в руки старый, потертого бархата альбом.) Я ничего не успеваю. Боже, зачем нужно было устраивать этот отходняк. Мама, сколько времени?
      Мать. Пол-шестого.
      Юлия. Ничего не успеваю, ой, нужно покрошить картошку и яйца.
      Мать. Я уже порезала.
      Юлия (раскрывает автоматически альбом). Почему все так перепутано? (смотрит на фотографии. Наконец, соображает.) Зачем его запаковали? Кто его сюда положил? Я же просила, не кладите альбомы!
      Мать качает головой. Входит Леонид. Напевает тумбалалайку.
      Леонид (иронически). Предаемся ностальгическим воспоминаниям по родине-мачехе, господа евреи.
      Юлия (захлопывает альбом). Уйди с глаз долой.
      Леонид. Юленька, зачем злишься, голубушка. (Подходит к столу, пытается взять ломтик сухой колбасы).
      Юлия. Отойди от стола, негодяй.
      Мать. Леня, пойди на кухню, попей чайку.
      Леонид. Ах, чай, русский душистый чай, боже, в последний раз, мамочка, как это прекрасно: в последний раз! (Все-таки берет ломтик. Снова запевает тумбалалайку.Уходит.)
      Юлия. Что я искала? Я забыла.
      Мать. Вилки, серебряные вилки (замолкает, вспоминая). Я купила в пятьдесят девятом, в Столешниковом, Абраму Иосичу на юбилей. Если бы он знал...
      Юлия. Мама, перестань сейчас же, мы же договорились - больше ни слова. (Ищет ящик номер шесть.) Как все перепутано. (Достает вилки. Принимается вытирать их полотенцем и раскладывать на столе).
      Мать. Сколько будет народу?
      Юлия. Пятеро, кажется, пять. Постой, нас - трое, Кожевникова Таня четыре...
      Мать. А Владимир?
      Юлия (нервно). Владимира не будет.
      Мать. Ну, значит, всего - пять.
      Юлия. Как же пять? Четыре.
      Мать. Еще дядя Миша.
      Юлия. Дядя Миша?! Разве он в Москве?
      Мать. Да, он проездом в Москве, он звонил вчера, я... я забыла сказать.
      Юлия (подозрительно). Он звонил, зачем?
      Мать. Ну просто, позвонил.
      Юлия. И ты его сразу пригласила...
      Мать. Но что здесь такого, Юленька. Человек позвонил, я пригласила, неизвестно еще, когда свидимся.
      Юлия. Мама, ты невыносима, зачем приглашать чужого человека.
      Мать. Почему чужого, ты же знаешь, Михаил Андреевич - наш друг, он был другом папы, и потом, я же не спрашиваю, зачем ты пригласила Кожевниковых.
      Юлия (нервно). Я позвала только Таню. (Пауза.) Ладно, надеюсь, ты больше никого не приглашала.
      Снова появляется Леонид. У него в руках за спиной тюбетейка.
      Леонид (подходит к матери, надевает тюбетейку). Мама, а что такое тумбалалайка? Тум балалайка или тумба лалайка? Причем тут тумба?
      Мать (доброжелательно). Баломут.
      Леонид. Нет, ты скажи, причем здесь тумба?
      Мать махнув рукой, тяжко вздыхает. Леонид опять запевает и пытается пританцовывать лезгинку. Потом останавливается.
      Леонид. Эх, отрощу бороду, прочту Талмуд, и в пески, в пески... (Поворачивается к Юлии) Юлия Абрамовна, почему не в духе?
      Юлия. Отстань. (Смотрит, куда бы еще положить вилку).
      Леонид. Да что вы все, как на похоронах? Глупый народ, чего носы повесили. Новая жизнь начинается, новые горизонты вдали забрезжили, а они куксятся? Чай, не в Сибирь едем, на родину, (к Юлии) к мужу, кстати.
      Юлия. Ты посмотри на нее, сидит как заговорщица. Затеяла эти похороны, так еще и дядю Мишу пригласила. Договорились же - все решено, все навсегда решено...
      Леонид. Та-а-ак. Михаил Анреевич Каракозов, собственной персоной, мугу, ангел-хранитель, друг семьи. Мама, мамочка, ты нам праздник хочешь устроить или похороны? Или тайную вечерю? А кто будет Иисусом Христом?
      Мать. Дети мои, но нельзя же так просто уезжать, нужно же проститься...
      Леонид. Впрочем, чем больше народу, тем лучше. Гул, гам, и никаких сокровенных разговоров.
      Звонит телефон. Леонид первым подскакивает.
      Леонид. Алеооо? (слушает, зажимает трубку) Юлия Абрамовна, вас какой-то хмырь.
      Юлия. Слушаю. (Резко меняется, отвечает сухо). Да, я узнала. (Слушает.) Нет. (Слушает.) Нет. (Слушает.) Не смей. (Слушает.) Никогда (бросает трубку).
      Мать. Кто звонил?
      Юлия. Господи, ничего еще не готово. (Уходит.)
      Леонид делает многозначительное лицо, провожая взглядом сестру.
      Мать (вослед). Бедная, бедная, она совсем запуталась.
      Леонид. Ничего, отъезд все разрубит.
      Мать. Пойду на кухню.
      Леонид подходит к зеркалу. Поворачивается, поправляет тюбетейку. Пытается вскочить на носки и изобразить лезгинку. Звонят в дверь. Слышится голос матери.
      Мать. Лень, открой дверь.
      Леонид открывает дверь. На пороге молоденькая девчушка. Держится рукой за щеку.
      Женя. (стесняясь). И-извините. Вы меня не помните?
      Леонид. К несчастью.
      Женя. Я живу в соседнем подъезде.
      Леонид. Очень рад.
      Женя. Понимаете, у меня страшно болят зубы.
      Леонид. Поздравляю.
      Женя. Вы смеетесь, а мне очень больно.
      Леонид. Не смеюсь нисколько. Просто, зубная боль - верный признак наличия зубов.
      Женя. Я знаю - вы доктор. Сделайте хоть что-нибудь!
      Леонид. Я не принимаю. (Закатывает глаза.) Прием окончен навсегда.
      Женя. Но что же мне теперь делать.
      Леонид (пожимая плечами). Выпейте анальгину и обратитесь в поликлинику.
      Женя. Да какая сейчас поликлиника, а я слышала, что вы прекрасно лечите.
      Леонид. Я больше не практикую.
      Женя (хватается за щеку, кричит). О-о-о!
      На крик прибегает Юлия.
      Юлия. Что здесь происходит?
      Женя (тут же успокаивается). У меня болит зуб, а они не хотят помочь.
      Леонид. Да у меня все запаковано. И кресло продано.
      Женя. Я могу на диване.
      Юлия усмехается. Леонид снимает тюбетейку.
      Леонид. Диван тоже продан.
      Женя (показывает на софу). А это что?
      Леонид. Это софа.
      Женя. Что же мне делать?
      Юлия (к брату). Ну хотя бы посмотри девочку.
      Леонид. Да вы что, какой, к черту, зуб? Девушка, неужели вы не видите, что сейчас не время.
      Женя. Зуб, он не выбирает.
      Юлия. Мы ждем гостей.
      Женя. У вас праздник?
      Леонид (мрачно). Похороны.
      Женя. О-о-о! (Прокричав, хватается за щеку).
      Появляется мать с большим блюдом.
      Мать. У нас пациент?
      Женя быстро снимает пальто и сует его в руки Леониду. На ней джинсы и рубашка. Тот автоматически берет пальто.
      Женя. Да, меня зовут Женя.
      Мать. Знаю, из соседнего подъезда. Леня, посмотри ее, пожалуйста.
      Леонид. Да чем я ее посмотрю?
      Юлия. Глазом.
      Мать. Леонид, нужно помочь, нужно оставить по себе хорошую память (отходит к столу).
      Леонид. Да вы с ума сошли, как я могу!
      Сдается. Мать ставит блюдо.
      Леонид. Весь вечер испортили (вешает пальто).
      Женя. А кто у вас умер?
      Леонид. Дальний родственник... из Туркмении (крутит тюбетейкой).
      Женя. Вы так шутите.
      Леонид. Как?
      Женя. Как врач, чтобы отвлечь пациента от боли.
      Леонид (смотрит с некоторым интересом на Женю). Ладно, пойдемте в мою комнату.
      Проходят мимо разобранной стопки ящиков. Женя спотыкается. Леонид подхватывает ее. Женя нагибается, поднимает фотографию, выпавшую из альбома.
      Женя. Какие большие губы! Это кто?
      Леонид. Отец.
      Женя. Такой молодой?
      Леонид. Он умер.
      Женя. Простите.
      Леонид. Да нет, он умер давно. Я его даже не помню (отбирает фотографию и кладет ее на ящик. Уходят).
      Мать провожает их взглядом. Подходит к альбому, берет в руки фотографию.
      Мать (разговаривает с портретом). Милый, добрый Абрам Иосич, что я наделала? Прости меня, если сможешь, а не сможешь - так мне и надо. (Вытирает платком слезы и фотографию).
      Появляется Юлия.
      Юлия. Хватит. (Отбирает фотографию, кладет обратно в альбом и прячет его подальше). Мама, неужели ты всерьез думаешь, что папа не уехал бы с нами.
      Мать пытается возразить, но Юлия не дает.
      Юлия. И хватит. Не надо больше слез. Посмотри на Леньку. Он, наконец, ожил. У него веселое настроение, у него появилась надежда в жизни. Ты хочешь, чтобы он здесь остался и спился окончательно? Он даже забыл... ее. Или тебе приятно, что эта стерва его так мучала?
      Мать. Неправда, он ее не забыл. Он просто хорохорится, я же вижу. Он ей вчера звонил.
      Юлия. Ложь, не верю. Он не мог ей звонить. Он, он совсем другой теперь. Ты же видела, какой он теперь весельчак...
      Мать. Да какое там. Он же ждет, все время ждет, что она позвонит.
      Входит Леонид. Вытирает полотенцем руки.
      Юлия. Ну что там, серьезно?
      Леонид. Надежда остается.
      Мать. Ты что-нибудь предпринял?
      Леонид. Я ей за щеку проспиртованный тампон положил. Пусть посидит. Конечно, лучше бы грамм сто внутрь.
      Юлия (ласково). Баломут (уходит).
      Леонид. А вообще, пасть у этой девочки, как у тигрицы. (Задумчиво.) Где я ее видел?
      Мать. Это Женя, из соседнего подъезда. Мы с ее мамой в приятельских отношениях.
      Леонид. Да, я уже слышал. Мама, я заметил, когда у женщин смешанные имена, в них развивается что-то хищное.
      Слышется голос Юлии с кухни.
      Юлия (зовет). Мама, иди скорее, мы про тесто забыли.
      Мать (ворчит). Ничего не забыли. Как что, так мы. (Уходит)
      Леонид подходит к столу, наливает рюмочку коньяка, собирается выпить. Раздается звонок в дверь. Леонид открывает дверь. На пороге мрачный человек в старом зимнем пальто.
      Почтальон. Шнейдерманы тут живут?
      Леонид. Да, живут, а в чем дело? (Смущенно сдирает тюбетейку.)
      Почтальон. Вам телеграмма... международная, из Израиля (делает ударение на втором "и"). Распишитесь (протягивает замусоленный клочок бумаги).
      Леонид. Пройдемте к столу.
      Почтальон, поеживаясь, проходит к столу. Пока Леонид подписывает, оглядывается вокруг.
      Леонид. Не пишет.
      Почтальон. Конечно, не пишет, такой мороз, ты дыхни на нее, (Леонид дышит на ручку) во, во, сильнее.
      Почтальон продолжает осматриваться.
      Почтальон. Значить, съезжаете.
      Леонид (раздраженно). Да.
      Почтальон. Навсегда.
      Леонид. Да.
      Почтальон. А квартера как же?
      Леонид борется с ручкой.
      Почтальон. Ну-ну, сбегаете, значить.
      Леонид (наконец подписыват, протягивает бумагу). Где телеграмма?
      Почтальон. Нате. (Отдает и выжидательно смотрит на Леонида).
      Леонид роется в кармане, протягивает трешку.
      Почтальон (усмехнувшись). От крыс не беру. (Круто поворачивается и уходит, хлопнув дверью).
      Леонид, остолбенев, стоит среди комнаты. Появляется мать с очередным блюдом.
      Мать. Кто это был?
      Леонид (Подбегает к двери, ударяя кулаком). Сволочи, мразь, варвары.
      Мать ставит на стол блюдо. Подходит к сыну, пытается обнять.
      Мать. Что случилось?
      Леонид. Мразь, ненавижу.
      Мать. Успокойся.
      Леонид. Ни дня, понимаешь, ни дня здесь оставаться нельзя! Они нас ненавидят.
      Мать. Перестань, успокойся, кто, кто нас ненавидит?
      Леонид. Они, все.
      Мать. Да, кто это был?
      Леонид (безнадежно машет рукой). А, черт с ним! (Замечает телеграмму.) Вот телеграмма (рассматривает) от Моисея. (Протягивает матери).
      Мать (читает вслух). Джулия, Мама, Лео. Поздравляю с визой. Жду. Целую. Ваш Мойша. (Растерянно опускает руки. Плачет.)
      Леонид (подходит к матери, обнимает). Мама, не плачь, не смей. Я знаю, все наладится, там все наладится.
      Мать. Абрам Иосич никогда бы не согласился уехать. Он был патриотом.
      Леонид. Да брось, тогда они все были патриотами-интернационалистами.
      Мать. Он любил эту страну.
      Леонид. На это я скажу: "ха-ха"! Какую страну, позволь, мамочка, где она, страна? Держава? (Подходит к столу, выпивает рюмку.) Все трещит по швам, и скоро начнут искать крайнего. Ты знаешь, что он, этот почтальон, сказал мне? Он назвал нас крысами. Мама, мы для них - крысы, мерзкие, вонючие жиды, ему плевать, что отец положил жизнь за это мурло...
      Мать (сквозь слезы). Перестань, все не так, все сложнее...
      Леонид. Нет, все просто, понимаешь, все просто, как лабораторный анализ крови. Я раньше смеялся, не верил, что какой-то там химический состав жидкости красного цвета может серьезно что-то определять. Мы все были лысенковцами. Мы думали - главное уход и увлажение почвы. Но ведь это же глупость, чепуха, ветвистая пшеница. Сколько ни поливай огурец, он помидором не станет. Все дело в том, что мы разные. Понимаешь, раз-ны-е. Мы жуки в этом растревоженном муравейнике.
      Мать качает головой. Леонид подбегает к магнитофону.
      Леонид. Мама, послушай. Я тут песню записал.
      Включает: слышится старая еврейская песня. Замирают, слушают. У Леонида, кажется, наворачиваются слезы. Незаметно появляется Женя.
      Леонид. Это очень старая еврейская песня. Я просто схожу с ума от нее, хотя ни одного слова не понимаю. У меня вот здесь (кладет руку на грудь) что-то шевелится, ноет, будто болит, нет, будто просыпается. Да, просыпается что-то древнее, археологическое, как будто где-то там, во временах давно прошедших и забытых, возникают огромные прекрасные миры. Словно теплый ветер, и я, как пес, задираю морду, принюхиваюсь и чую, слышу, неопровержимо ощущаю многотысячную человеческую душу. Я знаю, там хорошо, там все братья, я чувствую их надежные руки, я слышу их бархатные голоса, и другое, мне кажется, я там был, я любил то место, и меня там любили. (Замолкает, вслушивается.) Мама, там так хорошо, там свет, там много света и тепла. И странно, ты не смейся, я вижу себя маленьким в деревянной коляске, с такими круглыми красными колесами. И они берут меня из коляски на руки и поднимают над городом, и я вижу, как они радуются моему восторгу. Боже, как там хорошо. (Замолкает, будто спохватывается.) Прости, видишь, расчувствовался, как женщина.
      Мать (у нее глаза опять на мокром месте). А ты и есть женщина.
      Леонид (улыбается). Почему?
      Мать. Я хотела дочь, а родился ты. (Мать замолкает, будто что-то вспоминает.) Так говоришь, с красными колесами?
      Леонид. Да, такие (показывает) большие деревянные. (Замечает, наконец, Женю). Так, пациент, почему здесь?
      Женя. Бу-бу-бу (ей мешает говорить тампон).
      Леонид. Сплюньте тампон.
      Женя (пытается тут же выполнить указание врача.) Бу-бу-бу.
      Леонид. Куда! Не на стол же. В руку.
      Женя (отворачивается, сплевывает в ладошку тампон). Ой, так жжет, так жжет!
      Мать. Зуб-то болит ли еще?
      Женя. Спасибо, уже значительно лучше.
      Леонид. Как это лучше, что значит значительно? Давайте я вам сделаю укол. Внутримышечно.
      Женя (вскрикивает). Нет! Уже не болит, почти.
      Леонид. Все-таки почти!
      Женя. Нет, все прошло, мне уже можно идти?
      Леонид. Да, и три часа нельзя есть.
      Женя. Вы все шутите. Ну я пойду?
      Леонид. А рюмашечку, на дорожку?
      Женя. Нет, что вы, я не употребляю.
      Леонид. Ну да, не употребляете, очень употребляете, вон щеки порозовели.
      Женя. Это от мороза.
      Звонит телефон. Леонид срывается, подбегает к аппарату.
      Леонид. Але, але. (Слушает) Кого? (Слушает) Евгению? Такие здесь...
      Женя (подбегает к телефону, выхватывает у Леонида трубку). Это меня. Папа! Зачем ты звонишь. (Слушает.) Ну что же со мной может произойти? (Слушает.) Нет, обычные советские люди. (Слушает.)
      Мать. Пойду покажу Юле телеграмму (уходит).
      Женя. Я сейчас выхожу (кладет трубку, поворачивается к Леониду). Это мой папа, он все боится, что б меня не украли. А мне, между прочим, уже восемнадцать лет.
      Леонид. Да-а? Так может - коньячку?
      Женя. Нет-нет, спасибо, я лучше пойду.
      Леонид. Не смею задерживать.
      Идут к двери.
      Женя (останавливается). У вас руки нежные, как у женщины (хитро смотрит на Леонида).
      Леонид. Вы что, подслушивали?!
      Женя. Но вы так кричали, так страшно...
      Леонид. Ну, это уже слишком. (Подталкивает ее к двери.) Пойдемте.
      Женя. О-о-о! (кричит, хватается за щеку.)
      Леонид (раздраженно). Черт возьми.
      Женя. Что вы ругаетесь, лучше бы помогли.
      Леонид. Пойдемте (берет ее за руку, подводит к столу, наливает коньяку). Пейте!
      Женя. Нет, что вы!
      Леонид. Пейте, пейте.
      Женя (берет рюмку). Ну, раз вы настаиваете.
      Леонид. Я настаиваю.
      Женя. Только как лекарство.
      Леонид (наливает и себе). Абсолютно (пытается чокнуться).
      Женя (отводит рюмку). На похоронах не чокаются.
      Леонид. Ах, да (выпивает).
      Женя выпивает залпом, хватается за горло.
      Леонид. Ничего, ничего, сейчас... (наливает воды) запейте. Вот, отлично.
      Женя (понемногу приходит в себя, но, кажется, пьянеет). Что-то не то, вы как-то в сторону съехали.
      Леонид. А зуб?
      Женя. Фу, как невежливо напоминать.
      Леонид с интересом смотрит на Женю. Та вдруг смущается, осматривает себя, поправляет воротник.
      Женя. Что вы так смотрите?
      Леонид. Как?
      Женя. Не знаю. (Смущается, идет к двери). Я, кажется, пьяна, я пойду.
      Леонид. Конечно, но если опять (намекает на зуб), не дай бог, конечно, приходите еще.
      Женя (неуверенно). Но вы ведь не практикуете больше.
      Леонид. Ну, напоследок.
      Женя улыбается. Леонид помогает одеть пальто. Провожает. В этот момент звонок в дверь.
      Мать (с кухни). Наверное, дядя Андрей.
      Леонид открывает. На пороге курьер из еврейского общества.
      Курьер. Шолом, господа. Надежда Львовна Шнайдерман, 1928 года рождения, имеется в наличии?
      Леонид. Проходите, пожалуйста.
      Курьер. Извините, спешу. Я от синагоги, прошу принять гуманитарную помощь... сухим пайком.
      Леонид. Мама! К тебе.
      Появляется Надежда Львовна
      Курьер. Шолом, Надежда Львовна.
      Мать. Добрый вечер.
      Курьер (протягивает пакет). Здесь два литра растительного масла, сыр из Хайфы и , конечно, маца.
      Мать (Всплеснув руками). Куда же столько?
      Леонид (усмехаясь). Бери мама, пригодится.
      Мать. Ей-богу, неудобно, да и ведь как, если завтра...
      Леонид (перебивая). Завтра, завтра - будет завтра, а сегодня сырок пригодится.
      Курьер (отдавая пакет). Берите, берите, по еврейской линии воспомоществование.
      Женя(смеется в сторону). Как же так, сухим пайком и вдруг - масло.
      Мать. Спасибо, конечно...
      Курьер. Не сочтите за бестактность, извольте паспорт взглянуть, отчетность, извиняюсь.
      Леонид. То есть, как паспорт? Краснокожую книжицу желаете?
      Курьер. Только чтоб не вышло путаницы.
      Надежда Львовна идет за документом.
      Женя(к курьеру). А не евреям полагается что-нибудь?
      Леонид смущен.
      Курьер. Не евреям не полагается, барышня хорошая.
      Женя. Понятно, ага, то есть - только нуждающимся.
      Курьер. Нуждаются многие, но наша организация помогает только евреям, притом вдовым и пенсионерам.
      Женя. А евреев вы по паспорту устанавливете?
      Курьер (нетерпеливо). Нет, по паспорту мы сверяем паспортные данные.
      Возвращается Надежда Львовна. Курьер сравнивает паспортные данные со своей бумагой.
      Курьер (возвращает документ). Извините еще раз. Шолом всем. (поворачивается к Жене) До свидания, девушка (уходит).
      Мать. Ах, как неудобно, как неудобно... (уносит пакет на кухню).
      Леонид. Не очень тактично вмешиваться в чужие дела.
      Женя. Не знаю, но если корабль тонет, что же пассажиров спасать по паспортам?
      Леонид. Причем тут корабль, и, вообще, не ваше это дело.
      Женя. Ах, не мое?! Сколько я вам должна за визит?
      Леонид. Перестаньте.
      Женя. Нет уж, извините. Паспорта у меня нет с собой, да и не такой у меня паспорт, чтобы бесплатно ваш коньяк пить, сколько я вам за рюмку должна?
      Леонид. Ты что себе позволяешь? Девчонка!
      Женя. А вы мне не тыкайте. Не хотите сказать, ну что же, я узнаю и верну, при первой возможности.
      Леонид от возмущения не знает, что ответить.
      Женя. Отказываетесь. Спасибочки за гуманитарную помощь. Не провожайте, сама дойду (уходит, громко хлопнув дверью).
      Леонид. Оторва!
      Стоит еще некоторое время, потом подходит к магнитофону, снова слышится старая еврейская песня.
      Картина вторая
      Та же гостиная. Пришли гости, муж и жена Кожевниковы, Михаил Адреевич Каракозов, все ждут, когда появится мать, чтобы выпить. Во главе Михаил Андреевич, как раз напротив Леонида.
      Леонид (громко зовет). Мама, все готово, иди скорее, гости изнывают от жажды.
      Юлия (с укором). Леонид.
      Тот пожимает плечами, мол, а я что? Ставит обратно рюмку. Татьяна и Владимир Кожевниковы сидят скованно перед пустыми тарелками.
      Юлия. Накладывайте пока (поднимает огромную салатницу и предлагает сначала Каракозову). Дядя Миша, ваше любимое оливье, мама готовила.
      Каракозов. Спасибо, Юленька, с превеликим (накладывает несколько ложек). Гостям, гостям предложи, я-то человек свой (тянется за водкой и наливает рюмочку).
      Владимир (он неотрывно смотрит на Юлию). Мы тоже - не чужие.
      Юлия (не замечая Владимира, предлагает еще один салат Татьяне). Попробуй, Таня, салат вегетарианский, совсем без мяса, специально для тебя.
      Таня (кротко). Спасибо.
      Наконец, появляется Надежда Львовна, снимая на ходу передник. Усаживается рядом с Михаилом Андреевичем.
      Каракозов (приподнимается). Позвольте по старинному обычаю, по старшинству, так сказать (упирается в картину на стене). Русь! Велика и разнообразна, но что есть главного в ней?
      Леонид (не скрывая возмущения, отодвигается, качает головой, бросая в зал). Начинается.
      Каракозов (не замечая). Вот смотрю я на это великое, да, для нас, русских, - великое, гениальное полотнище, и замечаю в нем главную нашу идею. А главное что в ней, в Руси, есть? (Пауза.) Не степь, не удаль наша разудалая, и даже - не душа, умом непознаваемая, а главное в Руси дорога, долгая, без края, до горизонта, дорога. Всяк, ступивший на нее однажды, сойти не может, даже если и занесет судьба в заграницы. Давайте ж выпьем за нее , за матушку нашу, за Россию.
      Михаил Андреевич чокается со всеми. Надежда Львовна в недоумении. Остальные - без особого энтузиазма, а Леонид, когда Каракозов обошел уже весь стол и подошел к нему, демонстративно отодвигает рюмку.
      Каракозов. Что же, Леонид, за Россию не желаешь?
      Леонид. За империю пить не буду, а за дорогу - выпью.
      Каракозов (не сильно конфузясь). Ну, пей за свою дорогу (отходит, не чокнувшись. Выпивает до дна, громко ухает, нюхает корочку хлеба и молча возвращается на место).
      Воцаряется неловкая пауза.
      Мать (виновато). Закусывайте, закусывайте.
      Гости ковыряются в тарелках.
      Таня (прерывая затянувшуюся паузу). Мне сегодня сон приснился про школу, будто все, как прежде, сидим мы с Юлей за одной партой и пишем сочинение по геометрии...
      Леонид. Вот тебе и здрасьте - сочинение по геометрии: площадь трапеции равна полусумме оснований, на высоту.
      Таня. Да, по геометрии, только у меня сочинение на сумму углов треугольника. И будто я уже описываю, что за мораль у этой теоремы, и отчего все складывается именно так, а не иначе, и в чем скрытый смысл.
      Владимир (стесняясь жены, подыгрывая Леониду). Может быть, все-таки про трапецию?
      Таня. Нет, Володечка, про треугольник, да это неважно, а странно совсем другое. (Она уже обращается к Юле). Там, во сне, ты, Юленька, все пытаешься ко мне в тетрадь заглянуть, будто списать у меня хочешь. А я прикрываюсь, не позволяю. Как же так, думаю, вот всегда на геометрии я у тебя списывала, и ты никогда не отказывала, а мне будто жалко. Лучшей подруге... и жалко.
      Юлия. Смешной сон. Неужели, так и не дала сдуть?
      Таня. Стыдно, не разрешила.
      Каракозов. Молодец.
      Таня. Нет, теперь стыдно. Еще думала, сказать или нет, а потом решила - обязательно признаюсь.
      Юлия. Вот глупости. Танька, а помнишь, мы нашему физику глазки строили?
      Таня. Бозону? Помню.
      Юлия. Ну-да, Бозон Бизонович, эх школа, школа, прекрасная пора... давайте выпьем за прекрасное время.
      Леонид. Ну, пошло-поехало, козы-подружки... выпьем, выпьем за прекрасное.
      Юлия чокается с Таней за дружбу школьную. Все выпивают.
      Таня(запевает). Прекрасное - далеко, не будь ко мне жестоко...
      Юлия, нехотя, подпевает. Поют первый куплет и, не зная слов, останавливаются.
      Каракозов. Браво, браво, а дальше-то...
      Леонид. А я школу не люблю. Вот, ей-богу, ни одной школьной минуты и не помню хорошей. Одна история чего стоит, сон разума и сумрак законов, Белка, Стрелка, Днепрогэс... О господи, неужто все это позади?!
      Каракозов. История, она завсегда, - позади.
      Леонид. Только не в этой стране.
      Каракозов. А чем же тебе наша история не по душе?
      Юлия. Стоп, стоп, стоп... дядя Миша, он же нарочно заедается.
      Мать. Право, Михаил Андреич, не кипятись.
      Каракозов. Нет, погоди. Хорошо, положим, он России не любит, плевать, что она его воспитала, образование дала, профессию, впрочем, профессия у него - так себе, сам выбирал, но дань отдать, уважение, покрайней мере...
      Леонид. Я - дантист!
      Каракозов. Не дантист ты, а Дантес! Был бы, как мы с Абрам Иосичем, разведчиком земных недр... или, наоборот, космических.
      Леонид. А какая может быть у меня профессия, при моей-то фамилии, куда я мог поступить в вашей стране?
      Каракозов. Ты меня фамилией не попрекай, мне Абрам Иосич, царство ему Ерусалимское, лучшим другом был, из одной тарелки щи хлебали, в тайге , в Сибири, в одной палатке согревали друг друга. Что ты мне фамилией тыкаешь? Уж он бы гуманитарную помощь еврейскую побрезговал, из синагоги.
      Леонид раздраженно встает, готовясь выйти из-за стола.
      Юлия. Какую еще гуманитарную из синагоги?
      Каракозов. Погоди, Юленька, голубушка. Что он скажет? (Пауза.) Молчишь? Признайся - брал подачки.
      Леонид (к матери). Господи, вот ведь недержание. (Уже к Каракозову.) Брал, брал, да и вы как-то сырком, без особого отвращения, закусываете.
      Каракозов. Я - по незнанию (осматривает кусок сыра на своей вилке и тут же, со вкусом, проглатывает его), а ты - умышленно. Нет, послушайте, (оглядывается вокруг, упирается во Владимира, наклоняется к Надежде Львовне) Этот мрачный, что за гость? Ты бы хоть представила.
      Мать. Владимир Дмитриевич Кожевников, муж Тани, ученый. А Таня...
      Каракозов. Таню знаю. Вот вы, ученый человек, определите нам, что за, понимаешь, гуманитарная помощь, по еврейскому признаку?
      Владимир. Ни еврейскую - евреям, ни германскую - немцам, никакую другую, по национальному признаку,- не приемлю.
      Каракозов. Правильные мозги - наш человек, только мрачный очень. Ну да я не вмешиваюсь, я про этот сыр с мацой толкую. Вот и Абрам Иосич не взял бы.
      Леонид. Между прочим, Абрам Иосифович - мой отец.
      Каракозов (слегка кривляется). Между прочим, Абрам Иосич самый что ни-на-есть русский человек был и жизнью пожертвовал... за ради тебя.
      Леонид (ядовито). Ага, нашел Ивана из Одессы.
      Владимир встает из-за стола. Отходит в сторону, закуривает.
      Каракозов ( выходя из себя). Да, русский, потому что не выбирал, где потеплее.
      Мать. Михаил Андреич, ты право, неудобно...
      Каракозов (он теперь захмелел и не сдерживался). А чего же мы, спрашивается, стесняемся? Что же мы, как битая собака, только огрызаемся и потворствуем ответу на эти национальные вопросы? Да и что это такое национальные запросы, что это за штука такая хитрая, неужто объективное затруднение или все-таки жупел буржуазии? Империя - с надрывом говорят они, а мы куксимся, кулачок слюнявим, мол, простите несмышленых за наше, понимаешь, навязчивое руководство. А нет бы, распрямиться и гордо сказать: да, Империя, да, понимаешь, мечта! Наша российская, или лучше назвать - русская мечта.
      Леонид. Размечтались, губу развесили. Земли нахапали, а чего делать с ней - не знаете.
      Каракозов. Отчего, спрашиваешь, нас много, и земля объемами обильна? (Выпивает сам рюмку и крякает, не закусывая.) Вроде все мы от Адама и Евы, через недостающее звено пришлепали, ан глядишь - тех - с гулькин нос, а других - с маковое зернышко. Что же, плодовиты мы более других, или земли той более никому не нужно? (Оглядывает всех). Вряд ли. Скорее закопана здесь особая иррациональная собака, мечтой русской зовется. Да, мы - Империя, да, мы - империалисты. Не наша идея, ибо третий Рим зовется, но нами подхвачена, и вовремя.
      Леонид(в зал). Еще бы, своего-то - одни лапти и матрешка.
      Каракозов. Да, империя - это настоящая свобода, потому что вольготно там, где начальство далеко, а где ж ему дальше быть, чем на наших просторах. Что же вы, господа сепаратисты, древние товарищи свободы, нас в стойло междуреченское загоняете? Простите тогда уж, если мы вам сервизы побъем, уж очень тесно свободному человеку в вашей посудной лавке.
      Леонид (в зал). Шут. Фома Опискин.
      Каракозов. Издревле две философии поперек друг друга стояли - римская и итальянская.
      Леонид (присвистнул, ему уже стало интересно). Хитро.
      Каракозов. Увы, погиб Рим, а с ним и римляне древние, от них одни итальяшки остались. Вот и мы Вавилонскую башню строили. Смейтесь над нами, плюйте с исторических высот на мечту нашу русскую - объединить все человечество, а начальство на Луну отправить (зря что ли, мы на небо стартанули). Только долго ли смеяться придется? Скорее всего, до первой беды, а там грянут холода - собьетесь в последней пещере, прикорнете друг к дружке и двух слов связать не сможете.
      Леонид. Да он речь заготовил. Мама, зачем его звали?
      Каракозов (Уже обращаясь к залу). Теперь по национальному запросу. Есть любые хорошие люди на земле, а русских нету. (Пауза.) Нету нации такой, прилагательное одно. Кто ты есть? - спрашиваете, а он поправляет: не кто, а какой, и добавит скромно - русский, с одной шестой части. Заметьте, не аглицкий, не немецкий, ни даже американский, а, именно, русский. Вот она, наша душа, через слово выперла. Вот вам, господа, и идея наша, вот вам и русская мечта людей, поменявших родные пенаты на временное цыганское странствие. Приходите, живите , всем места хватит, а не хватит - мы еще где-нибудь найдем, хочь на Марсе, хочь на Венере. Уж простите, даром нам ваших наций не надо. Чего же мы - не в уме, анализ крови с Человека брать или носы мерять?
      Мать. Ну ты, право, Михаил Андреевич...про носы-то.
      Каракозов. Да, для нас русский не тот, у кого нос пуговкой и глаза татаро-монгольские, а тот, кто есть человечеству лучший друг. А если ты только языком болтаешь, да народ империей пугаешь, значит, в голове у тебя чего-то не совсем в комплекте. Кто он, по-вашему, Галилео Галилей или Авраам Линкольн, или, положим, сам Рембрандт с Леонардо да Винчи? Это ж самые настоящие русские люди, а иначе стали бы Достоевский с Толстым им компанию составлять. Да, да, оченно наша земля русская Невтонами Исаками богата. Что же вы сюда прете со своими национальными особенностями, с мелкими успехами?
      Леонид. Шут, ей-богу, шут.
      Каракозов. И что интересно, эти самые патриоты, не иначе как из неудавшихся шекспиров, произрастают. Там, глядишь, горский, там - степной, вместо того, чтобы поэму хорошую написать, трудностями перевода пугает. Та для нас Тарас Грыгорыч - больше русский, чем сам господин Распутин. И хата наша никогда с краю не стояла и стоять не будет! Нам эфиоп язык подарил, так мы не стесняемся, пользуемся и горя не знаем. А космополиты песен написали, и мы с ними теперь плачем над ихней музыкой. (Зажмуривает глаза, пытаясь выдавить слезу).
      Правда, некоторые слабинку дали, обратно в пустыню подались, к Ирусалиму старому. Но, по-нашему, чья-то это провокация: подразумевают собрать всех космополитов в одном месте и там прихлопнуть ядерным устройством. Так что, оставайтесь и с нами некоторые, на крайний случай. Биробиджан - далеко, а Сан-Франциско под - боком.
      Леонид. Это как же?
      Каракозов (махнув рукой). Только Империя наша, все ж таки не Римская. И дорог - нету, и дураков - в избытке, но не было в прошлом истории, чтоб метрополия босиком ходила, заради голой идеи. Оттого нам и дорог наш босоногий Вавилон. Мы всех к себе приглашали, потому верим только в пространство. Как говорится, было бы пространство, а время найдется.
      Леонид демонстративно хлопает в ладоши. Остальные в замешательстве.
      Мать. Ох, жаркое, жаркое - то забыла (убегает на кухню).
      Каракозов. А где наш ученый?
      Таня. Володя курит.
      Каракозов. Дайте и мне, двадцать лет не курил, а теперь охота. Все, перекур.
      Картина третья
      Там же. Владимир перебирает струны гитары. Таня сидит рядом недвижимо.
      Таня. Мне так стыдно.
      Владимр. За что?
      Таня. За жадность.
      Владимир. Глупости.
      Таня. Да, глупости, но этот треугольник, что он значит?
      Владимир кривится.
      Таня. Треугольник - ведь это число три, трижды три - девять, а число девять означает человека. Следовательно, все логично. Сочинение было на тему человека.
      Владимир (лениво возмущась). Глупо и примитивно. Таня, оставь эту арифметику, сколько можно.
      Таня. Но, почему ты злишься. Ты не в себе, я заметила, с тобой что-то происходит.
      Владимир. Перестань, ничего не происходит. Ну причем тут трижды три? Где же хозяева?
      Таня (в пустоту). Пойду посмотрю, может быть, помощь моя нужна.
      Таня уходит, и появляется Юлия с дымящимся блюдом. Владимир оставляет гитару, подходит к ней.
      Владимир. Ты не хочешь даже поговорить со мной?
      Юлия. Не о чем больше говорить.
      Владимр. Ты сошла с ума. Этот отъезд, зачем, куда? От кого ты убегаешь?
      Юлия. Я еду к мужу, а ты остаешься с женой.
      Владимир. Ты его не любишь.
      Юлия. Пододвинь селедочницу.
      Владимир хватается не за то.
      Юлия (смотрит с ожесточением). Не то, все не то. Зачем ты пришел (ставит, наконец, блюдо) , я же тебе отказала по телефону.
      Владимир. Юлия, я не могу без тебя (пытается ее обнять).
      Юлия (выворачиваясь). Не смей, все решено и обжалованию не подлежит.
      Владимир. Постой, как ты можешь? Как ты могла затеять этот отъезд, эти сборы (пинает какой-то ящик). Неужели ты спокойно громоздила эти горы ящиков, уезжая от меня навсегда? (Снова пытаетя обнять ее.)
      Юлия (выворачивается). Пусти.
      Владимир. Ты его не любишь.
      Юлия. Его только и любила.
      Владимир. Не лги, не лги себе. Не надо, не надо уезжать. Посмотри, во что я превратился. Пресмыкаюсь, пришел без приглашения, воспользовавшись кем? Женой! Я унижаюсь, сижу здесь, как на похоронах. Мне четвертый десяток, Юлия. Скажи, чем мне жить дальше?
      Юлия. Не знаю.
      Владимир. Ты обращаешься со мной, как с чужим.(Снова пытается обнять).
      Юлия (снова выворачивается). Пусти, кажется, кто-то идет.
      Владимир отходит в сторону. Появляется Леонид. Юлия, воспользовавшись моментом, уходит.
      Леонид. Ты - тоже хорош.
      Владимир опять закуривает.
      Леонид. Краснобаю черносотенному потворствуешь.
      Владимир. Извини, сказал, что думаю.
      Леонид. Ну да, сам, поди, колбасу жрал немецкую, не кочевряжился.
      Владимир. Ты пьян.
      Леонид. Не-е-ет, я еще не пьян, но я буду пьян (подходит к столу, выпивает) . Нет, каков шут гороховый, целую речь заготовил, о-о-о, я знаю, кто его надоумил! (Смотрит на Владимира, но тот не проявляет интереса). Вот ты, большой ученый, какого черта тут торчишь за тридцать долларов в месяц? На кой ляд нужна твоя наука здесь, да ты сам, кому тут нужен?
      Владимир (серьезно). Никому.
      Леонид. Извини меня, конечно, я, как бы, уже со стороны, ехал бы ты куда-нибудь в более развитые места. Умные люди здесь не поощряются. Причем, заметь, не только в кругах приближенных, ведь и интеллигенция творческая, эта совесть народа, кого воспевает? Испокон веков герои здесь одни и те же: всякая армейская сволочь, помещики да и, опять же, сами литераторы. Ну, вспомни из русской классики хоть одного талантливого героя, с мировым уровнем? Увы. Не-е-ет, умный, талантливый человек, с серьезным делом - не герой для России. Он здесь никому не интересен. Пить, жрать и морды друг другу мочалить - вот и вся ваша русская идея.
      Владимир. Да тебя самого на речи потянуло.
      Леонид. Ну, хорошо, ответь только, почему умные люди уезжают отсюда.
      Владимир. Умные уезжают, дураков не берут, а честные - остаются.
      Леонид. Ага, намек понял, ну-ну, давай-давай, погоди, ведь дальше такое грядет, что и страшно подумать.
      Владимир. Дальше - страшно.
      Леонид. Нет, здесь никогда ничего хорошего не будет. А будет гигантская озоновая дыра в ноосфере.
      Владимир. Если все разъедутся - так и будет.
      Звонят в дверь. Леонид идет открывать. Появляется Надежда Львовна, Юлия.
      Леонид. Ну если опять эта тигрица...
      Открывает. На пороге появляется опрятно одетый молодой человек (из новых русских) с хорошенькой длинноногой девицей. Они, не здороваясь, на ходу растегивая дорогие одежды, проходят в центр, оглядываются. Девица приготовилась записывать.
      Молодой человек (не обращая внимания на хозяев, поднимая голову вверх). Потолки - два восемьдесят . (Потом опять возвращается к двери и шагами меряет комнату, наталкивается на Леонида, отодвигает его в сторону, нагибается, ковыряется в паркете.) Полы - менять (секретарь записывает). ( Упирается в софу, несколько раз надавливает, прислушивается) Мебель - некондиционная.
      Леонид ( возмущенно). Какого черта?!
      Молодой человек (поправляет картину, та съезжает обратно). Ремонт нужен капитальный.
      Появляется Каракозов. Он, видно, там на кухне еще выпил.
      Каракозов (нетрезво оглядывает непонятных гостей, упирается взглядом в ноги секретарши). Эта чта... за презентация?
      Надежда Львовна качает головой.
      Юлия (будто что-то припомнив). Вы из РОС... МЕД... МЕДВИЖИМОСТИ... ДАНС
      Секретарь. Да, из агенства РОССНЕДАНС, по недвижимости.
      Леонид. А, новые русские!
      Каракозов (подбираясь поближе к девице). Какой-такой данс? Господа-товарищи, чем торгуем, впрочем, позвольте, товар налицо.
      Молодой человек (нетерпеливо). Квартира продается или нет?
      Юлия. Да, да, конечно, я совсем забыла, что мы договаривались.
      Секретарь. Не волнуйтесь, если мы не вовремя... (изображает готовность уйти).
      Каракозов. Отчего же не вовремя. Сейчас музычку поставим, спляшем (кружит вокруг, изображая лезгинку). Позвольте данс изобразить.
      Юлия. Уймитесь, Михаил Андреевич, люди - по-делу.
      Каракозов (трезвея). Надя, чего это они?
      Надежда Львовна пожимает плечами.
      Юлия. Вы извините, пожалуйста, пройдемте в другую комнату?
      Молодой человек. Конечно, конечно.
      Каракозов. Что значит, пройдемте? Квартера не продается!
      Леонид. Тебя не спросили.
      Каракозов. Ленька, не зли меня, где же мать твоя жить будет?
      Леонид. На родине.
      Каракозов. Это в твоей паршивой кибуце, на оккупированных территориях?
      Молодой человек. Так вы продаете квартиру или нет?
      Юлия. Да.
      Каракозов. Нет! Ни хрена не продаем. Вы чта, господа дорогие товарищи, удумали?
      Леонид. Мама, останови его лучше.
      Мать (к молодому человеку). Квартира не продается.
      Леонид. Как?
      Молодой человек. На чье имя приватизирована квартира?
      Мать. Мое.
      Молодой человек. В таком случае, извините за беспокойство.
      Секретарша (Юлии). Позвоните нам, если все-таки надумаете. (Протягивает визитку.)
      Неожиданные гости уходят.
      Мать. Господи, все уже остыло, давайте к столу, присаживайтесь. (Каракозову) Садись, садись, Михаил Андреевич, не бузи по чем зря, мясо стынет. Не продадим, не продадим.
      Юлия. Мама, что ты такое говоришь?
      Леонид. В самом деле.
      Мать. Погоди, дочь, налейте все, и ты налей, Леонид, я хочу кое-что сказать.
      Все, кроме Леонида, усаживаются , наливают, кто вина, кто водки.
      Леонид. Нет, ты объяснись прежде.
      Мать. Простите меня, дети дорогие, и вы, гости желанные. Очень я виновата перед вами, да сама, видно, запуталась, но одно пока скажу квартира моя, и она не продается.
      Леонид. Мама...
      Мать (отчаянно). Эх, пропади все пропадом, чего тянуть. Мы с Михаилом Андреевичем... решили жить вместе.
      Леонид. Ни фига себе!
      Юлия. Разве ты остаешься?
      Мать. Выпейте за нас с Михаилом Андреичем.
      Каракозов. Вот так прыжок, вот так подвиг, сходу и - на тебе, я бы и то не решился, позволь, Наденька , поцелуемся.
      Мать. Вот и решилось, прости Господи (выпивает до дна).
      Подвигаются друг к дружке, словно жених и невеста. Целуются.
      Юлия. Ты все знала и молчала, да как ты могла.
      Леонид. Здесь заговор и маскарад, они нарочно нас разыгрывают.
      Таня. Дорогая Надежда Львовна, разрешите от всего сердца поздравить, ведь так тяжко одной, без милого друга. И вас, Михаил Андреевич.
      Владимир (пытается ее остановить). Таня.
      Таня. Володечка, у людей радость.
      Каракозов. Ну что ты куксишся, Ленька, и ты давай, оставайся, места всем хватит. Тебе ж - не к мужу ехать. Чего там будешь в песках, у нас тут своих зубов выдергивать - не перевыдергивать.
      Леонид. Черта с два (крутит фигу).
      Звонят в дверь.
      Леонид. Ну, не дом, а проходной двор какой-то. Опять медвежатники. Я тоже ответственный квартиросъемщик и права имею. Продам свою комнату, и живите как хотите, с Росдансом в обнимку.
      Открывает. Снова Женя. Держится за щеку.
      Женя. Опять болит.
      Леонид (наигранно). Конечно, болит - весьма кстати.
      Леонид помогает снять пальто, и обнаруживается, что на Жене красивое платье, туфельки на каблучках.
      Леонид. Ого! Пожалуйте в кресло.
      Ведет Женю прямо за стол.
      Женя (не очень сопротивляясь). Что вы, что вы, у вас такое дело.
      Леонид. У нас свадьба теперь, и всем, тем более с зубной болью, полагается.
      Наливает Жене и себе шампанского.
      Женя. А кто здесь женится?
      Леонид. Мы.
      Женя. Вы так шутите.
      Леонид. В лечебных целях. И мне полезно, я тоже буду жениться. Женя, вы согласны?
      Женя. Согласна.
      Леонид. Выпьем за молодоженов.
      Чокается с Женей, принуждая ее тут же выпить до дна.
      Леонид. Поцелуемся?
      Женя. Да ведь никому не горько.
      Леонид. Разве (шутовски осматривает сидящих за столом). Да вы гляньте, дорогая, на их физиономии.
      Женя. Очень хорошие лица.
      Леонид. Ну тогда (предлагает сыру) закусывай на правую щеку. (Потом к матери.) Мама, подай, пожалуйста, приборы своей невестке.
      Надежда Львовна ставит тарелку с приборами.
      Женя. Он у вас такой весельчак.
      Мать. Да уж.
      Надежда Львовна отходит.
      Женя (намекая на Каракозова). А кто этот колоритный дедушка?
      Леонид. Друг Авраама Линкольна. Из Вышнего Волочка.
      Женя. Нет, правда.
      Леонид. И друг семьи - наш, стало быть, друг.
      Юлия. Мама, как же так?
      Опять воцаряется неловкая пауза
      Леонид. Неужели никому не горько? Ладно, тогда спляшем.
      Леонид подходит к магнитофону. Слышится вальс.
      Леонид. Будем танцевать. (Возвращается к Жене) Мадмуазель, разрешите ангажировать вас на танец.
      Женя. Разрешаю.
      Леонид и Женя кружатся в вальсе. Женя звонко хохочет, вскрикивая на крутых поворотах.
      Женя. Леонид Абрамович, вы больше на меня не сердитесь?
      Леонид. За что, мадмуазель?
      Женя. За все...
      Леонид. Нет, мадмуазель, я теперь ни на кого не сержусь.
      Каракозов. Чего же это мы сидим. Юленька, потанцуй. А мы с Надеждой Львовной.
      Мать. Сиди уж.
      Владимир встает и подходит к Юлии. Пытается пригласить. Юлия сидит недвижимо.
      Мать. Юля, уважь человека.
      Юлия. Не до танцев мне.
      Таня. Юленька, потанцуйте, я люблю смотреть, как ты танцуешь.
      Владимир. Видишь, и жена просит, уважь школьную подругу.
      Юлия нехотя соглашается. Две пары кружатся по сцене. Владимир пытается прижать Юлию поближе. Таня сидит спиной, уткнувшись в тарелку. Звонит телефон. Мать берет трубку, слушает. Леонид останавливается, как вкопанный. Бросает Женю посреди комнаты, буквально бежит к телефону. Владимир и Юлия продолжают танцевать.
      Леонид (подбегает, выхватывает трубку). Это я (слушает). Да (слушает). Сейчас (кладет трубку).
      Женя растерянно продолжает стоять.
      Леонид ( Жене). Дорогая, наш папочка.
      Мать. Баломут. Сделай потише музыку.
      Женя (берет трубку). Папа! (Слушает.) Нет, пока только анестезию. (Слушает. ) Голова? Немного.(Слушает.) Хорошо, хорошо, пока.
      Женя кладет трубку. Тем временем Юлия и Владимир танцуют, и только когда стихает музыка, останавливаются. Юлия пытается вывернуться, но Владимир ее не отпускает и прямо здесь же целует.
      Каракозов (причмокивает). Да, вот так отмочил, ученый муж.
      Таня (встает). Простите, мне что-то нехорошо (уходит из гостиной).
      Леонид. Черт! Все, кто ни попадя, целуются, а кому положено...
      Юлия довольно резко вырывается и уходит вослед за Таней. Владимир отходит в сторону, закуривает. Леонид опять приглашает Женю за стол. Женя берет бокал, просит налить, встает.
      Женя. Знаете, я раньше стеснялась слово "еврей" вслух произнести, как будто оно неприличное, а чего неприличного, если такая древняя нация и такие веселые люди. Давайте выпьем за вас.
      Каракозов (добродушно). Коза. Откровенная коза.(Пьет.)
      Картина четвертая
      Комната Юлии. Полумрак. Таня стоит у окна с видом на старую Москву. Входит Юлия.
      Юлия (чувствуя неловкость, роется в шкафу). Почему так все перепутано.
      Таня. А мне кажется, все только-только проясняется, как будто подул свежий ветер, и туман рассеивается.
      Юлия (решительно). Ты специально этот треугольник подсунула.
      Таня. Ей-Богу, был сон.
      Юлия. Нет, ты специально, и его привела нарочно, убедиться хотела. Ну что же - убедилась? Достаточно свидетельств? (опять что-то ищет) Черт, куда оно пропало.
      Таня (крестится). Зачем... так больно.
      Юлия. Больно, больно, да ты ведь хотела боли, страданий. Да, да, он любит меня, слышишь, любит.
      Таня. Да. А ты?
      Юлия. А я устала, понимаешь, устала...
      Таня. Бедная.
      Юлия. Я бедная? Опомнись, пожалей себя, что у тебя осталось, одиночество и Новый Завет, молиться будешь теперь.
      Таня. Буду. За вас буду.
      Юлия. Чем жить еще, ведь ты уж никого больше не полюбишь, значит, в монастырь пойдешь, травкой питаться. Посмотри, во что ты превратилась. Я, знаешь, раньше тебе завидовала, твоей с Владимиром любви. Злилась даже, отчего тебя он выбрал? Посмотри на себя, ведь ты старухой выглядишь уже.
      Таня (плачет).
      Юлия. Плачь теперь, плачь, не надо было устраивать смотрины. Уехала бы я, и все успокоилось. Письма бы тебе ностальгические писала. Ну, что ты плачешь? (Не выдерживает, тоже плачет. Наконец, подходит, обнимает Таню.) Прости, прости меня, я дрянь, мерзкая дрянь, не плачь.
      Таня. Юл.
      Юлия. Танечка, бедная моя, бедная.
      Обнявшись, рыдают.
      Таня. Юлик, мой Юлик. Не смей себя дрянью называть. Ты просто запуталась, ты просто... ты девочка моя, самая красивая, самая умная, прости его тоже, ведь не мог же он мимо тебя пройти, он слабый, бедный, бедный, я за вас обоих молиться буду.
      Юлия. Таня, я так устала.
      Таня. Да, ты просто устала.
      Юлия. Может быть, еще все наладится? Мы еще будем счастливы?
      Таня. Обязательно.
      Юлия. А помнишь, мы с тобой однажды сбежали с уроков и обошли все бульварное кольцо.
      Таня. Да, была весна.
      Юлия. Был апрель. И кривые деревья...
      Таня. ... совсем еще без листьев.
      Юлия. Мы все время держались за руки.
      Таня. А на Кропоткинской ели мороженое..
      Юлия. Да, под аркой.
      Таня. А на Тверском на нас чуть сосулька не свалилась.
      Юлия. А кольцо, будто брошенное ожерелье.
      Таня. Почему брошенное?
      Юлия. Да ведь оно разорванное.
      Таня. Правда.
      Юлия. Будто старая красивая дама после бала положила его на московскую землю.
      Таня. Это ты придумала. Я теперь вспомнила.
      Юлия начинает напевать песню Суханова "Апрель". Распеваются.
      Таня. Да без Володиной гитары...
      Юлия. Таня, я так хочу туда, обратно. Но я знаю, это невозможно.
      Сидят обнявшись.
      Юлия. А давай споем, как раньше, втроем.
      Таня. Я согласна.
      Слышится голос Надежды Львовны и Леонида.
      Мать. Девочки! Вы где спрятались, ну-ка, идите чай помогать налаживать.
      Леонид. А нам - кофе с коньяком.
      Юлия. Погоди (роется в каком-то мешке ), куда же оно запропастилось. Вот! (Достает жемчужное ожерелье) Хочу тебе оставить, возьми его, я знаю, тебе оно очень нравилось.
      Таня. Жемчужное ожерелье!
      Юлия. Возьми, меня вспоминать будешь.
      Таня. Что ты, такая дорогая вещь.
      Юлия. Возьми.
      Таня. Спасибо.
      Целуются.
      Картина пятая
      Снова гостиная. Каракозов уснул в тарелках. Владимир сидит с гитарой, мрачно перебирая струны. Женя и Леонид рядышком. Появляются Таня и Юлия, за ними Надежда Львовна с электрическим самоваром.
      Мать. Будем пить чай!
      Леонид. Черт, чай так чай, в горле что-то пересохло.
      Таня (подходит к Владимиру). Володечка.
      Владимир (в недоумении). Что?
      Таня. Ты испугался.
      Владимир. Ничуть.
      Таня. Подыграй нашу любимую.
      Владимир удивлен. Пытается угадать, что у них там произошло.
      Таня. Вальс ожиданий.
      Юлия. Подыграй, Володя.
      Владимир. Не слишком ли много вальса на сегодня?
      Женя. Разве может быть много вальса?
      Владимир нехотя подыгрывает. Таня и Юлия поют "Вальс ожиданий" А.Суханова. Потом. Таня, обнявшись с Юлией, усаживаются за стол.
      Леонид. Нет, почему все целуются?
      Таня. Последний вечер такой, Леонид Абрамович, вот все и целуются, на прощание. Да и не вечер уже, а ночь на дворе. Ну что же, пора, пора и расставаться. Позвольте на прощание слово сказать, налейте и мне.
      Леонид. Никогда не слышал, чтобы Танечка выступала. Только потише, чтобы наш Вавилон не проснулся.
      Мать. Да его теперь и пушкой не разбудишь.
      Таня (поднимает бокал). Вы меня прервите, если что. Но душа болит сказать.
      Володя. Может быть, в другой раз?
      Таня. Другого раза не будет.
      Мать. Налейте все.
      Таня встает. Начинает говорить в тишине, а потом появляется что-то из музыки Свиридова.
      Таня. Всем, кто не желает оставаться - прощайте. Прощайте, нелюбимые, поруганные, родные. С вами было нехорошо, и без вас худо будет, так что не жалейте, обойдемся сами. Здесь наш холод, наш снег, наша печаль. И ветер, ветер, несущий странную вашу музыку. Спасибо за песни, мы плачем над ними, как плакали вы. Мы сочувственны друг другу, как скрипка сочувственна конскому волосу. Сердце сжимается от вашего голоса, бархатным комом несущегося над пустеющей равниной, и вслед за ним картавится и наш дикий степной заплаканный рот.
      Бросайте нас, не беспокойтесь, мы будем хорошими учениками, мы все переиначим, все вывернем наизнанку, как уже было не раз. Жизнь продолжится дальше, пока в суете не остановимся, будто вкопанные по седьмой позвонок, разглядывая совместные воспоминания.
      Воспомнимся. Каждый о своем. Нешто, и мы не видели непроницаемое? Будто нам не припомнится тайная печальная точка, едва не утонувшая в бездонных карих очах. Что там: неизлечимое или так, привиделось?
      Любили и мы вас, любили и убивали. Кто же виноват, другие пришли бы, и тем досталось. Мы и сами здесь недавно. Правда, неизвестно, откуда пришли, не пересказано, не записано. Так прилепитесь пока что поближе, поднимите воротники, к утру, Авось, распогодится, тогда и уходите. Подвигайтесь, у костерка погреетесь. Вы же его и развели. Правда, и мы подбрасывали дровишек да ворошили, для кислороду. А развели - вы. Ибо вы сказали: не плоское, но кривое, связанное - раздельно, а пустое - наполнено. Отчего от вас один кривой нос да мокрые губы остались?
      Прощайте, уходящие вослед изгнанным. Прощайте нас, как простили те, чьих имен стеснялись мы. Нет больнее, чем искать землю с погостом, обещавши не выносить сор из хижин. Нет страшнее доли пророков отечества за рубежами. Да и где они, рубежи?
      Знаем, знаем, как из малого большее произрастает, знаем и то, что затем последует. Ибо мы теперь разделим ваше наследство.
      Хорошо у костра, да спина стынет. Потерпите, не отворачивайтесь, мы в глаза вам посмотрим. Нам ждать дальше некого. Вы побывали, а других и нету. И через золотые ворота не придет к нам никто, ибо все врата не истинны, да и те порушены. А те, что остались, внутрь открываются. Пусть смеется не видавший снега, пусть обрадуется. Но не лучше ли быть ограбленным, чем взаперти?
      Темно-то как. Что там вверху, искры, звезды или идея - не понять. Объяснить можно, а душа не приемлет. На виду и мы одним заменяем многое. Спасибо, научили. Мир - Богом, деревья - лесом, колоски - полем, а человеков - населением. Все, как положено, снаружи: возвели храмы чечевичные, десять заповедей выучили, воде поклоняемся. То - снаружи, но внутри что же? Храмов-то настроили, а в кармане фигура особая, Авось называется. Он, Авось, и есть наш Бог всемогущий. Прощайте великодушно за мудреность нашу дремучую, за веру нашу неказистую, а в душе другого не имеем. Он один нам помощник, мы с этим Авосем к звездам поднялись, да там и потухли, как те искры костровые. Так что если у вас где пыль или сажа с неба опустятся, знайте - мы к вам приходим.
      Скоро утро, оно у нас долгое, протяжное - век восходит, полвека стоит. Прощайтесь потихоньку с кем поближе, вещи собирайте, а картину оставьте. Ту, где женщина с сюртуком, на пару, в небе летят. У нас сердце на них смотреть ноет, беспокоимся, как они там, над крышами, не прохладно ли под облаками, не застудятся ли у нее колешки? Мы ее телогрейкой прикроем, пусть в тепле полетают, на наше горестное сочувствие подивятся. Мы все приемлем, все объять сможем, ведь нам чужого жалко, а свое не храним.
      Вот и все, не плачьте напоследок, светает. Присядем на дорожку, выпьем на посошок, поцелуемся. Будьте счастливы, живите мирно, чужого не занимайте, нас не вспоминайте. А то, может, к празднику открыточку с пальмами черканете? Да и того не надо, одно беспокойство и ущерб, да и какие теперь у нас праздники? В общем, простите, если что не так сказали, зла не держите долго, езжайте с Богом, солнце вам в спину.
      Таня крестит присутствующих.
      Картина шестая
      Снова гостиная. Пора гостям расходиться. Надежа Львовна, Таня и Юлия убирают со стола. Каракозов, по-прежнему, спит в тарелках. Леонид провожает Женю.
      Женя. Вот и все, бал окончен, жаль без свечей.
      Леонид. Это мы мигом (бросается к подсвешнику).
      Женя. Нет, поздно - пора и мне.
      Мать. Зуб-то прошел?
      Женя. Увы.
      Мать. Леонид Абрамович у нас - мастер.
      Женя. Замечательный.
      Леонид (смущенно). Н-да.
      Леонид и Женя отходят в сторону прихожей.
      Женя. Значит, вы завтра уезжаете?
      Леонид. Вечером.
      Женя. Насовсем?
      Леонид. Навсегда.
      Женя. Здорово.
      Леонид. Н-да.
      Женя. Я вас буду вспоминать.
      Леонид. Как заболит, так сразу вспомните.
      Женя. А ведь зуб-то у меня и не болел.
      Леонид. То есть, как это?!
      Женя. Я нарочно придумала.
      Леонид, с отвиснутой челюстью, обходит кругом.
      Леонид. Повторите, мадмуазель.
      Женя. Я все придумала, нарочно.
      Леонид. Для чего?
      Женя. А вы как думаете?
      Леонид пытается думать.
      Женя. Ах, какая теперь разница, раз вы завтра уезжаете. (Грустно.)
      Вы мне интересны.
      Леонид. Я? Тебе? Вам?
      Женя. Давно. Да не решалась все... А как узнала про отъезд, решила обязательно попытаюсь. Ведь больше случая не будет.
      Леонид. Н-да.
      Женя. Именно - н-да. Вы ненаблюдательный, зачем бы я стала одевать лучшее платье, идя к врачу? А позапрошлым летом, вы забыли? Я вам, как груша, на голову свалилась, и вы меня на руках домой отнесли.
      Леонид. Постой, постой, да то заморыш был какой-то, свалилась с качели, лоб расквасила.
      Женя. В мои годы люди быстро меняются. Посмотрите, (подставляет лоб) еще шрам остался, только совсем маленький, вы помощь первую оказали и все повторяли, чтоб никаких швов.
      Леонид. Так вот где я видел эту пасть.
      Женя. Всегда думала, что первой не признаюсь в любви.
      Леонид. Ну, жизнь непредсказуемая штука.
      Женя. Очень даже предсказуемая.
      Леонид. Что значит сей намек?
      Женя. А кто меня замуж позвал?
      Леонид. Ах-да! (Задумывается опять.) Постой, но как же отец?
      Женя. Его тоже обманула.
      Леонид. Вот так ракалья!
      Женя. Вы так по-доброму ругаетесь.
      Леонид (Ласково). Оторва!
      Женя. Прощайте, жених мой, Леонид Абрамович. (В нерешительности мнется, а потом вставая на носочки, пытается поцеловать Леонида в щеку.)
      Надежда Львовна пытается взять блюдо из-под Каракозова. Тот просыпается, что-то мычит и спьяну сваливает фужер.
      Каракозов (запевает). Нас извлекут из-под обломков...
      Леонид (сбрасывая оцепенение). Черт! Рассея просыпается ночью... в посудной лавке.
      Каракозов еще что-то сваливает и пытается встать. Качается.
      Леонид. Пьяное мурло.
      Таня (к Владимиру). Пойдем и мы домой.
      Владимир. Погоди.
      Мать. Давайте положим его на софу, пусть отдыхает.
      Леонид не двигается, а Владимир подходит помочь.
      Каракозов (путает Владимира с Леонидом). Ленька, сынок (обнимает, всхлипывает).
      Леонид. Шут.
      Юлия. Мама, и ты собираешься с ним жить?
      Мать. А с кем же еще?
      Леонид. Совет да любовь!
      Женя. Нет, правда, кто этот колоритный дядя?
      Леонид. Еще один жених.
      Каракозов (виснет на Владимире). Прости, Ленька, я пьян, обними меня, обнимемся, сынок.
      Владимир. Пойдемте, осторожно.
      Каракозов. Что же на "вы" со мной, Ленька.
      Владимир. Как угодно, давайте на "ты", только сдвинемся.
      Каракозов. Дурак ты, Ленька, дурак, ведь жизнь проходит, а ты не знаешь... чего там, в недрах...
      Владимир пытается сдвинуть Каракозова.
      Каракозов. Ведь я тебя вот такого (крутит фигу), с кукиш этот, нянчил. А ты мне:"давайте сдвинемся". Да уж, сдвинемся, так сдвинемся, все - сдвинемся.
      Мать. Ну, ну, успокойся, Михаил Андреич. (Тоже берет его с другой стороны).
      Каракозов. Я тебя, подлеца, можно сказать, грудью вскормил, нянчил, ночей не спал. (Снова мочалит Владимира) А помнишь, я тебе коляску детскую смастерил, с вот такими красными колесами. Забыл, все забыл.
      Леонид. Что он несет, мама!?
      Мать. Пойдем, пойдем, приляжешь. Ты устал.
      Каракозов. Кто устал? Эта кто тут устал?
      Владимир. Отступите от стола.
      Каракозов. Русские - не отступают!
      Выворачиватся из объятий. Смотрит на Владимира, покачиваясь.
      Каракозов. Фу, ды ты - не Ленька, черт (Таня крестится). О-о-о-о. Эта что же я, с неродным человеком лобызался? (Оглядывается по сторонам, упирается в Женю.) У-у-у, где эта я? Чта! Опять фатеру продаете? (надвигается на Женю). Опять призентация?
      Женя вскрикивает и прячется за Леонидом.
      Леонид. А, понял, понял я!
      Каракозов. Чта ты понял?
      Леонид. Зелененькими запахло - вот и приперся. (Подражая Каракозову.) Квартера не продается! Трехкомнатная, в Москве, у Бульварного кольца!
      Каракозов ( трезвея ). На что намекаешь, Ленька?
      Леонид. Я думал шут, балагур, а теперь понял, запахло миллионами? Тоже мне, Босоногий Вавилон, нос по ветру держит. Мать, как ты не видишь, тут сто тысяч зелененьких! Хапуга, мама, он хапуга!
      Мать. Не смей.
      Леонид. Ах так, ты на его стороне, ты все ему рассказала. Ты бросашь меня, разве ты мне мать, после этого?
      Юлия. В самом деле, мама, нечистое дело.
      Каракозов (как будто плачет). Наденька, нет сил, умоляю.
      Мать. Дети мои...
      Леонид. Пусть он уйдет, сейчас же, вон! Или - уйду я.
      Мать (хватается за сердце). Дети...
      Леонид. Где мой билет?
      Убегает из комнаты, возвращается. Идет к вешалке , снимает пальто.
      Леонид. Так, вот паспорт, билет...ну что?
      Ждет немедленного решения.
      Леонид. Владимир, разреши переночевать.
      Владимир. Без проблем.
      Таня. Христа ради, помиритесь..
      Леонид. К черту вашего Христа!
      Мать опускается на стул, вовремя подставленный Женей.
      Каракозов. Замолчи, щенок!
      Леонид подбегает к Какракозову, замахивается.
      Мать. Не смей, он твой отец!
      Леонид (застывает). Чтаааааа?
      Мать. Отец.
      Воцаряется тишина. Все неподвижны.
      Женя. Круто!
      Владимир начинает нервно смеяться.
      Владимир (сквозь смех) Возвращение блудного папы.
      Таня. Разве это смешно?!
      Мать переводит дыхание и хочет еще что-то сказать.
      Владимир. Постой, здесь сумасшедший дом, но это, кажется мне, еще не все.
      Юлия (Выходит в центр, замирает напротив матери). Мама.
      Мать. Да.
      Женя. Нормально.
      Каракозов (разводит руками). Бес попутал. Но адюльтера не было, по-крайней, мере с Наденькиной стороны.
      Леонид. Не верю, ничему не верю, здесь не останусь. Паспорт, виза, ничего себе, папочка из Вышнего Волочка. Оставайтесь, а меня - увольте я по израильским законам - еврей. (К Юлии, ядовито). Юлия, ну что ты стоишь? Поцелуй папочку...
      Юлия (подходит к Каракозову). Дядя Миша.
      Каракозов. Юленька, дочка. Я не был свободен - прости старого дурака.
      Мать. Бедный Абрам Иосич, ведь он вас усыновил, и меня прописал, по-дружбе, чтобы жить было где, а сам погиб.
      Женя (спрашивает у Владимира). Адюльтер - это их другой родственник?
      Леонид. Черт с вами, встретимся в Шереметьево.
      Мать. А ведь и я - не еврейка.
      Владимир. Вот так финал!
      Женя (приободряет). Не стесняйтесь, Надежда Львовна.
      Мать. То есть, я не знаю, я ведь из детского дома имени Льва Кагановича, а там все русские были.
      Общая пауза.
      Леонид. Как так? Мы русские? (Тоже нервно смеется.) Мы все тут рус-с-ские?
      Каракозов. А то какие же? С одной шестой части.
      Леонид. Вот это горе!
      Каракозов уже, по-хозяйски, подходит к шишкинской репродукции, поправляет. После поправляет и Шагала.
      Каракозов. Ну-ка, Наденька, накрывай на стол, гулять будем, я жаркое не ел и очень проголодался.
      Женя. Давайте зажжем свечи!
      Владимир закуривает и зажигает свечи. Мать пьет валидол.
      Леонид (Кричит). Оооооо!
      Женя. Зуб?
      Леонид. Коренной!
      Женя. Будем лечить. (Наливает ему коньяку) Пациент , болеутоляющего.
      Леонид (выпивает залпом). Женя.
      Женя. Что?
      Леонид. Вода.
      Леонид стоит в растрепанных чувствах
      Леонид. Подождите, ничего не понимаю, что со мной? Где я? И есть ли я вообще? Дайте еще воды.
      Таня (действительно наливает воды). Выпей.
      Леонид. Нет, другой.
      Звонит телефон. Леонид дергается и останавливается, хватаясь за голову. Подходит Женя. Слушает.
      Женя. Леонид Абрамович - вас. (Растерянно добавляет). Женский голос.
      Леонид. Нет меня, весь вышел, провалился в пропасть, в пучину, в Шереметьево, навсегда!
      Таня. Правда, давайте выпьем.
      Владимир. Если больше нет новостей.
      Каракозов (поднимает бокал). С приездом, господа-товарищи. Чокнемся ( обходит всех, обнимает Юлию) Прости, дочь. (Подходит к Леониду.) Не откажи.
      Леонид чокается, выпивает, потом протягивает билет к огню.
      Леонид. Прощай, земля обетованная.
      Женя. Как весело горит... Дорогое пламя.
      Леонид(к Юлии). Давай, сестричка, и твой.
      Юлия. Я преодпочитаю сжигать мосты.
      Владимир. Ты все же уезжаешь?
      Юлия. Я возвращаюсь.
      Каракозов. А теперь помянем Абрама Иосифовича. Леня, поставь старинную, я ее тоже очень люблю.
      Леонид включает магнитофон. Слышится старая еврейская песня. Молча, не чокаясь, пьют