Приключения одной теории

      Мистер Кэлиген, помощник капитана американского судна, недавно потерпевшего крушение у острова Пасхи… тоже приобрел одну дощечку, которую, по его словам (его нет здесь сейчас, когда я пишу это письмо), отправил своей жене, живущей, кажется, где-то в Калифорнии…
      Мистер Паркер, здешний торговец, сообщает мне, что три-четыре года назад, когда на Таити привезли около трехсот туземцев с острова Пасхи (они были завербованы на срок, который теперь истекает), у них были с собой такие дощечки и они пытались их продать. Однако покупателей не нашлось, так как туземцы запросили очень высокую цену. Мистер Паркер говорит, что они явно считали свои дощечки очень ценными, но не сумели никого в этом убедить. По его словам, ему (поскольку он не понимает языка) эти изделия показались просто-напросто кусками дерева с образцами резьбы, знаки, нанесенные на них, имели чисто орнаментальный характер…
      Что касается перевода письмен, должен, к сожалению, сообщить, что я горько разочаровался в своем переводчике. Его привел ко мне в дом его земляк, сказав, что этот человек сможет перевести мне письмена. В тот день я записал часть перевода пасхальца и настроение у меня было самое оптимистическое. Это происходило в воскресенье, единственный день, когда у него был досуг для таких дел. Потом я куда-то задевал свои записи. И когда он пришел в следующее воскресенье, я решил начать перевод сначала и принялся записывать его толкование, как на его собственном наречии, так и на таитянском диалекте малайского языка.
      Через некоторое время меня вдруг осенило, что этот вторичный перевод тех же самых знаков существенно отличается от первою. Чем дальше, тем больше крепло это подозрение, и наконец я понял, что он меня обманывает и то ли вовсе не понимает письмен, то ли не умеет верно их объяснить.
      Тем не менее я решил не проявлять излишней поспешности, любезно сказал ему, что он свободен и попросил его прийти в следующее воскресенье. Однако он пришел не в условленный день, а только через воскресенье. Тем временем я отыскал первую запись, сравнил ее со второй и убедился, что между ними большая разница. Когда он появился, я попросил его повторить прежний перевод, чтобы исправить ошибки и пропуски в моих записях. Он послушался, и я увидел, что третий перевод, в свою очередь, расходится с предыдущими.
      Тут я обратил его внимание на это несовпадение и сказал ему, что не может быть так, чтобы одни и те же знаки имели три разных значения, что он, очевидно, не знает смысла письмен и пытается меня обмануть. Если это так, пусть лучше уходит. И он ушел.
      Епископ тоже пытался справиться с переводом этих письмен. Он показал мне довольно толстую рукопись, содержащую, по его мнению, толкование большинства знаков с фотографий, помеченных номерами 5 и 6, то есть с обеих сторон одной из дощечек. По его словам, ему помогал один из людей (туземец с острова Пасхи, ныне состоящий на службе в миссии), который был переводчиком. Я посоветовал епископу тоже проверить своего переводчика, и опасаюсь, что он окажется обманутым. Он обещал сделать это, как только представится возможность».(11)

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ДОЩЕЧЕК

      Внезапное исчезновение большого количества дощечек ронго-ронго (между 1864 и 1866 годами) совпадает с прибытием миссионеров и поселением на острове первых европейцев. Маловероятно, чтобы наследие предков использовали для растопки кухонных очагов, как это часто думают, исходя из «остроумного» объяснения пасхальского спутника патера Зумбома. Глубокий знаток психологии островитян патер Себастиан Энглерт пишет: «Что же случилось с многочисленными дощечками, которые брат Эйро видел в 1864 году? В период войн и упадка многое могло погибнуть… Но патер Эйро видел дощечки, когда эпоха войн только что кончилась. Что произошло с ними? Трудно понять, как они могли исчезнуть. Самое правдоподобное объяснение: их спрятали в тайниках – пещерах. Миссионеры, получившие распоряжение от епископа Жоссана собирать дощечки, приобрели всего несколько штук. Похоже, что пасхальцы в это время считали святотатством отдавать дощечки, которые были табу, то есть священными и запретными для чужеземцев; они, вероятно, опасались страшной кары духов, скажем, покойных маори ронго-ронго, за то, что передадут кому-то дощечки… Потайные пещеры служили хранилищами именно таких ценных и священных предметов, как эти дощечки».(12) Конечно, внезапное исчезновение языческих идолов и старых ритуальных дощечек вполне можно объяснить прибытием Эйро на остров и введением новой веры; естественно, что у миссионеров было меньше шансов, чем у кого-либо, добыть укрытое в тайниках наследие. В 1868 году, как раз когда патер Руссел получил письмо епископа Жоссана с настоятельной просьбой разыскать дощечки, на остров Пасхи зашел капитан норвежского торгового судна Петтер Аруп. Человек мирской, он смог без труда приобрести старинных идолов(13) и дощечку с письменами. Когда он показал свои приобретения постоянно живущим на острове миссионерам, Руссел проявил такой интерес к дощечке ронго-ронго, что Аруп отдал ее ему и она попала к Жоссану на Таити.(14) Вскоре после этого остров Пасхи посетил Пальмер(15); он так пишет о дощечках: «После прибытия миссионеров почти все они, как говорят, были уничтожены. Мы не видели ни одной в 1868 году. Чилийский капитан Гана приобрел только три (в 1870 году), он сообщает, что они – большая редкость. Эти дощечки были найдены в каменных домах у Терано Кау (Рано Као)».(16) Очевидно, миссионеры уже тогда заподозрили, что кое-что из языческого наследства исчезло в пещерах. В предисловии к неопубликованной рукописи Жоссана, которую я видел в главной канцелярии конгрегации «Святого сердца Иисуса и Марии» (в Гроттаферрате под Римом), по поводу дощечек ронго-ронго говорится: «Теперь их больше не изготовляют. Если в будущем что-нибудь найдут, то либо в старых каменных постройках, либо в пещерах».

ПОСЛЕДУЮЩИЕ ИЗЫСКАНИЯ НА ОСТРОВЕ

      ПАСХИ С УЧАСТИЕМ А. II. САЛМОНА
(1877-1886 годы)

 
      Пасхальцы, к которым обращались за информацией о ронго-ронго Жоссан и Крофт, были привезены на Таити фирмой Брандера; ее представитель капитан Дютру-Борнье переехал с Таити на остров Пасхи и, поселившись там сразу же после приезда миссионеров, занялся овцеводством. После года непрерывных стычек с миссионерами он в 1871 году совсем их выжил с острова, но в 1877 году был сам убит местными жителями.
      В том же году, когда пасхальцы снова жили без посторонних, на их остров зашел французский военный корабль «Сеиньелей», и один из пассажиров, Пинар(17), записал следующее о дощечках с письменами: «Это единственный остров во всей Полинезии, где найдены такие документы, скорее всего, – памятники поколения, воздвигшего монументальные статуи. Современные островитяне не могут расшифровать этих «говорящих дощечек», как их называют на острове. На немногие еще сохранившиеся «говорящие дощечки» туземцы наматывают бечеву, идущую на лески и сети; поэтому они и сохранились». Пинар не приобрел ни одного образца.
      Вместо убитого Дютру-Борнье с Таити приехал Александр П. Салмон. Семейство Салмонов состояло в родстве с королевской семьей на Таити, и новый поселенец мог разговаривать с островитянами на таитянском языке, используя рапануйские слова, которые он перенял у пасхальцев, работавших на таитянской плантации Брандера. Салмона очень заинтересовало прошлое острова Пасхи, он стал незаменимым информатором и переводчиком для прибывших на Пасху через несколько лет европейских и американских исследователей. Ему посчастливилось познакомиться с пожилыми островитянами, которые, наверно, больше дорожили прошлым, чем молодые рабочие, вывезенные Брандером на Таити.
      В Германии Мейнеке(18) и Бастиан(19) уже в 1871 – 1872 годах опубликовали сообщения об открытии на острове дощечек с письменами, когда немецкий сторожевой корабль «Гиена» по инициативе Бастиана навестил остров в 1882 году. От Салмона капитан «Гиены» Гейзелер узнал, что у старого вождя по имени Хангето сохранились «дощечки со знаками, обозначающими генеалогии». Старик не был склонен расставаться с дедовским наследием, но поведал, что письмом владели только короли и вожди. Он сообщил также, что письменность применялась на острове для двух целей. Во-первых, чтобы передавать другим вождям важные вести, которых гонец не должен был знать, во-вторых, чтобы записывать генеалогии.(20) Четыре года спустя, в 1886 году, пришел американский военный корабль «Могикан», на борту которого находился предприимчивый казначей У. Томсон. и Салмон снова выступил в роли незаменимого информатора и переводчика. Перед этим Томсон побывал у епископа Жоссана на Таити, который позволил ему изучить и сфотографировать свои дощечки. Эти фотографии Томсон привез на Пасху. Он сообщает,(21) что ценой «немалых усилий и расходов» добыл две дощечки. «Приобретенные дощечки находятся в хорошем состоянии. Большая дощечка представляет собой кусок плавника, судя по необычной форме, – обломок лодки».
      Об этих самых дощечках через три десятка лет Кэтрин Раутледж(22) записала со слов аборигенов: «Туземцы рассказали, что один ученый с южного берега, в доме которого было очень много таких текстов, расстался с ними по призыву миссионеров. Другой человек с практическим складом ума, по имени Ниари, присвоил эти дощечки и сделал из них лодку, с которой он поймал много рыбы. Но так как лодка сильно протекала, он спрятал все дерево в склепе аху у Ханга Роа, чтобы потом сделать новую лодку. Пакарати, островитянин, который жив до сих пор, нашел одну из этих дощечек. Она была потом продана на американский корабль «Могикан».
      Томсон продолжает: «Вторая дощечка сделана из дерева торомиро, растущего на острове. Островитяне, объясняя, почему исчезли дощечки, утверждают, что миссионеры велели сжигать все, какие удастся найти; они старались уничтожить старинные тексты и другие предметы, которые могли связывать туземцев с язычеством, чтобы их обращение в христианство было прочным…
      Туземные предания сообщают о дощечках с письменами лишь то, что Хоту-Матуа, первый король, владел письменностью и привез с собой на остров шестьдесят семь дощечек с текстами аллегорий, преданий, генеалогий и поговорок, связанных со страной, откуда он приплыл. Умение читать письмена было привилегией королевского рода – вождей шести округов, на которые был поделен остров, их сыновей, а также некоторых жрецов или учителей; однако один раз в год в заливе Анакена собирали все население и читали текст всех таблиц. Праздник дощечек считался самым важным праздником, даже война его не отменяла.
      Стечение обстоятельств, которое положило конец ваянию огромных статуй, а затем и вообще всяким работам такого рода на острове, могло отразиться и на искусстве письма. В таком случае наиболее сохранившиеся дощечки могут быть ровесницами незаконченных статуй в каменоломнях. Умение читать письмена могло сохраниться до 1862 года (у Томсона ошибочно указан 1864 год), когда перуанские работорговцы угнали в неволю немалую часть населения, в том числе всех должностных лиц и знатных людей. После этой катастрофы жители острова вспоминали предания и все, что было зафиксировано на дощечках, очевидно, в особых случаях, но точного смысла знаков уже никто не знал.
      Человек по имени Уре Ваеико, один из старейших жителей острова, заявил, что как раз во время перуанского набега его обучали искусству читать иероглифы. Он уверял, что понимает большую часть знаков. Были начаты переговоры с ним о переводе двух приобретенных дощечек, но он отказался сообщить какие-либо сведения, так как это запрещено священниками. Время от времени ему носили от меня деньги и ценные подарки, однако он неизменно отвечал, что слишком стар и слаб, что жить ему осталось совсем немного; он не соглашался рисковать спасением души, поступая вопреки указаниям своих христианских учителей. В конце концов, чтобы избежать соблазна, старик задумал отсидеться в горах, пока не уйдет «Могикан».
      С помощью Салмона Томсон и его отряд однажды вечером застигли врасплох старика, которого сильнейший дождь вынудил вернуться в свой дом. «Видя, что уйти нельзя, он рассердился и наотрез отказывался не только взять в руки дощечку, но даже посмотреть на нее. Ему предложили пойти на компромисс и рассказать какое-нибудь старое предание. На это он охотно согласился… Пока он говорил, его угостили нарочно припасенными для такого случая согревающими напитками… Предпочтение благ настоящих заглушило все опасения за блаженство-грядущее, и в подходящую минуту ему показали фотографии дощечек, принадлежащих епископу.
      Старый Уре Ваеико прежде никогда не видел фотографий, и его удивило, как верно они воспроизводят дощечки, виденные им в молодости. Настоящая дощечка вызвала бы в нем отпор, но против фотографии нечего было возразить, к тому же она принадлежала доброму епископу, которого его учили почитать. Он узнал текст и без запинки прочел легенду. Было выяснено содержание и всех остальных известных нам дощечек; мистер Салмон записывал слова туземца по мере того, как тот говорил, потом перевел на английский язык…
      Никто не перебивал плавную речь Уре Ваеико, хотя было очевидно, что он не читает письмена. Было замечено, что фразы не отвечают числу знаков в строке, и когда ему незаметно подложили фотографию другой дощечки, он продолжал свой рассказ, так и не заметив подмены. Добрый старик пришел в замешательство, когда в конце нашего бдения, затянувшегося на всю ночь, его обвинили в обмане. Он заявил, что понимает все знаки, однако истолковать иероглифы, взятые наудачу с уже проверенных дощечек, не смог.
      В конце концов он сказал, что подлинный смысл и значение письмен забыты, но каждую дощечку можно безошибочно опознать по определенным признакам, поэтому его толкование не подлежит сомнению. Так человек узнает иностранный язык, которым написана книга, и вполне представляет себе ее содержание, хотя прочесть ее сам не может».
      В этой связи важно отметить (об этом писал Томсон)» что старик Уре Ваеико прервал чтение одной дощечки и пропустил часть текста. Приводя английский перевод остального текста, Томсон(23) отмечает: «Следующие иероглифы на этой дощечке, как нам было сказано, принадлежат какому-то древнему языку, ключ к которому давно утрачен. После этого таинственного куска перевод выглядит так…»
      Затем перевод был еще раз прерван из-за не поддающихся толкованию мест, написанных на забытом языке.
      Томсон(24) продолжает: «Без сомнения, каждая дощечка содержит свою легенду, отсюда названия дощечек, вызывающие определенный сюжет в памяти даже тех, кто не утверждает, что понимает смысл иероглифов. Старик по имени Каитае, называющий себя родичем Маураты – последнего короля, позднее опознал на фотографиях некоторые дощечки и повторил тот же текст, который нам сообщил Уре Ваеико».
      Во время пятимесячного пребывания на Пасхе в 1923 году Макмиллан Браун(25) расспрашивал стариков про Уре Ваеико и узнал следующее: «Уре Ваеико был известен как один из слуг Нгаары, короля, который умер перед набегом перуанцев. Говорят, однако, что он не знал письменности. Будучи поваром короля, он часто слышал, как тот читает дощечки; благодаря хорошей памяти он запомнил их и мог повторить песни или религиозные гимны, о которых ему напоминал вид дощечек».
      Раутледж(26) получила такие же сведения: «Экспедиция расспрашивала об этом старике, и островитяне единодушно утверждали, что он никогда не владел ни одной дощечкой и не умел их делать, но что он был слугой Нгаары и научился читать их по памяти».
      Таким образом, так как два престарелых пасхальца, несмотря на то, что они не умели читать ронго-ронго, независимо друг от друга прочли Салмону и Томсоыу почти один и тот же текст на фотографиях дощечек Жоссана, можно заключить, что они помнили наизусть некоторые старинные тексты, прежде исполнявшиеся по дощечкам. Оба были уже пожилыми людьми во время набега работорговцев и появления первых миссионеров. Конечно, у нас нет никаких доказательств, что прочтенные ими Салмону и Томсону тексты ронго-ронго в самом деле соответствовали письменам на дощечках. Однако совпадение двух текстов очень важно – это позволяет определить примерную длину обычного текста одной дощечки.
      Из разных сообщений, которые будут приведены ниже, нам известно, что во время ежегодных праздников кохау ронго-ронго в заливе Анакена различные тангата ронго-ронго читали изрядное количество дощечек. Естественно предположить, что текст каждой дощечки в отдельности не мог быть очень длинным. Это подтверждается образцами текстов ронго-ронго, которые два старика независимо друг от друга изложили Салмону и Томсону. Тексты представляют собой короткие содержательные мифы о сотворении мира, легенды, траурные и любовные песни.
      В публикации Томсона(27) все они заняли неполных девять страниц, вместе с рапануйским и английским переводом. Вот почему особенно странно, что текст, который прочел Меторо с дощечек Жоссана на Таити, получился невразумительным и такой длины, что Жоссан не стал его публиковать, так как получилось бы «больше двухсот страниц». Могли ли на ежегодных праздниках различные тангата ронго-ронго зачитать все дощечки, если каждый должен был прочесть текст, равный по объему двумстам печатным страницам?
      Во введении к составленному Русселом словарю рапануйского языка патер Ильдефонсо Алазар(28) цитирует образец странного текста, спетого на Таити Жоссану. Этот отрывок, якобы отвечающий первой строке дощечки длиной 42 сантиметра, приводится здесь; он хорошо иллюстрирует упоминавшийся метод Меторо, который по своему усмотрению добавлял слова, чтобы связать между собой знаки, будто бы опознанные им по начертанию на дощечке. Это производит впечатление импровизации. Так школьник пишет сочинение на заданные ему произвольные слова.
      «Пусть дождь падет с неба на два мира Хоту Матуа! Пусть восседает он высоко на небесах и на земле! Старший сын пребывает на земле, в его собственном мире; его лодка вышла к его младшему брату, прямо к ребенку. Что до него, то будь он на небесах или на земле, пусть явится на землю тот, которому так нравится на небесах! Он держит землю в своей руке. Человек, уходи. Я останусь на моей земле. Отец, восседающий на троне, приди к своему ребенку. Ему нравилось на небесах. Птица улетела с земли, летит к человеку, который кормится на земле. Человек ест курицу, он поместил курицу под воду, он ощипал с нее перья. Курица, берегись копья, иди в хорошее место, иди прямо к королю, к его дому, лети; она улетела в хорошее место, подальше от копья; летя к детям земли, она оказалась в безопасности».
      Алазар(29) продолжает: «Несмотря на несовершенства этой песни, монсеньер Жоссан охотно издал бы построчный перевод всех своих дощечек, если бы это не требовало таких больших расходов. Ему пришлось отказаться от этой мысли и довольствоваться публикацией короткой заметки с перечнем примерно 500 иероглифических знаков, которая появилась в «Географическом бюллетене» в 1893 году, через год после его смерти.
      Покойный монсеньер де Арль, известный профессор католического университета в Левэне, впоследствии изучил эти своеобразные дощечки и толкование их, сообщенное пасхальцем на Таити. «Да представляют ли в самом деле эти знаки какую-то письменность? – вопрошает он в номере «Мюзеон» за ноябрь 1895 года. – А может быть это скорее набор виньеток, достойных самого изобретательного резчика по дереву?» От сомнения он переходит к утверждению: «Да, это не что иное, как ряд независимых друг от друга изображений».
      Владельцы дощечек не могли их прочесть, а те, кто вызывался это сделать, не могли объяснить смысла отдельных знаков, и даже когда одному и тому же лицу в разное время показывали одну и ту же дощечку, излагались противоречивые версии. Неудивительно, что мнение де Арля(30) постепенно нашло столько сторонников в научном мире.

ВИЗИТ КНОХЕ В 1911 ГОДУ

      В 1911 году на остров Пасхи из Чили был послан научный отряд во главе с доктором В. Кнохе. К этому времени в музеях Старого и Нового Света собралось уже около двадцати дощечек ронго-ронго. Кнохе привез с собой на остров репродукции трех дощечек, доставленных капитаном Гана на корвете «О'Хиггинс» в Чили в 1870 году.
      Прошло всего сорок девять лет после набега перуанских работорговцев и появления на Пасхе первых миссионеров, и люди старшего поколения еще помнили ежегодные чтения кохау ронго-ронго в заливе Анакена. Тем не менее попытки Кнохе истолковать дощечки оказались такими же тщетными, как и усилия его предшественников.(31) «Два старейших пасхальца будто бы могли перевести копии пасхальских письмен, привезенные мной из музея Сантьяго. Однако их переводы оказались совершенно различными и в обоих случаях объем изложения не отвечал объему текста. Остается предположить, что нынешнее население не знает значения письмен. Недаром все присутствовавшие при чтении заявляли, что старики ничего не смыслят в знаках, а только пересказывают одно из многочисленных преданий, известных и другим без всяких дощечек».
      Расспрашивая старейших пасхальцев, Кнохе как-то раз в присутствии 60-70 любопытствующих островитян услышал интересное признание: «Нам сказали, что дощечки с письменами были изготовлены не нынешним населением, а более древними обитателями».(32) Подобно другим приезжим, которые, начиная с Салмона, интересовались пасхальскими преданиями, Кнохе(33) тоже записал некоторые детали местной версии о том, что до прихода европейцев на острове Пасхи поселились два разных народа. Он несколько раз возвращается к сообщению, что «длинноухие» – наиболее трудолюбивый народ, творец огромных статуй – были истреблены в гражданской войне. Об указании, что письменность принадлежала более древнему населению, он говорит: «Это более чем вероятно… вряд ли мы ошибемся, приписав «длинноухим» также и письменность…» Таким образом, он первый сформулировал гипотезу, что подлинный язык дощечек, возможно, отличается от современного рапануйского и что нынешнее население сберегает рудиментарные следы искусства, принадлежавшего другому народу.

ИССЛЕДОВАНИЯ РАУТЛЕДЖ В 1914-1915 ГОДАХ

      Через три года после Кнохе на остров прибыла английская экспедиция Раутледж. Кэтрин Раутледж(34) пишет:
      «Когда мы прибыли, на острове еще жило несколько человек, которым было за шестьдесят, так что они помнили кое-что из старины; с большинством из них, числом около двенадцати, мы встретились… Это была очень важная работа, потому что время было на исходе, истекали последние дни…» И еще: «…дощечки, известные под названием «кохау ронго-ронго», имели большое значение в жизни островитян в ту пору, которую еще помнили люди преклонного возраста». И дальше: «Языковая проблема, естественно, усугубляла трудности… Туземцы говорят не только на своем языке, они сочетают его с таитянским, который применяется в их церковных книгах и в богослужении. Эти языки родственны между собой, но вместе с тем сильно различаются, и, чтобы понимать речь туземцев, надо было изучать оба языка».(35) Большую часть информации о письменах Раутледж получила от старика по имени Томеника, проживавшего в лепрозории, его близкого друга Капиеры и Те Хахи. Последний был приближенным покойного короля Нгаары, помогал королю во время ритуалов ронго-ронго и даже «начинал учиться писать, но оказалось, что у него слишком сильно дрожит рука…» Ее основной информатор Хуан Тепано, владеющий испанским языком, в молодости отказался от предложения «выучить один из видов письменности»; эти слова заставляют вспомнить, что на острове существовали письмена, или знаки, отличающиеся от начертанных на дощечках.
      Раутледж(36) продолжает рассказ: «Дощечки имели разную длину, до шести футов. В роще, где мы беседовали, старый пасхалец подобрал с земли кусок бананового стебля длиннее себя и заковылял с ним, показывая, как носили дощечку. Зрелище было забавное. По его словам, дощечки были плоские с обеих сторон, а не круглые, как стебель. Говорят, что письмена были привезены на остров первопоселенцами, причем они были начертаны на «бумаге», а когда бумага износилась, из банана сделали новую. Когда же оказалось, что и эта бумага изнашивается, стали использовать дерево. В каждом племени были «люди ронго-ронго» (тангата ронго-ронго). Они жили в собственных домах, в разных округах нам показывали, где стояли эти дома. В них они занимались своим делом, часто работали, сидя вместе с учениками в тени бананов. Их жены жили отдельно. Ученики чертили знаки акульим зубом; начинающие упражнялись на коре бананового стебля, и только позже им разрешалось чертить на дереве, известном под названием торо-миро…
      Читали, по словам Те Хахи, так: одну строку слева направо, следующую строку справа налево – так же, как бык прокладывает борозду при вспашке, способ этот называется бустрофедоном. Готовые дощечки обертывали камышом и подвешивали в домах… Они считались военным трофеем, но часто сгорали вместе с домом во время межплеменных стычек. Рассказывают, будто в доме Нгаары хранились «сотни кохау», и он обучал других искусству, которое перенял от своего деда. Он читал тексты, держа в руке дощечку и раскачиваясь при декламации из стороны в сторону…
      Каждый год, рассказывает Те Хаха, устраивалось большое собрание в заливе Анакена, куда приходили сотни чтецов ронго-ронго. Молодые и наиболее пытливые островитяне из всех округов собирались посмотреть на это зрелище. Они приносили с собой хеу-хеу (палки с пучками перьев на конце), привязывали к ним пуа (растение семейства Scitamineae) и втыкали эти палки в землю вокруг площадки…
      Арики и его сын Каимокои восседали на сидениях, сделанных из дощечек, и каждый держал в руке дощечку. На голове у них, как и у всех учителей, были уборы из перьев. Чтецов ронго-ронго выстраивали рядами, так что посредине оставался проход, ведущий к арики. У одних островитян была с собой только одна дощечка, у других – целых четыре. Старики читали поочередно, иногда вдвоем, с того места, где стояли, но никто не следил по их дощечкам.
      Те Хаха и его товарищи стояли с края, он и еще один пасхалец держали в руках мару (нитку белых перьев, привязанную к палке). Если ошибался молодой чтец, его вызывали и указывали ему на ошибки; если же старик читал скверно, Нгаара подавал знак Те Хахе, тот подходил к оплошавшему и дергал его за ухо… Утром успевали прослушать половину чтецов, потом был перерыв на обед, после чего читали остальные, и все это представление продолжалось до вечера. Порой доходило до стычек, когда кто-нибудь высмеивал допустившего ошибку…
      Кроме этого большого собрания, в новолуние или когда луна была в последней четверти, устраивались не столь многолюдные собрания. Чтецы ронго-ронго собирались в заливе Анакена, и арики ходил взад-вперед, читая дощечки, а старики стояли вместе и слушали».
      О кончине арики Нгаары, умершего незадолго до набега работорговцев, Раутледж рассказали следующее: «Шесть дней подряд после его смерти все делали палки с перьями на конце (хеу-хеу), эти палки расставили вокруг того места. Его похоронили в разрушенной аху в Тахаи, и тело его несли на трех дощечках, а следом между рядами провожающих шли чтецы ронго-ронго. Дощечки захоронили вместе с ним. Голова арики поплатилась за свое величие: ее потом украли, и неизвестно, куда она делась. Десять или пятнадцать дощечек арики раздали старикам, остальные достались его слуге Пито, а после смерти Пито – Маурате. Когда Маурату увезли в Перу, дощечки перешли к родственнику Те Хахи, Таке, и Салмон попросил Те Хаху добыть их для него. На беду Таке был в ссоре с Те Хахой, ибо Те Хаха, служа у Салмона и получая хорошее жалованье, был, по мнению Таке, слишком скуп на подарки родственнику. Поэтому Таке отказался уступить дощечки. Они хранились в пещере, положение которой приблизительно было известно; но Таке умер, не сказав точно, где она находится, и дощечки не удалось найти».
      Раутледж напоминает также основанное на длительности декламации Меторо мнение Жоссана, что каждый знак ронго-ронго «был лишь гвоздем, на который можно было подвесить куда более длинный текст, сохраняемый в памяти». Правда, по ее наблюдениям, декламируемые тексты дощечек оказались не длиннее тех, которые были известны Салмону и Томсону со слов старика Уре Ваеико на острове Пасхи. Больше того, информаторы Раутледж узнали в одном из кусков, прочтенных Уре Ваеико, текст дощечки, в которой говорилось о сотворении мира. Другой отрывок оказался хорошо известной старинной любовной песней, остальные не были опознаны. Но островитяне единодушно утверждали, что Уре Ваеико, хотя и не умел сам изготовлять дощечки ронго-ронго, «был слугой Нгаары и научился их декламировать».
      Раутледж продолжает: «Поначалу у нас все шло так же, как у американцев. Стоило нам предъявить фотографии с единственной целью получить общие сведения, как их, к нашему удивлению, тотчас начинали читать, привязывая определенные слова к каждой фигуре. Когда же мы после великих трудов начертили все знаки и записали значения каждого, оказалось, что можно любой из них поставить на любое место. Туземцы вели себя словно дети, они делали вид, что читают, а сами декламировали наизусть».
      Одно наблюдение Раутледж особенно важно в свете наших последующих открытий на острове Пасхи: «Однако в пяти или шести примечательных случаях разные лица декламировали примерно одно и то же, начиная словами: «Хе тимо те ако-ако, хе ако-ако тена». На вопрос, что это значит, нам отвечали, что эти слова взяты с одной из древнейших дощечек и всем известны. Они представляли собой как бы «первую азбуку». Уре-ваи-ике (то есть Уре Ваеико) утверждал, что это «великие древние слова», а все другие слова «малые». Получить перевод их было очень трудно… некоторые слова могли быть объяснены, другие нет, полный смысл оставался непонятным. Тем не менее можно предположить, что здесь действительно речь идет о содержании древних дощечек».
      Мы не знаем, записала ли экспедиция Раутледж полный текст этого важного документа, потому что неопубликованные записки экспедиции были потеряны в Англии. К счастью, мне удалось найти текст «Хе тимо те ако-ако» среди рукописей, собранных мной в 1956 году на острове Пасхи.
      Сообщение Раутледж о том, что речь идет о выученном наизусть тексте одной из древнейших дощечек и что смысл его непонятен из-за слов, которые нынешние островитяне не могут истолковать, очень интересно, если учесть, что современные ей пасхальцы хорошо знали другие полинезийские диалекты. Церковные службы шли на таитянском языке; мангаревский был в обиходе на острове с тех пор, как приехали первые миссионеры со спутниками с Мангаревы; во время визита Раутледж учителем закона божьего на острове был Пакарати, женатый на туамотуанке. Замечательно, что в этой полинезийской лингвистической каше сохранился древний текст, непонятный самим пасхальцам.