Тела, тела вокруг, освещенные лунным светом, некоторые в спасательных жилетах, другие без. Море, покрытое нефтью, горит, и Мартин Хейр, поднятый на гребень волны, видит то, что осталось от эсминца: нос уже ушел под воду, потом глухой взрыв, корма поднимается и судно начинает быстро погружаться. Он соскользнул по волне, поддерживаемый на плаву спасательным жилетом, но другая волна накрыла его, он захлебнулся, теряя сознание и судорожно ловя ртом воздух, чувствуя сильную боль в раненой груди.
      Море с бешеной скоростью устремлялось в узкий пролив между островами. Казалось, стихия навсегда завладела им и понесла дальше с какой-то страшной силой, где-то в ночи стихали крики умирающих. Новая волна подняла его, задержала на гребне, полуослепшего от соленой воды, а потом резко швырнула вниз, к спасательному плотику.
      Он ухватился за одну из веревочных петель и посмотрел вверх. С плотика свесился вниз человек, японский офицер в форме. Он был без обуви. Хейр почему-то обратил внимание на эту деталь. Они долго смотрели друг на друга, потом Хейр попытался рвануться вверх. Но у него уже не было сил на это.
      Японец молча пополз к нему, дотянулся, ухватил за спасательный жилет и втащил на плот. В этот момент они попали в воронку, плот завертелся, словно волчок, и японец рухнул в море вниз головой. Через несколько секунд его отнесло уже на десяток ярдов, его лицо освещала яркая луна. Он рванулся вслед за плотиком назад, стараясь прорваться через пенный бурун между гребнями волн. Внезапно Хейр увидел плавник акулы. Японец даже не вскрикнул, просто вскинул руки и исчез. И Хейр закричал, как всегда, вскочив на постели, весь в поту.
      На этот раз дежурила миссис Макферсон, женщина лет пятидесяти, с сильным характером, не допускавшая глупостей, вдова, двое сыновей которой — морские пехотинцы — воевали в Азии. Она только что вошла и остановилась посреди палаты, уперев руки в бока.
      — Снова тот же сон?
      Хейр поставил ноги на пол и потянулся за больничной пижамой.
      — Да, опять. Кто из докторов дежурит с вечера?
      — Капитан Лоуренс, но он вам не поможет. Еще пара таблеток — и вы просто опять заснете, как вчера, до вечера.
      — Который час?
      — Семь. Почему бы вам не принять душ, а я пока приготовлю вашу новую красивую форму. Вы могли бы спуститься поужинать, это поднимет вам настроение.
      — Не уверен. — Он посмотрел в зеркало и провел пальцами по спутанным прядям черных волос с проседью — в сорок шесть седина никого не удивляет. Лицо моложавое, но бледное после месяцев, проведенных в госпитале. Глаза тусклые, в глубине застыло выражение безнадежности.
      Он открыл ящик тумбочки, достал зажигалку, пачку сигарет и закурил. Подойдя к окну, он закашлялся и выглянул в сад через балкон.
      — Восхитительно, — заметила сестра. — Одно хорошее легкое у вас еще осталось, но вы торопитесь доделать то, что японцы так успешно начали! — Около постели стоял термос с кофе. Она плеснула немного в чашку и поднесла ему: — Пора начинать жить, капитан. Как это говорят в голливудских фильмах: для вас война окончена. Вообще-то, вам не стоило заниматься этим с самого начала. Эта игра — для молодых мужчин.
      Он глотнул кофе.
      — Ну и что дальше?
      — Назад в Гарвард, профессор. — Она улыбнулась. — Студентам вы понравитесь. Все эти награды… Не забудьте надеть форму в первый день.
      Он заставил себя улыбнуться.
      — Да поможет мне Бог, Мэдди, но я не думаю, что смогу вернуться. Я познал вкус войны, теперь я отравлен.
      — И она попробовала вас на зуб, мой милый.
      — Я знаю, эта мясорубка около Тулугу доконала меня. Мне сдается, что она сделала меня ни на что не годным.
      — Ну-ну, вы взрослый мужчина. Вам хочется сидеть в этой комнате, медленно разлагаясь, и больше ничего. — Она подошла к двери, открыла ее и повернулась. — Только я посоветовала бы вам причесаться и привести себя в приличный вид. К вам пожаловал визитер. Он хмыкнул:
      — Визитер?
      — Да, он сейчас разговаривает с капитаном Лоуренсом. Я не знала, что у вас есть знакомые в Великобритании.
      — О чем это вы? — спросил Хейр удивленно.
      — Ваш посетитель. Очень высокого ранга. Бригадир Мунро из британской армии, хотя такое даже и в голову никому не придет. Он даже форму не носит.
      Она вышла, притворив за собой дверь. Хейр постоял в полной растерянности, потом поспешил в ванную и включил душ.
      Бригадиру Дугалу Мунро было шестьдесят пять лет. У него были седые волосы и некрасивое, но обаятельное лицо. Твидовый костюм от Донегала плохо сидел на нем. Он носил очки в металлической оправе, принятые в британской армии.
      — Но он в порядке? Мне нужно это знать точно, доктор, — произнес Мунро.
      На Лоуренсе был белый халат, надетый поверх формы.
      — Вы имеете в виду физически? — Он открыл историю болезни. — Ему сорок шесть лет, бригадир. Он получил три осколка шрапнели в левое легкое и провел шесть суток на спасательном плотике. Это просто чудо, что он еще с нами.
      — Да, я понимаю, — ответил Мунро.
      — Этот человек был профессором в Гарварде. Конечно, он морской офицер в запасе, известный яхтсмен, человек со связями, добившийся, чтобы его послали на Тихоокеанский флот — в сорок три года! — когда началась война. — Лоуренс продолжал листать страницы. — Он побывал в каждом чертовом пекле на Тихом океане. Капитан-лейтенант, ордена… — Он пожал плечами. — Наш герой получил все, включая два Морских креста и этот последний бой около Тулугу. Японский эсминец просто выбросил его из воды прямым попаданием, а он все же протаранил его и взорвал. Он должен был погибнуть.
      — Я слышал, остальные почти все погибли, — заметил Мунро.
      Лоуренс захлопнул папку.
      — Вы знаете, почему он до сих пор не получил орден Почетного легиона? Потому что его представил генерал Макартур, а флот не любит вмешательства армии.
      — Но вы не кадровый военный моряк, насколько я понимаю? — спросил Мунро.
      — Откуда вы знаете?
      — Прекрасно. Я не армейский офицер, так что скажите мне наконец прямо, он в порядке?
      — Физически — да. Но имейте в виду: последняя переделка отняла десять лет жизни у этого человека. Медкомиссия отметила, что ему противопоказана морская служба. Имея в виду его возраст, он сейчас легко может демобилизоваться по состоянию здоровья.
      — Понятно. — Мунро задумчиво постучал пальцем по лбу. — А как вот с этим?
      — С головой? — Лоуренс пожал плечами. — Кто знает? У него была депрессия реактивного характера, но она проходит. Он плохо спит, редко выходит из своей комнаты и, самое главное, не знает, чем теперь заняться.
      — Значит, его можно выписать из госпиталя?
      — Безусловно. Он физически здоров вот уже несколько недель. Естественно, при наличии соответствующего разрешения.
      — Оно у меня есть.
      Мунро достал письмо из внутреннего кармана, открыл его и передал Лоуренсу. Тот прочел и тихо присвистнул:
      — Боже правый, это так важно?
      — Да. — Мунро положил письмо обратно в карман, взял плащ и зонтик.
      — Бог мой, вы хотите вернуть его в ад, — произнес Лоуренс.
      Мунро вежливо улыбнулся и открыл дверь.
      — С вашего позволения, я должен побеседовать с ним.
      Мунро посмотрел через сад на городские огни, загоравшиеся в сгущающихся сумерках.
      — Очень красиво… Вашингтон в это время года… — Затем вдруг повернулся и протянул руку: — Мунро. Дугал Мунро.
      — Бригадир? — спросил Хейр.
      — Так точно.
      На Хейре были широкие брюки и рубашка с открытым воротом, лицо влажное после душа.
      — Простите, бригадир, но я никогда не видел более гражданского человека, чем вы.
      — Возблагодарим за это Господа, — ответил Мунро. — До 1939 года я был египтологом, членом Духовного совета в Оксфорде. Мой ранг давал мне, так сказать, доступ в определенные сферы. Хейр ухмыльнулся:
      — Минутку. Здесь пахнет разведкой?
      — Конечно. Вы когда-нибудь слышали об ИСО, капитан?
      — Подразделение по исполнению специальных операций, — ответил Хейр. — Не вы ли засылаете агентов в оккупированную Францию и все такое?
      — Именно. Мы были предшественниками вашего Отдела стратегической службы, ОСС, который, и я рад этому, работает теперь в тесном контакте с нами. Я руковожу отделом «Д» в ИСО, более известным как «Отдел грязных шуток».
      — А какого черта вы хотите от меня? — решительно спросил Хейр.
      — Вы были профессором немецкой литературы в Гарварде, не так ли?
      — Ну и что?
      — Ваша мать немка. Вы провели много времени у ее родителей в Германии, еще мальчиком. Даже получили степень в Дрезденском университете.
      — Ну и что дальше?
      — Вы свободно владеете немецким, насколько я знаю, во всяком случае, так меня информировала ваша военно-морская разведка, ваш французский тоже вполне на уровне.
      Хейр ухмыльнулся:
      — Что вы ходите вокруг да около? Вы что, пытаетесь завербовать меня в шпионы или что-нибудь в этом духе?
      — Помилуй Бог, — ответил Мунро. — Видите ли, вы совершенно уникальный человек, капитан. Дело не в том, что вы хорошо говорите по-немецки. Важно то, что вы морской офицер, имеете огромный боевой опыт службы на торпедных катерах, да к тому же говорите по-французски — вот чем вы интересны.
      — Вам следовало бы все мне объяснить.
      — Хорошо. — Мунро сел. — Вы служили на торпедных катерах во 2-й бригаде на Соломоновых островах, не Так ли?
      — Да.
      — Это строго секретно, но вам я могу сказать, что, по срочному запросу ОСС, ваши люди будут переведены в район Ла-Манша для переброски агентов на французское Побережье и обратно.
      — И вы хотите заполучить меня? — спросил пораженный Хейр. — Я сыт всем этим. Господи, врачи хотят, чтобы я демобилизовался по состоянию здоровья!
      — Да выслушайте же меня, — продолжал Мунро. — В проливе наши моторные катера получили основательную трепку от немцев.
      — Немцы называют такие катера шнельботами, — заметил Хейр. — Быстрый катер. Весьма точное название.
      — Да. А мы называем их И-ботами. Как вы уже сказали, они быстры, дьявольски быстры. Мы пытались захватить хоть один из них с самого начала войны, и я счастлив сообщить, что нам это наконец удалось месяц назад.
      — Вы шутите, — удивился Хейр.
      — Со временем вы узнаете, что я никогда не шучу, капитан, — ответил Мунро. — Это катер серии С-80. У него что-то случилось с мотором во время ночного рейда у побережья Девона. Когда на рассвете появился наш эсминец, экипаж покинул катер. Естественно, прежде чем оставить катер, капитан установил заряд, достаточный, чтобы оторвало днище. К несчастью для него, заряд не сработал. Последний разговор радиста с базой содержал сообщение о том, что они затопляют свой катер. Значит, Кригсмарин не знает, что мы его захватили. — Он улыбнулся. — Вы все поняли?
      — Не совсем.
      — Капитан Хейр, в Корнуолле есть крошечный рыбный порт, он называется Холодная гавань. В нем не больше двух-трех дюжин коттеджей и замок. Порт расположен в запретной зоне, так что его жители давно никуда не выезжали. Мой отдел использует порт, скажем, для специальных целей. У нас есть самолеты — «шторк» и ночной истребитель Ю-88 С. Они и сейчас имеют опознавательные знаки Люфтваффе, а летает на них пилот Королевских ВВС, надевающий форму Люфтваффе.
      — И вы хотите провернуть нечто подобное с И-ботом? — спросил Хейр.
      — Именно, наконец-то вы начинаете понимать. Теперь катер Кригсмарин нуждается в соответствующем экипаже.
      — Все это противоречит правилам ведения войны, экипаж просто расстреляют в случае захвата, — заметил Хейр.
      — Знаю. Война, как выразился однажды ваш генерал Шерман, это ад. — Мунро встал, потирая руки. — Бог мой, у нас неограниченные возможности. Мне разрешено сказать вам, что вся разведывательная военная и военно-морская информация немцев закодирована при помощи устройства «Энигма» и застрахована от всяких случайностей. К несчастью для них, у нас есть проект «Ультра», при помощи которого нам удалось проникнуть в эту систему. Подумайте об информации, которую даст вам Кригсмарин, включая опознавательные сигналы, коды на каждый день для захода в порт.
      — Авантюра, — сказал Хейр. — Вам потребуется экипаж.
      — Экипаж С-80 состоит из шестнадцати человек. Мои друзья в Адмиралтействе думают, что вы обойдетесь десятью, включая вас. Поскольку это общий проект, мы все заняты поиском подходящих кандидатов. Я уже раздобыл для вас идеального механика. Немецкий еврей, беженец, работавший на заводе «Даймлер-Бенц». Они делают моторы для всех И-ботов.
      Последовала долгая пауза. Хейр смотрел через сад на город. Было совсем темно, его знобило. Он почему-то вспомнил Тулугу. Когда он достал сигарету, его рука дрожала, и он кивнул Мунро:
      — Взгляните. И знаете, почему это так? Потому что я боюсь.
      — Как боялся и я во время полета, сидя в брюхе проклятого бомбардировщика, — ответил Мунро. — И мне опять будет так же плохо, когда мы полетим назад вместе сегодня ночью, хотя теперь это будет «летающая крепость». Насколько я понимаю, в ней немного больше места.
      — Нет, — прохрипел Хейр. — Я этого не сделаю.
      — Сделаете, капитан, — ответил Мунро. — Сказать почему? Потому что вам некуда деваться. Вам определенно не улыбается вернуться назад в Гарвард. Опять в аудиторию, после всего, что выпало на вашу долю? Я скажу вам кое-что про вас, поскольку мы в одной лодке. Мы оба люди, прожившие большую часть жизни в воображаемом мире. Чужие рассказы, весь мир умещался в книге. А потом вдруг пришла война и… знаете что, приятель? Вы наслаждались каждой ее минутой.
      — Вы попадете в ад, — сказал Мартин Хейр.
      — Вполне возможно.
      — А что, если я скажу «нет»?
      — Ну, что же… — Мунро достал из внутреннего кармана письмо. — Я думаю, вы узнаете подпись главнокомандующего вооруженными силами Америки, здесь внизу.
      Хейр глядел на письмо в оцепенении:
      — Боже правый!
      — Да, между прочим, он хотел бы сказать вам пару слов, прежде чем мы выедем. В общем, назовем это исполнением приказа, так что будьте хорошим парнем, ступайте и наденьте свою форму. У нас не так много времени.
      Лимузин остановился у входа в западное крыло Белого дома, где Мунро показал свой пропуск агентам секретной службы. Пришлось немного подождать, пока ходили за дежурным офицером. Через несколько минут появился молодой лейтенант ВМС в безупречно подогнанной форме.
      — Бригадир! — Он остановился, приветствуя Мунро, потом повернулся к Хейру и отдал ему честь так, как это мог сделать только выпускник Аннаполиса: — Капитан-лейтенант, встречать вас — большая честь. — Хейр ужасно смутился. — Дежурный добавил: — Прошу за мной, джентльмены. Президент ждет вас.
      Овальный кабинет утопал в тени, единственная лампа горела на столе, который был завален бумагами. Президент Рузвельт в своем кресле сидел у окна, огонек сигареты, вставленной в длинный мундштук, мерцал в темноте, Он развернул кресло.
      — А, вот и вы, бригадир.
      — Господин Президент.
      — А это капитан Хейр? — Он протянул руку. — Вы оказали честь своей стране, сэр. То, что вы сделали возле Тулугу, очень впечатляет.
      — Люди более достойные погибли, потопив тот эсминец, господин Президент.
      — Я знаю, малыш. — Рузвельт держал руку Хейра в своих. — Люди получше нас с тобой гибнут каждый день, но мы должны добиваться своего и делать все возможное. — Он потянулся за новой сигаретой и вставил ее в мундштук. — Бригадир включил вас в список по этому делу в Холодной гавани. Как вам это?
      Хейр оглянулся на Мунро, замер в нерешительности, потом произнес:
      — Интересное предложение, господин Президент. Рузвельт запрокинул голову назад и захохотал.
      — Тонко сказано. — Он двинулся к столу. — Носить форму врага — это ведь противоречит Женевской конвенции, вы понимаете?
      — Да, господин Президент.
      Рузвельт поднял глаза к потолку:
      — Поправьте меня, если я не прав, бригадир, но, кажется, в войнах с Наполеоном английские суда иногда атаковали противника под французским флагом?
      — Да, господин Президент, обычно английский экипаж плавал на французском судне, взятом в качестве трофея и включенном в реестр британского военно-морского флота.
      — Так что в практике ведения войн существует прецедент, — заметил Рузвельт.
      — Конечно, господин Президент. Хейр добавил:
      — Стоит отметить одну деталь: британцы имели обычай поднимать свой собственный флаг перед завершением боя.
      — Мне это по душе, — кивнул Рузвельт. — Это означало, насколько я понимаю, что если мужчина должен умереть, то уж лучше под своим собственным флагом. — Он посмотрел на Хейра. — Прямой приказ вашего главнокомандующего. В любое время на вашем И-боте должен быть флаг Соединенных Штатов, и если когда-нибудь вам придется принять бой, то вы поднимете этот флаг вместо штандарта Кригсмарин. Ясно?
      — Так точно, господин Президент. Рузвельт снова протянул руку:
      — Прекрасно. Тогда я могу лишь пожелать вам удачи. Они обменялись рукопожатием, и, словно в сказке, откуда-то из тени появился молодой лейтенант и проводил их к выходу.
      Когда лимузин свернул на Конститьюшн-авеню, Хейр произнес:
      — Замечательный человек.
      — Это неполная оценка, — заметил Мунро. — То взаимопонимание, которого они достигли с Черчиллем, просто великолепно. — Он вздохнул. — Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем напишут книги, показывающие их истинную роль?
      — Второстепенные статисты, стремящиеся заработать репутацию? — спросил Хейр. — Такие же, как мы?
      — Совершенно верно. — Мунро поглядел на освещенные улицы. — Мне будет не хватать этого города. А вам предстоит испытать шок, когда мы доберемся до Лондона. Светомаскировка, Люфтваффе с бесконечными ночными бомбежками…
      Хейр откинулся на сиденье и закрыл глаза, чтобы скрыть не усталость, а внезапное сильнейшее возбуждение. Будто он долго спал и только что пробудился к жизни.
      «Летающая крепость», горячая, только что с завода, предназначалась для американской 8-й Воздушной армии в Британии. Экипаж постарался обеспечить все возможные удобства, включая армейские подушки, одеяла и пару термосов. Хейр открыл один из них, когда они миновали Новую Англию:
      — Кофе?
      — Нет, спасибо. — Мунро подсунул подушку под голову и накрылся одеялом. — Я предпочитаю чай.
      — А мне годится и то и другое, — сказал Хейр. Он отхлебнул обжигающего кофе, а Мунро вдруг хмыкнул:
      — Я кое-что вспомнил. Я забыл сообщить вам, что в связи с особыми обстоятельствами ваше военно-морское ведомство решило повысить вас в звании.
      — До полного капитана? — спросил Хейр в радостном удивлении.
      — Да, фрегатенкапитан в немецком военно-морском флоте соответствует званию капитана. — Мунро рывком натянул одеяло на плечи и заснул.

      Когда Крэйг Осборн добрался до окраины Сен-Мориса, раздался ружейный залп, и вороны, сидевшие на буковых деревьях, росших возле деревенской церкви, черной тучей поднялись вверх, сердито крича. Крэйг вел «кюбельваген», автомобиль, похожий на американский джип. Он припарковал машину у входа на церковное кладбище и вышел, одетый в идеально сидевшую на нем серую полевую форму штандартенфюрера СС. Шел слабый дождь, и он взял с заднего сиденья плащ из черной кожи, накинул его на плечи и прошел вперед. Французский жандарм наблюдал за событиями на площади. Там стояла горстка местных жителей, команда СС и двое пленных, безнадежно ожидавших своей участи со связанными за спиной руками. Третий лежал на мостовой у стены лицом вниз. Пока Осборн наблюдал за происходящим, появился офицер в длинном плаще с серовато-серебристыми лацканами — генерал СС. Он достал пистолет из кобуры, наклонился и выстрелил в затылок человеку, лежавшему на земле.
      — Генерал Дитрих, я полагаю? — спросил Осборн на идеальном французском.
      Жандарм, не заметивший его, автоматически ответил:
      — Да, он любит сам приканчивать их, этот… — Он повернулся, заметил форму СС и мгновенно пришел в себя: — Извините, штандартенфюрер, я не имел в виду ничего…
      — А ничего и не произошло… Мы, в конце концов, соотечественники. — Крэйг поднял левую руку, и жандарм увидел на рукаве отличительный знак Французской бригады СС Шарлеманя. — Угощайтесь. — Он достал серебряный портсигар.
      Жандарм взял сигарету. Что бы он ни думал о французе, служившем врагу, на его лице ничего не отразилось.
      — Это часто происходит? — спросил Осборн, давая жандарму прикурить.
      Жандарм помолчал в нерешительности, но Крэйг кивнул, побуждая его к откровенности: — Не стесняйтесь, говорите все. Вы можете не доверять мне, но мы все-таки оба французы.
      На лице жандарма появилось выражение крайней ненависти:
      — Два-три раза в неделю, да еще и в других местах. Этот мясник… — Одного из ожидавших очереди пленных поставили к стене, раздалась команда, прозвучал залп. — Он отказывает им в последнем обряде. Вы видите, полковник? Все это происходит без священника, а после казни он идет к здешнему священнику, как добрый католик, а потом в кафе на той стороне площади, где обедает в приятной компании.
      — Да, я слышал об этом, — ответил Осборн.
      Он повернулся и пошел назад, к церкви. Жандарм посмотрел ему вслед, застыв в нерешительности, потом отвернулся и стал смотреть, как Дитрих направился к очередной жертве с пистолетом в руке.
      Крэйг Осборн прошел по дорожке через кладбище, открыл тяжелую дубовую дверь церкви и вошел внутрь. В церкви было темно, слабый свет пробивался через витражи. Пахло ладаном, у алтаря мерцали свечи. Когда Осборн подошел ближе, открылась дверь ризницы и из нее вышел старый седой священник. На нем был стихарь и фиолетовая епитрахиль через плечо. Он застыл от удивления.
      — Чем могу быть полезен, сын мой?
      — Можете. Идите в ризницу, святой отец. Старый священник нахмурился:
      — Не сейчас, полковник, я должен выслушать исповедь.
      Осборн окинул взглядом пустую церковь, остановив его на исповедальнях.
      — Нам не до соблюдения обрядов, святой отец, во всяком случае, с этим мясником Дитрихом, которого вы ждете. — Он положил руку на плечо священника. — Идите в ризницу, святой отец.
      Озадаченный священник поспешил выполнить приказ.
      — Кто вы?
      Осборн толкнул его на деревянный стул, стоявший у стола, и извлек из кармана плаща моток шнура.
      — Чем меньше вы будете знать, тем лучше для вас, святой отец. Устроим маленький спектакль. Ну-ка, руки за спину. — Он крепко связал кисти рук кюре. — Видите ли, святой отец, я устраиваю для вас отпущение грехов. Никакой связи с тем, что здесь произойдет. Чистое карантинное свидетельство для наших германских друзей.
      Он достал платок. Старик сказал:
      — Сын мой, я не знаю, что ты собираешься делать здесь, но это дом Божий.
      — Да, мне тоже нравится думать, что я занят богоугодным делом, — ответил Крэйг Осборн и засунул ему в рот платок.
      Он оставил священника в ризнице, закрыл дверь, направился к исповедальням и включил крошечную лампочку над дверью первой из них. Войдя туда, достал свой вальтер, привинтил глушитель и стал ждать, наблюдая за входом через щель в двери.
      Через некоторое время вошел Дитрих, сопровождаемый молодым капитаном СС. Они остановились, о чем-то коротко поговорили, и капитан вышел, а Дитрих направился по проходу вдоль скамеек, расстегивая на ходу плащ. Он остановился, снял фуражку и вошел в кабину. Осборн щелкнул выключателем и зажег маленькую лампочку, которая осветила лицо немца, сам он остался в тени.
      — Доброе утро, святой отец, — сказал Дитрих на плохом французском. — Благословите меня, ибо я согрешил.
      — Конечно, ты согрешил, ублюдок, — ответил ему Крэйг Осборн, сунул дуло вальтера через решетку и выстрелил генералу между глаз.
      Осборн вышел из исповедальни, и в этот момент капитан СС открыл дверь церкви и заглянул в нее. Он увидел лицо генерала и его разнесенный череп. Молодой офицер достал свой пистолет и дважды выстрелил вверх. Выстрелы в старых стенах прозвучали оглушительно громко.
      Осборн ответил и попал ему в грудь, капитан повалился навзничь, и Крэйг побежал к двери.
      Он выглянул наружу и увидел машину Дитриха, припаркованную у калитки, рядом с ней стоял его «кюбельваген». Слишком поздно, он не успеет, к церкви уже бежали солдаты с автоматами на изготовку, привлеченные выстрелами.
      Осборн повернулся и выскочил через дверь у ризницы, миновал могильные камни кладбища у задней стены церкви, перебрался через низкую изгородь и побежал вверх по склону холма к росшему наверху лесу.
      Они начали стрелять, но Крэйг, петляя по склону, уже почти добрался до вершины холма. Внезапно пуля попала ему в левую руку, и он упал на одно колено. Он поднялся и из последних сил рванулся на другую сторону холма. Несколько минут спустя он оказался в лесу.
      Он бежал из последних сил, подняв руки, чтобы защитить лицо от ударов веток, не представляя себе, куда его несет. Никакого транспорта нет, стало быть, нет и возможности добраться до «лизандра». По крайней мере, Дитрих мертв — достойное завершение дела, как говаривали в ИСО в прежние дни.
      Внизу в долине проходила дорога, поросшая еще более густым лесом. Он поспешил вниз, катясь на спине между деревьями, приземлился в канаве, подпилен и кинулся через дорогу. Неожиданно из-за поворота выехал «роллс-ройс» и остановился перед ним.
      Рене Дизар с черной повязкой на глазу сидел за рулем в шоферской форме. Задняя дверца открылась, и из машины выглянула Анн-Мари.
      — Опять геройствуешь, Крэйг? Ты никогда не изменишься, правда? Давай забирайся в машину, нужно поскорее убираться отсюда.
      «Роллс» двинулся с места, она кивком указала на промокший от крови рукав его формы:
      — Больно?
      — Да нет. — Осборн засунул в рукав платок. — Какого черта вы тут делаете?
      — Большой Пьер вышел на связь. Как обычно, просто голос в телефонной трубке. Я еще ни разу не видела его.
      — Я видел, — ответил Крэйг. — Ты будешь сражена, когда увидишь.
      — Правда? Он сказал, что «лизандр» не прилетит. Метеорологи говорят, что с Атлантики движется плотный туман с дождем. Я должна была ждать тебя у фермы и предупредить, но я всегда с недоверием относилась к этому месту. Решила подъехать поближе и посмотреть, что случилось. Мы были на другой стороне деревни, около станции. Услышали стрельбу, видели, как ты бежал вверх по склону холма.
      — Мне повезло, — заметил Осборн.
      — Да, особенно если учесть, что все это не имеет ко мне никакого отношения. Как бы там ни было, Рене сказал, что ты мог побежать только в эту сторону.
      Она закурила, положив ногу на ногу, как всегда элегантная в черном костюме с бриллиантовой брошью у воротника белой шелковой блузки. Лоб закрыт челкой, завитки волос обрамляют лицо, подчеркивая изящную линию скул и подбородка с ямочкой.
      — Куда это ты смотришь? — спросила она вызывающе.
      — На тебя, — ответил он. — Как всегда, слишком много помады, а в остальном — само совершенство.
      — А ну-ка ступай под сиденье и заткнись, — бросила она и сдвинула ноги в сторону, пока он забирался в ящик под сиденьем, убрав откидную доску. Наконец он устроился там, и она вернула доску на место. Мгновение спустя они увидели «кюбельваген», стоявший поперек дороги, и полдюжины эсэсовцев рядом с ним. — Спокойно, Рене, не торопись, — сказала Анн-Мари.
      — Заваруха? — глухо прозвучал голос Крэйга Осборна.
      — Не волнуйся, — мягко ответила она. — Я знаю офицера. Он останавливался в замке.
      Рене остановил «роллс». К ним направлялся молодой лейтенант СС с пистолетом в руке. Его лицо просветлело, и он убрал пистолет в кобуру.
      — Мадемуазель Треванс? Какой приятный сюрприз!
      — Лейтенант Шульц. — Она открыла дверцу и подала руку, которую он галантно поцеловал. — Что все это значит?
      — Несчастный случай. Какой-то террорист только что застрелил генерала Дитриха в Сен-Морисе.
      — Мне кажется, я слышала стрельбу, — сказала она. — Как генерал?
      — Он мертв, мадемуазель, — ответил Шульц. — Я видел тело. Ужасно. Убит во время исповеди в церкви. — Он покачал головой. — Не верится, что в мире могут быть такие люди.
      — Искренне сожалею. — Она участливо тронула его за руку. — Вы должны навестить нас. Графиня вам очень симпатизировала. Мы так жалели, когда вы уехали. Шульц покраснел.
      — Пожалуйста, передайте ей мои наилучшие пожелания, не смею вас больше задерживать.
      Он громко отдал приказ, и один из солдат убрал «кюбельваген». Шульц отдал честь, и Рене тронул машину с места.
      — Мадемуазель, как всегда, дьявольски везет, — заметил он.
      Анн-Мари Треванс закурила новую сигарету, а Крэйг Осборн подумал про себя: «Ты ошибся, дружище. Она сама Дьявол».
      На ферме они поставили «роллс-ройс» в сарай, и Рене пошел на разведку. Осборн снял форму и оторвал пропитанный кровью рукав рубашки.
      Анн-Мари осмотрела рану:
      — Не так чтобы очень плохо. Но рана не сквозная, а это опасно, имей в виду.
      Рене вернулся со свертком, в котором была одежда и кусок белой ткани, которую он начал рвать на полосы:
      — Перебинтуй его.
      Анн-Мари тут же взялась за дело, и Осборн спросил:
      — Как дела?
      — Только старый Жюль здесь, и он хочет, чтобы мы побыстрее убрались, — сказал Рене. — Смени одежду, он сожжет твою форму в печи. Есть кое-что от Большого Пьера. Он связался с Лондоном. Тебя возьмут на борт торпедного катера у Лиона сегодня ночью. Пьер не может сделать этого сам, но там будет один из его людей, Блеро, я его знаю. Хороший парень.
      Осборн зашел за машину и переоделся. Он вернулся в твидовой кепке, вельветовой куртке, брюках, видавших виды, и рваных туфлях. Он сунул вальтер в карман и передал форму Рене, который тут же унес ее.
      — Как я выгляжу? — спросил он Анн-Мари. Она громко расхохоталась.
      — С трехдневной щетиной было бы в самый раз, а если честно, то ты и в таком виде похож на йелльского пижона.
      — Это дает мне чувство уверенности в себе. Вернулся Рене и опять сел за руль.
      — Нам следовало бы поторопиться, мадемуазель. Мы доберемся туда не раньше чем через час.
      Она толкнула доску, закрывающую ящик под сиденьем.
      — Полезай на место и веди себя хорошо. Крэйг послушался, сказав напоследок:
      — Я тот, кто будет смеяться последним. Ужин в «Савое» завтра вечером. Кэрролл Гиббонс поет, девочки танцуют.
      Анн-Мари резко хлопнула крышкой, залезла в машину, и Рене выехал на дорогу.
      Это был рыбацкий поселок, настолько маленький, что там даже не было причала, так что большинство катеров просто вытаскивали на берег. Из маленького бара раздавались звуки аккордеона, и это был единственный признак жизни. Они проехали по неровной грунтовой дороге мимо недействующего маяка к крошечной гавани. С моря надвигался плотный туман, и откуда-то со стороны раздавался монотонный звук ревуна. Рене подошел к берегу с сигнальным фонарем в руке.
      Крэйг обратился к Анн-Мари:
      — Вам, видимо, не очень хочется идти туда. Вы только испортите свои туфли. Оставайтесь в машине.
      Она сняла туфли и сунула их в багажник «роллса».
      — Верно, дорогой. Однако, благодаря моим друзьям нацистам, у меня неистощимый запас шелковых чулок. Я могу позволить себе испортить одну пару ради друга. — Она взяла его за руку, и они пошли вслед за Рене.
      — Дружба? — удивился Крэйг. — Насколько я помню, в прежние дни, в Париже, было кое-что значительно более существенное.
      — Старая история, дорогой мой. Лучше всего ее забыть. — Она сжала его руку, и Осборн задохнулся от резкой боли, чувствуя, что его рана теперь болит по-настоящему. Анн-Мари повернула голову и посмотрела на него. — С тобой все в порядке?
      — Проклятая рука слегка побаливает, вот и все.
      Подойдя к берегу, они услышали бормотание и обнаружили Рене и еще одного человека рядом с маленькой лодкой с подвесным мотором, поднятым над кормой.
      — Это Блеро, — сказал Рене.
      — Мадемуазель, — Блеро прикоснулся к фуражке, приветствуя Анн-Мари.
      — Это и есть тот самый катер, я полагаю? — спросил Крэйг. — И что я буду с ним делать?
      — Завернете за мыс и увидите огни Гросне, мсье.
      — В этом тумане?
      — Катер сидит очень низко. — Блеро пожал плечами. — Я положил в него сигнальную лампу и еще на всякий случай вот это. — Он взял сигнальный люминесцентный шарик из кармана. — Их дает нам ИСО. Они здорово работают в воде.
      — Учитывая погоду, я думаю, что закончу путешествие вот там, — буркнул Крэйг, бросая взгляд на волны, грозно набегавшие на берег.
      Блеро достал спасательный жилет и помог Крэйгу надеть его.
      — У вас нет выбора, мсье, вам необходимо идти. Большой Пьер говорит, что немцы переворачивают всю Бретань вверх дном, разыскивая вас.
      Крэйг ждал, пока Блеро застегнет ремни жилета.
      — Они взяли заложников?
      — Конечно. Десять человек в Сен-Морисе, включая мэра и отца Поля. Еще десять на окрестных фермах.
      — Бог мой! — тихо сказал Крэйг.
      Анн-Мари закурила «Жиган» и передала ему пачку.
      — Таковы правила игры, любовничек, мы оба с тобой это знаем. Все это не твоя забота.
      — Хотелось бы верить, — ответил Крэйг.
      Рене и Блеро тем временем старались столкнуть лодку. Блеро залез в лодку и завел мотор. Потом быстро выпрыгнул на берег.
      Анн-Мари поцеловала Крэйга.
      — Ты должен идти, будь хорошим мальчиком и передай привет Гиббонсу.
      Крэйг запрыгнул в лодку и взялся за руль. Потом повернулся к Блеро:
      — Так вы сказали, что меня подберет моторный катер?
      — Или канонерка. Британских ВМС или французской Армии Освобождения. Они будут там, мсье, они еще ни разу нас не подводили.
      — Счастливо, Рене, берегите ее, — крикнул Крэйг, когда они оттолкнули его от берега и крошечный подвесной мотор потащил лодку в море.
      Обогнув мыс и оказавшись в открытом море, Крэйг попал в сложную ситуацию. Волнение росло, ветер свежел, на воде появились белые барашки, и вода хлестала через борт, так что он стоял по колено в воде. Блеро был прав. Он видел огни Гросне через разрывы в тумане и держал туда курс, но мотор вдруг заглох. Он яростно старался завести мотор, дергая за шнур, но лодка по-прежнему беспомощно дрейфовала.
      Высокая волна, значительно превосходившая другие по размерам, не торопясь, подошла, подняла лодчонку высоко вверх, где она на мгновение застыла, и вода пошла через борт.
      Лодка опрокинулась, и Крэйг Осборн беспомощно поплыл по течению, поддерживаемый на поверхности спасательным жилетом.
      Было очень холодно, даже боль в руке постепенно затихла. Подошла следующая большая волна, подхватила его, и он оказался на более спокойной воде.
      «Нехорошо, мой мальчик, — сказал он себе. — Совсем нехорошо». И тут вдруг ветер снова разорвал завесу тумана и он услышал приглушенный стук мотора и заметил темный силуэт катера.
      Он собрался с силами и закричал:
      — Я здесь!
      Потом вспомнил про люминесцентный сигнальный шарик, который Блеро дал ему, достал его из кармана, неловко перебирая замерзшими пальцами, и поднял вверх.
      Туман снова закрыл огни Гросне, и Крэйгу казалось, что стук мотора исчез в ночи.
      — Я здесь, сюда, черт вас дери! — закричал Осборн, когда из тумана выплыл торпедный катер, словно корабль-привидение, и стал приближаться с наветренной стороны.
      Крэйг ни разу в жизни не чувствовал такого облегчения, как в тот момент, когда прожектор поймал его лучом на воде. Он начал молотить руками по воде, гребя к катеру и забыв в этот момент о своей руке, но вдруг остановился. В конструкции катера, в его внешнем виде что-то было не так. Возможно, окраска. Грязно-белый, переходящий в голубой, очевидно, для камуфляжа. На флаге, трепещущем на ветру, он заметил свастику и крест в левом верхнем углу, это был черный с алым вымпел Кригсмарин. Не английский торпедный катер, а немецкий И-бот скользил по волнам, приближаясь к нему, и Крэйг увидел на носу катера, рядом с номером, его название — «Лили Марлен».
      Казалось, катер движется по инерции, моторы его слабо гудели. Крэйг подплыл к катеру, чувствуя тоску и глядя вверх на двух матросов в бескозырках и бушлатах, наблюдавших за ним. Наконец один из них перекинул через борт веревочный трап.
      — Прекрасно, дружище, — сказал он на кокни. — Валяй, поднимайся.
      Им пришлось помочь ему перевалиться через борт, он скорчился, и его вырвало на палубу. Он изумленно взглянул на немецкого матроса, говорившего на кокни.
      — Майор Осборн, не так ли?
      — Да.
      Немец наклонился.
      — У вас сильное кровотечение из левой руки. Лучше сразу осмотреть ее, сэр. Я санитар.
      — Что здесь происходит? — спросил Осборн.
      — Не могу вам сказать, сэр. Это дело капитана. Фрегатенкапитан Бергер, сэр. Вы найдете его на мостике.
      Крэйг Осборн утомленно поднялся на ноги, попытался отстегнуть лямки спасательного жилета, снял его и стал, спотыкаясь, подниматься, по маленькому трапу. Он вошел в рулевую рубку и увидел у руля старшину, главного штурмана, судя по нашивкам, или главного рулевого. У маленького штурманского столика на вращающемся стуле сидел человек в мятой фуражке Кригсмарин. У нее был белый верх — такие обычно носили капитаны подлодок и капитаны И-ботов, считавшие себя элитой Кригсмарин. На капитане был старый белый свитер в высоким воротом, надетый под бушлат, он спокойно поглядел на Крэйга.
      — Майор Осборн, — сказал он с американским акцентом. — Рад видеть вас на борту. Давайте выйдем отсюда. — Он повернулся к старшине и сказал по-немецки: — Так, Лансдорф. Оставьте глушители, пока не отойдем на пять миль. Курс двести десять. Скорость двадцать пять узлов до новых указаний.
      — Хейр, — сказал Крэйг Осборн. — Профессор Мартин Хейр.
      Тот взял сигарету из жестянки «Бенсон и Хеджес» и предложил Осборну.
      — Вы знаете меня?
      Крэйг дрожащими пальцами взял сигарету:
      — После Йелля я стал журналистом. Работал для журнала «Лайф». Париж, Берлин. Я провел большую часть юности в этих местах. Мой отец работал в государственном департаменте. Дипломат.
      — Но где мы встречались?
      — Я приехал домой в отпуск, в Бостон, в апреле тридцать девятого. Один мой приятель сказал мне о курсе лекций, который вы читали в Гарварде. По-моему, по немецкой литературе, но очень политизированные, резко антифашистские. Я был на четырех из них.
      — Вы были там в связи с волнениями?
      — Это когда американские нацисты попытались устроить беспорядки? Именно тогда я сломал палец о челюсть одной из этих обезьян. Вы тоже были на уровне.
      Осборна знобило. Открылась дверь, и появился матрос, говоривший на кокни.
      — В чем дело, Шмидт? — спросил Хейр по-немецки. У Шмидта в руках было полотенце.
      — Я подумал, что майору оно понадобится. Я бы также заметил, герр капитан, что он ранен в левую руку и нуждается в медицинской помощи.
      — Тогда делайте свое дело, — сказал Мартин Хейр. — Действуйте.
      Сидя на узкой табуретке возле маленького столика в офицерской кают-компании, Осборн смотрел, как матрос ловко перевязывает его рану.
      — Немножко морфия, приятель, чтобы было полегче. — Он взял ампулу из своей аптечки и сделал Осборну укол в руку.
      — Кто вы? — спросил Крэйг. — Не немец, это ясно.
      — Ну, я немец по языку, точнее, мои родители были ими. Евреи, которые думали, что Лондон более гостеприимен, чем Берлин. Я родился в Уайтчепеле.
      Мартин Хейр, стоя в дверях, заметил по-немецки:
      — Шмидт, у вас длинный язык. Тот мгновенно подобрался:
      — Яволь, герр капитан.
      — Выматывайтесь отсюда.
      — Цу бефель, герр капитан.
      Шмидт хмыкнул и вышел, захватив свою аптечку. Хейр закурил.
      — Это смешанный экипаж. Американцы и англичане, несколько евреев, но все свободно говорят по-немецки и имеют только одну официальную личность, когда находятся на корабле.
      — Наш собственный И-бот, — сказал Осборн. — Я потрясен. Самый невероятный секрет из открывшихся мне за последнее время.
      — Должен сказать вам, что мы играем в эту игру вполне серьезно. Обычно мы говорим только по-немецки, носим только форму Кригсмарин, даже на базе. Это вопрос вживания в роль. Конечно, парни иногда забываются. Шмидт — яркий пример.
      — А где база?
      — В маленьком порту под названием Холодная гавань, около Лизард-Пойнт в Корнуолле.
      — Далеко?
      — Отсюда? Сто миль. К утру будем там. Мы наверстаем упущенное на обратном пути. Наши люди предупреждают нас заранее о маршрутах торпедных катеров каждую ночь. Мы предпочитаем держаться от них подальше.
      — Представляю себе! Вынужденный бой со своими был бы самой большой неудачей. Кто проводит эту операцию?
      — Официально отдел «Д» ИСО, но это совместная акция. Вы из ОСС, я слышал?
      — Верно.
      — Нелегкий хлеб…
      — Вы могли бы сказать то же самое о себе. Хейр хмыкнул.
      — Посмотрим, есть ли у них сандвичи на камбузе. Мне кажется, вам не помешало бы поесть. — И он повел Крэйга на ленч.
      Осборн проснулся перед рассветом и вышел на палубу. Вокруг было только море, соленые брызги падали на лицо. Когда он поднялся наверх по трапу и зашел в рулевую рубку, то обнаружил там Хейра с потемневшим задумчивым лицом, едва различимым в свете компаса. Осборн присел у штурманского столика и закурил.
      — Не спится? — спросил Хейр.
      — Катер не для меня, а с вами, похоже, все в порядке?
      — Да, сэр, — ответил Хейр. — Не помню уже, когда жил не на катере. Мне было восемь лет, когда дед отправил меня в море на моей первой лодчонке.
      — Говорят, в Ла-Манше особые условия плавания?
      — Совсем не то, что на Соломоновых островах, можете мне верить.
      — Это там, где вы воевали раньше? Хейр кивнул головой:
      — Да, верно.
      — Мне всегда казалось, что торпедные катера — спорт для молодых, — заметил Осборн.
      — Видите ли, когда нужен кто-то с опытом, да еще чтобы он мог сойти за немца, используешь того, кто у вас под рукой, — рассмеялся Хейр.
      Занимался сероватый рассвет, море успокоилось, перед ними замаячил берег.
      — Лизард-Пойнт, — сказал Хейр.
      Он снова улыбался, и Осборн заметил:
      — Вам нравится все это, верно? Хейр пожал плечами:
      — Наверное.
      — Я имею в виду, что вы дорожите этой работой. Вы не хотите вернуться к прежней жизни? Я имею в виду Гарвард.
      — Возможно. — Хейр выглядел задумчивым. — Сможет ли кто-то из нас решить, куда приткнуться, когда все это кончится? А вы сами?
      — Податься некуда. Да и вообще со мной особая проблема, — сказал Осборн. — Кажется, у меня особое везение на беду. Я убил немецкого генерала вчера. В церкви, чтобы показать, как мы его презираем. Он был шефом разведки СС в Бретани, мясник, который заслужил смерть.
      — Так в чем ваша проблема?
      — Я убил его, а они взяли двадцать заложников и расстреляли их. Смерть будто следует за мной по пятам, если вы понимаете, что я имею в виду.
      Хейр не ответил, просто приглушил мотор и открыл иллюминатор, впустив дождь. Они обогнули мыс, и Осборн увидел вход в залив и поросшую лесом равнину над ним.
      Маленькая серая гавань приютилась у подножия долины, две дюжины коттеджей были разбросаны на берегу. Среди деревьев виднелся старый замок. Экипаж катера высыпал на палубу.
      — Холодная гавань, майор Осборн, — сказал Мартин Хейр и ввел «Лили Марлен» в порт.

      Экипаж занялся швартовкой, а Хейр и Осборн перелезли через борт на покрытый связками канатов причал, чтобы размяться.
      — Все дома выглядят совершенно одинаково, — заметил Крэйг.
      — Я знаю, — ответил Хейр. — Все это построил хозяин замка, сэр, Вильям Чивли, в середине восемнадцатого века. Коттеджи, гавань, причал — в общем, все. Согласно местной легенде основная часть его денег добыта контрабандой. Он был известен как Черный Билл.
      — Понятно. Он построил эту фальшивую рыбацкую деревню, чтобы прикрывать другие дела? — заметил Крэйг.
      — Верно. Вот это, кстати, паб. Парни используют его как столовую.
      Это было приземистое здание с высоким фронтоном и деревянными перекрытиями; окна придавали ему елизаветинский вид.
      — В нем нет ничего георгианского, — сказал Крэйг. — Скорее эпоха Тюдоров.
      — Подвалы средневековые. В таких местах всегда есть свой постоялый двор, — сказал Хейр и забрался в стоявший в сторонке джип. — Поехали. Я отвезу вас в замок.
      Крэйг взглянул на название постоялого двора над дверью: «Висельник».
      — Хорошее название, — заметил Хейр, заводя мотор. — Это новая вывеска. Старая отвалилась, она была довольно отвратительная. Какой-то бедолага, висящий на конце веревки со связанными руками и высунутым языком.
      Когда они отъезжали, Крэйг повернулся и еще раз посмотрел на вывеску. На ней был изображен молодой парень, висящий вниз головой на деревянной виселице, привязанный за правую лодыжку. Лицо его было спокойно, вокруг головы сияние.
      — Вы знаете, что это копия с карты таро? — спросил он.
      — Да, конечно, все это придумала мадам Легран, экономка замка. Она любит такие пещи.
      — Легран? Джулия Легран? — спросил Крэйг.
      — Да, верно. — Хейр посмотрел на него с удивлением. — Вы знаете ее?
      — Я знал ее мужа до войны. Он читал лекции по философии в Сорбонне. Позже был в Сопротивлении в Париже. Я встретил их там в сорок втором. Помог им выбраться, когда гестапо напало на их след.
      — Да, она была здесь с самого начала. Работает в ИСО.
      — А ее муж, Анри?
      — Насколько я знаю, он умер от инфаркта в Лондоне в прошлом году.
      — Понятно.
      Они проезжали мимо последнего коттеджа. Хейр продолжил:
      — Это оборонительный район. Все жители выехали. Мы используем коттеджи для себя. Кроме моего экипажа, у нас есть несколько механиков Королевского воздушного флота для обслуживания самолетов.
      — У вас есть самолет? Для чего?
      — Для обычных целей. Выбросить агентов на место, доставить обратно.
      — Я думал, этим занимается специальный авиаотряд в Темпсфорде.
      — Они тоже. По крайней мере, в штатных ситуациях. Наши операции несколько сложнее. Я покажу вам. Мы как раз прибываем к полю.
      Дорога повернула между деревьев, и они выехали на огромную поляну с травянистым покрытием. На краю стоял сборный ангар. Хейр свернул в калитку, проехал по траве и остановился. Потом достал сигарету и закурил.
      — Ну, что вы об этом думаете?
      Разведывательный самолет «шторк» выруливал из ангара, опознавательные знаки Люфтваффе ясно выделялись на его крыльях и фюзеляже, двое следовавших за ним механиков тоже были одеты в комбинезоны Люфтваффе. Позади, в ангаре, был виден ночной истребитель Ю-88 С.
      — Боже мой, — тихо сказал Крэйг.
      — Я вам сказал, что здесь все немножко необычно. Пилот «шторка» вылез из самолета, сказал пару слов механикам и направился к ним. На нем были летные ботинки, просторные удобные брюки голубовато-серого цвета, какие носили летчики-истребители Люфтваффе, очень необычные, с большими карманами для карт. Короткая куртка пилота придавала ему лихой вид. На левой стороне груди он носил серебряный значок пилота, Железный крест первой степени над ним и эмблему Люфтваффе — на правой.
      — Все, кроме чертова Рыцарского креста, — заметил Осборн.
      — Да, он фанатик, — сказал Хейр. — Кроме того, какой-то чокнутый, если хотите знать мое мнение. Тем не менее он сбил два немецких самолета в битве за Британию.
      Пилот подошел к ним. Ему было около двадцати пяти, волосы под фуражкой цвета соломы, почти белые. Хотя он улыбался, что-то жестокое было в форме его рта, а глаза оставались холодными.
      — Лейтенант ВВС Джо Едж. Майор Крэйг Осборн, ОСС. Едж приветливо улыбнулся и протянул руку:
      — Специальность — бандитизм, так?
      Крэйгу Едж совсем не понравился, но он постарался не показать этого.
      — У вас тут целое хозяйство.
      — Да, понимаете, «шторк» может приземляться и взлетать где угодно. По-моему, лучше, чем «лизандр».
      — Необычный камуфляж, опознавательные знаки Люфтваффе.
      Едж рассмеялся:
      — В некоторых случаях это помогает. В прошлом месяце я попал в плохую погоду и в результате сжег все горючее. Я приземлился на базе Люфтваффе в Гранвилле. Заставил их заправить меня. Никаких проблем.
      — Эти наши поддельные знаки отличия имеют оригинал, утвержденный Гиммлером и подписанный фюрером, они означают, что мы выполняли спецзадания разведки СС. Никто не решается сомневаться в этом, — добавил Хейр.
      — Они даже кормят меня в столовой, — сказал Едж, обращаясь к Крэйгу. — Конечно, моя старушка-мама была немка и я свободно говорю на языке. Это помогает. — Он повернулся к Хейру: — Подбрось меня к замку, старик, пожалуйста. Я слышал, шеф должен пожаловать из Лондона.
      — Я не знал этого, — ответил Хейр. — Запрыгивай. Едж сел на заднее сиденье. Когда они тронулись, Крэйг спросил:
      — Ваша мать, она, наверное, здесь?
      — Господи, конечно. Вдова. Живет в Хэмпстеде. Величайшее разочарование в ее жизни связано с тем, что Гитлеру не удалось въехать через Молл в Букингемский дворец в 1940-м. — Он громко захохотал.
      Крэйг отвернулся, пытаясь скрыть раздражение, и обратился к Хейру:
      — Я вдруг подумал… Вы сказали, что этим проектом руководит отдел «Д» в ИСО. Это не тот ли старый добрый «Отдел грязных шуток»?
      — Именно так.
      — Им по-прежнему руководит Дугал Мунро?
      — Вы и его знаете?
      — О да, — ответил Крэйг. — Я работал в ИСО с самого начала. До вступления в войну. У нас были дела с Дуга-лом. Старый безжалостный негодяй.
      — Только таким образом и выигрывают теперь войну, — прокомментировал Едж сзади.
      — Понятно. Вы готовы использовать любые средства, не так ли? — спросил Крэйг.
      — Я думал, что у каждого из нас здесь свое дело, приятель.
      На какой-то миг Осборну почудилось испуганное лицо генерала Дитриха, глядящее сквозь решетку исповедальни. Он отвернулся, чувствуя себя не в своей тарелке.
      Хейр нарушил молчание:
      — Он не изменился, этот Мунро. Его девиз — «любыми средствами», ну а о своем задании вы все скоро узнаете.
      Он завернул в ворота с дверями крест-накрест и остановился во дворе с флагштоком. Дом был из серого камня, трехэтажный. Очень старый и очень мирный. Ничего общего с войной.
      — У него есть свое название? — спросил Крэйг.
      — Гранчестер-Эбби, — ответил Едж. — Довольно величественно, да?
      — Приехали, — сказал Хейр и вылез из джипа. — Мы войдем в логово великана, если он здесь.
      Но в этот самый момент бригадира Дугала Мунро препроводили в библиотеку в Хейс-Лодже в Лондоне. Этот дом генерал Дуайт Д. Эйзенхауэр использовал в качестве временной резиденции. Генерал наслаждался кофе, тостами и утренним выпуском «Таймс», когда молодой армейский капитан ввел Дугала Мунро и закрыл за ним дверь.
      — Доброе утро, бригадир. Кофе, чай — все в буфете. — Мунро налил себе чаю. — Как дела с этим проектом в Холодной гавани?
      — Продвигаются, генерал.
      — Вы знаете, война — как фокусник, который дурачит людей, заставляя их следить за своей правой рукой, в то время как левая делает самое главное. — Эйзенхауэр добавил себе кофе. — Хитрость, бригадир. Хитрость — вот главное. У меня лежит отчет разведки, из которого следует, что Роммель сделал невероятные вещи с тех пор, как руководит проектом Атлантического вала.
      — Я знаю, сэр.
      — Этот ваш И-бот столько раз возил наших военных инженеров по ночам к побережью Франции для взятия проб грунта, что у вас уже должна была созреть идея о том, где нам высаживаться?
      — Верно, генерал, — тихо ответил Мунро. — Скорее всего, это будет в Нормандии.
      — Прекрасно. Теперь вернемся к проблеме хитрости, — сказал Эйзенхауэр и подошел к карте на стене. — Паттон командует несуществующей армией в Восточной Англии. Фальшивые военные лагеря и самолеты, псевдоукрепления…
      — Которые будут означать для немцев, что мы собираемся использовать кратчайший путь и предпринять наступление в районе Па-де-Кале?
      — Чего они всегда и ожидали, поскольку это оправданно с военной точки зрения, — кивнул Эйзенхауэр. — Мы уже предприняли некоторые действия, чтобы подкрепить их уверенность. Королевские ВВС и Восьмая воздушная армия будут часто патрулировать этот район, особенно поближе к дню высадки, само собой. Группы Сопротивления в этом районе будут постоянно нарушать связь, выводить из строя железные дороги и все такое. Естественно, двойные агенты, имеющиеся в распоряжении, будут передавать фальшивую, но правдоподобную информацию в абвер.
      Он остановился, внимательно глядя на карту, и Мунро спросил:
      — Что-то беспокоит вас, сэр?
      Эйзенхауэр подошел к сводчатому окну и закурил сигарету.
      — Многие хотели, чтобы мы высадились в прошлом году. Позвольте мне объяснить вам, почему мы этого не сделали, бригадир. Объединенное командование всегда считало, что мы можем успешно высадиться только в том случае, если будем иметь все преимущества. Больше людей, чем у немцев, больше танков, больше самолетов — и так во всем. Хотите знать почему? Потому что каждый раз в равном бою с русскими, британскими или американскими войсками в течение этой войны немцы побеждали. При равных условиях они всегда уничтожали на пятьдесят процентов больше солдат противника.
      — Я в курсе этого печального факта, сэр. Эйзенхауэр повернулся.
      — Бригадир, я всегда был скептиком в отношении ценности секретных агентов в этой войне. Их сообщения всегда слишком кратки. Я думаю, мы получаем больше информации, перехватывая и расшифровывая вражеские донесения.
      — Согласен, сэр, — нерешительно сказал Мунро. Эйзенхауэр наклонился вперед:
      — Вы сообщили мне на прошлой неделе факт, которому я не решаюсь поверить. Вы сказали, что скоро состоится совещание штаба под руководством самого Роммеля. Оно будет посвящено только обороне Атлантического вала.
      — Так точно, генерал. В замке Вуанкур в Бретани.
      — Вы сообщили также, что у вас есть агент, который может проникнуть на это совещание?
      — Так точно, генерал, — кивнул Мунро. Эйзенхауэр продолжил:
      — Мой Бог, если бы я мог превратиться в муху и поприсутствовать на том совещании! Узнать мысли Роммеля. Его намерения. — Он положил руку на плечо Мунро. — Вы понимаете, что это может быть решающе важным? Три миллиона человек, тысячи кораблей, но точная информация стоит дороже. Вы понимаете?
      — Вполне, генерал.
      — Не подведите меня, бригадир.
      Он отвернулся и уставился на карту. Мунро тихо вышел из комнаты, спустился вниз, взял плащ и шляпу, кивнул дежурным и сел в машину. Его помощник капитан Джек Картер, сидел сзади, сложив руки на набалдашнике палки. У него не было одной ноги — след Дюнкерка.
      — Все в порядке, сэр? — спросил он, когда они отъехали.
      Мунро опустил стекло, отделявшее их от шофера:
      — Он считает, что совещание в замке Вуанкур имеет решающее значение. Я хочу, чтобы вы связались с Анн-Мари Треванс. Она может организовать еще одну поездку в Париж. Пошли за ней «лизандр». Я должен поговорить с ней с глазу на глаз. Скажем, через три дня.
      — Слушаюсь, сэр.
      — Что-нибудь еще есть для меня?
      — Пришло сообщение из Холодной гавани, сэр. Кажется, у ОСС были проблемы вчера. Один из их агентов прикончил генерала Дитриха, шефа разведки СС в Бретани. Из-за плохой погоды они сами не могли его вывезти и попросили нас помочь.
      — Ты же знаешь, что я не люблю оказывать подобные услуги, Джек.
      — Да, сэр. В любом случае, капитан Хейр получил прямой приказ, вышел к Гросне и подобрал агента. Майора Осборна.
      Наступила пауза, Мунро изумленно переспросил:
      — Крэйг Осборн?
      — Кажется да, сэр.
      — Бог мой, неужели он жив? Ему здорово везет. Самый лучший разведчик, когда-либо работавший на ИСО.
      — А как же Гарри Мартин, сэр?
      — Он не хуже, этот чертов американец. Осборн сейчас в Холодной гавани?
      — Да, сэр.
      — Так. Остановись у ближайшего телефона. Свяжись с оперативным командованием базы в Кройдоне. Передай, что мне нужен «лизандр» в течение ближайшего часа. Готовность номер один. Бери здесь управление в свои руки, Джек, и займись организацией встречи Анн-Мари Треванс. Я слетаю в Холодную гавань и увижусь с Крэйгом Осборном.
      — Вы думаете, он может оказаться полезным, сэр?
      — О да, Джек, очень полезным! — Мунро отвернулся и посмотрел в окно, улыбаясь.
      Крэйг Осборн, голый по пояс, сидел на стуле возле раковины в большой старомодной ванной; Шмидт, все еще одетый в форму Кригсмарин, с аптечкой на коленях, сидел рядом и колдовал над его рукой. Джулия Легран остановилась на пороге, наблюдая за операцией. Ей было около сорока лет, она была в широких брюках и коричневом свитере, светлые волосы туго связаны на затылке, приветливое лицо.
      — Ну как он? — спросила она.
      — Средненько, — пожал плечами Шмидт. — Со стреляными ранами никогда нельзя знать заранее. У меня есть этот новый препарат, пенициллин. Говорят, он прекрасно справляется с воспалением.
      Он открыл бутылочку и смешал лекарство для подкожного впрыскивания. Джулия сказала:
      — Будем надеяться на лучшее. Я сделаю кофе.
      Она вышла, когда Шмидт делал укол. Осборн вздрогнул; Шмидт наложил на рану марлю и ловко перевязал руку.
      — Я думаю, вам следует показаться доктору, — сказал он приветливо.
      — Посмотрим, — ответил Крэйг.
      Он встал, и Шмидт помог ему надеть чистую рубашку, которую принесла Джулия. Он сумел застегнуться и вышел в соседнюю комнату, пока Шмидт собирал свою аптечку.
      Комната была очень уютной, хотя и выглядела слегка запущенной и нуждалась в ремонте. В комнате стоял стол и две табуретки в окне эркером. Крэйг выглянул на улицу. Он увидел террасу, запущенный сад за ней, старые деревья и маленький пруд в лощине. Все дышало покоем.
      Шмидт вышел из ванной, держа коробку в руке.
      — Я зайду к вам позже. Пойду поем яиц с беконом. — Он хмыкнул, держа руку на дверной ручке.
      — Не утруждайте себя, напоминая мне, что я еврей. Меня испортили английским завтраком слишком давно.
      Открылась дверь, и вошла Джулия Легран с кофе, тостами, мармеладом и свежими булочками на подносе. Шмидт вышел, а она поставила поднос на стол возле окна. Они сели напротив друг друга. Разливая кофе, она сказала:
      — Не могу передать, как я рада снова видеть тебя, Крэйг.
      — Кажется, Париж был давным-давно, — ответил он, беря у нее из рук чашку.
      — Тысячу лет назад…
      — Я сожалею об Анри, — продолжил он. — Инфаркт? Она кивнула:
      — Он ничего не почувствовал. Умер во сне, но у него все-таки были эти восемнадцать месяцев в Лондоне. Мы должны быть благодарны тебе за них.
      — Ерунда. — Крэйг почувствовал смущение.
      — Это чистая правда. Хочешь тост или булочку?
      — Нет, спасибо. Еще чашку кофе — и будет в самый раз.
      Наливая кофе, она рассказывала:
      — Без тебя мы бы ни за что не выбрались из гестапо в ту ночь. Ты был ранен, Анри тоже. Ты забыл, что эти звери сделали с тобой? И все же ты вернулся той ночью, когда другие оставили его. — Она внезапно разволновалась, слезы выступили у нее на глазах. — Ты подарил ему жизнь, Крэйг, те несколько месяцев в Англии. Я всегда буду тебе благодарна за это.
      Он закурил сигарету, встал и выглянул в окно.
      — Я ушел из ИСО после этого. Наши в это время создавали ОСС. Им нужен был мой опыт, и, если откровенно, мне надоел Дугал Мунро.
      — Я работаю у него уже четыре месяца, — сказала Джулия. — Мы используем это место как стартовую площадку, как дом под крышей, как обычно.
      — Вы сработались с Мунро?
      — Тяжелый человек. — Она пожала плечами. — Но ведь это тяжелая война.
      Осборн кивнул:
      — Странное место, этот дом, а люди здесь еще более странные. Например, пилот Едж хвастается своей формой Люфтваффе, изображая Адольфа Галлана.
      — Да, Джон совсем сумасшедший, — согласилась она. — Мне временами кажется, что он действительно воображает себя пилотом Люфтваффе, а всех нас терпит в силу необходимости. Но вы же знаете Мунро — он всегда готов закрыть глаза, если человек отлично выполняет свое дело. В этом смысле у Еджа особые заслуги.
      — А Хейр?
      — Мартин? — Она улыбнулась и поставила чашки на поднос. — Ну, Мартин — это другое дело. Мне кажется, я немного влюблена в него.
      Дверь открылась, и без стука вошел Едж.
      — Вот вы где. Милый тет-а-тет!
      Он прислонился к стене и вставил сигарету в уголок рта. Джулия сказала устало:
      — Ты действительно такой мерзкий и вредный, Джо?
      — Раздражаю тебя, лапочка? Не обращай внимания. — Он повернулся к Осборну: — Шеф только что прилетел из Кройдона.
      — Мунро?
      — Должно быть, он очень хотел видеть вас, старина. Ждет в библиотеке. Я провожу вас.
      Он вышел. Осборн повернулся и улыбнулся Джулии.
      — Увидимся позже, — сказал он и последовал за пилотом.
      Библиотека была очень хороша: заставленные огромными стеллажами красивые лепные украшения эпохи короля Якова. В камине горели дрова, вокруг были расставлены удобные козетки и кожаные кресла. Мунро стоял у огня, старательно протирая очки, когда Крэйг Осборн вошел в комнату. Едж встал у двери. Мунро надел очки и тепло взглянул на Осборна.
      — Подождите за дверью, Джо.
      — Черт, значит, я не получу удовольствия от беседы? — съязвил Едж, но повиновался.
      — Рад видеть вас, Крэйг, — сказал Мунро.
      — Не буду врать, что это взаимно, — ответил Крэйг, направляясь к одному из кресел. Он сел и закурил сигарету. — Не надо воспоминаний.
      — Не надо обид, дорогой мой, это ни к чему не приведет нас.
      — Конечно, но я не могу забыть, что был для вас слепым инструментом.
      Мунро сел напротив.
      — Сказано красиво… и верно. Что с рукой? Шмидт посмотрел вас?
      — Он считает, что мне понадобится доктор, на всякий случай.
      — Нет проблем. Мы позаботимся об этом. Это дело с Дитрихом, Крэйг. Настоящий успех, поздравляю! Вы показали свое обычное чутье, если можно так выразиться. Это создаст Гиммлеру и СД некоторые проблемы.
      — А сколько заложников они расстреляли, мстя за него?
      Мунро пожал плечами:
      — Это война. Не думайте об этом. Крэйг заметил:
      — Анн-Мари тоже так говорила. Теми же словами.
      — Да, я был весьма обрадован, услышав, что она помогала вам. Она работает на меня, вы знаете.
      — Тогда помоги ей Боже, — сказал Крэйг с горечью.
      — И вам, дорогой мальчик. Вы ведь в армии. Крэйг наклонился, швырнул сигарету в огонь.
      — Я знаю, черт побери. Я американский офицер, майор ОСС. И вы не можете тронуть меня.
      — Конечно, могу. Я работаю под прямым руководством генерала Эйзенхауэра. Холодная гавань — совместный объект. Хейр и четверо его ребят — американские граждане. Вы будете со мной, Крэйг, по трем причинам. Во-первых, потому, что вы теперь слишком много знаете о Холодной гавани. Во-вторых, потому, что вы мне нужны здесь. Скоро начнется высадка, и вы можете быть очень полезны здесь.
      — А третья причина? — спросил Крэйг.
      — Все очень просто. Вы офицер вооруженных сил своей страны, как и я, и обязаны выполнять приказы. — Мунро встал. — Хватит разговоров, Крэйг. Мы спустимся в паб, найдем Хейра и скажем ему и его мальчикам, что вы теперь «член клуба». — Он повернулся и пошел к двери, а Крэйг последовал за ним, чувствуя странную пустоту и отчаяние в душе.
      «Висельник» был именно таким, каким всякий ожидал бы его увидеть, — типичный английский деревенский паб. Пол был выложен каменными плитами, в открытом камине горел огонь, столы были рубленые и очень старые, а скамейки деревянные, с высокими спинками. Старый бар был отделан красным деревом, за ним на полках выстроились батареи бутылок. Джулия, толкавшая кружки с пивом по стойке, выглядела здесь нелепо, как и люди в немецкой форме, склонившиеся над своим пивом.
      Когда в сопровождении Осборна и Еджа вошел бригадир, Хейр сидел у огня и читал газету, потягивая кофе. Он встал и крикнул по-немецки:
      — Внимание! Генерал!
      Люди вставали, щелкая каблуками. Бригадир махнул рукой и сказал на приличном немецком:
      — Вольно. Пейте дальше. — Потом обратился к Хейру: — Не надо формальностей, Мартин. Будем говорить по-английски. Поздравляю. Прекрасно сработано прошлой ночью.
      — Благодарю вас, сэр. Мунро грел спину у огня.
      — Да, вы действовали по собственной инициативе, и это прекрасно, но в будущем постарайтесь согласовывать все со мной.
      И тут встрял Едж:
      — Существенное замечание! К тому же могло оказаться, что галантный майор предназначен для одноразового использования. — Опасный огонь вспыхнул в глазах Хейра, он шагнул к Еджу, но тот отступил назад и рассмеялся: — Все в порядке, старик, не надо насилия. — Он повернулся к бару: — Джулия, мой цветок. Очень большой джин с тоником, s\'il vous plait.
      — Успокойся, Мартин, — сказал Мунро. — Молодой болван, но пилот гениальный. Давайте все выпьем. — Он повернулся к Крэйгу: — Это не значит, что мы все тут алкоголики, просто ребята работают ночью, поэтому они пьют свою рюмку утром. — Он громко обратился к присутствующим: — Слушайте все. Вам теперь известно, что это майор Крэйг Осборн из Отдела стратегической службы. Но вы еще не знаете, что с этого момента он будет одним из нас здесь, в Холодной гавани.
      Наступила тишина. Джулия застыла у бара с помрачневшим лицом, но Шмидт поднял свою кружку:
      — Помоги тебе Бог, начальник.
      Все рассмеялись, и Мунро обратился к Хейру:
      — Представь ему людей, Мартин. Псевдонимы, разумеется.
      Главный старшина Лангсдорф, стоявший ночью у руля, был американцем. Хардт, Вагнер и Бауэр — тоже. Шнайдер, инженер, явно был немцем, а Виттиг, Браух и Шмидт — английскими евреями.
      Крэйг вдруг почувствовал сильное головокружение. Он был весь мокрый, лоб его пылал.
      — Здесь жарко, — сказал он. — Чертовски жарко. Хейр посмотрел на него удивленно:
      — Вообще-то, утро довольно прохладное. С тобой все в порядке?
      Подошел Едж с двумя стаканами. Один из них он отдал Мунро, другой — Крэйгу: — Ты кажешься мне настоящим ценителем джина, майор. Опрокинь его. Он вдохнет огонь в твое сердце. Джулии это понравится.
      — Чтоб тебя разорвало! — сказал Крэйг, но стакан взял и выпил.
      — Нет, старик, главное — победить ее. — Едж скукожился на скамейке. — Хотя, кажется, она хранит себя для себя.
      — Ты поганый злобный поросенок, Джо! Едж посмотрел на него, изображая обиду:
      — Неустрашимый человек-птица — вот я кто, старик. Галантный рыцарь неба.
      — Как Герман Геринг, — сказал Крэйг.
      — Совершенно верно. Великолепный летчик. Он завладел «летающей крепостью», после того как убили фон Рихтгофена.
      Крэйг услышал свой голос как бы со стороны:
      — Интересная мысль, герой войны — психопат. Вы должны себя чувствовать как дома в этом Ю-88, что стоит на взлетной полосе…
      — Ю-88 С, старик, будем точными. Система форсажа его двигателя отрывает меня от земли на четыреста метров.
      — Он забыл, что эта система работает от трех баллонов с нитрифицированным кислородом. Достаточно одной пули — и он окончит свое существование в виде облачка мельчайших частиц, — заметил Мартин Хейр.
      — Эй, не будь таким вредным, старик. — Едж подвинулся к Крэйгу. — Этот сокол — просто конфетка. Обычно его экипаж состоит из трех человек. Пилот, штурман и стрелок. Мы внесли некоторые усовершенствования, так что теперь я могу управлять им в одиночку. Например, лихтенштейнская радарная установка, которая позволяет видеть в темноте, — они перенесли ее в кокпит, так что я сам могу видеть и…
      Его голос вдруг исчез, и Крэйг Осборн провалился в темноту и рухнул на пол. Шмидт бросился через комнату и склонился над ним. Наступила тишина. Шмидт взглянул на Мунро:
      — Господи Иисусе, сэр, у него сильнейший жар. Что-то больно быстро. Я осматривал его час назад.
      — Ясно, — сказал Мунро и повернулся к Хейру: — Я доставлю его в Лондон на «лизандре». Отнесите его в госпиталь.
      Хейр кивнул.
      — О\'кей, сэр.
      Он стоял, глядя, как Шмидт и двое его людей выносят Осборна.
      Мунро повернулся к Еджу:
      — Джо, позвоните Джеку Картеру в мой офис. Передайте, чтобы он договорился с госпиталем в Хэмпстеде.
      Он повернулся и вышел.
      Крэйг Осборн очнулся от глубокого сна, чувствуя себя свежим и бодрым. От жара не осталось и следа. Он с усилием приподнялся на локте и обнаружил, что лежит в маленькой больничной палате с белыми стенами. Он опустил ноги на пол и посидел так некоторое время; вдруг дверь открылась и вошла молодая медсестра.
      — Вам нельзя вставать, сэр.
      Она уложила его обратно в постель, и Крэйг спросил:
      — Где я?
      Она вышла. Через несколько минут дверь снова открылась и вошел врач в белом халате со стетоскопом на шее. Он улыбался.
      — Ну, как мы себя чувствуем, майор? — спросил он и пощупал пульс Крэйга. У него был немецкий акцент.
      — Кто вы?
      — Меня зовут доктор Баум.
      — А где я?
      — В небольшом госпитале в северном Лондоне. В Хэмпстеде, если быть точным. — Он сунул термометр в рот Крэйгу, потом проверил температуру. — Прекрасно. Великолепно. Никакого повышения температуры вообще. Этот пенициллин — чудо. Конечно, парень, который лечил вас, сделал вам укол, но я дал вам дозу побольше. Значительно больше. В этом весь секрет.
      — Долго я здесь?
      — Третий день. Вы были в плохом состоянии. Честно говоря, без этого лекарства… — Баум пожал плечами. — А сейчас вы выпьете немного чаю и я позвоню бригадиру Мунро. Скажу ему, что вы в порядке.
      Он вышел. Крэйг полежал немного, потом встал, нашел одежду, подошел к окну и сел, глядя в сад, окруженный высокими стенами. Сестра вошла в палату, неся на подносе чай.
      — Я надеюсь, вы не возражаете, майор. У нас нет кофе.
      — Все в порядке, — ответил Крэйг. — А сигареты у вас есть?
      — Вам не следовало бы курить, сэр. — Она постояла в нерешительности, но достала из кармана пачку «Плейерс» и несколько спичек.
      — Только не говорите доктору Бауму, откуда они у вас.
      — Вы прелесть, — Крэйг поцеловал ей руку. — В первый же вечер, как только я выйду отсюда, отведу вас в «Радужный уголок» на Пикадилли. За мной чашка самого лучшего кофе в Лондоне и свинг, который мы станцуем.
      Она покраснела и выскочила, смеясь. Он закурил и сел, глядя в сад.
      Через некоторое время в дверь постучали, вошел Джек Картер с палкой в одной руке и кейсом в другой.
      — Привет, Крэйг.
      Крэйг встал, испытав настоящую радость.
      — Джек, как здорово увидеть тебя снова! Значит, ты все еще работаешь на этого старого негодяя.
      — Как видишь. — Картер сел и открыл кейс. — Доктор Баум сказал, что тебе значительно лучше.
      — Вроде бы.
      — Хорошо. Бригадир хочет, чтобы ты кое-что сделал для него, если можешь, конечно.
      — Уже? Он что, пытается прикончить меня? Картер поднял руку:
      — Крэйг, пожалуйста, выслушай меня. Все очень серьезно. Речь идет о твоей приятельнице Анн-Мари Треванс.
      Крэйг застыл.
      — Что с ней?
      — Бригадиру нужно встретиться с ней с глазу на глаз. Готовится нечто серьезное. Очень серьезное.
      Крэйг закурил.
      — А что тут удивительного?
      — На этот раз ставки слишком высоки. Короче, был послан «лизандр», чтобы доставить ее, но все пошло вкривь и вкось. — Он передал бумаги Крэйгу. — Посмотри сам.
      Крэйг подошел к окну, открыл папку и начал читать. Потом осторожно закрыл ее с выражением страдания на лице.
      Картер нарушил молчание:
      — Прости. Мне очень жаль.
      Крэйг сидел, думая об Анн-Мари, ее ярко накрашенных губах, стройных ногах в темных чулках, о вечной сигарете в руке. Такая чертовски привлекательная, восхитительно красивая, высокомерная, и вот…
      Картер спросил:
      — Вы что-нибудь знали об этой сестре-близняшке, Женевьеве Треванс?
      — Нет. — Крэйг вернул ему папку. — Она никогда не упоминала о ней, даже в давние времена. Я знал, что ее отец англичанин. Она однажды сказала мне, что Треванс — корнуолльское имя, но я считал, что отец уже умер.
      — Он жив. Врач, живет в Корнуолле. В Северном Корнуолле, в деревне Сен-Мартин.
      — А дочь? Эта Женевьева?
      — Она штатная сиделка в госпитале св. Варфоломея в Лондоне. Недавно перенесла тяжелый грипп. Сейчас в отпуске по болезни, живет у отца в Сен-Мартине.
      — Ну и что дальше?
      — Бригадир хочет, чтобы ты навестил ее. — Картер достал большой белый конверт из своего чемоданчика и передал Крэйгу: — Прочти и поймешь, почему так важно, чтобы ты помог нам в этом деле.
      Крэйг открыл конверт, извлек оттуда письмо и начал медленно читать.

      Сразу за деревней находился холм, странное место, обозначенное на картах как древний форт. Женевьева Треванс очень любила этот холм. С его гребня она могла сидя наблюдать за прибоем, набегавшим на коварные отмели, и только морские птицы были рядом с ней.
      Она взобралась туда после завтрака, чтобы нанести прощальный визит. Накануне вечером она спокойно констатировала, что опять здорова, а налеты на Лондон, по сообщениям «Би-би-си», участились. В госпитале, конечно, каждая пара рук на счету.
      Стояла чудная мягкая погода, какая бывает только в Северном Корнуолле и нигде больше, небо синее, на море легкие волны. Впервые за несколько месяцев она чувствовала внутренний покой; расслабленная и радостная, она повернулась и поглядела вниз, на деревню. Ее отец работал в саду старого дома приходского священника. Потом она вдруг заметила машину. Во время войны, когда горючее строго ограничено, это означает приезд либо доктора, либо полиции. Но когда машина подъехала ближе, Женевьева с удивлением поняла по ее цвету, что это военный автомобиль.
      Машина остановилась у калитки дома священника, и из нее вышел человек в форме. Женевьева сразу побежала вниз. Она видела, как ее отец выпрямился, положил лопату и пошел к калитке. Они обменялись парой слов с человеком в форме, пошли по тропинке и вошли в дом.
      Ей понадобилось не больше трех минут, чтобы добраться до подножия холма. Когда она спустилась вниз, парадная дверь открылась, из нее вышел отец и пошел ей навстречу. Они встретились у калитки.
      Его лицо было ужасно напряжено, взгляд совершенно остекленевший.
      Она взяла его руку:
      — В чем дело? Что случилось?
      Его глаза остановились на ней на какое-то мгновение, и он отпрянул, как будто испугавшись.
      — Анн-Мари, — сказал он хрипло. — Она мертва. Анн-Мари умерла. — Он кинулся мимо нее к церкви. Почти бегом, нелепо прихрамывая, он миновал кладбищенский двор и крыльцо. Тяжелая дубовая дверь закрылась за ним с гулким ударом.
      Небо было по-прежнему голубое, грачи громко перекликались на деревьях за церковью. Ничего не изменилось, но все сразу стало другим. Женевьева стояла, словно окоченев. Никаких чувств, пустота.
      Сзади послышались чьи-то шаги.
      — Мисс Треванс?
      Она медленно повернулась. Форма на человеке была американская — расстегнутый плащ, накинутый поверх оливково-зеленого мундира. Майор, несколько орденских планок на груди. Их было удивительно много для такого молодого человека. Фуражка, надетая слегка набекрень, ладно сидела на золотистых волосах, в которых играли красноватые отблески. Гладкое, очень спокойное лицо, глаза холодного серого цвета, как Атлантический океан зимой. Он уже собирался заговорить, но внезапно закрыл рот, как будто онемев.
      — Вы, кажется, принесли нам плохие вести, майор? — спросила она.
      — Майор Осборн, — он откашлялся. — Крэйг Осборн. Боже, мисс Треванс, мне вдруг показалось, что я вижу привидение.
      Она повесила его плащ в гостиной и открыла дверь в кабинет.
      — Проходите сюда. Я попрошу экономку приготовить нам чаю. Кофе, боюсь, нет.
      — Вы очень добры.
      Она заглянула на кухню:
      — Приготовьте нам чаю, миссис Трембат. У меня гость. Папа в церкви. Боюсь, мы получили плохие новости.
      Экономка отошла от раковины, вытирая руки о фартук: высокая худощавая женщина с сильным лицом, типичная корнуоллка, очень спокойная, с проницательными голубыми глазами.
      — Анн-Мари, да?
      — Она мертва, — сказала Женевьева тусклым голосом и закрыла дверь.
      Когда она вошла в кабинет, Крэйг стоял у камина, разглядывая детский снимок Анн-Мари и Женевьевы.
      — Почти нельзя отличить уже тогда, — сказал он. — Это невероятно!
      — Вы, кажется, знали мою сестру?
      — Да, я встретил ее в 1940-м, в Париже. Я был журналистом, мы стали друзьями. Я знал, что ее отец англичанин, но, честно говоря, она никогда не упоминала о вас. Ни малейшего намека на то, что у нее есть сестра.
      Женевьева Треванс ничего не ответила ему. Она села в кресло у камина и спокойно спросила:
      — Вы приехали издалека, майор?
      — Из Лондона.
      — Долгая дорога.
      — Но несложная. Почти никакого движения на дорогах теперь.
      Последовала неловкая пауза, почти невыносимая, и Женевьева спросила:
      — Как умерла моя сестра?
      — В авиакатастрофе, — ответил Крэйг.
      — Во Франции?
      — Да…
      — Откуда вы знаете? — удивилась девушка. — Ведь Франция оккупирована.
      — У нас свои каналы связи. У людей, на которых я работаю.
      — А кто они такие?
      Дверь открылась, и вошла миссис Трембат с подносом, который она аккуратно поставила на маленький столик. Кинув быстрый взгляд на Осборна, она вышла из кабинета. Женевьева разлила чай.
      — Должен сказать, что вы очень хорошо держитесь, — отметил он.
      — А вы только что ухитрились не ответить на мой вопрос, но это неважно. — Она передала ему чашку. — Мы с сестрой никогда не были близки.
      — Разве это не странно для близнецов?
      — Она уехала жить во Францию в 1935-м, когда умерла мама. Я осталась с отцом. Все очень просто. Теперь давайте начнем с самого начала. Так на кого вы работаете?
      — ОСС — Отдел стратегической службы, — ответил он. — Это довольно специфическая организация.
      Она заметила странную деталь в его одежде. На правом рукаве была эмблема с изображением крыльев с буквами СФ в середине (позже она узнала, что это означает Специальные формирования), а ниже — крылья английских парашютистов.
      — Коммандос?
      — Нет. Большую часть времени наши люди вообще не носят форму.
      — И вы пытаетесь убедить меня в том, что моя сестра ввязалась в подобные штучки?
      Он достал пачку сигарет и предложил ей. Она отрицательно покачала головой.
      — Я не курю.
      — А мне можно?
      — Сколько угодно.
      Он закурил, поднялся и подошел к окну.
      — Я встретил вашу сестру весной 1940-го. Я работал для журнала «Лайф». Она занимала весьма высокое социальное положение тогда, но это вам известно.
      — Да.
      Он напряженно глядел в сад.
      — Я сделал очерк о замке Вуанкур, который по разным причинам не был опубликован, но это означало, что мне нужно было взять интервью у графини…
      — У Гортензии?
      Он обернулся с кривой улыбкой на лице.
      — Настоящая леди. Она тогда только что потеряла четвертого мужа, полковника артиллерии, его убили на фронте.
      — Да, я знаю. А моя сестра?
      — О, мы стали… — Крэйг выдержал паузу, — хорошими друзьями. — Он вернулся к камину и сел. — А потом немцы взяли Париж. Я представлял нейтральную страну, и они поначалу не трогали меня, но потом я, по их мнению, связался не с теми людьми, так что мне пришлось быстро смываться. Я приехал в Англию.
      — Что произошло, когда вы вступили в этот ваш ОСС?
      — Я попал туда не сразу. Америка в то время еще не была в состоянии войны с Германией. Сначала я работал на аналогичную английскую организацию — ИСО. Можно сказать, та же работа. Я перешел к своим позже.
      — А как моя сестра оказалась втянутой в эти дела?
      — Высшее немецкое командование стало использовать имение вашей тетушки. Генералы, адмиралы, разные бонзы — в общем, люди их круга приезжали туда на несколько дней отдохнуть или на совещание.
      — А Анн-Мари и моя тетка?
      — Им разрешили остаться, ведь они вели себя лояльно; для пропаганды было хорошо, когда графиня де Вуанкур и ее племянница играли роль хозяек.
      Женевьева вдруг рассердилась:
      — И вы ждете, что я этому поверю? Чтобы Гортензия де Вуанкур позволила кому-то использовать себя таким образом?!
      — Помолчите минуту и дайте мне все вам объяснить, — сказал Крэйг. — Вашей сестре было разрешено ездить в Париж, когда ей этого хотелось. Там она связалась с людьми из Сопротивления. Она предложила нам свои услуги, и, надо сказать, она находилась в очень выгодной ситуации.
      — Значит, она стала агентом… — тихо проговорила Женевьева.
      — Вас это не удивляет, как я вижу?
      — Меня — нет. Возможно, она делала вашу работу в свойственной ей изящной манере.
      — Война, — тихо заметил Крэйг Осборн, — ни в коей мере не является изящным занятием. То, чем занималась ваша сестра, трудно охарактеризовать этим словом, если помнить, что сделали бы с ней немцы, если бы поймали.
      — Думаю, я должна сказать вам, что работаю сестрой в госпитале св. Варфоломея в Лондоне, майор, — сказала Женевьева. — Десятый военный госпиталь. В последнюю неделю моего дежурства к нам поступил один из ваших мальчиков, стрелок «летающей крепости», и нам пришлось ампутировать то, что осталось от его рук. Не надо объяснять мне, что такое война. Я имела в виду нечто совсем иное. Если вы знали мою сестру так хорошо, как говорите об этом, я уверена, что вы поняли меня.
      Крэйг не ответил, он встал и начал быстро ходить взад и вперед по комнате.
      — Мы получили информацию о специальном совещании, которое немцы собираются провести в замке. Очень важное, настолько важное совещание, что нашим людям потребовалась встреча с Анн-Мари. Она сказала, что отправляется в Париж, и отсюда направили специальный самолет, «лизандр», чтобы доставить ее в Англию для получения инструкций, а потом отправить обратно.
      — Разве это так просто?
      — Это делается все время. Регулярное челночное сообщение. Я сам так летал несколько раз. Предполагалось, что она доберется на машине до Сен-Мориса, чтобы сесть в поезд до Парижа. На самом деле машину припрятали, а ее довезли на тракторе прямо до поля, на которое должен был приземлиться «лизандр».
      — И что произошло?
      — По сведениям людей из Сопротивления, они были сбиты немецким ночным истребителем, не успев даже набрать высоту. Кажется, самолет взорвался мгновенно.
      — Понятно, — ответила Женевьева.
      Он перестал метаться по комнате и зло бросил ей:
      — Вам не жаль ее? Вам вообще все равно?
      — Когда мне было тринадцать лет, майор Осборн, — ответила Женевьева, — Анн-Мари сломала мне большой палец на правой руке в двух местах. — Она подняла палец. — Видите, он до сих пор слегка изогнут. Она сказала, что хочет выяснить, какую боль я способна вытерпеть. Она использовала щипцы для раскалывания орехов старого образца, те, что сжимаются очень крепко. Она сказала, что я не должна кричать, как бы ни было больно, потому что я — де Вуанкур.
      — Боже мой! — прошептал Крэйг.
      — И я не кричала. Я просто упала в обморок, когда боль стала невыносимой, но палец был уже сломан.
      — И что было дальше?
      — А ничего. Просто шалость, которая плохо кончилась, вот и все. Когда дело доходило до отца, сестра никогда не делала ошибок. — Она налила себе еще чаю. — Между прочим, что вы сообщили отцу?
      — Я просто сказал, что, по сведениям нашей разведки, ваша сестра погибла в тяжелой автокатастрофе.
      — Но почему вы рассказали правду мне, а не ему?
      — Потому что вы выглядели человеком, который сможет это вынести, а он — нет.
      Она мгновенно поняла, что он лжет, но в этот момент мимо окна прошел отец. Она встала.
      — Я должна посмотреть, как он.
      Когда она открыла дверь, Крэйг сказал:
      — Это не мое дело, конечно, но мне кажется, что он меньше всего хотел бы видеть вас сейчас. — Его слова причинили ей боль, настоящую боль, потому что в душе она понимала, что он прав. — Видя вас, он будет страдать еще больше, — сказал он осторожно. — Каждый раз он на мгновение будет воображать, что это она.
      — Он будет надеяться, что это она, майор Осборн, — поправила его Женевьева. — Ну и что вы можете предложить?
      — Я собираюсь в Лондон, сейчас еду… И тут Женевьева поняла.
      — Так вот почему вы здесь? Вы приехали именно за мной?
      — Да, мисс Треванс.
      Она вышла, оставив его сидеть у камина.
      Ее отец снова работал в саду, выдирая траву и бросая ее на тележку. Солнце сияло, небо было синее. Все тот же прекрасный мягкий день, будто ничего не случилось.
      Он выпрямился и спросил:
      — Ты уедешь после обеда поездом из Пэдстоу?
      — Я думала, ты захочешь, чтобы я осталась на время. Я могу позвонить в госпиталь, объяснить, попросить, чтобы мне продлили отпуск.
      — Разве это что-нибудь изменит? — Он раскуривал свою трубку, его руки слегка дрожали.
      — Нет, — ответила Женевьева устало. — Думаю, что нет.
      — Тогда чего ради оставаться? — И он вернулся к прополке.
      Она прошлась по своей маленькой спальне, проверяя, все ли собрала, и остановилась у окна, наблюдая, как отец работает в саду. Может быть, он любил Анн-Мари больше оттого, что ее не было рядом? Или было что-то еще? Она никогда не чувствовала себя своей в семье. Единственным человеком, к которому она питала искренние чувства, была тетя Гортензия, но она — особый случай.
      Женевьева открыла окно и обратилась к отцу:
      — Майор Осборн собирается сейчас в Лондон. Он предлагает мне ехать с ним.
      Отец взглянул на нее.
      — Как мило с его стороны. Я бы на твоем месте воспользовался приглашением. — И он вернулся к своим грядкам. Сейчас он выглядел на двадцать лет старше, чем час назад. Как будто он ложится в одну могилу со своей любимой Анн-Мари. Она закрыла окно, в последний раз окинула взглядом свою комнату, взяла чемоданчик и вышла. Крэйг Осборн сидел на стуле возле двери. Он встал и, не говоря ни слова, взял ее чемоданчик. Из кухни вышла миссис Трембат, вытирая руки о передник.
      — Я уезжаю, — сказала Женевьева. — Береги его.
      — Разве я не делала этого всегда? — Она поцеловала Женевьеву в щеку. — Ступай, девочка. Твое место не здесь, оно никогда не было твоим.
      Крэйг подошел к машине и положил ее вещи на заднее сиденье. Она глубоко вздохнула и подошла к отцу.
      — Я не знаю, когда снова смогу приехать. Я напишу. Он крепко сжал ее в объятиях и быстро отвернулся.
      — Возвращайся в свой госпиталь, Женевьева. Помогай тем, кому еще можно помочь.
      Она пошла к машине молча, испытывая странное чувство освобождения от того, что отец так отверг ее. Крэйг помог ей забраться в машину, закрыл дверцу, сел за руль и включил зажигание.
      Через некоторое время он спросил:
      — Как дела?
      — Вы бы сочли меня сумасшедшей, если бы я сказала, что впервые за многие годы я чувствую себя свободной? — ответила она.
      — Нет, зная вашу сестру, как знал ее я, после всего того, что я увидел сегодня утром, я бы сказал, что все это очень символично.
      — Ну и насколько же хорошо вы ее знали? — спросила Женевьева. — Вы были любовниками?
      Крэйг криво усмехнулся:
      — Вы ведь не ждете от меня ответа, правда?
      — И все-таки?
      — Черт возьми, не знаю! Слово «любовник» в нашем случае неуместно. Анн-Мари никогда никого не любила, кроме себя.
      — Верно, но мы говорим не об этом. Меня интересует физическая сторона, майор.
      Он рассердился на мгновение, щека его слегка дернулась.
      — Ладно, мисс, я спал с вашей сестрой один или два раза. Вам от этого легче?
      Она отвернулась и следующие десять миль они проехали молча. Потом он достал пачку сигарет.
      — Эти штуки иногда бывают полезны.
      — Нет, спасибо.
      Он закурил, слегка приоткрыв окно.
      — Ваш отец необычный человек. Сельский врач, но, как я прочитал на табличке, член Королевской коллегии хирургов.
      — Вы что, пытаетесь убедить меня, что не знали этого, когда приехали к нам?
      — Кое-что знал, — признался он. — Не все. Ни вы, ни ваш отец не представляете себе словарного запаса той Анн-Мари, которую я знал.
      Она откинулась на сиденье, сложив руки и запрокинув голову.
      — Тревансы жили в этой части Корнуолла с незапамятных времен. Мой отец нарушил вековую семейную традицию, поступив в медицинское училище и не став моряком. Он окончил Эдинбургский университет летом 1914 года. Он действительно талантливый хирург, это пригодилось ему в полевых госпиталях Западного фронта во Франции.
      — Я представляю себе, что это было за повышение квалификации, — усмехнулся Крэйг.
      — Весной 1918-го он был ранен. Шрапнелью в правую ногу. Возможно, вы заметили, что он до сих пор хромает. В замке Вуанкур был санаторий для выздоравливающих офицеров. Вы уже поняли, что было дальше?
      — Старая сказка, — ответил он. — Но продолжайте. Это интересно.
      — Моя бабушка, по праву носившая один из самых древних титулов Франции, гордая, как Люцифер, ее старшая дочь Гортензия, ироничная, остроумная, всегда владеющая собой, и, наконец, Елена — молодая, волевая и очень, очень красивая.
      — Которая влюбилась в доктора из Корнуолла? — кивнул Крэйг. — Мне как-то не верится, что старуха могла это одобрить.
      — Вы правы, и влюбленные сбежали однажды ночью. Мой отец устроился в Лондоне, и французская родня надолго замолчала.
      — До тех пор пока Елена не родила двойняшек?
      — Именно так, — кивнула Женевьева. — Кровь, как говорится, не водица.
      — И вы начали приезжать в гости в старый замок.
      — Мама, Анн-Мари и я. Все было очень хорошо. Мы вошли в семью. Наша мама объяснила нам, чтобы мы говорили в доме только по-французски, вы понимаете.
      — А ваш отец?
      — О, его никогда не приглашали. Он успешно работал много лет. Главный хирург Гайского госпиталя, квартира на Герли-стрит.
      — И тут умирает ваша мать?
      — Верно. От пневмонии. В 1935-м. Нам было в это время по тринадцать лет. Я называю этот возраст «неуклюжим».
      — И Анн-Мари выбрала Францию, а вы остались с отцом? Что было дальше?
      — Все просто. — Женевьева пожала плечами типично французским жестом. — Бабуля умерла, а Гортензия стала следующей графиней де Вуанкур, она унаследовала этот титул по праву старшей по женской линии — в нашей семье так было принято еще со времен Шарлеманя. После нескольких замужеств Гортензии к тому же стало ясно, что у нее не будет детей.
      — А Анн-Мари была следующей наследницей?
      — Как родившаяся на одиннадцать минут раньше. О, Гортензия официально ничего не объявляла, но отец разрешил Анн-Мари свободно выбирать, хотя ей было всего тринадцать лет.
      — Он надеялся, что она выберет его? — спросил Крэйг.
      — Бедный папочка, — кивнула Женевьева. — А Анн-Мари уже тогда прекрасно знала, чего хочет. Для отца это был страшный удар. Он продал все в Лондоне, переехал обратно в Сан-Мартин и купил старый дом приходского священника.
      — Это готовый сюжет для фильма. Бетт Дэвис в роли Анн-Мари.
      — А кто играл бы меня? — спросила Женевьева.
      — Ну как же, Бетт Дэвис, конечно. — Он рассмеялся. — Кто же еще? Когда вы видели Анн-Мари в последний раз?
      — В пасхальные праздники 1940-го. Мы с папой приезжали в Вуанкур вместе. Это было перед Дюнкерком. Он пытался уговорить ее вернуться с нами в Англию. Она решила, что он просто сошел с ума, и очаровательно отвлекла его от этой идеи.
      — Да, могу себе представить. — Крэйг выпустил дым в окно и выкинул окурок. — Так что теперь вы законная наследница.
      Женевьева повернулась к нему, краска внезапно сошла с ее лица.
      — Боже, помоги мне, я совершенно забыла об этом, совершенно!
      Он обнял ее свободной рукой.
      — Эй, солдат, не бойся, все в порядке. Я понимаю ваши чувства. — Она внезапно показалась ему очень уставшей.
      — Когда мы будем в Лондоне?
      — К вечеру, если повезет.
      — И тогда вы расскажете мне правду? Всю правду? Он даже не посмотрел на нее, сосредоточив внимание на дороге.
      — Да, — бросил он коротко. — Думаю, что могу обещать вам это.
      — Прекрасно.
      Пошел дождь. Когда он включил дворники, она закрыла глаза и через некоторое время заснула, слегка повернувшись на сиденье, сложив руки на коленях и положив голову ему на плечо. У нее были другие духи. Она была похожа на Анн-Мари, но не была ею. Крэйг Осборн еще никогда в жизни не чувствовал себя настолько сбитым с толку и вел машину, хмуро уставившись на дорогу.
      Когда они добрались до Лондона, было уже темно. На горизонте горел пожар, слышалось эхо взрывов — след, оставленный разведчиками Ю-88 С, прилетавшими из Шартра и Ренна во Франции.
      В городе всюду были следы бомбежек предыдущей ночи. Несколько раз Крэйг вынужден был возвращаться назад, потому что улицы были перекрыты. Когда Женевьева наклонялась к окну, она чувствовала запах дыма в сыром воздухе. Толпы людей направлялись к станциям метро, они шли семьями, неся одеяла, чемоданы и личные вещи, готовясь провести еще одну ночь под землей, как в 1940-м.
      — Я думала, что мы покончили с этим, — сказала она с горечью. — Я думала, что Королевский воздушный флот сумеет справиться с ними.
      — Кто-то забыл сказать об этом Люфтваффе, — ответил Крэйг. — Маленький блиц — так они называют это.
      Внезапно совсем рядом вспыхнул огонь, несколько бомб легло справа от них, так близко, что Крэйг рванулся с места, переехав с одной стороны улицы на другую. Он выровнял машину, и в этот момент из мрака вынырнул полицейский в оловянной каске.
      — Вам придется оставить машину здесь и укрыться в метро. Вход в конце улицы.
      — Но я выполняю военное задание, — запротестовал Крэйг.
      — Да будь вы хоть сам Черчилль, старина, все равно вам придется отправиться на эту чертову станцию, — сказал полицейский.
      — Ладно, сдаюсь, — ответил Крэйг.
      Они вылезли из машины, закрыли ее и влились в пеструю толпу, спешившую к входу в метро. Они встали в очередь, миновали два эскалатора, прошли по переходу и наконец оказались в туннеле перед путями.
      Платформы были забиты людьми. Они сидели, завернувшись в одеяла, рядом стояли их жалкие пожитки. Девушки из группы снабжения продовольствием раздавали еду с подноса. Крэйг занял очередь, и ему удалось получить две чашки чаю и сандвич с солониной, который они с Женевьевой поделили.
      — Люди великолепны, — сказала она. — Только взгляните, как они держатся. Если бы Гитлер мог увидеть их сейчас, он прекратил бы войну.
      — Вполне возможно, — согласился Крэйг.
      В это время появился уполномоченный Гражданской обороны в комбинезоне кочегара и в оловянной каске, его лицо было покрыто пылью.
      — Мне нужно полдюжины добровольцев. Кого-то завалило в подвале, там, на улице.
      На несколько минут возникло замешательство, потом двое мужчин среднего возраста, сидевшие рядом с ними, поднялись:
      — Мы идем.
      Крэйг сомневался, ощупывая раненую руку, но тоже встал. Женевьева последовала за ним, но уполномоченный сказал:
      — Только не ты, дорогая.
      — Я медицинская сестра, — решительно возразила она. — Я, может быть, окажусь полезнее всех.
      Он устало пожал плечами, повернулся и стал пробираться к эскалаторам, чтобы выйти на улицу, остальные последовали за ним. Бомбы падали теперь далеко, но пожары еще не были погашены, в воздухе стоял острый запах дыма.
      Метрах в пятидесяти от входа в метро все магазины были превращены взрывом в руины. Дежурный сказал:
      — Мы должны подождать спасателей, но я слышал, как кто-то кричал. Здесь раньше было кафе, оно называлось «Сэмс». Я думаю, там кто-то есть, в подвале.
      Они остановились, вслушиваясь. Дежурный крикнул и сразу же в ответ раздался слабый ответный крик.
      — Все ясно, давайте расчистим вот эту кучу, — приказал он.
      Они набросились на кучу кирпичей, раскапывая голыми руками завал, пока через пятнадцать или двадцать минут не появились ступени. Открывшийся проход едва позволял мужчине протиснуться головой вперед. Присев, они изучали проход, внезапно один из мужчин крикнул, предупреждая всех, и они бросились в стороны, так как на улицу обрушилась стена. Пыль осела, и они поднялись на ноги. Один из них произнес:
      — Идти туда — сумасшествие.
      Они помолчали, потом Крэйг снял свой вельветовый плащ и передал его Женевьеве.
      — О Боже, я получил эту проклятую форму всего два дня назад, — сказал он, лег на живот и скользнул в щель над ступеньками.
      Началось тревожное ожидание. Через какое-то время они услышали плач ребенка. Появились руки, держащие малыша. Женевьева кинулась вперед, схватила его и отступила на середину улицы. Немного погодя из щели вылез мальчик лет пяти, весь в пыли. Он растерянно остановился, и в этот момент показался Крэйг. Он взял мальчика за руку и присоединился к Женевьеве и дежурному на середине улицы. Кто-то крикнул, предупреждая, и другая стена рухнула вниз, завалив улицу дождем кирпичей и полностью завалив проход.
      — Ну и ну, командир, вы в рубашке родились, — сказал дежурный и опустился на одно колено, чтобы успокоить плачущего ребенка. — Там кто-нибудь остался?
      — Женщина. Боюсь, она мертва. — Крэйг взял сигарету, закурил и устало улыбнулся Женевьеве. — Я всегда говорил, что «великая» война — это нонсенс, мисс Треванс. А вы как думаете?
      Она прижимала к себе ребенка.
      — Ваша форма, — сказала она. — Она не очень испачкалась. Ее легко будет вычистить…
      — Вам кто-нибудь уже говорил, что рядом с вами чувствуешь себя необыкновенно уютно? — спросил он.
      Позже, сидя в машине, она почувствовала ужасную усталость. Бомбы теперь падали где-то далеко, но даже в этом районе были видны следы бомбардировки, стекло хрустело под колесами. Она увидела название улицы — Хастон-Плейс. В этот момент Крэйг остановил машину у дома номер десять, красивого здания с террасой в георгианском стиле.
      — Где мы? — спросила она.
      — Примерно в десяти минутах ходьбы от здания ИСО на Бейкер-стрит. Квартира моего шефа находится на верхнем этаже. Он считал, что так будет удобнее.
      — И кто ваш шеф?
      — Бригадир Дугал Мунро.
      — Это звучит не слишком по-американски, — заметила она.
      Он открыл ей дверь:
      — Мы ведь присваиваем все, что попадается нам на пути, мисс Треванс. Следуйте за мной, пожалуйста. — Он повел ее вверх по ступенькам и нажал на одну из кнопок на входной двери.

      Джек Картер ждал их на лестничной площадке, опершись на свою трость, пока они поднимались по лестнице. Он поднял руку в приветственном жесте.
      — Мисс Треванс. Рад видеть вас. Меня зовут Картер. Бригадир Мунро ждет вас.
      Дверь была открыта. Когда Женевьева вошла, Картер, перейдя на шепот, спросил Крэйга:
      — Все в порядке?
      — Не уверен, — ответил Крэйг. — Я бы не ожидал от нее слишком многого на этом этапе.
      Прихожая была обставлена со вкусом. В угольном камине горел огонь за георгианской решеткой, стояло много античных ваз, напоминавших, что Мунро начинал как египтолог. Комната была погружена в тень, свет исходил от настольной медной лампы, стоявшей на столе у окна. Мунро сидел, просматривая бумаги. Он поднялся и обошел вокруг стола.
      — Мисс Треванс, — кивнул он. — Удивительно! Никогда бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Меня зовут Мунро, Дугал Мунро.
      — Бригадир, — она вежливо кивнула в ответ. Он повернулся в Крэйгу:
      — Господи, в каком вы виде! Чем вы занимались?
      — Маленькие трудности по дороге из-за бомбежки, — ответил Крэйг. Женевьева добавила:
      — Он спас жизнь двум детям, которых завалило в подвале. Забрался туда и вытащил их.
      — Боже мой, — прокомментировал Мунро, — мне бы хотелось, Крэйг, чтобы вы не очень геройствовали. Вы слишком ценный сотрудник, чтобы потерять вас сейчас, кроме того, все это могло только навредить вашей проклятой руке. Пожалуйста, садитесь, мисс Треванс. Могу я называть вас Женевьевой? Ваша сестра всегда была для меня просто Анн-Мари.
      — Если вам так нравится.
      — Может быть, выпьете что-нибудь? С продуктами не очень хорошо, но виски пока есть.
      — Нет, спасибо. Это был долгий день. Могли бы мы перейти прямо к делу, как вы думаете?
      — Даже не знаю, с чего начать. — Он сел за стол, а Женевьева встала.
      — Может быть, потом, когда вы все обдумаете?
      — Женевьева, пожалуйста. — Он поднял руку. — По крайней мере выслушайте меня.
      — Беда в том, что, если соглашаешься слушать, в конце концов даешь себя убедить. — Тем не менее она снова села. — Хорошо. Продолжайте.
      Джек Картер и Крэйг сели у огня. Мунро сказал:
      — Думаю, майор Осборн объяснил вам ситуацию с вашей сестрой?
      — Да.
      Он открыл серебряную сигаретницу и протянул ей через стол:
      — Сигарету?
      — Нет, спасибо. Я не курю.
      — Ваша сестра курила непрерывно, именно этот сорт. «Житан». Попробуйте.
      Он явно настаивал, и Женевьева пришла в раздражение.
      — Я не понимаю, зачем я должна?..
      — Потому что мы хотим, чтобы вы заняли ее место, — объяснил он просто.
      Он все еще протягивал ей открытую коробку, а она смотрела на него, чувствуя пустоту в желудке от того, что все внезапно встало на свои места.
      — Вы сумасшедший, — сказала она. — Совершенно сумасшедший, иначе и быть не может.
      — Мне уже это говорили. — Он закрыл коробку.
      — Вы хотите, чтобы я поехала во Францию вместо моей сестры, я не ослышалась?
      — Да, в четверг, на этой неделе. — Он повернулся к Крэйгу. — Луна будет в нужной фазе для полета «лизандра».
      — Да, если обещания метеорологов сбудутся.
      Женевьева повернулась, чтобы взглянуть на него. Он развалился на стуле, куря сигарету с невозмутимым видом. От него нечего было ждать помощи, и она опять повернулась к Мунро:
      — Это бред! У вас должно быть полно обученных агентов, гораздо более пригодных для этой работы, чем я.
      — Но нет никого, кто мог бы стать Анн-Мари Треванс, племянницей графини де Вуанкур, в чьем имении в следующее воскресенье некоторые члены высшего командования немецкой армии соберутся на совещание, чтобы обсудить систему защиты под названием Атлантический вал. Мы бы хотели узнать, что они решат. Это могло бы спасти тысячи жизней.
      — Вы удивляете меня, бригадир, — сказала Женевьева. — Мое время прошло несколько лет назад.
      Он откинулся назад на стуле, соединив кончики пальцев и слегка насупившись.
      — Вы знаете, мне сдается, что у вас нет в этом вопросе никакого выбора.
      — Что вы имеете в виду?
      — Ваша тетушка… вы ведь ее любите, не так ли?
      — Раз уж вы задали этот вопрос, значит, уже знаете ответ!
      — Она попадет в трудное положение, если Анн-Мари не вернется в пятницу в Париж. — Он пожал плечами. — Немецкая разведка ведь не знает, кто был в том «лизандре».
      Вот теперь Женевьева по-настоящему испугалась.
      — Тетя знала о делах Анн-Мари?
      — Нет, но, если она исчезнет, немцы начнут копать. Они весьма пунктуальны. И они узнают часть правды — это лишь вопрос времени. Тогда они займутся вашей тетушкой, а их методы… она их не перенесет.
      — Что вы имеете в виду? — спросила девушка. — Она больна?
      — Насколько я знаю, состояние ее сердца в последнее время оставляет желать лучшего. Внешне она пока ведет вполне нормальный образ жизни, но… вы понимаете.
      Женевьева глубоко вздохнула.
      — Нет, — сказала она. — Я думаю, вы заблуждаетесь. Как сказал мне майор Осборн, немцам она нужна ради пропаганды. Они не тронут Гортензию де Вуанкур. Она слишком заметная личность.
      — Видите ли, все изменилось с тех пор, как вы были во Франции в последний раз, — возразил Мунро. — Никто больше не может быть уверен в своей безопасности, поверьте мне.
      — Ну и что они могут с ней сделать? Ей ответил Крэйг:
      — У них есть лагеря для таких людей, как Гортензия. Весьма неприятные места.
      — Должен вам сказать, что майор Осборн испытал это на себе — добавил Мунро. — Он знает, о чем говорит.
      Она сидела, уставившись на них, с пересохшим горлом.
      — Как я уже сказал вам, мы бы подбросили вас до места на «лизандре», — мягко продолжил бригадир. — Не надо никаких тренировок с парашютом. На это нет времени. У нас только три дня, чтобы подготовить вас.
      — Но это просто смешно! — Она почувствовала растущую панику. — Я не могу изображать Анн-Мари. Прошло четыре года. Вы знаете о ней больше, чем я.
      — Она ваша сестра-близнец, — безжалостно перебил ее Мунро. — То же лицо, тот же голос. Это не изменилось. Мы можем справиться с остальным. Ее прическа, вкусы в одежде, косметике, выборе духов. Мы покажем вам фотографии, расскажем, как она вела себя в замке. Мы сделаем так, что все это сработает.
      — Но этого недостаточно, неужели вы не понимаете? — закричала Женевьева. — Кроме нескольких знакомых лиц, все остальное — черная дыра. Новые слуги, да еще и немцы. Я буду там как слепая. — Внезапно нелепость происходящего заставила ее расхохотаться. — Мне бы потребовался помощник-невидимка, но это невозможно.
      — Разве? — Он открыл ящик стола, достал сигару и осторожно обрезал ее перочинным ножиком. — У вашей тетушки есть шофер. Человек по имени Дизар.
      — Рене Дизар, — сказала она. — Конечно. Он служит семье всю свою жизнь.
      — Он работал с Анн-Мари, был ее правой рукой. Он в соседней комнате.
      Она удивленно уставилась на него:
      — Рене? Здесь? Но я не понимаю…
      — Предполагалось, что он привезет вашу сестру на машине в Сен-Морис и будет сопровождать ее на поезде в Париж. На самом деле он должен был скрыться у маки, когда она улетит, и ждать ее возвращения. Когда по радио передали о том, что произошло, мы послали другой самолет, чтобы забрать его следующей же ночью.
      — Могу я видеть его?
      — Конечно.
      Крэйг Осборн открыл дальнюю дверь, она встала и пошла туда. Там оказался маленький кабинет с зашторенными окнами, стены которого были уставлены книжными стеллажами. Там стояли два кресла по обе стороны газового камина и… Рене Дизар.
      Он медленно поднялся, старый добрый Рене, совершенно не изменившийся, один из тех персонажей ее детства, который, казалось, всегда был с ней. Маленький, широкоплечий, в кордовом пиджаке, с седеющими волосами и бородой, со шрамом на правой щеке и черной повязкой — свидетельством ранения, стоившего ему глаза, когда он был молодым солдатом под Верденом.
      — Рене? Это вы?
      Он отпрянул на мгновение с тем же выражением страха, который она заметила на лице своего отца, — как будто внезапно вошел мертвец. Но Рене быстро взял себя в руки.
      — Мадемуазель Женевьева! Какое чудо снова видеть вас! — Его руки дрожали, и она крепко сжала их в своих ладонях. — Моя тетя в порядке?
      — Насколько это возможно в нынешних условиях. — Он пожал плечами. — Эти боши. Вы должны знать, что все изменилось в замке теперь. — Он помолчал. — Это так ужасно, то, что произошло.
      Внезапно она вспомнила все, что произошло с ней, и спросила:
      — Рене, вы знаете, чего они хотят от меня?
      — Да, ма-амзель.
      — Вы считаете, я должна это сделать?
      — Вы могли бы завершить то, что она начала, — сказал он мрачно. — Было бы не так обидно.
      Она кивнула, быстро прошла мимо Крэйга Осборна и вернулась к столу.
      — Все в порядке? — спросил Мунро.
      И тогда внезапный гнев вскипел в ней. Она не боялась, нет, но ее чувство собственного достоинства было оскорблено тем, что ею пытались манипулировать.
      — Нет, черт побери, бригадир, — сказала она. — У меня уже есть работа. Я спасаю жизни, когда это удается.
      — Звучит странно, как будто мы… но все это не имеет значения… — Он пожал плечами и повернулся к Осборну. — Лучше отвезите ее в Хэмпстед и оформите все как положено.
      Она возмутилась:
      — В Хэмпстед? Что за чепуху вы собираетесь теперь устроить?
      Он взглянул на нее с легким удивлением:
      — Личные вещи вашей сестры… У нас осталось кое-что, мы передадим их вам. Вы подпишете несколько бумаг для соблюдения формальностей и можете забыть всю эту историю, приняв наши извинения. Естественно, Закон о государственных секретах касается всего, о чем мы с вами беседовали, даже любой части беседы, имевшей место этим вечером.
      Он открыл папку и взял ручку, будто отпуская ее на все четыре стороны. Она повернулась, очень рассерженная, прошла мимо Осборна и вышла.
      Дом в Хэмпстеде был построен в позднегеоргианском стиле и стоял на двух акрах земли, огороженных высокими стенами с металлическими воротами, которые открыл человек в фуражке с козырьком и голубой форме. Табличка на воротах гласила: «Частная лечебница Роузден». Женевьева не могла разглядеть сад, потому что было темно. Когда Крэйг вел ее по лестнице к входной двери, ему пришлось зажечь фонарик, там он дернул за старомодную цепь, привязанную к колокольчику.
      Она услышала приближающиеся шаги. Загрохотала цепь, потом послышался звук отодвигаемой щеколды. Открылась дверь. Перед ними стоял молодой пышноволосый человек в белом халате. Он отступил назад, и Крэйг, не говоря ни слова, повел ее в дом.
      Холл был тускло освещен, стены его были выкрашены в кремовый цвет, пол выложен полированными деревянными плитами, всюду чувствовался странный запах антисептиков, который напомнил ей больничную палату. Молодой человек старательно закрыл дверь на щеколду и накинул цепь. Когда он повернулся и заговорил, голос его оказался таким же бесцветным, как и лицо.
      — Герр доктор Баум будет в вашем распоряжении через минуту. Пойдемте со мной, пожалуйста.
      Он открыл дверь в конце холла, жестом приглашая их пройти, и закрыл ее без единого слова. Помещение было похоже на прихожую зубного врача — убогие стулья, несколько журналов на столике. Было холодно несмотря на электрические батареи. Что-то странное происходило с Крэйгом Осборном, она чувствовала это, он был обеспокоен и напряжен. Закурив, он подошел к светомаскировочным шторам и задернул их.
      — Герр доктор Баум, — сказала она. — Немец, я полагаю?
      — Нет, австриец.
      Дверь открылась. Вошел человек маленького роста, лысеющий, в белом докторском халате, со стетоскопом на шее. Его одежда висела на нем, будто он сбросил вес.
      — Здравствуйте, Баум, — сказал Крэйг Осборн. — Это мисс Треванс.
      В его маленьких и беспокойных глазах вдруг появилась та самая тень страха, которую она уже видела у Рене и отца. Он облизал сухие губы и улыбнулся кривой, испугавшей ее улыбкой.
      — Фрейлейн. — Он поклонился и протянул ей влажную руку.
      — Мне нужно позвонить, — сказал Крэйг. — Я вернусь через минуту.
      Дверь за ним закрылась, и наступила тишина. Баум так сильно потел, что все время вытирал платком лоб.
      — Майор Осборн сказал мне, что у вас есть какие-то вещи, принадлежавшие моей сестре.
      — Да, верно. — Его улыбка стала еще более неприятной. — И когда он вернется… — Он замолчал, в растерянности попытался начать разговор снова: — Можно вас угостить чем-нибудь? Может быть, шерри? — Он уже был возле шкафа в углу, потом вернулся с бутылкой в одной руке и со стаканом в другой. — Не самого лучшего сорта, правда. Как и многое другое теперь.
      На полке стояла фотография в черной рамке, с которой мягко улыбалась девушка лет шестнадцати. Она была красива мягкой, прозрачной красотой.
      Женевьева инстинктивно догадалась:
      — Ваша дочь?
      — Да.
      — Она школьница?
      — Нет, мисс Треванс. Она умерла. — Печальный тихий голос Баума отозвался в ее ушах словно эхо, и в комнате вдруг стало по-настоящему холодно.
      — Гестапо, Вена, 1939 год. Видите ли, мисс Треванс, я австрийский еврей. Один из тех счастливчиков, которым удалось уйти.
      — А теперь?
      — Делаю что могу против ее убийц.
      Его голос был мягок и очень спокоен, но глаза выдавали страдание.
      — Мы жертвы. — Она где-то прочла это и теперь вспомнила молодого летчика-истребителя Люфтваффе, которого они несли в палату «скорой помощи» в госпитале св. Варфоломея, тяжело обожженного и буквально разорванного на куски. Лицо у него было чистое, нетронутое, волосы густые и очень красивые. Он выглядел точь-в-точь как тот шестиклассник, в которого она влюбилась в шестнадцать лет еще в школе. Просто обычный красивый мальчик, который продолжал улыбаться несмотря на боль, держа ее руку, и так и умер, улыбаясь. Дверь открылась и вошел Крэйг.
      — О\'кей, все в порядке. Можете начинать. Я подожду вас здесь.
      — Я не понимаю… — Баум выглядел очень взволнованным. — Я думал, что вы сами займетесь всем этим?
      На лице Крэйга отразилось усталое презрение. Он поднял вверх руку, как если бы хотел оборвать разговор.
      — Ладно, Баум, черт с вами.
      Он открыл дверь и отстранился, пропуская Женевьеву.
      — Послушайте, что за игру вы со мной затеяли? — спросила она требовательно.
      — Мне кажется, вам следует кое-что увидеть.
      — Что именно?
      — Пойдемте, — сказал он печально. — Я провожу вас. Он вышел, и она неохотно последовала за ним.
      Он открыл дверь в конце холла, и они спустились вниз по темной лестнице, попав в длинный коридор, кирпичные стены которого были выкрашены в белый цвет. По обеим сторонам коридора тянулись двери. Там, где коридор сворачивал за угол, она увидела мужчину, который сидел на стуле и читал книгу. Ему было лет около пятидесяти, мощного телосложения, с перебитым носом и сединой в волосах, в таком же длинном белом халате, как на парне, который впустил их в дом. Из-за дверей слышались мерные удары. Когда они дошли до конца коридора, этот звук стал невыносимо громким. Человек на стуле на секунду поднял голову, потом вернулся к чтению.
      — Он совершенно глухой, — сказал Крэйг. — Ему нужно быть глухим.
      Он остановился у металлической двери. Удары прекратились, и стало совершенно тихо. Крэйг сдвинул маленькую панель, заглянул внутрь и посторонился. Он не произнес ни единого слова, но Женевьева двинулась вперед, словно загипнотизированная.
      Ни разу в жизни еще она не ощущала такого отвратительного запаха, который висел в комнате за решеткой. На потолке был светильник, но освещение оставляло желать лучшего. Она разглядела маленькую кровать без одеяла и эмалированное помойное ведро. И вдруг движение, почти незаметное для глаза, привлекло ее внимание.
      В куче тряпья, сваленного в дальнем углу, копошилось нечто. Невозможно было понять, мужчина это или женщина. Существо издало жалобный стон и поползло на стену. Женевьева застыла, не в силах сдвинуться с места, в ужасе от увиденного. Будто почувствовав, что за ним наблюдают, существо медленно подняло лицо, и Женевьева замерла, увидев свое собственное лицо — изломанное, изуродованное, будто отраженное в одном из кривых зеркал комнаты смеха.
      Она была не в силах даже закричать, страх парализовал ее. Казалось, они приросли друг к другу взглядами, это изломанное нечто и Женевьева, но вот сквозь решетку просунулись скрюченные, словно клешни, пальцы. Женевьеве казалось, что ее ноги приросли к полу. Крэйг потянул ее назад, задвинув окошко резким ударом руки, отсекая от них высокий и резкий звериный визг.
      И тогда Женевьева ударила Крэйга по лицу изо всех сил наотмашь. Раз, другой… потом он схватил ее руки, удерживая на расстоянии.
      — Все в порядке, — сказал он спокойно. — Мы уходим. Человек на стуле поднял голову, улыбнулся и кивнул.
      Глухие удары за их спиной раздавались теперь с неистовой силой, и, пока они шли по коридору, единственным, что удерживало ее от падения, была рука Крэйга Осборна.
      Он налил ей бренди, и она села возле камина, дрожа крупной дрожью, вцепившись в стакан, как в последнее прибежище. Баум прятался у нее за спиной.
      — Она оставила машину на станции, как было условлено, — начал Крэйг. — Рене ушел к маки. Ваша сестра сменила одежду и пошла пешком туда, где ее должны были забрать.
      — Что же произошло? — прошептала Женевьева.
      — Ее остановил патруль СС, разыскивавший партизан. Документы у нее были фальшивые, хотя и хорошо сделанные. Для немцев она была просто хорошенькой деревенской девушкой… Они потащили ее в ближайший сарай.
      — Сколько их было?
      — Какая разница? Рене и его друзья нашли то, что от нее осталось, и «лизандр» доставил их сюда два дня назад.
      — Вы лгали мне, — сказала Женевьева. — Все, даже Рене.
      — Чтобы уберечь вас от шока, но вы не оставили нам шансов, понимаете?
      — Можно что-нибудь сделать сейчас? Неужели она непременно должна оставаться в этом жутком месте?
      Ей ответил Баум:
      — Нет, она сейчас под действием лекарств, которые постепенно снизят ее крайнюю ожесточенность, но пройдет по крайней мере, две недели, пока они окажут нужное действие. Тогда мы сделаем все необходимое, чтобы перевести ее в более подходящее помещение.
      — Есть хоть какая-то надежда?
      Он снова промокнул пот со лба, вытер руки платком, явно волнуясь.
      — Фрейлейн, пожалуйста. Что я могу сказать вам? Она глубоко вздохнула.
      — Мой отец ничего не должен знать, вы меня понимаете? Это убило бы его.
      — Конечно. — Крэйг кивнул головой. — У него есть теперь своя версия. Нет никакой необходимости менять ее.
      Женевьева сосредоточенно глядела в стакан.
      — На самом деле у меня с самого начала не было выбора, и вы это знали?
      — Да, — печально ответил он.
      — Ладно. — Она проглотила бренди, который обжег ей горло, и осторожно поставила стакан. — Что дальше?
      — Боюсь, придется ехать назад, к Мунро.
      — Тогда не будем терять времени. — Она повернулась и направилась в выходу.
      Лицо Картера было мрачным, когда он вел их в гостиную квартиры на Хастон-Плейс. Мунро, все так же сидевший за столом, встал и направился к Женевьеве.
      — Ну что, теперь вы знаете все?
      — Да. — Она осталась стоять.
      — Сожалею, дорогая.
      — Оставьте, бригадир. — Она предостерегающе подняла руку. — Вы мне не нравитесь, мне не нравятся ваши методы. Так что ближе к делу!
      — У нас есть квартира на первом этаже для гостей. Вы можете расположиться в ней на ночь. — Он кивнул Крэйгу: — Вы можете переночевать с Джеком в полуподвале.
      — А завтра? — осведомилась Женевьева.
      — Мы отправим вас в Холодную гавань из Кройдона. Это в Корнуолле. «Лизандр» доставит вас туда за час. У вас там дом, Гранчестер-Эбби. Нечто вроде конспиративной квартиры для подготовки людей к работе. Майор Осборн и я будем сопровождать вас. — Он повернулся к Картеру: — Здесь все остается на твое попечение, Джек.
      — Когда вы отправитесь, сэр? — спросил Картер.
      — Около одиннадцати тридцати из Кройдона, учитывая предыдущее мероприятие майора.
      Крэйг задумчиво спросил:
      — А что бы это могло быть?
      — Кажется, кто-то представил вас к Военному кресту, дорогой мой, за ту маленькую шалость, которую вы учинили для ИСО перед тем, как присоединиться к вашим соотечественникам. Его Величество обычно пришпиливает эти штуки сам, так что вас ожидают для награждения в Букингемском дворце ровно в десять часов утра.
      — О, мой Бог! — простонал Крэйг.
      — А теперь спокойной ночи, — сказал Мунро и добавил, когда они были уже у двери: — Да, еще одно, Крэйг.
      — Сэр?
      — Форма, дорогой мой. Приведите ее в порядок. Они пошли вниз. Джек Картер сказал:
      — Дверь в квартиру открыта, вы найдете там все, что нужно, мисс Треванс. — Он начал спускаться по лестнице, и они пошли следом до первого этажа. У двери они остановились.
      Женевьева нарушила молчание:
      — Для вас — полуподвал. Звучит грубо.
      — На самом деле там очень неплохо.
      — И одновременно Букингемский дворец… Я поражена!
      — Не придавайте слишком большого значения. Я буду одним из многих. — Он повернулся и помолчал. — Обычно на награждение кого-нибудь приглашают. Мне некого позвать, и я подумал…
      Она улыбнулась:
      — Я никогда не видела короля вблизи.
      — Тем более нет смысла сидеть в машине и ждать просто так, — сказал он.
      Она провела пальцем по его кителю.
      — Вот что, мистер Осборн. Идите-ка переоденьтесь и принесите мне вашу форму. Уверена, что смогу привести ее в порядок с помощью губки и утюга.
      — Слушаюсь, мэм. — Он отдал честь и поспешил вниз.
      Она вошла в квартиру, прислонилась к двери, и улыбка сошла с ее лица. Ей нравился Крэйг Осборн, она ничего не могла с этим поделать, все очень просто, война… Хоть что-то человеческое в этом ужасе. Что-то, что поможет забыть изуродованное лицо сестры.
      Шел сильный дождь, Сент-Джеймский парк был окутан туманом, когда лимузин повернул к Букингемскому дворцу. Дугал Мунро и Женевьева сидели на заднем сиденье. У нее не было шляпы, и она разыскала среди вещей в чемоданчике старый черный бархатный берет и надела его, подпоясав плащ черным ремнем. Она пожертвовала последней парой приличных чулок.
      — Я не чувствую себя одетой для приема во дворце, — сказала она нервно.
      — Ерунда, вы выглядите превосходно, — успокоил ее Мунро.
      Крэйг Осборн сидел напротив них на откидном сиденье, его фуражка была слегка сдвинута набок, как того требовали правила. Женевьева великолепно справилась с его оливковой формой. Брюки были заправлены в высокие, тщательно начищенные ботинки, а вместо галстука на шее красовался белый шарф — отличительный признак некоторых офицеров и служащих ОСС.
      — Он очень хорош, наш мальчик, разве не так? — оживленно бросил Мунро.
      — Очень рад, если вы действительно так думаете. Сам я чувствую себя просто ужасно, — сказал Крэйг, когда они обогнули памятник Виктории. Они остановились у главного входа во дворец, их документы проверили и проводили во внутренний двор.
      У парадных дверей собралась большая толпа людей: военные, одетые в форму всех родов войск, гражданские лица, в основном жены или родственники награждаемых. Все торопились укрыться от дождя.
      Это было совершенно не похоже на торжественное мероприятие. На большинстве лиц застыло выражение ожидания и восторга, они заполнили всю лестницу, поднимаясь в картинную галерею. Наверху их рассадили на заранее приготовленные стулья. Небольшой оркестр Королевского воздушного флота играл легкую музыку.
      Напряжение возрастало, но вот оркестр заиграл «Боже, храни короля» и вошли король Георг и королева Елизавета. Присутствующие встали, монаршая пара заняла места на троне, сделав знак садиться.
      Награжденных вызывали, соблюдая субординацию. Крэйг Осборн был удивлен своим волнением. Он слышал имена, называемые одно за другим, и глубоко дышал, пытаясь успокоиться, как вдруг почувствовал руку Женевьевы на своей руке. Он удивленно повернулся и увидел ее подбадривающую улыбку. По другую сторону от него Мунро тоже улыбнулся, и тут церемониймейстер выкрикнул его имя:
      — Майор Крэйг Осборн, Отдел стратегической службы.
      Крэйг вдруг оказался на возвышении, король улыбался, прикрепляя серебряный крест на бело-пурпурной ленте к его форме, королева тоже улыбалась.
      — Мы очень благодарны Вам, майор.
      — Благодарю Вас, Ваше Величество.
      Он повернулся и пошел на свое место, а в зале уже звучало другое имя.
      На улице все еще капал дождь. Люди фотографировались, счастливо улыбаясь. Вокруг царило веселье.
      Когда они шли к машине, Женевьева спросила:
      — Что он сказал вам?
      — Он сказал, что благодарен.
      — Вы выглядели великолепно. — Она подняла руку и поправила на нем шарф. — Разве вы не подумали то же самое, бригадир?
      — О, конечно. Крэйг выглядел весьма достойно, — ответил Мунро с кислым видом.
      Когда они подошли к машине, Женевьева поглядела назад, на толпу людей.
      — Они все такие счастливые. Никогда не скажешь, что идет война.
      — Но она идет, — заметил Мунро, открывая дверцу, — так что давайте двигаться.

      Кройдон был окутан густым туманом, шел проливной дождь. Обычно здесь было очень шумно, ведь Кройдон использовался как база потребителей, защищавших Лондон, но, когда Женевьева выглянула из окна того странного металлического сооружения, в которое их поместили по прибытии, она не заметила, чтобы кто-то взлетал или садился. «Лизандр», приземистый безобразный моноплан с высоко поднятыми крыльями, стоял в стороне, на нем копошились два авиамеханика.
      Рене сидел около печки и пил чай, и Мунро обратился к Женевьеве, когда дождь в очередной раз ударил в окно:
      — Проклятая погода!
      — Перспектива не очень обнадеживающая, а? — заметила она.
      — Имейте в виду, эта штука может летать в любых условиях. — Он кивнул в сторону «лизандра».
      — Вообще-то, он берет пилота и двух пассажиров, но если втиснуть в него всех вас четверых, то он справится и с этим.
      Рене принес ей чаю в фарфоровой чашке. Женевьева взяла ее в ладони, чтобы согреться; в этот момент открылась дверь и вошли Крэйг с пилотом. Он был совсем молод, с великолепными усами, в голубой форме Королевских ВВС, теплой куртке и ботинках. В руке он держал планшет с картами, который, войдя, небрежно кинул на стол.
      — Лейтенант воздушного флота Грант, — представил его Крэйг.
      Лейтенант улыбнулся и взял ее руку.
      — Кажется, нас собираются задержать, Грант? — раздражительно спросил Мунро.
      — Проблема не в здешней погоде, бригадир. Мы можем взлететь и в гороховом супе, если над ним чисто. Дело в посадке: в Холодной гавани видимость нулевая. Они сообщат нам сразу, как только погода изменится.
      — Проклятие! — раздраженно бросил Мунро, открыл дверь и вышел.
      — Кажется, его печень работает сегодня с перегрузкой, — заметил Грант, подошел к печке и налил себе кружку чаю.
      Крэйг добавил, обращаясь к Женевьеве:
      — Вы полетите с Грантом ночью в четверг. Вы в хороших руках, он уже летал по этому маршруту.
      — Ну, если это может подсластить пилюлю… — Грант зажал сигарету в уголке рта, не зажигая ее. — Раньше летать приходилось? — спросил он Женевьеву.
      — Да, в Париж, до войны.
      — Это совсем другое дело, подружка, поверьте мне.
      — Вообще-то, мы могли бы пройтись по плану полета на четверг, — сказал Крэйг, — просто чтобы убить время. У вас ведь этот план готов, верно? — обратился он к Гранту.
      — Да, — кивнул Грант. — Мы вылетаем из Холодной гавани в одиннадцать тридцать. Расчетное время прибытия — два часа ночи по нашему времени. Я все вам сейчас объясню. — Он развернул карту, и они склонились над ней, следя за карандашом в его руке. — Майор Осборн будет сопровождать нас в полете. В этих самолетах не очень-то много места, но они хорошие «соколята». Никогда не подводят.
      — Как вы собираетесь пересекать пролив? — спросил Крэйг.
      — Видите ли, некоторые считают более безопасным лететь низко, чтобы уйти от их радаров, но я предпочитаю летать на восьми тысячах футов. Это гораздо ниже высоты полета любых бомбардировщиков, за которыми охотятся эти ночные истребители джерри. — Он был так спокоен, так ужасающе обыденно рассуждал, что Женевьева вдруг почувствовала легкий озноб. — Мы приземлимся на поле примерно в пятнадцати милях от Сен-Мориса. Они высветят нам посадочную полосу велосипедными лампами, что вполне годится, но при хорошей погоде. Пароль: «Шугарнан-тэйр» — морзянкой. Если мы его не услышим, то не будем садиться. Согласны?
      Он повернулся к Крэйгу, который утвердительно кивнул головой:
      — Вы сейчас главный.
      — За последние шесть недель мы потеряли два «лизандра» и «либератор»: летчики сажают самолеты, а джерри уже ждут их там. Мы выяснили, что их цель — захватить всех целехонькими, поэтому они не начинают стрелять до тех пор, пока самолет не попытается снова взлететь. Наши последние инструкции требуют сокращения до минимума цикла «посадка-взлет». Я не беру никого на борт там, поэтому, как только самолет приземлится, я качу самолет в конец поля, вы быстро высаживаете мисс Треванс, и мы сразу же взлетаем. — Он сложил карту и убрал ее в сумку. — Извините, но ничего больше мы, к сожалению, для вас сделать не можем, ведь никто не знает, что ждет нас там внизу, в темноте.
      Он подошел к печке и налил себе чаю, а Крэйг сказал:
      — Парня, который будет ждать вас на месте, зовут Большой Пьер, он англичанин. Он никогда не видел Анн-Мари, они говорили только по телефону. Он ничего не знает о том, что случилось, так что для него вы — она.
      — А начальник станции в Сен-Морисе?
      — Анри Дюбуа. Он в таком же положении. Обо всем знают только Рене и еще двое, которые были с ним, когда он нашел ее, но они из горной местности и уже вернулись к себе. Большой Пьер доставит вас к Дюбуа до рассвета. У него чемоданы Анн-Мари. У вас будет достаточно времени, чтобы переодеться, пока Рене проверит машину. Ночной поезд из Парижа прибывает в семь тридцать. В это время года в семь тридцать еще темно. Он останавливается всего на три минуты и тут же отправляется дальше. Никто в деревне не сочтет странным, даже если не увидит вас сходящей с поезда. Эта деревня — оплот Сопротивления в районе.
      Он говорил, не глядя на нее, как будто очень спокойно, но его правая щека подергивалась.
      — Эй, — обратилась к нему Женевьева, накрыв своей рукой его ладонь. — Не говорите мне, что начинаете за меня беспокоиться…
      Крэйг не успел ответить, дверь с грохотом отворилась, и в помещение влетел Мунро.
      — Я видел командира базы, — заявил он Гранту. — Он разрешает нам лететь. Если мы не сможем сесть, то нам придется вернуться назад. У вас достаточно топлива?
      — Конечно, сэр, — ответил Грант.
      — Тогда вылетаем немедленно!
      Все завертелось, и Женевьева вдруг поняла, что уже бежит под дождем к «лизандру». Крэйг втиснул ее на заднее сиденье стеклянной кабины, они с Рене взгромоздились перед ней. Мунро последовал за ними и занял сиденье стрелка позади Гранта. Женевьева так старательно пристегивала себя к сиденью, что совершенно не обращала внимания на происходящее. Потом она услышала, как изменился звук мотора; самолет накренился, и они оторвались от земли.
      Это было неприятное путешествие, шумное и беспорядочное, грохот двигателя мешал разговаривать. Снаружи была графитово-серая стена дождя, барабанившего по капоту. Самолет непрерывно трясло, они то и дело проваливались в воздушные ямы.
      Через некоторое время она почувствовала унизительные спазмы в желудке, но на этот случай ее снабдили пакетом. Рене вскоре последовал ее примеру, что несколько утешило Женевьеву. Вероятно, она уснула, потому что вдруг кто-то потряс ее за плечо. Она открыла глаза и увидела, что ее ноги закутаны в одеяло. Крэйг держал в руке термос.
      — Кофе? Хорошего американского кофе?
      Она ужасно замерзла, ей даже показалось, что ноги вообще потеряли всякую чувствительность.
      — Сколько нам осталось?
      — Пятнадцать минут, если все пойдет нормально.
      Она принялась за кофе. Он был как раз такой, как нужно, — горячий, крепкий и очень сладкий, а по аромату она поняла, что туда влили кое-что покрепче. Допив, она протянула чашку Крэйгу, и он наполнил ее для Рене.
      Грант включил переговорное устройство. Женевьева услышала потрескивание, потом чей-то голос произнес:
      — «Лизандр», Шугар-нан-тэйр. Облачность шестьсот футов. Никаких проблем не должно быть.
      Мунро повернулся и заботливо спросил:
      — Как дела, дорогая?
      — Превосходно.
      Это было не так, потому что их вдруг начало трясти, словно осенний листок, когда они пошли на посадку. Внезапно мотор громко взвыл: «лизандр» попал в поток от винта большой черной птицы, которая вынырнула из-за облаков, просто из ниоткуда, так близко, что Женевьева увидела свастику на хвосте.
      — Бах, бах, ты убит, старик! — громко прозвучало в переговорном устройстве, и «юнкерс» исчез так же внезапно, как и появился.
      Грант, ухмыляясь, обернулся:
      — Сожалею. Сегодня Джо Едж сходит с ума даже больше, чем обычно.
      — Дерзкий молодой идиот, — проворчал Мунро, но в этот момент они прорывали облака и оказались на высоте шестьсот футов, прежде чем Женевьева успела спросить, что произошло.
      Внизу простирался берег Корнуолла, залив Холодная гавань, рассыпанные вдоль берега коттеджи и И-бот около причала. Ю-88 С уже скользил внизу над Гранчестер-Эбби и озером и приземлился на травяном поле с ветровым конусом.
      — Вышли точно на цель, — бросил через плечо Грант и повел машину вниз над полосой сосен. Приземлившись, он подрулил к ангару.
      Ю-88С уже заглушил мотор возле механиков с Мартином Хейром во главе. Джо Едж вылез из кабины и присоединился к ним.
      — Господи, форма, — произнесла Женевьева и вцепилась в рукав Крэйга.
      — Все в порядке, — сказал он ей, — мы приземлились не на другой стороне Ла-Манша. Я вам все объясню.
      В помещении бара «Висельник» все еще не пришедшая в себя Женевьева сидела за одним из грубо сколоченных столов у окна в компании бригадира, Крэйга и Мартина Хейра, наслаждаясь жареным беконом с яйцами, приготовленным Джулией Легран на кухне и поданным Шмидтом. Экипаж «Лили Марлен» отдыхал, расположившись у огня, негромко беседуя, некоторые играли в карты.
      — Что-то уж больно хорошо они ведут себя сегодня утром, — сказал Мунро.
      — О, сэр, это из-за нашей компании. Шмидт поставил на стол свежие тосты.
      — Позволю себе заметить, что мисс Треванс здесь словно дыхание весны.
      — Чертов щекастый негодяй, — сказал Мунро, — а ну-ка прекрати свои штучки!
      Шмидт ретировался, и Мартин Хейр налил Женевьеве новую чашку чаю.
      — Все это должно казаться вам очень странным.
      — Да, пожалуй.
      Он ей понравился сразу, как только она увидела его на летном поле, точно так же, как она сразу невзлюбила Джо Еджа.
      — Вы сами, должно быть, чувствуете себя иногда довольно странно, когда смотритесь в зеркало и видите эту форму.
      — А ведь она права, Мартин, — сказал Мунро.
      — Вы когда-нибудь задавались вопросом, на чьей стороне воюете на самом деле?
      — Иногда. — Хейр закурил. — В основном когда имею дело с Джо Еджем. Тогда я испытываю отвращение к форме.
      — К любой форме, — добавил Крэйг. — Он совершенно неуправляем, по-моему. Грант рассказал мне довольно странную историю, которая очень точно характеризует его. Во время битвы за Британию у одного Ю-88 С был выведен из строя двигатель, и он сдался двум пилотам «спитфайров», которые летели по бокам и конвоировали его на наш ближайший аэродром. Это была удача.
      — И что произошло? — спросила Женевьева.
      — Внезапно с тыла появился Едж и, смеясь, словно маньяк, — все это было слышно по радио — расстреливает его в упор.
      — Это ужасно, — поежилась Женевьева.
      — Конечно, командир должен был отдать его под трибунал.
      — Он пробовал, но его остановили сверху. Едж был асом битвы за Британию, награжден двумя Крестами за летные заслуги. Поэтому вся эта история плохо выглядела бы в газетах.
      Крэйг повернулся к Хейру:
      — Я уже говорил вам, герой войны — психопат.
      — Я слышал эту историю, — ответил тот. — Но вы опустили одну деталь: командиром Еджа был американец. Бывший офицер эскадрильи Орлов или что-то в этом роде. Едж так и не простил его и с тех пор ненавидит американцев.
      — Да, но он лучший пилот из всех, кого я когда-либо встречал, черт возьми, — отпарировал Мунро.
      — Если это так, то почему в четверг летит не он, а Грант? — спросила Женевьева.
      — Потому что он не летает на «лизандре», а управляет немецким самолетом «шторк», и то лишь в исключительных обстоятельствах, — ответил ей Мунро. — Полет в четверг — рутинное мероприятие.
      Дверь открылась, и вошел Едж, как обычно с незажженной сигаретой в уголке рта.
      — Все довольны? — Когда он подошел к столу, в помещении сразу воцарилась тишина. — Грант благополучно отбыл, сэр, — сообщил он Мунро. — Вернется назад в четверг к полудню.
      — Прекрасно, — удовлетворенно пробурчал Мунро. Едж наклонился к Женевьеве так близко, что она почувствовала на своем ухе его дыхание:
      — Хорошо устроились, моя сладкая? Если вам понадобится совет, дядя Джо всегда к вашим услугам.
      Она сердито отшатнулась и встала:
      — Пойду посмотрю, не нужна ли помощь мадам Легран.
      Когда она встала, Едж расхохотался. Хейр, подняв брови, взглянул на Крэйга:
      — Ему нравится во все влезать, да?
      Когда Женевьева вошла в кухню, Джулия мыла посуду, наклонившись над раковиной.
      — Мадам Легран, завтрак был просто великолепный. — Она взяла полотенце. — Давайте помогу.
      — Меня зовут Джулия, cherie, — ответила она с теплой улыбкой.
      Женевьева внезапно вспомнила, что так ее всегда называла Гортензия. Только ее, никогда Анн-Мари. Джулия Легран сразу завоевала ее симпатию. Она взяла тарелку и улыбнулась:
      — Женевьева.
      — Все в порядке?
      — Думаю, да. Мне нравится Мартин Хейр. Великолепный человек.
      — А Крэйг?
      — О, он тоже… кажется… — Она пожала плечами.
      — Это значит, что он вам здорово нравится, — вздохнула Джулия. — К сожалению, это всегда получается само собой, cherie, но, мне кажется, этот парень слишком часто ставит свой кувшин на край колодца.
      — А Едж? — спросила Женевьева.
      — Этот просто живой мертвец. Держитесь подальше от него.
      Женевьева продолжала вытирать тарелки.
      — А что вы здесь делаете?
      — Я управляю домом и всем этим местом. Я отведу вас туда попозже. Чтобы вы устроились.
      Дверь открылась, и в кухню заглянул бригадир:
      — Мы с Крэйгом отправляемся в дом. У нас полно дел. Джулия ответила:
      — Я приведу к вам Женевьеву попозже.
      — Прекрасно. — Он вытащил из кармана письмо и протянул его Женевьеве: — Это вам. Сегодня утром я послал Картера в ваш госпиталь, чтобы он объяснил старшей сестре, что ваш отпуск следует продлить из-за тяжелой семейной утраты. Она не посылала вам свое письмо, потому что ждала, что вы вот-вот появитесь.
      Конверт был аккуратно вскрыт.
      — Вы прочли его? — спросила Женевьева.
      — Конечно. — Он вышел, закрыв за собой дверь.
      — Ах, какой он вежливый, — сказала Джулия с сарказмом.
      Женевьева отложила письмо в сторону и продолжила вытирать посуду.
      — Что вы делали раньше?
      — Я жила во Франции. Мой муж был профессором философии в Сорбонне.
      — А теперь?
      — Он умер. Они пришли за нами однажды ночью — гестапо, — а он задержал их, дав возможность мне и другим скрыться. — На секунду Джулия замолчала, уставившись в пространство. — Но Крэйг вернулся за ним. Спас ему жизнь. Помог нам уехать в Англию. — Она вздохнула. — Он умер от сердечного удара в прошлом году, мой муж.
      — И Крэйг Осборн спас его?
      — Да, он.
      — Расскажите мне о нем, — сказала Женевьева. — Все, что знаете.
      — Почему бы и нет? — пожала в ответ плечами Джулия. — Его отец был американским дипломатом, мать француженкой. В детстве он жил то в Берлине, то в Париже, поэтому так свободно владеет языками. Он работал для журнала «Лайф», когда немцы взяли Париж.
      — Да, как раз тогда он познакомился с моей сестрой. Вы встречались с ней?
      — Лично ни разу. Крэйг связался с подпольем, в котором проводили операции по спасению евреев, отправляя их через Испанию, и едва спасся сам, когда немцы узнали, чем он занимается. Именно тогда он впервые появился в Англии и присоединился к их Секретной службе. Они называют ее ИСО. Позднее, когда американцы вступили в войну, его перевели в ОСС. — Она пожала плечами. — Но это просто названия. Все заняты одним-единственным делом. Воюют.
      — Он вернулся во Францию?
      — Его дважды сбрасывали с парашютом. В третий раз использовали «лизандр». Он командовал диверсионной группой маки в долине Луары несколько месяцев, пока их не предали.
      — И куда он отправился?
      — В Париж, в одно кафе на Монмартре, там встречались подпольщики по пути в Испанию… — Она замолчала.
      — А дальше?
      — Гестаповцы ждали его. Они отправили его на Рю де Сюссе, в здание министерства внутренних дел.
      — Продолжайте… — Женевьева побледнела.
      — Его сфотографировали, взяли отпечатки пальцев — все, как обычно, а потом начался допрос, который длился трое суток, его ужасно пытали. Посмотрите при случае на его руки. Его ногти деформированы, потому что они их ему вырвали.
      — Но ему удалось бежать?
      — Да, ему повезло. Машина, на которой его везли, столкнулась с грузовиком. Он сбежал и спрятался в церкви. Священник, который обнаружил его, связался с моим мужем, который был руководителем подполья в одном из районов Парижа.
      — А кто отвлекал гестапо, пока вы с Крэйгом пытались скрыться?..
      — Сейчас я вам все объясню, cherie, — терпеливо ответила Джулия. — Крэйг не мог идти сам, потому что они изуродовали и его ноги. — Она крепко держала Женевьеву за руку. — Это не голливудский боевик с Эрролом Флинном в главной роли, который вы идете смотреть в субботу вечером в ваш местный кинотеатр. Это реальность. Такое может случиться и с вами. Вот об этом вы должны подумать сейчас. Ночью в четверг будет уже поздно, слишком поздно. — Женевьева сидела, глядя на нее широко открытыми глазами. Джулия продолжала: — Нас привезли в Амьен в крытом грузовичке. Через три дня за нами прислали «лизандр».
      — Что случилось с Крэйгом потом?
      — Они сделали его кавалером ордена Почетного легиона, соотечественники наградили его Крестом за боевые заслуги и перевели в ОСС. Ирония судьбы в том, что он опять попал в лапы Дугала Мунро.
      — А что в нем такого страшного? — спросила Женевьева.
      — Я думаю, что этот человек любит смерть, — ответила Джулия. — Иногда мне кажется, что он не будет знать что делать, если выживет в этой войне.
      — Но это глупо, — заметила Женевьева, ее била сильная дрожь.
      — Может быть, — пожала плечами Джулия. — Не забудьте про письмо. Вы его так и не прочли.
      Она была права. Женевьева вскрыла письмо. Прочтя, она скатала его в шарик.
      — Плохие новости? — спросила Джулия.
      — Приглашение на вечеринку в предстоящий выходной, на которую я в любом случае не пошла бы. Это дает ощущение постоянного поиска.
      Джулия расхохоталась:
      — Это в вашем-то возрасте, cherie?
      — Мы встречались какое-то время. Вот и все. Скорее всего, от одиночества.
      — А дальше?
      — Он просил меня выйти за него замуж, перед тем как его послали служить на Восток.
      — И вы отказали?
      — Он только что приехал. Проводит отпуск в доме своих родителей в Суррее.
      — И все еще надеется? Женевьева кивнула.
      — И я ничего не могу объяснить ему! Дрянной способ прекращать отношения.
      — Но ведь вам все равно, я не ошиблась?
      — Вчера утром это, возможно, так и было, но теперь… — Женевьева пожала плечами. — Временами я чувствую в себе что-то странное, как будто мне все подвластно.
      — Так что вас, судя по всему, спасли от серьезной ошибки. Мне кажется, вы теперь поймете Крэйга немного лучше.
      Дверь открылась прежде, чем Женевьева успела ответить, и вошел Едж:
      — Женщины у раковины на кухне. Прекрасное зрелище!
      — Почему бы вам не уйти и не заняться своими игрушками, Джо? Это единственное, что у вас хорошо получается, — бросила Джулия.
      — Но, дорогая, здесь тоже много такого, чем можно заняться. — Он обошел Женевьеву сзади и обнял за талию, прижимая к себе. Она почувствовала его возбуждение, когда он начал водить носом по ее шее и поднял руки к груди.
      — Оставьте меня! — возмущенно воскликнула она.
      — Смотри-ка, ей нравится, — съязвил он.
      — Нравится? У меня от вас мурашки по коже, — ответила ему Женевьева.
      — Правда? Так это здорово, милашка. Мне действительно хочется, чтобы тебя знобило от меня!
      Она продолжала отбиваться от него, и вдруг Едж завопил от боли.
      На поле боя появился Мартин Хейр: он держал Еджа за руку, заломив за спину, даже после того, как тот отпустил Женевьеву.
      — Вы мерзкий червяк, Джо. Убирайтесь отсюда! Откуда ни возьмись возник Шмидт и открыл заднюю дверь. Хейр швырнул туда Еджа, и тот упал на одно колено. Он вскочил на ноги и повернулся с искаженным от злобы лицом:
      — Я отплачу тебе за это, Хейр! А ты, ты, сука!..
      Он поспешил прочь. Шмидт закрыл дверь.
      — Он просто мина замедленного действия, сэр, так мне кажется.
      — Я больше не мог его выносить. Ладно, сбегайте на корабль и найдите пару морских сапог для мисс Треванс.
      — Цу бефель, герр капитан, — весело сказал Шмидт и вышел.
      Женевьева все еще дрожала от возмущения.
      — Морские сапоги? Зачем? — попробовала она отвлечься.
      — Мы сходим прогуляться, — ответил Хейр, улыбаясь. — Соленый воздух, берег моря. Нет ничего лучше природы, она все ставит на свои места.
      Мартин оказался прав. Они шли по узкой полоске берега за причалом, где залив расширялся, соединяясь с морем и устремляясь в него в водовороте белой пены и брызг, поднимавшихся высоко вверх.
      Женевьева заметила:
      — Боже, какая прелесть. Каждый вдох, который вы делаете в Лондоне, заражен дымом. Весь город пропах войной. Всюду смерть и разрушение.
      — Море смывает грязь. Еще когда я был совсем мальчиком и проводил каникулы у мыса Код, я плавал по морю, — сказал Хейр. — Неважно, как дела на берегу; даже если у тебя все плохо, ты оставляешь это за спиной, на суше.
      — А ваша жена? — спросила Женевьева. — Она думает так же?
      — Думала. — Ответил Мартин. — Она умерла от лейкемии в 1938-м.
      — Я очень сожалею. — Она повернулась, засунув руки в карманы куртки Кригсмарин горохового цвета, которую для нее раздобыл Шмидт. — У вас есть дети?
      — Это было невозможно. Она была слишком истощена. Боролась с этой проклятой болезнью с двадцати одного года. — Он улыбнулся: — Она оставила мне несколько самых лучших акварелей, которые я видел в жизни. Она была прекрасным художником.
      Инстинктивно она взяла его за руку. Они обогнули мыс, и берег стал намного шире, изгибаясь вдоль линии скал.
      — Мне кажется, для вас это была долгая война. Он отрицательно покачал головой:
      — Да нет. Я веду ее день за днем и живу только сегодняшним днем. — Он улыбнулся, став внезапно необыкновенно привлекательным: — Я бы даже сказал, ночью. Ведь мы действуем в большинстве случаев именно ночью.
      — Ну а потом, когда все кончится?
      — Такого не будет. Я же сказал вам. Только сегодня.
      — А Крэйг? Он думает так же?
      — Вам он нравится, не так ли? — Он прижал ее руку к себе. — Не нужно. Нет никакой надежды. У таких людей, как я и Крэйг, нет будущего, так что нет будущего и у вас.
      — Вы говорите ужасные вещи. — Она посмотрела ему в глаза. Хейр положил ей руки на плечи:
      — Слушайте меня, Женевьева Треванс. Война, если в нее играть так, как играем мы с Крэйгом, очень напоминает поездку в Монако на выходной день для азартной игры. Вы должны помнить, что судьба всегда против вас. Контора выигрывает, вы проигрываете.
      Она отшатнулась от него:
      — Я не могу этого принять.
      Но он не ответил, глядя куда-то за ее спину с кривой улыбкой на лице. Она повернулась и увидела в волнах прибоя человека в спасательном жилете. Хейр бросился к нему, и Женевьева последовала за ним, остановившись у воды. Хейр зашел по пояс в воду, ухватился за спасательный жилет и возвратился, вытащив тело за собой на берег.
      — Он мертв? — крикнула она.
      — Да, — кивнул Хейр.
      Это был труп молодого человека в черной форме с немецким орлом на правой стороне груди, без обуви. У него были красивые волосы и тонкая бородка, глаза закрыты, как будто он спал. Он выглядел удивительно мирно. Хейр осмотрел тело и обнаружил бумажник, размокший в воде. Он достал оттуда удостоверение, настолько раскисшее, что оно расползалось в руках. Хейр прочел его и поднялся на ноги:
      — Немецкий моряк. С подводной лодки. Имя — Альтрогге. Возраст — двадцать три года.
      Чайка кинулась на них сверху, резко крикнула и улетела в сторону моря. Набежала волна. Женевьева заметила:
      — Даже здесь, в таком тихом месте, война чувствуется во всем.
      — Контора всегда выигрывает, помните об этом. — Он обнял ее. — Пошли назад, я распоряжусь, чтобы кто-нибудь из экипажа занялся им.
      Комната, в которой ее устроила Джулия Легран, была очень уютной. Там стояла кровать, на полу лежал китайский ковер, из сводчатого окна открывался прекрасный вид на сад.
      Женевьева остановилась, глядя в окно, и Джулия обняла ее одной рукой, как это делал Хейр.
      — Вам грустно, cherie?
      — Этот парень на берегу, я не могу забыть его.
      — Я знаю. — Джулия подошла к постели и расправила ее. — Эта война продолжается слишком долго, но у нас нет выбора. Для вас он просто мальчик, но для таких людей, как я… — Она пожала плечами. — Если бы вы видели, что боши сделали с моей страной… Поверьте мне, нацистов необходимо разбить. У нас нет выбора.
      Дверь открылась, и вошел Крэйг Осборн:
      — А, вот вы где.
      — Вы даже не дали себе труда постучать в дверь, — возмутилась Женевьева. — Неужели у меня здесь никогда не будет покоя?
      — Боюсь, что нет, — спокойно ответил он. — У нас ведь в запасе всего два полных дня, поэтому я решил, что мне следует познакомить вас с тем, что вас ждет. — Он сел на подоконник и закурил. — Самое главное, с этого момента мы говорим только по-французски. Чтобы вы восстановили привычку. Я буду помогать вам.
      Он выглядел теперь совсем по-другому, в нем появилась какая-то жесткая настойчивость, и это раздражало Женевьеву.
      — Вы уверены, что это так необходимо?
      — Мне — нет, а вот вам — жизненно важно, — ответил он.
      Джулия Легран положила ей руку на правое плечо и слегка надавила. Женевьева перешла на французский:
      — Хорошо. Я к вашим услугам. Что дальше?
      — Как сказал Мунро, мы не собираемся делать из вас профессионала, на это просто нет времени. У нас три основные задачи и два дня, чтобы заняться ими. Первая — ввести вас в курс дел в замке: слуги, немцы и так далее. Для этого потребуется долгий разговор с Рене, кроме того, у нас масса фотографий для вас.
      — А потом?
      — Вы должны полностью уяснить цель задания, его подоплеку, чтобы не только знать, что следует искать, но и понимать, что важно, а что нет.
      — Это слишком сложно.
      — Ничего. Я буду с вами, и Мунро поможет.
      Он начал подниматься со стула, но Женевьева вдруг спохватилась:
      — Вы сказали, есть три задачи, не так ли? Но упомянули только две.
      — Совершенно верно. Третья задача более практическая. Вам не надо будет беспокоиться о радио и связи, потому что Рене и его маки возьмут это на себя, но есть несколько вещей, важных с точки зрения выживания. Вы умеете стрелять? — Она уставилась на Крэйга, широко раскрыв глаза. — Пистолеты, — терпеливо объяснял он, — вы когда-нибудь стреляли из пистолета?
      — Нет.
      — Не беспокойтесь. Это просто, когда знаешь, что надо делать; удостоверьтесь, что стоите достаточно близко, и нажмите на курок, впрочем, этим мы займемся позднее. — Он посмотрел на часы: — Мне пора. Приходите в библиотеку в восемь часов.
      Он вышел. Джулия скорчила гримасу:
      — Началось, cherie.
      — Да, началось, — подхватила Женевьева, повернулась и выглянула в окно.

      Мунро сидел в библиотеке в кресле у огня, уйдя с головой в стопку документов, лежавших у него на колене. Стол, стоявший в центре, был завален картами, фотографиями и множеством разных документов. Рене сидел сбоку и молча курил свою маленькую сигару, ожидая, когда понадобится Мунро. Крэйг и Женевьева сидели рядом напротив него.
      Крэйг продолжил:
      — Самое важное, что вам следует помнить, въехав в замок, это то, что вы Анн-Мари Треванс. Те, кто вас знает, примут этот факт без всяких колебаний. Это настолько естественно, что вам останется только не делать досадных ошибок.
      — Да, это обнадеживает, — сказала она. — Хочу вам напомнить, между прочим, что мой немецкий практически не существует.
      — Это не имеет значения. Все входящие в штат замка офицеры в той или иной мере говорят по-французски. Теперь давайте поговорим о том, что хорошо знала Анн-Мари. Например, немецкая военная форма. — Он открыл книгу: — Иллюстрации здесь вполне приличные.
      Она пролистала несколько страниц.
      — Господи, и мне нужно все это выучить?
      — Хотя бы поверхностно. Что до Кригсмарин, тут проблем не будет, кроме того, вы видели форму Люфтваффе на Едже; она заметно отличается от армейской — серо-голубая с желтыми погонами.
      Она задержалась на одной странице, где был изображен боец в маскировочной накидке.
      — Кто это? Он даже не похож на немца. Каска совершенно другая.
      — Это фальсширмягер — парашютист-десантник. Они носят особую стальную каску без окантовки, но пусть это вас не волнует. Большинство армейских мундиров выглядят как в кино. Вот форма, которую вы должны запомнить.
      Он показал ей картинку, где был изображен немецкий солдат с металлическим нагрудным знаком, свисавшим с шеи.
      — Фельджандармерия, — прочла Женевьева.
      — Военная полиция. Эти парни могут остановить вашу машину на дороге, они же стоят на часах у ворот замка. Он может быть армейским жандармом, может служить в СС, но эта металлическая пластинка всегда отличает полицию.
      — И я всегда должна быть с ними вежливой?
      — Ну, в общем, ножка, показавшаяся из машины, никогда лишней не будет. — Крэйг даже не улыбнулся. — Второй важной для вас группой является СС; этих у вас в замке предостаточно. Зеленовато-серая форма, как в армии, с голубовато-зеленой окантовкой. Все остальное может меняться, но не забивайте себе этим голову. Никто не потребует от вас знания рангов. Вы всегда сможете узнать эсэсовца — от рядового до Гиммлера — по серебряному черепу с костями крест-накрест на фуражке. Ясно?
      Женевьева кивнула:
      — Думаю, да. Люди из Люфтваффе выглядят, как Едж, дальше идет полиция с нагрудными знаками, армия, а потом СС с черепом.
      — Прекрасно, давайте перейдем к замку, — сказал Крэйг.
      У них была крупномасштабная карта окрестностей и план дома, замка Вуанкур, очень подробный. Когда Женевьева посмотрела на него вблизи, воспоминания нахлынули на нее. Вспомнилась каждая лестница, каждый коридорчик и закоулок, каждая щель, в которую она залезала в детстве. Внезапно мысль о возвращении опьянила. Она успела забыть, как любила это место.
      — Они ничего не изменили в доме, только сделали пулеметные гнезда. — Рене наклонился над планом и пометил их черным карандашом. — По всему периметру стены пропустили провод, чтобы установить электрическую сигнальную систему. Ворота все время охраняются, там установлен обычный турникет. Вся система безопасности базируется на так называемой «охране от воров». Этим занимаются эсэсовцы, а они хорошо знают свое дело, ма-амзель. Они не допускают ошибок. Даже ненавидя их, нельзя не признавать фактов.
      — Он пытается деликатно, не обижая моих патриотических чувств американца, объяснить вам, что немцы — лучшие в мире бойцы один на один, — добавил Крэйг Осборн. — И он прав. К тому же каждого из них сопровождает сторожевая собака, эльзасская сторожевая или доберман.
      — Я всегда любила животных, — сказала Женевьева.
      — Вот и хорошо, — ответил он, — а теперь давайте перейдем к действительно важным деталям. — Он посмотрел на часы. — У нас мало времени. Скоро придет парикмахер.
      — Парикмахер?
      — Да. Ваша прическа идет вам, но у Анн-Мари была другая. Смотрите сами. Этот снимок был сделан всего месяц назад.
      Женевьева носила волосы до плеч, а волосы Анн-Мари были короче, с прямой челкой, закрывавшей лоб почти до самых глаз. Женевьева, но другая, с надменной улыбкой на губах, будто посылающей весь этот поганый мир к черту. Непроизвольно Женевьева попыталась скопировать это выражение. Когда она повернулась и взглянула на Крэйга, ему показалось, что это действительно Анн-Мари, такая же надменная и неприступная.
      И ему это не понравилось. Впервые она почувствовала, что пробила броню его выдержки. По его глазам она поняла, что Крэйг испугался того, что увидел. Он грубо выхватил фотографию из ее рук.
      — Давайте двигаться дальше, не возражаете? — Он положил перед ней другую фотографию. — Вы знаете эту женщину?
      — Да, Шанталь Шевалье, горничная моей тетушки. Дорогая Шанталь с ее резким языком и тяжелой рукой, служившая у Гортензии больше тридцати лет — и в хорошие, и в плохие времена. Я ей не понравлюсь, — сказала Женевьева. — Разве что она сильно изменилась. Она никогда меня не любила.
      Рене кивнул:
      — Верно, так оно и было всегда. Шанталь не обращала внимания на ма-амзель Анн-Мари. Она никогда не скрывала своего отношения. — Он повернулся к Женевьеве. — Но с вами, ма-амзель, все было по-другому…
      Не было смысла углубляться в воспоминания, и Женевьева нетерпеливо перебила Рене:
      — Кто еще?
      — Управляющий, Морис Хуго, вы его помните?
      — Да.
      — Все остальные пусть вас не волнуют — они занимают более низкое положение в табели о рангах прислуги, так что такая надменная штучка, как вы, может их и не замечать. А с вашей горничной могут возникнуть проблемы. Вот она.
      Маленькое создание, темноволосое, с капризным ртом, по-своему вполне привлекательное.
      — Потаскуха, — прокомментировал сухо Рене. — Мариза Дюкрэ. Она приходит с фермы, расположенной примерно в десяти милях. Красивые тряпки, мужчины и деньги — вот три самые главные вещи в ее жизни, можно расположить их в любом порядке. Я составил для вас записку о ее семье.
      — Вы прочтете потом, — сказал Крэйг.
      — Тогда продолжим. Это теперешний комендант замка, генерал-майор Карл Земке.
      Он показал Женевьеве увеличенный снимок, явно вырезанный из групповой фотографии, на обороте были подробные сведения о генерале.
      Ему перевалило далеко за шестьдесят, он был армейским офицером, не из СС, в волосах много седины, усы коротко подстрижены. Лицо довольно грузное, скорее всего, такой же была и его фигура. Внимательные глаза с насмешливым выражением, но никакой улыбки на губах. Он выглядел уставшим.
      — Земке когда-то был хорошим человеком, — бросил Крэйг, — но теперь он не у дел. Они с вашей тетушкой любовники.
      — В это легко поверить. — Женевьева спокойно вернула ему фотографию. — Если вы думали шокировать меня, то напрасно потратили время. Моя тетка всегда хотела иметь мужчину в доме, а Земке выглядит вполне привлекательно.
      — Он солдат, — неохотно признал Рене.
      — Именно. Так же, как и этот подонок. — Он швырнул ей фотографию через стол.
      Ей пришлось облокотиться на стол — так силен был шок узнавания. Она никогда раньше не встречала этого человека, но ей показалось, что она знает его всю жизнь. На нем была форма, очень похожая на ту, которую носил Едж. На воротнике нашивки СС, на шее Железный крест, коротко подстриженные волосы, сильное, будто вырезанное из камня лицо и глаза, которые, казалось, видели собеседника насквозь. Его нельзя было назвать породистым, но даже в толпе вы обернулись бы, чтобы увидеть его еще раз.
      — Штурмбаннфюрер Макс Прим, — сказал Крэйг Осборн. — Это соответствует званию полковника. Награжден Рыцарским крестом, настоящий солдат и очень опасный человек. Он отвечает за безопасность в замке.
      — Почему такой человек не на фронте?
      — В прошлом году он получил в России пулю в голову, там он воевал в парашютно-десантном батальоне СС. Врачам пришлось поставить серебряную пластинку ему на череп, так что теперь он вынужден быть осторожным.
      — А как сложились их отношения с Анн-Мари? — спросила Женевьева, обращаясь к Рене.
      — Они боролись на равных, ма-амзель. Он не доверял ей, а она его не любила. Ее отношения с генералом Земке были превосходными. Она флиртовала с ним напропалую, а он относился к ней, как к любимой племяннице.
      — Что было весьма полезно — разрешения на поездки в Париж, свобода приходить и уходить куда и когда угодно, — заметил Крэйг.
      — Я хочу подчеркнуть, что немцы очень ценят отношения, установившиеся с де Вуанкурами. Вы и ваша тетушка — их союзницы, не заблуждайтесь на этот счет. Вы продолжаете жить в роскоши, в то время как тысячи ваших сограждан гнут спину в трудовых лагерях. Поэтому вас, ваших друзей-промышленников, их жен, которые часто устраивают попойки в замке по воскресеньям, французы ненавидят и презирают.
      — Я понимаю.
      — Еще на одного человека стоит обратить особое внимание. — Лицо на фотографии было неприятным. Молодой офицер СС с очень пышными волосами, узкими глазами и злым выражением лица, производил отталкивающее впечатление. — Гауптштурмфюрер, то есть капитан Ганс Райсшлингер. Он помощник Прима.
      — Опасный человек, — заметила Женевьева.
      — Зверь, — подтвердил Рене, плюнув в огонь.
      — Странно, — сказала Женевьева. — Он не выглядит человеком, которого Прим мог взять в помощники.
      — Что это за тип? — встревожился Крэйг. Рене сказал:
      — Прим презирает его и не скрывает этого.
      Крэйг взял со стола большой коричневый конверт и протянул его Женевьеве.
      — Здесь вы найдете информацию на любого человека, с которым можете там встретиться. Изучите ее так, как если бы ваша жизнь зависела от нее, потому что так оно и есть на самом деле.
      В дверь постучали, и появилась Джулия:
      — Пришел парикмахер.
      — Хорошо, — сказал Крэйг. — Мы продолжим позже. — Как только Женевьева направилась к выходу, он добавил: — Прежде чем вы уйдете, посмотрите еще одну фотографию. Главный архитектор Атлантического вала, системы защиты. Человек, которого вы будете принимать в выходные дни в замке Вуанкур.
      Он осторожно положил перед ней на стол снимок маршала Эрвина Роммеля. Женевьева молча восхищенно смотрела на фотографию. Мунро встал и подошел к ней, держа бумаги в левой руке.
      — Теперь вы видите, моя дорогая Женевьева, что я не преувеличивал, говоря, что вы можете оказать нам такую услугу, которая способна повлиять на ход всей войны.
      Парикмахер Мишель был маленький, очень живой человек среднего возраста с черными волосами и седыми бачками. Джулия, судя по всему, хорошо его знала.
      — О, превосходно, — сказал он, увидев Женевьеву, — просто превосходно! — Он открыл потертый коричневый чемоданчик, доверху заполненный гримерными принадлежностями, и достал оттуда картонную папку. — Я изучил исходные данные, но все даже лучше, чем я ожидал. — Он снял свой твидовый бежевый пиджак и достал расческу.
      — Ну что же, начнем.
      — Вы не могли попасть в лучшие руки, — сказала Женевьеве Джулия, накидывая на ее плечи полотенце. — Мишель много лет был главным парикмахером киностудии «Элстри».
      — Совершенно верно, — подтвердил Мишель, расчесывая волосы Женевьевы. — Я был знаком с Александром Кордой и работал над мистером Чарльзом Лафтоном, когда он играл Генри Восьмого. Это была задача, скажу я вам. Несколько часов каждое утро! Конечно, в моем возрасте следует относиться к жизни проще. Я содержу театр в Фальмуте. Шоу-программы меняются через неделю. У нас военная база, приходит масса моряков, так что дела идут прекрасно.
      Глядя в зеркало, Женевьева видела, как с каждой минутой все больше превращается в сестру. Не только волосы — это было относительно просто. Мишель прекрасно знал свое дело. Чуть тронул губы помадой, слегка подрумянил щеки, провел тушью по ресницам… Духи «Шанель № 5», которые Женевьева не любила. Полная трансформация заняла около полутора часов. Закончив работу, он кивнул, явно удовлетворенный.
      — Красиво, хоть и нехорошо хвалить самого себя! — Он достал маленькую косметичку из марокканской кожи из чемоданчика и протянул Женевьеве: — Все, что вам потребуется, дорогая. Не забывайте накладывать побольше косметики. Это будет для вас самой большой проблемой. Не относитесь к этому небрежно — вы ведь не из тех, кто любит гримироваться. Это заметно.
      Дверь за ним закрылась. Женевьева сидела, глядя на себя в зеркало. «Это я, но в то же время уже и не совсем я», — думала она.
      Джулия предложила ей сигарету:
      — Возьмите «Житан». — Она начала отказываться, но Джулия сказала: — Анн-Мари ведь курила. Вам надо привыкать.
      Женевьева взяла предложенную сигарету, щелкнула зажигалкой и закашлялась, когда дым попал в горло.
      — Хорошо, — сказала Джулия. — Теперь идите к Крэйгу. Он ждет вас в тире, в подвале.
      Дверь в подвал была на первом этаже рядом с зеленой дверью, ведущей на кухню. Открыв ее, она услышала звуки выстрелов. Тир был сооружен в двух подвалах, часть разделяющей их стены просто разобрали. В дальнем, хорошо освещенном конце были установлены картонные фигуры, изображающие немецких солдат на фоне мешков с песком. Крэйг Осборн стоял, заряжая оружие, несколько пистолетов лежало перед ним на столе. Он услышал ее шаги, оглянулся через плечо и остолбенел.
      — Бог мой!
      — Значит, я похожа?
      Его лицо было совершенно белым.
      — Да, очень. Просто удивительно, не могу поверить своим глазам! Так вы говорите, что никогда раньше не стреляли?
      — Однажды стреляла из духового ружья в парке. Он улыбнулся:
      — Стало быть, не придется начинать с нуля. Я, пожалуй, покажу вам два типа пистолетов, с которыми вам, скорее всего, и придется иметь дело, и объясню, как из них стрелять.
      — Вы говорили, с самого близкого расстояния?
      — Вы напрасно считаете, что это просто, как в каком-нибудь ковбойском фильме… О\'кей, посмотрим. — Он протянул ей револьвер. — Здесь всего пятнадцать ярдов. Цельтесь в среднюю мишень. Нажмите на курок.
      Револьвер оказался очень тяжелым, и это удивило ее, но он удобно лег ей в руку. Теперь она должна показать ему, на что способна. Женевьева вытянула руку, закрыла один глаз, прицелилась, нажала на курок… и промазала.
      — Первая попытка всегда мимо цели, — утешил Крэйг.
      — Вам это кажется смешным? Я имею в виду, промазать в человека, стоящего так близко?
      Крэйг сказал:
      — Смотрите внимательно.
      Он повернулся, присел, слегка выдвинув револьвер вперед, и быстро выстрелил, как ей показалось, даже не целясь. Когда эхо выстрелов затихло, Женевьева увидела четкую цепочку из четырех отверстий в сердце средней мишени. Он стоял неподвижно — олицетворение силы и владения собой, часть своего смертоносного оружия. Он повернулся — у него были глаза убийцы.
      — Так, вам необходимо как следует попрактиковаться. — Он положил револьвер и взял со стола два других.
      — Люгер и вальтер — автоматические пистолеты, в основном в немецкой армии используют именно их. Я покажу вам, как заряжать и как стрелять из них. Я не смогу сделать ничего больше за оставшееся время. Вы ведь не привыкли к такой работе?
      — Думаю, вы правы, — спокойно ответила Женевьева. Следующие двадцать минут он терпеливо показывал ей, как заряжать обойму, как вставлять ее на место, как целиться и как удобнее стрелять. Он успокоился только после того, как убедился, что она может сделать это самостоятельно.
      Теперь она изучала вальтер с глушителем Карсвелла, разработанным в ИСО для бесшумных убийств. При выстреле он издавал лишь странный кашляющий звук.
      Они остановились в ярде от мишеней.
      — Поближе к нашему приятелю, — сказал Крэйг, — но не слишком близко — вдруг попытается схватить вас, помните об этом.
      — Понятно.
      — Держите оружие на уровне пояса, плечи поднимите и нажимайте на курок не толкая.
      Стреляя, она непроизвольно закрыла глаза, а открыв их, увидела, что попала мишени в живот.
      — Очень хорошо, — сказал Крэйг Осборн. — Я ведь говорил вам, что это просто, если стоишь достаточно близко. А ну-ка, еще раз.
      Всю вторую половину дня и начало вечера Женевьева потратила на изучение информации об обитателях замка, повторяя ее снова и снова, пока не почувствовала, что запомнила все нужные факты. Потом пошла в библиотеку, чтобы встретиться с Рене.
      Она ужинала на кухне с Крэйгом, Мунро и Рене. Приготовленная Джулией еда была выше всяких похвал: бифштекс, пудинг с почками, жареные картофель и капуста, а на десерт яблочный пирог. Они пили прекрасное красное бургундское вино, но даже оно не помогло расслабиться Крэйгу. Он казался замкнутым и сосредоточенным, и атмосфера ужина была напряженной.
      — Великолепная английская еда. — Мунро поцеловал Джулию в щеку. — Самоубийство для француженки. — Он повернулся к Крэйгу: — Я думаю прогуляться в паб. Не хотите присоединиться ко мне?
      — Я, пожалуй, останусь.
      — Ладно, мальчик. А вы, Рене? Как насчет того, чтобы пропустить стаканчик?
      — С удовольствием, мой генерал. — Рене рассмеялся, и они вышли.
      — Я принесу кофе наверх, в голубую комнату, — сказала Джулия. — Крэйг, покажите Женевьеве дорогу.
      Это была уютная комната рядом с библиотекой, с красивой мебелью и камином, в котором пылал огонь, в углу стоял концертный рояль. Женевьева подняла крышку. Когда-то она больше всего на свете мечтала стать пианисткой, но жизнь редко складывается так, как хочешь ты сам.
      Она заиграла прелюдию Шопена, медленно, глубоко, беря глубокие аккорды в басах. Вошла Джулия с подносом и поставила его на столик у камина. Крэйг облокотился на рояль, наблюдая за Женевьевой. Его глаза как будто спрашивали ее о чем-то, когда она начала играть «Лунную сонату», звучавшую в ее интерпретации красиво и до боли грустно. Она играла хорошо, лучше, подумала она, чем когда бы то ни было. Когда она опустила руки и подняла глаза, Крэйга уже не было. Она на минуту задумалась, потом закрыла инструмент и вышла вслед за ним.
      Женевьева увидела его в тени на террасе, он курил сигарету. Она спустилась вниз и встала рядом.
      — Вы хорошо справились, — сказал Крэйг.
      — Потому что была послушной? — спросила Женевьева.
      — Вы способная ученица, — ответил он. — Я подверг вас тяжелым испытаниям, но там вам будет еще сложнее. Вы даже не знаете, каково вам придется.
      — Чего вы хотите, отпущения грехов? — спросила она. — Вы ведь знали, что придется повиноваться. Выбора у нас нет, кроме меня никто не может туда отправиться. Это не ваша вина. Вы — инструмент.
      Он выпрямился и швырнул окурок вниз. Упав на дорожку, он продолжал тлеть, вспыхивая красным огоньком.
      — У нас завтра трудный день, — сказал он. — Вам предстоит встреча с Мунро утром. Пора спать.
      — Я скоро пойду. — Она дотронулась до его руки. — И спасибо за то, что однажды вы вели себя как человек.
      Ответ Крэйга прозвучал странно:
      — Не говорите со мной так, не надо. Мы еще не закончили.
      Он повернулся и быстро вошел в дом.
      Они пришли за ней ночью. Грубо разбудили. Яркий свет в глаза, одежду швырнули на пол, ее резко подняли.
      — Вы Анн-Мари Треванс? — Голос звучал требовательно, говорили по-французски.
      — Какого черта, кто вы такие? — Она старательно изображала возмущение, попыталась встать и тут же получила пощечину.
      — Вы Анн-Мари Треванс? Отвечайте.
      И тут она наконец поняла, что оба человека, прятавшиеся в тени за пределами освещенного круга, были в немецкой форме. Ночной кошмар вдруг стал явью, и Женевьева затрепетала.
      — Да, я Анн-Мари Треванс, — ответила она по-французски. — Что вам нужно?
      — Так-то лучше. Одевайтесь и следуйте за нами.
      — Вы Анн-Мари Треванс?
      Они задавали ей этот вопрос в двадцатый раз. Она сидела за столом в библиотеке, ослепленная резким светом лампы, который они направили ей прямо в лицо.
      — Да, — устало ответила она. — Сколько раз я могу это повторять?
      — И вы живете в замке Вуанкур с вашей теткой?
      — Да.
      — Ваша горничная, Мариза. Расскажите о ее семье. Женевьева глубоко вздохнула:
      — Ее мать вдова, у нее маленькая ферма примерно в десяти милях от замка. Она работает там вместе с одним из своих сыновей, Жаном, он слегка придурковатый. У Маризы есть еще один брат, Пьер, капрал танкового соединения французской армии. Он работает в трудовом лагере в Алдерни, на островах Ла-Манша.
      — А генерал Земке? Расскажите о нем.
      — Я уже говорила вам о нем все, что знаю, по крайней мере, четыре раза.
      — Расскажите еще раз, — настаивал голос.
      Внезапно все кончилось. Кто-то прошел через комнату, подошел к двери и включил верхний свет. Их было действительно двое, оба в немецкой форме. Крэйг Осборн стоял у камина, прикуривая сигарету.
      — Неплохо. Совсем неплохо.
      — Очень смешно, — ответила Женевьева.
      — Теперь можете идти спать.
      Она пошла к двери, а Крэйг вдруг позвал ее:
      — Женевьева?
      Она обернулась:
      — Да?
      В комнате воцарилась мертвая тишина, они молча смотрели друг на друга. Надо же, попалась на старую как мир хитрость.
      — Постарайтесь не повторять эту ошибку там, ладно? — спокойно сказал Крэйг.

      Утром события минувшей ночи показались ей дурным сном, тем, чего на самом деле не было. И самым пугающим было то, что все перемешалось в ее голове. Настойчивое стремление убедить себя, что она и есть Анн-Мари, привело к тому, что она теперь почти верила в это, особенно в моменты наивысшего напряжения.
      Она сидела у окна и курила «Житан», кашляя уже меньше. Вдруг первые лучи солнца озарили оранжево-желтым сиянием бледные деревья и засверкали на глади озера в лощине.
      Дальше она действовала совершенно импульсивно. Увидев махровый халат на двери ванной, Женевьева надела его и вышла. Когда она спустилась по главной лестнице в холл, было тихо и пустынно, хотя в задней части дома голос Джулии выводил мелодию песенки, приглушенную и неясную.
      Она решила выйти через другую дверь и очутилась в какой-то комнате со сводчатыми окнами. Женевьева пересекла террасу и ступила на траву. Холодная утренняя роса вызвала дрожь во всем теле, и она пустилась бегом по склону вниз, белый халат развевался у нее за спиной.
      Маленькое озеро в лощине сверкало серебром и золотом в лучах раннего солнца, остатки утреннего тумана клубились над поверхностью. Она скинула халат, стянула через голову ночную рубашку, пробралась сквозь камыши и бросилась в темную глубину.
      Вода была такой холодной, что Женевьева даже не почувствовала, как онемело все тело; она просто плыла в каком-то узком пространстве, глядя, как камыши клонятся под ветром, как призрачны деревья за ними. Вода была похожа на черное стекло, и она вдруг отчетливо вспомнила сон, приснившийся ей прошлой ночью: такая же темная вода, ей навстречу плывет Анн-Мари, ее руки медленно тянутся к Женевьеве, как будто хотят утащить ее вниз, к себе.
      Скорее внутренний протест, чем паника, заставил Женевьеву повернуть назад. Она выбралась на берег, натянула халат и принялась сушить волосы, вытирая их ночной рубашкой, потом пошла мимо деревьев к дому.
      На террасе тихо сидел Крэйг, куря свою привычную сигарету. Она заметила его, только оказавшись на середине склона, поросшего травой.
      — Как искупались?
      — Вы наблюдали за мной?
      — Да, я видел, как вы вышли, и пошел следом.
      — Как хороший офицер разведки? Вы что, думали, что я утоплюсь? Это было бы так неудачно для вас!
      — Весьма неудачно!
      Открыв дверь своей спальни, Женевьева увидела Джулию, расставлявшую все для завтрака на маленьком столике у окна. На ней был зеленый бархатный халат, очень шедший ей.
      — Я вижу, ты чем-то расстроена, cherie. В чем дело?
      — Этот чертов мужик, — бросила Женевьева.
      — Крэйг?
      — Да. Я ходила купаться на озеро. Он пошел следом и рассматривал меня.
      — Пейте кофе и попробуйте яичницу. Это мое коронное блюдо, — сказала Джулия, пытаясь ее успокоить.
      Женевьева послушно принялась за еду.
      — Такое впечатление, будто мы с ним все время гладим друг друга против шерсти, — сказала она, уплетая яичницу.
      Джулия сидела напротив, прихлебывая кофе.
      — Правда? Я думала, все как раз наоборот.
      Дверь открылась, и Крэйг Осборн снова заглянул без стука.
      — Вот вы где…
      — Господи, чем дальше, тем хуже, — сказала Женевьева. — Нигде нельзя остаться одной.
      Он пропустил ее замечание мимо ушей.
      — Мунро хочет видеть вас как можно скорее. Сегодня утром прилетит Грант, чтобы доставить его в Лондон. Я буду в библиотеке. — Он вышел, закрыв за собой дверь.
      — Хотела бы я знать, чего хочет этот Мунро, — сказала Джулия.
      — Может, пожелать мне удачи? Кто знает, — пожала плечами Женевьева. — Он может подождать. Я намереваюсь выпить еще чашку кофе. — И она потянулась к кофейнику.
      Куда исчезли люди, которые устроили ей допрос прошлой ночью? Женевьева не имела об этом ни малейшего представления. Дом утопал в тишине, нигде никого не было видно, когда она спускалась по лестнице. Крэйг стоял около библиотеки, читая газету. Он рассеянно взглянул на нее:
      — Вам стоит пойти прямо к нему. Последняя дверь. Она прошла через библиотеку, остановилась у обитой кожей дверью и постучала. Никто не ответил. Она постояла в нерешительности, потом открыла дверь и вошла. В комнате не было окон, она была обставлена, как маленький офис; в дальнем углу была еще одна дверь. Плащ Мунро висел на спинке стула, на столе стоял дипломат, прижимавший один конец крупномасштабной карты. Она сразу же поняла, что на ней была изображена часть французского побережья. Наверху было написано: «Предварительные цели. День „Д“. Она остановилась, глядя на карту. В это время вошел Мунро.
      — Ну вот и вы наконец. — Он хмыкнул, быстро пересек комнату и свернул карту. У Женевьевы было такое ощущение, что он хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого он положил карту в дипломат и закрыл его. — Просто чудесно, как вы теперь выглядите.
      — Неужели это так впечатляет?
      — Они устроили вам тяжелые испытания? — Он улыбнулся. — Нет, не отвечайте. Я знаю, как действует Крэйг. — Он остановился у стола, заложив руки за спину, и внезапно стал серьезным: — Я знаю, что все это не просто для вас, совсем непросто, но нельзя недооценивать важность происходящего. Когда наступит великий день, когда мы высадимся в Европе, битва будет выиграна на суше. Как только мы зацепимся, окончательная победа будет лишь вопросом времени. Мы знаем это, и немцы тоже. — Мунро как будто произносил речь перед группой молодых офицеров. — Вот почему они назначили Роммеля ответственным за защиту Атлантического вала. Теперь вы понимаете, почему любая информация, которую вы сможете раздобыть о совещании в следующее воскресенье, становится жизненно важной.
      — Конечно, — ответила она. — Я могу выиграть для вас войну одним махом.
      Он с трудом улыбнулся:
      — Это как раз то, что мне нравится в вас, Женевьева. Ваше чувство юмора. — Он взял свой плащ со стола. — Что ж, мне пора идти.
      — Наверное, нам всем пора, — заметила Женевьева. — Скажите мне, бригадир, вам нравится ваша работа? Получаете вы удовлетворение от нее?
      Он взял свой кейс, а когда поднял на нее глаза, они были тусклыми.
      — Желаю удачи, мисс Треванс, — произнес он официальным тоном. — Я жду от вас вестей. — И вышел.
      Когда вернулся Крэйг, Женевьева стояла у камина в библиотеке.
      — Он ушел? — спросила она.
      — Да. Он был не слишком доволен. Что вы с ним сделали?
      — Подняла угол его персонального камня, — ухмыльнулась она. Осборн стоял, держа руки в карманах, и печально смотрел на нее. — А я и не собиралась радовать его.
      Крэйг подошел к столу.
      — У меня кое-что есть для вас.
      Он протянул ей портсигар из серебра с ониксом, очень красивый. Женевьева открыла его и обнаружила, что он плотно набит „Житан“.
      — Прощальный подарок?
      — Весьма необычный подарок. — Крэйг взял у нее портсигар. — Видите гравировку вот здесь, на нижней крышке? — Он надавил ногтем большого пальца, и серебряная пластинка отошла вниз, открыв взору крошечные линзы и механизм фотоаппарата. — Гений, который собрал все это для нас, настаивает на том, что получатся хорошие резкие снимки даже при слабом освещении. Так что, если вы увидите любые карты или документы, будете знать что делать. Двадцать снимков, потом надо снова зарядить, и он готов к работе. Вам нужно будет только навести его и нажать вот здесь.
      — И стоять поближе?
      Она вдруг почувствовала, что причинила ему боль, но это не доставило ей удовольствия. Она готова была проглотить язык, но было уже поздно.
      Крэйг вернул ей портсигар и подошел к столу с озабоченным лицом.
      — Я советую вам остаток дня посвятить изучению документов, фотографий, описанию событий, пока вы не будете знать их в совершенстве.
      — А завтра?
      — Мы вместе пройдемся по ним, чтобы довести до автоматизма. Завтра вечером после одиннадцати мы вылетаем.
      — Мы?
      — Да, я буду с вами до вашей высадки.
      — Понятно.
      — Если все пойдет по плану, то вас и Рене встретят маки. Они довезут вас до Сен-Мориса по шоссе. Вы подождете там в доме начальника станции, пока пройдет ночной поезд из Парижа. Тогда Рене пойдет за машиной, как будто вы только что сошли с поезда, и повезет вас домой, в замок.
      — Где я буду предоставлена самой себе?
      — С вами останется Рене. Любую информацию, которая у вас появится, передавайте непосредственно ему. У него есть рация. Он сможет связаться с нами через прибрежную промежуточную станцию.
      — С вами? — спросила она. — Но я никого здесь не видела, кроме этих ваших друзей прошлой ночью.
      — Они просто избегают встреч, вот и все. У нас здесь очень мощная радиостанция, есть даже своя пошивочная мастерская. Ею ведает Джулия. Она может сделать любую форму, одежду или документы, почти все. — Они постояли какое-то время молча. Наконец он спросил странным тоном: — Могу я что-нибудь сделать для вас?
      — Анн-Мари. Я беспокоюсь о ней. Если что-нибудь случится со мной…
      — Я позабочусь обо всем. Даю вам слово. — Он приподнял ее подбородок. — С вами ничего не случится. Вам повезет. Уверяю вас.
      Она вдруг расклеилась, на глазах выступили слезы.
      — Откуда, черт побери, вы можете это знать?
      — Я из Йелля, — ответил он просто.
      Она работала с документами все утро. Джулия сказала ей, чтобы она пришла в паб на ленч, поэтому после полудня Женевьева взяла чью-то дубленую безрукавку из шкафа в холле и направилась в поселок.
      Она остановилась на причале посмотреть на „Лили Марлен“, палубу которой драили двое матросов. Хейр показался в окне рубки:
      — Поднимайтесь на борт, прошу вас.
      — Спасибо, зайду.
      Она осторожно прошла по трапу, и один из мужчин подал ей руку.
      — Поднимайтесь сюда, — позвал Хейр. Женевьева прошла за ним в рубку.
      — Здесь очень здорово, — сказала она.
      — Вам нравятся катера?
      — Да, очень.
      — Немцы называют этот катер быстрым катером — шнельботом, и так оно и есть на самом деле. Вряд ли он годится для прогулок, но из всех катеров подобного типа он, пожалуй, самый надежный.
      — Какая у него скорость?
      — Три дизеля „даймлер-бенц“ плюс несколько усовершенствований, добавленных англичанами, дают возможность развивать скорость до сорока пяти узлов.
      Она погладила руками рычаги управления:
      — Как хорошо было бы выйти на нем в море!
      — Идемте, я покажу его вам.
      Хейр повел ее вниз, показал моторное отделение, крошечный камбуз, кают-компанию, потом свою каюту. Она увидела два торпедных аппарата, посидела в кресле зенитной установки на фордеке, поглядела на крупнокалиберный пулемет Бофора, установленный на корме.
      Когда они закончили осмотр, она сказала:
      — Это внушает восхищение. Столько полезных вещей на такой маленькой посудине!
      — Да, — ответил он. — Немцы все делают очень старательно и эффективно. Я кое-что знаю об этом. Моя мама была немкой.
      — Вы этого стыдитесь? — спросила она.
      — Из-за Гитлера, Геббельса и Гиммлера? Да. Но я благодарю Господа за Гёте, Шиллера, Бетховена и многих других.
      — Вы мне очень нравитесь, Мартин Хейр. — Она потянулась к нему и поцеловала в щеку.
      Он тепло улыбнулся в ответ.
      — Продолжайте в том же духе, пожалуйста. Я старше вас почти на четверть века, девушка, но вы можете оказаться в опасности.
      — Обещания, — сказала она. — Вот все, что я имею.
      — Нет, не все. Вы получите ленч. — Он взял ее за руку и повел по деревянному трапу на причал.
      Казалось, все собрались в „Висельнике“. Весь экипаж „Лили Марлен“, Крэйг, даже Джо Едж, сохраняя на лице выражение „привет-парень-как-приятно-тебя-видеть“, сидел за столом. Джулия подавала горячие корнуолльские пирожки, которые Шмидт распределял между всеми с присущим ему чувством юмора. Три штуки он принес Женевьеве, Хейру и Крэйгу и поставил на стол у окна.
      — Это не имеет ничего общего с еврейской кошерной пищей, но пахнет просто великолепно, — сказал он.
      Крэйг выглядел более приветливым. Они обменивались шутками с Хейром, пили пиво со своими пирожками, а Женевьева решила закурить „Житан“. Ей не хотелось признаваться себе в том, что она начинает получать удовольствие от курения.
      Крэйг поднялся:
      — Извините, но я должен поговорить с Джулией.
      Хейр явно наслаждался сладостями. Женевьева почувствовала, что Едж с другого конца бара наблюдает за ней, его глаза опасно блестели. Она почувствовала себя неуютно.
      Покончив со своей порцией, Хейр сказал:
      — Черт побери, это было великолепно! Пойду-ка я за добавкой.
      Он встал, а Женевьева сказала:
      — Я, пожалуй, пойду подышу.
      Она вышла, увидев, что Едж последовал за ней. Это рассердило ее: окружающие могли подумать, что он вызвал ее. Наклонив голову, Женевьева быстро пошла по тропинке между деревьев. Через несколько мгновений из паба вышел Едж и поспешил за ней по другой тропинке. Через некоторое время он перешел на бег.
      Мартин Хейр сидел у окна. Он взял ватрушку, которую протянул ему Шмидт, и тут заметил Еджа, бегущего за Женевьевой. Быстро положив очередную булочку на тарелку, он встал.
      — Успею съесть ее потом.
      — Думаю, это неплохая идея, сэр, — улыбнулся Шмидт.
      Мартин вышел и быстро зашагал по тропинке.
      Крэйг стоял у раковины с сигаретой в зубах и смотрел, как Джулия лепит ватрушки.
      — Вы хотите устроить что-нибудь особенное, да? — спросила она.
      — Ужин, — ответил Крэйг. — Вы, я, Мартин, Рене, Женевьева. Это ведь последняя ночь здесь. Думаю, ей будет приятно.
      — Почему бы и нет? — сказала она. — Я сделаю это для вас. У меня есть баранина, правда, совсем немного, но для ужина хватит. Да, еще есть три бутылки шампанского в погребе, кажется, „Моэт“.
      — Что может быть лучше!
      — И будьте с ней поласковей, Крэйг. — Она положила руку ему на рукав, испачкав мукой. — Эта девушка к вам неравнодушна.
      Дверь внезапно открылась, и появился Шмидт.
      — Извините, хозяин.
      — В чем дело? — резко спросил Крэйг.
      — Возможно небольшое столкновение, я думаю. Мисс Треванс пошла прогуляться по тропинке в лес. Мы видели, что за ней побежал лейтенант Едж. Ну, капитан Хейр долго не раздумывал, сэр. Он последовал за ними.
      — Ну и?..
      — Простите мою бессвязность, сэр, — сказал Шмидт. — Я хочу сказать, что у него только одно хорошее легкое, и, если дело дойдет до драки…
      Не дослушав, Крэйг выскочил за дверь.
      Пока Женевьева шла под деревьями, пошел слабый дождь. Она вышла на поляну и увидела полуразрушенное здание прошлого века, оставшееся на месте оловянного рудника. Она постояла в нерешительности у входа, но все-таки вошла. В доме было темно и таинственно. Из-за отсутствия крыши ей показалось, будто она внутри улья величиной с башню.
      — Куда направляешься, дева младая, прохаживаясь у ограды? — послышался голос Еджа. — Она повернулась и увидела, что он стоит в дверях, облокотившись на косяк. Когда она хотела пройти мимо него, он поднял руку, загородив ей выход: — Что я должен сделать, чтобы вы смотрели на меня чуточку ласковее?
      — Ничего!
      Едж схватил ее одной рукой за волосы и прижал к себе, а другую сунул между ног. Она закричала и ударила его в лицо кулаком. Он с размаху ударил ее, она пошатнулась и упала, споткнувшись о камень. Он мгновенно уселся на нее сверху.
      — Теперь, — сказал он, — давайте поучимся хорошим манерам.
      Мартин Хейр в этот момент бежал из последних сил, именно этого доктора настойчиво не советовали ему делать. Его сердце бешено колотилось, он хватал воздух открытым ртом. Добежав до двери, он успел схватить Еджа за волосы и отшвырнуть в сторону.
      Поднявшись на ноги, тот издал негодующий крик и нанес ему удар справа. Хейр попытался закрыться, но уже еле дышал. Он опрокинулся навзничь, и Едж ударил его коленом в лицо. Женевьева схватила его сзади за куртку, и Едж, обернувшись, снова ударил ее. Хейр пытался встать на колени.
      Едж схватил Женевьеву за горло, но в этот момент вбежал Крэйг Осборн. Он нанес Еджу точный удар по почкам костяшками пальцев. Тот взвыл от боли, а Крэйг еще раз ударил его, обхватил за шею и вытащил за дверь.
      Когда он вернулся, Женевьева помогала Хейру подняться. Капитан сконфуженно улыбался:
      — Я оказался разжиревшей никчемностью.
      — Вы всегда будете для меня героем, — сказала Женевьева.
      — Ну вот, — заметил Крэйг, — вам повезло. Пойдемте, я угощу вас рюмкой чего-нибудь покрепче. А вы, — он повернулся к Еджу, — только попробуйте еще раз выкинуть что-нибудь подобное, и я сам позабочусь, чтобы вас отдали под суд!
      Они вышли и двинулись в сторону Холодной гавани. Едж стоял на четвереньках, судорожно глотая воздух.
      Одеться, как Анн-Мари, Женевьева пока не могла. Все ее чемоданы были в „роллс-ройсе“, спрятанном Рене в Сен-Морисе. Но Джулия нашла для нее голубое шелковое платье довоенного фасона, и, когда Женевьева спустилась вниз по лестнице и посмотрелась в большое зеркало, результат превзошел все ее ожидания.
      Джулия накрыла стол в библиотеке и украсила его всем, что нашлось в Гранчестер-Эбби. Столовое серебро, льняная скатерть, тарелки из тончайшего китайского фарфора. Атмосфера была удивительной, комнату освещал мерцающий свет свечей в канделябрах и огонь, пылавший в камине.
      Джулия, очень привлекательная в своем французском маленьком черном платье, с волосами, завязанными на затылке бархатной лентой, надела белый кружевной фартук и заявила, что управится на кухне, приняв помощь только Рене — в качестве официанта.
      — Это французский ужин, — сказала она, — никто не должен ничего делать. И меню, mon ami, будет тоже французским, потому что бригадир, храни его Господь, отсутствует.
      Все было особенным. Паштет из гусиной печени, тосты, бараньи ножки с зеленью, молодой корнуолльский картофель, зеленый салат и на десерт — фрукты со взбитыми сливками, которые таяли во рту.
      — А я-то думал, идет война, — заметил Крэйг, подходя к столу и наполняя бокалы; он был очень хорош в форме.
      Мартин Хейр сидел напротив Женевьевы, все еще играя роль офицера Кригсмарин, в галстуке и с орденом на шее — в честь отмечаемого события.
      Женевьева потянулась через стол и дотронулась до ордена.
      — Что это за награда? — спросила она.
      — Рыцарский крест.
      — За что он дается?
      — Он соответствует нашему Ордену за личную храбрость или вашему Кресту победы. Обычно им награждают посмертно.
      Женевьева повернулась к Крэйгу:
      — Вы, кажется, говорили мне, что у Макса Прима есть такой?
      — С дубовыми листьями и скрещенными мечами, — подтвердил Крэйг. — То есть три награды в одной. Этот парень действительно одолжил у судьбы дополнительное время.
      — Смелый человек, — заметила Женевьева.
      — Я прощаю вам это замечание. — Крэйг поднял бокал. — Давайте выпьем это прекрасное шампанское за всех смелых мужчин.
      В библиотеку быстро вошла Джулия, неся кофе на подносе.
      — Подождите меня, — сказала она, поставила поднос на стол и взяла бокал.
      Огонь в камине внезапно ярко вспыхнул. Женевьева вздрогнула, ледяное шампанское обожгло ей горло, а кожа покрылась мурашками. В зеркале над камином она увидела, как вдруг распахнулись шторы на французском окне и в комнату шагнули три человека.
      Они будто сошли со страниц справочника по немецкой военной форме, который показывал ей Крэйг: десантники-парашютисты в касках без окантовки и необыкновенно длинных маскировочных куртках. Двое из них, от которых явно исходила угроза, держали на изготовку автоматы. Третий был вооружен таким же автоматом, висевшим на шее, а в руке держал вальтер с глушителем, похожим на тот, который демонстрировал ей Крэйг.
      — Леди и джентльмены, допивайте ваше вино, у нас мало времени. — Он пересек комнату, подошел к столу, взял бутылку шампанского из ведерка и посмотрел на наклейку: — Тысяча девятьсот тридцать первый. Неплохо. — Он налил себе бокал. — Ваше здоровье. Меня зовут Штурм. Капитан. Отряд специального назначения. Девятый парашютно-десантный полк. — У него был вполне сносный английский.
      — И чем мы можем быть вам полезны? — спросил Крэйг Осборн.
      — Именно полезны, майор, вы выразились очень точно. Сегодняшнее наше специальное задание состоит в том, чтобы переправить вас, вот эту молодую леди и фрегатен-капитана на территорию, занятую войсками рейха, и как можно быстрее.
      — Да? Я не думаю, что вам будет просто это выполнить.
      — Не вижу, что могло бы нам помешать. — Штурм смаковал шампанское. — Парашютный бросок на берег во время прилива с точным приземлением был трудной задачей. Отправиться назад на И-боте, заботливо предоставленном вашим другом из Кригсмарин, значительно проще.
      В этот момент Женевьева все поняла и с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Но она заставила себя реагировать на все происходящее так, как это сделала бы Анн-Мари, и повернулась к Крэйгу с циничной улыбкой на лице.
      Но Крэйг почему-то не смеялся, а Рене с искаженным от ярости лицом сунул руку в карман и выхватил пистолет.
      — Проклятый бош! — крикнул он.
      Рука Штурма поднялась, вальтер кашлянул один раз, и Рене откинулся на спинку стула, выронив пистолет и схватившись рукой за грудь. Он удивленно посмотрел на кровь на своей руке, повернулся к Женевьеве, словно прося о помощи, и соскользнул на пол.
      Джулия в ужасе закричала, закрыв лицо руками, повернулась и побежала к двери в дальнем конце библиотеки. Рука Штурма снова поднялась.
      — Нет! — крикнула Женевьева.
      Его вальтер еще раз кашлянул. Джулия, продолжавшая двигаться по инерции, пошатнулась и упала лицом вперед. Женевьева бросилась к ней, но Штурм поймал ее за руку:
      — Вы будете стоять на месте, фрейлейн. — Двое сопровождавших его десантников взяли всех на мушку. Штурм подошел к Джулии и опустился на колено. Потом встал и вернулся к столу. — Боюсь, она мертва. Жаль.
      — Вы мясник! — крикнула Женевьева.
      — Ну, это зависит от того, на чьей вы стороне. — Штурм повернулся к Хейру: — Ваш экипаж находится на И-боте? — Хейр не ответил, и Штурм продолжил: — Идемте, капитан. Мы ведь все и так узнаем на месте. Так, может быть, вы сами мне кое-что сообщите?
      — Ладно, — сказал Хейр. — Думаю, механик работает внизу, а оберштурман Лангсдорф на вахте.
      — А остальные в том кабаке, который они используют как столовую? Пусть там и остаются. Уверен, что вы можете выйти в море без всяких затруднений с механиком и оберштурманом. — Он повернулся к Крэйгу: — Я знаю, что у вас репутация человека действия. Я хочу предостеречь вас от любых поспешных действий. — Он взял Женевьеву за руку и погладил ее по щеке глушителем. — Последствия для фрейлейн Треванс, которая попадет под перекрестный огонь, могут быть очень тяжелыми. Я выражаюсь достаточно ясно?
      — Да, вполне, — процедил в бешенстве Крэйг.
      — Хорошо. Тогда мы можем идти. Мы оставим ваш джип во дворе, джентльмены, и пойдем пешком через сад. Нет нужды обнаруживать себя.
      Он взял Женевьеву под руку, как свою даму, и вышел через французское окно, держа вальтер в другой руке. Крэйг и Хейр последовали за ними в сопровождении двух десантников, державших их на мушке.
      Было холодно, и Женевьева дрожала, пока они шли через сад и лес к коттеджам на краю поселка.
      — Вы в порядке, фрейлейн? — спросил Штурм.
      — Вы бы тоже дрожали в шелковом платье. Чертовски холодно!
      — Ничего, мы скоро будем на борту.
      А что потом, подумала она. Что ждет ее на той стороне? И что могло внезапно нарушить ход событий? Они как раз шли мимо „Висельника“, занавески на окнах были задернуты, через них пробивался слабый свет. Слышались смех и пение. Все было странно, призрачно, словно в другой жизни.
      Палуба „Лили Марлен“ была темной, слабый свет пробивался только из рулевой рубки. Они спустились по трапу на палубу один за другим.
      — Теперь, капитан, мы поговорим с оберштурманом, а один из моих ребят потолкует с механиком.
      Дверь, ведущая на палубу, внезапно распахнулась, и в луче света появился Шмидт. Он смеялся, как будто только что услышал что-то забавное.
      — Вот это да, что тут за чертовщина? — рявкнул он по-английски.
      Штурм снова поднял свой вальтер и выстрелил в упор. Шмидт упал на спину и покатился вниз по трапу. Штурм сделал знак одному из своих помощников:
      — Спуститесь вниз и присмотрите за механиком. Все остальные — на мостик.
      Он первым поднялся по трапу, за ним шли Женевьева, Хейр и Крэйг под охраной второго десантника. Лангсдорф сидел за штурманским столиком. Он поднял глаза и медленно встал в немом удивлении.
      — Заводите двигатель, — приказал Штурм. Лангсдорф взглянул на Хейра, тот кивнул:
      — Делайте, как он говорит.
      Последовала короткая пауза. Лангсдорф передал команду в машинное отделение. Еще минута, и двигатели ожили.
      — Нужно отдать концы, — сказал Хейр. Штурм повернулся к Крэйгу:
      — Займитесь этим и возвращайтесь назад.
      Крэйг сделал то, что приказал немец. Канаты с легким всплеском упали в воду. Минутой позже „Лили Марлен“ отошла от причала.
      — Видите, как все просто! — заметил Штурм. — Осталась только одна деталь, но она угнетает меня. Храбрые люди умирали за этот орден, капитан. Я не допущу, чтобы вы использовали его. Он не для маскарада. — Штурм сорвал Рыцарский крест с шеи Хейра, а тот успел схватить его за запястье и отвести вальтер в сторону. Раздался гулкий хлопок выстрела. Женевьева впилась ногтями в щеку Штурма и ударила его по голени.
      — Уберите ее отсюда, Крэйг! Быстрее! — крикнул Хейр, борясь со Штурмом.
      Крэйг выбил дверь, схватил Женевьеву за руку и потащил ее за собой. Она потеряла туфлю и споткнулась. Снизу, укрывшись на корме за двумя резиновыми лодками, в них стрелял второй парашютист. Крэйг толкнул ее к поручням с другой стороны трапа.
      — Ради всего святого, прыгайте! Быстро!
      Она поставила ногу на поручень, он поднял ее и бросил вниз. Она ударилась о поверхность воды и нырнула, а Крэйг, перелетев через нее, поднял фонтан брызг прямо перед ней в тот момент, когда она снова показалась на поверхности. Бот медленно исчезал в темноте. Они увидели сполохи огня — это стреляли из автомата им вдогонку, потом наступила тишина. Они плыли одни.
      — С вами все в порядке? — спросил Крэйг, отплевываясь.
      — Думаю, да. Но что будет с Мартином, Крэйг?
      — Не думайте об этом. Сюда. Держитесь за мной. Они плыли в полной темноте. Было очень холодно, и вдруг Женевьева услышала гул двигателей бота.
      — Он возвращается, — прошептала она в панике.
      — Не беда. Не останавливайтесь.
      Двигатели шумели теперь совсем близко. Она рванулась вперед, но внезапно вспыхнувший прожектор поймал их своим лучом, одновременно зажегся фонарь на пристани. Послышался неровный хор приветственных криков. Женевьева плыла, глядя вверх. На палубе собрался весь экипаж „Лили Марлен“, среди них был Дугал Мунро в тяжелом плаще. Он, как всегда, держал руки в карманах.
      — Прекрасно, Женевьева, — крикнул он.
      „Лили Марлен“ пришвартовалась. Канаты перекинули на пристань. В свете береговых огней она увидела Мартина Хейра, стоявшего рядом со Штурмом и Шмидтом у поручней.
      Она повернулась к Крэйгу, смеясь на удивление самой себе:
      — Ах вы, мерзавец!
      Добрые руки протянулись вниз, чтобы помочь им подняться на причал. Кто-то накинул на нее одеяло, подошел Мунро, за ним Штурм и Хейр.
      — Отлично, Женевьева. Как в боевике. Позвольте мне представить вам капитана Роберта Шейна, специальные воздушные силы.
      Шейн ухмыльнулся и произнес:
      — Большое удовольствие работать с вами. — Потом дотронулся до своего оцарапанного лица и добавил: — Иногда.
      Джулия пробралась сквозь толпу, за ней шел Рене.
      — Думаю, мы все выступили чертовски здорово. Давайте зайдем куда-нибудь, пока вы не схватили пневмонию. Полагаю, все заслужили по стакану виски.
      Они повернулись и пошли по направлению к „Висельнику“. Крэйг обнял Женевьеву за плечи.
      — Это была лишь проверка, — сказал он. — Но вы теперь видите, как сложно может все обернуться. Вы справились.
      — Только не говорите, что гордитесь мной, — сказала она, стуча зубами.
      — Нечто вроде этого.
      Он открыл дверь паба, приглашая ее войти.

      Было около семи часов утра, когда Генрих Гиммлер вышел из машины перед главным зданием гестапо на Принц-Альбертштрассе в Берлине. У него было дурная привычка появляться в неурочное время, что всегда означало какое-то важное событие. Часовые при его появлении подтягивались, служащие начинали поспешно перебирать ненужные бумаги. На нем был черный мундир рейхсфюрера СС, лицо за серебряным пенсне было, как всегда, совершенно непроницаемым.
      Он поднялся по мраморным ступеням и, пройдя по коридору, вошел в свой кабинет. Его секретарь, женщина средних лет в серой форме вспомогательных подразделений СС, встала у стола. Сотрудники аппарата Гиммлера работали круглосуточно, сменяя друг друга.
      — Гауптштурмфюрер Розманн в здании? — спросил Гиммлер.
      — Я видела его недавно за завтраком в буфете, рейхсфюрер.
      — Срочно пошлите за ним.
      Гиммлер вошел в кабинет, положил портфель и фуражку на стол, подошел к окну и остановился, заложив руки за спину. Через некоторое время послышался стук в дверь. Вошел молодой капитан в черном мундире с серебряной эмблемой на рукаве „РФСС“ — рейхсфюрер СС. Это был знак сотрудников личного аппарата Гиммлера. Капитан щелкнул каблуками:
      — По вашему приказанию, рейхсфюрер.
      — А, Розманн. — Гиммлер сел за стол. — Вы дежурили ночью? Собираетесь идти домой?
      — Да, рейхсфюрер.
      — Мне бы хотелось, чтобы вы остались.
      — Конечно, рейхсфюрер, я готов.
      — Хорошо. — Гиммлер кивнул. — Я встречался с фюрером вчера вечером. Он затронул вопрос об этом совещании, которое состоится в замке Вуанкур в Бретани на следующей неделе. Папка у нас?
      — Полагаю, да, рейхсфюрер.
      — Принесите ее мне. — Розманн вышел. Гиммлер открыл портфель, достал какие-то бумаги и углубился в чтение. Через минуту снова вошел Розманн с папкой в руках. Он передал ее Гиммлеру, тот взял документы и начал их просматривать. Наконец он поднял глаза: — Совещание, посвященное Атлантическому валу… — Рейхсфюрер холодно засмеялся. — Фюрер интересовался этим мероприятием вчера вечером, и, в общем, правильно интересовался, Розманн. Рядом с нами творится черт знает что. Я могу рассчитывать на вашу преданность?
      — До самой моей смерти, рейхсфюрер. — Розманн был само внимание.
      — Хорошо, тогда я скажу вам кое-что очень личное, очень выстраданное. На жизнь фюрера было много покушений, вам это известно.
      — Конечно, рейхсфюрер.
      — По милости Божьей их всегда удавалось предотвратить, но за всем этим стоит зло. — Гиммлер покачал головой. — Генералы нашего высшего командования, люди, которые дали священную клятву служить нашему фюреру, вовлечены в заговор с целью его убийства.
      — Бог мой! — воскликнул Розманн.
      — Среди тех, кого нам удалось выявить, генералы Вагнер, Штиф, фон Хазе. — Он взял из дипломата документ. — В этом списке есть и другие, некоторые фамилии могут удивить вас.
      Розманн пробежал глазами список и удивленно посмотрел на Гиммлера.
      — Роммель?
      — Да, сам боевой маршал. Народный герой.
      — Невероятно, — сказал Розманн.
      — Стало быть, — добавил Гиммлер, обращаясь к нему, — как абсолютно правильно решил фюрер, мы можем предположить, что это совещание в замке Вуанкур является просто прикрытием. Совещание по Атлантическому валу. Что за чушь! — Гиммлер невесело рассмеялся. — Прикрытие, Розманн. Сам Роммель будет там. Зачем ему ехать так далеко?
      Розманн, который всю жизнь считал, что соглашаться — это лучшая политика, с готовностью закивал головой:
      — Уверен, что вы правы, рейхсфюрер!
      — Этот генерал Земке, например, который отвечает там за порядок. Уверен, что он тоже причастен к заговору.
      Розманн, лихорадочно пытавшийся сообразить, как бы отличиться в этой новой ситуации, вдруг сказал:
      — У нас есть одно преимущество в замке, рейхсфюрер.
      — И в чем оно состоит?
      — В том, что безопасность там обеспечивают силы СС.
      — Вы уверены? — Гиммлер мгновенно сосредоточился. — Вы точно это знаете?
      — О да, рейхсфюрер. — Розманн начал внимательно просматривать папку. — Взгляните: офицер, ответственный за безопасность и разведку, штурмбаннфюрер Макс Прим.
      Гиммлер изучил послужной список Прима:
      — Да он настоящий герой, этот Прим.
      — Рыцарский крест с дубовыми листьями и скрещенными мечами, рейхсфюрер. Единственное, почему он не на фронте, — тяжелые ранения, полученные им в России.
      — Да, вы правы. — Гиммлер в задумчивости постукивал пальцами по столу, а Розманн застыл в тревожном ожидании. — Да, — наконец прервал молчание Гиммлер, — я думаю, что этот майор Прим сослужит нам очень хорошую службу. Свяжите меня с замком, Розманн. Я сам поговорю с ним.
      Именно в этот момент Макс Прим бежал по лесу на противоположной от замка Вуанкур стороне озера. Ему не хватало дюйма до шести футов в росте, короткие черные волосы были взъерошены, по лицу тек пот. На нем был старый спортивный костюм, вокруг шеи обмотан шарф; один из эльзасских сторожевых псов охраны бежал рядом.
      — На будущее запомните, — сказал ему хирург в день выписки из госпиталя, — для человека с серебряной пластинкой в черепе вы справились со своими проблемами прекрасно, но теперь побольше ходите. Ходите, не бегайте. Это будет вашим новым жизненным кредо.
      — Так, к черту все это, — сказал сам себе Прим, обогнул озеро и последним броском пересек лужайку перед главным входом.
      Он поднялся по ступенькам мимо часовых, отдавших ему честь, и вошел в большую прихожую. Он пошел по коридору направо, остановившись, чтобы взять полотенце и вытереть лицо. В передней комнате находился кабинет его помощника, гауптштурмфюрера Райсшлингера. Прим прошел прямо к себе, услышав звонок телефона. Он открыл дверь и увидел Райсшлингера, который как раз снимал трубку.
      — Да, это кабинет штурмбаннфюрера Прима. Нет, он только что вошел. — Он помолчал, потом повернулся и протянул трубку Приму, его глаза были широко раскрыты: — Мой Бог, это сам рейхсфюрер Гиммлер.
      Прим протянул руку за трубкой, сохраняя абсолютно бесстрастное выражение лица, и жестом указал ему на дверь. Райсшлингер вышел, закрыв за собой дверь, быстро подбежал к своему столу и осторожно поднял трубку параллельного аппарата.
      Гиммлер спросил:
      — Прим?
      — Да, рейхсфюрер.
      — Вы верный член братства СС? Могу я рассчитывать на вашу помощь и осмотрительность?
      — Конечно, рейхсфюрер.
      — У вас прекрасный послужной список. Мы все гордимся вами.
      "Что у этого ублюдка в рукаве?" — подумал Прим.
      — Слушайте внимательно, — сказал Гиммлер. — Жизнь нашего фюрера может оказаться в ваших руках.
      Прим нежно потрепал пса по шее, когда тот подошел и сел рядом.
      — Что мне следует предпринять, рейхсфюрер? — спросил он, когда Гиммлер закончил.
      — Наблюдение за участниками совещания. Убежден, совещание — только предлог. Этот генерал Земке кажется мне очень подозрительным, а Роммель явно отсиживается! Позор для офицера.
      Не обращая внимания на то, что величайшего героя войны развенчивали самым пошлым образом, Прим остался спокоен:
      — Насколько я понимаю, об арестах речь не идет, рейхсфюрер?
      — Конечно, нет. Тщательно наблюдайте, заносите в журнал всех, кто прибудет, и, естественно, записывайте все телефонные разговоры маршала, любого другого высшего офицера. Это приказ, Прим.
      — Цу бефель, рейхсфюрер, — автоматически ответил Прим.
      — Прекрасно. Жду вашего отчета.
      Разговор был окончен, но Прим все еще держал трубку в руках. Послышался легкий щелчок. Прим взглянул на дверь, ведущую в приемную, холодно улыбнулся, осторожно положил трубку и на цыпочках пересек комнату, сопровождаемый собакой. Когда он открыл дверь, Райсшлингер клал трубку на рычаг. Он обернулся, и его лицо полностью выдало его вину.
      Прим был краток:
      — Слушай, ты, мерзкий гаденыш! Если я еще раз поймаю тебя за этим занятием, то с радостью разрешу Карлу сожрать твои яйца.
      Пес внимательно смотрел на него, свесив язык набок. Райсшлингер с пепельным лицом пролепетал:
      — Я не имел в виду ничего плохого.
      — Теперь вы осведомлены о государственной тайне высочайшей важности. — Прим внезапно рявкнул: — Встать смирно, Райсшлингер!
      — Цу бефель, штурмбаннфюрер.
      — Вы дали клятву защищать вашего фюрера, священную клятву. Повторите ее!
      Райсшлингер затараторил:
      — Я буду беспрекословно подчиняться фюреру германского рейха и народа Адольфу Гитлеру, Главнокомандующему Вооруженными силами, и буду готов, как смелый солдат, в соответствии с этой клятвой отдать за него свою жизнь.
      — Отлично, вот и держи язык за зубами, иначе я застрелю тебя. И помни: поражение есть свидетельство слабости.
      Когда он был уже на пороге своего кабинета, Райсшлингер вдруг произнес:
      — Я бы хотел напомнить майору об одной вещи…
      — О чем же?
      — Вы тоже давали клятву.
      Макс Прим родился в Гамбурге в 1910-м. Его отец, школьный учитель, был убит на Западном фронте в 1917-м, он был капралом артиллерии. Его мать умерла в 1924-м, оставив ему маленькое наследство, которого едва хватило, чтобы в конце концов поступить в университет в Гейдельберге, где он изучал право.
      До 1933-го у него не было работы, хотя он числился хорошим юристом. Нацисты искали способных молодых людей. Прим, как и многие другие, присоединился к ним скорее ради работы, чем по идейным соображениям. Его способности к языкам привели его в СД, разведку СС. Но перед войной ему удалось добиться назначения в действующее подразделение СС. Когда формировался 21-й парашютно-десантный батальон СС, он одним из первых вступил в него, потом служил в Северной Африке и в России. Сталинград доконал его. Там он получил пулю в голову от русского снайпера. И вот теперь он сидел здесь за столом, за много верст от войны, в сказочном замке в красивой сельской местности в Бретани.
      Он поднялся наверх в свою комнату, принял душ и переоделся, придирчиво осмотрев себя в зеркале. Только серебряный череп на фуражке говорил о его принадлежности к СС, форму он носил, как у парашютиста-десантника. Не серо-голубую, как в Люфтваффе, а зеленовато-серую, армейскую. Летная блуза, брюки свободного покроя, заправленные в сапоги десантника. Золотая нашивка за ранение, Серебряный крест первой степени и золотой с серебряным значок парашютиста-десантника украшали левую сторону мундира, Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами висел на шее.
      — Очень красиво, — сказал он себе под нос. — Ничего общего с пижонством. — Он вышел на лестничную площадку в тот момент, когда Мариза, горничная Анн-Мари, шла мимо, неся в руках стопку полотенец. — Генерал Земке у графини? — спросил он на прекрасном французском.
      Она присела в реверансе:
      — Я видела, как он вошел в ее комнаты пять минут назад. Они приказали подать кофе.
      — Хорошо. Ваша хозяйка возвращается завтра?
      — Да, майор. Он кивнул:
      — Идите, я вас больше не задерживаю.
      Она ушла, и Прим, глубоко вздохнув, начал подниматься по ступенькам, ведущим к спальне графини де Вуанкур.
      В Холодной гавани не переставая шел дождь, туман закрыл деревья и Гранчестер-Эбби, придав ему таинственность. Женевьева и Джулия, одетые в желтые дождевики и зюйдвестки, шли в поселок.
      — Ничего не стоят эти прогнозы погоды, — сердилась Джулия. — Всегда ошибаются.
      — Что будет дальше?
      — Бог его знает. Что-нибудь придумают.
      Они подошли туда, где была пришвартована "Лили Марлен". Хейр вышел из рулевой рубки и поднялся по трапу на пристань.
      — Идете в паб? — спросил он.
      — Да, — сказала Джулия, — я должна приготовить ленч.
      Хейр улыбнулся Женевьеве:
      — Переживания прошлой ночи позади? Ну и хорошо. Я, пожалуй, присоединюсь к вам. Крэйг и Мунро пошли туда недавно вместе с Грантом. Думаю, у них военный совет.
      В «Висельнике» они увидели всех троих, сидящими за столом у окна. Мунро поднял глаза:
      — А, вот и вы. Мы тут кое-что обсуждаем. Присоединяйтесь.
      Крэйг заметил:
      — Как вы могли заметить, погода сегодня не очень хороша. Скажите им, Грант.
      Молодой пилот повернулся к ним:
      — Предполагалось, что сегодня ночью будет луна и сухая погода, идеальные условия. Но прогноз теперь очень плохой. Понимаете, дело не только в видимости. Мы приземляемся на обычном поле. Если оно будет слишком мокрым, то взлететь с него будет невозможно.
      — Так что же нам делать? — спросила Женевьева. Вновь заговорил Крэйг:
      — Метеорологи считают, что небо все-таки может очиститься к семи или восьми часам вечера.
      — А если нет?
      — Вы должны отправиться, моя дорогая, мы не можем задерживаться, — ответил ей Мунро. — Так что если не будет самолета, то будет быстрый катер и ночная морская прогулка благодаря любезности Кригсмарин.
      — С большим удовольствием, — улыбнулся Мартин Хейр.
      — Прекрасно, отложим решение — до семи вечера. Джулия поднялась:
      — Всем кофе? Мунро вздохнул:
      — Сколько раз я должен напоминать вам, Джулия, что я пью только чай?
      — Но, бригадир, — ответила она кротко, — я вспоминаю о том, кто вы такой, только когда вижу вас. — И она ушла на кухню.
      Прим постучал в дверь, открыл ее и вошел в прихожую. Шанталь сидела на стуле у дверей спальни. Она, как всегда, была нарочито недружелюбна:
      — Да, майор?
      — Спросите, может ли графиня принять меня. Горничная открыла дверь и вошла, плотно прикрыв створки. Спустя несколько минут она вернулась:
      — Теперь можете войти.
      Гортензия де Вуанкур сидела в кровати, обложенная подушками. На ней было свободное шелковое платье, золотисто-красные волосы покрывал кокетливый чепчик. На коленях у нее стоял поднос, и она с аппетитом ела круасан с маслом.
      — Доброе утро, майор. Говорила ли я вам, что вы похожи на сатану в этом нелепом мундире?
      Приму она необыкновенно нравилась. Всегда нравилась. Он щелкнул каблуками и по-военному отдал честь:
      — Вы прекрасны, как само утро, графиня.
      Она потягивала шампанское с апельсиновым соком из высокого хрустального бокала.
      — Что за вздор! Если вам нужен Карл, то он читает газету на террасе. Я не позволяю, чтобы немецкие газеты читали в моем доме.
      Прим улыбнулся, снова отдал ей честь и вышел через створчатые двери. Земке сидел у маленького столика на террасе, перед ним тоже стоял бокал шампанского. Он читал копию берлинской газеты двухдневной давности. Он поднял глаза и улыбнулся:
      — Читая первую страницу, я начинаю верить, что мы выигрываем войну.
      Прим стоял и смотрел на него не говоря ни слова, и Земке перестал улыбаться.
      — В чем дело, Макс?
      — Мне звонил рейхсфюрер Гиммлер.
      — В самом деле?
      — Да. — Прим закурил сигарету и прислонился к парапету. — Кажется, замок Вуанкур становится средоточием закулисных игр. Не только вы, но и большинство других генералов, которые прибудут на совещание, в том числе и сам Роммель, подозреваются в организации заговора с целью покушения на жизнь фюрера.
      — Боже правый! — Земке свернул газету. — Спасибо, что сказал мне об этом, Макс. — Он поднялся и положил руку на плечо Прима: — Бедный мой Макс. Герой СС и до сих пор не нацист. Должно быть, это чертовски осложняет вашу жизнь.
      — О, я с этим справлюсь, — ответил Прим.
      За дверью послышался шум голосов, и через минуту появилась Шанталь:
      — Курьер оставил вот это, генерал. Земке прочел бумагу и громко захохотал:
      — Ловок, шельма. Остается в душе владельцем птицефермы. Он заранее покупает ваши услуги, Макс. Послушайте: "От рейхсфюрера СС Максу Приму. В знак признания ваших заслуг перед рейхом, выходящих за рамки ваших непосредственных обязанностей, специальным приказом фюрера вам присвоено звание штандартенфюрера — с сегодняшнего дня. Хайль Гитлер".
      Ошеломленный Прим взял бумагу, и Земке втолкнул его в спальню.
      — Что ты об этом думаешь, дорогая? — спросил он графиню. — Этой бумагой удостоверяется, что Макс повышен в звании сразу на две ступени. Он теперь полковник.
      — И что ему придется сделать за это? — требовательно спросила графиня.
      Прим печально улыбнулся:
      — Я ожидаю возвращения вашей племянницы. Очевидно, завтра.
      — Да, она будет нам нужна, чтобы развлекать Роммеля на уик-энд, — сказал Земке. — Мне кажется, нам следует придумать что-нибудь особенное на этот раз. Например, бал, а не просто танцы.
      — Отличная идея, — сказал Прим.
      — Да, Анн-Мари остановилась в «Рице», — сказала графиня, обращаясь к Приму.
      — Я знаю, — ответил он. — Я звонил ей туда трижды, но ее ни разу не оказалось в номере.
      — Чего же вы хотите? Парижские магазины все так же привлекают нас, несмотря на эту ужасную войну.
      — Вы правы. К сожалению, я должен покинуть вас и заняться делами. — Прим поклонился и вышел.
      Гортензия взглянула на Земке:
      — У тебя неприятности? Он взял ее за руку:
      — Ничего такого, с чем я не смог бы справиться. Это не связано с Максом, он попал между молотом и наковальней.
      — Какая жалость. — Она покачала головой. — Ты знаешь, Карл, этот парень мне очень нравится.
      — Мне тоже, любимая. — Он достал шампанское из ведерка и наполнил ее бокал.
      К вечеру, когда сумерки сгустились над Холодной гаванью, дождь все так же барабанил в окно кухни. Джулия и Женевьева сидели за кухонным столом, и француженка тасовала колоду карт таро. На граммофоне крутилась пластинка, и мужской голос в сопровождении ансамбля биг-бэнда пел песню "Туманный день в пригороде Лондона".
      — Все именно так, если иметь в виду погоду, — сказала Джулия. — Это Ал Боули. Мой самый любимый певец. Он обычно пел в лучших ночных клубах большого Лондона.
      — Я однажды видела его, — сказала Женевьева. — Мы кое-что отмечали с одним летчиком. Это было в 1940-м. Он привел меня в ресторан «Монсеньор». На Пикадилли. Там пел Боули с ансамблем Роя Фокса.
      — Я бы отдала все, чтобы увидеть его своими глазами, — вздохнула Джулия. — Его убили в Блитце, вы знаете.
      — Да, мне говорили. Джулия протянула ей колоду:
      — Говорят, у меня есть дар к подобным вещам. Перетасуйте их и верните мне левой рукой.
      — Вы хотите сказать, что можете предсказать мое будущее? Я не уверена, что хочу его знать. — Тем не менее Женевьева сделала все так, как просила Джулия, и вернула ей карты.
      Джулия на секунду закрыла глаза и рассыпала карты по столу рубашкой кверху. Потом она окинула их взглядом.
      — Три карты, вот все, что нужно. Возьмите первую и переверните ее.
      Женевьева послушно взяла карту. Колода была очень старая. Рисунок темный и тусклый, надпись сделана на французском языке. На карте был изображен бассейн, который охраняли собака и волк, ниже две башни, а в небе над ними луна.
      — Это хорошо, cherie, потому что рисунок вертикальный. Он говорит о кризисе в вашей жизни. Привычные связи и интеллект ничего не значат, только ваши инстинкты проведут вас через все испытания. Полагайтесь только на чувство в любых обстоятельствах. На свой инстинкт. Только это спасет вас.
      — Вы, должно быть, подшучиваете надо мной, — сказала Женевьева и неуверенно засмеялась.
      — Нет, так говорит мне карта, — ответила ей Джулия и накрыла ее руку своей ладонью. — Она еще говорит, что вы вернетесь. Выберите теперь другую.
      На карте был изображен висельник — копия вывески, висевшей над входом в паб у причала.
      — Ее значение не совпадает с изображением. Разрушение и изменение, но ведущее к возрождению. Тяжелая ноша упадет с плеч. Дальше вы пойдете по жизни, впервые принадлежа самой себе, и никому ничего не будете должны.
      Они помолчали, потом Женевьева взяла третью карту. На ней оказался рыцарь верхом на коне с жезлом в руке. Джулия заметила:
      — Это человек, близкий вам. С ним у вас конфликт ради самого конфликта.
      — Может быть, он солдат? — спросила Женевьева.
      — Да, возможно, — кивнула Джулия.
      — Кризис, через который меня проведет только мой инстинкт. Перемена, благодаря которой ноша упадет с моих плеч. Мужчина, может быть, солдат, заинтересованный в конфликте ради конфликта. — Женевьева пожала плечами. — Ну и что все это означает?
      — Четвертая карта скажет. Вы не знали, что перевернете ее.
      Женевьева застыла в нерешительности, выбирая, потом вытянула карту. Джулия ударила по ней сверху: на них смотрела смерть, скелет с косой, косящий не колосья, а тела.
      Женевьева попробовала рассмеяться, но у нее пересохло в горле:
      — Полагаю, это не очень-то здорово?
      Прежде чем Джулия успела ответить, дверь открылась, и вошел Крэйг.
      — Мунро хочет немедленно видеть нас в библиотеке. Пора решать. — Он смолк, улыбаясь: — Господи, вы опять возитесь с этими штуками, Джулия? Следующей весной вы откроете свою палатку на ярмарке в Фальмуте. Джулия улыбнулась и смешала карты:
      — Интересная идея.
      Она поднялась вместе с Женевьевой, обошла вокруг стола, сжала ей руку, и они пошли следом за Крэйгом.
      Мунро и Хейр сидели в библиотеке, склонясь над столом и изучая крупномасштабную карту, на которой был изображен район Ла-Манша от Лизард-Пойнт до мыса Финистер в Бретани. Рене сидел у огня, куря одну из своих маленьких сигар и ожидая приказаний.
      Мунро взглянул на вошедших:
      — Ну, вот и вы. Погода, как видите, не улучшилась, и парни из бюро прогнозов все еще не могут гарантировать, что это вообще произойдет. — Дверь открылась, и вошел Едж. Мунро спросил его: — Есть что-нибудь новое?
      — Боюсь, ничего, бригадир, — ответил Едж. — Я только что говорил с командиром группы, который руководит отделом прогнозов для Главного штаба. Он подтверждает то, что нам уже известно. Погода еще может выправиться, но вероятность этого пятьдесят на пятьдесят.
      Женевьева внимательно посмотрела на него. Она не видела его со дня того происшествия в лесу, он не показывался даже в «Висельнике». Его лицо было непроницаемым, но глаза выдавали подлинные чувства — в них была ненависть.
      Мунро подвел итог:
      — На этом и закончим. Дальше ждать невозможно, в случае переброски морем вам придется отплыть раньше. — Он повернулся к Хейру: — Вы отправляетесь сейчас же, командир.
      — Прекрасно, сэр, — кивнул Хейр. — Мы отчалим в восемь. Я понимаю, что у вас остается совсем мало времени, Женевьева, но такова жизнь. Туман на море куда менее плотный, движется пятнами. По прогнозу промежутки между шквалами дождя от трех до четырех миль. В самый раз для скрытого броска через пролив.
      — Куда? — спросила Женевьева. Хейр повернулся к Осборну:
      — Крэйг?
      Американец объяснил:
      — Мы уже связались с Большим Пьером по радио на всякий случай. — Он повел карандашом по карте: — Вот Лион, а это маяк Гросне и тот самый залив, где "Лили Марлен" подобрала меня. Большой Пьер сказал нам, что немцы закрыли маяк пару дней назад.
      — Почему? — спросила Женевьева.
      — Они закрывают маяки один за другим с некоторых пор, — вступил в разговор Хейр. — Боятся высадки десанта.
      — Дело в том, — добавил Крэйг, — что прямо под маяком Гросне в скалах на берегу находится каменоломня. Она не использовалась с двадцатых годов, но там есть глубоководный причал, которым пользовались катера для погрузки гранита.
      — Идеально для наших целей, — сказал Хейр. Крэйг продолжал:
      — Мы попросим Большого Пьера подтвердить наш новый план. Он будет ждать с подходящим транспортом. В любом случае вы окажетесь в Сен-Морисе по расписанию.
      — Пользуясь этим причалом в Гросне, мы можем подойти прямо к берегу и отойти от него, — добавил Хейр. — Без проблем.
      — И даже если кто-нибудь окажется поблизости, то что он увидит? — подхватил Мунро с энтузиазмом. — Как гордость Кригсмарин следует по своим делам.
      Женевьева взглянула на карту и вдруг почувствовала себя удивительно спокойной.
      — Что ж, прекрасно, — тихо сказала она.

      Когда "Лили Марлен" покидала гавань, Женевьева, Крэйг и Рене находились внизу. Так хотел Хейр. Сидя за столом в крошечной кают-компании, Женевьева вдруг обнаружила, что ей действительно хочется закурить «Житан». Крэйг дал ей прикурить.
      — Вы теперь получаете от них удовольствие, не так ли?
      — Плохая привычка, — кивнула она. — У меня появилось ужасное подозрение, что я не избавлюсь от нее до конца жизни.
      Она откинулась назад и задумалась, вспоминая, как они отчаливали. Мунро, удивительно серьезный в своем старом кавалерийском плаще, пожимающий им руки. Едж где-то сзади, злобно следящий за ней. Быстрое и нежное объятие Джулии, ее последние слова шепотом: "Не забудьте, что я говорила вам".
      Качка становилась весьма ощутимой. В этот момент открылась дверь и из камбуза появился Шмидт, балансируя тремя чашками на подносе.
      — Чай, — сказал он. — Горячий и сладкий. Полно великолепного сгущенного молока. — Женевьева скорчила гримасу. — Нет, вы выпьете все, моя дорогая. Хорошо для желудка во время такого путешествия. Облегчает тошноту. — Она сомневалась в его правоте, но все-таки сумела проглотить немного этого пойла. Через некоторое время он снова появился: — Шеф говорит, что вы можете подняться наверх, если хотите.
      — Прекрасно. — Женевьева повернулась к Крэйгу: — Пошли?
      Он оторвался от газеты:
      — Потом. Идите одна.
      Что она и сделала, оставив его с Рене и поднявшись по трапу вслед за своим провожатым. Когда она открыла дверь, ветер швырнул дождь ей в лицо. «Лили» казалась живой, она вся вибрировала, палуба уходила из-под ног Женевьевы, когда она пробиралась к трапу на мостик, пытаясь удержаться за натянутый трос. Разгоряченная, взбодрившаяся, с мокрым лицом, она рывком поднялась наверх и открыла дверь рулевой рубки.
      Лангсдорф стоял у руля, Хейр сидел возле штурманского столика. Он развернулся на вращающемся стуле лицом к Женевьеве и встал:
      — Садитесь сюда. Вам будет удобно. Она села и огляделась вокруг:
      — Как красиво! Восхитительно…
      — Да, в этом есть своя прелесть. — И тут же обратился к Лангсдорфу по-немецки: — Я встану к рулю. Выпейте кофе.
      — Цу бефель, герр капитан, — ответил оберштурман и вышел.
      Хейр увеличил скорость, держа против ветра, налетавшего спереди. Туман надвигался на катер клочьями, так что они то оказывались в сумеречном мире, то вырывались на чистую воду. Луна светила ярко несмотря на шквалы дождя.
      — Кажется, будто небо не знает, на что решиться, — сказала Женевьева.
      — В этой части света всегда так. Это и делает все вокруг таким восхитительным.
      — Не то что на Соломоновых островах. — Это было утверждение, не вопрос.
      — Не буду спорить.
      Ветер усилился. "Лили Марлен" вздрагивала, летя вперед, пол рубки кренился, так что Женевьева была вынуждена крепко держаться ногами за стул, чтобы не упасть. Видимость снова ухудшилась, и, когда волны взмывали вверх, а потом с грохотом обрушивались на катер, казалось, что вода фосфоресцирует.
      Дверь открылась, и в нее протиснулся Шмидт. Дождевик плотно облепил его форменную зеленую куртку. В одной руке он держал термос, а в другой коробку с бисквитами.
      — Кофе в термосе, детка, а сандвичи в коробке, — ласково сказал он Женевьеве. — Кружки вы найдете в шкафчике под штурманским столиком. Приятного аппетита. — Он ретировался, захлопнув дверь, и Женевьева достала кружки.
      — Парень с характером. У него всегда наготове колкость, как у конферансье.
      — Верно, — согласился Хейр, когда она протянула ему кружку, — но вы заметили, что он не очень-то часто улыбается? Иногда шутки — просто средство скрыть боль. Евреи знают это лучше, чем любая другая нация в мире.
      — Понятно, — сказала Женевьева.
      — У Шмидта была двоюродная сестра, которую он боготворил. Красивая еврейская девушка из Гамбурга, которая несколько лет жила в его семье в Лондоне. Она отправилась домой ненадолго накануне войны, потому что ее мать неожиданно умерла. Они пытались уговорить ее не ехать. Но девушка все еще была гражданкой Германии. Она опоздала на похороны, но у нее были еще некоторые семейные обязанности — навестить одного, другого… А потом вдруг случилось то, чему никто в Англии не мог поверить.
      — И что же случилось?
      — Шмидт настоял и поехал с ней в Германию. Их обоих схватило гестапо. Британский консул в Гамбурге, конечно, спас его как гражданина Великобритании. Ему вручили уведомление с требованием покинуть страну в течение сорока восьми часов.
      — А его сестра?
      — Он посылал запросы. Она была красивой блондинкой. Кажется, ее использовали в военных борделях, хотя сексуальная связь с еврейкой считалась противозаконной. Последнее известие, которое он получил, говорило, что ее отправили поездом к восточной границе как раз перед нападением на Польшу.
      — Какой ужас, — прошептала Женевьева, потрясенная до глубины души.
      — Так там живут люди. Позвольте мне рассказать, как действует гестапо.
      — Я знаю, — ответила она ему. — Я видела ногти Крэйга.
      — Вы знаете, как они подавляют волю разведчиц? Многократное изнасилование. Они занимаются этим по очереди, один за другим, потом снова, по кругу. Скотство, да, но потрясающе эффективно.
      Вспомнив Анн-Мари, Женевьева заметила:
      — О да, это я хорошо могу себе представить.
      — Черт побери мой длинный язык! — Хейр взглянул на нее с неподдельным участием. — Я совсем забыл про вашу сестру.
      — Вы знаете?..
      — Да, Мунро рассказал мне. Он считал, будет лучше, если я узнаю всю подоплеку.
      Она потянулась за сигаретой.
      — Чувствую, что должна сыграть роль солдата до конца.
      — Ну, вы-то офицер авиации…
      — Кто? — изумилась Женевьева, чуть не выронив зажигалку.
      — Все разведчицы, идущие на задание, оформляются как офицеры того или иного рода войск. Француженок обычно оформляют во Вспомогательный женский корпус. Многих английских девушек оформили в добровольческие санитарные отряды.
      — В ЖСДО?
      — Да, но у Мунро вообще мертвая хватка. Насколько я знаю, вас вчера приписали к ВВС как офицера. Кстати, голубая форма Королевских воздушных сил будет вам к лицу, если, конечно, у вас когда-нибудь появится шанс надеть ее.
      — Он ни слова не сказал мне об этом.
      — Мунро? — Хейр пожал плечами. — Старый хитрый пес, но в его сумасшествии есть система. Прежде всего, у офицера всегда есть шанс получить помощь, если он попадает в руки врагу.
      — Но ведь есть еще что-то?
      — Это дает ему контроль над вами. Если вы нарушите приказ во время войны, вас могут расстрелять.
      — Мне иногда кажется, что война шла всегда.
      — Мне хорошо знакомо это чувство.
      Дверь открылась, и вошел Крэйг.
      — Ну, как дела?
      — Прекрасно. Мы идем по расписанию, — ответил Хейр и повернулся к Женевьеве: — На вашем месте я бы спустился вниз. Попытайтесь немного поспать. Воспользуйтесь моей каютой.
      — Хорошо. Я так и сделаю.
      Она оставила их вдвоем, пробралась по качающейся палубе и спустилась вниз в крошечную каюту Хейра. Койка была такой узкой, что Женевьева едва ли смогла бы вытянуться на ней, и она лежала, подогнув колени кверху и глядя в потолок. Так много событий произошло, они кружились перед ней, но она постепенно проваливалась в сон и через несколько минут отключилась.
      У берега в районе Финистера все еще кое-где лежал туман, луна иногда проглядывала из-за туч. "Лили Марлей" замедлила ход, приближаясь к берегу, глушители снижали шум двигателей. Экипаж занял свои места у пулеметов на носовой и кормовой частях палубы, а у Хейра на бедре висела кобура с пистолетом, снятым с предохранителя. Лангсдорф надел каску, а Хейр и Крэйг осматривали берег в бинокли ночного видения. Женевьева ждала позади, Рене притаился за ее плечом. Внезапно на берегу вспыхнул тонкий луч света и мгновенно погас.
      — Вот они, — сказал Хейр. — Превосходно. — Он положил руку на плечо Лангсдорфа. — Теперь тихо, спокойно. Самый малый вперед.
      Пирс у маяка Гросне выплыл на них из темноты, волны глухо бились внизу, вскипая у громадных ржавеющих металлических свай. Они бились о нижний причал, и команда выбросила за борт кранцы. Она заметила внизу на палубе Шмидта со шмайсером на изготовку.
      На верхней части пирса зажегся свет, и чей-то голос по-французски спросил:
      — Это вы?
      — Большой Пьер, — сказал Крэйг. — Пошли. Женевьева и Рене двинулись вперед, Крэйг и Хейр шли следом. На причале она обернулась, чтобы последний раз взглянуть на палубу. Шмидт улыбнулся ей.
      — Не дай этим негодяям раздавить тебя, красавица. Крэйг подошел поближе.
      — Подарок для вас. — Он подал ей вальтер и запасную обойму к нему. — Суньте его в карман. Ни одна девушка не должна ходить без оружия.
      — Да уж, не в этих местах, — сказал Хейр и обнял ее. — А дальше решайте сами.
      Крэйг повернулся к Рене:
      — Верни ее целехонькой, не то я оторву тебе яйца.
      — Майор, если что-то случится с ма-амзель Женевьевой, то же самое произойдет и со мной.
      Крэйг смягчился и примирительно произнес:
      — О\'кей, мой ангел, лезьте наверх. Величайший момент вашей карьеры. Как говорят в шоу-бизнесе, сломайте ногу.
      Она быстро повернулась и, скрывая слезы, начала взбираться по ступенькам. Рене шел за ней. В конце пирса стоял грузовик, рядом с ним копошились какие-то тени, потом вперед выступил человек и заступил им дорогу. Никогда в жизни она не видела человека такого угрожающего вида. На нем была суконная шапка, старый грязный молескиновый пиджак, краги и рубашка без воротника. Трехдневная щетина на подбородке и шрам на правой щеке дополняли общее впечатление.
      — Большой Пьер? — спросил Рене.
      Женевьева опустила руку в карман и нащупала вальтер.
      — Этот человек не может быть нашим, — зашептала она Рене скороговоркой, настолько напуганная, что сказала это по-английски.
      Человек со шрамом на лице вдруг улыбнулся.
      — Ужасно сожалею, что привел вас в замешательство, старушка, — сказал он со сногсшибательно пижонским оксфордским акцентом, — но если вы ищете Большого Пьера, то это именно я.
      За ним из темноты вышли человек двенадцать молодцов с ружьями и пулеметами системы «Стена». Они стояли стеной, молча уставившись на нее.
      Она прошептала Большому Пьеру:
      — Не знаю, что о них думают немцы, но меня они определенно пугают.
      — Да они просто великолепны, разве не так? — Он хлопнул в ладоши. — Эй вы, крысиная семейка, — произнес он скороговоркой по-французски. — Давайте двигаться и следите за своим языком. С нами дама, помните об этом.
      Грузовики такого типа называют газогенами, потому что они работают на газе, образующемся при сжигании древесного угля в печи, установленной сзади в кузове. Большой Пьер вел машину довольно быстро, насвистывая что-то сквозь зубы.
      Женевьева вдруг спросила:
      — А если мы нарвемся на немецкий патруль?
      — Немецкий что? — Вблизи от него исходил жуткий запах.
      — Патруль, — повторила она.
      — Только не здесь. В этих местах они бывают только тогда, когда им это позарез нужно. Это значит, только днем и когда их много. О любом таком отряде в радиусе пятнадцати миль сегодня ночью я бы знал, уж поверьте мне.
      Ей захотелось расхохотаться в ответ, уж больно серьезно он это сказал.
      — Стало быть, вы тут все контролируете?
      — Ваш голос всегда звучал по телефону так восхитительно. Приятно показать вам свою физиономию, — продолжал он. — Вы когда-нибудь бывали в Оксфорде?
      — Нет.
      — А в Норфолке?
      — Сожалею, тоже нет.
      Они перевалили за гребень холма, и в этот момент в просвет между облаками выглянула луна. В ее свете Женевьева увидела внизу в долине железную дорогу и несколько домов — это был Сен-Морис.
      — Жаль, — сказал он. — Я там вволю пострелял. Около Сэндрикхэма, где у короля деревенская усадьба. Красивое место.
      — Вы скучаете по нему?
      — Не очень. Делаю все, чтобы держать себя в форме. Ну что бы я делал без всего вот этого? Понюхайте, как я пахну. Здорово, правда? Назад, к природе!
      — А чем вы занимались раньше?
      — Вы имеете в виду до войны? Преподавал английскую литературу во вполне второразрядной средней школе.
      — Вам это нравилось?
      — О да, скаутские игры для мальчиков и все такое. Самые тяжелые раны в жизни причиняют смятые лепестки роз, а не их шипы, мисс Треванс, согласны?
      — Не уверена, что вполне понимаю вас.
      — Именно так говорили мои ученики. — Они как раз въезжали в поселок, и Большой Пьер замедлил скорость. — А вот и складской двор. — Они свернули между двумя массивными стойками в мощеный двор и подъехали к дому в углу. Грузовик остановился, и Пьер заглушил мотор. Дверь открылась, кто-то выглянул наружу. Рене вылез из кузова и помог спуститься Женевьеве.
      — Большое спасибо, — сказала она.
      — Наша цель — угождать. — Большой Пьер улыбнулся ей, глядя сверху вниз. — Мятые лепестки роз. Подумайте об этом.
      Он вывел машину со двора, а Женевьева вошла в дом вслед за Рене.
      Она устроилась перед зеркалом в маленькой спальне. Чемоданы Анн-Мари лежали на кровати, сумочка была открыта, бумаги тоже на кровати, рядом с сумкой. Тут были ее французский паспорт, немецкий аусвайс, продовольственные талоны и водительское удостоверение. Она аккуратно провела тушью по бровям и ресницам. В этот момент открылась дверь и вошла мадам Дюбуа. Это была маленькая темноволосая женщина с изможденным лицом и в поношенном платье. На чулках дырки, а туфли, казалось, вот-вот развалятся на куски.
      Губы мадам Дюбуа поджались, и Женевьева почувствовала, что женщине не понравилась шикарная одежда, разложенная на кровати. Темно-синий костюм с плиссированной юбкой, шелковые чулки, атласная блузка жемчужного цвета.
      Вспомнив, кого она должна изображать, Женевьева резко сказала:
      — В следующий раз стучитесь, прежде чем войти. Что вам нужно?
      Мадам Дюбуа пожала плечами:
      — Поезд, ма-амзель. Только что подошел. Муж послал меня сказать вам.
      — Хорошо. Скажите Рене, чтобы подал машину. Я скоро спущусь.
      Женщина вышла. Женевьева слегка тронула помадой губы, застыла на минуту в нерешительности, потом добавила помады, вспомнив, что говорил ей Мишель в Холодной гавани. Она быстро оделась — белье, чулки, комбинация, блузка, юбка — одежда Анн-Мари. По мере того как она одевалась, ей все больше казалось, что она перестает быть собой.
      Ей не стало страшно, когда она надела жакет сестры и посмотрелась в зеркало, наоборот, она ощутила холодное восхищение. Правда состояла в том, что все это шло ей и она знала это. Женевьева защелкнула чемодан, накинула на плечи плащ с капюшоном и вышла. Она обнаружила Анри Дюбуа на кухне рядом с женой. Это был маленький человек с желтоватым лицом, внешне совсем незаметный, последний, кого можно было заподозрить в подпольной деятельности.
      — Рене подгоняет машину, ма-амзель.
      Она достала из сумочки серебряную зажигалку и "Житан".
      — Снесите вниз мои вещи.
      — Да, ма-амзель.
      Он вышел. Женевьева закурила и подошла к окну, чувствуя на себе взгляд мадам Дюбуа, жесткий, не приемлющий ее, но это не имело значения. Ничто теперь не имело значения, кроме работы, ее работы.
      "Роллс-ройс" появился в проеме ворот одного из складов и подъехал к дому. Рене вышел, и Женевьева открыла дверь. Он стоял внизу у лестницы, одетый в форму шофера, и с восхищением смотрел на нее. Затем открыл перед ней дверцу машины, и она села на заднее сиденье.
      Появился Дюбуа с чемоданами. Он положил их в багажник, обошел машину и заглянул в окно, пока Рене устраивался за рулем.
      — Не соблаговолите ли передать мое глубочайшее уважение графине, ма-амзель?
      Женевьева не ответила, просто подняла стекло и похлопала Рене по плечу. Когда они выехали со двора, она обратила внимание на глаза Рене, следившие за ней с выражением застывшего в глубине страха.
      "Только теперь все и начинается по-настоящему", — подумала она, откинулась на спинку, полная горделивого вдохновения, и достала сигарету.
      По мере того как они приближались к замку, пейзаж вокруг становился все более знакомым, зеленые поля и лес, слева горы со снежными вершинами, река, блестящая в лучах раннего солнца внизу в долине. Пастух в овечьем полушубке гнал свое стадо по склону холма.
      — Холмы детства, Рене. Ничего не изменилось.
      — О, все, ма-амзель.
      Конечно, он был прав. Она запахнула плащ, потому что было довольно холодно. Они спустились к маленькой деревне, которая называлась Пуажо, она вдруг это вспомнила.
      Женевьева наклонилась вперед.
      — Когда мы были детьми, вы обычно останавливали машину здесь, у кафе на площади, чтобы мы могли поесть мороженого. Им управляли старина Дантон с дочерью. Он все еще здесь?
      — Его расстреляли в прошлом году за то, что боши называют "террористической деятельностью". Его дочь в тюрьме в Амьене. Недвижимость конфисковали, а потом продали. Ее купил Комбу.
      — Папаша Комбу? Но я не понимаю…
      — Все просто. Как многие другие, он сотрудничает с ними и по ходу дела урывает кусок и для себя. Они питаются телом Франции, такие, как он. Как я уже сказал, ма-амзель, здесь все изменилось.
      На полях работали женщины, но, когда они проезжали по деревне, улицы показались Женевьеве странно пустынными.
      — Не очень-то много людей вокруг.
      — Самых крепких отправили в трудовые лагеря в Германию. На фермах работают женщины. Они бы забрали и такого старого пса, как я, с одним глазом и все такое прочее, если бы не графиня.
      — И она ничего не смогла сделать для остальных?
      — Она делает все, что может, ма-амзель, но во Франции сегодня это очень трудно. Да вы сами почувствуете это очень быстро.
      Они проехали поворот дороги и тут же увидели черный «мерседес» у бровки. Капот был поднят, солдат ковырялся в моторе. Рядом с ним стоял офицер и курил сигарету.
      — Господи Боже, это Райсшлингер, — пробормотал Рене, когда офицер повернулся и поднял руку. — Что мне делать?
      — Остановиться, конечно, — спокойно ответила Женевьева.
      — Анн-Мари к нему ничего не испытывает, кроме презрения, ма-амзель, и не скрывает этого.
      — А он заводится от этого еще больше?
      — Именно так.
      — Хорошо. Посмотрим, как я справлюсь, ладно?
      Женевьева открыла сумочку, достала вальтер, который ей дал Крэйг, и сунула его в правый карман пиджака. Машина медленно остановилась, и, когда Райсшлингер подошел, Женевьева опустила стекло.
      Он выглядел точно так же, как на фотографии. Светлые волосы, узкие глаза под тульей фуражки, злобное лицо, так что мундир СС ничего не добавлял к его внешнему виду. Он улыбался, и от этого выглядел еще более неприятным, чем обычно.
      — Мадемуазель Треванс, мне очень повезло, — сказал он по-французски.
      — Разве? — холодно бросила Женевьева. Он указал на свою машину.
      — Топливный насос барахлит, и этот никудышный шофер никак не может его исправить.
      — Ну и?.. — продолжила вошедшая в роль Женевьева.
      — В этих обстоятельствах мне остается только просить вас подвезти меня.
      Она выдержала паузу, и просьба Райсшлингера повисла в воздухе, отчего его желтоватые щеки начали медленно наливаться краской, потом небрежно бросила:
      — Что ж, представитель расы господ показал свою власть. Что мне остается, кроме как сказать "да"?
      Она откинулась назад и подняла стекло. Райсшлингер бегом обогнул машину, вскарабкался на сиденье рядом с ней, и Рене тронул машину с места.
      Она достала новую сигарету, и Райсшлингер с готовностью щелкнул зажигалкой.
      — Полагаю, вы хорошо провели время в Париже? — Его французский был бы даже неплох, если бы не ужасный акцент.
      — Не очень хорошо, — ответила она. — Обслуживание теперь отвратительное, и потом кто-нибудь все время останавливает вас и обыскивает, что очень неприятно. Как будто вам, солдатам, все время нужно во что-то играть.
      — Ма-амзель, смею вас уверить, это действительно необходимо. Мои товарищи по СС в Париже добились серьезных успехов, выслеживая террористов.
      — Неужели? Так почему же все эти солдаты до сих пор так и не справились с движением Сопротивления?
      — Вы не понимаете наших трудностей.
      — Сказать по правде, мне и не хочется в них разбираться. Неинтересно.
      Он явно разозлился, но она наградила его одной из тех очаровательных улыбок, которыми славилась ее сестра, и обрадовалась, увидев, как он проглотил грубость, готовую сорваться с языка.
      — Как там генерал? — спросила она. — Здоров, я надеюсь?
      — Да, насколько мне известно.
      — А майор Прим?
      — Штандартенфюрер со вчерашнего дня.
      — Полковник? Вот это мило, — рассмеялась она. — Он относится к себе слишком серьезно, но профессионал, это следует признать.
      Райсшлингер помрачнел.
      — Если кто-то другой делает за него основную работу. — Раздражение сделало его несдержанным.
      — Да, вам это, должно быть, сильно досаждает. Почему бы вам не попросить другое назначение? Сдается мне, что Россия очень подошла бы. Много чести и славы сколько угодно!
      Она наслаждалась, чувствуя, что действовала в нужной тональности, потому что Райсшлингер, безусловно, принял ее за Анн-Мари Треванс. Ей казалось теперь, что встреча с ним — самая большая удача.
      — Я с радостью отправлюсь туда, куда фюрер захочет послать меня, — ответил напыщенно Райсшлингер.
      В этот момент Рене был вынужден бросить машину в сторону, чтобы не задавить женщину, которая вела вдоль дороги корову на привязи. Женевьеву отбросило в угол, Райсшлингера прижало к ней, и она вдруг почувствовала его руку на своем колене.
      — С вами все в порядке, ма-амзель? — Его голос охрип, рука крепче сжала колено.
      Она холодно произнесла:
      — Будьте любезны, уберите руку, Райсшлингер, иначе я буду вынуждена высадить вас из машины.
      Они подъезжали к поселку Довиньи, и Рене, почувствовав напряженность, направил машину к обочине. Райсшлингер, который зашел уже слишком далеко, чтобы так просто остановиться, сдвинул руку еще выше.
      — Что вы о себе воображаете? — спросил он развязным тоном. — Неужели я так уж плох, а? Я покажу вам, что как мужчина я ничуть не хуже вашего Прима, в любой день недели.
      — Ничего вы никому не докажете, — ответила она. — Полковник — джентльмен. Честно говоря, Райсшлингер, как мужчина вы уступаете даже мне.
      — Ты, надменная сука! Я тебе покажу…
      — Ничего ты не покажешь… — Она рывком вытащила из кармана вальтер, плавным движением, как учил Крэйг, сняла его с предохранителя и сунула дуло пистолета ему в бок. — Вон из машины!
      Машина остановилась, Рене заглушил двигатель. Райсшлингер отшатнулся от нее, выпучив от страха глаза, судорожно открыл дверь и вывалился из машины. Женевьева захлопнула дверцу, и Рене быстро нажал на газ. Она оглянулась и увидела Райсшлингера, стоявшего на обочине и выглядевшего очень беспомощно.
      — Хорошо я действовала? — спросила она Рене.
      — Ваша сестра гордилась бы вами, ма-амзель.
      — Ну и хорошо. — Она откинулась на сиденье и закурила "Житан".
      Они миновали вершину холма, и Женевьева увидела его среди деревьев у подножия гор. Замок Вуанкур, серый и безмолвный в лучах утреннего солнца. Обитель благородства, пережившая религиозные войны, революцию, выстоявшая в тяжелые дни, которых было много. Еще в детстве, когда бы она ни возвращалась сюда, в ней всегда возникало это чувство покоя. Чувство полного счастья при одном виде этого дома.
      На какой-то момент он скрылся из виду, пока они ехали по узкой дороге среди клонящихся друг к другу сосен, но потом, когда они начали подниматься по склону, он возник снова, уже над ними, словно крепость за этими серыми стенами, застывшими в ожидании встречи.
      Ворота были открыты, но въезд перегораживал шлагбаум. Деревянная сторожевая будка находилась сразу за воротами, рядом стоял часовой с автоматом. Это был совсем мальчик, хоть и в эсэсовском мундире. Он склонился к окну и нерешительно сказал на плохом французском языке:
      — Документы.
      — Но я здесь живу, — сказала Женевьева, и он совершенно растерялся. — Разве вы не знаете меня?
      — Извините ма-амзель, но у меня приказ. Я должен проверить ваши документы.
      — Хорошо, — сказала она. — Я сдаюсь. Я английская шпионка и приехала сюда, чтобы взорвать этот замок.
      Спокойный голос человека, говорившего по-немецки, вдруг вклинился в беседу.
      Она не поняла ни слова, зато часовой понял и бросился поднимать шлагбаум. Женевьева повернулась к офицеру, появившемуся из-за будки. Это был полковник СС в серовато-зеленой форме парашютиста-десантника, с Рыцарским крестом на шее и эмблемой "мертвая голова" на фуражке, сиявшей в лучах утреннего солнца. Ей не пришлось спрашивать Рене, кто это.
      — Макс, как мило с вашей стороны!
      Макс Прим открыл дверцу и сел в машину.
      — Поезжайте, — бросил он Рене. Он перешел на французский: — Между прочим, этот мальчик всего три дня здесь. — Он поцеловал ей руку. — Я никогда не мог понять, почему вы испытываете удовольствие, издеваясь над моими солдатами. Это плохо влияет на их моральный дух. Райсшлингеру это очень не нравится.
      — Сейчас он об этом не думает, — прокомментировала Женевьева. — У него другие проблемы.
      Ярко-синие глаза полковника мгновенно посерьезнели.
      — Объяснитесь.
      — Его машина сломалась около Пуажо. Я подвезла его.
      — Да? Так где же он?
      — Я высадила его на окраине Довиньи. Не знаю, где он учился, но в программу явно не входило умение вести себя в обществе дам.
      Его губы улыбались, но глаза остались холодными.
      — И он спокойно вышел? Райсшлингер? И вы хотите, чтобы я в это поверил?
      — Мне пришлось слегка припугнуть его вот этой штукой. — Она вытащила свой вальтер, и Прим взял его.
      — Но это немецкое боевое оружие. Где вы раздобыли его?
      — У одного милого бармена в Париже. Подобные вещи легко достать на черном рынке, а девушке нужно уметь защитить себя в наши дни.
      — Так вы говорите, в Париже?
      — Не ждите, что я скажу вам название бара. Прим, не торопясь, взвесил пистолет на руке и протянул его Женевьеве, которая поспешила убрать его в свою сумочку.
      — Стало быть, вам понравилась поездка? — спросил он.
      — Не совсем. Париж совсем не тот, каким был.
      — А в поезде?
      — Безобразно.
      — Разве?
      В его голосе была непонятная ирония, и она бросила на него быстрый неуверенный взгляд из-под ресниц, не понимая, в чем дело. Они остановились возле главной лестницы. Прим подал ей руку, а Рене обошел машину и достал ее вещи из багажника.
      — Я возьму их, — сказал Прим.
      — Вы действительно самоуничижаетесь сегодня, — съязвила Женевьева. — Полковник СС с чемоданом в каждой руке, словно слуга в гостинице? Мне бы сейчас фотоаппарат. В Париже этому ни за что не поверили бы. Спасибо, между прочим.
      — Один из источников нашей силы, — ответил он, — состоит в том, что для мужчин, которые служат в СС, нет ничего невозможного.
      Он двинулся вверх по лестнице.
      — Я больше не нужен мадемуазель? — громко спросил Рене и быстро прошептал: — Помните, ваша спальня в Розовой комнате. Спальня графини рядом.
      Напоминать об этом не было необходимости, ведь они тщательно изучили расположение всех помещений в замке еще в Холодной гавани. Рене был напуган, Женевьева видела это: на лбу у него выступили бисеринки пота.
      — Ничего не нужно, спасибо, Рене, — ответила она, повернулась и пошла вверх по ступенькам вслед за Примом.
      Прим поднялся наверх и остановился, слушая, как часовые щелкают каблуками, приветствуя его. Через минуту появился Райсшлингер.
      — Райсшлингер! — окликнул его Прим.
      — Да, полковник? — Райсшлингер посмотрел на него.
      — Зайдите в мой кабинет! Сейчас же! Райсшлингер с видом мученика исчез в коридоре.
      Прим медленно спустился вниз, достал сигарету и пошел следом. Когда он вошел в кабинет, молодой гауптштурмфюрер стоял у его стола. Прим закрыл дверь.
      — Я слышал, вы снова были "плохим мальчиком"? Райсшлингер выглядел мрачным:
      — Я не понимаю, что вы имеете в виду.
      — Мадемуазель Треванс. У меня такое ощущение, что вы не очень-то старались выглядеть джентльменом.
      — У нее был пистолет, штандартенфюрер. Вальтер.
      — Воспользоваться которым вы ее спровоцировали?..
      — Наказанием гражданскому лицу, владеющему оружием, является расстрел, как хорошо известно штандартенфюреру.
      — Райсшлингер, — терпеливо произнес Прим. — В этом деле есть "шестерни внутри шестерен". Это проблемы, о которых вы ничего не знаете. Другими словами, занимайтесь своим делом.
      Но Райсшлингер, которому отказала выдержка, раздраженно выпалил:
      — Ну, то, что мадемуазель Треванс — ваша «проблема», мне теперь совершенно ясно, штандартенфюрер!
      Прим вдруг стал подчеркнуто спокойным, его надменное лицо испугало Райсшлингера. Полковник подошел к нему вплотную и застегнул пуговицу на плаще молодого офицера.
      — Неосторожно, Райсшлингер. Не сработает. Я не потерплю, чтобы один из моих офицеров служил плохим примером для остальных. — Он обошел вокруг стола и взял какое-то письмо с подноса для документов. — Это запрос из Берлина. Весьма тревожный. В батальонах СС в России катастрофически не хватает офицеров. Они спрашивают, можем ли мы прислать кого-нибудь.
      У Райсшлингера пересохло в горле.
      — Штандартенфюрер? — прошептал он.
      — Незавидное назначение, поскольку наша армия там отступает.
      — Сожалею, господин полковник, я не имел в виду… — пробормотал Райсшлингер.
      — Я прекрасно знаю, что вы имели в виду! — Внезапно лицо Прима стало дьявольски жестоким. — Если вы еще хоть раз позволите себе разговаривать со мной таким образом, если вы сделаете еще хоть шаг в сторону… — Он потряс запросом из Берлина.
      Лицо Райсшлингера стало пепельно-серым.
      — Да, господин…
      — Теперь вон отсюда! — Молодой человек опрометью кинулся к двери. Прим продолжил: — Еще одно, Райсшлингер.
      — Штандартенфюрер?
      — Если вы будете вести себя с мадемуазель Треванс подобным образом, я просто расстреляю вас.
      Сидя в кресле-качалке на балконе Розовой комнаты, Женевьева без всякой видимой причины вспомнила, как однажды, когда ей было всего четырнадцать лет, она, спрятавшись на лестничной площадке, наблюдала за гостями Гортензии на балу, хотя им с сестрой полагалось давно быть в постели. Анн-Мари как-то узнала, что самый красивый молодой человек на балу одновременно и один из самых богатых женихов Франции. Тогда она сказала: "Я выйду за него замуж, когда вырасту, если окажется, что у меня недостаточно денег. Мы были бы идеальной парой. Он светловолосый, а у меня волосы темные!"
      Женевьева поверила ей. Слова сестры звучали в ее памяти долгие годы, но однажды она вдруг поняла, что Анн-Мари обязательно должна была измениться, как изменилось все в жизни. Девочка, которую она помнила с детства, которую видела в последний раз несколько лет назад, должна была стать другой. Должна была. Над всем этим следовало задуматься.
      Женевьева всегда опасалась быть «проглоченной» Анн-Мари, у нее было странное чувство, будто она вообще не должна была родиться. Сидя в кресле и размышляя теперь обо всем этом, она видела, что между ними всегда существовал некий антагонизм. Как будто каждая из них возмущалась, что у нее есть сестра.
      Странно, что это тихое место вызывало у нее такие мысли! Вдруг Женевьеве почудилось какое-то движение в комнате. Она встала и вошла. Черное платье, белый фартук, темные чулки и туфли — образцовая служанка. Мариза склонилась над ее чемоданами.
      — Оставь их! — резко сказала Женевьева. Ее голос прозвучал сердито, потому что она сама была напугана. Ведь эта девушка близко знала ее, и Женевьеве предстояло выдержать экзамен. — Я хочу спать, — добавила она. — Поезд был ужасный. Ты можешь распаковать потом.
      На мгновение ей показалось, что она заметила ненависть в темных глазах Маризы, и ей захотелось узнать, чем Анн-Мари могла заслужить такое чувство.
      — Может быть, мне приготовить горячую ванну для мадемуазель? — предложила Мариза.
      — Потом, девочка. — Она закрыла за горничной дверь и прислонилась к косяку, руки ее дрожали. Еще один барьер взят. Она взглянула на часы: полдень. Пришло время испытать судьбу с львицей в ее логове. Она разгладила юбку, открыла дверь и вышла.

      Когда Женевьева вошла в комнату своей тетки, ей показалось, что она попала в другой мир. Одна стена комнаты была покрыта фресками, которые для Гортензии выполнил один известный китайский художник. Она была необычайна, прекрасна, с чудесной прорисовкой замысловатых деталей, зеленых деревьев и странных, незнакомых фигур и башен. Тяжелые занавеси из голубого шелка спадали вниз тяжелыми складками. Женевьева встала на колени в шезлонге у окна и выглянула в сад. Когда она была здесь в последний раз, сад пышно и красиво цвел в тепле раннего лета, плетистые розы вились вокруг статуи Венеры. Теперь цветов не было, но все остальное было на месте, в том числе ее любимый большой каменный фонтан с мальчиком верхом на дельфине в центре лужайки.
      Генерал Земке сидел на скамейке у стены справа. У него были серебряные волосы, более седые, чем на фотографиях, его лицо было привлекательным лицом мужчины в расцвете сил. Тяжелый плащ с огромным меховым воротником был накинут на его плечи, он курил сигарету, вставленную в длинный мундштук. Казалось, он глубоко задумался, хотя каждую минуту потирал больную ногу, как будто пытаясь вернуть ей чувствительность.
      — Что вам нужно?
      Женевьева обернулась — и оказалась лицом к лицу с ней, совершенно не изменившейся со времени их последней встречи.
      — Шанталь, вы напугали меня!
      Улыбка на ее некрасивом лице осталась такой же ледяной.
      — Что вам нужно? — повторила она.
      — Видеть мою тетушку, конечно. По-моему, это совершенно естественно…
      — Она отдыхает. Я не позволю вам беспокоить ее. Они называли ее "кувшинным рылом", она всегда была такой жесткой и несгибаемой, и никто ничего не мог с ней поделать.
      Женевьева продолжила терпеливым тоном:
      — Делайте, что должны, Шанталь. Осторожно спросите Гортензию, примет ли она меня. Если вы не сделаете этого, я войду сама.
      — Только через мой труп.
      — Уверена, что все будет в порядке. — Внезапно Женевьева потеряла терпение, нрав Анн-Мари вдруг одержал верх: — Не будьте такой упрямой, черт возьми.
      От ее богохульства глаза Шанталь потемнели — она была очень религиозной.
      — Вы знаете, что Бог накажет вас?
      — Да, но и вас уже не будет!
      Шанталь вышла, оставив дверь слегка приоткрытой. Когда Женевьева повернулась, она услышала голос, такой знакомый несмотря на прошедшие годы, что у нее вдруг пересохло во рту и сердце забилось быстрее.
      — Если она так хочет видеть меня, значит, ей что-то действительно нужно. Пусти ее.
      Когда Шанталь открыла перед ней дверь, Женевьева увидела Гортензию, сидящую в подушках и читающую газету. Проходя мимо Шанталь, она мило улыбнулась:
      — Спасибо, дорогая Шанталь. — Но, оставшись одна в спальне, вдруг растерялась. "Что мне сказать? — думала она. — Что бы сказала Анн-Мари?" Она глубоко вздохнула и двинулась к кровати. — Почему ты не прогонишь ее? — спросила она, садясь на стул у камина и глядя на Гортензию. Она была так возбуждена, что с трудом подавляла в себе желание подойти ближе к тетушке. Сказать ей, что это она, Женевьева, что она вернулась после всех этих лет разлуки.
      — С каких пор тебя это интересует? — послышался слабый голос из-за газеты. Когда газета опустилась, Женевьева испытала одно из самых сильных потрясений в жизни. Это была Гортензия, но бесконечно постаревшая со времени их последней встречи. — Дай мне сигарету, — бросила она.
      Женевьева открыла сумочку, достала зажигалку и серебряный портсигар и бросила их на постель. — Это новый, — сказала Гортензия, открыв портсигар. — Очень красивый. — Она закурила "Житан".
      Женевьева забрала портсигар и положила его в сумочку. Когда она протянула руку за зажигалкой, широкий шелковый рукав ее блузки, задравшись, обнажил руку выше локтя. Гортензия застыла на мгновение, но потом спокойно протянула ей зажигалку.
      — В Париже было скучно, — сказала ей Женевьева.
      — Я думаю. — Она глубоко затянулась. — Шанталь считает, что мне не следует курить. Если я прошу у нее пачку сигарет, она просто делает вид, что забыла.
      — Избавься от нее.
      Гортензия не ответила. Когда Женевьева в последний раз видела тетку, она выглядела не старше сорока, и так было всегда. А теперь, хотя прошло всего четыре года, она казалась старухой.
      — Тебе что-то нужно от меня? — спросила Гортензия.
      — Почему ты так решила?
      — Мне так показалось. — Она выпустила еще одно облачко дыма и отдала сигарету Женевьеве. — Докури, чтобы не волновать Шанталь.
      — Она все равно не поверит. Самая настоящая ищейка!
      — Игра, в которую мы обе играем, — Гортензия пожала плечами. — Больше нам нечего делать.
      — А что генерал Земке?
      — Карл по-своему неплох. По крайней мере, он джентльмен, чего нельзя сказать об остальных там, внизу. Мразь, такие, как Райсшлингер. Они считают, что выведение породы — это что-то, имеющее отношение только к лошадям.
      — А Прим? Что ты скажешь о нем?
      — Насколько я знаю, он нес твои чемоданы. Он в тебя влюблен?
      — Это я тебя хочу спросить. Ты эксперт в этих делах. Гортензия откинулась на подушки, вглядываясь в Женевьеву, ее глаза сузились.
      — Я знаю одно: он настоящий мужчина. Он тот, за кого себя выдает.
      — Это верно.
      — Он не из тех, с кем можно играть. Я бы на твоем месте его избегала.
      — Это совет или приказ?
      — Ты никогда не прислушивалась к чужим советам, — бросила Гортензия. — Но и дурой я никогда тебя не считала. Ты знаешь, я обычно оказывалась права в такого рода делах.
      Женевьева оказалась в сложной ситуации: Гортензия была тем человеком, который точно знал все, что происходит в этом доме, но она твердо решила не вмешивать ее в опасную игру, по крайней мере, не говорить ничего о себе. Ради ее же блага пусть Гортензия останется вне игры.
      — Что, если я скажу, зачем приехала?
      — Ты, возможно, солжешь.
      — Швейцарский банкир влюблен в меня по уши!
      — Любовь-то хоть настоящая, Анн-Мари?
      — Ты не веришь ни одному моему слову, верно?
      — Так лучше для нас обеих. Теперь скажи, что тебе на самом деле нужно, и дай мне еще сигарету. — Она дотянулась до сумочки Женевьевы, открыла ее, прежде чем та успела сказать хотя бы слово, и начала рыться в ней. Она вдруг затихла и вынула оттуда вальтер.
      — Осторожно! — Женевьева потянулась за пистолетом, ее рукав снова задрался.
      Гортензия бросила пистолет и с силой вцепилась в ее правое запястье, потянула на себя, так что Женевьева оказалась на коленях у ее кровати.
      — Однажды, когда ты была маленькой девочкой восьми лет, ты как-то перешла вброд фонтан в нижнем саду, тот, где мальчик с трубой. Потом ты сказала мне, что хотела залезть на него и попить воды, которая выливалась у него изо рта. — Женевьева молча покачала головой. Гортензия еще крепче сжала ее руку. — Один из его бронзовых пальцев был сломан. Когда ты сползала вниз, сильно поранила об него руку. Потом здесь, именно в этой комнате, ты сидела у меня на коленях, крепко вцепившись в мою руку, пока доктор Моруа занимался тобой. Сколько швов он наложил? Пять?
      — Нет! — Женевьева вырывалась изо всех сил. — Ты забыла! Это была Женевьева!
      Гортензия провела пальцем по тонкому белому шраму на внутренней стороне правого предплечья.
      — Я видела, как ты приехала, cherie, — сказала она. — Из окна. — Ее хватка ослабла, она погладила Женевьеву по волосам. — С того самого момента, как ты вышла из машины, с того момента. Неужели ты думала, что я не пойму? — В глазах Женевьевы стояли слезы. Она обняла Гортензию, обвив ее руками. Гортензия нежно поцеловала ее в лоб, на секунду прижала к себе, потом мягко сказала: — А теперь, cherie, правду.
      Когда она окончила свое повествование, то поняла, что все еще стоит на коленях у кровати. Последовала долгая пауза, потом Гортензия похлопала ее по руке:
      — Я думаю, теперь нам обеим не помешает рюмка коньяку. Там, в китайском шкафчике, в углу.
      — А стоит ли? — спросила Женевьева. — Твое состояние…
      — О чем ты? — удивленно хмыкнула Гортензия.
      — Они сказали мне, что у тебя плохо с сердцем. Бригадир Мунро сказал, что у тебя проблемы со здоровьем.
      — Что за чушь! По-твоему, я выгляжу больной? — Она почти рассердилась.
      — Нет, — сказала Женевьева, — ты выглядишь прекрасно. Я принесу тебе выпить. — Она подошла к шкафчику и открыла его. Вот и еще одна ложь Мунро, чтобы заставить ее действовать в соответствии с его желаниями, а Крэйг Осборн помогал ему. Ее рука слегка дрожала, когда она наливала «Курвуазье» в хрустальную рюмку.
      Гортензия выпила коньяк одним быстрым глотком и задумчиво посмотрела в нее.
      — Бедный Карл…
      — Почему ты так говоришь?
      — Ты думаешь, что я теперь допущу, чтобы он прикасался ко мне, зная, что эти звери сделали с Анн-Мари? — Она поставила рюмку на столик у кровати. — Мы жили в состоянии войны, Анн-Мари и я. Она была эгоистична и совершенно безжалостна, когда дело касалось ее желаний, но она была моей племянницей, моей плотью и кровью. Де Вуанкур.
      — И хорошо поработала в последние несколько месяцев.
      — Да, ты права, и мы должны сделать все, чтобы ее усилия не пропали даром.
      — Для этого я сюда и приехала. Гортензия щелкнула пальцами:
      — Дай мне еще сигарету и скажи Шанталь, чтобы приготовила мне ванну. Я часок поваляюсь в ней и обо всем поразмышляю. Посмотрим, что можно сделать, чтобы отплатить этим джентльменам внизу. Ты погуляй, cherie. Приходи через час.
      В Холодной гавани шел дождь. Крэйг зашел на кухню в поисках Джулии. Она сразу обратила внимание на его теплую полушинель.
      — Вы уезжаете?
      — На некоторое время. Погода в Кройдоне прояснилась. Я лечу туда с Мунро на «лизандре». — Он обнял ее рукой. — У вас все в порядке? Вы как будто не в себе.
      Она с трудом улыбнулась:
      — Я знаю, что забавляю вас моими картами таро, Крэйг, но у меня, правда, есть дар. Я чувствую. Я просто знаю, когда что-то не так, как должно быть.
      — Объясните, — сказал он.
      — Женевьева — ее сестра. Все гораздо сложнее, чем кажется. Я не думаю, что Мунро сказал нам всю правду, если это вообще правда.
      И он внезапно поверил Джулии, потому что сердце его сжалось.
      — Женевьева… — задумчиво произнес он, и его руки крепче сжали плечи Джулии.
      — Да, Крэйг. Я боюсь.
      — Не бойтесь. Я разберусь в этом. — Он улыбнулся. — У вас есть Мартин, он не оставит вас. Обговорите все с ним. Скажите ему, что я покопаюсь в этом деле, когда окажусь в Лондоне. — Он поцеловал ее в щеку. — Верьте мне. Вы знаете, каким дикарем я становлюсь, когда меня разозлят.
      Крэйг сидел в самолете напротив Мунро. Бригадир достал бумаги из своего дипломата и углубился в них. Крэйг знал, что спрашивать в лоб бесполезно.
      Он заметил:
      — Теперь она уже на месте.
      — Кто? — Мунро взглянул на него. — О чем вы?
      — Женевьева. Сейчас она в замке Вуанкур.
      — А, вот вы о чем, — кивнул Мунро. — Надо следить за тем, как там идут дела. Она не профессионал, нельзя это забывать.
      — До сих пор вас это не очень-то волновало.
      — Видите ли, дорогой мой, я не хотел испортить ей настроение, разве я не прав? Я не жду от нее слишком многого. Две трети всех агентов-женщин, которых мы задействовали, плохо кончили.
      Он с невозмутимым видом вернулся к своим документам, и Крэйг задумался. Джулия была права. Что-то тут не так. Он попытался проанализировать шаг за шагом все факты и события. В центре всего, конечно, Анн-Мари. Если бы с ней ничего не случилось, если бы Мунро не было так важно лично увидеть ее… Крэйг вспомнил ту Анн-Мари, которую видел в последний раз, и вздрогнул. Несчастная девочка, в этой клетке в Хэмпстеде, и Баум, заботам которого ее поручили, не желающий даже подойти к ней поближе. Он напрягся на сиденье. Странно. Очень странно. Доктор, который боится подойти к своей собственной пациентке. Тут какая-то тайна.
      Остаток полета прошел спокойно. Когда они шли через летное поле к лимузину, ожидавшему их в Кройдоне, он сказал, обращаясь к Мунро:
      — Я нужен вам сегодня вечером, сэр?
      — Нет, дорогой мой. Развлекайтесь, вы свободны.
      — Попытаюсь, сэр. Может, попробую попасть в «Савой», — ответил Крэйг, открывая Мунро дверцу машины.
      — Совещания всегда проходили в библиотеке, — рассказывала Гортензия. — Сейчас Прим использует ее как свой основной кабинет. Он даже спит там на походной кровати. У него есть еще маленький кабинет рядом с кабинетом Райсшлингера, но тот для каждодневной работы.
      — Как это самоотверженно с его стороны, — усмехнулась Женевьева. — Я имею в виду походную кровать.
      — Все важные документы всегда хранятся в сейфе в библиотеке.
      — За портретом Елизаветы, одиннадцатой графини де Вуанкур?
      — Ты помнишь?!
      — Почему ты так уверена в том, что говоришь?
      — Раньше или позже, cherie, каждый мужчина рассказывает мне все, эту привычку я всегда поощряла. Карл не исключение, уверяю тебя. Видишь ли, он не нацист, спаси его Господь. Он часто бывает не согласен с ними, поэтому, когда сердится, начинает болтать. Это помогает ему выпустить пар.
      — Ты знаешь, что Роммель будет здесь послезавтра?
      — Да. Чтобы обсудить систему прибрежной обороны — Атлантический вал.
      — Ты ради этого здесь?
      — Чтобы получить любую информацию.
      — Значит, необходимо залезть в сейф, потому что все, на что стоит посмотреть, будет именно там.
      — У кого ключ? У генерала?
      — Нет. У Прима. Карлу никак не удается открыть его самому. Он всегда жалуется. Когда они появились здесь, то отобрали у меня ключ.
      — Разве у тебя не было второго? — спросила Женевьева.
      Гортензия кивнула головой.
      — Они потребовали и его. Очень осторожные люди, эти немцы. Но… — Она выдвинула ящик тумбочки, стоявшей у кровати, взяла шкатулку и открыла крышку. Покопавшись среди валявшихся там в беспорядке украшений, вытащила ключ. — Этот я им не отдала. Можно сказать, запасной запасного.
      — Великолепно, — сказала Женевьева.
      — Это только начало. Если такие бумаги исчезнут, немедленно поднимется тревога.
      — У меня есть фотоаппарат. — Женевьева достала портсигар, нажала на потайную кнопку, и крышка открылась. — Видишь?
      — Искусная работа, — кивнула Гортензия. — Так, совещание будет во второй половине дня. Вечером они устраивают прием и бал, после которого Роммель вернется ночью в Париж. Это значит, что, если ты хочешь исследовать содержимое сейфа, ты должна это сделать во время бала.
      — Но как?
      — Я подумаю над этим, cherie. Положись на меня. — Гортензия похлопала ее по щеке. — Теперь оставь меня ненадолго. Мне нужно отдохнуть.
      — Конечно. — Женевьева поцеловала ее и направилась к двери.
      Когда она уже взялась за ручку, Гортензия вдруг сказала:
      — И еще одно.
      Женевьева повернулась:
      — Да?
      — С возвращением домой, моя дорогая! С возвращением!
      Когда Женевьева вернулась в свою комнату, она почувствовала, как устала. В голове пульсировала боль, ее мутило. Она задернула шторы и легла на постель не раздеваясь. Значит, Мунро был с ней не слишком откровенен. В какой-то степени она могла принять его позицию, но Крэйг Осборн… Но зато она опять обрела Гортензию. За это, по крайней мере, она им благодарна.
      Она проснулась, почувствовав, что Мариза осторожно трясет ее за плечо.
      — Я подумала, может быть, ма-амзель захочет принять ванну перед обедом…
      — Да, спасибо, — ответила Женевьева. — Мариза была явно смущена мягкостью ее тона, и Женевьева мгновенно поняла, что вышла из роли. — Давай поворачивайся, девочка! — резко бросила она.
      — Да. — Мариза исчезла в ванной, и Женевьева услышала звук пущенной воды.
      — Можешь распаковать вещи и прибери здесь, пока я принимаю ванну.
      Она вошла, сбросила одежду на пол неопрятной кучей, как с пяти лет делала ее сестра, и погрузилась в воду. Она совсем не была уверена в Маризе, и ее волновало, готовила ли та для кого-нибудь отчеты об Анн-Мари Треванс. Девушка была красива тяжелой, спокойной красотой и явно не глупа. Она была очень вежлива и предупредительна, однако Женевьева не могла забыть тот ненавидящий взгляд ее глаз, которым она ее встретила.
      Она наслаждалась горячей водой, но вдруг услышала робкий стук в дверь.
      — Сейчас половина седьмого, ма-амзель. Обед сегодня в семь.
      "Я опоздала. Я опоздала. Они подождут". — В какой-то момент ей захотелось отдохнуть от всех, остаться в своей комнате, изобразив усталость, но следовало принимать во внимание генерала. Чем скорее они встретятся, тем лучше.
      Женевьева медленно выбралась из ванны, взяла шелковый халат, висевший за дверью, и возвратилась в спальню. Она села за туалетный столик, и Мариза сразу же начала расчесывать ей волосы. Женевьеву это всегда сильно возбуждало, но она заставила себя сидеть спокойно, как Анн-Мари.
      — А что ма-амзель наденет сегодня вечером?
      — Бог его знает. Я должна подумать. — Это было самое правильное решение, ведь комоды были до отказа набиты платьями на любой вкус. У сестры был собственный стиль, да и денег хватало, чтобы выдерживать его. В конце концов она скользнула в нечто шифоновое в приглушенных серых и голубых тонах, воздушное и элегантное. Туфли слегка жали, но ей придется привыкать к этому. Она взглянула на часы. Было пять минут восьмого. — Думаю, пора идти, — сказала она себе.
      Мариза открыла дверь. Когда Женевьева вышла, то могла поклясться, что девчонка улыбалась сама себе.
      На лестничной площадке она встретила Шанталь с подносом в руках.
      — Что это? — требовательно спросила Женевьева.
      — Графиня решила сегодня вечером ужинать в своей комнате. — Она, как всегда, была сердита. — Он там.
      Женевьева открыла ей дверь. Гортензия сидела на одном из стульев со спинкой и подголовником у камина, одетая в великолепный китайский халат в черных и золотых тонах. Генерал Земке в роскошном мундире сидел рядом. Он выглядел весьма внушительно. Когда он повернулся и увидел Женевьеву, его лицо расплылось в приветливой улыбке, казалось, вполне искренней.
      — Наконец-то, — сказала Гортензия. — Теперь, возможно, я получу немного покоя. Временами мне кажется, что я окружена одними дураками.
      Земке поцеловал Женевьеве руку.
      — Мы соскучились по вас.
      — Ну же, убирайтесь отсюда, — нетерпеливо сказала Гортензия. Она кивком головы подозвала Шанталь с подносом. — Что у тебя здесь?
      Земке улыбнулся:
      — Главное достоинство всякого хорошего генерала состоит в умении вовремя ретироваться. Подозреваю, что сейчас как раз один из таких моментов. — Он открыл Женевьеве дверь, наклонил голову, и они вышли.
      За обеденным столом сидели двадцать человек, в основном мужчины. Несколько женщин в вечерних платьях, которые выглядели как секретарши, да пара весьма хорошеньких девочек в мундирах с перекрещенными молниями на левом рукаве. Женский персонал службы связи из комнаты, где располагалась радиостанция. Рене предупредил о них Женевьеву. Он сказал, что они пользуются большой популярностью среди офицеров. Теперь, глядя на них, Женевьева легко поверила в это.
      Макс Прим сидел напротив нее, она заметила Райсшлингера в дальнем конце стола с какими-то офицерами СС. Когда он посмотрел на нее, она прочла в них такую ненависть, что сразу вспомнила Джо Еджа. Она уже успела нажить себе врага здесь.
      Двое официантов в белых перчатках обнесли гостей вином, и она вспомнила, что Анн-Мари терпеть не могла красное вино, зато способна была выпить много белого, гораздо больше, чем Женевьева. Она про себя отметила, что это «Санкер», гордость винных подвалов тетушки, которые теперь, должно быть, подверглись заметному опустошению.
      Райсшлингер громко смеялся, перекрывая общий разговор. Выражение лиц его собеседников указывало на то, что его не слишком любят.
      Земке наклонился к ней:
      — Надеюсь, у графини завтра настроение будет получше.
      — Вы знаете ее нрав не хуже меня.
      — Послезавтра маршал Роммель собственной персоной посетит нас. Мы, естественно, устраиваем для него прием и бал, и, если у графини вдруг случится одна из ее мигреней… — Он пожал плечами. — Это было бы большой неудачей.
      — Я понимаю, генерал. — Женевьева похлопала его по руке. — Я сделаю все, что смогу.
      — Я бы не смог приказать ей быть там. Правда, — добавил он смущенно, — я бы не решился на это. Вас не было здесь в тот день, когда мы с Примом прибыли сюда… Бог мой, какие баррикады она воздвигала! Помните, Прим?
      — Я мгновенно влюбился в нее, — сказал полковник.
      — Со многими мужчинами это случалось, — заметила Женевьева.
      Она почувствовала, что его улыбка так возбуждает ее, что она не в состоянии смотреть в его проницательные голубые глаза. Сердце билось слишком быстро, у нее было странное чувство, что он видит ее насквозь. Генерал снова заговорил:
      — В тот день, когда мы приехали, вы были в деревне, насколько я помню. Ваша тетка забаррикадировала двери и долго не пускала нас. Когда мы наконец получили разрешение войти, то заметили на стенах несколько выгоревших квадратов.
      — А вы пытались проникнуть в подвалы?
      Он с видимым удовольствием расхохотался и до конца ужина был в отличном расположении духа. А на Женевьеве начало сказываться напряжение, связанное с необходимостью играть свою роль, и она почувствовала, что напряжение это усиливается.
      — Кофе подадут в гостиную, — объявил Земке.
      Возникло минутное замешательство, потом все поднялись, и она вдруг почувствовала руку Прима на своем плече.
      — Можно вас на пару слов?
      Ей следовало избегать его, по крайней мере пока, и она ответила:
      — Может, немного позже, — и пошла к генералу.
      — Дорогая, — сказал он. — Я должен представить вам вашего соотечественника, служащего в бригаде СС Шарлеманя. Он прибыл к нам лишь на сегодняшний вечер с патрулями.
      Офицер поклонился ей. Она отметила его звание по нашивкам на рукаве и трехцветному шеврону в тот момент, когда он подносил ее руку к губам для поцелуя, как это умеют только французы. Это был блондин с голубыми глазами, внушительный, больше похожий на немца, чем любой из присутствующих. Он представлял невероятный контраст с Максом Примом, стоявшим в нескольких футах от нее.
      — Я восхищен, мадам, — произнес он, и Женевьева отметила про себя, насколько идет ему мундир, и подумала, что сделали бы маки с этим французом в форме СС, если бы поймали его.
      Земке провел ее через комнату, и они вышли через сводчатую дверь на террасу.
      — Здесь лучше, — сказал он. — Свежий воздух. Сигарету?
      Закуривая, Женевьева спросила:
      — Вы беспокоились о совещании. Оно настолько важно?
      — Сам Роммель, дорогая моя. Вы понимаете, как это серьезно?
      — Есть еще кое-что, — заметила Женевьева. — Вы не согласны с ними, теперь не согласны. Дело ведь в этом?
      — Вы слишком все усложняете, — сказал он. — Мы будем говорить об обороне, и я уже знаю, что думают остальные.
      Это был именно тот разговор, который ей хотелось завести.
      — И вы не согласны?
      — Да.
      — Но это лишь предварительное решение, не так ли?
      — Да, но основные выводы не изменятся… Если фюрер не примет внезапно другого решения.
      — Боже, как у него все просто, — небрежно произнесла она.
      — Мы проиграем войну. Она дотронулась до его руки:
      — На вашем месте я не говорила бы этого слишком громко.
      Он держал ее за руку, опустив глаза, явно думая о чем-то своем. Она не дразнила его больше, и это удивляло ее саму. Но он был добр и несчастен, и он ей нравился, что плохо укладывалось в схему. Послышались чьи-то шаги, и она отпрянула в сторону.
      — Прошу простить меня за беспокойство, господин генерал, — сказал Макс Прим, — но звонят из Парижа.
      Генерал тяжело кивнул.
      — Я подойду. — Он поцеловал ей руку: — Спокойной ночи, моя дорогая. — И ушел в гостиную.
      Макс Прим стоял рядом.
      — Фрейлейн, — произнес он сухо.
      Она увидела влажный блеск его глаз и прочла в них кое-что еще. Странно, но это был гнев.

      Спала она хорошо, без сновидений, но проснулась так внезапно, что сразу поняла: что-то заставило ее проснуться. Теперь она лежала, пытаясь разобраться, что это было. Послышались выстрелы, и она мгновенно вскочила, накинула халат и бросилась к балкону.
      Кто-то что-то крикнул по-немецки, вверх взлетел какой-то предмет, его тут же разнесли выстрелом на куски. Она взглянула вниз: Прим перезаряжал ружье, переломив ствол. У ящика с патронами стоял солдат. Они стреляли по летающим мишеням. Прим крикнул, солдат отпустил пружину, и новый диск взмыл в небо. Стволы ружья, направленные вверх, двигались вслед за диском, и тут Прим нажал на курок. Она смотрела, как разлетелась тарелка, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца.
      — Доброе утро! — крикнула Женевьева.
      Прим ответил не сразу, перезаряжая ружье, потом посмотрел вверх.
      — Я разбудил вас?
      — Можно сказать, да.
      Он протянул ружье солдату.
      — Завтрак в столовой через десять минут. Вы присоединитесь к нам?
      — Думаю, пусть лучше принесут поднос в мою комнату.
      — Как хотите, — улыбнулся он.
      От его улыбки у нее перехватило дыхание, она повернулась и ушла в спальню.
      Гортензия послала за ней Шанталь сразу после завтрака. Когда Женевьева вошла, тетка была в ванной.
      — Я решила сегодня сходить к обедне. Можешь присоединиться ко мне, — сказала тетушка.
      — Но я уже поела.
      — Как неосмотрительно с твоей стороны. Ты все равно пойдешь. Это необходимо.
      — Для спасения моей бессмертной души?
      — Нет, чтобы дать этой маленькой неряхе Маризе возможность пошарить у тебя в комнате. Шанталь слышала, как Райсшлингер давал ей инструкции сегодня ночью.
      — Значит, он подозревает меня? — спросила Женевьева.
      — Да нет. Ты просто нажила настоящего врага здесь, вот и все. Возможно, это лишь начало и он попытается любым способом добраться до тебя. Поэтому даже рекламная брошюрка Королевского военно-воздушного флота будет для него достаточным основанием, чтобы объявить тебя врагом рейха. Мы должны попытаться сделать так, чтобы его план сработал против него самого.
      — Что мне делать?
      — Когда ты вернешься, то сделаешь одно неприятное открытие: твои бриллиантовые серьги пропали. Это произойдет на самом деле — Шанталь перенесет их в какое-нибудь глупо выбранное укрытие в спальне Маризы. Ты, естественно, поднимешь дьявольский шум. Иди прямо к Приму, который, помимо всего прочего, отвечает здесь за безопасность.
      — И что произойдет потом?
      — О, он очень проницательный человек. Он очень быстро отыщет серьги в комнате Маризы. Она будет утверждать, что не виновата, но факты будут говорить сами за себя. Вот тут-то глупая девчонка начнет плакать…
      — …и признает, что действовала по инструкции Райсшлингера?
      — Именно.
      — Знаешь, в этой игре ты могла бы обыграть самого дьявола!
      — Конечно.
      — Но поверит ли ей Прим?
      — Думаю, мы можем на это рассчитывать. Никаких публичных разоблачений, никакого шума. С Райсшлингером он разберется сам, но обязательно разберется. Я думаю, что этот твой полковник — жесткий человек, когда обстоятельства его к этому вынуждают.
      — Мой? Почему ты так говоришь?
      — Бедная Женни. — Никто не называл ее так долгие годы. — С тех пор как ты выросла настолько, что могла сама залезать ко мне на колени, я читаю тебя, как открытую книгу. Он, этот человек, чувствует твое смущение, разве не так? У тебя все внутри сжимается от желания, когда ты просто стоишь рядом с ним.
      Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и встала.
      — Я сделаю все, что смогу, чтобы устоять перед соблазном, думаю, в этом-то ты не сомневаешься. Ты сказала что-нибудь Шанталь?
      — Только то, что Анн-Мари по горло занята подпольной работой. Думаю, она теперь будет улыбаться тебе почаще. Ее брат Жорж находится в концлагере в Польше.
      — Хорошо, — сказала Женевьева. — Теперь о плане кампании.
      — Все продумано. Обсудим это позже. Будь хорошей девочкой, скажи Маризе, чтобы она предупредила Рене, что мне понадобится "роллс".
      Женевьева снова превратилась в ребенка, которому говорили, что делать. И она сделала все так, как ей велела Гортензия. Ничего не изменила.
      Они были неприятно удивлены, когда, выйдя из парадной двери и спустившись по ступенькам, не нашли ни Рене, ни машину. Их ждали Макс Прим и «мерседес». Он сдержанно поздоровался с ними.
      — Ваша машина сегодня утром сломалась, графиня. Я приказал нашим механикам сделать все возможное, чтобы быстро починить ее. А пока я в вашем полном распоряжении. Насколько мне известно, вы хотите посетить церковь?
      Гортензия постояла в нерешительности, потом пожала плечами и села в машину. Женевьева последовала ее примеру.
      Он сам вел машину, и Женевьева, сидя сзади него, чувствовала себя ужасно неуютно. Гортензия не обращала на него внимания и только время от времени смотрела на часы.
      — Мы опаздываем. Не беспокойся, кюре будет ждать меня. Ему недавно стукнуло семьдесят. Первый мужчина, в которого я влюбилась в своей жизни. Темноволосый, внушительный и такой благочестивый. Вера делает мужчину привлекательным. Хотя я никогда не посещала службу слишком часто.
      — А теперь? — спросила Женевьева.
      — У него седые волосы, и, когда он улыбается, кожа на его лице собирается в складки, так что глаз не видно.
      Женевьева чувствовала неловкость от того, что Прим наблюдал за ней в зеркальце, его глаза смеялись, как и глаза графини. Женевьева холодно произнесла:
      — Насколько я знаю, в СС не верят в Бога, полковник?
      — Из самых надежных источников мне известно, что рейхсфюрер Гиммлер все-таки верит. — Прим повернул машину к церковным воротам, вышел и открыл им дверцу: — Пожалуйста, мадам.
      Гортензия задержалась на мгновение, потом подала ему руку и вышла из машины.
      — Знаете, вы мне нравитесь, Прим. Как жалко, что…
      — Что я немец, графиня? Моя бабушка по материнской линии родилась в Ницце. Это поможет?
      — Весьма. — Она повернулась к Женевьеве: — Тебе не нужно входить в церковь. Сходи на могилу матери. Я не задержусь. — Гортензия опустила вуаль и пошла по тропинке между могил к крыльцу старинной церкви.
      — Замечательная женщина, — сказал Прим. — О да.
      Несколько секунд он стоял не двигаясь, со сцепленными за спиной руками, в великолепном мундире, с крестом у горла, — персонаж из какой-то странной фантазии. Женевьева нарушила молчание:
      — Извините меня, я бы хотела навестить маму.
      — Ну конечно.
      Она вошла в ограду. Могила в дальнем углу, под тенью кипариса, была в идеальном состоянии. Надгробная плита отличалась скромной красотой — так хотела Гортензия, а в каменной вазе стояли свежие цветы.
      — Элен Клер де Вуанкур Треванс, — произнес Макс Прим, стоя с другой стороны, и вдруг сделал нечто странное. Он быстро отдал честь, строгое воинское приветствие, в котором не было ничего нацистского. — Ну что же, Элен Клер, — мягко сказал он, — у вас очень красивая дочь. Я думаю, вы можете гордиться ею.
      — А ваша семья? — спросила Женевьева.
      — Мой отец погиб в прошлой войне, мать умерла через несколько лет после него. Меня воспитала тетка во Франкфурте, школьная учительница. Она погибла во время бомбежки в прошлом году.
      — Так что у нас есть что-то общее?
      — Кстати, о семье, — сказал он. — Расскажите мне о вашем английском отце, докторе из Корнуолла. О вашей сестре… почему вы так мало о ней говорите? Женевьева, кажется?
      Вот теперь она испугалась по-настоящему, он так много знал, что ей показалось, будто она балансирует на краю пропасти. Ее спас внезапный дождь. Как только он начался, Прим схватил ее за руку:
      — Бежим. Надо где-нибудь укрыться.
      Они добежали до укрытия на церковном крыльце, и тут она заметила, как он тяжело дышит. Он рухнул на каменную скамейку.
      — С вами все в порядке? — спросила она.
      — Это мелочи, не волнуйтесь. — Он с трудом улыбнулся и достал серебряный портсигар: — Сигарету?
      — Вас ранили в России? — спросила она.
      — Да.
      — Мне говорили, что эта зимняя кампания была тяжелой.
      — Думаю, не будет преувеличением сказать, что это был незабываемый опыт.
      Она продолжила:
      — Райсшлингер и все остальные… вы будто из разных миров. Вы…
      — Немец, чья страна воюет, — перебил он ее. — На самом деле все очень просто. К сожалению, это так.
      — Думаю, да.
      Он вздохнул, его лицо немного смягчилось.
      — Я всегда, с самого детства, любил дождь.
      — Я тоже, — сказала она. Он печально улыбнулся.
      — Вот и хорошо, значит, у нас действительно есть что-то общее.
      Они сидели и ждали Гортензию, дождь усиливался, и ее тетка, как всегда, оказалась права: Женевьеве никогда еще не было так хорошо, как сейчас.
      В одном шпионском фильме Женевьева видела, как главный герой приклеил волос к замочной скважине так, что потом легко мог определить, входили ли в его комнату. Она использовала эту хитрость с двумя ящиками своего туалетного столика. Вернувшись из церкви, она первым делом проверила их. Оба открывали.
      Маризы не было поблизости, потому что Женевьева сказала ей перед уходом, что не нуждается в ней до ленча; она закурила сигарету, чтобы выдержать необходимую паузу, а потом пошла искать Прима. Она нашла его за столом в библиотеке, с ним был Райсшлингер. Они проверяли какой-то список.
      Они оба подняли глаза. Женевьева сказала:
      — Это уж слишком, полковник. То, что ваши сотрудники должны проверять иногда наши комнаты, можно — хотя и с трудом — пережить как вынужденную необходимость. Но я не могу закрыть глаза на пропажу пары очень ценных бриллиантовых серег, фамильной драгоценности. Я буду вам бесконечно обязана, если вы примете меры, чтобы мне их вернули.
      — Вашу комнату осматривали? — спокойно спросил Прим. — Откуда такая уверенность?
      — По доброй дюжине признаков — вещи лежат не на своих местах, ну и, конечно, серьги.
      — Может быть, ваша служанка просто убирала комнату? Вы говорили с ней?
      — Это невозможно, — нетерпеливо сказала Женевьева. — Я отпустила ее на все утро, перед тем как уехала в церковь.
      Прим обратился к Райсшлингеру:
      — Вам что-нибудь известно об этом? Лицо Райсшлингера побледнело.
      — Нет, штандартенфюрер. Прим кивнул:
      — В любом случае, вы не могли предпринять такую проверку без моего ведома.
      Райсшлингер молчал.
      — Так что же дальше? — спросила Женевьева.
      — Я разберусь с этим, — сказал ей Прим, — и зайду к вам.
      — Спасибо, полковник. — Она повернулась и быстро вышла.
      Прим закурил и взглянул на Райсшлингера:
      — Итак…
      — Штандартенфюрер… — Лицо Райсшлингера было мокрым от пота.
      — Правду, приятель. Пять секунд — это все, что я вам даю. Я вас предупреждал.
      — Штандартенфюрер, вы должны меня выслушать! Я лишь выполнял свои обязанности. Вальтер — он меня беспокоил. Я думал, может, есть еще что-то.
      — И вы заставили служанку мадемуазель Треванс проверить комнату своей госпожи, а пока она это делала, к пальцам этой маленькой глупой суки кое-что прилипло? Все это нам очень помогает, Райсшлингер! Уверен, вы согласны со мной!
      — Штандартенфюрер, что я могу сказать?
      — Ничего, — устало ответил Прим. — Просто найдите Маризу и приведите ее ко мне.
      Женевьева ждала в своей комнате и слегка нервничала, сидя у открытого окна и пытаясь читать. Но Гортензия в конце концов снова оказалась права. Не прошло и часа после ее визита в библиотеку, как послышался стук в дверь и вошел Прим.
      — У вас есть минута времени? — Он пересек комнату, держа в руке ее серьги, и уронил их ей на ладонь.
      — Кто? — спросила она.
      — Ваша служанка. Видите, я был прав.
      — Неблагодарная потаскушка. Вы уверены?
      — Боюсь, что да, — спокойно сказал он, и ей захотелось узнать, что произошло между ним и Райсшлингером.
      — Ясно, значит, она вернется на ферму.
      — Это, я бы сказал, импульс момента в большей мере, чем что-либо другое. Глупая девчонка настаивала на своей невиновности, хотя я и нашел серьги в ее комнате. В любом случае вряд ли она могла надеяться избежать наказания.
      — Вы предлагаете, чтобы я дала ей шанс исправиться?
      — Здесь нужно просто немного милосердия, ведь эти люди так скудно питаются сейчас. — Прим выглянул в окно: — Отсюда действительно открывается прелестный вид.
      — Да, — согласилась Женевьева. Он грустно улыбнулся:
      — У нас много дел, мы должны подготовиться к завтрашнему визиту маршала. Вы извините меня?
      — Конечно.
      Дверь за ним закрылась. Женевьева подождала пару минут и быстро вышла следом.
      — У Маризы роман с одним из солдат, — сказала Гортензия, — по крайней мере, так сказала Шанталь. — Она поглядела на старую служанку: — Можешь привести ее сейчас ко мне?
      — Это что-то нам дает? — спросила Женевьева. Гортензия позволила себе слегка улыбнуться:
      — Солдат Маризы сегодня вечером и завтра стоит на дополнительном посту на террасе у библиотеки, и она этим недовольна. Она думает, что это ты виновата.
      Женевьева растерянно посмотрела на нее:
      — Я ничего не понимаю.
      — Солдат у ворот, когда ты приехала, — объяснила тетя. — Ты не захотела показать ему свои бумаги. Как только эта история дошла до Райсшлингера, с мальчиком стали обращаться плохо, грубо. Его капитан подумал, что иначе это отразится на нем самом, и принял соответствующие меры. Шанталь говорит, что Мариза очень сердита на тебя.
      — Ты предполагаешь как-то использовать ее? Это то, ради чего все и было затеяно, так?
      — Естественно. Тебе нужно попасть в библиотеку, и сделать это можно только во время бала. У тебя должен быть повод на время выйти. Запор на третьей сводчатой двери все еще сломан, как тридцать лет назад. Если ты достаточно сильно толкнешь, она откроется. Сколько времени тебе нужно, чтобы воспользоваться этим твоим фотоаппаратом? Пять минут? Десять?
      — Но часовой снаружи, — усомнилась Женевьева, — на террасе?
      — А, да. Молодой человек Маризы. Кажется, его зовут Эрих. Думаю, мы можем рассчитывать на то, что она уведет его в кусты и продержит там достаточно долго. А все остальные будут развлекаться.
      — Бог мой, — восхитилась Женевьева. — Ты уверена, что среди наших предков не было Борджиа?
      Мариза появилась через пару минут в сопровождении Шанталь с распухшим от слез лицом.
      — Пожалуйста, мадемуазель, — запричитала она. — Я не брала ваших серег, клянусь.
      — Но ты обыскивала мою комнату по приказу Райсшлингера, не так ли?
      У нее отвалилась челюсть от удивления, она была в таком шоке, что даже не пыталась отрицать.
      — Видишь, мы знаем все, дурочка, и полковник Прим знает, — сказала Гортензия. — Он заставил тебя сказать ему правду, не так ли, и велел молчать обо всем?
      — Да, графиня. — Мариза упала на колени. — Райсшлингер ужасный человек. Он сказал мне, что пошлет меня в концлагерь, если я не сделаю то, что он приказывает.
      — Встань, девочка, ради всего святого, встань! — Мариза послушно встала. — Ты хочешь, чтобы я послала тебя обратно на ферму? Это будет позором для твоей матери, ведь так?
      — Нет, графиня, пожалуйста! Я сделаю все, что вы скажете!
      Гортензия потянулась за сигаретой и холодно улыбнулась Женевьеве.
      — Видишь? — сказала она.
      Крэйг Осборн был занят в штаб-квартире ОСС большую часть дня. Когда он вышел оттуда, был уже вечер, и до госпиталя в Хэмпстеде он добрался только в семь часов. Охранник не открыл ему ворота, спросив сквозь прутья ограды:
      — Что я могу сделать для вас, сэр?
      — Майор Осборн. Узнайте, доктор Баум должен ждать меня.
      — Мне кажется, он ушел, сэр, но я проверю. — Охранник пошел в свое помещение и спустя минуту вернулся. — Я был прав, сэр. Он ушел час назад, как раз перед тем, как я заступил на дежурство.
      — Проклятье! — сказал Крэйг и повернулся, чтобы уйти.
      — Вы по срочному делу, сэр? — спросил охранник.
      — Вообще-то, да.
      — Я думаю, вы найдете его в «Гренадере», сэр. Это паб на Чарльз-стрит. Прямо по дороге. Вы не пройдете мимо. Он там сидит почти каждый вечер.
      — Благодарю вас, — сказал ему Крэйг и поспешил прочь.
      В этот вечер офицеры собрались на небольшую вечеринку, которую устраивали по случаю приезда Роммеля, и Земке попросил Женевьеву присутствовать на ней, поскольку Гортензия снова собиралась обедать в своей комнате.
      — Я обещала быть в полной форме для Роммеля, — сказала она генералу. — Этого вполне достаточно.
      Женевьева была готова спуститься вниз к семи часам и только что отпустила Маризу, когда услышала осторожный стук в дверь. Она открыла и увидела Рене Дизара, стоявшего перед ней с подносом в руках.
      — Вы просили кофе, ма-амзель, — серьезно сказал он. Женевьева раздумывала лишь мгновение.
      — Спасибо, Рене, — сказала она и отступила назад. Когда она закрыла дверь, Рене опустил поднос на стол и быстро повернулся:
      — У меня всего одна минута. Мне приказано явиться на очень важную встречу.
      — Зачем?
      — Возможно, вести из Лондона.
      — Вы можете покинуть замок без проблем?
      — Не беспокойтесь обо мне. Я знаю, что делать. — Он улыбнулся. — А у вас все в порядке?
      — Пока да.
      — Я постараюсь зайти к вам завтра, но сейчас мне нужно идти. Спокойной ночи.
      Он открыл дверь и вышел. Она вдруг впервые по-настоящему испугалась. Глупости, конечно. Женевьева налила себе немного кофе, подошла к окну и присела, стараясь успокоиться.
      Танцы устроили в старой музыкальной комнате. Там, на небольшом возвышении в углу, стоял концертный рояль. Она вспомнила, как играла в последний раз для Крэйга Осборна, и понадеялась в душе, что никто не попросит ее сесть за инструмент здесь.
      Анн-Мари была более способной и больше занималась. Она могла бы стать профессиональной пианисткой, но ей хватало ума не проявлять слишком большого усердия. Она всегда считала, что это не ее призвание. Она, наверное, была права, впрочем, как и во всем остальном.
      Женевьева изображала аристократку до мозга костей — хороший способ избежать общения с людьми, которых она должна была бы знать. Кто-то открыл дверь на террасу, и в помещение ворвался холод. После полудня прибыл бригадный генерал СС по фамилии Зайльхаймер с женой и двумя дочерьми и армейский полковник с перевязанной рукой. Он держался молодцом, стараясь, видимо, поддержать свою репутацию героя войны перед молодыми офицерами, которые окружали его. Присутствие Земке и бригадира вызывало заметное напряжение. Возможно, они заметили это, потому что незаметно удалились, и обстановка сразу оживилась.
      В течение первого часа два молодых офицера следили за граммофоном по очереди, но вскоре поручили это занятие одному из солдат, а сами решили попытать удачи с дочерьми бригадира, каждая из которых выглядела не старше семнадцати лет; обе раскраснелись от того внимания, которое им тут оказывали. Они, конечно, с нетерпением ждали бала и жаждали увидеть великого Эрвина Роммеля. Младшая с раздражающим хихиканьем заявила, что никогда раньше не встречала столько солидных молодых людей в одной комнате, и спросила, что Женевьева думает по поводу того темноволосого полковника СС. Она говорила по-французски, то же пытались делать и все немцы. Эта последняя фраза была сказана несколько громче, чем следовало бы. Макс Прим с рюмкой коньяку в руке держался очень прямо, разговаривая с армейским полковником, но в его голубых глазах мелькала скрытая радость, когда он изредка бросал быстрый взгляд на Женевьеву.
      Она смотрела на него, на этого человека, который был, конечно, совсем не таким, каким она его себе представляла. Все немцы были нацистскими зверьми, как Райсшлингер. Она верила в это, потому что ей полагалось верить. Но Прим отличался от всех, кого она знала до сих пор. Когда она смотрела на него, то понимала, что такое человек, "рожденный солдатом". И все же она не могла забыть того, что делали люди, подобные ему. Она видела кое-что собственными глазами, но было и другое, более страшное. Лагеря, например. Она вздрогнула. Глупые мысли. Она направлена сюда с определенной целью и должна помнить об этом.
      Музыка представляла собой странную смесь немецких, французских и даже американских мелодий. Завтра ничего подобного не будет. Свет будет ярким и сильным, и музыка будет возвышенная, оркестровая. Они будут пить пунш и шампанское из серебряных бочонков де Вуанкуров, а солдаты будут в мундирах и белых перчатках.
      Подошел молодой лейтенант и пригласил ее на танец настолько застенчиво, что она одарила его самой яркой улыбкой Анн-Мари и сказала, что польщена. Он был хорошим танцором, возможно, лучшим в этой комнате, и покраснел, когда она сказала ему комплимент.
      Пластинку сменили, она стояла в центре комнаты, болтая с лейтенантом, и вдруг услышала голос:
      — Теперь моя очередь. — Райсшлингер протиснулся между парнем и Женевьевой, так что молодой лейтенант вынужден был отступить назад.
      — Я люблю сама выбирать партнеров, — сказала она.
      — Я тоже.
      Когда заиграла музыка, Райсшлингер крепко взял ее за руку. Он все время улыбался, наслаждаясь временным превосходством: она была бессильна, пока крутилась пластинка.
      — Когда мы встречались в последний раз, — заговорил он, — вы сказали мне, что я не джентльмен. Стало быть, я должен учиться улучшать свои манеры. — Он засмеялся, будто сказал что-то ужасно остроумное, и она вдруг поняла, что он сильно пьян.
      Когда пластинка кончилась, они остановились у сводчатых дверей и он внезапно вытолкнул ее на террасу.
      — По-моему, это уж слишком, — сказала Женевьева.
      — Да нет, не слишком. — Он схватил ее за запястья и прижал спиной к стене. Она вырывалась, а он хохотал, наслаждаясь, борясь вполсилы, и тогда она сильно наступила каблуком ему на ногу. — Ах ты, сука! — закричал он. Его рука взлетела вверх для удара, но вдруг кто-то схватил его за плечо и оттолкнул в сторону.
      — Вам ведь уже говорили, что у вас плохие манеры! — сказал Макс Прим.
      Райсшлингер стоял, кипя от ярости, а Прим глядел на него странно угрожающим взором:
      — Вам заступать на дежурство в десять, разве нет?
      — Да, — скрипнул зубами Райсшлингер.
      — Тогда я предлагаю вам уйти и приступить к исполнению своих обязанностей. — Райсшлингер дико посмотрел на него. — Это не совет, а приказ, — добавил Прим.
      Железная дисциплина СС возобладала. Каблуки Райсшлингера щелкнули.
      — Цу бефель, штандартенфюрер. — Он вскинул руку в нацистском приветствии и вышел строевым шагом.
      — Спасибо, — едва слышно произнесла Женевьева.
      — Вы проявили себя хорошим бойцом. Вас этому научили в школе?
      — Программа была очень разнообразной. Заиграла новая мелодия, и она ужаснулась, узнав голос. Эл Боули, любимый певец Джулии.
      — Я тоже люблю сам выбирать компанию, — усмехнулся Прим. — Можно пригласить вас на этот танец?
      Они вошли в круг танцующих. Он был отличным танцором, и все вдруг показалось ей не таким уж и страшным. И все же она была разведчицей, окруженной врагами. Если бы они узнали, то что бы сделали с ней? Бросили бы в те подвалы гестапо в Париже, где мучили Крэйга Осборна? Трудно забыть все это, смеяться, весело болтать.
      — О чем вы думаете? — прошептал он.
      — Так, ни о чем особенном.
      Было удивительно приятно и легко плыть в танце по залу сквозь табачный дым. Музыка была ритмичной, и Женевьева вдруг поняла, что пел Боули: "Маленькую леди Мэйк Билив".
      Странный выбор. В последний раз она слышала эту песню в Лондоне. Она была тогда медицинской сестрой и так устала после многочасового дежурства, что не могла спать и пошла в клуб с американским летчиком из эскадрильи Игл. Эл Боули недавно погиб во время бомбежки, и американец засмеялся, когда она сказала, что это ужасно. Женевьева пыталась заставить себя влюбиться в этого летчика, потому что все вокруг казались влюбленными. А потом он вдребезги разбил ее романтические грезы, предложив ей переспать с ним.
      Вдруг Прим произнес:
      — Вы, кажется, не заметили, что музыка перестала играть?
      — Что говорит о том, как я устала. Думаю, мне лучше пойти спать. У меня был, если так можно сказать, интересный вечер. Пожелайте за меня доброй ночи генералу.
      Появился солдат с запиской. Прим взял листок и начал читать, а она из любопытства осталась: в записке могло быть что-нибудь важное. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он положил послание в карман.
      — Тогда спокойной ночи, — сказал Прим.
      — Доброй ночи, полковник. — Она вдруг почувствовала себя так, как будто ее отодвинули в сторону: очевидно, в этой бумаге было что-то такое, что ей следовало бы знать. Вот было бы странно, если бы Роммель не приехал. И все отменилось бы. Нет, это не было бы странно. Это было бы просто великолепно. Она осталась бы в замке. Они бы плыли по течению до конца войны, а потом она, скорее всего, поехала бы домой, к своему отцу. Она вдруг испытала неловкость, подумав, что прошло так много времени с тех пор, как она в последний раз вспоминала о нем.
      Женевьева поднялась по лестнице и прошла по коридору в свою комнату. Войдя, она вдруг почувствовала, что Анн-Мари здесь, в комнате, словно темный дух, и вынуждена была выйти на балкон в холодную тишину вечера.
      Женевьева сидела в кресле-качалке, вспоминая сестру и то, что с ней произошло. Это люди из СС, ее палачи, уничтожили ее, такие же, как Макс Прим. Но это чепуха. Он совсем другой.
      Внизу послышались тихие шаги, она посмотрела вниз и увидела фигуру человека, выделявшуюся на фоне окна комнаты, из которой он только что вышел. Человек стоял совершенно тихо, и она вдруг поняла, что перестала раскачиваться в кресле и почти не дышит.
      Женевьева не знала, сколько следила за ним, невидимая в тени, но он был совершенно неподвижен. Между ними возникла тихая гармония, почти иллюзорная: ведь он не знал о ее присутствии. Он повернулся, свет из окна осветил его лицо, и он посмотрел вверх, на балкон.
      — Эй, там, — тихо произнесла Женевьева сверху. Прошла минута, прежде чем он ответил:
      — Вам не холодно? — спросил он.
      Где-то у внешней стены залаял сторожевой пес, нарушив тишину, ему тут же ответили другие. Прим подбежал к парапету и наклонился, лицо его напряженно застыло. Ужас прошел. Псы были вполне реальны. В нижнем саду слышался шум, голоса, вспыхивали фонари.
      Зажегся прожектор. Его луч двигался по земле, словно желтая змея, пока не высветил свору из пяти или шести эльзасских псов, преследовавших убегавшего человека. Они настигли его у нижнего фонтана. Он упал, и собаки бросились на него сверху. Мгновение спустя появились караульные, чтобы оттащить их.
      Женевьева похолодела от ужаса, видя, как несчастный обливается кровью. Прим что-то крикнул по-немецки, и тотчас молодой сержант подбежал через поляну, чтобы доложить о случившемся. Через несколько минут сержант вернулся к фонтану, и рычавших псов и пленника увели прочь.
      — Местный браконьер охотился на фазанов, — мягко сказал Прим. — Он совершил большую ошибку.
      Она тут же возненавидела его, отождествив в своем сознании с грубостью войны, жестокостью, которая калечила жизни простых людей, хотя сама была де Вуанкур: в прошлом веке они отрубили бы браконьеру правую руку.
      Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
      — Я думаю, мне лучше пойти спать. Доброй ночи, полковник Прим, — и она отступила в тень.
      Он стоял, все так же глядя на нее снизу вверх. Прошло несколько долгих минут, прежде чем он повернулся и ушел.

      "Гренадер" находился в углу мощенного булыжником двора дома на Чарльз-стрит. Крэйг вошел и оказался в типичном лондонском пабе — столы с мраморным верхом, огонь в камине за маленькой решеткой, бар красного дерева, батарея бутылок на фоне огромного зеркала. Народу было немного. Двое дежурных Гражданской обороны в форме играли в домино у огня. Четыре человека в рабочих спецовках сидели в углу, наслаждаясь пивом. Барменша, поблекшая блондинка среднего возраста в тесной атласной кофте, стреляла глазами, отрываясь от журнала, который читала за баром. Ее глаза оживились, когда она увидела мундир Крэйга.
      — Что я могу предложить вам, миленький?
      — Виски с водой, — ответил он.
      — Даже не знаю. Вы, янки, всегда хотите слишком многого. Вы слыхали об ограничении на спиртное? — Она улыбнулась: — Ну да ладно, капелька для вас найдется.
      — Я надеялся найти здесь своего друга, доктора Баума…
      — Это тот маленький иностранный доктор из приютного госпиталя вверх по дороге?
      — Совершенно верно.
      Она наливала виски за стойкой, пряча его от других посетителей.
      — Он сидит в уютном уголке, за той стеклянной дверью, приятель. Он там почти каждый вечер. Любит быть один.
      — Благодарю. — Крэйг заплатил и взял стакан. Она продолжила:
      — Он не просыхает все эти дни. Посмотрите, может, сможете уговорить его сбавить темп.
      — Значит, он один из ваших регулярных посетителей?
      — Да, пожалуй. С тех пор как руководит клиникой — вот уже три года.
      Здесь явно можно было кое-что выловить, Крэйг это понял. Он достал сигареты и протянул ей.
      — Но ведь доктор не все время так сильно пил, не так ли?
      — В том-то все и дело. Обычно он приходил каждый вечер, в одно и то же время, садился на стул в конце стойки, читал «Таймс», выпивал стаканчик портвейна и уходил.
      — Так что же произошло?
      — Ну, у него умерла дочь, вы разве не знали?
      — Но это же случилось давно. Еще до войны.
      — А вот и нет, красавчик. Здесь вы ошибаетесь. Это случилось примерно шесть месяцев назад. Я хорошо это помню. Он был ужасно расстроен. Пошел в уголок и лег головой на стойку, обхватив ее руками. Он ужасно плакал тогда. Я налила ему большой стакан виски и спросила, в чем дело. Он сказал, что только что получил плохие вести. Ему передали, что его дочь умерла.
      Крэйг ухитрился изобразить равнодушие:
      — Меня, очевидно, неверно информировали. Неважно. Я поговорю с ним сейчас. — Он допил виски. — Налейте мне еще и Бауму тоже.
      Он открыл дверь с витражным стеклом и очутился в длинной уютной комнате. Главная стойка бара проходила и в нее. В прежние времена это помещение предназначалось только для дам. Кожаные скамейки шли вдоль стены, в уголке был еще один камин с маленькой решеткой, около него сидел Баум со стаканом в руке. Он выглядел потрепанным и заброшенным, одежда висела на нем — так он исхудал. Глаза налились кровью, щеки заросли щетиной.
      — Привет, доктор, — сказал Крэйг.
      Баум удивленно поднял глаза. Его речь была невнятной, алкоголь явно уже подействовал:
      — Майор Осборн? Как вы себя чувствуете?
      — Прекрасно. — Крэйг сделал знак, и белокурая барменша подошла с новыми порциями для них.
      — А, Лили, это мне? Как хорошо, — пробормотал Баум.
      — Вы много пьете, доктор. — Она покачала головой и вернулась к главной стойке.
      — Джек Картер сказал мне, что позвонит вам, чтобы устроить мой визит в больницу, — небрежно бросил Крэйг. — Я обещал Женевьеве Треванс проведать ее сестру.
      Баум провел рукой по лицу, сдвинул брови и кивнул:
      — Да, капитан Картер звонил мне.
      — Как она?
      — Не очень хорошо, майор. — Он покачал головой и вздохнул. — Бедная Анн-Мари. — Он потянулся за своим стаканом портвейна. — А мисс Женевьева, вы слышали что-нибудь о ней?
      — Слышал о ней? — переспросил Крэйг.
      — Ну, оттуда. С другой стороны.
      — Так вы и об этом знаете?
      Баум скорчил хитрую мину, поднеся палец к носу:
      — Знаю, хоть и немного. Быстрый бот, ночной рейс. Она, эта девочка, должна быть хорошей актрисой.
      Крэйг постарался говорить естественным, свободным тоном:
      — Лили сказала мне, что ваша дочь умерла шесть месяцев назад.
      Баум кивнул, впадая в сентиментальное настроение, его глаза наполнились слезами.
      — Моя любимая Рэйчел. Ужасное горе.
      — Но… она ведь была в Австрии, как же вы узнали? — мягко спросил Крэйг. — Красный Крест?
      — Нет, — быстро ответил Баум. — Мне сообщили наши люди. Еврейское подполье. Слышали о нем? "Друзья Израиля".
      — Конечно, — ответил Крэйг. Баум внезапно забеспокоился:
      — А почему вы спрашиваете?
      — Просто я всегда считал, что ваша дочь умерла до войны, после того как вы сбежали в Англию.
      — Вы ошибаетесь. — Казалось, Баум внезапно протрезвел. Он вдруг встал. — Я должен идти. Мне нужно работать.
      — А как насчет Анн-Мари? Я бы хотел увидеть ее.
      — Может быть, потом, майор. Доброй ночи.
      Баум вышел. Крэйг последовал за ним. Лили заметила:
      — Он вылетел отсюда как ракета.
      — Да, похоже. Странно, правда?
      — Может, еще стаканчик, дружок?
      — Нет, спасибо. Все, что мне нужно, это долгая прогулка, чтобы прочистить мозги. Может, увидимся позже. — Он мило улыбнулся ей и вышел.
      Один из дежурных ГО подошел к стойке:
      — Две пинты, Лили. Слушай, ты видела ордена этого янки?
      — У него их полная грудь!
      — Слишком тяжелая ноша, — заметил он. — Я бы с ним не поменялся.
      Была половина девятого, когда Крэйг поднялся по ступенькам дома на Хастон-Плейс и позвонил в квартиру, расположенную в полуподвале.
      — Это Крэйг, Джек, — сказал он в переговорное устройство.
      Дверь открылась, он вошел, дойдя по коридору до ступенек, ведущих в подвал. Картер стоял внизу.
      — Как ты справился с ОСС?
      — Они держали меня большую часть дня.
      — Пошли. — Картер повернулся и пошел в свою квартиру, Крэйг последовал за ним. — Выпьешь? — спросил Картер.
      — Нет, спасибо. Я лучше покурю, если ты не возражаешь. — Он взял сигарету. — Спасибо, что позвонил Бауму насчет меня.
      — Значит, ты нашел его? — Картер налил себе виски.
      — Да, и имел с ним разговор. Не в больнице, а в местном пабе. Похоже, он заливает горе.
      — Я не знал об этом, — удивился Картер.
      — Все началось шесть месяцев назад, когда он получил известие от "Друзей Израиля", что его дочь убили немцы.
      — Да… этого достаточно, чтобы начать пить. — Картер говорил возбужденно.
      — Конечно, но только одна деталь не укладывается в схему, — заметил Крэйг. — Как я понял, Баум удрал из Австрии в последний момент, перед самым началом войны, уже после того, как нацисты убили его дочь. Мунро сам сказал мне это однажды вечером за стаканом виски в Холодной гавани. Я заинтересовался тем, что происходит в госпитале в Роуздене, когда сам был его пациентом, и теперь вот Анн-Мари.
      — И что дальше? — спокойно спросил Картер.
      — Мунро сказал мне, что Баум предложил свои услуги разведке. Он хотел отомстить. Они тщательно проверили его и решили, что он не годится для оперативной работы.
      — Это, скорее всего, правда, — заметил Картер.
      — Что правда, а что нет, Джек? Когда умерла его дочь: в тридцать девятом или шесть месяцев назад?
      — Видишь ли, Крэйг, ты многого не знаешь в этом деле…
      — Это легко проверить, — сказал Крэйг. — Выслушай меня. Что ты скажешь о такой схеме: нацисты захватили дочь Баума и предложили ему торг: если он хочет, чтобы она осталась в живых, он должен предложить свои услуги британской разведке, продолжая одновременно работать на них, в противном случае…
      — Ты прочел слишком много шпионских романов, — засмеялся Картер.
      — А потом что-то у них срывается. Дочь умирает в лагере. Хозяева Баума молчат об этом, но еврейское подполье сообщает ему. Баум — порядочный человек, он и прежде работал на них ради спасения своей дочери, а теперь действительно хочет мстить.
      — Ну и что же он, по-твоему, сделал?
      — Пошел к Дугалу Мунро и все ему рассказал. Вопрос о наказании не стоит. Он слишком ценен как двойной агент. — Картер ничего не ответил, и Крэйг потряс головой: — Но есть еще что-то. Анн-Мари и Женевьева. Здесь все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Я прав, Джек?
      Картер вздохнул, подошел к двери и открыл ее.
      — Дорогой мой Крэйг, ты переутомился. Ты слишком много работал последнее время. Топай-ка в квартиру в подвале. Хорошенько выспись. Утром тебе все покажется не таким мрачным.
      — Ты хороший человек, Джек, порядочный человек. Такой же, как Баум. — Крэйг скрипнул зубами. — Но вот тот, наверху, беспокоит меня. Он действительно верит, что цель оправдывает средства.
      — А ты разве не веришь? — спросил Картер.
      — Конечно, нет, а иначе мы ничем не отличаемся от тех, против кого деремся. Доброй ночи, Джек.
      Крэйг пошел вниз, а Картер моментально поднял трубку внутреннего телефона, висевшего у двери и позвонил на квартиру Мунро.
      — Бригадир, мне нужно срочно видеть вас. Крэйг Осборн кое-что узнал. В отношении Баума. Хорошо. Я поднимусь.
      Дверь была слегка приоткрыта. Стоя в тени коридора, Крэйг слышал весь разговор. Когда Картер пошел наверх, американец пробрался к парадной двери и тихо вышел.
      Чуть позже десяти, когда Крэйг добрался до больницы в Хэмпстеде, шел сильный дождь. Он на какое-то время притаился на другой стороне улицы под ветвями платанов, наблюдая за воротами. Пытаться пройти здесь было бесполезно. Скорее всего, напуганный Баум отдал распоряжение, чтобы его не впускали.
      Он попытался пройти со стороны переулка, куда выходили мощеные дворики коттеджей с террасами. В конце переулка Крэйг увидел двухэтажное здание, которое выглядело как мастерская. На одной его стене была прикреплена металлическая лестница. Он быстро поднялся наверх: стена больницы оказалась в трех футах от него. Оказалось элементарно просто перелезть через ограду, перешагнуть на стену и спрыгнуть в сад.
      Он осторожно крался к зданию больницы, стараясь держаться подальше от парадной двери. Наверху в некоторых комнатах горел свет, нижний же этаж был совершенно темным, но, когда он двинулся в обход здания, в окне одной из комнат, выходящих на террасу, мелькнул свет.
      Он поднялся по ступенькам на террасу и заглянул в щель между занавесками. Это был заставленный книгами кабинет. У стола, обхватив голову руками, сидел Баум, напротив него стояли бутылка виски и стакан. Крэйг осторожно нажал на ручку сводчатой двери, но она оказалась запертой. Задумавшись на мгновение, он решил постучать. Баум удивленно спросил:
      — Кто это?
      Стараясь скрыть свой американский акцент, Крэйг произнес:
      — Доктор Баум, это я, привратный сторож, — и отступил назад, в темноту коридора.
      Минуту спустя дверь распахнулась, и Баум выглянул в коридор.
      — Джонсон, это вы?
      Крэйг мгновенно обхватил его за шею рукой и втолкнул назад в комнату. Баум испуганно смотрел на Крэйга, пока тот тащил его через кабинет к столу.
      — Вы с ума сошли! — в негодовании заорал Баум, когда Крэйг отпустил его. — В чем дело?
      — Со мной все в порядке. — Крэйг сел на край стола и достал сигарету. — А вот здесь произошли некоторые странные события, и теперь самое время вам ответить на несколько моих вопросов.
      — Мне нечего вам сказать. — Голос Баума дрожал. — Вы сумасшедший! Если бригадир узнает, вас немедленно уволят.
      — Вот и прекрасно, — сказал Крэйг. — Я смогу заняться более честными делами. — Он поднял левую руку. — Видите, как скрючены мои пальцы? Это сделало гестапо в Париже. Они ломали мне один палец за другим, потом выдергивали ногти щипцами. Еще они пытали меня водой — вас погружают в ванну, вы почти захлебываетесь, а потом вас возвращают к жизни и начинают все снова. Они били меня ногами в промежность так долго, что у меня образовался разрыв длиной в девять дюймов.
      — Бог мой! — прошептал Баум.
      — К сожалению, Бог в это время был, должно быть, занят чем-то другим. Я эксперт, Баум. Я побывал там. Я перестал мучиться выбором средств уже давно. — Крэйг схватил Баума за щеку и больно ущипнул. — Женевьева Треванс для меня бесконечно важнее вас, это так просто. Я сделаю все, чтобы заставить вас говорить, поэтому почему бы вам самому не ответить на вопросы по-хорошему?
      Баум впал в состояние крайнего ужаса.
      — Да, — пробормотал он. — Все, что угодно.
      — Вы не убегали от фашистов. Они держали в плену вашу дочь и приказали вам попросить политического убежища, сказав, что немцы убили Рэйчел, и предложить свои услуги британской разведке.
      — Да, — кивнул Баум. — Это правда.
      — Как вы выходили на связь?
      — У меня был связной в испанском посольстве. Он отсылал сообщения дипломатической почтой. Результаты бомбардировок, передвижение войск. В общем, информация подобного рода. Для экстренных случаев был другой агент, женщина, она живет в Ромни-Марш. У нее есть рация.
      — И все? Вы отделывались этими данными, пока еврейское подполье не сообщило вам шесть месяцев назад, что ваша дочь на самом деле мертва?
      — Да, верно. — Баум вытер с лица пот.
      — Так что вы по собственной инициативе пошли к Мунро и все ему выложили?
      — Да. Он приказал мне продолжать, как если бы ничего не произошло. Они даже не тронули Женщину в Ромни-Марш.
      — Как ее зовут?
      — Фицджеральд. Рут Фицджеральд. Она вдова. Была замужем за доктором, ирландцем, выходцем из Южной Африки. Она ненавидит англичан.
      Крэйг встал и прошел к другому концу стола.
      — А Анн-Мари Треванс? Что случилось с ней? — Баум затравленно озирался, а Крэйг взял со стола древнего вида линейку красного дерева и показал ему. — Для начала пальцы вашей правой руки, Баум. По одному. Это очень неудобно.
      — Ради Бога, это не моя вина! Я просто сделал ей инъекцию. Я делал то, что Мунро мне приказывал!
      Крэйг внезапно стал очень спокойным.
      — И что это была за инъекция?
      — Что-то вроде "наркотика правды". Это был новый прием, который они решили применять к каждому агенту, вернувшемуся с задания. Отлично, когда срабатывает.
      — А с ней не сработало? — мрачно спросил Крэйг. Баум перешел на шепот.
      — Неожиданный побочный эффект. Необратимые нарушения функций мозга. Единственное, что хорошо, так это то, что она может умереть в любой момент.
      — Есть еще что-нибудь?
      — Да, — выдавил из себя Баум с диким видом. — Мне было приказано сообщить немцам легенду мисс Треванс.
      Крэйг уставился на него:
      — Мунро приказал вам сделать это?
      — Да, я послал записку этой Фицджеральд в Ромни-Марш три дня назад, чтобы она передала по рации все о Женевьеве. — Дверь за спиной Крэйга тихо приоткрылась, но Баум этого не заметил. — Он хочет, чтобы ее взяли, майор. Я не знаю зачем, но он хочет, чтобы они ее взяли!
      — О, дорогой мой, какой у вас длинный язык, — сказал Дугал Мунро.
      Крэйг повернулся и увидел бригадира. Он стоял, сунув руки в карманы старого кавалерийского плаща. Джек Картер стоял рядом, опираясь на трость и держа в другой руке браунинг.
      — Ты ублюдок, — сказал Крэйг.
      — Иногда требуется жертвенный баран, мой милый мальчик. Таковы уж превратности судьбы, и на этот раз роль жертвы досталась Женевьеве Треванс.
      — Но зачем? — спросил Крэйг. — Совещание по Атлантическому валу… Роммель… Все это было враньем?
      — Вовсе нет, но не думаете же вы, что у любителя вроде нашей Женевьевы был хоть какой-то реальный шанс добыть такую информацию? Нет, Крэйг. Владыка явится скоро. День «Д» и дезинформация — вот смысл игры. Важно, чтобы немцы поверили, что мы будем наступать там, где мы не будем наступать. Паттон командует несуществующей армией в Восточной Англии, чьей задачей якобы является наступление в районе Па-де-Кале. Другие мелкие детали усилят иллюзию.
      — Что потом? — спросил Крэйг.
      — Меня посетила одна весьма ценная идея, и я послал за Анн-Мари. Когда ее заменила Женевьева, мы продолжали придерживаться того же плана. Я позволил ей — «случайно» — увидеть на моем столе в Холодной гавани карту. Это была карта района Па-де-Кале, на ней была надпись "Предварительные цели — день «Д». Остроумие этого приема состоит в том, что девушка не представляет себе важности информации. Она будет выглядеть тем более подлинной, когда боши извлекут ее из Женевьевы, а они обязательно это сделают. Пока с ней все будет в порядке, Прим не станет сразу предпринимать решительных шагов. Он захочет посмотреть, что она сумеет сделать. Я поступил бы так же. Ну а потом ей будет некуда бежать.
      — Вы собирались проделать то же самое с Анн-Мари? — спросил Крэйг. — Вы бы продали и ее?
      На него было страшно смотреть. Он сделал шаг к Мунро, но Картер поднял оружие:
      — Стой на месте, Крэйг.
      — Вы сделали бы все, не так ли? — бросил Крэйг Мунро. — У вас с гестапо много общих методов!
      — Идет война. Иногда необходимы жертвы. На прошлой неделе вы убили генерала Дитриха. Осуществляя операцию, вы знали, что это будет стоить жизни многим невинным людям, но все-таки довели дело до конца. Давайте посчитаем потери. Двадцать расстрелянных заложников.
      — Чтобы спасти еще больше жизней, — возразил Крэйг.
      — Именно, дорогой мой, так о чем же мы спорим? Крэйг продолжал стоять со стиснутыми кулаками, и Мунро вздохнул:
      — Посадите его в камеру, Джек. Крепко заприте и скажите Артуру, чтобы стерег его как пес. Мы поговорим утром. — Он повернулся и вышел.
      — Как тебе теперь работать на него, Джек? — спросил Крэйг.
      На лице Картера отразилась досада.
      — Пошли, старик, не устраивай сцен.
      Крэйг пошел по черной лестнице в подвал. Было очень тихо, ни звука не доносилось из камеры Анн-Мари, глухой Артур в своем белом халате, как и прежде, сидел на своем стуле, читая книгу, будто ничего не произошло за это время.
      Картер держался на безопасном расстоянии от Крэйга, когда они остановились у дверей камеры.
      — Туда, приятель.
      Крэйг повиновался. Артур поднялся и подошел к ним. Картер говорил ему прямо в лицо, чтобы он мог читать по губам:
      — Следите за майором, Артур. Бригадир и я вернемся утром. Будьте осторожны. Он опасный человек.
      Артур, крепкий, как кирпичная стена, расправил плечи. Когда он говорил, голос его был похож на механический.
      — Разве мы все не опасны? — спросил он и повернул ключ в двери.
      Крэйг посмотрел на Картера сквозь прутья:
      — Спи спокойно, если сможешь, Джек.
      — Я изо всех сил постараюсь, старик. — Он повернулся, чтобы уйти.
      Крэйг бросил ему вслед:
      — Еще один вопрос, Джек.
      — Да?
      — Рене Дизар? Как он поверил?
      — Мы сказали, что у Анн-Мари помутился рассудок, что она сломалась. История с изнасилованием была необходима, чтобы дать Женевьеве правильную мотивацию. Бригадир убедил Дизара, что он должен придерживаться этой версии, что это жизненно важно.
      — Значит, даже старый друг предал ее.
      — Доброй ночи, Крэйг.
      Шаги Картера затихли, и Крэйг начал обследовать свою тюрьму. В камере стояла металлическая походная кровать с матрацем и ничего больше. Никакого окна, ни ведра, ни простыней. Дверь была очень крепкой. Он подошел к кровати и сел, пружины жалобно заскрипели. Он поднял матрац и увидел, что плотно скрученные пружины проржавели от старости. Это навело его на одну мысль. Он достал из кармана плаща маленький перочинный нож и принялся за работу.
      Было около шести утра, когда Анн-Мари начала кричать. Крэйг, лежавший на кровати в ожидании, когда Артур придет проверить камеру (он так и не пришел), встал и подошел к двери, держа свисавшую из его руки тяжелую петлю, сделанную из кроватной пружины. Выглянув из камеры через прутья решетки, он увидел только стул Артура. Он был пуст. Ужасающие вопли продолжались. Прошло около пяти минут, и он услышал звук приближающихся шагов. Крэйг посмотрел в другую сторону и увидел Артура, идущего к нему с эмалированной кружкой в руке. Крэйг просунул наружу свободную руку. Служитель остановился, повернулся и посмотрел на него.
      — Мне нужно в туалет, — сказал Крэйг. — Я не выходил всю ночь.
      Артур ничего не ответил, просто побрел дальше. Сердце Крэйга упало, но несколько минут спустя Артур появился снова, держа в одной руке ключ, а в другой — старый армейский револьвер системы Уэбли.
      — Хорошо. Выходите и смотрите у меня, — сказал он своим странным голосом. — Одно неверное движение — и я сломаю вам правую руку.
      — Я не такой дурак, — ответил ему Крэйг.
      Затем они направились в коридор, но лишь только сделали первый шаг, повернув за дверь камеры, как пружинная петля обвилась вокруг руки надзирателя, державшей револьвер. Артур закричал, выронив оружие, а пружинная петля изогнулась, обвившись сбоку вокруг его головы. Крэйг схватил его за правое запястье, заломил руку за спину и, подняв ее вверх, втолкнул в камеру головой вперед. Потом захлопнул дверь и повернул ключ в замке. Артур стал орать, но жуткий визг Анн-Мари заглушил его голос. Крэйг закрыл обшитую дверь в конце коридора, оставив все звуки у себя за спиной, и поднялся вверх по ступенькам.
      Теперь нужно было быстро решить, что предпринять дальше. В доме было очень тихо. Крэйг постоял в прихожей, прислушиваясь, скользнул в кабинет Баума и осторожно прикрыл дверь. Потом сел за стол, взял телефон и попросил оператора соединить его с номером в Гранчестер-Эбби. Трубку долго не снимали, но наконец ему ответил сонный голос Джулии.
      — Это Крэйг. Сожалею, что поднял вас с постели, но дело срочное.
      — А что случилось? — спросила она, с трудом просыпаясь.
      — Вы были правы в своих подозрениях, но даже в самых диких снах не увидели бы насколько. Слушайте внимательно… Когда он закончил, она спросила:
      — Что же теперь делать?
      — Расскажите все Мартину Хейру. Передайте ему, что мне нужен срочный рейс во Францию. Думаю, он не откажет, когда узнает факты. Я буду у вас так быстро, как только смогу.
      — А как же вы доберетесь до нас? Прилетите?
      — Это идея. До скорого. — Он положил трубку, достал бумажник, извлек из него свою карточку служащего ИСО и улыбнулся. Всегда лучше действовать решительно. Терять ему все равно нечего. Он выбрался через арочную дверь, проскользнул через кустарник к стене, подтянулся вверх и перелез на металлическую площадку. Через минуту он миновал мощеный участок дороги и повернул на шоссе. Ему повезло. Когда он дошел до следующего угла, шофер такси, начинающий свой рабочий день, заметил его и подъехал к тротуару.
      — Куда поедем? — улыбнулся он. — Наверное, хорошо повеселились ночью? Везет этим янки!
      — На Бейкер-стрит, — сказал Крэйг, садясь в машину.
      Крэйг хотел попытаться использовать то обстоятельство, что его разногласия с Мунро носят пока частный характер. Он отпустил такси, поднялся по ступенькам к входу в здание ИСО на Бейкер-стрит, показал пропуск и прошел через проходную, охраняемую сотрудниками безопасности. Здание уже было заполнено сотрудниками, да оно никогда и не пустовало, как Виндмилл-Театр. Крэйг поднялся по запасному ходу, прыгая через ступеньку, и вошел в отдел транспорта. Ему все еще везло. Офицером, дежурившим этой ночью до восьми утра, был отставной майор артиллерии по фамилии Уоллейс, которого снова призвали на службу на время войны. Крэйг знал его с первых дней своей работы в ИСО.
      — Хелло, Осборн, — удивился Уоллейс. — Что так рано?
      — Дела, дела. Мунро хочет срочно попасть в Холодную гавань. Я встречусь с ним в Кройдоне. Дайте мне обычные полномочия для Королевских воздушных сил, потом позвоните в Кройдон, чтобы они ждали нас. Нам будет нужен "лизандр".
      — Мы опять хотим выиграть войну в спешке, верно? — Уоллейс открыл папку, достал нужный бланк и заполнил его.
      — Если честно, то я думаю, что ему просто хочется порыбачить. — Крэйг спокойно уселся на край стола. — Знаете что, лучше дайте мне разрешение на машину из вашего гаража.
      — Да ради Бога. — Уоллейс протянул ему документы.
      — Великолепно, — сказал Крэйг. — Тогда я пошел. Вы позвоните в Кройдон?
      — Конечно, — спокойно ответил Уоллейс, потянувшись за телефоном, и Крэйг вышел из комнаты.
      В Кройдоне не переставая шел дождь, но видимость была хорошей, когда джип Крэйга миновал пропускной пункт в главных воротах. Они подъехали к обычному месту отправления, где их уже ждал готовый к отлету «лизандр», двое механиков стояли возле самолета. Крэйг отпустил машину и вошел в металлическую сводчатую будку, где нашел Гранта в летной форме, наслаждавшегося чаем в компании младшего офицера.
      — Привет, старина, — сказал Грант, — а я ведь собирался взять сегодня выходной! Где бригадир?
      — Планы изменились, — ответил Крэйг. — Он собирается прибыть позже. Вот разрешение на полет. — Он передал бумагу младшему офицеру, чтобы тот проверил.
      — Прекрасно. Все в порядке, все на месте.
      — Олл райт, старина, двинулись, — сказал Грант. Они вышли из помещения и побежали под дождем к "лизандру".
      Было девять тридцать, но Артур не пришел завтракать на кухню, и Баум спустился вниз посмотреть, в чем дело. Он впал в панику и заперся в своем кабинете, потея от страха. В десять часов он наконец собрался с духом и позвонил на Хастон-Плейс.
      Мунро работал с бумагами почти всю ночь и только собирался завтракать, когда вошел Картер. Капитан стоял у окна с чашкой чаю в руке.
      — Что вы собираетесь делать с Крэйгом Осборном, сэр?
      — Если этот молодой дурак не поймет смысла происходящего, я надолго засажу его в камеру, — спокойно ответил Мунро, намазывая маслом тост. — Вам это не по душе, Джек, не так ли?
      — Это грязное дело, сэр.
      Зазвонил телефон.
      — Поднимите трубку, — сказал бригадир.
      Картер взял трубку, послушал, потом прижал ее к груди со слабой улыбкой на лице:
      — Баум, сэр. Кажется, Крэйг оказался слишком сильным противником для Артура. Он сбежал.
      — Боже правый, этот мальчик изобретательнее Гудини.
      — Что будем делать, сэр? Мунро швырнул салфетку на стол:
      — Скажите Бауму, что я сам займусь этим делом. — Картер передал приказание, и Мунро поднялся из-за стола. — Одно ясно. Мы не можем допустить скандала. Ни в коем случае.
      — Конечно, сэр.
      — Приготовьте машину, Джек. Я переоденусь, и мы отправимся на Бейкер-стрит.
      В буфете на Бейкер-стрит прекрасно кормили. Уоллейс все еще был в здании и как раз спускался вниз, когда появились Мунро и Картер.
      — Доброе утро, сэр, — сказал он. — Планы изменились?
      — О чем это вы? — рявкнул Мунро. И Уоллейс рассказал ему все.
      Джо Едж стоял у ангара в Холодной гавани и наблюдал, как «лизандр» поднялся и стал таять в тумане, набегавшем с моря, когда Грант полетел обратно в Кройдон. В маленькой стеклянной каморке в ангаре зазвонил телефон. Едж крикнул механикам:
      — Я отвечу! — Он вошел внутрь и взял трубку: — Да?
      — Это вы, Едж? Говорит Мунро.
      — Да, бригадир.
      — Осборн появился?
      — Да, сэр, приземлился полчаса назад. Грант только что поднялся в воздух, сейчас он на пути в Кройдон.
      — А где Осборн?
      Едж почувствовал неладное и быстро ответил:
      — Его встретил Хейр на одном из джипов. С ним была Джулия. Они пошли в паб.
      — Теперь слушайте внимательно, Едж, — сказал Мунро. — Думаю, что у Осборна могла возникнуть дикая идея уговорить Хейра сделать рейс во Францию без разрешения. Вы должны этому помешать.
      — Но как, сэр?
      — Господи, любым способом. Действуйте самостоятельно. Мы прибудем к вам, как только Грант появится здесь и заправит самолет. — Он дал отбой.
      Едж положил трубку, на его лице была неприятная улыбка. Потом открыл шкафчик и достал оттуда свой форменный пояс Люфтваффе с кобурой, в которой был вальтер. Быстро вышел, сел в джип и проехал через поселок, остановив машину ярдах в пятидесяти от паба. Он миновал задний дворик и заглянул в окно кухни. Там никого не было. Едж тихо открыл дверь и вошел.
      Экипаж "Лили Марлен" стоял у стойки, слушая Хейра.
      — Вы слышали факты. Все, что вам нужно знать. Мисс Треванс оказалась в ужасном положении, и все это из-за Мунро. Теперь мы с майором собираемся кое-что предпринять, но у нас нет разрешения. Если кто-нибудь считает, что он не может идти с нами, пусть скажет об этом сейчас. Я не могу вам приказывать.
      — Ради Бога, шеф, на что мы тратим время? — вмешался Шмидт. — Нам же надо еще подготовиться.
      — Он прав, герр капитан, — солидно заметил Лангсдорф. — Если мы выйдем в полдень, то будем у Гросне около шести, если вы захотите снова воспользоваться тем причалом.
      Крэйг и Джулия сидели за стойкой, наблюдая. Едж на кухне мог слышать все достаточно ясно.
      — Дневной рейс, — сказал Хейр, — это всегда опасно.
      — Мы уже делали это, — напомнил ему Лангсдорф.
      — Для бравых парней из Кригсмарин нет ничего невозможного, — ухмыльнулся Шмидт.
      Хейр повернулся к Крэйгу:
      — Тогда действуйте.
      — Я отвезу Джулию в дом, — сказал Крэйг. — Мне нужно кое-что из одежды, и потом, она может устроить передачу сообщения для Большого Пьера.
      Едж выбежал через заднюю дверь и помчался к своему джипу. Он уселся за руль и успел уехать, прежде чем экипаж вышел из "Висельника".
      Когда Крэйг и Джулия сели в машину, Хейр криво улыбнулся:
      — Моей карьере конец.
      — Какой карьере? — спросил Крэйг с усмешкой и тронулся с места.
      В костюмерной Джулии Крэйг выбрал черный мундир штандартенфюрера СС бригады Шарлеманя. Вошла Джулия.
      — Вот удостоверение СС, которое вы просили. Я сделала его на имя Анри Леграна. Просто на счастье.
      Крэйг сложил мундир.
      — Я всегда предпочитаю черный, когда дело пахнет жареным, — сказал он. — Это вызывает у всех божественный страх.
      — Что мне сказать Большому Пьеру?
      — Он должен быть у причала в Гросне около шести и обеспечить меня военным транспортом соответствующего вида. «Кюбельвагеном» — чем-нибудь в этом духе.
      — Хорошо. Я все передам. Крэйг улыбнулся ей:
      — Вы понимаете, что Мунро прикажет расстрелять вас или что-нибудь в этом роде, когда доберется сюда?
      — Черт с ним, с этим Мунро.
      Дверь скрипнула. На пороге стоял Едж с вальтером в руке:
      — Ты никуда не пойдешь, сынок. Только что мне звонил бригадир Мунро и приказал задержать тебя.
      — Разве? — притворно удивился Крэйг и швырнул мундир СС на руку Еджа, накрыв вальтер. Потом захватил кисть его руки, ударил о стену, так что тот выронил оружие, одновременно обрушив мощнейший боковой удар на его челюсть. Пилот упал. Крэйг схватил его за воротник и подтащил к тяжелому кухонному столу. — Дайте мне пару наручников, Джулия. — Она исполнила его просьбу. Он сковал Еджа, обмотав цепь вокруг ножки стола. — Оставьте его здесь до приезда Мунро и Джека Картера.
      Она привстала и поцеловала его.
      — Берегите себя, Крэйг.
      — Так я всегда и поступаю!
      Он вышел, хлопнула дверь, и через минуту Джулия услышала урчание джипа. Она вздохнула, оставила Еджа лежать под столом и пошла в комнату радиосвязи.
      Через полчаса Джулия вышла в сад, откуда был виден весь поселок. С моря, клубясь, надвигался туман. Рейс обещал быть очень трудным. Она смотрела, как "Лили Марлен" выходит из гавани. На флагштоке трепетал алый с черным вымпел Кригсмарин. Катер медленно исчезал в тумане, словно привидение.

      В тот момент, когда "Лили Марлен" покидала Холодную гавань, фельдмаршал Эрвин Роммель прибыл в замок Вуанкур. Женевьева ждала наверху парадной лестницы, чтобы приветствовать его вместе с тетушкой, Максом Примом, Земке и сотрудниками его штаба.
      Эскорт был на удивление небольшим, особенно если учесть ранг визитера. Три машины и четверо военных полицейских на мотоциклах. Роммель сидел в открытом «мерседесе» — небольшого роста, плотный, в длинном кожаном плаще, с небрежно завязанным на шее белым шарфом. Свои знаменитые защитные очки он по-пижонски сдвинул на тулью фуражки. Женевьева видела, как он обменялся рукопожатиями с генералом Земке и бригадиром СС Зайльхаймером, потом Земке представил ему тетушку. Через минуту настала очередь Женевьевы.
      Его французский был великолепен:
      — К вашим услугам, мадемуазель. — Он посмотрел ей прямо в глаза, словно оценивая, и Женевьева ощутила силу, огромную мощь. Роммель склонил голову и поднес ее руку к своим губам.
      Они прошли в прихожую. Гортензия обратилась к Земке:
      — Мы теперь оставим вас, генерал. Я не сомневаюсь, вам нужно многое обсудить. Маршал, надеюсь, мы увидимся с вами сегодня вечером?
      — Буду ждать с нетерпением, графиня. — Роммель вежливо отдал ей честь.
      Когда они поднимались по лестнице, Женевьева заметила:
      — В 1942 году жителей Великобритании попросили назвать самого выдающегося генерала — из действующих. Большинство из них выбрали нашего приятеля.
      — Теперь ты знаешь почему, — сказала Гортензия. — Я хочу поговорить с тобой, но не здесь. В старом летнем домике через пятнадцать минут. — И она ушла в свою комнату.
      Когда Женевьева вошла в спальню, Мариза заканчивала застилать постель.
      — Я пойду прогуляюсь, — сказала Женевьева. — Найди мне что-нибудь теплое. На улице прохладно.
      Мариза подошла к шкафу и достала охотничий жакет с меховым воротником.
      — Это подойдет, ма-амзель?
      — Думаю, да.
      Девушка казалась очень бледной, ее глаза ввалились.
      — Ты неважно выглядишь, — сказала Женевьева. — С тобой все в порядке?
      — О, ма-амзель, я так боюсь!
      — Я тоже, — сказала ей Женевьева, — но буду делать то, что нужно, и ты тоже. — Она крепко взяла ее за плечи и с минуту смотрела в глаза.
      Мариза устало кивнула:
      — Да, ма-амзель.
      — Хорошо, — бросила Женевьева. — Можешь приготовить мне белое вечернее платье. Сегодня вечером я надену его. — И, оставив встревоженную Маризу, она вышла.
      В саду приятно ощущалось дыхание весны в воздухе, под деревьями зеленела трава, проникающее сквозь листву солнце оставляло на ней странные блики, окрашивая листья золотом. Нежданная минута покоя. Она прошла под аркой в серой каменной стене и увидела Гортензию, сидящую на краю фонтана перед белым летним домиком. На его стенах рос зеленый мох, несколько окон было разбито.
      — Я всегда была счастлива здесь, — сказала Женевьева. — Когда мы были совсем маленькими, вы поили нас чаем в летнем домике.
      — Все проходит.
      — Я знаю. Это очень грустно.
      — Дай мне сигарету, — попросила Гортензия. — Я предпочитаю увядание. Например, мох. Темно-зеленое на белом. Это создает атмосферу, какой здесь раньше не было. Ощущение потери.
      — Философия старости?
      В глазах тетушки появилось выражение удовольствия.
      — Останови меня, если я опять вдруг размякну. Один из дежурных охранников прошел мимо них. С его плеча свисал автомат, эльзасский сторожевой пес натягивал стальную цепь, мягко ступая рядом.
      — Ты слышала, что случилось прошлой ночью?
      — Я все видела.
      — Дела обстоят плохо. Филипп Гамлен из деревни. Он браконьерствовал в имении многие годы. Я попросила Земке не быть с ним очень жестоким, но он хочет на его примере научить остальных.
      — Что они с ним сделают?
      — Полагаю, отправят в какой-нибудь концлагерь. — Она передернула плечами. — Жизнь с каждым днем становится все неприятнее. Молю Бога, чтобы союзники наконец решились на высадку десанта, которую так давно обещали нам. Так что насчет сегодняшнего вечера? Ты точно знаешь, что будешь делать?
      — Думаю, да.
      — "Думаю" не годится, дорогая моя, ты должна знать наверняка. — Гортензия прикрыла ладонью глаза и посмотрела на фасад дома и на Розовую комнату. — Сколько от твоего балкона до террасы? Футов двадцать? Ты уверена, что сможешь одолеть их?
      — Я этим занимаюсь с десятилетнего возраста, — успокоила ее Женевьева, — даже в темноте. Кирпичная кладка за колонной сложена в виде ступенек.
      — Очень хорошо. Бал начнется около семи. Они не хотят начинать слишком поздно, потому что Роммель возвращается ночью в Париж на машине. Я спущусь вниз за несколько минут до восьми. Ты не должна слишком задерживаться.
      — Мариза договорилась встретиться с Эрихом в летнем домике в восемь.
      — Каковы бы ни были ее чары, не думаю, что она сумеет удержать его больше двадцати минут, — заметила Гортензия. — Шанталь будет ждать тебя в твоей комнате, чтобы оказать любую помощь, если потребуется.
      — По нашему плану я должна попасть в библиотеку, сфотографировать документы — и потратить на все это не больше десяти минут, — сказала Женевьева. — Потом спуститься в зал — примерно в восемь двадцать, сейф будет закрыт, все документы целы, и никто ничего не узнает.
      — Кроме нас, — заметила Гортензия с холодной улыбкой. — И это, радость моя, в высшей степени приятно.
      Было около шести, уже опускались сумерки, когда "Лили Марлен", круто свернув, подошла к пустынному причалу у Гросне. Несмотря на легкую дымку, море было спокойным, и вымпел Кригсмарин безвольно свисал с флагштока. Лангсдорф стоял у руля, а Хейр осматривал берег в бинокль.
      — Да вот они, — усмехнулся он. — Для вас приготовлен цыпленок. Он привел две машины. Что-то вроде «кюбельвагена» и седан, а они все в мундирах. — Он передал бинокль Крэйгу, и тот навел его на причал. Трое людей в немецких армейских мундирах стояли у «кюбельвагена». Большой Пьер курил, облокотясь о машину.
      — Этот бродяга в своем репертуаре, — заметил Крэйг. — Я лучше спущусь вниз и надену мундир.
      Он вышел из рулевой рубки, и Хейр бросил Лангсдорфу:
      — Малый вперед. — Потом, не торопясь, спустился на палубу, где экипаж занял боевые посты около пулеметов, и спустился еще ниже. Когда он вошел в крохотную каюту, Крэйг уже застегивал форменный плащ офицера СС. — Как вам вообще все это нравится? — спросил Хейр, закуривая сигарету.
      — Во всех книжках, которые я читал подростком, герой всегда возвращался за своей девушкой. Это в какой-то мере запрограммировало мое мышление. У меня просто нет выбора. — Теперь он был совершенно готов: у пояса вальтер, серебряная пряжка блестит. Он надел фуражку: — Ну как, идет мне?
      — Никто не усомнится — ни военный полисмен, ни часовой у ворот, — когда вы в этом мундире! — ответил Хейр и первым вышел из каюты.
      Когда они причалили к нижнему пирсу, Большой Пьер спустился по трапу вниз, чтобы встретить их. Он улыбнулся:
      — Бог мой, все это напоминает мне костюмированные вечера в Оксфорде. Осборн, вы выглядите весьма эффектно.
      — Хочу, чтобы вы знали одно, — сказал Крэйг. — Эта операция носит частный характер. Мы прибыли за девушкой по собственной инициативе.
      — Успокойтесь, приятель. Джулия Легран ввела меня в курс дела. Откровенно говоря, мои парни не очень горели желанием впутываться в это дело. Жизнь молодой женщины, даже если она британский агент, для них не много значит. Они привыкли к страшным потерям, в том числе среди своих близких. Но я сумел убедить их. Я достал вам вполне приличный «мерседес» и «кюбельваген», трое моих парней в мундирах будут сопровождать вас. Внешне все прекрасно. Они сбросят с себя все это, как только вы доберетесь до замка.
      — Вы будете где-то поблизости?
      — Конечно, в лесу, кое с кем из моих ребят. А катер будет ждать?
      Хейр повернулся к Лангсдорфу:
      — Я думаю, вам нужно кое-что починить в моторе? Лангсдорф кивнул.
      — В любом случае скоро стемнеет, герр капитан.
      — Бог знает, когда мы вернемся… — сказал Крэйг.
      — Мы будем здесь, — улыбнулся Хейр.
      Экипаж застыл на палубе в ожидании. Крэйг торжественно отдал им честь.
      — Парни, — сказал он по-английски, — для меня было честью служить с вами.
      Моряки молча слушали его. Только Шмидт ответил:
      — Удачи вам, шеф. Обставьте всех этих ублюдков! Они поднялись по трапу на причал и подошли к машинам. Большой Пьер обратился к своим людям:
      — Висельники, берегите его. Если прозеваете, лучше назад не возвращайтесь.
      Они ухмыльнулись в ответ и полезли в «кюбельваген». Крэйг скользнул за руль «мерседеса». Большой Пьер повернулся к нему:
      — Поезжайте. Будьте осторожны. Между прочим, у них сегодня бал. Звучит занятно. Я бы присоединился к вам, но у меня нет с собой смокинга!
      "Кюбельваген" тронулся, Крэйг включил зажигание и двинулся следом. Фигура Пьера отдалялась от них и наконец совсем исчезла, когда машина стала подниматься на холм.
      Платье было действительно красивым. Сшитое из шелковистого белого джерси, оно ласкало кожу. Мариза помогла Женевьеве одеться и накрыла ее плечи полотенцем, чтобы та могла закончить макияж.
      — Ты не видела сегодня Рене? — спросила рассеянно Женевьева.
      — Нет, ма-амзель. Он не был в столовой для прислуги во время ужина. Послать кого-нибудь поискать его?
      — Нет, это неважно. Тебе нужно многое продумать. Ты знаешь, что должна делать? Ты уверена?
      — Встретиться с Эрихом в летнем домике и задержать его как можно дольше.
      — То есть, по крайней мере, на двадцать минут, — сказала Женевьева. — Если меньше, то это плохо. — Она похлопала девушку по щеке: — Не надо бояться, Мариза. Мы хотим просто пошутить над генералом, вот и все.
      Женевьева видела, что девушка не поверила ей, но это не имело значения. Она взяла вечернюю сумочку, ободряюще улыбнулась и вышла.
      Бал был устроен в Большой галерее, они постарались, готовя его. Когда Женевьева вошла, ей показалось, что все гости уже в зале. Люстры сверкали, вокруг были цветы, а небольшой оркестр играл вальс Штрауса. Роммель еще не появлялся, но генерал Земке стоял с Зайльхаймером и его женой. Когда он увидел Женевьеву, то извинился и пошел через зал ей навстречу. Танцующие расступались перед ним.
      — А ваша тетя? — спросил он с тревогой. — Она спустится? Ничего не случилось?
      — Нет, насколько я знаю. А где маршал?
      — Он был здесь минуту назад, но его вызвал по телефону Берлин. По-видимому, сам фюрер. — Он вытер лоб платком. — Здесь много ваших знакомых. Например, Комболи.
      Они стояли в другом конце зала. Морис Комболь, папа Комболь, как его называли рабочие, с женой и дочерью. Пять винодельческих заводов, два консервных завода и предприятия по выпуску разных сельскохозяйственных машин. Богатейший человек провинции, который становился еще богаче от сотрудничества с немцами. Женевьева резким усилием подавила свой гнев.
      В дверях появился маршал Роммель. Прим следовал за ним, и Земке, извинившись, направился к ним.
      Подошел молодой лейтенант, который прошлым вечером показал себя отличным танцором, и попросил у нее следующий вальс. Он был очень галантен и предложил ей принести шампанского, когда музыка стихла.
      Она стояла у колонны, ожидая Гортензию, и вдруг услышала сзади себя голос Прима:
      — Я думал, что красивее быть невозможно, но вы сегодня необыкновенно хороши.
      — Благодарю вас, — ответила она и почувствовала, что ей действительно приятно.
      Оркестр заиграл вальс, он молча взял ее под руку, и они закружились в танце. Она увидела лейтенанта, который появился, держа в каждой руке по бокалу, и теперь укоризненно глядел ей вслед. Казалось, эта музыка звучала здесь всегда, все происходящее нереально, они только вдвоем, а все окружающие не больше чем заводные игрушки. Вальс кончился, раздались редкие хлопки. Роммеля не было, но Земке знаком подозвал Прима, который, извинившись, удалился.
      Именно этот момент Гортензия выбрала для своего появления. Ее лицо казалось высеченным из белого мрамора, красивые красновато-золотистые волосы были уложены в высокую прическу. Шлейф ее бального бархатного платья цвета темно-синей ночи скользил по полу, выгодно оттеняя пышные волосы и влажно блестевшие глаза. Голоса постепенно смолкли, присутствующие поворачивались, чтобы взглянуть на нее, а Земке торопился через всю галерею, чтобы встретить ее и поцеловать руку. Он проводил Гортензию в дальний конец зала, где стояли стулья в стиле Людовика Четырнадцатого.
      Женевьева взглянула на часы. Было как раз без пяти восемь, и, когда оркестр заиграл вновь, она пробралась сквозь толпу, открыла дверь в музыкальный зал и проскользнула туда. Она хотела побыстрее попасть в прихожую, но внезапно заметила Роммеля, который сидел на стуле у фортепиано и курил сигару.
      — А, это вы, мадемуазель. Он встал. — Что, уже надоело?
      — У меня немного болит голова, — ответила она с бьющимся сердцем и совершенно непроизвольно пробежала пальцами по клавишам.
      — О, вы играете, как приятно, — сказал Роммель.
      — Немного. — Она села (это было вполне естественно) и заиграла "Лунную сонату". Она вдруг вспомнила Крэйга и тот вечер в Холодной гавани. Роммель откинулся на спинку стула; он явно наслаждался музыкой.
      Женевьеву спасла сама судьба: внезапно открылась дверь и появился Макс Прим.
      — О, вот вы где, господин маршал. Вас опять к телефону. Теперь из Парижа.
      — Видите, ма-амзель? Они не оставят меня в покое. — Роммель очаровательно улыбнулся. — Может быть, продолжим позже?
      — Конечно, — согласилась Женевьева.
      Он вышел. Прим мельком улыбнулся ей и последовал за маршалом. Она поспешила через другую дверь, вышла в прихожую и быстро поднялась по главной лестнице.
      Когда она вошла в спальню, Шанталь уже ждала ее. На кровати лежали черный свитер и пара темных брюк.
      — Вы опоздали, — рявкнула она. — Уже десять минут девятого!
      — Не беспокойтесь. Быстро помогите мне снять платье. — Шанталь расстегнула молнию, и белое чудо соскользнуло на пол. Женевьева быстро влезла в брюки и натянула через голову свитер. Серебряный, украшенный ониксом, портсигар скользнул в один карман вместе с ключом, фонарик — в другой. Она повернулась: — Теперь вперед!
      Шанталь крепко поцеловала ее в щеку.
      — Действуй и возвращайся невредимой, Женевьева Треванс.
      Женевьева удивленно уставилась на нее:
      — Когда вы узнали?..
      — Вы с графиней думаете, что я дура? Глупая старая Шанталь? Я меняла вам пеленки, когда вам не было и года, моя девочка. Думаешь, я не знаю, в чем разница между вами теперь?
      Но сейчас им было не до объяснений. Женевьева улыбнулась и проскользнула между занавесками в темноту, на балкон. Было очень тихо, музыка раздавалась где-то вдалеке. Ей снова было двенадцать лет, и она сбегала ночью с Анн-Мари, чтобы путешествовать в темноте, потому что ей хватало на это решимости. Она перелезла через балконную ограду, твердо встала на кирпичную кладку и быстро спустилась вниз.
      Когда она заглянула за угол, на террасе было тихо и пусто. Пятнадцать минут девятого. Она двинулась к третьему сводчатому окну, взялась за створки и толкнула их. Как всегда, окно открылось не сразу.
      Библиотека утопала в темноте, но звуки музыки слышались здесь немного громче. Женевьева включила свой фонарик и отыскала на стене портрет Елизаветы, одиннадцатой графини де Вуанкур. Она смотрела сверху на Женевьеву, удивительно напоминая Гортензию. Женевьева сдвинула портрет вверх на шарнирах, под ним открылся сейф. Ключ мягко повернулся в замке, и дверца отошла в сторону.
      Сейф, как она и ожидала, был забит бумагами. Она запаниковала, сердце готово было выскочить из груди, но вдруг она увидела кожаный дипломат с единственной надписью «Роммель», вытисненной на крышке золотыми буквами. Женевьева дрожащими руками быстро открыла его. В нем была только одна папка; раскрыв ее, она нашла то, что искала: фотографии карт расположения орудий и оборонительных прибрежных укреплений. Поставив дипломат на место, она положила папку на стол Прима и включила настольную лампу. Потом достала портсигар. И вдруг совершенно отчетливо услышала голос Прима за дверью. Никогда в жизни она не действовала так быстро. Женевьева закрыла дверцу сейфа и, хотя запереть его уже не было времени, вернула портрет на место. Потом выключила лампу, забрала фонарик и папку. Она была уже между занавесками, когда в замке начал поворачиваться ключ, и успела закрыть окно как раз в тот момент, когда дверь открылась и зажегся свет. Женевьева заглянула в щель между занавесками и увидела, как Прим вошел в комнату.
      Она постояла в темноте на террасе, размышляя о случившемся, но выбора у нее не было. Она скользнула за угол и полезла обратно вверх, на свой балкон.
      Шанталь задернула за ней шторы.
      — Что случилось? — спросила она встревоженно. — Что случилось?
      — Пришел Прим. Чуть не поймал меня. Я не смогла сфотографировать документы и займусь этим сейчас. — Она положила папку на туалетный столик и принесла торшер, чтобы было больше света.
      — А что же ты будешь делать с ними потом?
      — Спущусь туда снова. Надеюсь, Прим ушел на галерею, и я смогу все вернуть на место, пока пропажу не обнаружили.
      — А Эрих?
      — Нам остается только уповать на обаяние Маризы. — Она взяла портсигар, раскрыла папку и начала снимать, как учил ее Крэйг Осборн. Шанталь переворачивала страницы. Двадцать снимков, сказал он ей, но листов в папке оказалось больше. Их тоже нужно было снять. Когда она закончила, в дверь постучали. Женщины замерли. Шанталь прошептала:
      — Я заперла дверь.
      Стук повторился, ручка двери задергалась. Женевьева поняла, что лучше ответить.
      — Кто там? — спросила она. Никто не ответил. Она толкнула Шанталь к ванной: — Ступайте туда и сидите молча.
      Шанталь повиновалась. Женевьева спрятала папку в ближайший ящик шкафа и протянула руку к своему платью. Послышался звук вставляемого в замок ключа, дверь распахнулась, и вошел Прим.
      Он сел на край столика, положив ногу на ногу и, внимательно глядя на Женевьеву, протянул руку:
      — Отдайте ее мне.
      — Боже, о чем вы?
      — Папку, которую вы только что взяли из дипломата маршала Роммеля. Я могу, конечно, обыскать вашу комнату, но уверен, что это сделали вы. Больше некому. Да еще это ваше загадочное переодевание…
      — Ладно, — резко прервала его Женевьева, открыла ящик и взяла папку.
      Он положил ее рядом с собой.
      — Сожалею, что все произошло именно так.
      — Тогда вы занимаетесь не своим делом. — Она взяла портсигар и достала "Житан".
      — Я не выбирал его, но хочу, чтобы между нами была ясность: я знаю, кто вы.
      Она глубоко затянулась, чтобы успокоиться.
      — Я не понимаю вас.
      — Ваши глаза, Женевьева, — мягко сказал он. — Вы никогда не избавитесь от этого. Тот же цвет, что у нее, но свет в них… совершенно другой. Да и все остальное — как будто то же самое и одновременно совершенно другое.
      Женевьева стояла, не в силах вымолвить ни слова, ожидая, когда упадет топор.
      — Они научили вас всему, — сказал Прим. — Разве не так? При условии, конечно, что наш друг Дизар будет выполнять роль гида и ментора, но оставили без внимания один важный факт, самый важный. Тот самый, который сразу дал мне понять, что вы не можете быть Анн-Мари Треванс.
      Не удержавшись, пойманная с поличным Женевьева выпалила:
      — И что же это?
      — А то, что она работала на меня, — просто сказал он.
      Она села, из последних сил пытаясь в сложившихся ужасных обстоятельствах контролировать себя. Прим раздвинул занавески на окне, и дождь застучал по стеклу невидимыми пальцами, как будто Анн-Мари была снаружи и пыталась войти в комнату. Он продолжал говорить, не оборачиваясь:
      — Но есть еще кое-что, о чем вы просто не могли знать: еще до того, как вы появились здесь, мне сообщил о вас один из наших агентов в Лондоне, «крот», проработавший в ИСО достаточно долго.
      Это был настоящий удар.
      — Я не верю вам!
      — Это правда, уверяю вас, но к этому мы вернемся позже. Давайте поговорим о вашей сестре. — Он обернулся. — Когда мы обосновались здесь, то знали, что не привлечем к себе особого внимания, так что я поспешил послать в Лондон своего агента, который больше подходил для этой работы, чем Анн-Мари Треванс. — Он задернул занавески и повернулся. — Анн-Мари была кем угодно, но только не дешевкой.
      — И что же дальше?
      Он продолжил спокойным голосом:
      — Она передавала в ИСО достаточно информации, чтобы всех удовлетворять. Конечно, большая часть ее сообщений была не такой уж важной. Она использовала одного мужчину, который, как мы знали, участвовал в Сопротивлении, и мы его не трогали. Я даже позволил ей завербовать Дизара — для полноты картины. Потом Лондон узнал о весьма важном совещании и предпринял беспрецедентный шаг. Ее позвали туда, и я приказал, чтобы она отправилась на встречу.
      — А она всегда исполняла то, что вы ей приказывали?
      — Ну конечно. У нас, видите ли, была Гортензия, маленькая слабость Анн-Мари. Единственное звено, связывающее ее с вами, это любовь к вашей тетушке.
      Женевьева посмотрела ему прямо в глаза.
      — Единственная причина, заставлявшая ее все это делать. Неужели вы не понимаете?
      Он покачал головой:
      — Я не думаю, что вы когда-либо хорошо знали вашу сестру.
      Дождь сильнее забарабанил по стеклу. Женевьева сидела молча, не в силах говорить, так велико было напряжение.
      — Зная, что вы играете со мной, я счел разумным заняться Дизаром.
      — Рене? — прошептала она.
      — Да, сообщение, которое сорвало его с места так спешно, послал я. Когда он добрался до места, его уже ждал Райсшлингер со своими людьми.
      — Где он сейчас? Что вы с ним сделали?
      — Он застрелился, — ответил Прим. — Очень быстро, в голову, прежде чем мы успели его разоружить. Чтобы защитить вас, как мне кажется. Он, должно быть, знал, что долго в руках Райсшлингера не продержится. У каждого человека есть предел терпения, наступающий рано или поздно. Но это не имеет значения. Наш человек в Лондоне дал нам всю необходимую информацию. Наш «крот» в ИСО. Тот самый доктор Баум, которого, я думаю, вы знаете. Единственной проблемой было то, что он уже какое-то время работал на другую сторону, и я это знал. Видите ли, у меня в Лондоне есть более надежный источник информации.
      — Вы лжете, — сказала Женевьева.
      — Ваша сестра в данный момент находится в камере на Рэглен-Лейн, 101 в Хэмпстеде. Она, как мне сообщили, совершенно помешалась. Вам хоть это известно?
      Ответ вырвался у нее инстинктивно — возмущенный и яростный:
      — И это вы, свиньи, сделали ее такой! Она была вашим агентом, а патруль СС надругался над ней. Они разрушили ее, эти звери. Вы знали?
      — Это неправда, — сказал он, и на его лице появилось что-то вроде сожаления. — Это были ваши люди.
      В наступившей тишине Женевьева застыла от ужаса.
      — Что вы имеете в виду? — прошептала она. — Что вы пытаетесь внушить мне?
      — Бедная моя Женевьева, — сказал Прим. — Думаю, вам лучше выслушать меня.
      Его рассказ в основном совпадал с тем, что Баум сообщил Крэйгу Осборну. Теперь Женевьева узнала правду, настоящую правду о ее сестре, о добром докторе, о приюте Роздена и о Мунро.
      Когда Прим замолчал, она какое-то время сидела, вцепившись в подлокотники кресла, потом открыла портсигар и достала сигарету. Удивительно, как эта чертова привычка помогает! Она подошла к сводчатому окну, открыла его и выглянула в дождь. Прим подошел к ней. Женевьева обернулась и встретилась с ним взглядом.
      — Почему я должна верить вам? Как вы узнали обо всем?
      — Англичане используют двойных агентов, мы тоже. Это игра, в которую играют обе стороны. Как я сказал вам раньше, когда еврейское подполье сообщило Бауму о смерти дочери, он пошел к Мунро. Чтобы не скомпрометировать его в наших глазах, они решили не арестовывать его связную, миссис Фицджеральд. Ей тоже предоставили выбор: либо стать двойным агентом, либо сесть в Тауэр. Естественно, она выбрала первое или, вернее, сделала вид, что выбрала.
      — Сделала вид?..
      — Миссис Фицджеральд — южноафриканка голландского происхождения и не любит англичан. Ее покойный муж был ирландцем. Он не любил их еще больше и служил в ИРА в 1921 году с Мишелем Коллинзом. Она сделала то, чего хотел от нее Мунро, это так, но бригадир не знал, что у нее есть контакты с ИРА в Лондоне, а они более чем симпатизируют нам. Через них она предупредила нас о ненадежности Баума несколько месяцев назад, поэтому мы знали, что он теперь работает на другую сторону. Он сообщает нам только то, что хочет Мунро, а это означает в даЕ2ом случае, что они хотели, чтобы мы узнали о вас. Всю информацию, которую он нам не передал, миссис Фицджеральд передавала нам через наших друзей в ИРА.
      — Что за чушь! — воскликнула Женевьева, но, к ужасу своему, поняла, что он говорит правду.
      — Какова была цель вашей засылки? Совещание маршала Роммеля? Планы Атлантического вала? — Он покачал головой: — Вряд ли. Они послали вас сюда, чтобы вас предал Баум, которому, по их мнению, мы до сих пор доверяем.
      — Но зачем?!
      — Райсшлингеры в этом мире могут обладать большим даром убеждения. Ваши люди надеялись, что вы сломаетесь. Хотели, чтобы вы сломались. Они что-то сказали вам, чтобы вы выдали это, что-то такое, о чем в данный момент вы даже не помните. Но на самом деле это имеет первостепенную важность.
      Она вспомнила Крэйга Осборна на "Лили Марлен", снова почувствовала его сильную руку на своей и из последних сил пыталась не поверить Приму. Потом вспомнила Мунро в его кабинете в Холодной гавани, карту на столе, которую он так быстро убрал, позволив ей увидеть районы высадки в день "Д".
      Прим очень внимательно наблюдал за ней и теперь улыбнулся:
      — Я вижу, что вы вспомнили, верно?
      Она кивнула, внезапно почувствовав сильную усталость:
      — Да, вы хотели бы знать?
      — А вы бы сказали мне?
      — Я, скорее всего, не стала бы этого делать, просто на тот случай, если я ошибаюсь. Вы очень эффектно доказали мне, что на нашей стороне есть люди, такие же разложившиеся и нечестные, как вы сами, но я все-таки хочу увидеть нашу победу. Там, откуда я пришла, есть очень хорошие люди, и я не могу смириться с мыслью об СС в Сен-Мартине.
      — Хорошо, — сказал Прим. — Именно этого я от вас и ожидал.
      Она глубоко вздохнула:
      — Что же теперь?
      — Вы опять наденете вечернее платье и вернетесь на бал.
      Женевьева почувствовала, что у нее начала кружиться голова.
      — Вы это серьезно?
      — О, вполне. Маршал Роммель отбудет с эскортом через час. Он уедет в Париж ночью. Вы будете среди тех, кто, улыбаясь, пожелает ему счастливого пути. Вы перекинетесь с ним несколькими словами. В общем, обычная чепуха для фотографов. Он благополучно скроется в ночи, а вы, дорогая моя Женевьева, будете продолжать танцевать.
      — Жизнь и душа вечеринки?
      — Ну конечно. Вы можете, конечно, попытаться исчезнуть — хотя шансы на это у вас ничтожные, — но это будет означать, что вы оставляете графиню в наших руках, а это очень неприятно. Вы следите за моей мыслью?
      — О да!
      — Значит, между нами установилось полное доверие. — Он поцеловал ей руку. — Я немного влюбился в вас, мне кажется. Самую малость. Вы никогда не были ею, Женевьева. Только самой собою.
      — Вы это переживете.
      — Конечно. — Он задумался, положив руку на резную ручку двери. — Каждый преодолевает что угодно со временем. Вы это сами для себя откроете.
      Он уже открывал дверь, и Женевьева не удержалась:
      — Вы действительно думаете, что знали Анн-Мари, не так ли?
      Он обернулся, слегка удивленный:
      — Анн-Мари? Думаю, в той же мере, что и все остальные.
      Ее гнев был теперь настолько велик, что она спросила:
      — Говорит ли вам что-нибудь имя Большой Пьер? Он стал вдруг очень спокойным.
      — А почему вы об этом спрашиваете?
      — Очень важный человек в Сопротивлении, не так ли? Уверена, вы дорого бы дали, чтобы заполучить его. Вас бы сильно удивило, если бы вы узнали, что моя сестра была связана с ним?
      Он вдруг ужасно побледнел.
      — Да, если быть совершенно откровенным, то удивило бы.
      — Вы не смогли задержать убийцу генерала Дитриха. Знаете почему?
      — Нет, но у меня такое впечатление, что вы мне сейчас объясните.
      — Анн-Мари похитила его из-под носа вашей любимой СС, спрятав под задним сиденьем своего «роллс-ройса». — Женевьева жестоко улыбалась, наслаждаясь этим маленьким триумфом. — Так что, полковник Прим, как видите, она никогда не была совершенно такой, какой вы ее себе представляли.
      Он посмотрел на нее долгим взглядом, повернулся и вышел, мягко прикрыв за собой дверь. Она глубоко вздохнула, подбежала к двери в ванную и сказала:
      — Оставайтесь здесь, пока я не уйду.
      — Хорошо, — прошептала Шанталь.
      Дождь стучал в окно, и она остановилась, слушая его. Вот так и обрушился мир, как сказал поэт. Никакого взрыва. Как сказал Прим, нужно помнить о Гортензии. Теперь — все, выхода нет, и точка. Впереди самое худшее. В конце концов, самая большая ирония ситуации состоит в том, что, если "снять перчатки", Макс Прим становится Крэйгом Осборном и Крэйг Осборн Максом Примом.
      Да… Женевьева глубоко вздохнула и начала одеваться.

      Она спускалась по главной лестнице вниз, опираясь на руку Прима, будто во сне. Он весело кивнул офицеру, пропустившему их. Женевьева вдруг громко рассмеялась, и он удивленно обернулся, крепче сжав ее руку.
      — С вами все в порядке?
      — Лучше и быть не может.
      — Прекрасно. — Они пересекли прихожую и остановились у двери. — Теперь приготовьтесь войти в зал и улыбайтесь, все время улыбайтесь. Люди ждут от вас этого.
      Дежурный открыл перед ними дверь, и они вошли в зал. В этот момент оркестр замолчал; вокруг раздавались смех и громкие голоса, царила атмосфера благополучия, красивые женщины и мужчины в мундирах отражались в громадных зеркалах.
      Гортензия сидела на одном из золотых кресел в противоположном конце зала, над ней почтительно склонился полковник артиллерии. Она, видимо, смеялась над тем, что он только что рассказал ей, и в этот момент встретилась глазами с Женевьевой. Возникла пауза — лишь на мгновение, потом она улыбнулась и перевела взгляд на своего полковника.
      — Можно я поговорю с тетей? — спросила Женевьева.
      — Конечно. В конце концов, будет лучше, если она узнает о раскладе в игре. Уверен, вы не станете отрицать, что она знает разницу между Анн-Мари и Женевьевой.
      Женевьева, не торопясь, прошла по залу сквозь толпу. Когда она подошла, Гортензия улыбнулась и подставила ей щеку для поцелуя:
      — Наслаждаешься, cherie?
      — Еще как. — Женевьева присела на подлокотник ее кресла.
      Гортензия протянула пустой бокал полковнику:
      — Еще один мартини, пожалуйста, и пусть они сделают его чуть посуше. — Полковник послушно щелкнул каблуками и удалился. Гортензия взяла сигарету из портсигара племянницы и, когда та поднесла ей зажигалку, как бы невзначай бросила: — Что-то сорвалось. Я вижу это по твоим глазам. Что случилось?
      — Прим появился не вовремя. Он все знает. Гортензия весело улыбнулась, помахав рукой кому-то на другой стороне зала.
      — Что ты не Анн-Мари?
      Женевьева увидела полковника, возвращающегося назад с бокалом в каждой руке. Она тихо ответила с улыбкой на лице:
      — Я была направлена сюда Мунро, чтобы меня предали. Это цель спектакля. Я только что узнала об этом от Прима. Грязное дело с самого начала. Между прочим, Рене мертв.
      Это известие мгновенно стерло улыбку с лица Гортензии. Женевьева взяла ее за руку:
      — Держись, любовь моя, держись стойко. Эта ночь будет очень, очень длинной.
      Полковник уже стоял рядом с ними, галантно протягивая Гортензии ее бокал. Женевьева погладила тетушку по щеке.
      — Теперь возьми себя в руки, — сказала она ей, смеясь, и отвернулась.
      Женевьева автоматически взяла бокал шампанского с подноса, который нес проходивший мимо официант, но его мгновенно выхватили у нее из рук.
      — Нет, нет, Женевьева, — сказал Прим. — Ясная голова — вот что вам нужно сегодня вечером.
      Она даже не обернулась, просто взглянула на него в зеркало. Он выглядел очень спокойным, как всегда, безупречно ухоженный, ордена сверкают, на шее Рыцарский крест. Он ждал ответа со спокойной, даже печальной улыбкой. Между ними снова возникла интимность, и это было совершенно ясно написано на лице.
      — Стало быть, никаких послаблений? — спросила она.
      Оркестр заиграл вальс, он наклонил голову, слегка поклонившись:
      — Может быть, еще один тур?
      — Почему бы и нет?
      Они кружились в танце, он легко обнимал ее. Она не забыла улыбнуться генералу, проносясь мимо него, заметила фельдмаршала Роммеля, вежливо разговаривавшего с тетушкой. Сверху из тени на них мрачно взирали портреты предков.
      — Штраус, — сказала она. — Далекий крик Эла Боули. Вы играли со мной, предупреждали или вам просто нравится мелодия?
      — Мы подошли к опасной черте, — мрачно заметил он. — Для нас обоих, я думаю.
      — Ну, раз вы так считаете.
      — Да, именно так, поэтому давайте обговорим детали. В конце вечера, когда фельдмаршал уедет, вас проводят в ваши комнаты, вас и вашу тетушку, как обычно. Разница будет состоять в том, что я поставлю часовых у ваших дверей.
      — Естественно.
      Ей вдруг показалось, что боковым зрением она увидела в тени нелепую фигуру человека, показавшуюся ей знакомой: что-то в наклоне головы, в том, как он закурил сигарету ужасно знакомым жестом. Но это было невозможно, совершенно невозможно. Теперь она видела его ясно: он стоял спиной к стене с сигаретой в руке. Он радостно улыбнулся, будто только что увидел ее, и направился к ним через зал. Крэйг Осборн в прекрасно сидевшем на нем черном мундире подполковника Французской бригады Шарлеманя войск СС.
      Все это было лишено здравого смысла, ведь Макс Прим сказал ей правду, и у Крэйга Осборна вот так появляться здесь не было никаких причин. Когда Крэйг подошел, они остановились. Прим нахмурился.
      — Анн-Мари, какая радость. Я надеялся, что вы здесь. — Его французский был идеален. — Извините, если я помешал вашему разговору. Мадемуазель Треванс и я — старые друзья. — Он взял ее руку и почтительно поцеловал. — Июль тридцать девятого. Долгое жаркое лето, тысячу лет назад…
      На лице Прима появилась сардоническая улыбка, и она подумала: полковник считает, что она попала в настоящую ловушку, теперь ей придется играть роль Анн-Мари перед человеком, даже имени которого она, скорее всего, не знает.
      — Анри Легран, — сказал Крэйг спокойно. — Полковник?..
      Прим щелкнул каблуками.
      — Прим. К вашим услугам, штандартенфюрер. — Он поклонился и отошел.
      Крэйг крепко обнял ее, и они закружились в танце.
      — Вы часто бываете здесь? — спросил он. Несмотря на то, что она узнала от Прима, она в первую очередь беспокоилась о нем.
      — Вы сошли с ума!
      — Я знаю. Моя мама всегда говорила мне это. Не показывайте своего волнения, сохраняйте на лице вашу ослепительную улыбку. — Он прижал ее к себе. — Даниил в логове льва. С Божьей помощью я благополучно выйду отсюда, и вы со мной. За этим я и пришел. Все было подстроено, ангел мой. Мунро отдал вас на заклание, словно жертвенную козу. Как только вы попытаетесь что-нибудь сделать, вас сразу схватят.
      — Это старые новости, — сказала она. — Я уже попыталась этим вечером и была поймана. Прим все знает, Крэйг. Он все мне рассказал. Баум, Анн-Мари… всю эту грязную затею. Я сейчас гуляю на привязи, неужели вы не поняли? Он знает, что я сделаю все, что он прикажет, из-за Гортензии, и следит за каждым моим шагом.
      Крэйг остановился и взял ее под руку:
      — Тогда давайте заставим его призадуматься. — И он повел ее сквозь толпу к сводчатым дверям.
      В воздухе чувствовалась легкая прохлада, и они остановились под колоннадой, глядя на дождь.
      — Ведите себя непринужденно, как обычно, смейтесь иногда, это неплохо, — сказал он. — Сигарета тоже вам не помешает.
      Она взглянула на него, когда спичка осветила сильное лицо Крэйга.
      — Почему, Крэйг? Почему?
      — Что Прим рассказал вам? — спросил он.
      — Что Анн-Мари работала на него. Крэйг тихонько присвистнул:
      — Это потрясет Мунро. Ведь это значит, что у вас не было никакого шанса с самого начала, даже если бы Баум не засветил вас.
      — Вы хотите сказать, что ничего не знали? Не могу поверить. Вы использовали меня, Крэйг, так же, как Анн-Мари. Я теперь знаю всю правду. Знаю, что вы с ней сделали.
      — Ясно. А Рене?
      — Он мертв. Застрелился, чтобы спасти меня, когда они пытались взять его.
      Наступила тишина. Капли дождя тонкой пылью сеялись над их головами. Крэйг продолжил:
      — Так, верите вы мне или нет, но все произошло следующим образом. Вся эта история с наркотиком и вашей сестрой — чистая случайность. Они собирались пробовать новый способ на каждом разведчике, возвращающемся с задания, но на этот раз что-то не сработало. Я узнал обо всем только вчера вечером от Баума. Рассказ о зверстве патруля СС придумал Мунро. Годится для великой цели и все такое, чтобы дать вам стимул для выполнения вашей части задания. Мне рассказали то же самое.
      — А Баум?
      — Я ничего не знал ни о нем, ни о его связях с германской разведкой до прошлого вечера. Мне сказали, что вас послали сюда с одной целью: занять место вашей сестры и завладеть любой информацией, которую удастся добыть, о совещании Роммеля по Атлантическому валу.
      — Если это правда, то почему Мунро разрешил вам отправиться сюда?
      — Он и не разрешал. Я нахожусь здесь по собственной инициативе. В данный момент Мунро, должно быть, сходит с ума. — Внезапно, с невероятным чувством облегчения, она поверила ему. Поверила до конца. — Этот бедолага Баум выпустил джинна из бутылки: он запил, поверив, что его дочь умерла всего шесть месяцев назад.
      — Я знаю, — сказала Женевьева. — Прим сказал мне.
      — Мунро все подтвердил. Сказал мне, что я должен повзрослеть. Что война — это ад и все такое. Потом он запер меня в камере на ночь, чтобы решить, что делать. Мне удалось вырваться и добраться до Холодной гавани.
      Мартин Хейр и его ребята перебросили меня на И-боте. Джулия передала по радио Большому Пьеру, чтобы он встретил нас. Катер ждет нас у Гросне. Попасть сюда в таком мундире, как у меня, было несложно. У меня неприятное впечатление, что этот мундир мне идет.
      — Вы просто сумасшедший! — сказала Женевьева.
      — Я говорил вам, что я йелльский парень, ведь так? Теперь расскажите мне, что происходит здесь.
      Она быстро и точно посвятила его в ситуацию. Когда она закончила, на террасе послышались шаги, и молодой лейтенант как бы случайно задержался у балюстрады, глядя на дождь. Женевьева весело рассмеялась, взяв сигарету, предложенную Крэйгом, и нагнулась к нему.
      — Они теперь следят за мной каждую секунду. Уходите, Крэйг, пока это еще возможно.
      — Нет, только не ценой вашей жизни. Думаете, я смог бы оставить вас на растерзание? Чтобы вы попали в камеру в главном здании гестапо на Рю де Сюссе? Я там побывал, и то, что они делают с людьми вроде нас, неприятно. Мы уйдем отсюда вместе или не уйдем совсем.
      — Невозможно. Я никогда не оставлю Гортензию. А у вас пока еще есть шанс. Воспользуйтесь им.
      — Какого черта я здесь делаю, как вы думаете? — прошипел он скороговоркой. — Вы действительно были настолько слепы там, в Холодной гавани? И думаете, что я каждый раз видел ее, когда смотрел на вас?
      Его признание оставило Женевьеве только один выход, теперь уже ради спасения его жизни, а не своей собственной. И она повернулась и вошла в двери, прежде чем Крэйг успел ее остановить.
      Прим стоял у камина и курил сигару. Он швырнул ее в огонь и пошел навстречу Женевьеве.
      — Бедный полковник, от него уже избавились? — Потом его глаза слегка сощурились: — Что-то не так?
      — Можно сказать, да. Старый любовник моей сестры, у которого до сих пор не угасла страсть. Память обо мне, можете себе представить, помогла ему выжить в России.
      — Эти французы, — хмыкнул Прим. — Они так романтичны. Фельдмаршал скоро уезжает, между прочим. Он спрашивал о вас. С вами все в порядке?
      — Конечно.
      Он быстро улыбнулся:
      — Вы необыкновенная женщина, Женевьева.
      — Я знаю, и в других обстоятельствах…
      — О, это уже похоже на плохую мелодраму.
      — Жизнь очень часто и есть плохая пьеса. А теперь я заслужила бокал шампанского, как вы думаете?
      Итак, фельдмаршал Эрвин Роммель покидал замок Вуанкур, и Женевьева стояла рядом с Гортензией, улыбалась и желала ему всего хорошего, как приказал ей Прим. Крэйга Осборна нигде не было видно, и это беспокоило ее. Женевьева почувствовала, что холод охватывает все ее существо. Ей совсем не хотелось возвращаться в комнату сестры.
      Толпа начала расходиться, и Прим повернулся к ним:
      — Пришло время отдыхать, мадам. Доброй ночи.
      — Что-то он больно задумчивый, ты не находишь? — обронила Гортензия.
      Женевьева подала ей руку, и они начали подниматься по лестнице, сопровождаемые Примом и лейтенантом, державшим в руке шмайсер.
      — При первой же необходимости ты отсюда исчезнешь, слышишь меня? — буркнула Гортензия.
      — И оставлю тебя одну? — спросила Женевьева. — Ты хоть на мгновение могла подумать, что я способна на такое?
      Они уже были в верхней галерее. Прим кивнул, и молодой лейтенант принес стул, поставив его так, чтобы видеть двери обеих спален. Теперь он выглядел очень решительным, был бледен и сосредоточен.
      — Вы действительно беспокоитесь о нашем благополучии этой ночью, — заметила Гортензия.
      — Лейтенант Фогель на дежурстве, графиня, еще одного Райсшлингер поставил под ваш балкон. Желаю вам спокойной ночи.
      Гортензия постояла в нерешительности, взглянула на племянницу и вошла в свою спальню. Прим повернулся к Женевьеве.
      — Мне кажется, все прошло хорошо, — сказал он. — Фельдмаршал был доволен. Конечно, если бы он знал, что некая папка исчезла из его сейфа, пусть и на время, то не был бы так благодушен. Но, я думаю, мы сохраним это в тайне.
      — Естественно. Для вас это тоже не очень-то хорошо, не так ли? Могу я уйти в свою комнату?
      Он открыл ей дверь и равнодушно произнес:
      — Доброй ночи, мисс Треванс.
      Женевьева могла бы послать его к черту, но в этом не было никакого смысла. Поэтому она просто вошла в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней. Она слышала бормотание, звуки удаляющихся шагов. Ключа в двери не было, а более внимательный осмотр показал, что задвижку тоже сняли. И пистолет, с которым она так старательно упражнялась, конечно, тоже исчез.
      Она сняла платье, надела брюки и свитер и вышла на балкон. Дождь продолжался, было совсем темно. Она прислушалась и через несколько минут услышала легкий кашель часового. Все ясно: парапет, отделявший ее балкон от балкона Гортензии, был таким узким, что попытаться преодолеть его мог лишь опытный скалолаз.
      Она вернулась в спальню, достала серебряный портсигар и открыла его. В нем не осталось ни одной сигареты, только катушка с фотопленкой в секретном отделении, теперь совершенно бесполезная. Она чувствовала себя уставшей и замерзшей и надела охотничий пиджак Анн-Мари, сунув портсигар в карман. Потом сняла с кровати пикейное покрывало, закуталась в него и устроилась на стуле у окна, оставив включенным свет. Как маленькая девочка, которая боится темноты.
      Женевьева все-таки задремала на какое-то время, чувствуя себя ожесточенной и униженной, и вдруг почувствовала, как занавески слегка зашевелились. Потом они раздвинулись и в комнате возник Крэйг Осборн, держа в правой руке вальтер. Он все еще был в форме офицера СС. Крэйг поднял руку, предупреждая ее реакцию:
      — Мы возьмем с собой и вашу тетушку. Удовлетворены?
      Женевьеву внезапно охватило чувство невольного восхищения.
      — Как вы сюда попали?
      — Залез на балкон.
      — Но внизу, кажется, часовой.
      — Уже нет. — Он бесшумно подошел к двери и прислушался. — Что у них там снаружи?
      — Молодой лейтенант с автоматом.
      — Позовите его сюда. Скажите, что слышали на балконе что-то подозрительное, что-нибудь в этом роде. — Он вложил вальтер в кобуру и достал что-то из кармана. Раздался резкий щелчок, и в электрическом свете тускло сверкнуло лезвие. Оцепенев, она смотрела на Крэйга, и он слегка подтолкнул ее к двери. Женевьева пошла к двери, тихо постучала, потом открыла ее. Фогель мгновенно оказался на другой стороне коридора, держа автомат на изготовку.
      — В чем дело? — резко гаркнул он на плохом французском. — Что вы хотите?
      У Женевьевы так пересохло в горле, что она едва могла говорить. Повернувшись, она показала рукой на занавески, которые слегка колыхались на легком сквозняке.
      — Мне кажется, я что-то слышала там, на балконе. Фогель постоял в нерешительности, потом шагнул вперед. Крэйг схватил его рукой за горло, уперся коленями в спину и выгнул назад, как лук. Женевьева даже не увидела, как скользнул нож, быстро отвернулась и услышала только слабый хрип. Почему-то вспомнила, как хорошо танцевал этот мальчик, и к горлу подкатил тяжелый комок. Послышалось шуршание — это Крэйг потащил тело в ванную. Потом вернулся в комнату, держа в руках шмайсер.
      — Все в порядке?
      — Да. — Она глубоко вздохнула. — Да, конечно, со мной все в порядке.
      — Тогда пошли.
      Гортензия сидела в постели и читала книгу, набросив на плечи шаль. Она совершенно не удивилась, как всегда, полностью владея собой.
      — Я вижу, Женевьева, ты успела обзавестись другом?
      — Не обращай внимания на его мундир, тетя.
      — Майор Осборн, мадам.
      — Полагаю, вы пришли за моей племянницей?
      — И за вами. Она не может жить без вас. Гортензия достала сигарету из ящика секретера и прикурила от серебряной зажигалки. Женевьева быстро вытащила свой пустой портсигар и наполнила его.
      — Вы знакомы с творчеством английского романиста Чарльза Диккенса, майор Осборн? — спросила Гортензия. — Вы читали "Сказку о двух городах", в которой некто мистер Сидней Картон в славном акте самопожертвования идет на гильотину вместо другого человека? Мы всегда были привержены подобным жестам в нашей семье. — Она выпустила дым длинной струйкой. — Де Вуанкуры всегда слишком высоко ценили благородные жесты. — Она повернулась к Женевьеве: — Как бы ни были они неуместны.
      — У нас очень мало времени, мадам, — терпеливо произнес Крэйг.
      — Тогда, майор, побыстрее уходите, пока это еще возможно. Уходите оба. — Женевьеву вдруг охватила такая паника, что она потянулась к тетке, чтобы стащить с нее пижаму. Но Гортензия с удивительной силой схватила ее за запястье. — Слушай меня! — В ее голосе слышались железные нотки. — Однажды ты сказала мне, будто знаешь, что у меня больное сердце?
      — Но это неправда! Еще одна ложь, которую вбили мне в голову, чтобы заставить отправиться сюда.
      — Анн-Мари знала и верила. Это я сама придумала, чтобы как-то объяснять окружающим тот озноб, который в последнее время донимает меня все чаще. Я никому об этом не говорила. У каждого своя гордость.
      В комнате воцарилась такая тишина, что было слышно, как тикают часы.
      — А на самом деле? — прошептала Женевьева.
      — Пройдет месяц, может быть, два, и начнутся боли. Я уже сейчас чувствую их. Доктор Марэ не пытался меня успокаивать. Он слишком старый друг для этого.
      — Это неправда, — рассердилась Женевьева. — В этом нет ни слова правды!
      — Ты когда-нибудь внимательно смотрела на меня, cherie? — Гортензия взяла ее за обе руки. — Посмотри получше. — Прозрачная, с зеленоватым оттенком кожа. Гортензия говорила правду, Женевьева знала это. Почудилось вдруг, что детство безвозвратно ушло. Ее охватило чувство абсолютной опустошенности, которое было почти невыносимым. — Ради меня, девочка, — Гортензия поцеловала ее в обе щеки. — Сделай это для меня. Ты всегда отдавала мне свою любовь, щедрую, неэгоистичную. Это было самым ценным в моей жизни, теперь я могу признаться тебе в этом. Неужели ты откажешь мне в праве вернуть тебе долг? — Женевьева с дрожью отшатнулась, не в силах ответить. Гортензия продолжила: — Оставьте мне один из ваших пистолетов, майор.
      Это прозвучало как команда. Крэйг достал свой вальтер и положил его на кровать рядом с ней.
      — Гортензия… — Женевьева потянулась к тетке, но Крэйг перехватил ее.
      — Теперь уходите, — сказала графиня. — Пожалуйста, поторопитесь.
      Крэйг открыл дверь и начал выталкивать Женевьеву из комнаты. Ее глаза заволокло горячей пеленой. Слез не было. Она видела свою тетку последний раз: та сидела на кровати, положив одну руку на вальтер, с улыбкой на губах.
      В тишине они спустились по главной лестнице. Внизу было тихо и пусто.
      — Где Прим? — шепотом спросил Крэйг.
      — В кабинете, в библиотеке. Он и спит там. Из-под двери библиотеки пробивался свет. Крэйг остановился, держа на изготовку шмайсер, осторожно повернул ручку двери, и они вошли внутрь.
      Прим сидел у камина и работал с какими-то бумагами, совершенно поглощенный своим занятием. Он посмотрел на них, не выразив никакого удивления, как всегда, полностью владея собой.
      — А, любовник… Не совсем тот, за кого себя выдавал?
      — Возьмите его пистолет, — сказал Крэйг Женевьеве по-английски.
      — Американец… — Прим кивнул. — Конечно, стрельба из этого шмайсера поднимет на ноги все имение.
      — Но вы-то уже будете мертвы.
      — Да, мне эта мысль тоже пришла в голову.
      Прим встал, держа руки на столе. Женевьева обошла его и вытащила вальтер из кобуры.
      — А теперь, — сказал Крэйг, — бумаги. Материалы совещания по Атлантическому валу. Может быть, они в этом сейфе у вас за спиной?
      — Вы напрасно теряете время, — улыбнулся Прим. — Когда я видел их в последний раз, они были в дипломате фельдмаршала Роммеля. Теперь он уже на полпути в Париж, насколько я понимаю. Но вы можете проверить.
      — Нет необходимости, Крэйг. — Женевьева достала из кармана портсигар и показала ему. — Эти документы были у меня в комнате в течение пяти минут сегодня вечером, и полковник это знает. Я постаралась сделать все так, как вы меня учили. Все двадцать снимков.
      — Вот это действительно красиво, — сказал Крэйг. — Согласны, полковник?
      — Я же говорил, что вы замечательная женщина, Женевьева, — вздохнул Прим, — не так ли? Итак… — Он обошел вокруг стола. — Что дальше?
      — Мы выйдем через боковую дверь, — сказал Крэйг, — через выход в гардероб. Потом пройдем на задний двор. Я видел там «мерседес» генерала. Он нас вполне устроит.
      Прим ответил, обращаясь к Женевьеве:
      — Вам не удастся выбраться на нем отсюда. Сегодня ночью у ворот дежурит сам Райсшлингер.
      — Скажете ему, что фельдмаршал забыл важные бумаги, — сказал Крэйг. — Если что-то пойдет не так, я убью вас, а если я не убью, то это сделает Женевьева. Она будет у вас за спиной.
      Прим удивился:
      — Думаете, вы сможете выстрелить, Женевьева? Я сомневаюсь в этом.
      Он был прав, и Женевьева знала это. Она вся покрылась мурашками, руки дрожали, она мертвой хваткой вцепилась в рукоятку вальтера.
      — Хватит болтать, — сказал Крэйг. — Теперь наденьте фуражку и спокойно идите на улицу.
      Они выбрались из дома и пошли по булыжникам заднего двора. Было удивительно тихо, замок утопал в темноте и покое. Женевьева крепче сжала вальтер в правом кармане своего охотничьего жакета. Они добрались до «мерседеса». Женевьева открыла заднюю дверцу и спряталась между сиденьями, держа вальтер на изготовку. Прим сел за руль, Крэйг рядом с ним. Никто не произнес ни слова. Мотор ожил, и они двинулись к воротам. Спустя несколько минут машина замедлила ход и остановилась. Женевьева услышала вопрос часового, потом он щелкнул каблуками и вытянулся:
      — Прошу прощения, штурмбаннфюрер.
      Приму не требовалось ничего говорить. Послышался слабый скрип, шлагбаум поднялся, и вдруг совершенно неожиданно другой голос резко прокричал что-то из сторожевой будки. Райсшлингер.
      У Женевьевы перехватило дыхание, когда она услышала скрип шагов по гравию. Возможно, он сразу не узнал Прима в рассеянном свете фонаря у сторожевой будки. Он наклонился, что-то говоря по-немецки, она не поняла его слов. Прим отвечал ему. Единственное, что она смогла разобрать, было слово «Роммель», так что Прим, судя по всему, играл в игру Крэйга. Райсшлингер ответил. Короткая пауза, его сапоги снова заскрипели по гравию, и, решив, что он уходит, Женевьева осторожно взглянула вверх. К своему ужасу, она увидела над собой его лицо: он смотрел на нее через боковое стекло.
      Он резко отпрыгнул назад, хватаясь за пистолет, Крэйг поднял шмайсер и дал по нему очередь прямо через стекло. На них посыпались осколки, а Райсшлингер, как в каком-то странном танце, откинулся назад. Крэйг ткнул автоматом в шею Прима.
      Они рванулись вперед, в ночь. Прим резко швырял машину из стороны в сторону, потому что патруль открыл им вслед огонь. Наконец они скрылись в темноте, поглотившей их.
      — У вас там все в порядке? — спросил Крэйг.
      На правой щеке Женевьевы, порезанной осколком стекла, была кровь. Она машинально вытерла ее тыльной стороной ладони. Ей не было больно, воздух холодил лицо, и дождь врывался через разбитое окно.
      — Да, у меня все в порядке.
      — Молодец, девочка.
      Они миновали Довиньи, тихий, словно могила, и свернули на горную дорогу.
      — Все это напрасно, — сказал Прим. — Каждый пост на многие мили вокруг поднят по радио по тревоге. Через час все дороги будут блокированы.
      — Нам хватит и этого времени, — ответил ему Крэйг. — Ведите машину и делайте все, что вам говорят.
      Гортензия де Вуанкур лежала в постели, подложив под спину подушки и прислушиваясь к кромешному аду, который поднялся во дворе после стрельбы у главных ворот. В прихожей раздавались крики, минутой позже послышался грохот шагов по коридору, потом громкий стук в дверь. Она взяла сигарету из серебряного портсигара и закурила. Дверь распахнулась, и появился Земке с пистолетом в руке, за ним стоял капрал СС, держа шмайсер.
      — Что такое, Карл? — сказала Гортензия. — Вы так возбуждены…
      — Что происходит?! — выкрикнул он. — Мне доложили, что Анн-Мари, Прим и французский штандартенфюрер только что выехали через главные ворота. Райсшлингер мертв. Этот проклятый француз застрелил его. Часовой видел все из будки.
      — Это самые хорошие новости за последнее время, — усмехнулась Гортензия. — Мне никогда не нравился Райсшлингер.
      Земке словно окаменел, на его лице отразилось недоумение:
      — Гортензия… Что вы говорите?
      — Игра окончена, Карл. Пришло время вести себя так, как подобает де Вуанкурам, и вспомнить, что вы оккупировали мою страну.
      — Гортензия… — Земке выглядел совершенно ошеломленным.
      — Вы приятный мужчина, Карл, но этого недостаточно. Видите ли, вы еще и враг. Прощайте, мой дорогой. — Она выстрелила дважды, послав пули прямо ему в сердце, так, что его отбросило в коридор. Капрал нырнул в сторону, сунул дуло шмайсера в дверь и послал в комнату длинную автоматную очередь, опустошив весь магазин. И для Гортензии де Вуанкур наступила тьма, мгновенная и милосердная.
      Беглецы миновали Сен-Морис. В городе было тихо, как на кладбище. Через двадцать минут они добрались до дороги на Лион. Луна вышла из-за тучи в тот момент, когда они оказались возле леса на скалах над Гросне. Крэйг положил руку на плечо Прима:
      — Остановитесь здесь.
      Немец остановил машину и выключил мотор.
      — Что теперь? Пуля в голову?
      — Ну нет, все не так просто, — улыбнулся Крэйг. — Вы поедете с нами в Англию. Там есть человек, который очень хотел встретиться с вами. Уверен, он найдет в вас целый кладезь информации. — Он вышел из машины. — Большой Пьер! — позвал он.
      Сверху, из леса, спускались люди в беретах и куртках из овчины. Некоторые из них были с автоматами, другие с ружьями. Они остановились, глядя вниз, и Большой Пьер выступил вперед:
      — Эй вы, там, привет!
      На лице Прима, смотревшего в этот момент на Женевьеву в зеркальце, застыла легкая улыбка:
      — У вас на щеке кровь.
      — Это ерунда. Просто порез.
      — Рад за вас. — Крэйг открыл дверцу, а Прим стал шарить рукой под панелью управления. Неожиданно Женевьева заметила у него люгер и отреагировала инстинктивно, в слепой панике приставив вальтер к его позвоночнику и дважды нажав на спусковой крючок. Его тело вздрогнуло, в ноздри ударил запах паленой плоти и пороховой гари. Прим очень медленно приподнялся и застыл в полуобороте, в его глазах она прочла искреннее удивление. Потом из уголка его рта вытекла струйка крови, и он рухнул на руль.
      Женевьева почти выпала из машины, Крэйг бросился к ней, но она оттолкнула его:
      — Оставьте меня!
      Он стоял с потемневшим лицом, глядя на нее, потом расстегнул черный плащ СС и швырнул его в «мерседес». Большой Пьер кинул ему куртку из овечьей кожи, повернулся и сделал знак одному из своих людей. Тот склонился над телом Прима и отпустил ручной тормоз. Столкнуть «мерседес» со скалы было минутным делом, и машина, качнувшись, рухнула в море.
      Женевьева вдруг поняла, что все еще сжимает в руке вальтер, содрогнулась и положила его в карман.
      — Он не допускал мысли, что я способна это сделать, — прошептала она. — Да и я, честно говоря, тоже.
      — Ну что же, теперь вы знаете, что при этом чувствуешь, — сказал Крэйг. — Добро пожаловать в клуб.
      Его люди оставались на верхнем причале, пока Большой Пьер провожал Крэйга и Женевьеву туда, где их ждала "Лили Марлен".
      Послышался голос Шмидта:
      — Черт возьми, он это сделал! Он вытащил ее оттуда! Экипаж издал гул восхищения, и Хейр крикнул с мостика:
      — Поздравляю! Теперь вперед!
      Двигатели ожили. Крэйг перелез через леер, повернулся и подал руку Женевьеве. Она обратилась к Большому Пьеру:
      — Спасибо вам за все.
      — Смятые лепестки роз, мисс Треванс. Я предупреждал вас.
      — Смогу ли я когда-нибудь пережить то, что только что сделала?
      — Все проходит. Теперь отчаливайте. Женевьева потянулась к руке Крэйга. Как только она вступила на палубу, швартовы отдали и "Лили Марлен" скользнула во тьму моря.

      Гиммлер часто проводил ночь в маленьком кабинете, расположенном рядом с его рабочим кабинетом на Принц-Альбертштрассе. Было четыре часа утра, когда гауптштурмфюрер Розманн с некоторым трепетом приблизился к его двери, постоял в нерешительности и наконец постучал. Когда он вошел, рейхсфюрер уже зажег маленькую лампу и сидел на узкой походной кровати.
      — В чем дело, Розманн?
      — Боюсь, я принес плохие вести, рейхсфюрер. — Розманн подал ему телеграмму: — Это о замке Вуанкур.
      Гиммлер потянулся за очками, надел их и протянул руку.
      — Дайте, я посмотрю. — Он быстро прочел телеграмму и отложил ее. — Гнездо предателей — вот что это такое. Видите, я был прав, Розманн. А Прим бесследно исчез?
      — Да, рейхсфюрер.
      — Ну что же, это к лучшему. Это французские террористы, Розманн. Звери, которые никогда не остановятся.
      — Но что все это значит? — спросил Розманн. — Для чего они это устроили?
      — Все очень просто. Им нужен был Роммель. Они собирались нанести внезапный удар, но он оставил бал рано и уехал в Париж ночью. Они неверно рассчитали время, вот и все.
      — Конечно, рейхсфюрер. Теперь я понимаю. Войска в том районе приведены в полную боевую готовность. Все сельские районы перевернуты вверх дном. Будут еще распоряжения?
      — Да, заложники. Думаю, сто человек, взятых из каждой деревни в том районе. Казнить в полдень. Мы должны преподать этим людям урок. — Он снял очки и положил их на столик, стоявший сбоку.
      — Как прикажете, рейхсфюрер.
      — Разбудите меня в шесть, — спокойно сказал Генрих Гиммлер и выключил свет.
      Было еще темно, когда Дугал Мунро отправился из Гранчестер-Эбби вниз, в Холодную гавань. Он раскрыл зонт, его старая шляпа была глубоко надвинута на голову, свободной рукой он придерживал воротник кавалерийского плаща, застегнутого у горла. Сквозь задвинутые шторы из окон «Висельника» пробивался свет, вывеска раскачивалась из стороны в сторону. Когда он открыл дверь и вошел, то сразу увидел Джулию Легран, сидевшую у огня со стаканом в руке.
      — Вот вы где, — сказал он, стряхивая воду с зонта и ставя его в угол. — Не спится, как и мне?
      — Что-нибудь слышно? — спросила она.
      — Пока нет. Джек дежурит у рации. — Он снял плащ и шляпу и протянул руки к огню. — Что вы пьете?
      — Виски, — ответила она. — Немного лимона, сахару и горячей воды. Когда я была маленькой, моя бабушка пользовалась этим снадобьем от гриппа. Теперь это просто лекарство.
      — А не рановато ли для такого лекарства?
      — Я пью его по многим причинам, бригадир.
      — Не нужно начинать сначала, Джулия. Я уже сказал, что готов забыть о вашем участии в этом несчастном деле. Не надо нам обвинять друг друга. Давайте оставим все как есть. Есть ли у меня шанс получить чашку чаю?
      — Конечно. Чайник вы найдете на печке на кухне, коробка с чаем и пинта молока рядом с ним.
      — О, дорогая, вот вы как со мной? — Мунро обошел стойку бара и прошел на кухню. Джулия помешала дрова в камине, потом подошла к окну, отдернула занавеску и выглянула на улицу. Там уже занимался рассвет. Она опустила занавеску, вернулась к огню, и тут вошел Мунро, помешивая чай в чашке. В этот момент послышался звук мотора приближающейся машины. Дверь открылась, впустив ветер, Джека Картера и Еджа. Едж с трудом закрыл дверь, и Мунро спросил: — Итак?
      Картер улыбался с выражением благоговения на лице.
      — Он сделал это, сэр. Крэйг практически вытащил ее на себе. Забрал ее оттуда.
      Джулия вскочила:
      — Вы уверены?
      — Абсолютно. — Картер расстегнул мокрый дождевик. — Мы получили сообщение от Большого Пьера пятнадцать минут назад. Хейр ждал на "Лили Марлен" у Гросне, пока Крэйг был в замке. Они отошли сразу после полуночи. Если все будет в порядке, они появятся здесь через полтора часа.
      Джулия обняла его за шею, а Мунро заметил:
      — Я всегда говорил, что он — Гудини, который вернулся, чтобы доставлять нам неприятности.
      На Едже был военный черный дождевик поверх форменной одежды. Он медленно расстегнул его, зашел за стойку бара и налил себе большую порцию джина. Его лицо было совершенно спокойным, но глаза горели гневом и безумием.
      — Разве это не великолепно, сэр? — спросил Картер, обращаясь к Мунро.
      — Это очень драматично, Джек, но совершенно бессмысленно, — ответил бригадир.
      Джулия резко расхохоталась:
      — Крэйг разрушил вашу маленькую гнилую схему, не так ли? Вас бы гораздо больше устроило, если бы он не вернулся? Если бы никто из них не вернулся?
      — Это неплохая идея, хотя и слегка истеричная. — Мунро взял свой плащ и накинул его. — Мне нужно кое-что сделать. Вы отвезете меня в дом, Картер. — Потом спросил Еджа: — Вы с нами?
      — Нет, спасибо, сэр. Я доберусь пешком. Мне нужно продышаться.
      Они вышли. Джулия, все еще не остывшая от гнева, ходила взад и вперед.
      — Эта сволочь! Эта проклятая сволочь!
      — Вы уже все ему высказали. — Едж взял бутылку джина со стойки бара и засунул ее в карман. — В любом случае мне нужно немного вздремнуть. Это была долгая ночь. — На улице был сильный ветер. Он прошел на край причала и долго смотрел на море. Потом открыл бутылку и стал жадно пить. — Черт с тобой, Осборн, — тихо сказал он. — Черт с тобой и с твоей сукой! Черт с вами со всеми! — Он положил бутылку в карман, повернулся и побрел вверх по мощеной дороге через поселок.
      Море все больше покрывалось белыми барашками, ветер крепчал. "Лили Марлен" стремительно летела к корнуолльскому берегу, словно спущенный с привязи гончий пес. Рассвет окрасил небо на востоке, и Женевьева, глядя в маленький иллюминатор кают-компании, засмотрелась на пустынный морской простор.
      Крэйг сидел напротив нее, так и не сняв куртки. С камбуза вошел Шмидт с чаем.
      — Англия, дом и красота. Теперь уже недолго. — На нем был спасательный жилет поверх желтого комбинезона.
      — А это зачем? — резко спросил Крэйг.
      — По приказу капитана. Он считает, что будет штормить. — Шмидт поставил чашки на стол. — Ваши спасательные жилеты вы найдете в рундуке под скамейкой, — добавил он и вышел.
      Женевьева отодвинулась, чтобы не мешать. Крэйг открыл рундук и достал пару спасательных жилетов Кригс-марин. Он помог ей влезть в один из них, другой надел на себя. Потом снова сел напротив нее и начал пить чай.
      Женевьева предложила ему сигарету.
      — Думаю, вам следует взять это. — Она протянула ему свой портсигар. — Будет ужасно глупо, если вода попадет в него и испортит негативы.
      — Не беспокойтесь. Эту вещь сделал гений.
      Они посидели минуту молча. Потом Женевьева спросила:
      — Что будет дальше, Крэйг?
      — Кто знает? Теперь ситуация изменилась. Вы, в общем-то, достали все, что нужно. Скопировали эти планы Атлантического вала, и, что самое главное, немцы об этом не знают. Они ничего не изменят.
      — Ну и что?
      — Вы теперь вроде как героиня, разве не так? И если бы Мартин и я не пошли за вами… — Он пожал плечами. — Мунро придется смириться, причем со всем. Ему ведь тоже достанется кусок пирога. Айк решит, что он маг, когда увидит эти фотографии.
      — А потом?
      — Давайте-ка делать один шаг за один раз. — Он похлопал ее по руке. — Пойдемте наверх и немного подышим.
      Они стали пробираться по палубе. Вода за матерчатыми экранами, установленными на леерах, расходилась каскадами. У обоих крупнокалиберных пулеметов, 20-мм противовоздушного — на передней палубе и системы Бофорса — на задней, находились удвоенные боевые расчеты, все моряки были в желтых комбинезонах, спасательных жилетах и зюйдвестках. Женевьева поднялась по трапу наверх, за ней взобрался Крэйг, и оба скрылись в рулевой рубке. Лангсдорф стоял у руля, а Хейр наносил на карту последний участок пути.
      — Ну, как наши дела? — спросил Крэйг.
      — Прекрасно. Осталось максимум час пути. Может, и меньше. Море уже у нас за спиной. — Хейр выглянул наружу. — Видимо, погода испортится, потом улучшится, но мы уже будем на месте.
      Крэйг обнял Женевьеву за плечи.
      — У меня возникла одна по настоящему великолепная идея. Ужин в «Савое», шампанское, танцы…
      Прежде чем она успела ответить, в разговор вмешался Мартин Хейр:
      — А у меня есть идея получше. — Он покопался в кармане и извлек полкроны. — Я кину монетку, и посмотрим, кто получит право на первый танец.
      В половине шестого в Холодной гавани шел сильный дождь. Джо Едж сидел у окна своей комнаты в Гранчестер-Эбби и пил джин из оловянной кружки, мрачно глядя на серый рассвет. Он выпил уже половину бутылки и теперь был в состоянии злобного возбуждения. Теперь уже недолго, скоро "Лили Марлен" войдет в гавань. Возвращение героев — Хейра и этой глупой суки Треванс. Потом он вспомнил о Крэйге и о том, как этот американец унизил его, и ярость переполнила ему душу. Он плеснул еще глоток джина в кружку. Подняв ее к губам, он вдруг нашел великолепный способ отплатить им за все. Им всем.
      — Боже мой, это же великолепно! — Он пьяно расхохотался. — Я заставлю этих подонков натерпеться страху.
      Он взял телефон и набрал номер своего старшего механика, сержанта Гендерсона, который, как и остальные члены наземного экипажа, жил в металлических сводчатых помещениях позади ангара. Трубку долго не брали, но наконец сонный голос Гендерсона ответил:
      — Да? Кто это?
      — Это я, дурень, — ответил Едж. — У тебя десять минут на то, чтобы подготовить для меня "юнкерс".
      — В чем дело, сэр? Тревога? — Гендерсон быстро пришел в себя.
      — Можно сказать и так. До встречи. — Едж положил трубку, взял летную куртку из гардероба, оделся и спустился вниз.
      В ожидании "Лили Марлен" Мунро совсем не спал. Он работал в библиотеке с какими-то документами, когда вдруг хлопнула входная дверь. Он поднялся, подошел к окну и успел увидеть, как Едж отъезжает от дома на одном из джипов. Открылась дверь, и в комнату проскользнул Картер с подносом в руке:
      — Чаю, сэр?
      Мунро повернулся к нему:
      — Едж только уехал. Что у него на уме, хотелось бы знать?
      — Он поехал к «Висельнику», сэр. Наши скоро будут в гавани.
      — Наверное, — ответил Мунро. — Нам тоже пора, так что налейте мне чаю.
      Сержант Гендерсон все еще был в пижаме под формой. Он уже вывел «юнкерс» из ангара и как раз вылезал из самолета, когда появился Едж на джипе. Пока Едж, слегка покачиваясь, шел к нему, он натянул шлем, летные очки и застегнул ремешок под подбородком.
      — Все в порядке, сержант?
      — К полету готов, сэр. — Едж покачнулся, и Гендерсон подставил руки, чтобы поддержать его. — С вами все о\'кей, сэр? — В этот момент он почувствовал густой запах джина в утреннем воздухе.
      — Конечно, в порядке, идиот, — ответил Едж. — Я собираюсь немного развлечься. Думаю преподать урок этому И-боту. — Он расхохотался. — Когда я закончу, Хейр и Осборн узнают, кто на самом деле герой. Разве Мунро не будет мне благодарен? — Он повернулся к самолету, и Гендерсон схватил его за руку:
      — Минуту, сэр. Кажется, вам не следует лететь. Едж резко оттолкнул его и достал из кобуры вальтер.
      — А ну, прочь с дороги! — Он начал беспорядочно стрелять в землю под ноги сержанта, тот отбежал и нырнул под брюхо «юнкерса», пытаясь спрятаться с другой стороны. Он услышал, как захлопнулась дверца на фюзеляже. Минуту спустя сдвоенный радиальный двигатель ожил. Самолет пришел в движение. Гендерсон кинулся в ангар, добрался до служебного помещения и схватил трубку телефона.
      В Гранчестер-Эбби Мунро и Джек Картер как раз допивали чай, когда над их головами раздалось рычание мотора.
      — Господи, это еще что такое? — удивился бригадир. Он подошел к двери, открыл ее и вышел на террасу, успев заметить, как Ю-88 С прошел на бреющем полете над гаванью и взмыл в серое небо. — Что за чертовщина здесь творится, Джек? — спросил он требовательно. — В этот момент зазвонил телефон. Картер взял трубку. Мунро наблюдал, как самолет уходит все выше, прислушиваясь к бормотанию разговора у себя за спиной. Потом повернулся и увидел обеспокоенное лицо Картера. — В чем дело, Джек?
      — Это сержант Гендерсон, сэр. Кажется, Джо Едж недавно разбудил его, чтобы он подготовил «юнкерс» к полету. Сказал, что объявлена тревога.
      — Тревога? Какая, к черту, тревога?
      — Он сказал, что собирается разнести И-бот в щепки, сэр. Сказал, что, когда он покончит с ним, Хейр и Осборн будут знать, кто настоящий герой, и что вы будете благодарны ему за это.
      Мунро совершенно растерялся:
      — Он с ума сошел!
      — Он к тому же пьян, сэр. Настолько пьян, что стал стрелять в ноги Гендерсону, когда тот попытался его остановить.
      — Господи, Джек! — Лицо Мунро побелело. — Что нам делать теперь?
      — Мы ничего не можем поделать, сэр. На «Лили» никогда не выходили на связь с берегом по радио. Это правило всегда жестко соблюдалось. Вы же не хотели, чтобы военно-морской флот или береговая охрана слушали нас по радио и задавались вопросами о том, что же здесь происходит. Их предупредить невозможно. Мы можем сделать только одно. Если мы выедем наверх, на холм над обрывом, то увидим их приближение.
      — Тогда поехали, Джек. — Мунро натянул плащ и поспешил к выходу.
      Когда они подъехали к «Висельнику» на другом джипе, им навстречу вышла Джулия.
      — Что происходит? Что задумал Джо?
      — Садитесь! — приказал Мунро.
      Она влезла на заднее сиденье, и Картер, тронувшись с места, бросил ей:
      — Кажется, у Джо в голове прошибло клапан.
      — Мы ничего не знаем точно, Джек, — сказал Мунро. — Он напился и изображает из себя тайного наблюдателя, вот так. Все еще обойдется.
      — Что обойдется? — требовательно спросила Джулия. И Картер, продолжая вести машину, рассказал ей все. Когда он закончил, Джулия сказала: — Он всегда был слегка сумасшедшим. А теперь окончательно свихнулся.
      Они въехали на холм и теперь тряслись по травянистой целине, направляясь к краю обрыва. Картер остановил машину.
      — У нас есть пара биноклей. Я их сам сюда спрятал. — Он покопался под приборной доской. — А, вот они.
      Они выбрались из машины и пошли вперед. Это было странное утро. Низкие черные облака вытягивались в прямую линию у горизонта. Над морем ползла дымка, и ветер пробивал в ней большие бреши. Штормило, волны бились о берег. Внезапно Джулия вытянула руку:
      — Вон они!
      "Лили Марлен" вынырнула из серого тумана приблизительно в миле от них, быстро двигаясь в сторону Холодной гавани и высоко неся трепещущий вымпел Кригсмарин. Внезапно из черного облака вынырнул «юнкерс», словно птица-призрак, и зашел над И-ботом у самой поверхности моря. Минуту спустя послышались звуки стрельбы.
      Едж выпустил по "Лили Марлен" очередь, рассыпав ее широким веером по правому борту, и заложил вираж вправо. Крэйг и Женевьева в этот момент пришли к Хейру в рубку, чтобы посмотреть на последний бросок к берегу.
      — Господи Иисусе, это Едж. Что за глупые игры? — Хейр повернулся к громкоговорителю, которым никогда не пользовались, включил связь и взял микрофон: — Едж, выходите на связь! Выходите на связь! В чем дело?!
      "Юнкере" развернулся и теперь снова заходил прямо в нос кораблю, потом пулеметная очередь снова вспорола море по левому борту.
      — Трах! Бах! Вы мертвы! — Голос Еджа был ясно слышен по рации, он истерически хохотал. — Вы слышите меня, Хейр? — Он взмыл вверх прямо над ними. — Вы тут устроили нам кучу проблем. Больше всех досталось бедному старому бригадиру. Было бы гораздо лучше, если бы вы, и Осборн, и эта глупая сучка Треванс вообще не вернулись! — Он снова лег на правое крыло.
      Хейр открыл рундук и взял оттуда свернутый флаг, отведя Лангсдорфа в сторону.
      — Думаю, здесь сейчас будет настоящая свалка. Пошлите кого-нибудь снять вымпел и повесить на его место вот это.
      Он прибавил скорость, нос катера приподнялся и ушел направо, когда Лангсдорф вышел. Старший штурман позвал Вагнера, и тот поднялся по трапу. Лангсдорф отдал ему приказ, передал флаг и вернулся на мостик.
      — Вы еще живы? — Голос Еджа звучал в громкоговорителе. — Попробуем еще разок? Посмотрим, как близко я смогу подойти. — Он снова развернулся и зашел спереди с высоты пятидесяти футов. Вагнер как раз снимал вымпел Кригсмарин с флагштока над рулевой рубкой. Через минуту на его месте взвился американский флаг, что раззадорило Еджа еще больше. — Проклятые янки! — завизжал он.
      Теперь он был очень близко и снова открыл огонь из пулемета; на этот раз очередь вспорола корму по правому борту, мгновенно убив Хардта и Шнайдера, которые через леера упали в море.
      — Господи, — сказал Крэйг, — он сошел с ума! Вагнер и Бауэр открыли с палубы огонь из пулемета Бофорса, трассирующие пули, преследуя «юнкерс», прочерчивали в небе дугу, Виттиг стрелял в него из эрликона, установленного на турели на носу. Самолет вздрогнул, когда пуля пробила его правое крыло. Едж выругался и бросил «юнкерс» влево.
      — Хорошо же, ублюдки! — закричал он. — Вы сами этого хотели!
      Он теперь был опасно низко и снова зашел спереди. Хейр выжимал из "Лили Марлен" все, что мог, и ее могучие двигатели «даймлер-бенц» позволили набрать скорость свыше сорока узлов. Хейр бросал ее из стороны в сторону. Едж всегда был великолепным пилотом, но его сумасшествие, видимо, сделало его просто гением: ему удалось выйти из виража на скорости около четырехсот миль в час на высоте не более тридцати футов над волнами.
      Крэйг схватил Женевьеву за руку.
      — Ложитесь! — закричал он и накрыл ее сверху своим телом.
      Едж снова стрелял из пулемета, вспоров палубу, сбросив вниз Вагнера, сбив Бауэра с турели пушки, разнеся вдребезги окна рулевой рубки и ранив в спину Лангсдорфа, который вылетел через дверь головой вперед.
      Внезапно "Лили Марлен" начала терять скорость. Крэйг встал, за ним поднялась Женевьева. Она увидела, как Хейр рванулся вперед, на его бушлате проступила кровь. Половина рычагов управления была снесена очередью, а внизу на палубе повис на пулемете Виттиг.
      — Вы ранены, Мартин. — Она положила руку ему на плечо.
      Он оттолкнул ее, и в этот момент «юнкерс» снова налетел с левого борта, обрушив на катер всю мощь своего огня. Теперь "Лили Марлен" была вся объята пламенем. Сквозь дым Женевьева увидела, как Шмидт пробрался по палубе, оттолкнул Виттига в сторону и занял место у пулемета.
      Хейр сказал:
      — Все кончено. Уберите отсюда Женевьеву.
      Крэйг толкнул ее вперед. Вода уже плескалась у их ног, и Хейр последовал за ними. Они с Крэйгом с трудом отцепили одну из резиновых лодок и перебросили ее через леер. Крэйг держал трос.
      — Полезайте в лодку! — крикнул он Женевьеве. Она послушалась, но потеряла равновесие и полетела головой вниз в лодку. В этот момент Едж снова зашел им в нос на очень малой высоте.
      Хейр повернулся.
      — Я хочу влепить между глаз этому сукину сыну. — Он кинулся к пулемету.
      Крэйг на мгновение замер, а потом внезапно отпустил трос, и, прежде чем Женевьева сообразила, что произошло, она оказалась в десятке ярдов от бота.
      — Крэйг! — закричала она, но было уже поздно.
      Он оказался рядом с Хейром у пулемета, по колено в воде.
      — Цельтесь ему в брюхо! — крикнул Крэйг. — Помните о баллонах с окисью азота!
      "Юнкере" налетел снова, сметая все на своем пути. Едж старался использовать любую возможность. Пулемет с катера бил в ответ, и Женевьева вдруг увидела, как Хейра подбросило вверх, потом назад. Теперь стрелял Крэйг, ведя ствол вслед за летящим самолетом, который начал набирать высоту.
      Взрыв, произошедший вслед за этим, потряс окрестности. «Юнкере» вдруг превратился в огромный огненный шар; его баллоны с окисью азота взорвались, подобно бомбе. Осколки фюзеляжа падали в море.
      Громадная волна подняла шлюпку вверх, она была уже в пятидесяти ярдах от катера и двигалась довольно быстро. Женевьева увидела, как нос "Лили Марлен" высоко поднялся над водой. Ни Крэйга Осборна, ни маленького Шмидта нигде не было видно: поверхность моря была пуста. Нос поднялся еще выше, флаг Соединенных Штатов затрепетал над волнами, потом "Лили Марлен" нырнула вниз, кормой вперед, и скрылась под водой.
      На вершине холма Дугал Мунро медленно опустил бинокль, его лицо было пепельно-серым. Джулия Легран плакала. Картер обнял ее за плечо, утешая.
      — Что теперь, сэр? Мне кажется, я видел шлюпку.
      — Обратно в поселок, Джек. Информируйте береговую охрану. Чтобы пригнать сюда спасательный катер из Фальмута, не потребуется много времени. Всегда есть какой-то шанс. — Но его голос звучал не слишком уверенно.
      Шлюпку сильно швыряло. Женевьеву вырвало столько раз, что, казалось, еще чуть-чуть — и она лишится желудка. Небо резко потемнело, шел сильный дождь. Но это не имело значения, потому что в шлюпке было полно воды, она промокла до нитки и лежала, свесив голову за борт, чувствуя себя одинокой и такой заброшенной, как будто осталась одна на свете.
      Прошло, может быть, часа три, прежде чем она услышала звук мотора приближающегося судна. Она приподнялась и увидела спасательный бот из Фальмута. Через пять минут она уже сидела в каюте завернутая в одеяло и один из членов экипажа подавал ей кружку с кофе.
      Вошел человек в комбинезоне, он был среднего возраста, с седыми волосами и добрым лицом.
      — Я старшина катера, мисс. С вами все в порядке?
      — Да, — ответила она.
      — Мы никого больше не нашли.
      — Я не думаю, что вы кого-то найдете, — сказала она печально.
      — Ладно, мы поищем еще часок, а потом доставим вас в Холодную гавань. Так мне приказано. — Он в нерешительности постоял. — Что здесь произошло, мисс? В чем было дело?
      — Я не уверена… — ответила она. — Думаю, просто игра пошла не по сценарию. Суперидиотизм, такой же, как, например, война.
      Он нахмурился, ничего не поняв, пожал плечами и вышел. Женевьева обхватила кружку руками, стараясь согреться ее теплом, и села, глядя в пустоту.
      Картер был в темной комнате, Мунро стоял рядом, и они осторожно разворачивали пленку.
      — Все в порядке, Джек? — спросил Мунро. — Я хочу сказать, что она находилась в воде слишком долго.
      — Мне кажется, что она в идеальном состоянии, сэр. Я надеялся, что так оно и будет. В этом портсигаре даже сигареты были совершенно сухими. — Он поднял пленку вверх.
      — И она утверждает, что на этих кадрах содержимое дипломата Роммеля? — спросил Мунро.
      — Да, сэр. Она сказала, что там было больше документов, но у нее хватило пленки только на двадцать листов.
      — Это чудо, Джек. Одна из самых больших удач разведки за всю войну. Эйзенхауэр и его штаб будут плясать от радости, когда увидят это. — Он покачал головой: — Она сделала это, Джек, эта простая девчонка. Любитель, по сути дела. Я был не прав.
      — Да, но какова цена, сэр!
      — Люфтваффе снова бомбили Лондон этой ночью, Джек. Люди погибли. Вы хотите, чтобы я продолжал?
      — Нет, сэр. Я понял. Мунро кивнул.
      — Мне нужно позвонить в Лондон. Приходите в библиотеку через тридцать минут.
      — А Женевьева, сэр?
      — О, ее в любом случае приведите с собой.
      Женевьева лежала в горячей ванне, которую ей приготовила Джулия, до тех пор пока вода не начала остывать. Она вылезла и старательно вытерлась. Все ее тело было в синяках, но она не чувствовала боли. На самом деле она вообще ничего не чувствовала. Джулия разложила на кровати белье, теплый свитер, широкие кордовые брюки и пиджак. Она быстро оделась и уже заканчивала приводить себя в порядок, когда вошла Джулия:
      — Как себя чувствуете, cherie?
      — Прекрасно, беспокоиться не о чем. — Она в нерешительности постояла, потом тихо спросила: — Есть какие-нибудь новости?
      — Боюсь, нет.
      — Я и не надеялась…
      — Я только что видела Джека. Он сказал, что фотопленка оказалась прекрасной, и просил передать вам это. — Она протянула Женевьеве серебряный с ониксом портсигар. Та слегка улыбнулась и взяла его.
      — Забавная вещица. Он теперь мой?
      — Не знаю. Джек сказал, что Мунро хотел бы видеть вас в библиотеке.
      — Хорошо, — сказала Женевьева. — Раз уж так все получилось, я тоже хотела бы его видеть. — Она направилась к двери, но вдруг остановилась и взяла охотничий жакет Анн-Мари, который валялся в углу. Она нащупала в кармане жакета вальтер и вытащила его. — Еще один интересный сувенир, — сказала она, кладя его в карман, открыла дверь и вышла.
      Джулия постояла минуту, нахмурившись, и пошла следом.
      Мунро сидел у огня в кресле с подголовником, потягивая из хрустального бокала бренди. Когда вошла Женевьева, Картер стоял у шкафа и наливал себе виски.
      Бригадир произнес:
      — А, Женевьева, входите, дайте посмотреть на вас. — Он кивнул: — Неплохо. Неплохо. Вы слышали чудесные новости относительно фотопленки? Огромный успех. У вас настоящий талант к нашей работе. Судя по всему, я могу использовать вас в ИСО, моя дорогая. Вы будете хорошо работать.
      — Черта с два у вас это получится!
      — Получится, офицер военно-воздушных сил Треванс. Вы мобилизованы по приказу короля. И вы будете подчиняться приказам и в точности их выполнять. Через некоторое время прилетит «лизандр». Вы отправитесь в Лондон с нами.
      — И это все?
      — Естественно, вас чем-нибудь наградят, как вы того заслуживаете. Французы, возможно, наградят вас орденом Почетного легиона. Некоторые из наших девушек, отличившиеся при выполнении задания, получили звание кавалера ордена Британской империи 5-й степени, но в данном случае такая награда вряд ли уместна. Я думаю, можно устроить для вас Боевой крест. Необычно для женщины, хотя прецеденты были.
      — Я знаю все о сестре, — бросила она. — Баум сказал Крэйгу, а Крэйг сказал мне. Даже Прим знал.
      — Сожалею, — спокойно ответил Мунро. — На войне бывают несчастные случаи.
      Женевьева продолжала:
      — Вы спокойно сидите здесь, лакая бренди, зная, что продали меня. Хуже того, вы с самого начала обрекли меня на гибель и сделали это вполне хладнокровно. Знаете, что самое смешное во всей истории, бригадир?
      — Нет, но уверен, что вы мне сейчас скажете.
      — Вам не нужен был Баум, чтобы продать меня. Кажется, Анн-Мари работала на другую сторону, так что у меня не было шансов обмануть Макса Прима с самого начала. Я застрелила его, между прочим. Всадила две пули в спину вот из этого. — Она достала вальтер из кармана.
      — Сочувствую, моя дорогая, — пожал плечами Мунро. — Полагаю, вы даже не подозревали, что способны на такое.
      — Да уж.
      — Но вы оказались способной ученицей, видите? Я сказал, что у вас призвание к этой работе. Вы уверены относительно Анн-Мари?
      — О да, но есть еще кое-что. — Она нахмурилась, почувствовав, что ей трудно собраться. — Это Фицджеральд в Ромни, которая тоже была двойным агентом… Вы знали, что ее муж был связан с Майклом Коллинзом в ИРА во время беспорядков в Ирландии?
      Мунро вдруг стал очень спокойным.
      — Нет, я не думаю, что мы знали об этом. А почему вы спросили?
      — Фицджеральд одурачила вас. Она до сих пор работает на немцев, используя агентов ИРА в Лондоне.
      — Ах вот оно что, — глаза Мунро сверкнули. Он обернулся к Картеру. — Свяжитесь со Специальным отделом Скотланд-Ярда, как только вернемся. С Ирландской секцией. Если повезет, мы их возьмем. — Он повернулся к Женевьеве: — Айк придет в восторг от этого. Копии планов Атлантического вала! И Роммель ничего не подозревает.
      — Замечательная перспектива, — сказала она. — У вас есть сигара?
      — Хорошо, я ублюдок, — сказал он спокойно. — Из тех, которые выигрывают войны.
      — Используя таких, как я?
      — Если это необходимо.
      Она подошла к столу и тяжело облокотилась на него, вальтер был у нее в руке.
      — Знаете, я была готова сказать вам речь. О правилах игры и о чести, что случается, если вы их не соблюдаете, даже в такой проклятой глупой игре, как эта. Вы оказались такой же дрянью, как те, кого мы пытаемся побить.
      — И что же заставило вас изменить намерения?
      — Я вспомнила обо всех этих трупах, усеявших путь от Холодной гавани до замка Вуанкур. Рене Дизар, Макс Прим, Мартин Хейр и экипаж "Лили Марлен", Крэйг Осборн. "Смелые молодые мужчины, спящие в могиле…" Разве не так говорил об этом поэт? За что они умерли?
      — Дорогая моя Женевьева, — спокойно сказал он. — Время у нас ограничено. Что вы пытаетесь объяснить мне?
      — Что если вы похожи на гестапо, то мне, может быть, следует поступить с вами, как с гестапо. — Она подняла вальтер. Мунро не пытался уклониться, но Джулия, стоявшая поодаль, внезапно закричала:
      — Нет, Женевьева, он этого не стоит!
      Женевьева стояла очень бледная, вальтер в ее руке не дрогнул.
      — Давайте покончим с этим, — нетерпеливо сказал Мунро. — Решайтесь, мисс.
      — Будьте вы прокляты, бригадир! — ответила она и бросила вальтер на стол рядом.
      Подошел Джек Картер и вставил ей в руку стакан с виски. Потом он взял вальтер и положил к себе в карман.
      — Правильно, — сказал Мунро. — Я бы выпил на вашем месте. Вам это явно требуется.
      — У вас что, плохие новости, хотя нет еще даже двенадцати? Валяйте, бригадир, мне кажется, вы сегодня не намерены меня радовать.
      — Ваша сестра умерла прошлой ночью, — сказал он. Женевьева закрыла глаза. Потом, как сквозь густой туман, до нее донесся настойчивый голос Картера:
      — Как вы себя чувствуете? Она взглянула на них.
      — Как?
      — Я потребовал вскрытия. Сердце.
      — Еще один побочный эффект вашего наркотика?
      — Вполне возможно.
      — Где она? Я хочу ее видеть.
      — Я не думаю, что это возможно.
      — Закон о гостайне? Вы о нем хотите мне напомнить?
      — Нет необходимости, — сказал он. — По-моему, ваш отец еще жив. Если вы захотите устроить скандал, неизбежно всплывет то, что его любимая дочь была нацистским агентом. Это добьет его, вам не кажется?
      Женевьева судорожно вздохнула.
      — Я принесла вам эти фотографии. Вам не кажется, что вы мой должник?
      — Олл райт, ваша взяла, — вздохнул Мунро. — Ее похоронят на кладбище для бедных, в общей могиле, естественно. В шесть утра послезавтра. На Хайгейтском кладбище.
      — Где она сейчас?
      — Этим занимается владелец похоронного бюро в Кемберуэлле. Джек может отвезти вас.
      — Что будет с герром Баумом? — спросила она.
      — Он лишь делал свое дело, как и все мы. Зазвонил телефон, и Картер поднял трубку. Затем он повернулся.
      — "Лизандр" только что приземлился, сэр.
      — Прекрасно. — Мунро встал. — Тогда полетели.
      — Но ведь надежда все еще есть, — сказала Женевьева. — Крэйг… другие…
      — Эти новости будут завтра, — сказал Мунро. — Так что давайте двигаться.

      На следующий день после обеда Джек Картер отвез ее в похоронное бюро в Кемберуэлле. Женевьева вошла, а он остался ждать на улице. В маленьком помещении, отделанном дубовыми панелями, пахло полировкой и свечами, у двери в медной вазе стояли белые лилии. Человек, встретивший ее, был очень стар, возможно, он и жил-то потому, что шла война, его волосы были белы как снег, а руки сильно дрожали.
      — Ах да, — вспомнил он, — мне звонили насчет вас, мисс. Тело в третьем номере. Но есть маленькая сложность. Там сейчас один джентльмен.
      Она оттолкнула его и вошла в маленький коридор позади комнаты. На первом столе стоял закрытый гроб, второй был пуст, а третий — занавешен зеленой шторкой. Тихий голос читал молитву по умершему на иврите. Она часто слышала такие молитвы в палатах для раненых в госпитале св. Варфоломея.
      Она потянула шторку в сторону, и навстречу ей вскочил Баум, захлопнув молитвенник. На голове у него была маленькая ермолка, по щекам катились слезы.
      — Простите меня, мне очень жаль. Господь свидетель, я никогда не думал, что так выйдет.
      За его спиной Женевьева увидела Анн-Мари со сложенными на груди руками, лицо, ее собственное лицо, было обрамлено саваном, на нем застыло выражение покоя. Она взяла руку сестры и крепко сжала, ничего не говоря, потому что сказать было нечего.
      Было серое утро, в воздухе висел туман, и Хайгейтское кладбище было не самым лучшим местом в мире в этот момент. Ее подвезли к воротам (это снова сделал Картер) на зеленом лимузине.
      — Ждать не надо, — сказала она ему. — Я вернусь сама.
      Странно, но он, не споря, уехал, и она пошла через кладбище, глубоко засунув руки в карманы пиджака. Ей не пришлось искать могилу. Она увидела их в дальнем углу довольно скоро: старик из похоронного бюро в черном плаще держал котелок в руке, пара землекопов налегали на лопаты, священник в черной рясе читал молитву. Женевьева подождала, пока он закончит, потом пошла к выходу следом за стариком, но вернулась назад, когда могила была уже почти засыпана. Могильщики взглянули на нее. Один из них спросил:
      — Я могу чем-нибудь помочь вам, мисс? Это кто-то, кого вы знали?
      Она глянула вниз на простой гроб, наполовину засыпанный землей:
      — Мне казалось, что знала. Теперь я не уверена в этом. — Пошел дождь, и она посмотрела на небо: — Хотелось бы знать, зачем Бог сотворил такие вот утра, как это?
      Они удивленно переглянулись:
      — С вами все в порядке, мисс?
      — Да, спасибо, — ответила Женевьева. Она повернулась и увидела Крэйга Осборна, стоявшего в нескольких ярдах от могилы и наблюдавшего за ней.
      Он был во френче и фуражке. Она заметила полевую оливково-коричневую форму и десантные ботинки. Его орденские планки впечатляли.
      — Мне он нравится больше, чем предыдущий. Я имею в виду мундир, — сказала Женевьева.
      Он молча накинул ей на плечи свой френч. Они пошли по дорожке между надгробий, вокруг клубился туман, шел дождь, сжимая мир вокруг них до тех пор, пока они не остались вдвоем. Дождь усиливался и скоро превратился в сплошной ливень. Они побежали и укрылись под навесом небольшого фонтана. Она вспоминала другое кладбище под дождем и Макса Прима.
      Женевьева села. Крэйг достал пачку сигарет и протянул ей.
      — Сожалею, — сказал он, — об Анн-Мари. Мунро сказал мне только прошлой ночью.
      — Они не сказали мне, что вы спаслись. Даже Джек промолчал.
      — Я добрался до них только вечером. Они сказали, что вы будете здесь сегодня утром. — Он пожал плечами: — Я просил Джека ничего не говорить вам, хотел сам все рассказать.
      — Что с вами случилось? — спросила она.
      — Я отплыл в сторону, когда «Лили» затонула. Шмидт тоже. Мы держались с ним за руки сколько могли. В конце концов нас выбросило на берег Лизард-Пойнт.
      — А Мартин?
      — Его нет, Женевьева. Их никого больше нет. Она кивнула, достала портсигар и взяла сигарету:
      — Что теперь будет с вами? Мунро явно не в восторге.
      — Сначала он бесновался. Грозил отправить меня в Китай. Там начинают новую программу ОСС — будут обучать китайских коммандос тактике проведения операций, прыжкам с парашютом и все такое прочее.
      — А потом?
      — Главнокомандующий посмотрел те ваши фотографии.
      — И все изменилось?
      — Как будто. Это скоро произойдет, Женевьева. Великий день. Решено десантировать части специального назначения и подразделения ОСС далеко за линию обороны немцев во Франции и, когда придет время, объединить их с маки и устроить там хороший переполох.
      — Иными словами, Мунро обнаружил, что снова нуждается в вас? — спросила она. — Для чего, майор? Чтобы заслужить еще одну ветку с дубовыми листьями к вашему Кресту за боевые заслуги?
      Он не стал отвечать и спросил ее:
      — Джек говорит, что старый ублюдок хочет заполучить вас в ИСО?
      — Похоже на то.
      — Будь он проклят! — Он положил ей руки на плечи. — Вы всегда были только самой собой и никогда не были ею. Помните об этом.
      Прим когда-то сказал ей то же самое. Удивительно, как они похожи. Она кивнула:
      — Я запомню.
      Он стоял, глядя на нее:
      — Ну что же, значит, все?
      — Наверное, да.
      Внезапно он повернулся и пошел прочь, серая мгла почти поглотила его, и это было неправильно, просто невозможно. Шла война. Люди жили одним днем, беря от него то, что он давал им. Все очень просто. И она кинулась за ним, отчаянно крича:
      — Крэйг!
      Он остановился и обернулся к ней, держа руки в карманах.
      — Да?
      — По-моему, вы говорили что-то насчет ужина в "Савое"?