— Сеньор, — заговорил он, — это страна Хоту Матуа. Это моя страна. Двадцать восемь лет я здесь бургомистром. Чем был бы остров Пасхи без меня? Ничем. Остров Пасхи — это я. Я — остров Пасхи, — твердил он с чувством, ударяя себя в грудь.

Полно, уж не Гитлера ли я вижу перед собой? Нет, конечно, нет, ведь этот дурачок бесконечно добрее и безобиднее. Он доволен тем, что у него есть. Даже не помышляет о том, чтобы отнять у овец земли по ту сторону ограды.

— Сеньор, — приступ красноречия продолжался, — мы с вами единственные знаменитые люди на этом острове. Все знают меня. А кто знает губернатора? Люди приезжали даже из Германии, чтобы взять для анализа кровь из моего уха. Из Глазго и Австрии пишут и просят прислать резные работы бургомистра острова Пасхи. Мир знает меня. Так дайте же мне вашу руку, сеньор, как друг!

Мы обменялись рукопожатием, и бургомистр вежливо попросил разрешения называть меня сеньором Кон-Тики.

Новый мыс заслонил деревню, пошли отвесные кручи и разбросанные у их подножия угрюмые лавовые островки, похожие на замки с остроконечными башнями. Бурлил прибой, буйные волны лихо обрушивались на камни и откатывались назад, раскачивая наше судно. Бургомистра укачало, и он побрел к шезлонгу, но все-таки прерывающимся голосом сообщил мне, что как раз здесь развивали свою деятельность птицечеловеки. Он показал на причудливую фигурку, которую Аннет уложила в кукольную кроватку.

За мысом мы вошли в своего рода открытый залив. Правда, берег и здесь был высокий и обрывистый, но все же намного ниже. Конные и пешие двигались более коротким путем, они срезали мыс, и на зеленом косогоре над обрывом уже скопилась тьма людей и коней. В одном месте люди будто струйкой стекали вниз по стенке к штурмуемым прибоем глыбам черной лавы, где кто-то спускал на воду лодку. И вот уже за нами, подпрыгивая на волнах, идет вельбот. Капитан подошел к берегу, насколько это было возможно, и отдал якорь.

Бургомистр сразу ожил.

— На нашем языке «здравствуйте, все» будет Иа-о-рана куруа, — прошептал он мне. — Крикни эти слова, когда сойдешь на берег, нашим это понравится.

Перевоз по буйным волнам доставил немало волнующих минут избранным, которые отправились на берег. Курчавый гребень поднял нас и швырнул за огромный камень; рулевой-островитянин искусно развернул лодку и успел увести ее от очередного вала. Здесь не было ни гавани, ни мола, только творения необузданной природы. За барьером из лавовых глыб на спускающейся вниз узкой полке плотной шеренгой стояли островитяне.

— Иа-о-рана куруа! — крикнул я что было мочи, когда мы пересекли рубеж их царства.

— Иа-о-рана куруа! — прокатилось по стенке ответное приветствие, и разом все зашевелились, чтобы помочь нам сойти на берег.

Кого только тут не было; казалось, нас встречали если не все, то почти все девятьсот жителей острова. Это были полинезийцы, правда далеко не чистокровные, и одежда на них при всей ее пестроте была явно заморского происхождения. Не успел я выбраться из пляшущей лодки, как меня схватила за руку сгорбленная старуха в платке.

— Секрет, сеньор, — хрипло прошептала она. Пододвинула поближе корзину с бататом, подняла один клубень и с таинственным видом дернула угол лежавшей под ним тряпки.

Я сказал спасибо и пошел дальше. Разглядеть я ничего не успел, но вряд ли секрет был такой уж важный, коли его поверяли на глазах толпы. Из тех, кто стоял вдоль полк:?, многие держали в руках деревянные фигурки и какие-то узлы, однако больше никто мне ничего не предлагал. Пропуская нас мимо себя, они бормотали: «Иа-о-рана! Иа-о-рана!»

Вдоль гребня наверху чернела шеренга ожидающих, среди которых выделялся белый человек в развевающемся одеянии. Я сразу понял, кто это: самый могущественный человек на всем острове, патер Себастиан Энглерт. Он написал книгу о Пасхи. В Чили его называли некоронованным королем острова. «Если вы с ним подружитесь, — сказали мне там, — вам будут открыты все двери, но горе тому, кого он невзлюбит».

Я вот он передо мной. Широкоплечий, осанистый, в длинной белой сутане, перевязанной шпуром в поясе, обут в большие блестящие башмаки, капюшон сутаны откинут. Он стоял на фон» сказочно синего неба с обнаженной головой и пышной бородой, напоминая апостола или пророка.

Глядя на румяное лицо с пытливыми, умными глазами в окружении улыбчивых морщинок, я протянул руку патеру.

— Добро пожаловать на мой остров, — приветствовал он меня. Я отметил про себя притяжательное местоимение.

— Да, я всегда говорю мой остров, — продолжал он, широко улыбаясь, — потому что считаю его своим и не уступлю никому ни за какие миллионы.

Я ответил, что вполне понимаю его и мы готовы во всем ему подчиняться. Патер рассмеялся.

— Вы любите туземцев? — внезапно спросил он, испытующе глядя на меня.

— Люблю тем больше, чем они натуральнее, — сказал я. Патер Себастиан просиял.

— Тогда мы станем хорошими друзьями.

Я представил Гонсало, шкипера, врача и других своих спутников, после чего мы вместе прошли к джипу, который стоял между лавовых глыб и пасущихся коней. Сначала мы ехали зигзагами по ухабам, потом началась колея, она привела нас к деревне. Мы въехали внутрь ограды и вскоре остановились у стоящего особняком домика губернатора.

Вышел невысокий, плотный человек в серо-зеленом мундире, очень сердечно нас встретил и пригласил пройти в кабинет, где быстро были совершены все формальности.

Мы сидели лицом к лицу с двумя важнейшими деятелями на острове — старым мудрецом патером Себастианом и моложавым военным губернатором Арнальдо Курти. Первый прожил здесь уже двадцать лет и собирался до конца своих дней оставаться на Пасхи, второй прибыл на военном корабле, чтобы два года именем правительства управлять островом. Один олицетворял опыт, другой власть, кто же из них верховодит? Мы быстро убедились, что они составляют единое целое, повседневно сотрудничают, разрешая самые неожиданные проблемы, какие могут возникнуть только в своеобразнейшей общине на уединеннейшем из островов.

Капитан предъявил список экипажа, врач экспедиции — медицинское свидетельство, на этом официальная процедура окончилась.

— Желаю успеха в раскопках, — сказал губернатор, пожимая мне руку. Просим соблюдать лишь два запрета: вы не должны давать островитянам оружия, а также спиртных напитков. Нас это вполне устраивало.

— Да, и еще одно дело, — губернатор почесал в затылке. — Понимаете, вы человек довольно известный здесь на острове и причинили нам немало хлопот. Патер рассмеялся и погладил бороду.

— Да уж, теперь пусть ваше судно несет караул, — сказал он. Мы ничего не понимали, но за объяснением дело не стало. Когда пасхальцы узнали, что плот «Кон-Тики» благополучно пересек океан и добрался до полинезийских островов, их это очень заинтересовало. Чем они хуже своих предков, совершавших такие плавания? На безлесном острове бревен для плота не было, но несколько человек сколотили из досок лодчонку и вышли в море ловить рыбу. Течение подхватило их, и — прощай, остров Пасхи! Пять недель спустя, нечаянно повторив дрейф «Кон-Тики», голодные, изможденные путешественники пристали к одному из атоллов архипелага Туамоту, откуда перебрались на Таити. Нашлись желающие последовать их примеру. Другие островитяне смастерили лодку и собрались выйти в море, будто бы за рыбой. Но губернатор обнаружил в лодке канистры с пресной водой и заподозрил неладное. Выпускать людей в дальнее плавание на такой скорлупке было слишком опасно, и он распорядился вытащить лодку на берег. Заговорщики все равно попытались уплыть, тогда он приставил к лодке вооруженную охрану. Кончилось тем, что ночью караульный бежал вместе с остальными. Эту лодку отнесло еще дальше на запад, и мореплаватели, страшно довольные, сошли на берег Атиу, далеко за Таити. После этого охота к перемене мест приобрела характер эпидемии. Две компании смастерили себе по лодке, которые теперь лежат наготове. Вся деревня знает, что за этим кроется, и, хотя на острове живет только горстка белых, приходится выделять из них одного человека, чтобы круглые сутки стеречь лодки.

— Если бы я мог объявить островитянам, что мы все равно догоним новых беглецов на вашем судне, караул можно снять, — заключил губернатор.

Я дал свое согласие.

— Караульщики пригодятся нам в других местах, — сказал он. — Островитяне крадут до двух тысяч овец в год. У нас есть что-то вроде тюрьмы для самых отъявленных воров, да что толку, ведь заключенных приходится отпускать домой, чтобы могли поесть. Если мы будем кормить их в тюрьме, все станут преступниками, лишь бы кормили бесплатно.

— А вообще-то они люди славные, — продолжал губернатор, и патер Себастиан кивнул. — Надо только постараться понять их. Серьезных происшествий или драк не бывает. Дальше воровства дело никогда не заходило, да и то надо помнить, что островитяне дарят так же охотно, как крадут. Здесь свое отношение к собственности, они не придают ей такого значения, как мы.

Патер Себастиан обещал подобрать дельных работников для наших раскопок, определить им дневной заработок и паек. Мы узнали, что наши меновые товары куда дороже для пасхальцев, чем любое золото и деньги, ведь на острове нет ни лавок, ни кино, даже парикмахерской.

Было решено, что залив Анакена в другом конце острова лучше всего подходит для лагеря экспедиции. Причин для такого выбора было много. Это самое красивое место на всем побережье. Там единственный приличный песчаный пляж, можно на плоту свезти наше снаряжение. До деревни оттуда далеко, меньше опасность краж и всяких недоразумений, К тому же это овеянная преданиями королевская долина, где впервые пристал к острову легендарный Хоту Матуа. Что еще могли мы себе пожелать?

После великолепного угощения в домике губернатора мы вернулись на судно. Прибрежные утесы по-прежнему были усеяны островитянами, и мы разрешили всем желающим осмотреть наш корабль, чем порадовали патера Себастиана. На этот раз пасхальцы показались мне с виду более аккуратными, а главное — но такими оборванцами, как при нашей первой встреча. И я сказал об этом бургомистру, который тоже успел побывать дома и надеть целую рубаху. Он хитро улыбнулся.

— Это у нас такая уловка. Наденешь на себя старье, тебе больше платят за деревянные фигурки.

Из-за волнения на море далеко не все смогли попасть на судно, по мы обещали пригласить остальных в другой раз. Только последняя партия собралась возвращаться на берег, как прибежал капитан с книгой для посетителей.

— Пусть наши гости распишутся, — сказал он, подавая книгу самому сметливому с виду туземцу.

Пасхалец взял книгу и ручку и с озабоченным лицом пошел к товарищам; развернулось какое-то оживленное обсуждение. Наконец все тот же туземец вернулся к капитану и хмуро возвратил ему гостевую книгу — без единой подписи.

— Что, из вас никто не умеет расписываться? — спросил капитан.

— Почему, многие умеют. Но они не хотят. Гонсало, который слышал этот разговор, взял книгу и подошел с ней к пасхальцам, дескать, он чилиец и, может быть, им его будет легче понять. Но когда он начал им объяснять, в чем дело, поднялся страшный шум и дело чуть не дошло до потасовки, потому что один из туземцев порывался выбросить книгу за борт. Пришлось мне решительно вмешаться, чтобы выручить Гонсало. Взъерошенный и разгоряченный, он подошел ко мне.

— Это просто невероятно, — воскликнул он, — они отказываются расписываться, говорят, что вот так обманули их предков и увезли в рабство в Перу!

— Не может быть, они не могли сохранить этот случай в памяти, — заметил кто-то.

Но когда мы подсчитали, получилось, что жертвами налета работорговцев были деды нынешних пасхальцев, да и отцы многих 113 них уже родились на свет к тому времени.

Гостевую книгу живо убрали, и я объявил гостям, что пора прощаться, мы снимаемся с якоря. Никто не послушался. Сколько мы ни гудели сиреной и как ни старались механики, пуская машину, произвести побольше шума и грохота, ничто не помогало. Пришлось мне проводить несколько человек до трапа и заставить их спуститься в одну из двух ожидающих лодок. Только я велел привести остальных, как увидел, что первые уже гребут к берегу, ведя на буксире вторую лодку, которая почему-то вдруг наполнилась водой. Я окликнул их, сказал, чтобы взяли своих товарищей, и услышал в ответ, что они вернутся, вот только отвезут пассажиров и вычерпают воду из лодок. Мы издали, ждали, сигналили гудком, но лодки не возвращались. Нам надо было, пока не стемнело, перейти на другую стоянку, и в то же время мы не знали здешних вод и не могли на своей шлюпке высадить на берег гостей. Пришлось поднять якорь и трогаться в путь с полутора десятком новых пассажиров. Сами они ни капли не волновались, словно так и надо. Накормив ужином команду, кок накрыл стол для шестнадцати пасхальцев. Они налегли на угощение, но вскоре ринулись к фальшборту, потому что началась качка. Подойдя опять к берегу, мы отдали якорь под прикрытием той же скалы, что накануне, однако нам и здесь не удалось избавиться от непрошеных пассажиров. Стемнело, начал накрапывать дождь. Впустить этих пиратов на ночь в каюты? А потом считай пропажи… В конце концов я предложил им выбирать: либо они спят на люке на палубе, либо сами гребут к берегу на нашем алюминиевом плоту, в два захода управятся. Они выбрали второе, и мы спустили на воду плот. Но тут вдруг выяснилось, что каждый хочет плыть во второй заход. Видно, сегодня нам их но спровадить.

Веселые и сытые пасхальцы извлекли откуда-то гитару и принялись отплясывать хюлу на фордеке. Получилось здорово! Команда давно не сходила на берег и не знала никаких развлечений, и при звуках зажигательной музыки все оживились. Раз уж гости все равно остались на борту, давайте веселиться. Под аккомпанемент гитары и хлопающих ладоней зазвучала песня, а судовой фонарь создавал полную иллюзию сценического освещения.

— Те тере те вака те Хоту Матуа!..

Веселые пираты заразили своим беспечным настроением и ученых, и моряков, и вот уже все, как могут, подпевают и притопывают ногами.

Внезапно появился бургомистр. Мокрый и продрогший он сидел в маленькой лодке и с ним еще три приятеля. Поторговавшись, мы договорились, что пустим эту четверку на борт, а они за это отвезут шестнадцать пассажиров на берег. А чтобы никому не было обидно, всем разрешили еще час провести на судне. Бургомистр с радостью согласился и поднялся с друзьями на борт. Поблагодарил за то, что мы позволили первому отряду задержаться еще на час, и не мешкая спросил, нельзя ли его четверке тоже получить угощение, какое получили другие?

— Можно, — ответил я дипломатично. — Потом, как только те шестнадцать будут на берегу.

С довольным видом бургомистр пошел к музыкантам и с полминуты помогал отбивать такт. Затем сорвался с места, подбежал ко мне и заявил, что надо немедленно отправлять домой остальных, не то они в пути промокнут и озябнут.

Сколько я за них ни заступался, ни доказывал, что до конца условленного времени еще далеко, ничто не помогало. Бургомистр крикнул музыкантам, чтобы кончали играть. Тогда я изменил тактику.

— Кстати, можете поесть сейчас, если хотите, — предложил я. Он сразу забыл о музыкантах и прямиком отправился в камбуз к коку. И когда он выглянул, чтобы проверить, где остальные трое, его челюсти уже полным ходом работали.

Правда, бургомистр сдержал слово, через час лодка направилась к темному берегу. В ночи разносилась музыка и смех, банкет прошел успешно.

— Охой! Те тере те вака те Хоту Матуа…

Вот как получилось, что на следующее утро, когда мы подошли к долине королей, на столе в нашей кают-компании спал сам бургомистр Пупа Вселенной.