Нежданная любовь

В Лондоне было достаточно представителей haut ton, разделявших мнение миссис Хендред о сельской жизни и вернувшихся в столицу к началу октября, образуя то, что Венеции казалось целой толпой. Каждый день на Кэвендиш-сквер приходило изрядное количество пригласительных билетов с золотым обрезом. Даже самая убогая пьеса была удивительным зрелищем для того, кто ни разу в жизни не посещал театр; ни одна поездка в Гайд-парк не обходилась без того, чтобы миссис Хендред не показала племяннице какую-нибудь известную личность, а прогулка по Бонд-стрит, самой фешенебельной улице в городе, всегда была увлекательной из-за обилия элегантных щеголей и прекраснейших в мире магазинов. Ум Венеции был не настолько возвышен, чтобы презирать моду, — она обладала природным вкусом, и платья, привезенные ею из Йоркшира, сияли с души миссис Хендред опасения, что ее племянница будет выглядеть невзрачно. При этом Венеция не возражала увеличить свой гардероб и получала немалое удовольствие, одеваясь согласно последнему крику моды. Общество тети также доставляло ей много развлечений — Венецию нисколько не отвращала твердая решимость миссис Хендред не позволять никому и ничему посягать на ее комфорт. Она находила тетю в высшей степени забавной и привязывалась к ней все сильнее. Но под внешней оживленностью скрывалась непрекращающаяся поющая боль, иногда переходящая в острые приступы. Венеция не могла изгнать из своих мыслей Деймрела, перестать думать о том, что бы она рассказала ему о соборе Святого Павла или как бы он смеялся, услышав о том, что миссис Хендред, ставя рядом с собой блюдце с сухим печеньем и поглощая при этом деликатесы вроде пирога с трюфелями и лепешек с омарами, не сомневалась, что придерживается строгой диеты. Даже когда озорная улыбка мелькала на губах Венеции, мысль о том, что она больше никогда не будет смеяться вместе с Деймрелом, а может быть, вообще его не увидит, тут же повергала ее в такое отчаяние, что она понимала, почему люди вроде бедного сэра Сэмюэла Ромилли лишают себя жизни, и завидовала их быстрому уходу от безнадежной тоски. Венеция ждала редких писем Обри, но они приносили ей мало утешения. Он был никудышным корреспондентом, а описываемые им новости в основном касались Андершо. Если Обри упоминал Деймрела, то лишь для сообщения о совместной с ним охоте или о том, что он трижды обыграл его в шахматы.

Венеция не принадлежала к тем, кто любит демонстрировать свои эмоции, — она не лила потоки слез и не погружалась в длительные периоды апатии. Только печаль в глазах иногда выдавала ее и тревожила ее тетю.

В целом Венеция отлично ладила с миссис Хендред, которая была очень довольна племянницей. Венеция была интересной собеседницей, одевалась с безупречным вкусом, отличалась изящными манерами и не только не становилась скованной в обществе незнакомых людей, как можно было ожидать, а, напротив, держалась уверенно и могла непринужденно обмениваться мнениями как с умным, так и с глупым собеседником.

Миссис Хендред находила лишь одну погрешность в поведении племянницы — ее упорную независимость. Ничто не могло убедить Венецию, что не подобает думать, будто она в состоянии устроить свою жизнь без советов старших, а тем более расхаживать по Лондону в одиночестве. Во всех других отношениях Венеция была готова считаться с мнениями тети, но поступаться своей свободой она не желала. Венеция ходила одна в магазины, в парки, а поняв, что ее тетя посещает исторические памятники с крайней неохотой и интересуется только теми картинами, которые принадлежат перу модных художников, она приобрела ужасную привычку уходить из дому во второй половине дня, покуда миссис Хендред мирно дремала в кровати, набираясь сил, и отправляться в экипаже в Вестминстерское аббатство, Тауэр или Британский музей.

— Помимо других соображений, — трагическим тоном заявила миссис Хендред, — этого достаточно, чтобы все считали тебя синим чулком! Хуже ничего не может быть!

Разговор происходил за завтраком, и Венеция, с изумлением наблюдая недовольные гримасы тети при каждом глотке вина, воскликнула:

— Дорогая мэм, вы уверены, что с хересом, который вы пьете, все в порядке?

Говоря, она случайно бросила взгляд на дворецкого. Это был субъект с деревянным выражением лица, но при словах Венеции он обнаружил слабый всплеск эмоций. Миссис Хендред тут же это объяснила, промолвив с тяжким вздохом:

— Это не херес, дорогая, а уксус!

— Уксус? — недоверчиво переспросила Венеция.

— Да, — уныло кивнула ее тетя. — Брэдпоул был вынужден расширить мое фиолетовое атласное платье с французским корсажем и кружевом вокруг шеи на целых два дюйма! Мне нужно похудеть, а для этого нет ничего лучше уксуса и сухого печенья. Байрон сел на такую диету, когда начал проявлять склонность к полноте, и смог продержаться.

— Тетя, Байрон не мог существовать на такой диете! — воскликнула Венеция. — Он убил бы себя!

— В это трудно поверить, — согласилась миссис Хендред, — но мне рассказывал Роджерс. Когда он впервые обедал с Байроном, тот не ел ничего, кроме сухого печенья. Может, это была картошка — я не уверена, но знаю, что он пил уксус.

— Только не пил! — запротестовала Венеция.

— Ну, Байрон не мог его есть, значит, пил, — рассудительно заметила миссис Хендред.

— Возможно, он полил им какую-то еду. Если бы он выпил бокал уксуса, то наверняка бы тяжело заболел!

— Думаешь, я должна полить это уксусом? — спросила миссис Хендред, с сомнением глядя на блюдце с миндальным кремом.

— Конечно нет! — рассмеялась Венеция. — Пожалуйста, мэм, пусть Уортинг заберет уксус!

— По правде, говоря, я думаю, что уксус испортит крем. Пожалуй, мне лучше поесть печенье. Уортинг, положите мне еще крема и можете идти — мне не нужно ничего, кроме печенья, так что оставьте его на столе. Попробуй, дорогая, печенье очень вкусное, а ты ведь почти ничего не ела!

Чтобы угодить ей, Венеция взяла печенье и стала его пожевывать, покуда тетя вновь начала убеждать ее, что экспедиции в одиночку не подобают молодым леди. Венеция не возражала — она не могла объяснить, что осматривает достопримечательности, стараясь отвлечься, а тем более, что никогда не бывает одна, так как рядом с ней ходит призрак, безмолвный и невидимый, но настолько реальный, что ей казалось, будто, протянув руку, она коснется его руки.

— А ты, дорогая, должна особенно следить, чтобы твое поведение выглядело безупречным! — продолжала миссис Хендред.

— Почему? — спросила Венеция.

— Каждой незамужней леди необходимо об этом заботиться! Если бы ты знала свет так же хорошо, как я, то понимала бы, как злы бывают люди к красивым девушкам — особенно таким ослепительно красивым, как ты!

— Не думаю, чтобы обо мне стали говорить гадости только потому, что я выхожу одна, — отозвалась Венеция. — Да и меня это не волнует.

— Умоляю, Венеция, не говори об этом так беспечно! Только подумай, как будет ужасно, если тебя сочтут легкомысленной! Можешь не сомневаться, все только и ждут твоего малейшего промаха, чтобы им воспользоваться, и, в конце концов, это неудивительно! Я бы сама так поступила — конечно, не с тобой, дитя мое, но с любой другой женщиной в твоем положении!

— Но что такого в моем положении, чтобы люди обо мне злословили? — осведомилась Венеция.

— О, дорогая, ты вгоняешь меня в краску! Ведь ты жила только с Обри, без компаньонки, и… Господи, Венеция, даже тебе должно быть ясно, что так нельзя!

— Мне это не ясно, но я не буду с вами спорить, мэм. Конечно, многие с вами согласятся, но каким образом в Лондоне могут узнать о моей жизни в Йоркшире? Уверена, что вы об этом не распространялись.

— Разумеется, но о таких вещах всегда становится известно. Не знаю как, но можешь мне поверить!

Так как Венеция была не в состоянии поверить, что о происходившем в Андершо может быть известно в Лондоне, на нее не произвели впечатления мрачные предупреждения тети. К счастью, отвлечь миссис Хендред не составляло труда, поэтому, вместо того чтобы спорить с пей, Венеция воспользовалась первой же возможностью переменить тему, сказав, что утром слышала в библиотеке Хукема, как кто-то говорил, что королева, по мнению ее врачей, не проживет и неделю. Так как для миссис Хендред являлось постоянным кошмаром то, что ее величество переживет зиму и погубит все шансы Терезы, скончавшись посреди следующего сезона, уловка оказалась успешной — миссис Хендред, напряженно думая о том, сколько времени двор (и, конечно, свет) пробудет в трауре, забыла, что ей не удалось добиться от своевольной племянницы подчинения.

Королева скончалась в Кью рано утром 17 ноября. Мистер Хендред сообщил новость жене, и это подняло ее настроение, испорченное возмутительным поведением портного, который прислал на Кэвендиш-сквер вместо обещанного платья для прогулок записку с извинениями за то, что не может выполнить обещание.

Миссис Хендред огорчало лишь то, что королева решила умереть 17-го числа, а не 18-го, ибо на 17 ноября она назначила бал в честь Венеции. Это было в высшей степени досадно, так как все приготовления уже были сделаны и все усилия — обсуждение ужина с поваром-французом, распоряжение Уортингу относительно шампанского, решение, какое надеть платье, и объяснения Венеции, как рассылать пригласительные билеты, — пошли насмарку. Однако после размышлений, что делать с кремами, заливными блюдами и птицей, ей пришла в голову идея предложить нескольким гостям, приглашенным на бал, прийти вместо этого на неофициальный обед и приятно провести вечер, возможно, за игрой в вист, но, конечно, без музыки.

— Не более полудюжины человек, иначе это будет походить на прием, — сказала она Венеции. — А во время траура это невозможно! Господи, совсем забыла о черных перчатках! Наверное, у тебя их нет — значит, их нужно раздобыть немедленно! Необходимы также черные ленты, и ты должна надеть платье без выреза на груди. Я не буду приглашать молодежь — только нескольких ближайших друзей! Что бы ты сказала о сэре Мэттью Холлоу? Уверена, он с удовольствием пообедал бы у нас, да и тебе он нравится, не так ли?

— Да, очень правится, — рассеянно ответила Венеция.

— Он прекрасный человек и восхищается тобой — я поняла это с первого взгляда!

— Ну, он может восхищаться мной сколько угодно, лишь бы не докучал мне комплиментами, что, по-моему, не входит в его намерения, — равнодушно произнесла Венеция.

Миссис Хендред вздохнула, но больше ничего не сказала. Сэр Мэттью Холлоу, хотя и не являлся идеальной партией для Венеции, обладал многими достоинствами, и она радовалась их дружбе с Венецией. Конечно, он был немного староват для нее и к тому же вдовец, который, как говорили, похоронил свое сердце в могиле жены, но, несомненно, был поражен красотой Венеции и находил ее общество приятным.

В любом случае, сэр Мэттью был не единственным потенциальным супругом, которого миссис Хендред нашла для своей племянницы, поэтому ее не слишком обескуражило отсутствие энтузиазма со стороны Венеции. Она решила пригласить на обед и мистера Армина: он все знал о римских развалинах и тому подобных вещах и мог подойти девушке, которая провела три часа в Британском музее и брала в библиотеке книги о средневековье.

Венеции как будто правился мистер Армин — она говорила, что он хорошо информирован. Впрочем, ей правились и двое других холостяков — один из-за изысканной речи, другой из-за истинно джентльменского облика. Миссис Хендред испытывала сильное желание разразиться слезами и, возможно, сделала бы это, если бы знала, что Венеция перестала осматривать достопримечательности и каждую вторую половину дня посвящает поискам дома.

Задача оказалась нелегкой, но, прожив с тетей целый месяц, Венеция пришла к выводу, что этого достаточно для визита, и более, чем раньше, преисполнилась решимостью обзавестись собственным жильем. Возможно, занимаясь домашним хозяйством, она не будет чувствовать себя такой несчастной, забудет о своей любви или, по крайней мере, привыкнет к одиночеству, как Обри привык к хромоте.

Однажды, когда Венеция вернулась после очередных поисков, слуга, впустивший ее, сообщил, что к ней пришел какой-то джентльмен, который сидит в гостиной с миссис Хендред. Она застыла как вкопанная, чувствуя, что ее сердце перестает биться.

— Его зовут мистер Ярдли, мисс, — добавил слуга.

Глава 17

Эдуард приехал в Лондон с двойной целью. Он хотел посоветоваться с врачом, рекомендованным ему Хаптспиллом, — не то чтобы Эдуард видел какие-то основания для тревоги, но его кашель все еще продолжался, и это беспокоило мать. Хаптспилл сердито заявлял, что если она не доверяет ему, то пусть вызовет врача из Йорка, но Эдуард решил проконсультироваться у лондонского доктора.

— Надеюсь, дорогая Венеция, — лукаво заметил он, — мне незачем объяснять вам, почему я так решил и какова моя другая цель приезда в столицу.

— Мне жаль, что вы до сих пор не вполне поправились, — отозвалась она. — Миссис Ярдли тоже в городе?

Нет, он приехал без мамы. Ей очень хотелось сопровождать его, но Эдуард решил, что путешествие будет для нее чересчур утомительным, поэтому она осталась в Незерфолде. Эдуард остановился в «Реддиш», который ему рекомендовали, но этот отель оказался куда роскошнее, чем он ожидал по описаниям, и теперь его страшила возможность слишком большой суммы в счете.

— Как бы то ни было, это меня не разорит, а когда отправляешься в увеселительную поездку, можно проявить некоторую расточительность.

Когда миссис Хендред вышла из комнаты, для чего она очень скоро нашла предлог, Эдуард выразил свою радость, что застал Венецию живущей в столь комфортабельных условиях. Он не сомневался, что ее тетя — в высшей степени достойная женщина, но чувствовал некоторое беспокойство, пока не увидел все своими глазами. Теперь ему ясно, что Венеция проживает в окружении утонченной элегантности и, безусловно, погружена в водоворот модных увеселений.

— Думаю, у вашей тети широкий круг знакомых и она часто устраивает приемы. Разумеется, вы постоянно встречаетесь с новыми для вас людьми.

Было несложно догадаться о подлинной цели его приезда. Эдуард не считал Деймрела опасным соперником, но неизвестные щеголи и франты, о которых он шутливо ее расспрашивал, при этом пристально за ней наблюдая, легко могли ослепить девушку, выросшую в деревне.

Венеция прервала попытки Эдуарда выяснить, имело ли место нечто подобное, спросив, видел ли он Обри. Лицо Эдуарда сразу стало серьезным.

— Да, я видел его. Я знал, что вы будете о нем спрашивать, поэтому поехал в Прайори — должен признать, без особого желания, так как Деймрел не тот человек, с которым мне бы хотелось поддерживать знакомство, не ограниченное вежливыми приветствиями при встрече. Ситуация очень неловкая, Венеция, и я очень рассердился, услышав об этом. Неужели ваш дядя не пригласил Обри в Лондон вместе с вами?

— Пригласил, но Обри не захотел ехать. С ним все в порядке? Пожалуйста, расскажите, как… как вы все застали в Прайори. Обри — никудышный корреспондент.

— О, с ним все в полном порядке! Незачем говорить, что я застал его уткнувшимся носом в книгу за столом, заваленным бумагами! Я рискнул пошутить насчет его баррикад, как я их называю. Уверяю вас, если он хочет взять книгу с полки, то берет сразу целую дюжину! Я выразил удивление, что человек, так любящий книги, оставляет их валяться где попало — даже на полу! Неужели он никогда не ставит на место прочитанные книги?

— Никогда. Вы говорили ему, что едете в Лондон?

— Разумеется, так как это было целью моего визита. Я предложил передать вам от него сообщение или письмо, но Обри был в капризном настроении. Ему не понравилось мое замечание насчет книг на полу, и он не стал ничего мне передавать.

— Обри не признает ваш авторитет, Эдуард. Хорошо бы вы об этом не забывали.

— При чем тут авторитет! Полагаю, парень его возраста не должен возражать против дружеской критики.

— К Обри это не относится. Все дело в том, что вы с ним не ладите.

— Осмелюсь возразить вам, дорогая Венеция! — улыбнулся Эдуард. — Все дело в том, что мастер Обри ревнив и не научился с этим справляться. Со временем ему это удастся, если никто не будет обращать внимания на его выходки.

— Вы не правы, Эдуард, — промолвила Венеция. — Обри не ревнует. Он знает, что у него для этого нет оснований. И не думаю, что стал бы ревновать, если бы они были. Понимаете, его не слишком интересуют люди. Я уже говорила вам, но вы никогда мне не верите. Мне не хочется причинять вам боль, так как мы были хорошими друзьями и… и я в долгу перед вами за вашу доброту, но, пожалуйста, поверьте хотя бы одному! Я не…

— Будь я юным и горячим, как Обри, то позволил бы вам сказать то, о чем вы впоследствии пожалели бы, — прервал он, предупреждающе подняв указательный палец. — И тогда мы бы, несомненно, опустились до глупой ссоры, во время которой оба могли наговорить лишнего. Но думаю, что у меня побольше здравого смысла, чем вам кажется, и что я знаю вас немного лучше, чем вы сами. Вы можете счесть меня дерзким, но тем не менее я прав. Вы импульсивны, у вас веселый нрав, вы наслаждаетесь первым знакомством с тем, что именуют «обществом», и я полагаю… я уверен, что столкнулись с восхищением и лестью. Вполне естественно, что у вас немного закружилась голова. Я не попрекаю вас вашими развлечениями, и можете не сомневаться, что, когда мы поженимся, буду относиться к ним столь же снисходительно. Сам я не поклонник городской жизни, но считаю полезным повидать свет и познакомиться с обычаями и поведением людей, чей образ жизни отличен от вашего.

— Эдуард, если я когда-нибудь внушила вам идею, будто я готова выйти за вас замуж, то сожалею об этом и честно предупреждаю, что никогда этого не сделаю! — серьезно сказала Венеция.

Она с испугом увидела, что ее слова не произвели на него никакого впечатления. Продолжая улыбаться весьма раздражающим образом, Эдуард отпустил одну из своих тяжеловесных шуток:

— Очевидно, я становлюсь туговат на ухо! Но вы не рассказали, Венеция, как вам понравился Лондон и что вы успели повидать. Могу представить ваше изумление, когда вы открыли для себя размеры столицы и многообразие аспектов ее жизни, познакомились с парками, памятниками, роскошными особняками богачей, убогими лачугами бедняков, нищими в лохмотьях и аристократами в шелках и пурпуре!

— Не видела ни одного аристократа в шелках и пурпуре! Очевидно, они надевают их только в особо торжественных случаях.

Но Эдуард лишь рассмеялся, сказав, что хорошо знает ее педантичный ум, и обещав показать ей несколько интересных мест, которые, как ему кажется, она еще не успела открыть для себя. Он сам уже дважды бывал в Лондоне и хотя в первый раз был настолько изумлен и ошарашен, что мог только глазеть вокруг (тогда ему было столько лет, сколько теперь Обри), но во время второго визита обзавелся отличным путеводителем, который не только познакомил его со всем, что достойно внимания, но и снабдил необходимой информацией обо всех достопримечательностях. Эдуард добавил, что захватил с собой эту цепную книгу и в дороге перечитал ее от корки до корки, дабы освежить память.

Венеция могла лишь удивляться. Она никогда не была в состоянии подобрать ключ к его уму и поэтому не представляла себе, что делало его настолько уверенным в себе. Венеция не думала, что Эдуард отчаянно влюблен в нее, — очевидно, приняв решение жениться на ней, он свыкся с этой идеей и не мог легко отказаться от нее, или же высокое мнение о собственной персоне не позволяло ему поверить, что она может всерьез отвергнуть его предложение. Эдуард не казался обескураженным откровенностью Венеции, словно предпочитая считать ее слова шуткой или относиться к ним с мягкой снисходительностью, как к очередному капризу избалованного ребенка. Он не удержался от упрека за то, что Венеция покинула Андершо, не сообщив ему о своих намерениях. Эдуард услышал новость от матери, которая, в свою очередь, узнала ее от леди Денни, и она явилась для него немалым потрясением. Тем не менее он сразу простил Венецию и не собирался бранить, так как хорошо понимал, насколько она расстроена. Это привело Эдуарда к критике брака Конуэя — он распространялся на эту тему долго, с чувством и в более решительных выражениях, чем обычно использовал, говоря с Венецией о ее старшем брате. Эдуард заявил, что не ожидал от Конуэя подобного поступка, и продемонстрировал столько чуткости, что Венеция стала смотреть на него более благосклонно. Он счел необходимым засвидетельствовать вместе с матерью почтение леди Лэнион — они провели в Андершо не более двадцати минут, но и половины этого времени было достаточно, чтобы у него сложилось правильное впечатление о характере миссис Скорриер. Она показалась ему невыносимой! Шарлотту Эдуард нашел абсолютно безобидной, но его покоробило, что такая невзрачная девушка сменила Венецию в качестве хозяйки Андершо. Эдуард сочувствовал Шарлотте, чья ситуация казалась ему неловкой, и, когда миссис Скорриер начала говорить о переезде Обри в Прайори, разумеется приписав это его ревности и пытаясь убедить гостей, что она делала все возможное, чтобы его умиротворить, Шарлотта выглядела так, словно собиралась разразиться слезами. Жалкое существо! Эдуард не видел в ней ничего, достойного восхищения, и считал, что Конуэю следовало бы хранить верность Кларе Денни.

— Бедная Клара! — воскликнула Венеция. — Если бы она только смогла понять, что дешево отделалась!

— Думаю, — серьезно заметил Эдуард, — Клара сознает, что ошиблась в Конуэе, но сейчас еще не может искать в этом утешения. Мне искренне жаль ее — она тяжело переживает свою ошибку, но держится мужественно и достойно. Я говорил с ней и надеюсь, что смог ее приободрить. В Эбберсли не касаются этой темы, и очень жаль — по-моему, это лишило Клару возможности смотреть на происшедшее с рациональной точки зрения, которую, безусловно, мог внушить ей сэр Джон.

— Я рада, что вы были добры к ней, — промолвила Венеция, хотя ее губы дрогнули от сдерживаемого смеха. — Но расскажите, как обстоят дела в Андершо! Надеюсь, они уживаются друг с другом? Я имею в виду не Шарлотту и миссис Скорриер, а прислугу и вновь прибывших.

— По-моему, сносно, хотя не следует ожидать, что ваша прислуга будет расположена к леди Лэнион, когда ее прибытие повлекло за собой ваш отъезд. Судя по тому, что говорил мне Науик неделю назад, об этом догадываются и возмущаются этим. Можете не сомневаться, что я не сказал Науику ничего, поощряющего подобные мысли, но, расставшись с ним, я не мог не думать, что в значительной степени виноват — хотя и неумышленно — в создавшемся положении.

— Виноваты? — воскликнула Венеция. — Что вы имеете в виду, Эдуард? Единственно, кого можно винить, так это Конуэя! Вы тут совершенно ни при чем!

— Я не имею отношения к браку Конуэя и никак не мог его предотвратить. Но его поведение показало мне, что моя щепетильность, не позволившая мне убеждать вас согласиться на наш брак после смерти сэра Франсиса, привела к злополучной ситуации, которая, если бы вы уже обосновались в Незерфолде, никогда бы не возникла. Теперешнее положение прискорбно во всех отношениях. Не стану говорить о нежелательных сплетнях, которые оно возбудит, — ибо выглядит неестественным, что Обри, вместо того чтобы поехать с вами в Лондон, предпочел перебраться всего за несколько миль от Андершо, — но, живя так близко, он, разумеется, часто видится с Науиком, и ваш управляющий вместе со всей прислугой будут при малейших трудностях обращаться к нему, а не к жене Конуэя.

— Интересно, какие советы он будет им давать? — рассмеялась Венеция. — Впрочем, с Обри никогда ничего не знаешь наперед. Он может дать очень хороший совет, если будет в подходящем настроении!

— Он не должен давать вообще никаких советов! И как бы Обри ни чувствовал себя обязанным лорду Деймрелу, ему не следовало переезжать к нему в дом. Я не отрицаю дружелюбия его лордства, но считаю его влияние крайне нежелательным — в особенности для Обри. Моральный уровень лорда Деймрела весьма невысок, а образ жизни делает его неподходящим компаньоном для юноши в возрасте Обри.

Венеции было нелегко справиться с нахлынувшим на нее негодованием, но она смогла отозваться достаточно сдержанно:

— Вы ошибаетесь, если думаете, что общение с Деймрелом может испортить Обри. Деймрел хочет этого не больше вас, даже если бы такое было возможно, в чем я очень сомневаюсь. На Обри не так легко влиять!

Эдуард снисходительно улыбнулся:

— Боюсь, что о таких вещах я в состоянии судить лучше вас, Венеция. Но мы не будем об этом спорить — я не хочу вступать с вами в дискуссию о вопросах, находящихся, к счастью, за пределами женского понимания.

— Тогда вам незачем было об этом упоминать.

Эдуард отвесил несколько ироничный поклон и сразу заговорил о чем-то еще. Венеция была рада возвращению тети, давшему ей возможность ускользнуть, которой она тут же воспользовалась, сказав, что до обеда должна закончить письмо и поэтому вынуждена проститься с гостем.

Венеции не удалось выяснить, сколько времени Эдуард намерен оставаться в Лондоне, но по его уклончивым ответам она опасалась, что его пребывание здесь будет продолжительным. Усилия миссис Хендред содействовать ухаживаниям Эдуарда не облегчали решение проблем, как терпеливо сносить его общество и как убедить Эдуарда, что его усилия тщетны.

Венеция скоро обнаружила, что за то недолгое время, которое Эдуард провел наедине с ее тетей, он успел произвести на нее превосходное впечатление. С точки зрения миссис Хендред, Эдуард обладал всеми качествами хорошего мужа — он был добр, надежен, разумен и хорошо обеспечен. Эдуарду удалось убедить ее, что его неторопливость вызвана не отсутствием рвения, а верностью принципам. Миссис Хендред, будучи высокопринципиальной особой, отлично понимала и одобряла его терпение. Эдуард быстро стал для нее образцом трогательной и бескорыстной преданности, и она не щадила сил, чтобы помочь ему осуществить свои намерения. Миссис Хендред способствовала его планам развлечения и просвещения Венеции, посвящала его в собственные замыслы и так часто приглашала на Кэвендиш-сквер пообедать «чем Бог послал», что Венеции пришлось протестовать и заявить, что она не только не отказалась от намерения обзавестись собственным жилищем, но уже присмотрела дом в Ханс-Тауне, который казался ей подходящим для нее и Обри.

Венеция не намеревалась об этом сообщать, зная, что столкнется с потоком возражений, пока не подпишет договор об аренде и не наймет компаньонку, но, узнав, что ее тетя приняла приглашение Эдуарда отобедать у него в отеле «Кларендон» вместе с племянницей (сама Венеция уже успела отклонить приглашение), не могла больше сдерживаться.

Миссис Хендред выслушала новости со страхом и недоверием. По ее первым восклицаниям было трудно определить, что ее шокировало больше — решение племянницы вести жизнь старой девы или удручающе немодное место, которое она избрала в качестве убежища. Миссис Хендред повторяла название «Ханс-Таун» с таким отвращением, словно речь шла о трущобах, перемежая его заверениями, что дядя Венеции никогда не одобрит подобный план. Но вскоре она заметила, что, хотя племянница вежливо слушает, ее мысли заняты другим, и воскликнула, внезапно изменив тон:

— Дитя мое, ты не должна этого делать! Ты будешь жалеть об этом всю свою жизнь! Сейчас ты молода, но подумай, что тебя ждет, когда ты состаришься, — одиночество, унижение… — При виде дрожи, пробежавшей по лицу Венеции, она склонилась вперед и положила ей на руку пухлую ладонь. — Дорогая моя, выходи за мистера Ярдли! Я уверена, ты будешь с ним счастлива — он так добр и подходит тебе во всех отношениях!

Тонкая рука напряглась под ее пальцами.

— Пожалуйста, не продолжайте, мэм! — сказала Венеция. — Я не люблю Эдуарда — значит, больше не о чем говорить.

— Уверяю тебя, дорогая, ты ошибаешься! Вовсе не обязательно, чтобы ты его любила, так как самые счастливые браки часто начинаются всего лишь с небольшой привязанности. Я знаю несколько нар, которые были едва знакомы друг с другом, но позволили родителям устроить их брак. Дети не могут судить о том, что им больше подходит, лучше, чем их родители.

— Но я не ребенок, мэм, и у меня нет родителей.

— Да, но… О, Венеция, ты сама не знаешь, какую делаешь ошибку! — в отчаянии воскликнула миссис Хендред. — Куда лучше выйти замуж за нелюбимого, чем остаться старой девой! А как ты сможешь найти респектабельную партию, живя в Ханс-Тауне, да еще ведя такое необычное существование? Ибо даже замужем за неприятным человеком ты была бы уважаемой леди и утешалась бы любовью детей, что, в конце концов, самое важное для женщины. Но мистера Ярдли никак не назовешь неприятным! Он очень симпатичный человек, ценит тебя по достоинству и, безусловно, сделает все, что от него зависит, чтобы ты была счастлива! Конечно, весельчаком его не назовешь, но так ли уж это важно для мужа? Если бы тебе правился сэр Мэттью, или мистер Армин, или даже мистер Фокскотт, хотя я сомневаюсь, что он… Но я не могу избавиться от мысли, дорогое дитя, что мистер Ярдли подходит тебе больше всех! Он хорошо тебя понимает, знает твои обстоятельства, так что между вами не возникнет никаких неловкостей. К тому же ты жила бы рядом с братом и друзьями, хотя, разумеется, не в Андершо, не в тех местах, к которым ты привыкла. Ты чувствовала бы себя вернувшейся домой!

— Я не хочу возвращаться домой! — невольно вырвалось у Венеции. Она быстро поднялась. — Прошу прощения. Я не могу объяснить вам все обстоятельства, но прошу вас, мэм, не говорить больше ничего! Поверьте, я сознаю все… неудобства моего плана! Я не настолько неопытна… — Оборвав фразу, Венеция повернулась и направилась к двери.

Услышав звуки всхлипываний, она обернулась и с удивлением увидела, что ее тетя разразилась слезами.

Миссис Хендред очень не любила видеть вокруг себя несчастных. Даже зрелище горничной, плачущей от зубной боли, причиняло ей муки, ибо горю не было места в ее комфортабельном существовании — оно заслоняло солнце, в лучах которого она грелась, и разрушало ее веру в мир, где все довольны, веселы и богаты. То, что миссис Хендред увидела на лице Венеции, удручило ее до крайности и, так как она очень привязалась к племяннице, буквально пронзило ей сердце.

— Пожалуйста, не смотри на меня так, дорогое дитя! — взмолилась миссис Хендред. — Я не в силах видеть тебя такой огорченной! Ты не должна принимать это так близко к сердцу, Венеция! Мне искренне жаль тебя, но уверяю, это того не стоит!