Глава 5

Венеция открыла глаза, разбуженная солнечным светом, который проникал сквозь ситцевые занавески. Несколько минут она лежала в полусне, все яснее ощущая радостное ожидание, подобно тому, как, пробуждаясь в детстве, осознавала, что наступил день, сулящий удовольствия. Где-то в саду пел дрозд — эти радостные звуки гармонировали с ее настроением. Некоторое время Венеция слушала, не раздумывая о причине своего счастья, но вскоре проснулась окончательно и вспомнила, что нашла друга.

Ей показалось, будто кровь сразу же быстрее заструилась в ее жилах, а тело стало невесомым, странное возбуждение нахлынуло на нее, не позволяя оставаться неподвижной. В доме было тихо — слышалось лишь птичье пение за окном. Венеция подумала, что, должно быть, еще очень рано, и, устроившись поудобнее, попыталась заснуть. Но сои ускользал от нее; солнечный свет щекотал веки, и она поднимала их, повинуясь побуждению более сильному, нежели рассудок. Птичьи трели стали властными и зовущими, новый день обещал новые радости. Соскользнув с мягкой перины, Венеция быстро подошла к окну, раздвинула занавески и распахнула створки.

Фазан, шагающий по аллее, застыл как вкопанный, подняв голову на переливчатой шее, и затем, словно почувствовав себя в безопасности, величаво двинулся дальше. Из оврагов поднимался осенний туман: тяжелые капли росы поблескивали на траве, а небо было подернуто дымкой. Несмотря на солнечный свет, воздух оставался прохладным, но день обещал быть жарким, без дождя и даже без ветра, колышущего листья на деревьях.

За парком, по другую сторону аллеи, огибающей Андершо с восточной стороны, и за относящимися к поместью лесными насаждениями, находился Прайори — не слишком далеко по прямой линии, но на расстоянии пяти миль по дороге. Венеция подумала об Обри — спал ли он ночью, сколько часов пройдет, прежде чем она сможет его навестить. Потом ей стало ясно, что не беспокойство за Обри, которое долгие годы было для нее на первом месте, заставляет ее торопиться в Прайори, а желание увидеть нового друга. Это его образ, вытеснив образ Обри, стал перед ее мысленным взором, побуждая ее дрожать от радостного ожидания. Быть может, он также проснулся, смотрит в окно и думает о ней, надеясь, что она скоро появится снова. Венеция пыталась вспомнить, о чем они говорили, но не могла; она припоминала лишь то, что чувствовала себя легко, как будто знала Деймрела всю жизнь. Казалось невероятным, чтобы он не ощущал так же сильно, как она, зов возникшей между ними симпатии, но, поразмыслив, Венеция осознала разницу в их жизненном опыте. То, что для нее являлось новыми радостными впечатлениями, для него могло служить лишь вариацией на старую тему. Он имел много возлюбленных и, возможно, много друзей, чей образ мыслей был ему куда ближе, чем ее. Последнее беспокоило Венецию куда сильнее, чем наличие возлюбленных. Их первая встреча тоже не вызывала у нее отрицательных эмоций — она рассердила ее, но не шокировала и не вызвала отвращения. Ведь всем известно, что мужчины подвержены внезапным вспышкам страстей и насилия, зачастую абсолютно чуждым их натуре. Для них целомудрие не было первейшей добродетелью — она вспомнила, как изумилась, узнав, что истинный джентльмен и предупредительный муж сэр Джон Денни не всегда был верен своей супруге. Заботила ли его неверность леди Денни? Возможно, но не в такой степени, чтобы из-за нее разрушить брак. — Мужчины, дорогая моя, отличаются от нас, — сказала она однажды Венеции. — Даже лучшие из них. Я говорю вам это потому, что считаю неправильным воспитывать в девушках убеждение, будто мужчины всегда ведут себя так, как с женщинами, которых они уважают. Если бы мы посмотрели на наших мужей, когда они наблюдают за этими мерзкими боксерскими схватками или пребывают в компании безнравственных женщин, мы бы их не узнали и, несомненно, сочли бы отвратительными. В определенной степени так оно и есть, но было бы несправедливым порицать их за то, что они не в силах изменить. И если связи с женщинами сомнительной репутации никак не отражаются на их истинных привязанностях, то нужно возблагодарить судьбу. Мне кажется, любовь вообще не играет никакой роли в подобных приключениях. Мы бы никогда не могли относиться к таким вещам, как к покупке новой шляпы. Но у мужчин все происходит именно так. Правду говорят, что, пока твой муж проявляет к тебе нежность, у тебя нет повода для жалоб, и глупо впадать в отчаяние из-за его мелких грешков. «Никогда не суй нос в то, что тебя не касается!» — учила меня мать, и я считаю этот совет очень хорошим. Конечно, она имела в виду настоящих джентльменов, ибо щеголи и распутники сомнительного происхождения не встречаются на пути женщин нашего класса.

Однако Деймрел встретился им на пути, и хотя он не был «щеголем сомнительного происхождения», но, безусловно, принадлежал к категории распутников. Леди Денни приходилось проявлять к нему по крайней мере внешнюю любезность, но она отнюдь не собиралась поддерживать столь нежелательное знакомство и, несомненно, пришла бы в ужас, узнав, что ее молодая протеже не только находится в наилучших отношениях с Деймрелом, но даже нарушила правила приличий, посетив его дом. Но удалось ли бы объяснить леди Денни, что в характере Деймрела есть две стороны, как у тех безымянных заблудших мужей, о которых та говорила? Венеция в этом сомневалась. Оставалось надеяться, что леди Денни поймет, что, пока Обри лежит в Прайори, его сестра должна навещать его, будь Деймрел самим Калибаном[13].

Звуки открываемых в гостиной ставней отвлекли Венецию от размышлений. Если слуги уже поднялись, значит, сейчас не так уж рано — возможно, около шести. Подыскивая предлог, чтобы объяснить раннее пробуждение, она вспомнила несколько не слишком срочных дел, оставшихся со вчерашнего дня, и решила заняться ими немедленно.

Венеция не принадлежала к суетливым домохозяйкам, но прежде, чем отправиться в буфетную завтракать, она заглянула на ферму и в конюшню, обсудила с управляющим зимний сев, передала птичнице в несколько смягченной форме претензии миссис Гернард, выслушала в ответ жалобу на поведение кур и велела пожилому упрямому садовнику подвязать георгины. Было мало надежды, что это распоряжение будет выполнено, так как садовник считал георгины наглыми выскочками, о которых в дни его молодости ничего не слышали, и всегда оставался глух ко всему, что Венеция говорила по их поводу.

Миссис Гернард, к большому облегчению Венеции, сочла само собой разумеющимся, что она должна навестить бедного мистера Обри, однако чопорно нахмурилась, услышав отказ хозяйки взять с собой корзину с едой в достаточном количестве для банкета. На иронический вопрос, не думает ли она, что Обри живет на необитаемом острове, экономка ответила, что там ему было бы лучше, чем в доме, где он обречен питаться стряпней миссис Имбер. По ее мнению, миссис Имбер не только медлительна, неумела и неловка, но и не заслуживает доверия ни при каких обстоятельствах.

— Я не забыла о курицах, мисс, и не забуду, даже если доживу до ста лет!

— О курицах? — озадаченно переспросила Венеция.

— Точнее, о несушках, — поправилась экономка, сердито сверкая глазами.

Но так как Венеция не могла постичь связь между несушками и стряпней миссис Имбер, она осталась непреклонной и продолжала упаковывать различные вещи, которые взволнованная няня забыла захватить вчера, — рубашку, которую Венеция шила для Обри, и ее плетеное кружево, найденное в корзинке для шитья вместе с иголками, нитками, ножницами, серебряным паперстком и комком воска. Венеция сама уложила все это, завернув в салфетку, и решила отвезти в Прайори.

Выполнить просьбы Обри было еще более трудной задачей, так как он требовал не только простые вещи вроде бумаги и карандашей, но и изрядное число книг. Обри сказал сестре, что она найдет «Федона» на его письменном столе в библиотеке, и книга действительно оказалась там, но «Гая Мэннеринга»[14] удалось обнаружить лишь после долгих поисков, так как усердная горничная, чью аккуратность оскорблял вид открытой книги на стуле, засунула ее на полку, где стояли учебники и словари. С Вергилием не возникло проблем — Обри просил «Энеиду», а вот с Горацием было потруднее, так как Венеция не могла вспомнить, какой том нужен брату — «Оды», «Сатиры» или «Послания». В конце концов она взяла все три, и Риббл отнес книги в поджидающий тильбюри, передав их Финглу, конюху средних лет, который бодро заметил, что науки доведут мастера Обри до воспаления мозга.

Чувствуя, что оказалась достойной звания сестры ученого мужа, Венеция поехала в Прайори, где ее надежды на похвалы быстро рассеялись.

— Ты могла не привозить книги, — заявил Обри. — У Деймрела великолепная библиотека — достаточно большая, чтобы нуждаться в каталоге. Вчера вечером он разыскал его по моей просьбе и принес все нужные книги. При виде этих богатств я предупредил его, что ему будет нелегко от меня отделаться, и он любезно позволил мне брать любые книги, какие захочу. А, это вы, Фингл? Доброе утро. Вы уже посмотрели на Руфуса? Им занимается конюх лорда Деймрела, но я подумал, что вы сами захотите взглянуть на его переднюю ногу. Нет, не оставляйте эти книги — оказалось, что они мне не нужны.

— Скверный мальчишка! — упрекнула брата Венеция, наклонившись, чтобы поцеловать его в лоб. — Мне понадобилось полчаса, чтобы найти «Гая Мэннеринга», и я привезла всего Горация, так как не помнила, какой том ты просил!

— Ну и глупо, — улыбнулся Обри. — Хотя, пожалуй, я оставлю «Гая Мэннеринга» на случай, если мне захочется почитать ночью.

Взяв книгу из стопки, которую все еще держал Фингл, Венеция кивком отпустила конюха. Веселые огоньки в ее глазах побудили того выразительно возвести очи горе.

— Как ты спал? — спросила Венеция у брата.

— Сносно, — ответил Обри.

— Неправда. Насколько мне известно, ты с презрением отверг маковый сироп, который заботливо принесла няня.

— После лауданума, который дал мне Деймрел? Еще бы! Он согласился, что мне лучше обойтись без сиропа, поэтому няня отправилась спать надувшись, чему я был искренне рад. Деймрел принес шахматы, и мы сыграли несколько партий. Он здорово играет — я смог выиграть только один раз. Потом мы заговорились далеко за полночь. Ты знаешь, что Деймрел читал античных авторов? Он учился в Оксфорде — говорит, будто позабыл все, что знал, но это чушь. Думаю, он получил отличное образование. Деймрел бывал в Греции и рассказал мне много интересного! Далеко до него парню, который в прошлом году гостил у Эпперсеттов и смог рассказать о Греции лишь то, что не мог пить тамошнее вино из-за привкуса смолы и что его едва не съели клопы.

— Значит, ты интересно провел вечер?

— Да, если бы не чертова нога. Но не свались с лошади, не познакомился бы с Деймрелом, так что ни о чем не жалею.

— Должно быть, приятно поговорить с человеком, которого интересует то же, что и тебя, — заметила Венеция.

— Конечно, — согласился Обри. — Тем более, что Деймрел, в отличие от некоторых, не спрашивал меня дюжину раз в час, как я себя чувствую или не нужна ли мне еще одна подушка. Я имею в виду не тебя, а няню, которая даже святого выведет из себя. Лучше бы ты ее не привозила. Марстон может сделать для меня все необходимое, при этом не действуя мне на нервы.

— Но няня ни за что бы не осталась дома. Ответь мне только один раз, как ты себя чувствуешь, и, клянусь, больше не стану об этом спрашивать.

— Со мной все в порядке, — кратко ответил Обри. Венеция ничего не сказала, и он усмехнулся: — Если хочешь знать, я чувствую себя мерзко — как будто у меня вывихнуты все суставы! Но Бентуорт уверяет, что это не так и что боли скоро пройдут. Задержись немного, давай сыграем в пикет. По-моему, карты на том столе.

Венеция была удовлетворена, хотя, когда она вошла в комнату, Обри показался ей бледным и изможденным. Однако падение с лошади должно было тяжело подействовать на физически слабого юношу, но он не пребывал в раздраженном состоянии — а это случалось с ним довольно часто, — следовательно, ему удалось избежать серьезных повреждений. Когда пришла няня, чтобы положить свежий компресс на распухшую лодыжку, Венеция сразу поняла, что та тоже оптимистически смотрит на состояние Обри, и это ее еще сильнее приободрило. Няня могла проявлять досадное отсутствие такта в отношении Обри, но она знала о его здоровье больше, чем кто-либо другой, и если, имея за плечами годы опыта, ворчала на своего подопечного, а не утешала его, то сестре было не о чем беспокоиться.

Вскоре в комнату вошел Марстон со стаканом молока для больного, и Венеция, уведя няню в соседнюю гардеробную и закрыв дверь, сказала:

— Вы же знаете его! Если Обри подумает, что нас интересует, будет он пить молоко или нет, то не притронется к нему, чтобы научить нас не обращаться с ним как с ребенком.

— Да, — с горечью отозвалась няня. — Он делает все, что говорят ему Марстон и его лордство, как будто это они заботились о нем со дня рождения! Так как я не приношу никакой пользы, то могла бы смело уехать домой, доставив тем самым удовольствие его лордству.

— Он пытался вас отослать? — удивленно спросила Венеция.

— Нет, и надеюсь, он понимает, что ему это не удастся. Но мастеру Обри я сказала, что если он предпочитает, чтобы за ним ухаживал Mapстон, то соберу вещи и уеду — прошлой ночью он был так возбужден, что любого мог вывести из себя. Однако его лордству незачем было напоминать мне, что вы не сможете приезжать сюда, если меня здесь не будет. Я отлично это знаю, и лучше бы вам и впрямь сюда не являться, мисс Венеция! По-моему, мастеру Обри все равно, приходят к нему или нет, пока он может лежать в кровати с кучей нехристианских книг и болтать с его лордством о своих скверных языческих богах!

— Будь Обри болен по-настоящему, вы бы ему очень скоро понадобились, — утешила ее Венеция. — Все дело в том, что он сейчас в таком возрасте, когда перестал быть ребенком, но еще не стал мужчиной, поэтому ревностно оберегает свое достоинство. Помните, как нелюбезен был с вами Конуэй в таком возрасте? А когда он вернулся из Испании, то уже не заботился, балуете вы его или браните.

Так как Конуэй безраздельно владел сердцем няни, она бы ни за что на свете не признала, что он не всегда вел себя образцово, но она обнаружила, что его лордство говорит о мастере Обри примерно то же, что и Венеция. Она добавила, что никто лучше его не понял ту ненависть, которую питает мастер Обри к своему увечью, и его страстное желание выглядеть таким же здоровым и независимым, как его более удачливые сверстники. Это заявление дало Венеции попять, что его лордство имеет солидный опыт в обращении с пожилыми, враждебно настроенными женщинами.

Деймрел, несомненно, преуспел в умиротворении няни. Она могла возмущаться, что Обри предпочитает его общество, но была не в состоянии негодовать на человека, который, помимо забот об удобствах ее подопечного, смог поддерживать в нем бодрость при обстоятельствах, которые легко могли повергнуть его в мрачное и раздраженное состояние.

— Я не из тех, кто смотрит на грех сквозь пальцы, мисс Венеция, — сурово промолвила няня, — но не привыкла отрицать и достоинства. Должна признать, что его лордство не мог добрее относиться к мастеру Обри, будь он самим преподобным мистером Эпперсеттом. — После внутренней борьбы она добавила: — И хотя он без нужды напомнил мне о моих обязанностях в отношении вас, мисс Венеция, это был признак вежливости, которого я никак от него не ожидала. Нельзя утверждать, что Господь не будет к нему милосерден, если он оставит дурные привычки, но, как я часто говорила вам, мисс, грешным далеко до спасения.

Несмотря на пессимистический вывод, Венеция была обрадована, что няня смирилась с ее пребыванием под нечестивым кровом. Когда она сообщила Обри о разговоре, он заметил, что няня, очевидно, подобрела из-за поездки Деймрела в Терек купить корпию.