Она увидела, как его зубы мелькнули в улыбке.

– Не скажете ли, почему вы подумали именно об этом? – спросил он.

Она покачала головой.

– Не люблю быть грубой, – сказала она сладким голосом. – Так вы – репортер?

– Нет, моя прекрасная леди. Я – барристер.

Он догадался, что под маской она нахмурила брови.

– О, – сказала она, – барристер.

– В уголовном суде, – он кивнул головой, как бы подтверждая свои слова.

Она резко поднялась.

– Это, должно быть, очень интересно, но мне нужно вернуться в танцевальный зал: я приглашена на этот танец. – Она помолчала, и он увидел, как ее губы искривились презрительно. – Могу я сделать комплимент вашему костюму? Он подходит вам чрезвычайно!

Мистер Эмберли пожал плечами. Он наблюдал, как она прошла через холл, затем отправился искать свою кузину.

Он видел,что кузина незадолго до этого поднималась по лестнице с каким-то молодым человеком, явно влюбившимся в прекрасную незнакомку. О молодежи мистер Эмберли был плохого мнения и не видел ничего предосудительного в том чтобы прервать их тет-а-тет и пригласить Филисити на танец, который, без сомнения, предназначался ему. Он пробрался по лестнице между парочками, облюбовавшими это место, и поднялся в верхний холл. Здесь было так же просторно, как и внизу, а стулья и ширмы были расставлены с таким расчетом, чтобы создать небольшие закутки для отдыха. В одном конце холла была широкая лестничная клетка, освещенная яркими огнями, в другом – сводчатый проход, который вел к широкому коридору, делавшему резкий поворот направо. Имея причины догадываться, что кузину можно найти в картинной галерее, которая, как говорили, была расположена в глубине дома, Эмберли направился к проходу, высматривая путь в галерею.

В конце прохода помещение по правую сторону было освещено, другая сторона была темной, словно показывая, что эта часть дома вечером не используется. Эмберли догадался, что налево расположены комнаты слуг, черная лестница, и повернул направо.

Пол здесь был обит войлоком, что скрадывало звук шагов. Несколько дверей, на одной из которых была табличка «Женский туалет», были открыты; в интервалах между ними стояли несколько предметов изящной старинной мебели, очень отличавшейся от массивной мебели красного дерева, которая так портила гостиную на первом этаже. Видно было, что покойный Фонтейн предпочитал солидную продукцию своего времени более изящной обстановке прежних веков. Можно было догадаться, что и его наследник не собирается избавляться от стульев, столов и комодов викторианской эпохи, чтобы заменить их этими изгнанными из жилых помещений произведениями искусства.

Картины в тяжелых золоченых рамах висели на белых стенах. Мистер Эмберли, неплохо знавший живопись, на ходу поглядывал на них, но вдруг остановился у замечательного портрета работы Рейнольдза. Он все еще стоял у картины, задумчиво рассматривая ее, когда из галереи в конце коридора вышел хозяин дома.

Фонтейн был в хорошем настроении: он вовсю и от души наслаждался балом. Непринужденно разгуливая среди гостей, он являл собой образец превосходного хозяина, заботящегося о том, чтобы прием прошел успешно, и вносил немалую лепту в общее оживление своей приветливостью и веселостью.

Увидев Эмберли, он сразу подошел к нему и хлопнул по плечу:

– Так не пойдет, Мефистофель, – сказал он недовольно. – Не танцуете? Только не говорите, что не нашли себе партнершу!

– Нашел. Вот ищу ее, но остановился, заглядевшись на эту картину. Завидую вашей коллекции.

– Неужели? – спросил Фонтейн. – Боюсь, она не в моем вкусе. Хотя у меня есть несколько неплохих работ на спортивную тему. Если хотите, можете посмотреть. В моем кабинете.

– Я предпочитаю эту, – ответил Эмберли, продолжая смотреть на портрет женщины. – Кто это?

– Мой дорогой, понятия не имею! Прапрабабушка, видимо. Характерные для семьи нависшие брови. Бабенка смотрится совсем неплохо. Лучше спросите мою домоправительницу. Она знает гораздо больше меня о всех этих предках.

Эмберли отвернулся от картины и заметил, что бал имеет успех. Фонтейну это понравилось.

– Думаю, все идет прекрасно, не так ли? Ужасно глупо, однако, но я не настолько стар, чтобы не находить в этом удовольствие. Коль скоро вокруг меня столько веселых людей, и неплохой оркестр, и танцы, и все прочее, я забываю все свои неприятности. Вам покажется это смешным, но мне нравятся подобные вещи. Всегда нравились.

– У вас много неприятностей? – спросил небрежно Эмберли. —Непохоже.

На лицо Фонтейна как будто набежала туча.

– Полагаю, у всех есть неприятности личного характера, – ответил он. – Вы знаете, такое поместье, как у меня, всегда доставляет много беспокойства.

– Могу представить. Но, как я догадываюсь, вы не любите этот дом?

– Да, – сказал Фонтейн с неожиданной горячностью. – Я ненавижу его. Я привык думать, что он мне нравится. Всегда с удовольствием предвкушал, как поселюсь здесь в конце концов. Но иногда я молю Бога о возвращении в свою городскую квартиру, где нет всех этих… забот о поместье, которые меня беспокоят.

– Да, вполне понимаю вас. Но думаю, здесь есть и свои преимущества.

Улыбка, похожая на гримасу, исказила лицо Фонтейна.

– О, да. Значительные преимущества, – согласился он. – Но дело в том, что я не планировал стать сельским помещиком. Слушайте, вы уверены, что не хотите, чтобы я представил вас какой-нибудь чаровнице? Нет? Что ж, мне надо возвращаться в зал. Надеюсь, вы найдете свою сбежавшую партнершу.

Он направился к проходу, а Эмберли продолжил свой путь к картинной галерее, где он надеялся найти Филисити.

Все должны были снять маски ровно в полночь, сразу перед ужином. За двадцать минут до этого двадцать гостей собирались в холле нижнего этажа и в зале, покидая укромные уголки на верхнем этаже, в предвкушении веселого ритуала снятия масок.

Взрывы смеха и болтовня, заглушаемые последними аккордами квикстепа, заполнили помещения первого этажа, в то время как в той части дома, где находился Эмберли, стояла тишина.

Вдруг в длинном коридоре послышалось движение. Открылась одна из дверей, из нее вышла девушка и на мгновение остановилась, вглядываясь в темноту в конце коридора. Никого не было видно, ни звука не было слышно из галереи, где все еще горели огни, даже шум на первом этаже не доносился до этого уголка дома.

Итальянская пастушка медленно, крадущимся шагом, направилась по проходу, что-то отыскивая. Женщина на портрете Рейнольдза как будто наблюдала за тем, что она делает. Девушка дошла до сводчатого прохода и заглянула через него в холл. Там было пусто. Казалось, она колеблется и ее не оставляет чувство, будто за ней следят, а потому она постоянно оглядывалась. Но никого не было видно. Она пошла дальше, но задержалась у резного буфета и протянула руку, словно хотела дотронуться до него. Вглядевшись, она опустила руку – ясно было, что она искала не буфет.

Почти в конце коридора луч света из открытых дверей падал на противоположную стену, освещая угол стоявшего у стены комода орехового дерева. Увидев его, девушка направилась к нему.

Дверь на площадку черной лестницы была приоткрыта. Она выглянула, но там было пустынно. Еще раз оглянувшись, она проскользнула к комоду и осторожно выдвинула верхний ящик. Он поддался легко и бесшумно, но бронзовые ручки звякнули, когда она отпустила их, и от произведенного шума она мгновенно насторожилась.

Ящик был пуст. Девушка засунула в него руку, трясущимися пальцами нащупывая заднюю стенку.

Что-то вынудило ее оторвать взгляд от комода; дыхание перехватило, и она отдернула руку от ящика. На стене показалась тень – тень головы мужчины,

Несколько секунд ее глаза были прикованы к этой тени. Ни один звук нс говорил о приближении человека, но за ней явно кто-то наблюдал, стоя неподалеку.

Она медленно задвинула ящик комода; в горле стоял комок, колени тряслись. Мягкий, но с ноткой угрозы голос спросил:

– Вы что-то ищете, мисс?

Она обернулась; под маской ее лицо стало мертвенно-бледным. Лакей стоял в дверях, не двигаясь.

С уверенностью, на которую только была в данный момент способна, она сказала:

– Как вы напугали меня! Я любуюсь этой прекрасной мебелью. Не могли бы вы сказать: эта вещица относится к временам Уильяма и Мэри?

Лакей медленно перевел взгляд на комод, потом опять на нее. Его тонкогубый рот расплылся в улыбке, на удивление неприятной! Казалось, эта улыбка отражала торжество и восхищение. Девушка почувствовала, словно ее укололи, но стояла спокойно, ожидая ответа.

– Это комод, – мягко сказал Коллинз.

Она с трудом проглотила ком, вставший в горле.

– Понятно. А вы знаете, когда он изготовлен?

Лакей протянул руку и осторожно погладил полированную поверхность комода. Его улыбка стала шире.

– Нет, мисс, – сказал он вежливо. – Боюсь, что не знаю. Вы очень этим интересуетесь, мисс?

– Интересуюсь? Да. Спрошу у мистера Фонтейна.

На каменных ступеньках лестницы послышались шаги и женский голос позвал:

– Мистер Коллинз! Вы наверху? Мистер Коллинз, спуститесь сюда! Через минуту гости садятся за стол, надо поставить шампанское на лед.

Он повернул голову, улыбка исчезла с лица.

– Я сейчас спущусь, Элис.

Он посмотрел на стоявшую рядом с ним девушку прищуренным, оценивающим взглядом.

– Думаю, вам лучше спуститься вниз, мисс, – сказал он. – Пройдите сюда, пожалуйста.

Он пошел по проходу впереди нее. У нее не было другого выхода, как последовать за ним. Он довел ее до главной лестницы и отступил, давая дорогу. Она колебалась, мысленно отыскивая причину избавиться от него.

Высокая, облаченная в алый костюм фигура стояла на середине лестницы, разговаривая с Марией, королевой шотландской. Мужчина увидел лакея. Сердце девушки подскочило, так как в мужчине она узнала хозяина дома, а момент снятия масок неумолимо приближался. Она быстро проскользнула мимо него по лестнице и спустилась в холл.

– А, вот вы где, Коллинз! Вы нужны мне, – сказал Фонтейн.

Угрюмое выражение мелькнуло на лице лакея и исчезло. Он сказал:

– Да, сэр, – и последовал за хозяином.

Пастушка бросила взгляд на большие старинные часы. Менее чем через пять минут они пробьют полночь. Бессознательно она то сжимала, то разжимала руки, спрятанные в складках платья. Фонтейн прошел через холл в столовую, сопровождаемый Коллинзом. Они остановились в дверях, и Фонтейн, видимо, дал указания лакею. Она знала, что лакей наблюдает за ней, хотя, казалось, не смотрел в ее сторону. К Фонтейну присоединились двое гостей; лакей поклонился и вошел в столовую.

В тот же момент пастушка стала пробираться сквозь толпу в холле, направляясь к лестнице. Наверняка в столовую вела еще одна дверь, через которую можно было пройти в ту часть дома, где была расположена кухня, но девушка решила не упускать возможность.

Арлекин, с которым она танцевала в начале вечера, заметил ее, когда она пыталась проскользнуть мимо него. Он было намерился задержать ее, со смехом показывая на часы. Минута до полуночи. Она извинилась, сказав, что забыла кольцо в туалетной комнате, и убежала от него. На верху лестницы она оказалась с первым ударом часов и побежала к сводчатому проходу.

В проходе было пустынно и тихо. Дверь на площадку черной лестницы все еще была открыта. Она подошла к ней, бросила быстрый взгляд в проем и со вздохом облегчения прикрыла ее. Свет, падавший из двери, исчез, щелкнул замок. Девушка подошла к комоду, выдвинула ящик, который уже осматривала. Напрягая слух, чтобы не пропустить шагов на лестнице, она дрожащей рукой ощупывала внутренность ящика, его заднюю стенку. Что-то ее пальцы зацепили, задняя стенка отодвинулась, открыв потайное углубление. Девушка еще глубже засунула руку, пытаясь нащупать какой-то предмет. Внутри углубления ничего не было.

Какое-то мгновение она стояла спокойно, все еще держа руку в ящике комода. Затем медленно ее вынула, предварительно закрыв потайную нишу. Ее губы скривились в горькой усмешке. Наконец она закрыла ящик.

– Любуетесь старинной мебелью? – спросил протяжный голос.

Она вздрогнула и обернулась. Прислонившись к стене сводчатого прохода, что вел в холл верхнего этажа, стоял Мефистофель без маски.

Вырвавшийся из ее уст стон был результатом напряжения нервов.

– Вы! – выпалила она. – Вы следили за мной!

– А почему бы нет? – сказал он.

Она не силах была ответить; стоя спиной к комоду, она пристально смотрела на него.

– Вы всегда так обследуете мебель в домах, где бываете? – поинтересовался мистер Эмберли спокойным тоном.

Она с усилием взяла себя в руки.

– Я интересуюсь предметами старины.

– В самом деле?

Он приблизился к ней и увидел, как она вся напряжена.

– Я совсем не разбираюсь в этих вещах. Но мне любопытно знать, что вы могли найти интересного внутри комода?

Пытаясь сохранить спокойствие, она сказала:

– Конечно, мне не следовало открывать ящик. Я только хотела проверить – свободно ли выдвигаются ящики. Я ничего не украла, если вы об этом подумали. Да здесь и нечего красть.

– Вам не очень повезло, не так ли? – спросил он.

В холле послышались шаги, голос Фонтейна произнес:

– Минуточку, друзья, я собираюсь проверить, не осталось ли кого в галерее. Ага, мисс Элиот, значит, я вас правильно угадал. Ямочки на щеках вас выдали. Их не скроешь, понятно!

Пастушка стояла, застыв, как статуя, но сквозь вырезы в маске ее глаза были устремлены на Эмберли с отчаянной мольбой.

Фонтейн через сводчатый проход направился в коридор, ведущий к галерее, напевая какую-то танцевальную мелодию. Он уже собирался повернуть направо, в сторону галереи, но увидел в другом конце коридора парочку. Он остановился.

– Привет, – сказал он удивленно. – Что это вы здесь делаете?

Эмберли посмотрел на девушку, затем повернулся к Фонтейну и сказал:

– Привет, мы любуемся комодом. Вы знаете, когда он изготовлен?

– Боже, вот любитель старины мне попался! – сказал Фонтейн, направляясь к ним. – Нет, представления не имею. Но это действительно старинная мебель. Дрянная вещица комод, как мне кажется. Если положить вещи в верхние ящики, то придется на два шага отступать, чтобы вынуть их оттуда. Но не морочьте мне голову разговорами о мебели, приятель. Нет, нет, уже полночь, и маски прочь! Кто эта симпатичная леди?

Он стоял против пастушки, дородный и веселый, и протянул руку, чтобы снять с нее маску. Мистер Эмберли перехватил его руку.

– О, не надо, – сказал он. – Это моя привилегия.

Фонтейн разразился смехом.

– Отлично! Не буду портить вам удовольствие! Придумали – комоды! Рассказывайте сказки.

Со стороны лестницы кто-то позвал:

– Бэзил! Идите же сюда!

И Фонтейн направился к лестнице, бросив через плечо:

– Не забудьте, Эмберли, что оставаться в маске после полуночи грозит вам штрафом!

Наконец он ушел. Пастушка облегченно вздохнула и спросила:

– Зачем вы это сделали? Почему не позволили ему снять с меня маску?

– Вы должны быть мне благодарны за это, – сказал мистер Эмберли.

– Я благодарна. Но почему вы сделали это? Я прекрасно знаю, что вы не доверяете мне.

– Ни на йоту, – сказал мистер Эмберли. – Но я знаю, как с вами обращаться.

– Если вы думаете, что я воровка, да к тому же убийца, то почему не выдадите меня полиции? – спросила она резко.

– Видите ли, – сказал мистер Эмберли, – поддавшись какому-то глупому импульсу и воздержавшись в полиции от упоминания о вашем присутствии на месте преступления, теперь бы я выглядел неприглядно в их глазах. Да и кто я такой, чтобы подвергать сомнению ваш интерес к старинным вещам?

Она подняла руку и сорвала маску; лицо ее горело, глаза с яростью смотрели на него.

– Ненавижу вас! – крикнула она. – Вы покрываете меня не из-за… Не из уважения ко мне! Вы просто хотите сами решить то, что почему-то считаете таинственным.

– Совершенно верно, – согласился мистер Эмберли. – Хотя отчасти к этому причастен.

Она посмотрела на него так, словно хотела ударить.

– Тогда позвольте вам сказать, что я бы предпочла, чтобы вы сейчас спустились вниз и сообщили Фонтейну, что я – незваная гостья и воровка, чем ходить и шпионить за мной!

– Ни в малейшей степени не сомневаюсь в этом, – ответил он. – Но в конечном итоге, что случится, если я выдам вас Фонтейну? Вам просто укажут на дверь. Это мне ни в малейшей степени не поможет.

Она повернулась, чтобы уйти, но помедлила.

– Хорошо, но если вы думаете, что вам удастся что-то узнать обо мне, то вы глубоко ошибаетесь.

– Хотите, заключим пари? – предложил он.

Но она уже ушла. Мистер Эмберли усмехнулся, наклонился, чтобы поднять платок, который пастушка обронила, и направился в холл.