Женевьева наклонилась вперед.
      — Когда мы были детьми, вы обычно останавливали машину здесь, у кафе на площади, чтобы мы могли поесть мороженого. Им управляли старина Дантон с дочерью. Он все еще здесь?
      — Его расстреляли в прошлом году за то, что боши называют "террористической деятельностью". Его дочь в тюрьме в Амьене. Недвижимость конфисковали, а потом продали. Ее купил Комбу.
      — Папаша Комбу? Но я не понимаю…
      — Все просто. Как многие другие, он сотрудничает с ними и по ходу дела урывает кусок и для себя. Они питаются телом Франции, такие, как он. Как я уже сказал, ма-амзель, здесь все изменилось.
      На полях работали женщины, но, когда они проезжали по деревне, улицы показались Женевьеве странно пустынными.
      — Не очень-то много людей вокруг.
      — Самых крепких отправили в трудовые лагеря в Германию. На фермах работают женщины. Они бы забрали и такого старого пса, как я, с одним глазом и все такое прочее, если бы не графиня.
      — И она ничего не смогла сделать для остальных?
      — Она делает все, что может, ма-амзель, но во Франции сегодня это очень трудно. Да вы сами почувствуете это очень быстро.
      Они проехали поворот дороги и тут же увидели черный «мерседес» у бровки. Капот был поднят, солдат ковырялся в моторе. Рядом с ним стоял офицер и курил сигарету.
      — Господи Боже, это Райсшлингер, — пробормотал Рене, когда офицер повернулся и поднял руку. — Что мне делать?
      — Остановиться, конечно, — спокойно ответила Женевьева.
      — Анн-Мари к нему ничего не испытывает, кроме презрения, ма-амзель, и не скрывает этого.
      — А он заводится от этого еще больше?
      — Именно так.
      — Хорошо. Посмотрим, как я справлюсь, ладно?
      Женевьева открыла сумочку, достала вальтер, который ей дал Крэйг, и сунула его в правый карман пиджака. Машина медленно остановилась, и, когда Райсшлингер подошел, Женевьева опустила стекло.
      Он выглядел точно так же, как на фотографии. Светлые волосы, узкие глаза под тульей фуражки, злобное лицо, так что мундир СС ничего не добавлял к его внешнему виду. Он улыбался, и от этого выглядел еще более неприятным, чем обычно.
      — Мадемуазель Треванс, мне очень повезло, — сказал он по-французски.
      — Разве? — холодно бросила Женевьева. Он указал на свою машину.
      — Топливный насос барахлит, и этот никудышный шофер никак не может его исправить.
      — Ну и?.. — продолжила вошедшая в роль Женевьева.
      — В этих обстоятельствах мне остается только просить вас подвезти меня.
      Она выдержала паузу, и просьба Райсшлингера повисла в воздухе, отчего его желтоватые щеки начали медленно наливаться краской, потом небрежно бросила:
      — Что ж, представитель расы господ показал свою власть. Что мне остается, кроме как сказать "да"?
      Она откинулась назад и подняла стекло. Райсшлингер бегом обогнул машину, вскарабкался на сиденье рядом с ней, и Рене тронул машину с места.
      Она достала новую сигарету, и Райсшлингер с готовностью щелкнул зажигалкой.
      — Полагаю, вы хорошо провели время в Париже? — Его французский был бы даже неплох, если бы не ужасный акцент.
      — Не очень хорошо, — ответила она. — Обслуживание теперь отвратительное, и потом кто-нибудь все время останавливает вас и обыскивает, что очень неприятно. Как будто вам, солдатам, все время нужно во что-то играть.
      — Ма-амзель, смею вас уверить, это действительно необходимо. Мои товарищи по СС в Париже добились серьезных успехов, выслеживая террористов.
      — Неужели? Так почему же все эти солдаты до сих пор так и не справились с движением Сопротивления?
      — Вы не понимаете наших трудностей.
      — Сказать по правде, мне и не хочется в них разбираться. Неинтересно.
      Он явно разозлился, но она наградила его одной из тех очаровательных улыбок, которыми славилась ее сестра, и обрадовалась, увидев, как он проглотил грубость, готовую сорваться с языка.
      — Как там генерал? — спросила она. — Здоров, я надеюсь?
      — Да, насколько мне известно.
      — А майор Прим?
      — Штандартенфюрер со вчерашнего дня.
      — Полковник? Вот это мило, — рассмеялась она. — Он относится к себе слишком серьезно, но профессионал, это следует признать.
      Райсшлингер помрачнел.
      — Если кто-то другой делает за него основную работу. — Раздражение сделало его несдержанным.
      — Да, вам это, должно быть, сильно досаждает. Почему бы вам не попросить другое назначение? Сдается мне, что Россия очень подошла бы. Много чести и славы сколько угодно!
      Она наслаждалась, чувствуя, что действовала в нужной тональности, потому что Райсшлингер, безусловно, принял ее за Анн-Мари Треванс. Ей казалось теперь, что встреча с ним — самая большая удача.
      — Я с радостью отправлюсь туда, куда фюрер захочет послать меня, — ответил напыщенно Райсшлингер.
      В этот момент Рене был вынужден бросить машину в сторону, чтобы не задавить женщину, которая вела вдоль дороги корову на привязи. Женевьеву отбросило в угол, Райсшлингера прижало к ней, и она вдруг почувствовала его руку на своем колене.
      — С вами все в порядке, ма-амзель? — Его голос охрип, рука крепче сжала колено.
      Она холодно произнесла:
      — Будьте любезны, уберите руку, Райсшлингер, иначе я буду вынуждена высадить вас из машины.
      Они подъезжали к поселку Довиньи, и Рене, почувствовав напряженность, направил машину к обочине. Райсшлингер, который зашел уже слишком далеко, чтобы так просто остановиться, сдвинул руку еще выше.
      — Что вы о себе воображаете? — спросил он развязным тоном. — Неужели я так уж плох, а? Я покажу вам, что как мужчина я ничуть не хуже вашего Прима, в любой день недели.
      — Ничего вы никому не докажете, — ответила она. — Полковник — джентльмен. Честно говоря, Райсшлингер, как мужчина вы уступаете даже мне.
      — Ты, надменная сука! Я тебе покажу…
      — Ничего ты не покажешь… — Она рывком вытащила из кармана вальтер, плавным движением, как учил Крэйг, сняла его с предохранителя и сунула дуло пистолета ему в бок. — Вон из машины!
      Машина остановилась, Рене заглушил двигатель. Райсшлингер отшатнулся от нее, выпучив от страха глаза, судорожно открыл дверь и вывалился из машины. Женевьева захлопнула дверцу, и Рене быстро нажал на газ. Она оглянулась и увидела Райсшлингера, стоявшего на обочине и выглядевшего очень беспомощно.
      — Хорошо я действовала? — спросила она Рене.
      — Ваша сестра гордилась бы вами, ма-амзель.
      — Ну и хорошо. — Она откинулась на сиденье и закурила "Житан".
      Они миновали вершину холма, и Женевьева увидела его среди деревьев у подножия гор. Замок Вуанкур, серый и безмолвный в лучах утреннего солнца. Обитель благородства, пережившая религиозные войны, революцию, выстоявшая в тяжелые дни, которых было много. Еще в детстве, когда бы она ни возвращалась сюда, в ней всегда возникало это чувство покоя. Чувство полного счастья при одном виде этого дома.
      На какой-то момент он скрылся из виду, пока они ехали по узкой дороге среди клонящихся друг к другу сосен, но потом, когда они начали подниматься по склону, он возник снова, уже над ними, словно крепость за этими серыми стенами, застывшими в ожидании встречи.
      Ворота были открыты, но въезд перегораживал шлагбаум. Деревянная сторожевая будка находилась сразу за воротами, рядом стоял часовой с автоматом. Это был совсем мальчик, хоть и в эсэсовском мундире. Он склонился к окну и нерешительно сказал на плохом французском языке:
      — Документы.
      — Но я здесь живу, — сказала Женевьева, и он совершенно растерялся. — Разве вы не знаете меня?
      — Извините ма-амзель, но у меня приказ. Я должен проверить ваши документы.
      — Хорошо, — сказала она. — Я сдаюсь. Я английская шпионка и приехала сюда, чтобы взорвать этот замок.
      Спокойный голос человека, говорившего по-немецки, вдруг вклинился в беседу.
      Она не поняла ни слова, зато часовой понял и бросился поднимать шлагбаум. Женевьева повернулась к офицеру, появившемуся из-за будки. Это был полковник СС в серовато-зеленой форме парашютиста-десантника, с Рыцарским крестом на шее и эмблемой "мертвая голова" на фуражке, сиявшей в лучах утреннего солнца. Ей не пришлось спрашивать Рене, кто это.
      — Макс, как мило с вашей стороны!
      Макс Прим открыл дверцу и сел в машину.
      — Поезжайте, — бросил он Рене. Он перешел на французский: — Между прочим, этот мальчик всего три дня здесь. — Он поцеловал ей руку. — Я никогда не мог понять, почему вы испытываете удовольствие, издеваясь над моими солдатами. Это плохо влияет на их моральный дух. Райсшлингеру это очень не нравится.
      — Сейчас он об этом не думает, — прокомментировала Женевьева. — У него другие проблемы.
      Ярко-синие глаза полковника мгновенно посерьезнели.
      — Объяснитесь.
      — Его машина сломалась около Пуажо. Я подвезла его.
      — Да? Так где же он?
      — Я высадила его на окраине Довиньи. Не знаю, где он учился, но в программу явно не входило умение вести себя в обществе дам.
      Его губы улыбались, но глаза остались холодными.
      — И он спокойно вышел? Райсшлингер? И вы хотите, чтобы я в это поверил?
      — Мне пришлось слегка припугнуть его вот этой штукой. — Она вытащила свой вальтер, и Прим взял его.
      — Но это немецкое боевое оружие. Где вы раздобыли его?
      — У одного милого бармена в Париже. Подобные вещи легко достать на черном рынке, а девушке нужно уметь защитить себя в наши дни.
      — Так вы говорите, в Париже?
      — Не ждите, что я скажу вам название бара. Прим, не торопясь, взвесил пистолет на руке и протянул его Женевьеве, которая поспешила убрать его в свою сумочку.
      — Стало быть, вам понравилась поездка? — спросил он.
      — Не совсем. Париж совсем не тот, каким был.
      — А в поезде?
      — Безобразно.
      — Разве?
      В его голосе была непонятная ирония, и она бросила на него быстрый неуверенный взгляд из-под ресниц, не понимая, в чем дело. Они остановились возле главной лестницы. Прим подал ей руку, а Рене обошел машину и достал ее вещи из багажника.
      — Я возьму их, — сказал Прим.
      — Вы действительно самоуничижаетесь сегодня, — съязвила Женевьева. — Полковник СС с чемоданом в каждой руке, словно слуга в гостинице? Мне бы сейчас фотоаппарат. В Париже этому ни за что не поверили бы. Спасибо, между прочим.
      — Один из источников нашей силы, — ответил он, — состоит в том, что для мужчин, которые служат в СС, нет ничего невозможного.
      Он двинулся вверх по лестнице.
      — Я больше не нужен мадемуазель? — громко спросил Рене и быстро прошептал: — Помните, ваша спальня в Розовой комнате. Спальня графини рядом.
      Напоминать об этом не было необходимости, ведь они тщательно изучили расположение всех помещений в замке еще в Холодной гавани. Рене был напуган, Женевьева видела это: на лбу у него выступили бисеринки пота.
      — Ничего не нужно, спасибо, Рене, — ответила она, повернулась и пошла вверх по ступенькам вслед за Примом.
      Прим поднялся наверх и остановился, слушая, как часовые щелкают каблуками, приветствуя его. Через минуту появился Райсшлингер.
      — Райсшлингер! — окликнул его Прим.
      — Да, полковник? — Райсшлингер посмотрел на него.
      — Зайдите в мой кабинет! Сейчас же! Райсшлингер с видом мученика исчез в коридоре.
      Прим медленно спустился вниз, достал сигарету и пошел следом. Когда он вошел в кабинет, молодой гауптштурмфюрер стоял у его стола. Прим закрыл дверь.
      — Я слышал, вы снова были "плохим мальчиком"? Райсшлингер выглядел мрачным:
      — Я не понимаю, что вы имеете в виду.
      — Мадемуазель Треванс. У меня такое ощущение, что вы не очень-то старались выглядеть джентльменом.
      — У нее был пистолет, штандартенфюрер. Вальтер.
      — Воспользоваться которым вы ее спровоцировали?..
      — Наказанием гражданскому лицу, владеющему оружием, является расстрел, как хорошо известно штандартенфюреру.
      — Райсшлингер, — терпеливо произнес Прим. — В этом деле есть "шестерни внутри шестерен". Это проблемы, о которых вы ничего не знаете. Другими словами, занимайтесь своим делом.
      Но Райсшлингер, которому отказала выдержка, раздраженно выпалил:
      — Ну, то, что мадемуазель Треванс — ваша «проблема», мне теперь совершенно ясно, штандартенфюрер!
      Прим вдруг стал подчеркнуто спокойным, его надменное лицо испугало Райсшлингера. Полковник подошел к нему вплотную и застегнул пуговицу на плаще молодого офицера.
      — Неосторожно, Райсшлингер. Не сработает. Я не потерплю, чтобы один из моих офицеров служил плохим примером для остальных. — Он обошел вокруг стола и взял какое-то письмо с подноса для документов. — Это запрос из Берлина. Весьма тревожный. В батальонах СС в России катастрофически не хватает офицеров. Они спрашивают, можем ли мы прислать кого-нибудь.
      У Райсшлингера пересохло в горле.
      — Штандартенфюрер? — прошептал он.
      — Незавидное назначение, поскольку наша армия там отступает.
      — Сожалею, господин полковник, я не имел в виду… — пробормотал Райсшлингер.
      — Я прекрасно знаю, что вы имели в виду! — Внезапно лицо Прима стало дьявольски жестоким. — Если вы еще хоть раз позволите себе разговаривать со мной таким образом, если вы сделаете еще хоть шаг в сторону… — Он потряс запросом из Берлина.
      Лицо Райсшлингера стало пепельно-серым.
      — Да, господин…
      — Теперь вон отсюда! — Молодой человек опрометью кинулся к двери. Прим продолжил: — Еще одно, Райсшлингер.
      — Штандартенфюрер?
      — Если вы будете вести себя с мадемуазель Треванс подобным образом, я просто расстреляю вас.
      Сидя в кресле-качалке на балконе Розовой комнаты, Женевьева без всякой видимой причины вспомнила, как однажды, когда ей было всего четырнадцать лет, она, спрятавшись на лестничной площадке, наблюдала за гостями Гортензии на балу, хотя им с сестрой полагалось давно быть в постели. Анн-Мари как-то узнала, что самый красивый молодой человек на балу одновременно и один из самых богатых женихов Франции. Тогда она сказала: "Я выйду за него замуж, когда вырасту, если окажется, что у меня недостаточно денег. Мы были бы идеальной парой. Он светловолосый, а у меня волосы темные!"
      Женевьева поверила ей. Слова сестры звучали в ее памяти долгие годы, но однажды она вдруг поняла, что Анн-Мари обязательно должна была измениться, как изменилось все в жизни. Девочка, которую она помнила с детства, которую видела в последний раз несколько лет назад, должна была стать другой. Должна была. Над всем этим следовало задуматься.
      Женевьева всегда опасалась быть «проглоченной» Анн-Мари, у нее было странное чувство, будто она вообще не должна была родиться. Сидя в кресле и размышляя теперь обо всем этом, она видела, что между ними всегда существовал некий антагонизм. Как будто каждая из них возмущалась, что у нее есть сестра.
      Странно, что это тихое место вызывало у нее такие мысли! Вдруг Женевьеве почудилось какое-то движение в комнате. Она встала и вошла. Черное платье, белый фартук, темные чулки и туфли — образцовая служанка. Мариза склонилась над ее чемоданами.
      — Оставь их! — резко сказала Женевьева. Ее голос прозвучал сердито, потому что она сама была напугана. Ведь эта девушка близко знала ее, и Женевьеве предстояло выдержать экзамен. — Я хочу спать, — добавила она. — Поезд был ужасный. Ты можешь распаковать потом.
      На мгновение ей показалось, что она заметила ненависть в темных глазах Маризы, и ей захотелось узнать, чем Анн-Мари могла заслужить такое чувство.
      — Может быть, мне приготовить горячую ванну для мадемуазель? — предложила Мариза.
      — Потом, девочка. — Она закрыла за горничной дверь и прислонилась к косяку, руки ее дрожали. Еще один барьер взят. Она взглянула на часы: полдень. Пришло время испытать судьбу с львицей в ее логове. Она разгладила юбку, открыла дверь и вышла.

Глава 11