Глава третья

Миллер

Отец Да Коста допивал вторую чашку чая в каморке смотрителя кладбища, когда в дверь постучали и вошел молодой полицейский.

— Простите, что еще раз беспокою, отец мой, но мистер Миллер хотел бы сказать вам пару слов.

Отец Да Коста поднялся.

— Мистер Миллер?

— Старший инспектор Миллер, отец мой. Шеф полицейской бригады.

Проливной дождь все еще шел, когда они вышли на улицу. Двор был заполнен полицейскими машинами, и пока они шли по аллее, у них сложилось впечатление, что «бобби» находятся повсюду, шныряя туда-сюда между зарослей рододендронов.

Труп находился в том самом месте, где произошло убийство, но теперь его накрыли брезентом. Кто-то в темном плаще склонился над ним для предварительного освидетельствования. Он что-то тихонько говорил в портативный диктофон; рядом с ним был раскрыт медицинский саквояж.

Вокруг толпились полицейские в штатском и в форме, осматривая место преступления.

Молодого инспектора, который давал свидетельские показания, звали Фитцджеральд. Он держался в сторонке и о чем-то переговаривался с высоким худым человеком, похожим на университетского профессора, одетым в непромокаемый плащ с кушаком. Заметив Да Косту, он сразу же подошел к нему.

— А, вот и вы, отец мой. А это старший инспектор Миллер.

Миллер протянул ему руку. У него было худое лицо и спокойные карие глаза. Он казался очень усталым.

— Грязное дельце, отец мой, — сказал он.

— Бесспорно.

— Как видите, мы проводим все необходимые процедуры, а профессор Лоулор, которого вы видите, готовит предварительное заключение. Он проведет вскрытие сегодня после полудня. Но с другой стороны, нельзя отрицать, что ключ к разгадке — это вы. Я могу задать вам несколько вопросов?

— Естественно. Я к вашим услугам. Но смею вас уверить, что я уже рассказал инспектору Фитцджеральду все, что знаю. Думаю, он ничего не пропустил.

Фитцджеральд принял скромный вид, который соответствовал ситуации, и Миллер улыбнулся:

— Отец мой, вот уже скоро двадцать пять лет, как я работаю в полиции, и если я что и усвоил, так это то, что в каждом деле есть некая мелочь, и именно эта мелочь и таит в себе разгадку.

Профессор Лоулор поднялся.

— Здесь все закончено, Ник, — объявил он. — Можете забирать его. Если я правильно понял со слов Фитцджеральда, вы сказали, что он опирался коленом о край могилы... Рядом с этим местом?

— Совершенно точно.

Лоулор повернулся к Миллеру.

— Все совпадает. Должно быть, он поднял глаза в тот решающий момент, и, естественно, его голова была повернута вправо. Входное отверстие находится на расстоянии около двух с половиной сантиметров над левым глазом.

— Больше ничего интересного? — спросил Миллер.

— Не особенно. В диаметре рана имеет полтора сантиметра. Крови мало. Никаких следов пороха. Ожогов нет. Выходное отверстие: пять сантиметров в диаметре. Взрывного типа, с разрушением черепной коробки, затронута правая затылочная доля головного мозга. Находится в пяти сантиметрах справа от внешней части затылочной выпуклости.

— Спасибо вам, доктор, — пошутил Миллер.

Профессор Лоулор обернулся к Да Косте и улыбнулся.

— Видите, отец мой, в медицине тоже есть своя терминология, так сказать, жаргон, как и в церкви. Все, что вы услышали, означает, что ему влепили пулю с близкого расстояния, но не в упор. И она должна быть где-то поблизости, или то, что от нее осталось, — подытожил он, собирая саквояж.

— Спасибо, что напомнили, — иронично заметил Миллер ему вслед.

Фитцджеральд пошел к памятнику, затем вернулся, качая головой.

— Мы снимаем гипсовые отпечатки следов, но похоже, это пустая трата времени. Он был в калошах поверх ботинок. И потом, мы прочесали всю округу, осмотрели каждую травинку, но нигде нет и малейшего намека на гильзу.

Миллер нахмурился и спросил у Да Косты:

— Вы точно уверены, что пистолет был с глушителем?

— Совершенно точно.

— Похоже, вы чересчур категоричны.

— Молодой человек, я служил в воздушном десанте в чине лейтенанта, — спокойно ответил священник. — Острова Эгейского моря, Югославия, и все в таком духе. Я был вынужден пользоваться пистолетом с глушителем и не раз.

Миллер и Фитцджеральд обменялись удивленными взглядами, и внезапно Да Косту осенило:

— Ну конечно! Невозможно использовать глушитель для револьвера. Нужно, чтобы это был автоматический пистолет, и это означает, что гильза была выброшена, — воскликнул он, подходя к могиле. — Ну-ка посмотрим: пистолет был у него в правой руке, следовательно гильза должна была бы быть с этой стороны.

— Именно. Но мы ничего не нашли, — сказал Миллер.

И тогда Да Коста вспомнил:

— Он нагнулся и поднял что-то, прежде чем скрыться.

Миллер взглянул на Фитцджеральда; тот казался расстроенным.

— Этого не было в вашем рапорте.

— Это моя ошибка, инспектор, — вмешался Да Коста. — Я этого не сказал. Я даже не подумал об этом.

— Вот об этом я и говорил, отец мой. Всегда есть какая-нибудь мелочь. Теперь я кое-что знаю. Этот человек — не обычный убийца. Это профессионал до мозга костей, и это — великолепно.

— Я не понимаю.

Миллер извлек из кармана медную табакерку и трубку, которую тщательно набил.

— Естественно, потому что люди такого калибра редко встречаются, отец мой; все очень просто. Я сейчас вам объясню. Полгода назад некто украл около двухсот пятидесяти тысяч фунтов в местном банке. Ему понадобился целый уик-энд, чтобы проникнуть в несгораемое помещение. Великолепная работа, ювелирная и очень для нас полезная. Потому что в стране найдется всего пять профессионалов, способных ее выполнить. Трое из них отбывают срок. Завершение дела — вопрос чистой математики.

— Понятно...

— Теперь возьмем нашего незнакомого друга. Мне уже много чего известно о нем. Это человек необычайно ловкий; это переодевание в священника — просто гениальная выдумка. Большинство людей мыслят стереотипами. Если у них спросить, не видели ли они кого-нибудь, они ответят, что нет. Если я стану настаивать, они вспомнят, что навстречу им попался почтальон, или, как в данном случае, священник. Если я попрошу описать его, то наткнусь на стену молчания, потому что все, что они знают, это то, что он выглядел, как самый обыкновенный священник.

— Я очень хорошо разглядел его лицо.

— Я надеюсь, что вы будете так же уверены в себе, когда вам предъявят его фотографию, где он будет одет по-другому, — пробормотал Миллер. — Да уж, он знал, что делает. Калоши скроют его следы вероятно довольно крупные. И это исключительный стрелок. Большинство людей не в состоянии убить корову в коридоре, держа оружие в руке, с расстояния три-четыре метра. Нашему хватило одной пули, а это, поверьте мне, — не то, что палить по воронам.

— Да, и с завидным хладнокровием, — добавил Да Коста. — Он не забыл о гильзе, несмотря на мое появление.

— Хотел бы я иметь вас в нашей бригаде, отец мой, — сказал Миллер, обращаясь затем к Фитцджеральду: — Продолжайте работу. Я забираю отца Да Косту с собой в город.

Священник посмотрел на часы. Было четверть пополудни.

— Это невозможно, инспектор. В час у меня исповедь. И племянница ждет меня к часу. Она будет беспокоиться.

Как ни странно, Миллер не рассердился.

— Когда вы освободитесь?

— По расписанию — в полвторого, но все зависит, как вы понимаете...

— От числа посетителей?

— Именно.

— Очень хорошо, отец мой. Я заедуза вами в два часа. Это будет удобно?

— Думаю что да.

— Я провожу вас до машины.

Дождь немного стих. Они прошли по аллее между рододендронов. Миллер несколько раз зевнул и протер глаза.

— Вы кажетесь усталым, — сказал отец Да Коста.

— Я не слишком много спал прошлой ночью. Продавец автомобилей с одного из новых участков зарезал кухонным ножом жену, а потом вызвал полицию. Простое дело, без вопросов, но мне пришлось присутствовать. Убийца — это важно. Я лег спать в девять утра, и тут мне звонят насчет нашего маленького происшествия.

— Забавная же у вас жизнь. Что думает по этому поводу ваша жена?

— Ничего. Она умерла в прошлом году.

— Весьма сожалею.

— А я нет. У нее был рак кишечника, — спокойно ответил Миллер, слегка нахмурившись. — Я знаю, что церковь смотрит на такие вещи по-другому.

Священник не нашелся, что ответить, ибо внезапно он отчетливо понял, что на месте Миллера он рассуждал бы примерно так же.

Они дошли до автомобиля, это был старый фургончик «Мини», приткнувшийся возле часовни. Миллер открыл перед ним дверцу. Усевшись за руль, Да Коста спросил:

— Вы рассчитываете его поймать, инспектор? Вы уверены?

— Я обязательно поймаю его, отец мой. Это необходимо, если я рассчитываю с его помощью добраться до того, кто «дергает за ниточки», кто санкционировал это убийство.

— Понимаю. А вы знаете, кто это?

— Готов поспорить на свою пенсию, что да.

Отец Да Коста повернул ключ зажигания и мотор громко затарахтел.

— Однако есть одна вещь, которая беспокоит меня, — сказал он.

— Что именно?

— Человек, которого вы ищите, убийца. Если он убийца-профессионал, как вы говорите, то почему он не убил меня, ведь у него была превосходная возможность?

— Вот именно, — сказал Миллер. — Это меня тоже очень интересует. До скорого, отец мой.

Он отошел в сторону, пока священник отъезжал, и тут из-за угла появился Фитцджеральд.

— Что за человек! — воскликнул он.

— Да... Соберите мне полную информацию о нем. Без четверти два я жду результат, — приказал он молодому полицейскому. — Для вас это не составит труда. — Ведь вы католик, не правда ли, и состоите членом ордена Святого Колумбия, или что-то в этом роде, что сродни Ирландской Республиканской Армии?

— Да вы что, ничего подобного! — возмутился Фитцджеральд.

— Тем лучше. Начните с привратника кладбища, и потом наведите справки в Епархии. Там должны вам помочь. С вами там поговорят.

Он зажег трубку, а Фитцджеральд произнес расстроенным голосом:

— Но, шеф, почему? Почему?

— Потому что в полиции я усвоил еще кое-что: ничего не принимать за чистую монету.

Миллер пошел к своему автомобилю, сел, кивнул шоферу и устроился поудобнее на сиденье. Не успели они выехать на главную улицу, как он погрузился в сон.

Глава четвертая

Исповедь

Анна Да Коста играла на пианино в гостиной дома, когда вошел хозяин. Она развернулась на своем стульчике и тут же поднялась.

— Дядя Майкл! Вы опоздали. Что случилось?

Он поцеловал ее и провел в кресло возле окна.

— Сейчас расскажу. Утром на кладбище убили человека.

Она подняла на него удивленные глаза — прекрасные черные глаза, устремленные в одну точку; на ее лице было выражение недоумения.

— Убили? Не понимаю.

Он сел рядом и взял ее руки в свои.

— Я видел его, Анна. Я был единственным свидетелем.

Он встал и принялся ходить взад-вперед по комнате.

— Я шел через старую часть кладбища. Помнишь, я водил тебя туда в прошлом месяце?

Он в малейших деталях описал случившееся, скорее для себя, чем для нее, потому что ему вдруг стало ясно, что это необходимо сделать.

— И он не убил меня, Анна! Вот что наиболее странно. Никак не пойму. В этом нет ни капли здравого смысла.

Ее охватила дрожь.

— Ах, дядя Майкл, это просто чудо, что вы оказались там!

Она протянула к нему руки, и он взял их, испытывая прилив нежности. Он в очередной раз признался себе, что она — единственное существо, которое он любит на этом свете, а это было великим грехом, ибо любовь священника должна распространяться на всех. Но она была единственным ребенком его умершего брата, с пятнадцати лет сирота.

Пробило час. Он провел рукой по волосам племянницы.

— Мне пора. Я и так опоздал.

— Я сделала бутерброды. Они на кухне.

— Я их съем, когда вернусь. У меня будет немного времени. К двум за мной заедет инспектор Миллер. Он хочет показать мне фотографии, потому что думает, что я смогу узнать человека, которого я видел. Если он появится раньше меня, предложи ему чаю или еще что-нибудь.

Дверь хлопнула. Внезапно все погрузилось в тишину. Она осталась там, где была, сбитая с толку услышанным, неспособная разобраться во всем этом. Она всегда была послушной девочкой и почти ничего не знала о жизни. Детство ее прошло в стенах специализированных школ для слепых. После смерти родителей она попала в консерваторию. А потом дядя Майкл вернулся, и после долгих лет одиночества она снова обрела кого-то, кого смогла полюбить.

Но, как всегда, ее мысли возвратились к музыке. Она принялась нащупывать ноты одной из прелюдий Шопена, но безуспешно. Она удивилась, а потом вспомнила, что играла в церкви на органе; вспомнила незнакомца, заговорившего с ней. Она решила, что оставила свои ноты в стопке органных произведений.

В прихожей она нашла свой плащ и трость, затем вышла из дома.

Дождь пошел с новой силой, когда отец Да Коста торопливо пересек двор и открыл дверцу ризницы. Он надел стихарь, набросил на плечи фиолетовую накидку и направился на исповедь.

Он опоздал, но это не имело особого значения. В этот час желающих исповедоваться было немного, разве что несколько служащих из квартала, для которых эта церковь была удобна. Ему случалось в таких случаях ждать без дела в течение положенного часа, и никто не приходил.

В церкви было холодно и пахло сыростью, потому что не было способов ее обогреть. Какая-то молодая женщина ставила свечку Пресвятой Деве, и, проходя, священник различил в темноте еще двоих, — они ждали у исповедальни.

Он вошел туда, прочитал короткую молитву и устроился на своем месте. Он никак не мог собраться с мыслями, выбитый из колеи случившимся на кладбище.

С другой стороны решетки хлопнула дверца, и женщина принялась говорить. Он попытался вернуться к действительности и вникнуть в ее слова. Грех ее был невелик. Обычные проблемы мещан. В основном это касалось незначительных обманов.

Следующая была юной девушкой. Вероятно, это она ставила свечку Деве Марии. Она начала нерешительно. Тоже банальная история. Гнев, неблагочестивые мысли, обман. И на мессу она не ходила три месяца.

— Это все? — спросил он, когда она замолчала.

Естественно, это было не все, и последовало продолжение. Связь с патроном, который был женат.

— Сколько времени это длится? — спросил Да Коста.

— Вот уже три месяца, отец мой.

В течение этого времени она и не посещала мессу.

— Этот мужчина был с вами в интимной близости?

— Да, отец мой.

— Сколько раз?

— Дважды или трижды в неделю. В конторе. Когда все уходят.

В ее голосе звучали уверенные нотки, она успокоилась. Конечно, такие признания обычны, но в данном случае здесь было нечто другое.

— У него есть дети?

— Трое, отец мой... Что я могу поделать?

— Выход прост. Он напрашивается сам собой. Оставьте эту работу, найдите другую. Изгоните его из своих мыслей.

— Не могу.

— Почему? — спросил он и прибавил сурово: — Это оттого, что вы испытываете удовольствие?

— Да, отец мой, — ответила она просто.

— И вы не хотите, чтобы все кончилось?

— Я не могу!

Она была уверена в себе, слишком уверена, но теперь в ее голосе чувствовалась паника.

— Так почему же вы здесь?

— Вот уже три месяца я не была на мессе, отец мой.

Теперь он понял все. Все было так просто, так по-человечески грустно.

— Понимаю, — сказал он. — Несмотря ни на что вы не можете обойтись без Бога.

Она тихонько заплакала.

— Мы теряем время, отец мой, потому что я не могу обещать, что порву с ним, ведь моя плоть пересилит мой разум, стоит нам встретиться. На все воля Божья. И если бы я дала клятву, я обманула бы Господа, как и вас, а мне этого не хочется.

Сколько же на свете людей столь близких к Богу? Отец Да Коста был поражен. Он глубоко вздохнул, чтобы убрать ком в горле, который душил его. Затем он сказал четким, уверенным голосом:

— Да простит тебя Господь наш, Иисус Христос, и я прощаю тебе вину твою данной мне властью и согласно твоим просьбам. И так отпускаю тебе грехи во имя отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Последовала пауза, затем она сказала:

— Но я не могу обещать больше с ним не встречаться!

— А я и не требую этого. Если ты считаешь, что должна что-то сделать — смени работу, вот все, о чем я прошу. Остальное — в руках Божьих.

На этот раз пауза была длиннее, и он уже не надеялся услышать хороший ответ, но она глубоко вздохнула, успокоив его словами:

— Хорошо, отец мой, я обещаю.

— Вот и отлично. Вечерняя месса начинается в шесть. Обычно у нас бывает человек пятнадцать-двадцать. Вы будете желанной гостьей.

Дверца хлопнула, когда девушка вышла, а он остался сидеть на своем месте, чувствуя опустошенность. Он сказал то, что следовало, поступил так, как подобало, почти не надеясь на успех. Время рассудит, кто был прав.

Ему было приятно снова почувствовать себя приносящим пользу. Дверца снова раскрылась, с другой стороны решетки послышался шорох.

— Благословите меня, отец мой, ибо я согрешил.

Голос был незнакомый. Низкий. С ирландским акцентом. Безо всякого сомнения перед Да Костой находился образованный человек.

— Благослови вас Господь, наш, Иисус Христос, и да поможет он вам исповедаться в грехах ваших.

Человек нерешительно помолчал, затем произнес:

— Отец мой, может ли так случиться, что то, что я вам сейчас расскажу, станет известно другим лицам?

Да Коста выпрямился:

— Никоим образом. Тайна исповеди священна.

— Прекрасно. Так покончим с этим. Сегодня утром я убил человека.

Священник был поражен.

— Убили человека? — выдохнул он. — То есть задумали убийство и осуществили его?

— Совершенно верно.

Охваченный внезапным страшным предчувствием, отец Да Коста приник к решетке, стараясь разглядеть в темноте лицо говорившего. В этот момент с другой стороны вспыхнула спичка, и священник второй раз в этот день посмотрел в глаза Мартина Фэллона.