— Искусная работа, — кивнула Гортензия. — Так, совещание будет во второй половине дня. Вечером они устраивают прием и бал, после которого Роммель вернется ночью в Париж. Это значит, что, если ты хочешь исследовать содержимое сейфа, ты должна это сделать во время бала.
— Но как?
— Я подумаю над этим, cherie. Положись на меня. — Гортензия похлопала ее по щеке. — Теперь оставь меня ненадолго. Мне нужно отдохнуть.
— Конечно. — Женевьева поцеловала ее и направилась к двери.
Когда она уже взялась за ручку, Гортензия вдруг сказала:
— И еще одно.
Женевьева повернулась:
— Да?
— С возвращением домой, моя дорогая! С возвращением!
Когда Женевьева вернулась в свою комнату, она почувствовала, как устала. В голове пульсировала боль, ее мутило. Она задернула шторы и легла на постель не раздеваясь. Значит, Мунро был с ней не слишком откровенен. В какой-то степени она могла принять его позицию, но Крэйг Осборн… Но зато она опять обрела Гортензию. За это, по крайней мере, она им благодарна.
Она проснулась, почувствовав, что Мариза осторожно трясет ее за плечо.
— Я подумала, может быть, ма-амзель захочет принять ванну перед обедом…
— Да, спасибо, — ответила Женевьева. — Мариза была явно смущена мягкостью ее тона, и Женевьева мгновенно поняла, что вышла из роли. — Давай поворачивайся, девочка! — резко бросила она.
— Да. — Мариза исчезла в ванной, и Женевьева услышала звук пущенной воды.
— Можешь распаковать вещи и прибери здесь, пока я принимаю ванну.
Она вошла, сбросила одежду на пол неопрятной кучей, как с пяти лет делала ее сестра, и погрузилась в воду. Она совсем не была уверена в Маризе, и ее волновало, готовила ли та для кого-нибудь отчеты об Анн-Мари Треванс. Девушка была красива тяжелой, спокойной красотой и явно не глупа. Она была очень вежлива и предупредительна, однако Женевьева не могла забыть тот ненавидящий взгляд ее глаз, которым она ее встретила.
Она наслаждалась горячей водой, но вдруг услышала робкий стук в дверь.
— Сейчас половина седьмого, ма-амзель. Обед сегодня в семь.
"Я опоздала. Я опоздала. Они подождут". — В какой-то момент ей захотелось отдохнуть от всех, остаться в своей комнате, изобразив усталость, но следовало принимать во внимание генерала. Чем скорее они встретятся, тем лучше.
Женевьева медленно выбралась из ванны, взяла шелковый халат, висевший за дверью, и возвратилась в спальню. Она села за туалетный столик, и Мариза сразу же начала расчесывать ей волосы. Женевьеву это всегда сильно возбуждало, но она заставила себя сидеть спокойно, как Анн-Мари.
— А что ма-амзель наденет сегодня вечером?
— Бог его знает. Я должна подумать. — Это было самое правильное решение, ведь комоды были до отказа набиты платьями на любой вкус. У сестры был собственный стиль, да и денег хватало, чтобы выдерживать его. В конце концов она скользнула в нечто шифоновое в приглушенных серых и голубых тонах, воздушное и элегантное. Туфли слегка жали, но ей придется привыкать к этому. Она взглянула на часы. Было пять минут восьмого. — Думаю, пора идти, — сказала она себе.
Мариза открыла дверь. Когда Женевьева вышла, то могла поклясться, что девчонка улыбалась сама себе.
На лестничной площадке она встретила Шанталь с подносом в руках.
— Что это? — требовательно спросила Женевьева.
— Графиня решила сегодня вечером ужинать в своей комнате. — Она, как всегда, была сердита. — Он там.
Женевьева открыла ей дверь. Гортензия сидела на одном из стульев со спинкой и подголовником у камина, одетая в великолепный китайский халат в черных и золотых тонах. Генерал Земке в роскошном мундире сидел рядом. Он выглядел весьма внушительно. Когда он повернулся и увидел Женевьеву, его лицо расплылось в приветливой улыбке, казалось, вполне искренней.
— Наконец-то, — сказала Гортензия. — Теперь, возможно, я получу немного покоя. Временами мне кажется, что я окружена одними дураками.
Земке поцеловал Женевьеве руку.
— Мы соскучились по вас.
— Ну же, убирайтесь отсюда, — нетерпеливо сказала Гортензия. Она кивком головы подозвала Шанталь с подносом. — Что у тебя здесь?
Земке улыбнулся:
— Главное достоинство всякого хорошего генерала состоит в умении вовремя ретироваться. Подозреваю, что сейчас как раз один из таких моментов. — Он открыл Женевьеве дверь, наклонил голову, и они вышли.
За обеденным столом сидели двадцать человек, в основном мужчины. Несколько женщин в вечерних платьях, которые выглядели как секретарши, да пара весьма хорошеньких девочек в мундирах с перекрещенными молниями на левом рукаве. Женский персонал службы связи из комнаты, где располагалась радиостанция. Рене предупредил о них Женевьеву. Он сказал, что они пользуются большой популярностью среди офицеров. Теперь, глядя на них, Женевьева легко поверила в это.
Макс Прим сидел напротив нее, она заметила Райсшлингера в дальнем конце стола с какими-то офицерами СС. Когда он посмотрел на нее, она прочла в них такую ненависть, что сразу вспомнила Джо Еджа. Она уже успела нажить себе врага здесь.
Двое официантов в белых перчатках обнесли гостей вином, и она вспомнила, что Анн-Мари терпеть не могла красное вино, зато способна была выпить много белого, гораздо больше, чем Женевьева. Она про себя отметила, что это «Санкер», гордость винных подвалов тетушки, которые теперь, должно быть, подверглись заметному опустошению.
Райсшлингер громко смеялся, перекрывая общий разговор. Выражение лиц его собеседников указывало на то, что его не слишком любят.
Земке наклонился к ней:
— Надеюсь, у графини завтра настроение будет получше.
— Вы знаете ее нрав не хуже меня.
— Послезавтра маршал Роммель собственной персоной посетит нас. Мы, естественно, устраиваем для него прием и бал, и, если у графини вдруг случится одна из ее мигреней… — Он пожал плечами. — Это было бы большой неудачей.
— Я понимаю, генерал. — Женевьева похлопала его по руке. — Я сделаю все, что смогу.
— Я бы не смог приказать ей быть там. Правда, — добавил он смущенно, — я бы не решился на это. Вас не было здесь в тот день, когда мы с Примом прибыли сюда… Бог мой, какие баррикады она воздвигала! Помните, Прим?
— Я мгновенно влюбился в нее, — сказал полковник.
— Со многими мужчинами это случалось, — заметила Женевьева.
Она почувствовала, что его улыбка так возбуждает ее, что она не в состоянии смотреть в его проницательные голубые глаза. Сердце билось слишком быстро, у нее было странное чувство, что он видит ее насквозь. Генерал снова заговорил:
— В тот день, когда мы приехали, вы были в деревне, насколько я помню. Ваша тетка забаррикадировала двери и долго не пускала нас. Когда мы наконец получили разрешение войти, то заметили на стенах несколько выгоревших квадратов.
— А вы пытались проникнуть в подвалы?
Он с видимым удовольствием расхохотался и до конца ужина был в отличном расположении духа. А на Женевьеве начало сказываться напряжение, связанное с необходимостью играть свою роль, и она почувствовала, что напряжение это усиливается.
— Кофе подадут в гостиную, — объявил Земке.
Возникло минутное замешательство, потом все поднялись, и она вдруг почувствовала руку Прима на своем плече.
— Можно вас на пару слов?
Ей следовало избегать его, по крайней мере пока, и она ответила:
— Может, немного позже, — и пошла к генералу.
— Дорогая, — сказал он. — Я должен представить вам вашего соотечественника, служащего в бригаде СС Шарлеманя. Он прибыл к нам лишь на сегодняшний вечер с патрулями.
Офицер поклонился ей. Она отметила его звание по нашивкам на рукаве и трехцветному шеврону в тот момент, когда он подносил ее руку к губам для поцелуя, как это умеют только французы. Это был блондин с голубыми глазами, внушительный, больше похожий на немца, чем любой из присутствующих. Он представлял невероятный контраст с Максом Примом, стоявшим в нескольких футах от нее.
— Я восхищен, мадам, — произнес он, и Женевьева отметила про себя, насколько идет ему мундир, и подумала, что сделали бы маки с этим французом в форме СС, если бы поймали его.
Земке провел ее через комнату, и они вышли через сводчатую дверь на террасу.
— Здесь лучше, — сказал он. — Свежий воздух. Сигарету?
Закуривая, Женевьева спросила:
— Вы беспокоились о совещании. Оно настолько важно?
— Сам Роммель, дорогая моя. Вы понимаете, как это серьезно?
— Есть еще кое-что, — заметила Женевьева. — Вы не согласны с ними, теперь не согласны. Дело ведь в этом?
— Вы слишком все усложняете, — сказал он. — Мы будем говорить об обороне, и я уже знаю, что думают остальные.
Это был именно тот разговор, который ей хотелось завести.
— И вы не согласны?
— Да.
— Но это лишь предварительное решение, не так ли?
— Да, но основные выводы не изменятся… Если фюрер не примет внезапно другого решения.
— Боже, как у него все просто, — небрежно произнесла она.
— Мы проиграем войну. Она дотронулась до его руки:
— На вашем месте я не говорила бы этого слишком громко.
Он держал ее за руку, опустив глаза, явно думая о чем-то своем. Она не дразнила его больше, и это удивляло ее саму. Но он был добр и несчастен, и он ей нравился, что плохо укладывалось в схему. Послышались чьи-то шаги, и она отпрянула в сторону.
— Прошу простить меня за беспокойство, господин генерал, — сказал Макс Прим, — но звонят из Парижа.
Генерал тяжело кивнул.
— Я подойду. — Он поцеловал ей руку: — Спокойной ночи, моя дорогая. — И ушел в гостиную.
Макс Прим стоял рядом.
— Фрейлейн, — произнес он сухо.
Она увидела влажный блеск его глаз и прочла в них кое-что еще. Странно, но это был гнев.
Глава 12
Спала она хорошо, без сновидений, но проснулась так внезапно, что сразу поняла: что-то заставило ее проснуться. Теперь она лежала, пытаясь разобраться, что это было. Послышались выстрелы, и она мгновенно вскочила, накинула халат и бросилась к балкону.
Кто-то что-то крикнул по-немецки, вверх взлетел какой-то предмет, его тут же разнесли выстрелом на куски. Она взглянула вниз: Прим перезаряжал ружье, переломив ствол. У ящика с патронами стоял солдат. Они стреляли по летающим мишеням. Прим крикнул, солдат отпустил пружину, и новый диск взмыл в небо. Стволы ружья, направленные вверх, двигались вслед за диском, и тут Прим нажал на курок. Она смотрела, как разлетелась тарелка, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца.
— Доброе утро! — крикнула Женевьева.
Прим ответил не сразу, перезаряжая ружье, потом посмотрел вверх.
— Я разбудил вас?
— Можно сказать, да.
Он протянул ружье солдату.
— Завтрак в столовой через десять минут. Вы присоединитесь к нам?
— Думаю, пусть лучше принесут поднос в мою комнату.
— Как хотите, — улыбнулся он.
От его улыбки у нее перехватило дыхание, она повернулась и ушла в спальню.
Гортензия послала за ней Шанталь сразу после завтрака. Когда Женевьева вошла, тетка была в ванной.
— Я решила сегодня сходить к обедне. Можешь присоединиться ко мне, — сказала тетушка.
— Но я уже поела.
— Как неосмотрительно с твоей стороны. Ты все равно пойдешь. Это необходимо.
— Для спасения моей бессмертной души?
— Нет, чтобы дать этой маленькой неряхе Маризе возможность пошарить у тебя в комнате. Шанталь слышала, как Райсшлингер давал ей инструкции сегодня ночью.
— Значит, он подозревает меня? — спросила Женевьева.
— Да нет. Ты просто нажила настоящего врага здесь, вот и все. Возможно, это лишь начало и он попытается любым способом добраться до тебя. Поэтому даже рекламная брошюрка Королевского военно-воздушного флота будет для него достаточным основанием, чтобы объявить тебя врагом рейха. Мы должны попытаться сделать так, чтобы его план сработал против него самого.
— Что мне делать?
— Когда ты вернешься, то сделаешь одно неприятное открытие: твои бриллиантовые серьги пропали. Это произойдет на самом деле — Шанталь перенесет их в какое-нибудь глупо выбранное укрытие в спальне Маризы. Ты, естественно, поднимешь дьявольский шум. Иди прямо к Приму, который, помимо всего прочего, отвечает здесь за безопасность.
— И что произойдет потом?
— О, он очень проницательный человек. Он очень быстро отыщет серьги в комнате Маризы. Она будет утверждать, что не виновата, но факты будут говорить сами за себя. Вот тут-то глупая девчонка начнет плакать…
— …и признает, что действовала по инструкции Райсшлингера?
— Именно.
— Знаешь, в этой игре ты могла бы обыграть самого дьявола!
— Конечно.
— Но поверит ли ей Прим?
— Думаю, мы можем на это рассчитывать. Никаких публичных разоблачений, никакого шума. С Райсшлингером он разберется сам, но обязательно разберется. Я думаю, что этот твой полковник — жесткий человек, когда обстоятельства его к этому вынуждают.
— Мой? Почему ты так говоришь?
— Бедная Женни. — Никто не называл ее так долгие годы. — С тех пор как ты выросла настолько, что могла сама залезать ко мне на колени, я читаю тебя, как открытую книгу. Он, этот человек, чувствует твое смущение, разве не так? У тебя все внутри сжимается от желания, когда ты просто стоишь рядом с ним.
Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и встала.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы устоять перед соблазном, думаю, в этом-то ты не сомневаешься. Ты сказала что-нибудь Шанталь?
— Только то, что Анн-Мари по горло занята подпольной работой. Думаю, она теперь будет улыбаться тебе почаще. Ее брат Жорж находится в концлагере в Польше.
— Хорошо, — сказала Женевьева. — Теперь о плане кампании.
— Все продумано. Обсудим это позже. Будь хорошей девочкой, скажи Маризе, чтобы она предупредила Рене, что мне понадобится "роллс".
Женевьева снова превратилась в ребенка, которому говорили, что делать. И она сделала все так, как ей велела Гортензия. Ничего не изменила.
Они были неприятно удивлены, когда, выйдя из парадной двери и спустившись по ступенькам, не нашли ни Рене, ни машину. Их ждали Макс Прим и «мерседес». Он сдержанно поздоровался с ними.
— Ваша машина сегодня утром сломалась, графиня. Я приказал нашим механикам сделать все возможное, чтобы быстро починить ее. А пока я в вашем полном распоряжении. Насколько мне известно, вы хотите посетить церковь?
Гортензия постояла в нерешительности, потом пожала плечами и села в машину. Женевьева последовала ее примеру.
Он сам вел машину, и Женевьева, сидя сзади него, чувствовала себя ужасно неуютно. Гортензия не обращала на него внимания и только время от времени смотрела на часы.
— Мы опаздываем. Не беспокойся, кюре будет ждать меня. Ему недавно стукнуло семьдесят. Первый мужчина, в которого я влюбилась в своей жизни. Темноволосый, внушительный и такой благочестивый. Вера делает мужчину привлекательным. Хотя я никогда не посещала службу слишком часто.
— А теперь? — спросила Женевьева.
— У него седые волосы, и, когда он улыбается, кожа на его лице собирается в складки, так что глаз не видно.
Женевьева чувствовала неловкость от того, что Прим наблюдал за ней в зеркальце, его глаза смеялись, как и глаза графини. Женевьева холодно произнесла:
— Насколько я знаю, в СС не верят в Бога, полковник?
— Из самых надежных источников мне известно, что рейхсфюрер Гиммлер все-таки верит. — Прим повернул машину к церковным воротам, вышел и открыл им дверцу: — Пожалуйста, мадам.
Гортензия задержалась на мгновение, потом подала ему руку и вышла из машины.
— Знаете, вы мне нравитесь, Прим. Как жалко, что…
— Что я немец, графиня? Моя бабушка по материнской линии родилась в Ницце. Это поможет?
— Весьма. — Она повернулась к Женевьеве: — Тебе не нужно входить в церковь. Сходи на могилу матери. Я не задержусь. — Гортензия опустила вуаль и пошла по тропинке между могил к крыльцу старинной церкви.
— Замечательная женщина, — сказал Прим. — О да.
Несколько секунд он стоял не двигаясь, со сцепленными за спиной руками, в великолепном мундире, с крестом у горла, — персонаж из какой-то странной фантазии. Женевьева нарушила молчание:
— Извините меня, я бы хотела навестить маму.
— Ну конечно.
Она вошла в ограду. Могила в дальнем углу, под тенью кипариса, была в идеальном состоянии. Надгробная плита отличалась скромной красотой — так хотела Гортензия, а в каменной вазе стояли свежие цветы.
— Элен Клер де Вуанкур Треванс, — произнес Макс Прим, стоя с другой стороны, и вдруг сделал нечто странное. Он быстро отдал честь, строгое воинское приветствие, в котором не было ничего нацистского. — Ну что же, Элен Клер, — мягко сказал он, — у вас очень красивая дочь. Я думаю, вы можете гордиться ею.
— А ваша семья? — спросила Женевьева.
— Мой отец погиб в прошлой войне, мать умерла через несколько лет после него. Меня воспитала тетка во Франкфурте, школьная учительница. Она погибла во время бомбежки в прошлом году.
— Так что у нас есть что-то общее?
— Кстати, о семье, — сказал он. — Расскажите мне о вашем английском отце, докторе из Корнуолла. О вашей сестре… почему вы так мало о ней говорите? Женевьева, кажется?
Вот теперь она испугалась по-настоящему, он так много знал, что ей показалось, будто она балансирует на краю пропасти. Ее спас внезапный дождь. Как только он начался, Прим схватил ее за руку:
— Бежим. Надо где-нибудь укрыться.
Они добежали до укрытия на церковном крыльце, и тут она заметила, как он тяжело дышит. Он рухнул на каменную скамейку.
— С вами все в порядке? — спросила она.
— Это мелочи, не волнуйтесь. — Он с трудом улыбнулся и достал серебряный портсигар: — Сигарету?
— Вас ранили в России? — спросила она.
— Да.
— Мне говорили, что эта зимняя кампания была тяжелой.
— Думаю, не будет преувеличением сказать, что это был незабываемый опыт.
Она продолжила:
— Райсшлингер и все остальные… вы будто из разных миров. Вы…
— Немец, чья страна воюет, — перебил он ее. — На самом деле все очень просто. К сожалению, это так.
— Думаю, да.
Он вздохнул, его лицо немного смягчилось.
— Я всегда, с самого детства, любил дождь.
— Я тоже, — сказала она. Он печально улыбнулся.
— Вот и хорошо, значит, у нас действительно есть что-то общее.
Они сидели и ждали Гортензию, дождь усиливался, и ее тетка, как всегда, оказалась права: Женевьеве никогда еще не было так хорошо, как сейчас.
В одном шпионском фильме Женевьева видела, как главный герой приклеил волос к замочной скважине так, что потом легко мог определить, входили ли в его комнату. Она использовала эту хитрость с двумя ящиками своего туалетного столика. Вернувшись из церкви, она первым делом проверила их. Оба открывали.
Маризы не было поблизости, потому что Женевьева сказала ей перед уходом, что не нуждается в ней до ленча; она закурила сигарету, чтобы выдержать необходимую паузу, а потом пошла искать Прима. Она нашла его за столом в библиотеке, с ним был Райсшлингер. Они проверяли какой-то список.
Они оба подняли глаза. Женевьева сказала:
— Это уж слишком, полковник. То, что ваши сотрудники должны проверять иногда наши комнаты, можно — хотя и с трудом — пережить как вынужденную необходимость. Но я не могу закрыть глаза на пропажу пары очень ценных бриллиантовых серег, фамильной драгоценности. Я буду вам бесконечно обязана, если вы примете меры, чтобы мне их вернули.
— Вашу комнату осматривали? — спокойно спросил Прим. — Откуда такая уверенность?
— По доброй дюжине признаков — вещи лежат не на своих местах, ну и, конечно, серьги.
— Может быть, ваша служанка просто убирала комнату? Вы говорили с ней?
— Это невозможно, — нетерпеливо сказала Женевьева. — Я отпустила ее на все утро, перед тем как уехала в церковь.
Прим обратился к Райсшлингеру:
— Вам что-нибудь известно об этом? Лицо Райсшлингера побледнело.
— Нет, штандартенфюрер. Прим кивнул:
— В любом случае, вы не могли предпринять такую проверку без моего ведома.
Райсшлингер молчал.
— Так что же дальше? — спросила Женевьева.
— Я разберусь с этим, — сказал ей Прим, — и зайду к вам.
— Спасибо, полковник. — Она повернулась и быстро вышла.
Прим закурил и взглянул на Райсшлингера:
— Итак…
— Штандартенфюрер… — Лицо Райсшлингера было мокрым от пота.
— Правду, приятель. Пять секунд — это все, что я вам даю. Я вас предупреждал.
— Штандартенфюрер, вы должны меня выслушать! Я лишь выполнял свои обязанности. Вальтер — он меня беспокоил. Я думал, может, есть еще что-то.
— И вы заставили служанку мадемуазель Треванс проверить комнату своей госпожи, а пока она это делала, к пальцам этой маленькой глупой суки кое-что прилипло? Все это нам очень помогает, Райсшлингер! Уверен, вы согласны со мной!
— Штандартенфюрер, что я могу сказать?
— Ничего, — устало ответил Прим. — Просто найдите Маризу и приведите ее ко мне.
Женевьева ждала в своей комнате и слегка нервничала, сидя у открытого окна и пытаясь читать. Но Гортензия в конце концов снова оказалась права. Не прошло и часа после ее визита в библиотеку, как послышался стук в дверь и вошел Прим.
— У вас есть минута времени? — Он пересек комнату, держа в руке ее серьги, и уронил их ей на ладонь.
— Кто? — спросила она.
— Ваша служанка. Видите, я был прав.
— Неблагодарная потаскушка. Вы уверены?
— Боюсь, что да, — спокойно сказал он, и ей захотелось узнать, что произошло между ним и Райсшлингером.
— Ясно, значит, она вернется на ферму.
— Это, я бы сказал, импульс момента в большей мере, чем что-либо другое. Глупая девчонка настаивала на своей невиновности, хотя я и нашел серьги в ее комнате. В любом случае вряд ли она могла надеяться избежать наказания.
— Вы предлагаете, чтобы я дала ей шанс исправиться?
— Здесь нужно просто немного милосердия, ведь эти люди так скудно питаются сейчас. — Прим выглянул в окно: — Отсюда действительно открывается прелестный вид.
— Да, — согласилась Женевьева. Он грустно улыбнулся:
— У нас много дел, мы должны подготовиться к завтрашнему визиту маршала. Вы извините меня?
— Конечно.
Дверь за ним закрылась. Женевьева подождала пару минут и быстро вышла следом.
— У Маризы роман с одним из солдат, — сказала Гортензия, — по крайней мере, так сказала Шанталь. — Она поглядела на старую служанку: — Можешь привести ее сейчас ко мне?
— Это что-то нам дает? — спросила Женевьева. Гортензия позволила себе слегка улыбнуться:
— Солдат Маризы сегодня вечером и завтра стоит на дополнительном посту на террасе у библиотеки, и она этим недовольна. Она думает, что это ты виновата.
Женевьева растерянно посмотрела на нее:
— Я ничего не понимаю.
— Солдат у ворот, когда ты приехала, — объяснила тетя. — Ты не захотела показать ему свои бумаги. Как только эта история дошла до Райсшлингера, с мальчиком стали обращаться плохо, грубо. Его капитан подумал, что иначе это отразится на нем самом, и принял соответствующие меры. Шанталь говорит, что Мариза очень сердита на тебя.
— Ты предполагаешь как-то использовать ее? Это то, ради чего все и было затеяно, так?
— Естественно. Тебе нужно попасть в библиотеку, и сделать это можно только во время бала. У тебя должен быть повод на время выйти. Запор на третьей сводчатой двери все еще сломан, как тридцать лет назад. Если ты достаточно сильно толкнешь, она откроется. Сколько времени тебе нужно, чтобы воспользоваться этим твоим фотоаппаратом? Пять минут? Десять?
— Но часовой снаружи, — усомнилась Женевьева, — на террасе?
— А, да. Молодой человек Маризы. Кажется, его зовут Эрих. Думаю, мы можем рассчитывать на то, что она уведет его в кусты и продержит там достаточно долго. А все остальные будут развлекаться.
— Бог мой, — восхитилась Женевьева. — Ты уверена, что среди наших предков не было Борджиа?
Мариза появилась через пару минут в сопровождении Шанталь с распухшим от слез лицом.
— Пожалуйста, мадемуазель, — запричитала она. — Я не брала ваших серег, клянусь.
— Но ты обыскивала мою комнату по приказу Райсшлингера, не так ли?
У нее отвалилась челюсть от удивления, она была в таком шоке, что даже не пыталась отрицать.
— Видишь, мы знаем все, дурочка, и полковник Прим знает, — сказала Гортензия. — Он заставил тебя сказать ему правду, не так ли, и велел молчать обо всем?
— Да, графиня. — Мариза упала на колени. — Райсшлингер ужасный человек. Он сказал мне, что пошлет меня в концлагерь, если я не сделаю то, что он приказывает.
— Встань, девочка, ради всего святого, встань! — Мариза послушно встала. — Ты хочешь, чтобы я послала тебя обратно на ферму? Это будет позором для твоей матери, ведь так?
— Нет, графиня, пожалуйста! Я сделаю все, что вы скажете!
Гортензия потянулась за сигаретой и холодно улыбнулась Женевьеве.
— Видишь? — сказала она.
Крэйг Осборн был занят в штаб-квартире ОСС большую часть дня. Когда он вышел оттуда, был уже вечер, и до госпиталя в Хэмпстеде он добрался только в семь часов. Охранник не открыл ему ворота, спросив сквозь прутья ограды:
— Что я могу сделать для вас, сэр?
— Майор Осборн. Узнайте, доктор Баум должен ждать меня.
— Мне кажется, он ушел, сэр, но я проверю. — Охранник пошел в свое помещение и спустя минуту вернулся. — Я был прав, сэр. Он ушел час назад, как раз перед тем, как я заступил на дежурство.
— Проклятье! — сказал Крэйг и повернулся, чтобы уйти.
— Вы по срочному делу, сэр? — спросил охранник.
— Вообще-то, да.
— Я думаю, вы найдете его в «Гренадере», сэр. Это паб на Чарльз-стрит. Прямо по дороге. Вы не пройдете мимо. Он там сидит почти каждый вечер.
— Благодарю вас, — сказал ему Крэйг и поспешил прочь.
В этот вечер офицеры собрались на небольшую вечеринку, которую устраивали по случаю приезда Роммеля, и Земке попросил Женевьеву присутствовать на ней, поскольку Гортензия снова собиралась обедать в своей комнате.
— Я обещала быть в полной форме для Роммеля, — сказала она генералу. — Этого вполне достаточно.
Женевьева была готова спуститься вниз к семи часам и только что отпустила Маризу, когда услышала осторожный стук в дверь. Она открыла и увидела Рене Дизара, стоявшего перед ней с подносом в руках.
— Вы просили кофе, ма-амзель, — серьезно сказал он. Женевьева раздумывала лишь мгновение.
— Спасибо, Рене, — сказала она и отступила назад. Когда она закрыла дверь, Рене опустил поднос на стол и быстро повернулся:
— У меня всего одна минута. Мне приказано явиться на очень важную встречу.
— Зачем?
— Возможно, вести из Лондона.
— Вы можете покинуть замок без проблем?
— Не беспокойтесь обо мне. Я знаю, что делать. — Он улыбнулся. — А у вас все в порядке?
— Пока да.
— Я постараюсь зайти к вам завтра, но сейчас мне нужно идти. Спокойной ночи.
Он открыл дверь и вышел. Она вдруг впервые по-настоящему испугалась. Глупости, конечно. Женевьева налила себе немного кофе, подошла к окну и присела, стараясь успокоиться.
Танцы устроили в старой музыкальной комнате. Там, на небольшом возвышении в углу, стоял концертный рояль. Она вспомнила, как играла в последний раз для Крэйга Осборна, и понадеялась в душе, что никто не попросит ее сесть за инструмент здесь.
Анн-Мари была более способной и больше занималась. Она могла бы стать профессиональной пианисткой, но ей хватало ума не проявлять слишком большого усердия. Она всегда считала, что это не ее призвание. Она, наверное, была права, впрочем, как и во всем остальном.
Женевьева изображала аристократку до мозга костей — хороший способ избежать общения с людьми, которых она должна была бы знать. Кто-то открыл дверь на террасу, и в помещение ворвался холод. После полудня прибыл бригадный генерал СС по фамилии Зайльхаймер с женой и двумя дочерьми и армейский полковник с перевязанной рукой. Он держался молодцом, стараясь, видимо, поддержать свою репутацию героя войны перед молодыми офицерами, которые окружали его. Присутствие Земке и бригадира вызывало заметное напряжение. Возможно, они заметили это, потому что незаметно удалились, и обстановка сразу оживилась.
В течение первого часа два молодых офицера следили за граммофоном по очереди, но вскоре поручили это занятие одному из солдат, а сами решили попытать удачи с дочерьми бригадира, каждая из которых выглядела не старше семнадцати лет; обе раскраснелись от того внимания, которое им тут оказывали. Они, конечно, с нетерпением ждали бала и жаждали увидеть великого Эрвина Роммеля. Младшая с раздражающим хихиканьем заявила, что никогда раньше не встречала столько солидных молодых людей в одной комнате, и спросила, что Женевьева думает по поводу того темноволосого полковника СС. Она говорила по-французски, то же пытались делать и все немцы. Эта последняя фраза была сказана несколько громче, чем следовало бы. Макс Прим с рюмкой коньяку в руке держался очень прямо, разговаривая с армейским полковником, но в его голубых глазах мелькала скрытая радость, когда он изредка бросал быстрый взгляд на Женевьеву.
Она смотрела на него, на этого человека, который был, конечно, совсем не таким, каким она его себе представляла. Все немцы были нацистскими зверьми, как Райсшлингер. Она верила в это, потому что ей полагалось верить. Но Прим отличался от всех, кого она знала до сих пор. Когда она смотрела на него, то понимала, что такое человек, "рожденный солдатом". И все же она не могла забыть того, что делали люди, подобные ему. Она видела кое-что собственными глазами, но было и другое, более страшное. Лагеря, например. Она вздрогнула. Глупые мысли. Она направлена сюда с определенной целью и должна помнить об этом.
Музыка представляла собой странную смесь немецких, французских и даже американских мелодий. Завтра ничего подобного не будет. Свет будет ярким и сильным, и музыка будет возвышенная, оркестровая. Они будут пить пунш и шампанское из серебряных бочонков де Вуанкуров, а солдаты будут в мундирах и белых перчатках.
