Сразу за деревней находился холм, странное место, обозначенное на картах как древний форт. Женевьева Треванс очень любила этот холм. С его гребня она могла сидя наблюдать за прибоем, набегавшим на коварные отмели, и только морские птицы были рядом с ней.
      Она взобралась туда после завтрака, чтобы нанести прощальный визит. Накануне вечером она спокойно констатировала, что опять здорова, а налеты на Лондон, по сообщениям «Би-би-си», участились. В госпитале, конечно, каждая пара рук на счету.
      Стояла чудная мягкая погода, какая бывает только в Северном Корнуолле и нигде больше, небо синее, на море легкие волны. Впервые за несколько месяцев она чувствовала внутренний покой; расслабленная и радостная, она повернулась и поглядела вниз, на деревню. Ее отец работал в саду старого дома приходского священника. Потом она вдруг заметила машину. Во время войны, когда горючее строго ограничено, это означает приезд либо доктора, либо полиции. Но когда машина подъехала ближе, Женевьева с удивлением поняла по ее цвету, что это военный автомобиль.
      Машина остановилась у калитки дома священника, и из нее вышел человек в форме. Женевьева сразу побежала вниз. Она видела, как ее отец выпрямился, положил лопату и пошел к калитке. Они обменялись парой слов с человеком в форме, пошли по тропинке и вошли в дом.
      Ей понадобилось не больше трех минут, чтобы добраться до подножия холма. Когда она спустилась вниз, парадная дверь открылась, из нее вышел отец и пошел ей навстречу. Они встретились у калитки.
      Его лицо было ужасно напряжено, взгляд совершенно остекленевший.
      Она взяла его руку:
      — В чем дело? Что случилось?
      Его глаза остановились на ней на какое-то мгновение, и он отпрянул, как будто испугавшись.
      — Анн-Мари, — сказал он хрипло. — Она мертва. Анн-Мари умерла. — Он кинулся мимо нее к церкви. Почти бегом, нелепо прихрамывая, он миновал кладбищенский двор и крыльцо. Тяжелая дубовая дверь закрылась за ним с гулким ударом.
      Небо было по-прежнему голубое, грачи громко перекликались на деревьях за церковью. Ничего не изменилось, но все сразу стало другим. Женевьева стояла, словно окоченев. Никаких чувств, пустота.
      Сзади послышались чьи-то шаги.
      — Мисс Треванс?
      Она медленно повернулась. Форма на человеке была американская — расстегнутый плащ, накинутый поверх оливково-зеленого мундира. Майор, несколько орденских планок на груди. Их было удивительно много для такого молодого человека. Фуражка, надетая слегка набекрень, ладно сидела на золотистых волосах, в которых играли красноватые отблески. Гладкое, очень спокойное лицо, глаза холодного серого цвета, как Атлантический океан зимой. Он уже собирался заговорить, но внезапно закрыл рот, как будто онемев.
      — Вы, кажется, принесли нам плохие вести, майор? — спросила она.
      — Майор Осборн, — он откашлялся. — Крэйг Осборн. Боже, мисс Треванс, мне вдруг показалось, что я вижу привидение.
      Она повесила его плащ в гостиной и открыла дверь в кабинет.
      — Проходите сюда. Я попрошу экономку приготовить нам чаю. Кофе, боюсь, нет.
      — Вы очень добры.
      Она заглянула на кухню:
      — Приготовьте нам чаю, миссис Трембат. У меня гость. Папа в церкви. Боюсь, мы получили плохие новости.
      Экономка отошла от раковины, вытирая руки о фартук: высокая худощавая женщина с сильным лицом, типичная корнуоллка, очень спокойная, с проницательными голубыми глазами.
      — Анн-Мари, да?
      — Она мертва, — сказала Женевьева тусклым голосом и закрыла дверь.
      Когда она вошла в кабинет, Крэйг стоял у камина, разглядывая детский снимок Анн-Мари и Женевьевы.
      — Почти нельзя отличить уже тогда, — сказал он. — Это невероятно!
      — Вы, кажется, знали мою сестру?
      — Да, я встретил ее в 1940-м, в Париже. Я был журналистом, мы стали друзьями. Я знал, что ее отец англичанин, но, честно говоря, она никогда не упоминала о вас. Ни малейшего намека на то, что у нее есть сестра.
      Женевьева Треванс ничего не ответила ему. Она села в кресло у камина и спокойно спросила:
      — Вы приехали издалека, майор?
      — Из Лондона.
      — Долгая дорога.
      — Но несложная. Почти никакого движения на дорогах теперь.
      Последовала неловкая пауза, почти невыносимая, и Женевьева спросила:
      — Как умерла моя сестра?
      — В авиакатастрофе, — ответил Крэйг.
      — Во Франции?
      — Да…
      — Откуда вы знаете? — удивилась девушка. — Ведь Франция оккупирована.
      — У нас свои каналы связи. У людей, на которых я работаю.
      — А кто они такие?
      Дверь открылась, и вошла миссис Трембат с подносом, который она аккуратно поставила на маленький столик. Кинув быстрый взгляд на Осборна, она вышла из кабинета. Женевьева разлила чай.
      — Должен сказать, что вы очень хорошо держитесь, — отметил он.
      — А вы только что ухитрились не ответить на мой вопрос, но это неважно. — Она передала ему чашку. — Мы с сестрой никогда не были близки.
      — Разве это не странно для близнецов?
      — Она уехала жить во Францию в 1935-м, когда умерла мама. Я осталась с отцом. Все очень просто. Теперь давайте начнем с самого начала. Так на кого вы работаете?
      — ОСС — Отдел стратегической службы, — ответил он. — Это довольно специфическая организация.
      Она заметила странную деталь в его одежде. На правом рукаве была эмблема с изображением крыльев с буквами СФ в середине (позже она узнала, что это означает Специальные формирования), а ниже — крылья английских парашютистов.
      — Коммандос?
      — Нет. Большую часть времени наши люди вообще не носят форму.
      — И вы пытаетесь убедить меня в том, что моя сестра ввязалась в подобные штучки?
      Он достал пачку сигарет и предложил ей. Она отрицательно покачала головой.
      — Я не курю.
      — А мне можно?
      — Сколько угодно.
      Он закурил, поднялся и подошел к окну.
      — Я встретил вашу сестру весной 1940-го. Я работал для журнала «Лайф». Она занимала весьма высокое социальное положение тогда, но это вам известно.
      — Да.
      Он напряженно глядел в сад.
      — Я сделал очерк о замке Вуанкур, который по разным причинам не был опубликован, но это означало, что мне нужно было взять интервью у графини…
      — У Гортензии?
      Он обернулся с кривой улыбкой на лице.
      — Настоящая леди. Она тогда только что потеряла четвертого мужа, полковника артиллерии, его убили на фронте.
      — Да, я знаю. А моя сестра?
      — О, мы стали… — Крэйг выдержал паузу, — хорошими друзьями. — Он вернулся к камину и сел. — А потом немцы взяли Париж. Я представлял нейтральную страну, и они поначалу не трогали меня, но потом я, по их мнению, связался не с теми людьми, так что мне пришлось быстро смываться. Я приехал в Англию.
      — Что произошло, когда вы вступили в этот ваш ОСС?
      — Я попал туда не сразу. Америка в то время еще не была в состоянии войны с Германией. Сначала я работал на аналогичную английскую организацию — ИСО. Можно сказать, та же работа. Я перешел к своим позже.
      — А как моя сестра оказалась втянутой в эти дела?
      — Высшее немецкое командование стало использовать имение вашей тетушки. Генералы, адмиралы, разные бонзы — в общем, люди их круга приезжали туда на несколько дней отдохнуть или на совещание.
      — А Анн-Мари и моя тетка?
      — Им разрешили остаться, ведь они вели себя лояльно; для пропаганды было хорошо, когда графиня де Вуанкур и ее племянница играли роль хозяек.
      Женевьева вдруг рассердилась:
      — И вы ждете, что я этому поверю? Чтобы Гортензия де Вуанкур позволила кому-то использовать себя таким образом?!
      — Помолчите минуту и дайте мне все вам объяснить, — сказал Крэйг. — Вашей сестре было разрешено ездить в Париж, когда ей этого хотелось. Там она связалась с людьми из Сопротивления. Она предложила нам свои услуги, и, надо сказать, она находилась в очень выгодной ситуации.
      — Значит, она стала агентом… — тихо проговорила Женевьева.
      — Вас это не удивляет, как я вижу?
      — Меня — нет. Возможно, она делала вашу работу в свойственной ей изящной манере.
      — Война, — тихо заметил Крэйг Осборн, — ни в коей мере не является изящным занятием. То, чем занималась ваша сестра, трудно охарактеризовать этим словом, если помнить, что сделали бы с ней немцы, если бы поймали.
      — Думаю, я должна сказать вам, что работаю сестрой в госпитале св. Варфоломея в Лондоне, майор, — сказала Женевьева. — Десятый военный госпиталь. В последнюю неделю моего дежурства к нам поступил один из ваших мальчиков, стрелок «летающей крепости», и нам пришлось ампутировать то, что осталось от его рук. Не надо объяснять мне, что такое война. Я имела в виду нечто совсем иное. Если вы знали мою сестру так хорошо, как говорите об этом, я уверена, что вы поняли меня.
      Крэйг не ответил, он встал и начал быстро ходить взад и вперед по комнате.
      — Мы получили информацию о специальном совещании, которое немцы собираются провести в замке. Очень важное, настолько важное совещание, что нашим людям потребовалась встреча с Анн-Мари. Она сказала, что отправляется в Париж, и отсюда направили специальный самолет, «лизандр», чтобы доставить ее в Англию для получения инструкций, а потом отправить обратно.
      — Разве это так просто?
      — Это делается все время. Регулярное челночное сообщение. Я сам так летал несколько раз. Предполагалось, что она доберется на машине до Сен-Мориса, чтобы сесть в поезд до Парижа. На самом деле машину припрятали, а ее довезли на тракторе прямо до поля, на которое должен был приземлиться «лизандр».
      — И что произошло?
      — По сведениям людей из Сопротивления, они были сбиты немецким ночным истребителем, не успев даже набрать высоту. Кажется, самолет взорвался мгновенно.
      — Понятно, — ответила Женевьева.
      Он перестал метаться по комнате и зло бросил ей:
      — Вам не жаль ее? Вам вообще все равно?
      — Когда мне было тринадцать лет, майор Осборн, — ответила Женевьева, — Анн-Мари сломала мне большой палец на правой руке в двух местах. — Она подняла палец. — Видите, он до сих пор слегка изогнут. Она сказала, что хочет выяснить, какую боль я способна вытерпеть. Она использовала щипцы для раскалывания орехов старого образца, те, что сжимаются очень крепко. Она сказала, что я не должна кричать, как бы ни было больно, потому что я — де Вуанкур.
      — Боже мой! — прошептал Крэйг.
      — И я не кричала. Я просто упала в обморок, когда боль стала невыносимой, но палец был уже сломан.
      — И что было дальше?
      — А ничего. Просто шалость, которая плохо кончилась, вот и все. Когда дело доходило до отца, сестра никогда не делала ошибок. — Она налила себе еще чаю. — Между прочим, что вы сообщили отцу?
      — Я просто сказал, что, по сведениям нашей разведки, ваша сестра погибла в тяжелой автокатастрофе.
      — Но почему вы рассказали правду мне, а не ему?
      — Потому что вы выглядели человеком, который сможет это вынести, а он — нет.
      Она мгновенно поняла, что он лжет, но в этот момент мимо окна прошел отец. Она встала.
      — Я должна посмотреть, как он.
      Когда она открыла дверь, Крэйг сказал:
      — Это не мое дело, конечно, но мне кажется, что он меньше всего хотел бы видеть вас сейчас. — Его слова причинили ей боль, настоящую боль, потому что в душе она понимала, что он прав. — Видя вас, он будет страдать еще больше, — сказал он осторожно. — Каждый раз он на мгновение будет воображать, что это она.
      — Он будет надеяться, что это она, майор Осборн, — поправила его Женевьева. — Ну и что вы можете предложить?
      — Я собираюсь в Лондон, сейчас еду… И тут Женевьева поняла.
      — Так вот почему вы здесь? Вы приехали именно за мной?
      — Да, мисс Треванс.
      Она вышла, оставив его сидеть у камина.
      Ее отец снова работал в саду, выдирая траву и бросая ее на тележку. Солнце сияло, небо было синее. Все тот же прекрасный мягкий день, будто ничего не случилось.
      Он выпрямился и спросил:
      — Ты уедешь после обеда поездом из Пэдстоу?
      — Я думала, ты захочешь, чтобы я осталась на время. Я могу позвонить в госпиталь, объяснить, попросить, чтобы мне продлили отпуск.
      — Разве это что-нибудь изменит? — Он раскуривал свою трубку, его руки слегка дрожали.
      — Нет, — ответила Женевьева устало. — Думаю, что нет.
      — Тогда чего ради оставаться? — И он вернулся к прополке.
      Она прошлась по своей маленькой спальне, проверяя, все ли собрала, и остановилась у окна, наблюдая, как отец работает в саду. Может быть, он любил Анн-Мари больше оттого, что ее не было рядом? Или было что-то еще? Она никогда не чувствовала себя своей в семье. Единственным человеком, к которому она питала искренние чувства, была тетя Гортензия, но она — особый случай.
      Женевьева открыла окно и обратилась к отцу:
      — Майор Осборн собирается сейчас в Лондон. Он предлагает мне ехать с ним.
      Отец взглянул на нее.
      — Как мило с его стороны. Я бы на твоем месте воспользовался приглашением. — И он вернулся к своим грядкам. Сейчас он выглядел на двадцать лет старше, чем час назад. Как будто он ложится в одну могилу со своей любимой Анн-Мари. Она закрыла окно, в последний раз окинула взглядом свою комнату, взяла чемоданчик и вышла. Крэйг Осборн сидел на стуле возле двери. Он встал и, не говоря ни слова, взял ее чемоданчик. Из кухни вышла миссис Трембат, вытирая руки о передник.
      — Я уезжаю, — сказала Женевьева. — Береги его.
      — Разве я не делала этого всегда? — Она поцеловала Женевьеву в щеку. — Ступай, девочка. Твое место не здесь, оно никогда не было твоим.
      Крэйг подошел к машине и положил ее вещи на заднее сиденье. Она глубоко вздохнула и подошла к отцу.
      — Я не знаю, когда снова смогу приехать. Я напишу. Он крепко сжал ее в объятиях и быстро отвернулся.
      — Возвращайся в свой госпиталь, Женевьева. Помогай тем, кому еще можно помочь.
      Она пошла к машине молча, испытывая странное чувство освобождения от того, что отец так отверг ее. Крэйг помог ей забраться в машину, закрыл дверцу, сел за руль и включил зажигание.
      Через некоторое время он спросил:
      — Как дела?
      — Вы бы сочли меня сумасшедшей, если бы я сказала, что впервые за многие годы я чувствую себя свободной? — ответила она.
      — Нет, зная вашу сестру, как знал ее я, после всего того, что я увидел сегодня утром, я бы сказал, что все это очень символично.
      — Ну и насколько же хорошо вы ее знали? — спросила Женевьева. — Вы были любовниками?
      Крэйг криво усмехнулся:
      — Вы ведь не ждете от меня ответа, правда?
      — И все-таки?
      — Черт возьми, не знаю! Слово «любовник» в нашем случае неуместно. Анн-Мари никогда никого не любила, кроме себя.
      — Верно, но мы говорим не об этом. Меня интересует физическая сторона, майор.
      Он рассердился на мгновение, щека его слегка дернулась.
      — Ладно, мисс, я спал с вашей сестрой один или два раза. Вам от этого легче?
      Она отвернулась и следующие десять миль они проехали молча. Потом он достал пачку сигарет.
      — Эти штуки иногда бывают полезны.
      — Нет, спасибо.
      Он закурил, слегка приоткрыв окно.
      — Ваш отец необычный человек. Сельский врач, но, как я прочитал на табличке, член Королевской коллегии хирургов.
      — Вы что, пытаетесь убедить меня, что не знали этого, когда приехали к нам?
      — Кое-что знал, — признался он. — Не все. Ни вы, ни ваш отец не представляете себе словарного запаса той Анн-Мари, которую я знал.
      Она откинулась на сиденье, сложив руки и запрокинув голову.
      — Тревансы жили в этой части Корнуолла с незапамятных времен. Мой отец нарушил вековую семейную традицию, поступив в медицинское училище и не став моряком. Он окончил Эдинбургский университет летом 1914 года. Он действительно талантливый хирург, это пригодилось ему в полевых госпиталях Западного фронта во Франции.
      — Я представляю себе, что это было за повышение квалификации, — усмехнулся Крэйг.
      — Весной 1918-го он был ранен. Шрапнелью в правую ногу. Возможно, вы заметили, что он до сих пор хромает. В замке Вуанкур был санаторий для выздоравливающих офицеров. Вы уже поняли, что было дальше?
      — Старая сказка, — ответил он. — Но продолжайте. Это интересно.
      — Моя бабушка, по праву носившая один из самых древних титулов Франции, гордая, как Люцифер, ее старшая дочь Гортензия, ироничная, остроумная, всегда владеющая собой, и, наконец, Елена — молодая, волевая и очень, очень красивая.
      — Которая влюбилась в доктора из Корнуолла? — кивнул Крэйг. — Мне как-то не верится, что старуха могла это одобрить.
      — Вы правы, и влюбленные сбежали однажды ночью. Мой отец устроился в Лондоне, и французская родня надолго замолчала.
      — До тех пор пока Елена не родила двойняшек?
      — Именно так, — кивнула Женевьева. — Кровь, как говорится, не водица.
      — И вы начали приезжать в гости в старый замок.
      — Мама, Анн-Мари и я. Все было очень хорошо. Мы вошли в семью. Наша мама объяснила нам, чтобы мы говорили в доме только по-французски, вы понимаете.
      — А ваш отец?
      — О, его никогда не приглашали. Он успешно работал много лет. Главный хирург Гайского госпиталя, квартира на Герли-стрит.
      — И тут умирает ваша мать?
      — Верно. От пневмонии. В 1935-м. Нам было в это время по тринадцать лет. Я называю этот возраст «неуклюжим».
      — И Анн-Мари выбрала Францию, а вы остались с отцом? Что было дальше?
      — Все просто. — Женевьева пожала плечами типично французским жестом. — Бабуля умерла, а Гортензия стала следующей графиней де Вуанкур, она унаследовала этот титул по праву старшей по женской линии — в нашей семье так было принято еще со времен Шарлеманя. После нескольких замужеств Гортензии к тому же стало ясно, что у нее не будет детей.