Глава 6

На следующее утро Торкил не вышел к завтраку. Кейт это вовсе не удивило, поскольку по опыту своего отца она знала, что, когда мужчина ложится спать в подпитии, наутро он просыпается с головной болью и чувствует себя выбитым из колеи. Поэтому, когда леди Брум принесла племяннице извинения за отсутствие Торкила, что, впрочем, было сделано довольно сухим тоном, Кейт ответила с понимающей улыбкой:

– Он вчера несколько перебрал, правда, мэм? Так что нет смысла спрашивать вас, как он себя чувствует сегодня! – Увидев, что тетушка уставилась на нее в изумлении, Кейт добавила: – И вам не нужно было извиняться за отсутствие моего кузена. Мне часто приходилось видеть мужчин после того, как накануне они позволили себе лишнее. Но Торкил ведь только слегка перебрал, вы же знаете!

– Да, – медленно произнесла леди Брум, – слегка перебрал. – Она улыбнулась и сказала: – Надеюсь, нет необходимости предупреждать тебя, чтобы ты не упоминала об этом при нем, правда?

– Конечно же нет! – заверила ее Кейт. – Не думаю, что у Торкила останутся какие-либо воспоминания о вчерашнем.

Позже, когда Торкил вышел к обеду, Кейт убедилась в правоте своего предположения. Он был вял, и глаза его, обычно такие лучистые, слегка затуманились. Он сонно улыбнулся Кейт и сел за стол. Торкил был каким-то необычно покорным и, казалось, не помнил о том, что произошло вчера. На ум ему пришло какое-то воспоминание, он нахмурился и слегка встряхнул головой, словно пытаясь отогнать его от себя. Сэр Тимоти, наблюдавший за сыном с чрезмерным, как показалось Кейт, беспокойством, вдруг поднялся со стула и пробормотал:

– Мне плохо. Я должен пойти к себе. Кто-нибудь, дайте мне руку. – При этом все его тело сотрясала дрожь.

В эту же минуту к нему подскочил лакей, но доктор Делаболь отстранил его и произнес мягким тоном:

– Обопритесь на меня, сэр! Вот так. Вам скоро станет лучше, очень скоро.

Торкил, на лице которого отразилось удивление, тоже поднялся, но леди Брум, оставшаяся сидеть, сказала ему равнодушным голосом:

– Садись, сын мой! Ты ничем не поможешь отцу, все это несерьезно. Он плохо себя чувствует после вчерашнего вечера, но к ужину придет в себя.

Она успокаивающе улыбнулась, и ее оптимистический прогноз вскоре оправдался. Через некоторое время в столовую вернулся доктор. Заняв за столом свое место и взяв нож и вилку, он сказал, что у сэра Тимоти была просто слабость, он дал ему укрепляющее и оставил на попечение камердинера.

Вечер оказался скучным как никогда. Леди Брум думала о чем-то своем, Торкил сидел с сонным видом, и только доктор Делаболь пытался как-то развлечь Кейт. Он предложил ей сыграть в мушку, весело заявив, что в триктрак или в пикет он ей, конечно же, не соперник, но для мушки игрок вполне подходящий. Во время игры он непрестанно подшучивал над Кейт, и ее так утомили его шутки, что она была благодарна тетушке, когда та вскоре после чая сказала, что пора расходиться.

Ночью ничто не нарушило покой Кейт, но на следующее утро доктор заявил, что Торкил чувствует себя неважно, и Кейт осталась без обычной прогулки верхом. И словно в довершение всего, леди Брум предложила ей посетить одну бедную больную, которой ее светлость оказывала покровительство. Они отправились к больной в ландо леди Брум, и Кейт охватила тоска, ей ужасно захотелось вернуться к своей прежней жизни в менее комфортабельных условиях, но зато наполненной делами и заботами. Кейт задумалась нал тем, как долго она сможет выдерживать эту скучную жизнь в Стейплвуде, но было очевидно, что леди Брум не собиралась ее отпускать раньше осени и что она даже не догадывалась о том, что Кейт в ее доме безумно скучает. Кейт начала понимать, что у ее тетушки бедное воображение – ей самой не было скучно в Стейплвуде, и она не могла понять, как кто-нибудь (а в особенности ее бедная племянница) мог по своей воле уехать отсюда. Тетя окружила Кейт роскошью, одела в самые дорогие наряды, завалила подарками, и хотя она и отвергала всякие проявления благодарности со стороны племянницы, но, по всей видимости, подсознательно надеялась, что Кейт отблагодарит ее восторженным обожанием.

Кейт была благодарна тетушке, но полюбить ее не могла. Несмотря на доброту и великодушие, в ней было что-то отталкивающее. Кейт уже давно поняла, что под личиной доброты скрывается холодная и расчетливая натура. Она часто вспоминала слова, сказанные ее отцом о своей сестре: о ее тщеславии и о том, что она готова на все, чтобы претворить в жизнь свои честолюбивые замыслы. Но он говорил об этом шутливым тоном, и в голосе его не слышалось пренебрежения. «Она вышла замуж за Брума из Стейплвуда, – смеясь, однажды заметил отец. – Конечно, это не пэр, но для мисс Минервы Молверн вполне подходит!»

Но папа не знал, что со временем его сестра будет гордиться Стейплвудом и историей рода Брумов, как своим домом и своим родом. По мнению Кейт, эта гордость превратилась у леди Брум в навязчивую идею, Стейплвуд и достоинство Брумов для ее тетушки были превыше всего. Леди Брум однажды отвела Кейт в комнату, где хранились всевозможные документы семейства, и показала их племяннице, и той пришлось восхищаться и поражаться и говорить то, что полагается говорить в подобных случаях. Однако в душе Кейт не испытывала ничего, кроме скуки. Она вовсе не считала, что самая важная вещь на свете – это обеспечить непрерывность рода Брумов, но поскольку тетушка дала ей понять, что для нее это как раз и есть самое важное, Кейт воздержалась от замечаний на этот счет. Одно не укладывалось у нее в голове – как можно уделять столько внимания и заботы поместью, в то время как муж и сын нуждаются в этом не меньше.

У леди Брум только и разговоров было что о Стейплвуде. Она надеялась, по-видимому, что своими рассказами о нем вызовет у Кейт те же чувства, что испытывала сама. Когда леди Брум истощила запасы своего милосердия и присоединилась к Кейт, ждавшей ее в экипаже, она велела кучеру ехать домой и сообщила Кейт, что ничто так не радует ее, как вид ворот у ее поместья и поездка по длинной вьющейся среди деревьев аллее, ведущей к дому.

– Когда я сравниваю свой дом с домами других людей, я понимаю, насколько он лучше их, – просто сказала леди Брум.

Однако Кейт это высказывание показалось таким напыщенным, что она не смогла удержаться от смеха, за что тут же извинилась, сказав, что, по ее мнению, все люди на земле считают свой дом лучше других.

Леди Брум удивленно вскинула брови:

– С чего бы это? Конечно, я не говорю о больших домах, таких, как Четсуорт или Холкхэм например, – хотя, на мой вкус, они очень современны! Я понимаю, что есть люди, которым нравятся и такие дома, но я предпочитаю старинный стиль. Я люблю мысленно представлять себе те поколения Брумов, которые жили до нас в Стейплвуде, а они поселились здесь задолго до того, как получили титул баронов, и хотя каждое поколение вносило что-то свое, дом тем не менее сохранился в первозданном виде. Об этом нельзя думать, не испытывая благоговейного трепета, правда?

– Да, без трепета тут не обойдешься, – суховато ответила Кейт.

Но леди Брум не уловила иронии в ее голосе и продолжала:

– Да, именно это я и испытываю. – Помолчав немного, она мечтательно добавила: – Иногда я задаюсь вопросом: будет ли моя наследница испытывать к Стейплвуду те же чувства, что и я? Надеюсь, конечно, но ручаться не могу.

– Ваша наследница, мэм?

– Ну, жена Торкила. Той девушке, на которой он женится, крупно повезет, ты не находишь?

– Конечно, мэм, думаю, что повезет.

– Положение в обществе, состояние, Стейплвуд, дом в лучшей части Лондона… – Леди Брум тягостно вздохнула: – Какой это был для меня удар, когда пришлось закрыть его и уехать. Пока здоровье сэра Тимоти позволяло, мы жили несколько месяцев в Лондоне, как раз во время бального сезона. Не буду скрывать, моя дорогая, что я наслаждалась жизнью в городе. Не было ни одного великосветского приема, куда бы я не получила приглашения! А мои собственные приемы славились на весь город, и я часто принимала у себя принца-регента, да и других членов королевской семьи. Так что можешь себе представить, что для меня означал переезд в деревню! Но доктора настаивали на том, что сэру Тимоти надо уехать из города. Он всегда отличался слабым здоровьем.

Даже когда мы только что поженились, он уставал от малейших физических усилий, которых я, например, не замечала! Его утомляли балы, парады, скачки и походы в театр, которые я так обожала! Сэр Тимоти знал об этом и скрывал свою усталость. А я была так молода, и успех настолько вскружил мне голову, что я ничего не замечала. – Губы леди Брум тронула легкая улыбка. – А я пользовалась таким успехом! Приемы в моем доме были всегда главным событием сезона! Однако, когда у сэра Тимоти случился первый сердечный приступ и доктора предупредили меня, что, если мы не уедем из Лондона, он умрет, я поняла, что мой долг – отказаться от светской жизни и посвятить себя Стейплвуду. Я уже привыкла к уединенной жизни, но все-таки иногда завидую будущей жене Торкила!

Кейт стало немного не по себе от этой прочувствованной речи, да и присутствие лакея, стоявшего на запятках, смущало ее, но она все-таки решилась робко возразить тетушке:

– А вы не думаете, тетя Минерва, что жене Торкила такая жизнь может оказаться не по душе? Вдруг он безумно влюбится в какую-нибудь девушку, выросшую в деревне, для которой городские развлечения, столь милые вашему сердцу, окажутся не по нраву?

Ландо миновало сторожку привратника и теперь мягко катилось по аллее. Леди Брум помолчала, а потом резко спросила:

– А тебе они тоже не по нраву, Кейт?

Кейт никогда не размышляла над этим, и вопрос застал ее врасплох. Она задумалась, и, когда впереди показался дом, неуверенно ответила:

– Не знаю. Может быть, мне бы такая жизнь понравилась.

Леди Брум, похоже, осталась довольна ее ответом, во всяком случае, она больше ничего не сказала. Через несколько минут ландо остановилось перед домом. Входя в дом, Кейт не удержалась и сказала:

– Родственники моей матери не хотели меня знать, поэтому я никогда не позволяла себе и мечтать о том, чтобы стать светской дамой. Что, по-видимому, было правильно, поскольку я уже не в том возрасте, когда можно рассчитывать на хорошую партию!

– Какая ерунда! – ответила леди Брум, которую развеселили слова племянницы. – Неужели нет ни одного мужчины, к которому ты испытывала бы нежные чувства?

– Ни одного! – весело ответила Кейт. – О, в юные годы я была влюблена – или мне казалось, что я влюблена, – в нескольких лихих офицеров, и в особенности в одного из них! Я забыла его имя, но это был неотразимый красавец, однако, к моему великому сожалению, очень пустой человек. Я слыхала, что он женился на весьма богатой женщине, о чем он, конечно же, всегда мечтал! И теперь он отец многочисленного семейства.

– Надеюсь, ты не хочешь убедить меня, что у тебя нет поклонников. Это было бы слишком!

– Нет, мэм, я вовсе не стремлюсь убедить вас в этом, – ответила Кейт, – но все мои поклонники, зная о том, что я – бесприданница, смотрят на меня как на девушку, за которой можно приволокнуться, но отнюдь не взять в жены. Только один-единственный воздыхатель сделал мне предложение, да и тот был мне глубоко противен!

– А, знаю, это брат твоего бывшего хозяина! Ты мне о нем рассказывала, и эта история показалась мне весьма забавной. Однако очень грустно, любовь моя, что одинокая девушка, не имеющая приданого, не может надеяться на семейное счастье. Пока она молода и может сама зарабатывать себе на жизнь, ее положение более или менее терпимо, но когда приходит старость, и она оказывается никому не нужной… нет, давай лучше не будем о грустном. Я не могу без содрогания думать об этом.

Этот разговор взбудоражил и Кейт, но она не показала виду. Однако ей почудилось, будто чья-то холодная рука сжала ее сердце, и хотя молодость взяла свое, и Кейт быстро справилась с охватившим ее отчаянием, она вдруг вспомнила свои неудачные попытки найти работу и сказала себе, что скука – не слишком большая цена за обеспеченную жизнь.

Однако в течение последующих недель ее все больше и больше одолевало чувство, что она запуталась в шелковой сети. Кейт корила себя за такие глупые мысли, но когда поняла, что в ее кошельке осталось совсем немного денег, – их даже не хватит, чтобы оплатить дорогу до Лондона, – ее охватила паника. Конечно, можно попросить Сару, чтобы она забрала ее отсюда, но Сара так и не ответила на ее письма, и семена, брошенные леди Брум в душу Кейт, дали свои всходы. Кейт не сомневалась, что Сара любит ее, но она была для своей няни дополнительной обузой, и вполне возможно, что Сара обрадовалась, избавившись от нее. С тех пор, как она была ее няней, многое изменилось: Сара вышла замуж, и теперь ей приходится заботиться не только о муже, но и об его отце и племянниках. И хотя Кейт была уверена, что Сара в случае чего приютит у себя свою воспитанницу, она запретила себе даже думать о том, чтобы вернуться к няне. Она должна сама устроить свою жизнь, а потом можно будет приехать к Саре в гости (только когда это «потом» наступит, Кейт не знала).

Тем временем жизнь в Стейплвуде текла размеренно и однообразно, и ничто, кроме еженедельных выходов в церковь по воскресеньям, не нарушало ее. Семейство Брумов посещало сельскую церковь, где богослужения проводил викарий, священник средних лет с подобострастными манерами, испытывавший трепет перед леди Брум. Проповеди его были необыкновенно длинны и скучны. У Брумов в церкви было специальное помещение, отгороженное от остальных прихожан дубовой стеной. Украшенная изысканной резьбой, она была сооружена еще во времена короля Якова. Это помещение напоминало Кейт денник для лошади. Стоя там, Брумы не особенно прислушивались к тому, что говорил викарий, да, впрочем, от них этого и не требовалось.

Для того чтобы добраться до этого помещения, надо было пройти через всю церковь в боковой придел. Сэр Тимоти в силу своей немощности ходил медленно, а леди Брум, увидев знакомое лицо в толпе прихожан, грациозно наклоняла голову. Все это напоминало Кейт выход королевской четы и ужасно раздражало ее, но при этом она едва удерживалась от того, чтобы не расхохотаться.

Сэр Тимоти покидал пределы своего поместья только для того, чтобы посетить церковь. Обычно он ехал туда, восседая рядом с женой, в собственном экипаже, и с двумя лакеями на запятках, а за ними во втором экипаже ехали Кейт, доктор и Торкил. После службы сэр Тимоти обменивался приветствиями со своими друзьями и соседями, и Кейт была уверена, что он с удовольствием задержался бы в церкви подольше, но леди Брум не позволяла ему. Она всегда торопила сэра Тимоти, ссылаясь то на поднявшийся сильный ветер, то на категорический запрет доктора долго стоять на одном месте. В этом ей всегда способствовал доктор Делаболь, он предлагал сэру Тимоти свою руку и заботливо вел его к экипажу. После службы все возвращались домой, в Стейплвуд, причем кучеру велено было пускать лошадей шагом, а не вскачь. Во втором экипаже ехали обычно Кейт и доктор, а иногда и Торкил, если только он чувствовал себя хорошо и не мог отвертеться от посещения церкви.

Впрочем, когда потеплело, жизнь в поместье стала более разнообразной – было устроено два пикника, один – в Стейплвуде, а другой – в Натфилде, поместье Данстеров, где Кейт, к своему удивлению, встретила Гарни Темплкома. Он сразу же подошел к ней осведомиться, как она поживает.

– Впрочем, нет нужды спрашивать, мисс Молверн! – галантно сказал он. – Вы просто расцвели здесь!

– Спасибо, но каким образом вы оказались здесь? Я думала, вы уехали в Лондон, чтобы сопровождать свою сестру к Олмакам.

– Нет, нет, что вы! Я выполнил свои обязанности и сбежал сюда. Знаете, Долли скоро выйдет замуж, о ее помолвке будет объявлено в «Морнинг пост» на следующей неделе.

– Как, так быстро? – воскликнула Кейт. Гарни кивнул, улыбаясь:

– Бешеный успех, не правда ли? Но имейте в виду, я предвидел это, даже мне видно, какая она красавица. Она и недели не пробыла в Лондоне, как Амсбери заговорил о женитьбе на ней. Он мой друг и очень хороший человек. Конечно же, моя мать заявила, что они должны подождать, но ни для кого не секрет, что Долли без ума от Амсбери. Из всех девушек, впервые выехавших в свет, моя сестра сделала самую лучшую партию, но все получилось само собой – они влюбились друг в друга по уши!

Когда Кейт и тетушка ехали обратно в Стейплвуд, Кейт рассказала ей о помолвке Долли. Тетя рассмеялась:

– Она выходит за лорда Амсбери! Ну что ж, желаю ей счастья. Должна признаться, что я восхищена прытью леди Темплком: подумать только, она ухитрилась удачно выдать замуж всех своих дочерей, да еще во время их первого сезона! А ведь у них было очень скромное приданое, не более десяти тысяч фунтов на каждую, и сестры Долли к тому же не отличались особой красотой.

– Однако о самой Долли этого не скажешь, мэм!

– Да, ты права, Дороти очень хороша собой, – согласилась ее светлость. – Очаровательная глупышка!

Кейт поколебалась, а потом сказала:

– Мистер Темплком сказал мне, что о помолвке будет объявлено только на следующей неделе, но я решила, что вы захотите узнать об этом пораньше, если… если вы думаете, что необходимо предупредить об этом Торкила, тетя Минерва.

– Мое дорогое дитя, – произнесла ее светлость, которую позабавили слова Кейт. – Ты живешь в нашем доме уже несколько недель и до сих пор не поняла, что Торкил живет по принципу «с глаз долой, из сердца – вон!» О, я не сомневаюсь, что известие о помолвке Долли приведет его в ярость, но он пострадает день-другой, а потом все забудет. Конечно, все было бы совсем иначе, если бы я позволила ему увиваться за ней.

Кейт нахмурила брови и спросила:

– А почему вы ему не разрешали? Мне показалось, что они очень подходящая пара.

– У меня другие планы в отношении Торкила, – беззаботно ответила леди Брум. – Как, впрочем, и у леди Темплком в отношении Дороти.

Кейт в душе была возмущена тем, как леди Брум распоряжается судьбой своего сына, однако не могла не признать, что тетя правильно предсказала реакцию Торкила на весть о помолвке Долли. Поначалу он и вправду взъярился и в театральной манере заявил, что Долли решила продать себя подороже, но потом впал в тоску и стал ко всем придираться, ссылаясь на свои сердечные муки. Кейт заявила ему безо всяких обиняков, что он не человек, а наказанье Господне. В первый момент ей показалось, что в ответ на ее слова Торкил просто взорвется, но он потерял дар речи и несколько секунд оторопело смотрел на нее, а потом расхохотался и сжал ее в объятиях с такой силой, что у нее перехватило дыхание.

– Вы мне нравитесь, кузина! – воскликнул он. – Очень нравитесь!

– Ну, – ответила Кейт, высвобождаясь из его объятий, – не понимаю, чем я заслужила такое признание, но, как бы там ни было, я вам очень благодарна. – Увидев, что от ее слов лицо Торкила снова помрачнело, она добавила: – Меня не трогают ваши капризы, кузен, и если мы поссоримся, то вы сами будете виноваты.

Он посмотрел на нее со странной улыбкой.

– Я вижу, вы меня не боитесь, кузина.

– Совсем не боюсь!

В глазах Торкила вспыхнул странный огонь, и он мягко произнес:

– А может быть, мне стоит напугать вас? Впрочем, мне этого не хочется. И все же… все же… – Он улыбался все шире. Неожиданно своими тонкими сильными руками он обхватил ее лицо и поднял к себе. В лице самого Торкила произошла какая-то неуловимая перемена: его глаза заблестели еще ярче, а пальцы соскользнули на шею, и Кейт почувствовала, как они начали сжиматься. Она задрожала от страха.

В эту минуту раздался суровый, властный голос:

– Торкил!

Руки Торкила безвольно упали, но он поспешно поднял их, чтобы закрыть ими глаза. Кейт, вспыхнув, увидела, что перед ней стоит незнакомый мужчина. Он окинул ее презрительным взглядом, а потом перевел взгляд на Торкила. Судя по его костюму, он только что приехал в Стейплвуд, и по всей видимости, издалека. На нем был длинный редингот с пелериной, достававшей до каблуков его сапог, а в руке он держал шляпу и перчатки. Это был высокий широкоплечий мужчина с очень правильными чертами лица. Кейт решила, что ему не больше тридцати.

Торкил испустил тяжкий вздох и открыл глаза. Повернувшись к незнакомцу, он прищурился и воскликнул:

– Неужели это ты, Филипп? – Сияя от радости, он бросился к Филиппу.

Незнакомец улыбнулся Торкилу.

– Все шутишь? Ну здравствуй, кузен, – произнес Филипп, протягивая руку Торкилу. Торкил с радостью пожал ее.

– Как же я рад видеть тебя! Но откуда ты взялся? Мы тебя совсем не ждали! Ты приехал погостить?

– Всего на пару дней. Да, я вижу, что вы меня не ждали. Я что, явился не вовремя?

– Нет, что ты! Мы все тебе рады, особенно мама, – хихикая, ответил Торкил. Его глаза встретились с глазами Кейт, и он сказал: – А, вы еще здесь, кузина? Это – Филипп. Филипп, это кузина Кейт.

Кейт была настолько поражена той неподдельной радостью, с которой Торкил встретил приезд Филиппа, что почти не обратила внимания на искреннее недоумение, прозвучавшее в его голосе, когда он увидел, что она все еще здесь. Вспомнив о том, с какой злостью кузен говорил ей о Филиппе Бруме, она поразилась быстрой смене настроения и отношения Торкила к людям и поздравила себя с тем, что не поверила ни одному его слову.

– Ах да! – произнес Филипп, отвесив легкий поклон. – Знаменитая кузина Кейт!

– Я не думаю, что могу претендовать на какое-то родство с вами, сэр, – ответила Кейт, оскорбленная его тоном.

– Неужели? Почему же?

– Я всего лишь племянница леди Брум, да и то лишь наполовину. В лучшем или худшем случае я могу быть для вас только свойственницей.

Резкий тон, которым были произнесены эти слова, казалось, позабавил Филиппа, в его глазах затеплилась улыбка, и он воскликнул:

– Браво!

– Филипп, ты уже видел моего отца? – вмешался в разговор Торкил.

– Нет еще. Пеннимор сказал, что ему нездоровится и что он выйдет только к обеду. Тенби помогает ему одеться, поэтому я решил найти тебя.

– Да? Я так рад, что ты пришел ко мне, мне так много надо рассказать тебе.

Кейт тихонько вышла из комнаты, душа ее была в смятении. Хотя она и не верила, что Филипп покушался на жизнь Торкила, тем не менее у нее не было никаких сомнений в том, что Торкил ненавидит Филиппа, и она уже заранее настроилась против него. Однако поведение Торкила поразило ее – он приветствовал приезд Филиппа с неподдельной радостью, а самой ей Филипп понравился. А ведь он вел себя так, будто специально старался вызвать у нее неприязнь, тем не менее, когда Кейт увидела его в дверях, у нее появилось ощущение, что это человек, которому можно доверять и который никогда не предаст. Но в глазах Филиппа она прочитала презрение – и это взбесило ее, впрочем, она была в не меньшей степени уязвлена. «По какому праву, – спрашивала себя Кейт, – он презирает меня? Я не давала ему никакого повода. Да как он посмел?» – с негодованием думала она, распаляясь все больше и больше.

В этом состоянии уязвленного достоинства и встретила ее леди Брум, поднимавшаяся по лестнице. Она устремила на племянницу проницательный взгляд и, взяв ее за руку, сказала:

– Куда это ты идешь, Кейт? Я вижу, ты просто вне себя! Это, наверное, мистер Филипп Брум заставил тебя взъерошить перышки? Ну, конечно же, кто же еще! Я уже знаю, что он свалился на наши головы и искренне сожалею об этом! Нам гораздо лучше без него… Ну и как, понравился он тебе?

– Нет, мэм, не понравился! – ответила Кейт с горячностью, удивившей ее самое. – Я… думаю, что он просто… ужасный тип!

– Правда? И мне так кажется; даю тебе честное слово, что терпеть его не могу. Но запомни, в этом доме об этом лучше не говорить. Ты ведь знаешь, как сэр Тимоти обожает его! Филипп на него дурно влияет, и я всегда не одобряла его визиты к нам. Это человек непомерного честолюбия, и, если я не ошибаюсь, он надеется унаследовать титул и владения моего мужа. И если я скажу тебе, что осуществлению этих честолюбивых надежд мешает лишь одно – жизнь моего сына, то ты не удивишься, что я отношусь к Филиппу… как бы это выразиться… с опаской. Это первое, что пришло мне на ум, но, пожалуй, это слишком сильно сказано. Лучше скажем так… с осторожностью.