Глава 3

Алтарь Иисуса

Встав чуть свет, я поехал в Ивису, где взял с катера «Мери Грант» пару аквалангов и другие приспособления для подводного плавания. Когда я вернулся в Тихолу, Тэрк еще не пришел в себя. Приводить его в чувство было все равно что возиться с трупом. Я попытался разбудить его, но совершенно зря: поставленный на ноги, он тут же обмяк, как бескостная медуза. Поэтому я прекратил свои потуги и предоставил его самому себе.

Итак, в такой острый момент я снова остался в одиночестве. Как всегда! Или мне только так казалось? Одно стало совершенно ясно: сейчас мне придется управляться самому; поэтому я натянул желтый костюм для подводного плавания, застегнул на себе акваланг и вышел наружу.

Сначала я попробовал самое простое: прямо сошел по наклонному спуску в воду. Глубина здесь нарастала быстро и вблизи от берега достигла четырех или пяти морских сажен. Вода, как черное стекло, только создавала иллюзию прозрачности — словом, видимости никакой, да к тому же солнце еще не встало. Я проплыл от наклонного спуска по прямой ярдов пятьдесят, держась ближе ко дну, и ничего не увидел. Тогда я сделал другую попытку: возвращаясь к берегу, двигался зигзагами по двадцать футов в каждую сторону. Это потребовало гораздо больше времени.

Я ничего не ел, даже не выпил чашки кофе, и мне, несмотря на костюм для подводного плавания, стало холодно. Просто я старею, вот в чем дело. Стал слишком дряхл для таких упражнений. Холод въелся в тело, словно кислота, и меня охватило чувство дикого отчаяния.

Все, что я имел в мире, было связано с «Оттером». Без него я — ничто.

Навсегда выброшен на берег без всяких надежд. Я поднялся на поверхность недалеко от наклонного спуска и увидел, что Тэрк сидит по-турецки на песке с одеялом на плечах. Между ног у него была воткнута в песок бутылка дешевого местного бренди, обеими руками он бережно держал кружку.

— Развлекаетесь? — спросил он.

— Единственное, что мне осталось в жизни.

Он сделал еще глоток этого ужасного бренди и с отсутствующим видом кивнул. Казалось, что его здесь вообще нет, по крайней мере его разума.

— О'кей, генерал, что все это значит?

И я все рассказал ему. О мельнице у Ла-Гранде, о Клер Бувье, о Красной Рубашке и его дружках — все. Пока я говорил, солнце взошло и залило светом залив. Когда я закончил рассказ, он покачал головой и тяжело вздохнул.

— Вы так и не научились обдумывать свои поступки? Будто у вас нет друзей на свете!

— Такой уж я человек. А теперь давайте послушаем ваше профессиональное мнение.

— Все очень просто. Вы искали не в том месте. Здесь, в бухте, сильное течение, поэтому надо смотреть посередине фарватера. Как говорится, у меня оборвалось сердце.

— Но там глубина пятнадцать или даже шестнадцать морских сажен!

— Верно, генерал, верно. — Он устало улыбнулся. — Вот поэтому вам и нужен папочка. Дайте мне пять минут, чтобы собрать снаряжение. Мы возьмем надувную лодку с выносным мотором, только надо, чтобы якорный линь имел длину по крайней мере двадцать морских сажен. Он нам там пригодится.

— А вы уверены, что достаточно хорошо себя чувствуете для подводного путешествия? — спросил я.

— Вы, наверное, шутите, — ответил он без малейшего намека на улыбку, повернулся и пошел с курьезной важностью, а одеяло тащилось за ним по песку, словно тога, и во всем этом было что-то пугающее. Ведь только что, когда я пытался разбудить его, он выглядел словно труп. А теперь этот труп двигался. Чудеса, да и только.

Я сидел согнувшись в надувной лодке посередине фарватера, готовый соскользнуть в воду. Примерно в девять часов Тэрк появился на поверхности и сделал мне знак. Я поправил мундштук акваланга и погрузился вслед за ним в серую как дым воду на глубину в десять морских сажен. «Оттер» притаился на островке морской травы, словно странное морское чудовище. На расстоянии казалось, что все вполне нормально, но когда я подплыл поближе, то увидел дыры в поплавках и корпусе самолета. Нам больше нечего было здесь делать, я пошел за Тэрком наверх и выплыл на поверхность около надувной лодки. Он выплюнул мундштук акваланга и зло усмехнулся.

— Это поработал какой-то умелец с газовым резаком. Вы в самом деле знаете, как приобретать влиятельных друзей.

Я залез в лодку, снял акваланг и завел выносной мотор.

— Отлично, я просто лопаюсь от смеха. Какие у нас перспективы?

— Чтобы поднять его? — Он пожал плечами. — О, я могу сделать это. Но мне нужны два понтона и паровая лебедка, да еще надо нанять с полдюжины рабочих из местных.

— А сколько потребуется времени?

— Месяц, может, и больше, если помешает погода. Но в любом случае это будет дорого стоить. Четыре или пять тысяч долларов, да и машина вся ободрана. Значит, потребуется ремонт корпуса и поплавков, системы управления, да и всей машины. Если прибавить стоимость официальных предполетных проверок, на которых всегда настаивают власти, то только один Бог знает, во сколько все это обойдется. Вы сможете заплатить?

Я покачал головой:

— Да никогда в жизни.

— А как насчет страховки?

— Она ни за что не покроет все расходы. Я никогда не мог позволить себе большую страховую премию.

Я заглушил выносной мотор, лодка подошла к берегу, и мы вдвоем вытащили ее на песок. Тэрк взял свой акваланг.

— А тот тип в красной рубашке и в очках… Я поспрашиваю людей. Может быть, кто-нибудь его знает.

— А что это даст? — с горечью спросил я. — Он же никогда не заплатит за это.

— Может, и не заплатит. Но вы смогли бы вытащить его из норы и вежливо спросить, зачем он все это сделал?

Только сейчас я осознал размер постигшей меня катастрофы и зло пнул борт надувной лодки.

— Почему?! — взмолился я. — Почему?

— Я думаю, что неплохо бы задать несколько вопросов этой девушке.

— Клер Бувье?

— Она не хотела, чтобы полиция вмешалась в это дело, не так ли? Сказала вам, что это не то, о чем вы подумали. Этот выродок пытался задавить вас грузовиком и умчался в сторону стоянки вашего «Оттера». Явное предупреждение, чтобы вы побеспокоились о своем бизнесе. Уверен, если кто-нибудь и может пролить свет на ситуацию, так только она.

Я посмотрел на часы. Уже перевалило за девять тридцать.

— О'кей, похоже, это имеет смысл, если больше ничего нельзя сделать. У меня как раз назначена с ней встреча в десять часов в церкви Иглесиас де Иисус. Хотите, поедем вместе?

В ответ он улыбнулся своей странной меланхолической улыбкой.

— Только не это, генерал. Я много лет не был в церкви. Это место не для меня. Я буду нести свой крест. А вы — свой.

И, сделав такое мрачное, но вполне определенное заявление, он повернулся и направился к коттеджу.

До церкви Иглесиас де Иисус, расположенной в самой середине богатой сельскохозяйственной области, от моего коттеджа всего десять минут езды. Покрытый сетью ирригационных каналов район с вкрапленными в ландшафт белеными домиками выглядел очень живописно. Лимонные рощи и поля пшеницы рядом с пальмами и зданиями мавританской архитектуры делали этот пейзаж похожим более на Северную Африку, чем на Европу. Как и все сельские храмы на острове, эта церковь отличалась изящной простотой линий и, сверкая белизной на средиземноморском солнце, являла собой чудесный образец европейской готики. Открыв дверь, я вошел внутрь, будто нырнул в холодную воду. Здесь стояла такая тишина, что я застыл в нерешительности, не понимая почему. Может, сами небеса подавали мне знак, что все будет хорошо в этом лучшем из миров, а весь мой житейский опыт и все горькое, что с ним связано, в конце концов только иллюзия.

Храм наполнял обычный запах ладана, свечи мерцали у алтаря. И ни души кругом. С каким-то неясным страхом я подумал, что та девушка, наверное, вовсе не собиралась приходить сюда. Никогда не собиралась. И вдруг я увидел, что ошибался, полагая, что здесь никого нет. У алтаря, опустив голову и молитвенно сложив руки, стояла на коленях монашенка в черном одеянии.

Глубоко вздохнув и скрепя сердце, я направился к выходу, как вдруг услышал знакомый тихий голос.

— Мистер Нельсон!

Я медленно обернулся, слишком удивленный, чтобы ответить. С центральной панели задника алтаря Иисуса на меня смотрело выполненное с потрясающим мастерством изображение Святой Девы с Младенцем. От ее строгой красоты веяло тихим покоем. Исчезали все сомнения в том, что Бог есть любовь. Клер Бувье стояла перед алтарем в своем черном одеянии, и ее можно было бы принять за модель, которую использовал художник, писавший Мадонну, если не знать, что этот задник для алтаря он создал в первой половине XVI века. Но все выглядело совершенно реально, несмотря на некоторую странность происходившего. По крайней мере, это объясняло, почему у нее так коротко острижены волосы.

Я перевел дух и опустился на ближайшую скамью.

— Сожалею, мистер Нельсон, — кротко вымолвила она. — Наверное, это очень неожиданно для вас.

— Да, конечно. Но почему вы не сказали мне все тогда, ночью?

— Согласитесь, что обстоятельства, мягко говоря, не вполне подходили для подобного признания.

Она как-то чопорно села на стул возле меня, положив на колени свои натруженные руки, которые так озадачили меня вчера ночью, и взглянула на картину в алтаре.

— Как это прекрасно, я не представляла себе. Она как будто дышит… Настоящая, живая Святая Дева.

— К чертям… — начал я. Она резко повернулась ко мне, но я глубоко вздохнул и продолжал: — Ну хорошо, начнем с того, как я теперь должен вас называть?

— По-прежнему Клер Бувье, мистер Нельсон. Сестра Клер, если вы предпочитаете, из ордена сестер милосердия. Я в отпуске. Наш монастырь около Гренобля.

— В отпуске? Это что-то новенькое.

— Из-за особых обстоятельств. Я последние два года работала в Восточном Пакистане, или в Бангладеш, как он теперь называется.

С каждой минутой картина представлялась мне все более и более фантастической.

— Ну хорошо, — спросил я, — прошлой ночью, когда они напали на вас, вы гуляли в одежде монашенки?

— Разумеется.

— И вы сказали, что это совсем не обычное нападение, и не разрешили мне обратиться в полицию. Согласитесь, что это довольно странно для человека ваших убеждений.

Она резко поднялась, подошла к алтарю и встала там, взявшись за ограду. Я спокойно продолжал:

— Когда я ушел от вас, наш друг в красной рубашке хотел переехать меня на грузовике, а вернувшись в свой коттедж в Тихоле, я нашел там записку, предупреждавшую, чтобы я побеспокоился о своем бизнесе.

Она быстро обернулась ко мне с недовольным взглядом.

— От кого?

— От Красной Рубашки и его друзей. Так мне кажется. Вам, наверное, будет интересно узнать, что они затащили мой гидросамолет на самую середину фарватера и затопили его на глубине шестидесяти футов — наверное, чтобы поставить меня на место.

На ее лице отразился неподдельный ужас, но она снова отвернулась и так крепко схватилась за перила ограды, что у нее побелели костяшки пальцев. Я схватил ее за плечи и грубо повернул к себе.

— Послушайте, этот гидросамолет — все, что у меня было. Его нельзя спасти, поэтому мне — конец, сестра. Я разорен, потому что прошлой ночью вздумал сыграть роль доброго самаритянина. По крайней мере, я хотел бы знать, чего ради.

Она спокойно посмотрела на меня снизу вверх, не пытаясь высвободиться, и кивнула.

— Вы правы, дорогой друг. Я просто обязана рассказать вам все. Может быть, вы знаете где-нибудь поблизости тихое место, где мы могли бы поговорить…

Я выехал на шоссе к Таламанке, потом свернул на сельскую дорогу, которая через две мили привела нас на старую разрушенную ферму в оливковой роще над морем. Вокруг не было ни души.

Она уселась на старую каменную ограду, которая когда-то служила границей оливковой рощи, а я развалился на земле у ее ног и закурил. В тот чудный день все, казалось, дышало покоем. Прищурившись, я смотрел на сокола, который закладывал спирали в ясном небе.

— Вы сказали мне правду там, в церкви? Вы разорены? — спросила она меня.

— Разорен окончательно.

— Я тоже знаю, что значит потерять все, — вздохнула Клер.

— И вы считаете, что я от этого буду чувствовать себя лучше?

Она остро взглянула на меня сверху вниз, в ее глазах мелькнул гнев, но она быстро овладела собой.

— Может быть, если я вам все расскажу, мистер Нельсон.

— А это как-то связано с происшедшим?

— Связано. — Она сорвала и растерла в пальцах лист каперса, будто глядя в свое прошлое. — Я родилась в Алжире. В сельской местности. Отец — француз, а мать — бедуинка.

— Интересная смесь. А где вы держите ваш кинжал?

Она пропустила мимо ушей мой выпад и продолжала:

— Семья владела большим имением. Два виноградника. Отец считался богатым человеком. Когда де Голль в шестьдесят втором объявил Алжир независимым, мы решили остаться, но в шестьдесят пятом все рухнуло. Сельскохозяйственные земли, принадлежавшие иностранцам, объявили экспроприированными, и многие французы уехали из страны. Когда моя мать умерла, отец решил, что и для него настало время расстаться с Алжиром.

— Сколько вам тогда было лет?

— Четырнадцать. Он решил бежать тайно, потому что не рассчитывал, что местные власти разрешат нам взять с собой ценности.

— Но была и другая причина?

— Думаю, что можно так сказать. — Она слабо улыбнулась. — Недалеко от нас, в Тизи-Бену, есть монастырь сестер милосердия. Небольшой мавританский дворец, построенный в виде крепости. Там я получила образование. Во время первых тяжелых лет независимости монастырь служил укрытием. Из близлежащих церквей свозили туда ценности, чтобы не дать их реквизировать.

Вот это становилось уже более интересным; я приподнялся и повернулся к ней лицом.

— Какие ценности?

— О, обычные вещи. Церковная утварь, разная посуда… Многие из них в монастыре перелили в слитки. Довольно суровая мера, но необходимая.

— А почему в слитки? — спросил я, понимая, что задаю вопрос, на который знаю ответ.

— Чтобы мой отец мог вывезти их оттуда.

— И как дорого оценивались сокровища?

— Что-то более миллиона фунтов стерлингов в золоте и серебре. Но это только грубая оценка. Кроме того, драгоценные камни, которые трудно оценить. А некоторые предметы можно считать и вовсе бесценными.

— Что же, например?

— Статую Святой Девы из кованого серебра, известную как Дева из Тизи-Бену, но на самом деле ее сделал сарацинский ювелир Амор Халиф в Дамаске в одиннадцатом веке.

— Бог мой, да вас должны на руках носить, если вы приехали сюда с такой дорогой реликвией.

— Увы, нам не удалось ее вывезти, — спокойно ответила она. — В этом-то все и дело. Она и сейчас там. Пилота, которого нанял мой отец, звали Егер. Южноафриканец. Чтобы его не засекли радары, он летел к нам ночью из Франции на высоте четырехсот футов. — Она покачала головой, и в ее голосе послышалась печаль. — Громадный чернобородый мужчина, он так весело смеялся и носил пистолет в наплечной кобуре. Очень жизнерадостный. Мне кажется, он самая романтичная фигура из всех, кого я встречала в жизни.

— А какой у него самолет?

— По-моему, «Герон», есть такой?

Я кивнул.

— Четыре двигателя. Они применялись несколько лет назад для правительственных полетов. А кто летел?

— Отец, я и Талиф, наш надсмотрщик за виноградниками.

— А какова его история?

— Он многие годы работал у моего отца. Они очень подружились. — Она пожала плечами. — Он предпочел полететь с нами, а не остаться. Были и другие желающие, но в последний момент у нас возникли осложнения, и нам пришлось уезжать в спешке.

— А что случилось?

— О, я сама точно не знаю. Кажется, про побег узнал местный комендант — майор Талеб. Мой отец никогда с ним не ладил. Его мать француженка, но по каким-то причинам это заставляло его еще больше ненавидеть французов. Он много лет сражался на стороне Фронта национального освобождения.

— Ну и что было дальше?

— Мы взлетели как раз в тот момент, когда Талеб приехал, чтобы арестовать нас. И это для нас обернулось плохо. Я думаю, он немедленно сообщил обо всем военно-воздушным силам.

— И вас перехватили?

Она кивнула.

— Уже над побережьем, у мыса Джинет. Вы знаете такое место на побережье? Вам известны болота Хуфры?

— Слышал о них.

— Егер попытался совершить вынужденную посадку над одной из лагун. Он и отец погибли, самолет пошел ко дну, но Талиф ухитрился вытащить меня в последний момент. Он отвез меня в Зарзу, рыбацкую деревню поблизости, и выходил там. Потом переправил во Францию и передал на попечение сестер милосердия в Гренобле.

— А вы рассказывали кому-нибудь обо всем этом?

— Только сестрам, но они ничего не могли сделать для меня. А для алжирцев мы все погибли.

— И что произошло потом?

— Монашеский орден использовал свое влияние, чтобы устроить Талифа на работу в Марселе. Я продолжила образование, но потом обнаружила в себе призвание служить людям. Меня выучили на медицинскую сестру и послали в Дакку.

— И вот теперь вы вернулись.

— Только на время. Я тяжело заболела желтой лихорадкой. Чтобы оправиться от болезни, мне пришлось задержаться в Гренобле.

Все это казалось весьма захватывающим, но никак не объясняло недавних событий.

— И как же все это связано с Красной Рубашкой и его дружками? — нетерпеливо спросил я.

— О, непосредственно. Они работают на Талеба. Теперь он полковник алжирской тайной полиции. Я наводила справки.

— Но как, черт побери, он снова появился на сцене?