Приключения одной теории

(15) Согласно преданиям племен, обитающих в области Лимы, первые королевские Инки обманом пришли к власти, внушив горным народам, будто происходят от солнца. Это обвинение было записано иезуитом Анельо Оливой (16), который в XVI веке поселился среди равнинных племен. Ему рассказали, что первые королевские Инки на самом деле были потомками обыкновенного морского народа, приплывшего из Эквадора: «Многие ходили по морю вдоль побережья и некоторые терпели крушение. В конце концов одна ветвь поселилась на острове под названием Гуаяу, у берегов Эквадора. На этом острове родился Манко Капак. После смерти своего отца он решил оставить родной остров, чтобы найти более благодатный край. Он вышел на судах, которые у него имелись, взяв с собой двести человек, и разделил их на три отряда. Два первых отряда пропали без вести, сам же Манко Капак и его спутники высадились около Ики на побережье Перу и оттуда пробились в горы, и достигли берегов озера Титикака».
      Конечно, версия о высадке первого Инки около Ики может быть от начала до конца вымышленной, но об этом говорилось в преданиях. Еще в доинкские времена Ика могла соперничать с лесной областью на севере как центр плавания на плотах.
      Патер Иосеф де Акоста сообщал (17), что индейцы Ики, а также Арики, лежащей на 750 миль южнее, рассказывали испанцам, будто в старые времена моряки выходили в Южное море и далеко на западе посещали какие-то острова. Акоста полагал, что эти доиспанские экспедиции совершались на плотах из наполненных воздухом тюленьих шкур. Однако многочисленные древние гуары из твердой древесины и модели бальсовых плотов, найденные при раскопках как в Ике, так и в Арике, подтверждают, что эти две области были старейшими доинкскими центрами мореходства на бревенчатых плотах.(18) Капитан де Кадр узнал от одного престарелого мудрого индейца по имени Чепо (ему будто бы было 115 – 120 лет), что Арика и Ика, две важнейшие гавани на побережье ниже Тиауанако, считались особенно удобными исходными пунктами для плаваний к обитаемым тихоокеанским островам. По словам Чепо, индейцы заходили в Арику и Ику, затем шли на запад в Тихий океан и через два месяца достигали необитаемого острова Коату с тремя высокими горами, кишащего птицами. Чтобы попасть на лежащую за ним обитаемую землю, следовало оставить Коату слева и продолжать путь до уединенного острова, называемого Кюэн. Здесь было многочисленное население; главного вождя звали Кюэнтике; кроме него, было еще два вождя – Укинике и Каманике. В десяти днях пути на запад от Кюэна лежал другой обитаемый остров, Акабана. Когда Чепо пригрозили смертью, если он не скажет правду об островах, он стал расписывать капитану великие богатства их. Под конец он по собственной воле добавил, что для плавания использовали дереянные плоты.
      Хотя испанцы решили, что Чепо подразумевал Соломоновы острова (так они называли все легендарные острова Южного моря), Амхерст и Томсон(19), издавшие в 1901 году английскую версию старой рукописи, полагали, что индеец пересказал искаженную историю о действительно состоявшемся плавании. В сноске они указали, что Пасха и предшествующий ему голый островок Сала-и-Гомес удивительно похожи на острова, о которых слышал капитан де Кадр.
      

Курс на ближайший тихоокеанский остров, по данным инков. Когда испанцы впервые одолели этот путь, они определили, что его протяженность примерно 600 лиг.
      Действительно, задолго до плавания Роггевена старик Чепо сообщил испанцам точное навигационное описание пути до острова Пасхи из самой удобной гавани на побережье Южного Перу. Теперь нам известно: чтобы достичь на плоту ближайшего обитаемого острова, надо из Ило или Арики идти сперва на скалистый птичий базар Сала-и-Гомес. Оттуда прямой путь к острову Пасхи. Плавание с попутным пассатом вдоль южной внешней части Перуанского течения в самом деле, как утверждал старик-индеец, займет около трех месяцев.
      В описании Чепо названы все основные приметы безлюдного Сала-и-Гомеса, над которым издалека видны стаи птиц. Когда идешь с востока, кажется, что из воды торчаn три горы. Уже у первых европейских мореплавателей они считались характерными ориентирами; они настолько бросаются в глаза, что даже на современных картах Сала-и-Гомес подчас обозначают ошибочно в виде трех раздельных островков. В шторм почти весь этот клочок суши исчезает под волнами, и лишь три скалы по-прежнему остаются надежным убежищем для многочисленных птиц. Если из Ило и Арики строго идти на первый обитаемый остров – Пасху, Сала-и-Гомес действительно останется слева. А следующий обитаемый остров за Пасхой – Мангарева.
      Не менее интересно имя Кюэнтике, которым Чепо называет главного вождя острова Кюэн: первые испанцы, посетившие Пасху в 1770 году, записали, что вождь у пасхальцев называется теке-теке.(20) Итак, в Южном Пору индейцы точно знали направление и расстояние до острова Пасхи, помнили характерный вид единственного ориентира на этом пути. Такие же сведения Сармьенто услышал в 1000 миль к северу, в Кальяо. Отсюда видно, что древние перуанцы вполне могли определить позицию острова Пасхи с разных точек побережья.
      Как известно, внутренние разногласия привели к тому, что экспедиция Менданьи изменила курс, рассчитанный Сармьенто по советам индейцев. Разберемся вкратце, что же произошло. В своем превосходном труде об этой экспедиции Амхерст и Томсон(21) сообщают, что, когда в Перу наладилось организованное управление, томящиеся от безделья испанские авантюристы стали особенно жадно прислушиваться к ходившим среди индейцев и моряков Кальяо рассказам о неведомых островах и даже целом континенте на западе. Кабацкие сплетни превратились в излюбленную тему дворцовых бесед, и Педро Сармъенто де Гамбоа «объявил во всеуслышание, что может определить местоположение островов, о которых местные ученые говорили, что они суть аванпосты южного материка, простирающегося от Огненной Земли на север до широты 15 градусов 5 минут, примерно в 600 лигах от Перу».
      Эта последняя цифра верна с небольшой поправкой. Действительно, все считали, что надо идти примерно 600 лиг от Перу. И авторы справедливо напоминают, что провиант экспедиции Менданьи был взят с учетом пути от Кальяо до первого острова. Примечательно, что испанцы, которые двести лет спустя достигли острова Пасхи из Перу, так определяли его положение: «около 600 лиг от Кальяо и примерно столько же от чилийского побережья».(22) Шестьсот лиг – это немногим больше 2 тысяч морских миль, что как раз соответствует расстоянию до острова Пасхи.
      Члены экспедиции Менданьи соглашались друг с другом еще в том, что ближайший остров должен лежать точно на западо-юго-западе от порта Кальяо. Достаточно сопоставить отчет Сармьенто с дневниками его противников (официального летописца экспедиции Катойры, руководителя экспедиции Менданьи, первого штурмана Гальего), а также с анонимной рукописью еще одного члена команды, чтобы убедиться – все явно считали, что искомая земля находилась к западо-юго-западу от Кальяо, ибо десять дней (у Гальего – двенадцать) корабли неуклонно следовали курсом(23), который должен был привести их к острову Пасхи. Однако в конце ноября, когда они достигли широты 15 градусов 45 минут, начались раздоры.
      Сармьенто, хоть и слыл человеком вздорным, по праву считал себя компетентным в вопросе об островах. Он подчеркивает (Сармьенто пишет о себе в третьем лице), что это он представил правителю Перу «сведения о многочисленных островах и о континенте, находящихся на юге океана, и лично вызвался открыть их именем Его Величества. С этой целью он собрал сведения и изготовил карту… Предполагалось, что они будут следовать курсом запад-юго-запад до 23-го градуса, то есть до широты, определенной Педро Сармьенто…». Если бы намерение Сармьенто искать землю в 600 лигах, или в 2 тысячах морских миль, на западо-юго-западе от Кальяо осуществилось, они пришли бы почти к самому острову Пасхи. Правда, рассчитывая широту острова, он промахнулся на четыре градуса – простительная ошибка, если вспомнить, что первый штурман определил координаты хорошо знакомой гавани Кальяо в 12 градусов 30 минут, а на самом деле они равны 11 градусам 56 минутам.
      Так или иначе, дойдя до 15 градуса 45 минуты южной широты, штурман внезапно свернул с прямого курса на остров Пасхи и повел корабли на запад. Сармьенто гневно пишет в своем отчете: «Педро Сармьенто со всей решительностью обратился к генералу (Менданье) по поводу этой перемены курса и при всех сказал ему, что с этим нельзя соглашаться, это нужно отменить, иначе он не совершит открытия и собьется с пути…».
      Но молодой Менданья поддержал кормчего, и экспедиция двадцать дней шла примерно вдоль пятнадцатой параллели на запад. Всем было ясно, что штурман свернул с намеченного курса задолго до установленной Сармьенто отметки в 600 лиг, и, однако, никто не возражал. Причина заключалась в том, что Гальего, долго ходивший штурманом у берегов Перу и Чили, получил другую информацию в Кансильерии в Лиме.
      Вот как Гальего обосновывал свои действия: «Я следовал вдоль этой широты, так как сеньор Президент сказал, что на пятнадцатом градусе южной широты в 600 лигах от Перу находится множество богатых островов». В итоге штурман повел суда в сердце Полинезии – ведь большая часть архипелага Туамоту, острова Общества, Самоа, Фиджи и другие обитаемые острова группируются в полосе между 10 и 20 градусами южной широты. Вместо того чтобы плыть на уединенный остров Пасхи, экспедиция шла теперь в самую гущу островов Туамоту.
      Однако буквально на пороге архипелага, когда оставалось совсем немного до островов Пукапука и Рароиа, штурман опять внезапно повернул и лег на северо-западный курс. В итоге оба корабля прошли через «ворота» между Маркизами и Туамоту. Спустя три недели был замечен остров Нукуфетау в архипелаге Эллис, а на восьмидесятый день плавания экспедиция причалила к одному из Соломоновых островов в Меланезии. Испанцы потратили почти четыреста дней на то, чтобы пробиться обратно в Перу. Встречные ветры и характерные для Полинезии восточные течения вынудили их плыть севернее Гавайских островов.
      Двадцать шесть лет спустя вторая экспедиция Менданьи снова вышла из Кальяо и достигла Маркизского архипелага. Так европейцы впервые открыли Полинезию.
      Если бы штурман выполнил инструкции Сармьенто, у первой экспедиции Менданьи были бы все шансы открыть остров Пасхи; будь он более последовательным в своих решениях, они попали бы на Туамоту. Из-за колебаний кормчего суда экспедиции прошли мимо ближайших островов и попали в далекую Меланезию.
      В принципе и Тупак Юпанки вполне мог дойти до Меланезии; это объяснило бы, откуда взялись чернокожие пленники, доставленные им в Перу. Но скорее можно полагать, что он шел на многочисленных плотах веерообразным строем и обнаружил ближайшие острова. Мы уже видели, что потомки подданных Тупака знали направление и расстояние до Пасхи от Ило и Арики так же хорошо, как от Кальяо; вряд ли можно сомневаться, что кормчие Тупака за два-три поколения до прихода испанцев были осведомлены не хуже.
      Следующий за Пасхой обитаемый остров – Мангарева в южной оконечности архипелага Туамоту. Его жители подтверждают, что Тупак со своим флотом доходил сюда. Главные предания островитян посвящены приезду чужеземного короля Тупы. Первым эти рассказы опубликовал английский путешественник Крисчен,(24) который не знал истории инков: »…у мангаревцев есть предание о рыжеволосом вожде по имени Тупа, который пришел с востока на судах неполинезийского типа, напоминающих плот, – очевидно, тут отразилось воспоминание о каких-то перуанских бальсовых плотах».
      Известный французский этнолог Риве,(25) цитирующий Крисчена, предположил, что мангаревцы сохранили память о визите Тупака Инки. Питер Бак(26) опубликовал затем дополнительные подробности из древней, так называемой Тирипонской рукописи.
      Лет через двадцать после прибытия на остров европейцев Тирипоне, сын мангаревского вождя, сообщал: «Одним из видных посетителей Мангаревы был Тупа. Согласно основным историческим преданиям, он прибыл, когда правили братья короли Тавере и Тарой… Тупа прошел к Мангареве через юго-восточный пролив, названный потом Те-Ава-нуи-о-Тупа (большой пролив Тупы)». И дальше: «…мореплаватель Тупа… подошел к самой Мангареве и бросил якорь в большом проливе Тупы. Он ступил на берег маленького островка Те Кава».
      В той же рукописи говорится, что Тупа, прежде чем возвращаться на родину, «поведал мангаревцам про обширную страну… где живет большой народ, управляемый могущественными королями».
      Кава, островок в восточной части барьерного рифа, где сошел на берег Тупа, и большой пролив Тупы, где была стоянка его плотов, невольно заставляют вспомнить слова инков про Ава, или Ава-чумби, – один из двух островов, на которых побывал флот Тупака. Второй назывался Ни-на-чумби, то есть Огненный остров – меткое название для острова Пасхи, о котором все первые путешественники, от Роггевена и Гонсалеса до Бичи и других мореплавателей XIX века, писали, что обитатели острова, завидев корабль, разжигали но всему побережью множество костров, и к небу поднимались столбы дыма.(27) Некоторые исследователи предполагали, что название «Огненный остров» относится к островам Галапагос с их дремлющими вулканами. Но инки еще раньше знали Галапагос28, к тому же этот архипелаг был необитаем. «Чернокожих» вполне можно было найти среди мангаревцев; ведь открывший остров Бичи(29) обнаружил среди чрезвычайно пестрого по составу населения людей с такой же темной кожей, как у меланезийцев.
      Кстати, темнокожие пленники – единственная примечательная добыча, которую могущественный Инка привез на родину с тихоокеанского острова. Наверно, он вернулся в Перу не менее разочарованный, чем жадный до золота Менданья. Возможно, он возвращался тоже северным маршрутом и там добыл металлический трон и другие сувениры, которые испанцы видели во времена внуков Тупака.
      Отсутствие золота и других сокровищ на открытых островах плюс чрезвычайно трудный обратный путь в Перу – вот вероятные причины, из-за которых открытия Менданьи почти двести лет пребывали в забвении, пока во второй половине XVIII века их не повторили другие европейцы. Даже в этом испанские владыки Перу пошли по стопам своих предшественников – инков.

БАЛЬСОВЫЙ ПЛОТ И РОЛЬ ГУАР В АБОРИГЕННОМ

МОРЕХОДСТВЕ ЮЖНОЙ АМЕРИКИ

      Главным аргументом против установленных Хейердалом в предыдущих главах связей Южной Америки с Полинезией (причем, что самое важное, в этих связях Южная Америка играла активную роль) было отсутствие у аборигенов таких мореходных судов, к каким привыкли в Старом Свете. Хейердалу пришлось организовать экспедицию «Кон-Тики», чтобы доказать, что бальсовый плот пригоден для преодоления больших расстояний в открытом море ничуть не меньше европейских судов.
      Впоследствии оказалось, что этот отважный эксперимент произвел огромное впечатление на широкую публику, но не на ученых специалистов. Они укрылись за утверждением, что бальса недолго сохраняет плавучесть, но главное – из самой экспедиции они сделали на первый взгляд справедливый вывод, что с таким судном высадка на полинезийский остров всякий раз сопряжена с риском для жизни.
      В этой главе Хейердал не только делает обзор всех известных преданий о бальсовом плоте, но и старается показать, что свежесрубленные бальсовые бревна долго сохраняют плавучесть. А в заключение он описывает эксперимент, доказавший, что бальсовый плот обладает превосходной маневренностью, если верно применять парус и изобретенные древними перуанцами гуары. «Кон-Тики» сел на риф лишь потому, что участники экспедиции не знали секрета инкских и доинкских мореплавателей.
      Здесь вместе объединены статья Хейердала в «Саутвестерн джорнэл оф антрополоджи» (т. 11, Э 3, стр. 251-264, Университет Нью-Мексико, Альбукерке, 1955) и доклад, вошедший в «Записки XXXIII конгресса американистов» (Коста-Рика, 1958). При этом сделаны сокращения, которые не отразились на полноте материала.
      Современные судостроители и этнологи мало знают и неверно судят о судоходстве аборигенов Перу и прилегающих областей северо-западной части Южной Америки. Причина ясна: местное судостроение основывалось на совсем иных принципах, чем те, которые мы унаследовали от наших предков.
      В представлении европейца единственный тип мореходного судна – это наполненный воздухом водонепроницаемый корпус, достаточно высокий и большой, чтобы его не могли захлестнуть волны.
      Для древних перуанцев размеры не играли такой роли; с их точки зрения, мореходным было судно, которое вообще не могло быть заполнено водой, ибо открытая конструкция не создавала вместилища, способного удержать воду. Они строили суда типа плотов, обладающие высокой, плавучестью, либо из бальсы и другой легкой древесины, либо из снопов камыша и тростника, связанных в виде лодки. Иногда делали понтоны из наполненных воздухом тюленьих шкур, на которые настилали своего рода палубу.
      Человеку, не знакомому с мореходными качествами такого судна, оно может показаться примитивным, громоздким и ненадежным. Вероятно, поэтому широко распространилось ошибочное мнение, что у народов древнего Перу – страны с морским побережьем протяженностью в две тысячи миль и с поразительно высокой культурой – не было мореходных судов и умелых моряков.
      Когда я в 1941 году(1) впервые попытался привлечь внимание ученых к возможностям древнеперуанского мореходства, те немногие этнологи, которые знали, что бальсовый плот составлял один из элементов доевропейской культуры, не придавали ему никакого значения; некоторые даже упускали из виду, что эти плоты ходили под парусами. В других частях древней Америки употребление парусов не отмечено. Общий взгляд выразился в приговоре, вынесенном в труде «Антропология доисторического Перу» (1875 год) английским антропологом Хатчинсоном(2), который назвал бальсовый плот «плавучей связкой пробкового дерева». Трое известных современных ученых – американский археолог Лотроп(3), английский историк Минз(4) и английский этнолог, специалист по первобытному мореходству, Хорнелл(5) – опубликовали интересные статьи о древнеперуанских судах и мореходстве, в которых превосходно описали конструкцию бальсового плота. Однако они чисто умозрительно (как мы это увидим дальше) заключили, что бальса впитывает воду, а потому не годится для плаваний в открытом море.
      Все эти скороспелые суждения побудили меня получше изучить перуанское судоходство и реабилитировать его, ибо на основании ряда данных я предположил, что перуанские бальсовые плоты доходили до островов Полинезии, до которых от Перу четыре тысячи миль.
      Первые записи о перуанском бальсовом плоте сделаны еще до настоящего открытия Инкской империи. Когда Франсиско Писарро в 1526 году вышел с Панамского перешейка во второе плавание на юг вдоль тихоокеанского побережья Южной Америки, его экспедиция встретила в море перуанских купцов далеко от их страны. Главный кормчий Писарро – Бартоломео Руне – пошел вперед, чтобы исследовать берега у экватора, и когда его корабль поравнялся с северными областями Эквадора, испанцы увидели плывущее навстречу им парусное судно, почти не уступавшее по величине их собственному. Судно шло на север; оно оказалось большим плотом, а команду составляли перуанцы – первые перуанцы, увиденные европейцами. Хуан де Сааманос(6) сразу же послал донесение Карлу V; таким образом, этот случай был описан еще до того, как испанцы дошли до Перу. В 1534 году об этом же писал Франсиско де Херес, личный секретарь Писарро. Оба источника сообщают, что бальсовый плот вместе с командой, состоявшей из двадцати индейцев – мужчин и женщин, был захвачен испанцами. Одиннадцать человек бросили за борт, четверых оставили на плоту, а двух мужчин и трех женщин взяли на каравеллу, чтобы сделать из них переводчиков.
      Плот оказался торговым, на нем был большой груз. Испанцы определили, что его грузоподъемность 30 тонелес, то есть около тридцати шести тонн; водоизмещение их собственного судна составляло сорок тонн, а команда каравеллы была наполовину меньше команды плота. Испанцы сделали подробную опись груза и обнаружили такие товары, которые могли происходить только из Перу.
      По словам Сааманоса, судно представляло собой плоский плот, бревенчатая основа была покрыта тростниковой палубой, поднятой настолько, что груз и команда не смачивались водой.
      Бревна и тростник были крепко связаны веревкой из генекенового волокна. О парусах и такелаже Сааманос писал:
      «Он был оснащен мачтами и реями из очень хорошего дерева и нес хлопчатобумажные паруса такого же рода, как наш корабль. Отличные снасти сделаны из упомянутого генекена, который напоминает пеньку; два камня, подобных мельничным жерновам, служили якорями».(7)
      

Изображения судов на сосуде (культура чиму). Суда камышовые, с двойной палубой, на которой стоят мифические рыбаки и герои. Под палубой видна команда и груз. Ноги внизу символизируют движение судов.
      Руис вернулся с пленниками и добычей к Писарро, и через несколько месяцев новый отряд во главе с Писарро вышел на юго-запад, к северным берегам Инкской империи. По пути к острову Санта-Клара, лежащему в открытом Гуаякильском заливе, Писарро за два дня перехватил пять плотов. Переговоры с командами плотов прошли успешно. Затем он пересек залив и взял курс на перуанский порт Тумбес, откуда были родом некоторые из пленников. Недалеко от берега испанцы увидели идущую им навстречу флотилию бальсовых плотов с вооруженными инками на борту. Поравнявшись с флотилией, Писарро пригласил к себе на корабль нескольких инкских капитанов. С помощью переводчиков (пленников с первого встреченного им плота) он узнал, что эти плоты направлялись к подчиненному перуанцам острову Пуна.
      Из бухты вышли другие бальсовые плоты с подарками и провиантом для испанцев. Двоюродный брат Франсиско Писарро, Педро, сообщает, что, продолжая идти на юг вдоль перуанского побережья, экспедиция догнала бальсовые плоты, на которых были драгоценные металлы и одежда местного производства, и все это испанцы забрали, чтобы доставить в Испанию и показать королю.(8)
      

Чертеж бальсового плота аборигенов северо-западного побережья Южной Америки.
      a – 9 бревен основы, бальса; b – 7 поперечин из бальсы. c – палубный настил, d – бамбуковая хижина с камышовой крышей; e – 9 гуар; g, g' – двуногая мачта из мангровой древесины, на мачте рея с прямоугольным хлопчатобумажным парусом. Длина плота до 24-27 метров, ширина до 7,5 – 9 метров. Грузоподъемность 20-25 тонн.
      Но еще до того, как Руис у берегов Эквадора захватил первый торговый плот, испанцы слышали от аборигенов Панамы рассказы о перуанском мореходстве. Хронист Лас Касас,(9) сын одного из спутников Колумба, записал, что аборигены Перу располагали бальсовыми плотами, которыми управляли с помощью парусов и весел. Об этом еще до прихода испанцев знал старший сын Комогре, видного панамского вождя, поведавший Бальбоа о могущественном приморском государстве на юге, жители которого выходили в Тихий океан на судах под парусами и с веслами, немногим уступавших по величине испанским.
      Подробное описание плотов, принадлежавших жителям приморья Эквадора и Северного Перу, оставили современники Писарро – Овьедо (1535 год), Андагоя (1541 год) и прибывший в Перу в 1543 году в качестве королевского казначея Сарате (1555 год).(10) Все они сообщают, что для плотов брали нечетное количество – пять, семь, девять или одиннадцать – «длинных легких бревен» и связывали их вместе поперечинами, на которые настилали палубу; они также указывают, что плоты передвигались с помощью парусов и весел; отмечают способность самых больших плотов перевозить до пятидесяти человек и трех лошадей; упоминают про особое место на плоту для приготовления пищи.
      Андагоя, участник первых плаваний на север и на юг вдоль тихоокеанского побережья, особенно высоко оценил качество генекеновых снастей («крепче испанских») и превосходной хлопчатобумажной парусины.
      Рассказывая, как искусно аборигены маневрировали нормальными парусами, Сарате подчеркивает, что плотоводы из Тумбеса в Северном Перу – замечательные моряки (грандес маринерос) и что они причиняли серьезные неприятности испанцам, которых перевозили на своих плотах. Перуанцы развязывали веревки, скреплявшие бревна, и испанцы падали в воду и тонули, а хитрые хозяева плотов – отличные пловцы – спасались.
      Педро Писарро, сопровождавший своего двоюродного брата в перуанское приморье, рассказывает, как он сам, Алонсо де Меса, капитан Сото и многие другие конкистадоры, заставив аборигенов везти себя на парусных бальсовых плотах, оказались в воде и еле выбрались на берег.
      Другие хронисты той поры, в том числе Сьеза де Леон (1553 год), сообщают, что еще до прихода испанцев перуанцы приморья, «плававшие, как рыбы», заманивали горных инков в море на бальсовых плотах, развязывали бревна и топили своих незадачливых пассажиров. А сами весело перекликались друг с другом, держась за бревна, – вода была их стихией.(11) Итальянский путешественник Джироламо Бенсони(12), приехавший в Перу около 1540 года, опубликовал очень примитивную зарисовку небольшого перуанского бальсового плота из семи бревен, с восьмью пассажирами индейцами. В тексте он сообщает, что мореходные плоты делали из девяти и одиннадцати бревен, с парусами, соответствующими размерам судна.
      Гарсилассо де ла Вега(13), который выехал из Перу (он был из рода инков) в Испанию в 1560 году, в своих записях уделяет основное внимание рыбачьему судну из тростника или камыша, пропускавшего воду насквозь. Таких судов было много, они, несомненно, преобладали вдоль побережья Перу. Он сообщает, что на них обычно выходили в море на четыре – шесть лиг (пятнадцать – двадцать четыре английских мили), но, если нужно, и дальше. Гарсилассо добавляет, что для перевозки тяжелых грузов применяли деревянные плоты с парусами.
      Испанский хронист Реджинальдо де Лисаррага (14), прибывший в Перу в тот год, когда оттуда уехал Инка Гарсилассо, рассказывает о жителях долины Чикама: «Эти индейцы замечательные мореплаватели; у них есть длинные и широкие плоты из легкого дерева, на которых они выходят в океан. Во время рыбной ловли они удаляются от берега на много лиг». Он пишет также, что купцы из долины Чикама поддерживали сношения с расположенным в 500 милях к северу Гуаякилем; на плотах перевозили продукты моря и другой груз.
      О том, как далеко ходили на бальсовых плотах, в частности, во времена Тупака Юпанки, мы рассказали выше; они, во всяком случае, достигали Полинезии.
      Один из виднейших первых историков Перу, Бернабе Кобо(15), очень подробно описывает достоинства бальсовых бревен, применяемых для мореходных плотов, и называет аборигенов искусными навигаторами и пловцами. Он добавляет:
      «Самые большие плоты перуанских индейцев, живущих вблизи лесов, скажем в портах Паита, Манта и Гуаякиль, состоят из семи, девяти и даже большего числа бревен. Вот как их делают: лежащие рядом бревна связывают лианами или веревками, которые захватывают также другие бревна, положенные поперек. Среднее бревно в носовой части длиннее остальных, дальше в обе стороны от него укладывают более короткие бревна, так что видом и соотношением они придают носу плота сходство с пальцами кисти руки, а корма ровная. Поверх бревен кладут настил, чтобы вода, которая проникает снизу в щели между бревнами, не намочила людей и одежду. Этими плотами индейцы управляют в море с помощью парусов и весел; и есть такие большие плоты, что без труда перевозят пятьдесят человек».
      Грубая зарисовка бальсового плота под парусами была сделана голландским адмиралом Шпильбергеном(16) во время его кругосветного плавания в 1614-1617 годах. Шпильберген сообщает, что на этом плоту команда из пяти аборигенов выходила на два месяца ловить рыбу. Улова, доставленного в Паиту, что лежит в 120 милях южнее перуанского порта Тумбеса, хватило, чтобы снабдить провиантом все голландские корабли, стоявшие в бухте. Рисунок Шпильбергена интересен тем, что команда показана в работе. Два индейца заняты парусом, остальные трое маневрируют гуарами – широкими досками, просунутыми в щели между бревнами; не видно ни весел, ни какого-либо руля. Такие выдвижные шверты были освоены европейскими судостроителями только в 1870 году, то есть через двести пятьдесят лет.
      В тексте Шпильберген ничего не говорит о гуарах, он лишь заключает, что плот оказался превосходным судном.
      Прошло сто тридцать лет, прежде чем навигационные приемы индейцев настолько заинтересовали двух испанских морских офицеров, Хуана и Ульоа, что они решили проникнуть в тайну аборигенных гуар. Они опубликовали превосходный рисунок бальсового плота в море, передав такие детали, как устройство двуногой мачты с парусами и такелажем, расположение рубки в средней части судна, «камбуза» с открытым очагом и запасом воды в кувшинах на корме, размещение выдвижных швертов в носовой и кормовой частях. Хуан и Ульоа решительно утверждали, что индейская команда, хорошо усвоившая искусство маневрирования выдвижными швертами, при любом ветре могла вести бальсовый плот, как обычный корабль.
      Они писали: «До сих пор мы говорили только о конструкции и применении плотов, но главная особенность этих судов заключается в том, что они ходят, лавируют и приводятся к ветру ничуть не хуже килевых судов и почти не подвержены сносу. Достигается это с помощью не руля, а другого приспособления, а именно досок длиной три-четыре метра и шириной около полуметра, которые устанавливают вертикально между бревнами основания как на носу, так и на корме.
      Погружая глубоко в воду одни доски и поднимая другие, они ходят в бакштаг, приводятся к ветру, меняют галс, ложатся в дрейф – короче, выполняют все маневры, доступные обычным судам. Изобретение, до сих пор неизвестное самым просвещенным нациям Европы… Если погрузить в воду гуару на носу, судно приводится к ветру, если ее поднять, оно пойдет в бакштаг или спустится под ветер. И если погрузить в воду гуару на корме, плот пойдет в бакштаг, а если поднять, он приводится и идет круче к ветру.
      Таков способ, с помощью которого индейцы управляют бальсовыми плотами; порой они ставят пять или шесть гуар, чтобы воспрепятствовать сносу, и ясно, что чем глубже в воду погружены гуары, тем больше сопротивление судна с этой стороны, так как гуары выполняют функцию выдвижных килей (подобно позднейшим швертам), применяемых на небольших парусных судах. Способ управления гуарами настолько легок и прост, что, когда плот ложится на нужный курс, дальше пользуются лишь одной из них, погружая или поднимая ее по мере надобности"(17).