Глава 15

Нидд, прослуживший у Деймрела почти столько же лет, как Марстон, принял у Венеции ее кобылу, ничем не обнаруживая удивления визитом никем не сопровождаемой леди в дом холостяка. Иное дело Имбер, впустивший Венецию с явной неохотой и всеми способами, за исключением слов, демонстрирующий крайнюю степень неодобрения. Он проводил ее в одну из гостиных и пошел докладывать Деймрелу о ее приезде.

Венеция осталась стоять у окна, но прошло несколько минут, прежде чем появился Деймрел. Гостиная выглядела неуютной с ее слишком аккуратно расставленной мебелью и отсутствием огня в камине. Во время пребывания Обри в Прайори они никогда здесь не сидели, предпочитая библиотеку, и гостиная по-прежнему казалась комнатой, которой не пользуются. Венеция предполагала, что Имбер привел ее сюда с целью подчеркнуть свое неодобрение или потому что Деймрел еще не окончил дела со своим агентом. Вид за окном был мрачен, так как небо заволокли тучи и начал моросить дождь.

Венеция уже начала опасаться, что разминулась с Деймрелом, который мог поехать в Андершо по дороге, а не более коротким путем через поле, когда дверь открылась и он вошел в комнату с вопросом:

— Каким же образом вашей императрице удалось выжить вас из дому, моя восхитительная Венеция?

Несмотря на беспечный топ, в его голосе слышались резкие нотки, словно ее визит был нежелательным. Венеция повернулась, пытаясь прочесть на лице его мысли, и отозвалась с улыбкой:

— Вы были заняты? Вы говорите так, будто не рады меня видеть!

— Так оно и есть, — ответил он. — Вы знаете, что не должны здесь находиться.

— Так, кажется, думает Имбер, но меня это е заботит. — Она медленно прошла в середину комнаты и остановилась у стола, стягивая перчатки. — Я решила, что лучше приехать к вам, чем ждать, пока вы приедете ко мне. В Андершо нам будет нелегко побеседовать наедине, а я нуждаюсь в вашем совете, друг мой. Прибыл мой дядя.

— Ваш дядя? — переспросил Деймрел.

— Мой дядя Хендред — мой опекун. Он хочет немедленно увезти меня в Лондон!

— Понятно, — произнес после паузы Деймрел. — Итак, очаровательная осенняя идиллия подошла к концу.

— По-вашему, я пришла сообщить вам это? — спросила Венеция.

Он посмотрел на нее, слегка прищурившись:

— Может быть, и нет. Тем не менее это правда, хотя и неприятная.

Венеция ощутила, как холодеет кровь в ее жилах. Деймрел резко повернулся и направился к окну; она молча смотрела на него.

— Да, это конец идиллии, — повторил он. — Золотая осень позади — через неделю на деревьях не останется ни одного листика. Ваш дядя хорошо выбрал время приезда. Вам так не кажется, дорогая моя? Но уверяю вас, вы со мной согласитесь.

Венеция молчала, так как не находила слов. Ей было трудно даже попять смысл сказанного Деймрелом и разобраться в путанице собственных противоречивых мыслей. Это походило на дурной сон, в котором хорошо знакомые вам люди ведут себя фантастическим образом и вы чувствуете себя не в силах спастись от какой-то страшной угрозы. Она подняла руку, чтобы протереть глаза, словно и в самом деле только что проснулась. Голосом, который казался ей принадлежащим к недавнему ночному кошмару, потому что он был тихим, а в кошмарных снах вы пытаетесь кричать, но можете только шептать, Венеция осведомилась:

— Почему я должна с вами согласиться?

Он пожал плечами:

— Я мог бы вам объяснить, но это вас не убедит. Вы сами поймете, когда немного повзрослеете, дорогая, и узнаете о мире немного больше того, что вы читали в книгах.

— Вы так думаете? — Бледные щеки Венеции слегка порозовели, и она робко добавила: — Возможно, я не должна об этом спрашивать, но я хочу понять…

— По-моему, было бы лучше, если бы мы никогда не встречались, — печально отозвался Деймрел.

— Для вас или для меня?

— Для нас обоих! Конец идиллии был неизбежен с самого ее начала — по крайней мере, я знал об этом, хотя вы, возможно, и нет. А чем очаровательнее идиллия, тем болезненнее бывает ее окончание. Но боль длится не долго. Вы ведь знаете, что сердца в действительности не разбиваются. А если не знаете, то примите это как непреложную истину, так как мне об этом точно известно.

— Но сердца можно ранить, — просто сказала Венеция.

— Много раз — и столько же раз исцелить, в чем я убедился.

Она сдвинула брови:

— Почему вы так говорите? Это звучит так, словно вы хотите причинить мне боль, но я уверена, что такого не может быть!

— Разумеется. Я никогда не хотел причинить вам боль. Вся беда в том, радость моя, что вы были слишком молоды, слишком восхитительны, и то, что должно было стать легким и веселым флиртом, обернулось чем-то куда более серьезным, чем я предполагал, предвидел… и даже желал! Мы позволили себе зайти чересчур далеко, Венеция. Вы никогда не чувствовали, будто живете во сне?

— Тогда нет, а теперь чувствую. Все это кажется мне нереальным!

— Вы слишком романтичны. Мы с вами обитали в Аркадии, а остальной мир не настолько позолочен, как это уединенное место. Только в фантазиях все обстоятельства благоприятствуют тому, чтобы двое людей влюбились друг в друга. Мы не были бы более изолированы от окружающего мира, даже находясь на необитаемом острове. Ничто не нарушало нашу идиллию, никто нас не потревожил, и на целый волшебный месяц мы — или я — забыли, что в реальной жизни существуют и другие вещи, кроме любви!

— Но если это произошло, значит, это было реальным, Деймрел!

— Да, это произошло. Давайте согласимся, что это была прекрасная интермедия. Вы знаете, что она не могла стать чем-то большим — мы так или иначе должны были вернуться на землю и могли даже устать друг от друга. Вот почему я сказал, что прибытие вашего дяди очень своевременно — «разлука — сладкая печаль», а вот разлюбить… это было бы слишком горьким окончанием нашей осенней идиллии! Мы должны оглядываться назад с улыбкой, а не с дрожью, радость моя!

— Скажите мне только одно! — взмолилась Венеция. — Говоря об обстоятельствах, вы думали о вашем прошлом?

— Да, но не только о нем. Едва ли я мог бы стать хорошим мужем, дорогая, а ничто другое невозможно. Говоря откровенно, Провидение в лице Обри вчера вмешалось как раз вовремя, чтобы снасти нас обоих от катастрофы.

Она посмотрела ему в глаза:

— Вчера вы сказали, что любите меня до безумия. Вы имеете в виду, что это было нереальным и не могло долго продолжаться?

— Да, — резко ответил Деймрел. Снова подойдя к Венеции, он стиснул ее запястья. — Я также сказал вам, что мы поговорим об этом, когда немного остынем. Так вот, любовь моя, ночь принесла с собой мудрый совет, а день принес вашего дядю. Так что оставим это и ограничимся словами: «Надежды больше нет — простимся с поцелуем!»

Венеция молча подняла голову — Деймрел поцеловал ее быстро и грубо, почти оттолкнув от себя.

— Вот! Теперь уходите, прежде чем я не извлек больших преимуществ из вашей невинности! — Он подошел к двери, распахнул ее и крик-пул Имберу, чтобы тот привел к дому кобылу мисс Лэнион. Когда Деймрел повернулся, Венеция увидела на его лице неприятную улыбку и невольно отвела взгляд. — Не стоит выглядеть так трагично, дорогая, — усмехнулся он. — Уверяю вас, очень скоро вы будете благодарить Бога за то, что выбрались из этой чертовски скверной передряги. В другую такую же вы больше не попадете, поэтому не ненавидьте меня, а будьте мне признательны, что я немного приоткрыл ваши прекрасные глаза. В Лондоне вы произведете фурор — молодые щеголи назовут вас бриллиантом чистой воды и будут правы, радость моя!

Ощущение того, что она пробирается сквозь заросли кошмара, вновь охватило Венецию. Сердце подсказывало ей, что выход существует и что, найдя его, она вновь обретет и Деймрела. Но времени не оставалось — еще минута, и будет слишком поздно! Необходимость действовать быстро не пришпоривала, а, напротив, парализовала мозг и язык, окутывая отчаяние пеленой отупения.

Внезапно Деймрел заговорил вновь и, как показалось Венеции, своим обычным голосом:

— Обри поедет с вами?

Она посмотрела на него невидящими глазами и ответила, словно пытаясь вспомнить давно забытое имя:

— Обри…

— Он едет с вами в Лондон?

— В Лондон… — повторила Венеция, проведя рукой по глазам. — Как глупо — я совсем забыла… Не знаю. Обри уехал охотиться до прибытия дяди.

— Ваш дядя приглашает его?

— Да. Но думаю, он не согласится.

— А вы бы хотели, чтобы он поехал с вами?

Венеция нахмурилась, стараясь сосредоточиться. Мысль об Обри помогла ей взять себя в руки. Она представила его в доме своего дяди, одолеваемого заботами тети, ее попытками развлечь его, презирающего все, что казалось ей важным, и решительно ответила:

— Нет. Только не на Кэвендиш-сквер. Это ему не подойдет. Позже я постараюсь снять дом для него и для меня — я вам уже говорила… Глупо говорить, как Эдуард, что Обри должно нравиться то, что он ненавидит, потому что это правится другим юношам. Обри такой, какой есть, и никто не может его изменить, так что какой смысл говорить об этом?

— Никакого. Позвольте ему перебраться ко мне. Скажите, что он может взять собак, лошадей — все, что захочет. Я прослежу, чтобы с ним ничего не случилось, и передам его вашему ученому пастору в отличной форме. Если Обри будет здесь, вам не придется за него беспокоиться, не так ли?

— Так. — Она криво улыбнулась. — Но…

— Значит, договорились! — прервал Деймрел. — Вы не будете ничем мне обязаны. Обществу Обри я буду только рад.

— Значит… вы остаетесь здесь?

— Да, остаюсь. Пошли! Нидд, должно быть, уже оседлал вашу кобылу.

Вспомнив, что Деймрел посылал за своим агентом по какому-то важному вопросу, Венеция подумала, что его дела, возможно, оказались в худшем состоянии, чем он считал.

— По-моему, — робко заметила она, — вы не намеревались задерживаться в Прайори, и я боюсь, что ваши дела не слишком хороши.

Деймрел коротко усмехнулся:

— Не ломайте над этим голову, потому что это не имеет ни малейшего значения.

Он снова открыл дверь — в его позе ощущалось нетерпение. Венеции вспомнилась вторая строка цитируемого им сонета: «Ты больше не услышишь обо мне». Деймрел не произносил этих слов, но в них не было нужды. Золотая осень сменилась дождем и ненастьем, радужный пузырь лопнул, и ей оставалось только принять это с достоинством. Она взяла перчатки и хлыст и направилась по выложенному плитками холлу к открытой входной двери. Возле нее стоял Имбер, а снаружи виднелся Нидд, держа за повод ее кобылу. Венеция хотела проститься с Деймрелом, ее другом и ее любовью, но при виде слуг у нее пересохло в горле. Венеция вышла из дому и обернулась.

Деймрел смотрел не на нее, а на черную тучу, заслонившую небо на западе.

— Дьявольщина! — воскликнул он. — Вы не успеете добраться в Андершо до дождя! Есть шанс, что туча рассеется, Нидд?

Слуга покачал головой:

— Никакого, милорд. Дождь уже моросит.

Деймрел с тревогой посмотрел на Венецию. Усмешка исчезла с его лица.

— Вам нужно ехать немедленно, дорогая, — шепнул он ей. — Я не могу отправить вас в своей карете. Если та женщина узнает…

— Это не важно. — Венеция протянула руку — она была бледна, но в глазах появился отсвет прежней улыбки. — Прощайте, друг мой!

Деймрел молча поцеловал ей руку и помог сесть в седло, как делал каждый раз, когда она приезжала в Прайори, но теперь он не строил планов на завтра, а только сказал:

— Поезжайте коротким путем и не задерживайтесь! Надеюсь, вы не промокнете! Прощайте, дитя мое!

Он шагнул назад, и кобыла, которой не терпелось в свою конюшню, тронулась с места, не нуждаясь в том, чтобы ее подгоняли. Деймрел поднял руку, прощаясь, но Венеция не смотрела на него, и он повернулся.

— Мисс Лэнион собирается в Лондон, — резко сказал Деймрел Имберу. — Возможно, мистер Обри завтра приедет сюда на несколько педель. Скажите миссис Имбер, чтобы приготовила его комнату.

Он направился в библиотеку и захлопнул за собой дверь. Имбер огляделся в поисках Нидда, чтобы узнать, что тот обо всем этом думает. Правда, на Нидда едва ли следовало рассчитывать, так как он был так же молчалив, как Марстон, и к тому же туп, как кувалда. Нидд шел к конюшне, поэтому дворецкому оставалось посплетничать с женой. Но миссис Имбер пребывала в дурном настроении, так как у нее не поднималось тесто, и потребовала, чтобы муж не мешал ей работать.

Имберу очень хотелось оказаться в Андершо, когда мисс Венеция появится там бледная, словно увидела привидение. Должно быть, все здорово переполошатся, и неудивительно!

Но только три человека в Андершо видели Венецию, когда она вернулась, и ни помощник конюха, ни молодая горничная не заметили ничего, кроме ее мокрого костюма для верховой езды и шляпы со свисавшим на лицо пером. Поднявшись в свою комнату, Венеция обнаружила там няню и горничную. Пол был завален серебряной бумагой и уставлен дорожными сундуками; на кровати лежали готовые к упаковке платья и плащи; рядом виднелась груда мешков, где все лето хранились меха, а воздух наполнял запах кислых яблок, которыми отгоняли моль.

Няня тут же разразилась потоком гневных фраз, покуда Венеция стояла на пороге, окидывая невидящим взглядом беспорядок.

Внезапно няня выставила из комнаты Дженни, велев ей принести ведро горячей воды, а не стоять без дела, когда мисс Венеция промокла до нитки и может простудиться. Няня подвела Венецию к камину, не переставая браниться, совсем как много лет назад, когда она ругала маленькую девочку, напуганную какой-то чепухой, пока та не переставала плакать. Девочка знала, что, когда няня рядом, с ней не случится ничего плохого. Теперь же Венеция понимала, что няня бессильна ей помочь, но ее присутствие по-прежнему приносило облегчение. Няня сняла с нее мокрый костюм, закутала ее в халат и усадила у огня, потом приготовила укрепляющий напиток, заставила Венецию его выпить, растерла ее холодные ноги, прибрала в комнате, достала вечернее платье и все время говорила, не дожидаясь ответа и глядя на Венецию уголками старых, но проницательных глаз. Пусть мисс Венеция посидит некоторое время спокойно — еще много времени до того, как ей понадобится снова одеваться! Только лечь ей нужно не поздно, а то мистер Хендред собирается уезжать рано утром! И незачем беспокоиться из-за Андершо, тем более что у нее не будет на это времени — ведь в Лондоне столько интересного, и ее тетя так добра; а вскоре у нее наверняка появятся новые знакомые! Конечно, мисс Венеция сначала будет тосковать по дому, но пусть она поверит няне — скоро это пройдет!

Венеция, пытаясь улыбнуться, крепко сжала ее руку в порыве благодарности.

— Ну-ну, голубка моя! — засуетилась няня, поглаживая спутанные локоны Венеции. — Не надо плакать!

Но плакала в действительности сама няня, и вскоре, убедившись, что с Венецией все в порядке, она вышла, чтобы дать ей немного поспать.

Когда няня вернулась помочь Венеции одеться к обеду (ей не хотелось доверять эту миссию Дженни), она подумала, что хозяйке удалось вздремнуть, так как ее щеки порозовели. Венеция настолько пришла в себя, что смогла решить, какие вещи нужно упаковать для отправки в Лондон, а какие оставить в Андершо. Она составила список людей, которых должна была повидать перед отъездом, и дел, которыми следовало заняться, а няня, быстро вникая во все вопросы, думала: «Пускай хлопочет — это поможет ей отвлечься».

Она только успела застегнуть платье Венеции, как в дверь постучали и послышался голос Обри, спрашивающего разрешения войти. Венеция впустила его, но няня, чувствуя, как напряглись ее плечи, которые она прикрывала газовым шарфом, резко сказала:

— Не беспокойте мисс Венецию, мастер Обри, так как она очень устала и ей и без вас есть над чем подумать!

— Я хочу поговорить с тобой, прежде чем ты спустишься, — заявил Обри, не обращая внимания на няню.

Венеция упала духом, видя по лицу брата, что с ним придется нелегко. Тем не менее она кивнула:

— Да, конечно, дорогой. Как прошла охота? Ты не попал под дождь? А вот я попала! Спасибо, няня. Теперь все в порядке — никто меня не причесывает так хорошо, как вы! Ох, Обри, у меня в голове такой сумбур! Я едва могу поверить, что это правда и что я в самом деле наконец отправлюсь в Лондон!

Венеция села за туалетный столик, где она могла не смотреть на брата, и начала выбирать из шкатулки украшения, которые хотела надеть.

— Значит, ты собираешься ехать? — спросил Обри, когда няня вышла.

— Разумеется! Как ты можешь об этом спрашивать? Так будет лучше для нас обоих!

— Для меня не будет лучше гостить у тети Хендред, если ты это имеешь в виду.

— Нет-нет… Ты уже видел дядю?

— Видел. Я сказал ему, что не поеду в Лондон, если только не буду нужен тебе.

— Надеюсь, ты не был невежлив? — воскликнула Венеция.

— Нет, я все объяснил, как надо. Я сказал дяде, что здорово отстал в занятиях во время отсутствия Эпперсетта и должен наверстать упущенное. Он меня понял. Да и вообще, его мало заботит, поеду я или нет, как, я уверен, и тетю. Но дядя сказал, что ты сообщила ему свой план обзавестись собственным домом, и хотел взять с меня слово, что я не буду тебя поощрять, так как идея ему не по душе.

— Господи, надеюсь, ты не сделал ничего подобного! Это полная чепуха! Потому я и рада, что мне подвернулся этот шанс! Я твердо решила не оставаться в Андершо, пока здесь миссис Скорриер, а как я могу найти подходящий для нас дом, если не поеду в город? Тебе тоже не правится этот план? Я не стану увозить тебя от мистера Эпперсетта, но когда ты отправишься в Кембридж, у тебя будут каникулы, и…

— Дело не в этом! — прервал Обри. — В Лондоне достаточно учителей, к тому же я могу заниматься самостоятельно. Чего я не понимаю… Венеция, Джеспер знает об этом?

— Да, я ездила к нему, — я подумала, что ты, вероятно, не захочешь жить на Кэвендиш-сквер, и хотела убедиться…

— Что он тебе сказал? — нахмурившись, осведомился Обри.

— А ты как думаешь? Он сразу сказал, что будет рад принять тебя на столько времени, как тебе захочется. Да, Деймрел добавил, что ты можешь захватить лошадей и собак, и это напомнило мне, что тебе лучше взять с собой и Фингла. Только постарайся ему втолковать, что Нидд — старший конюх в Прайори, а то ведь ты его знаешь!

— Ради бога! — раздраженно прервал Обри. — Об этом я позабочусь! Скажи вот что: Джеспер хочет, чтобы ты уехала? Я думал… Венеция, разве ты не собираешься выйти за него замуж?

— Господи, конечно нет! О, ты вспомнил о нашем глупом разговоре! Лучше забудь об этом, так как я, наверное, никогда ни за кого не выйду. Одно время я думала, что могла бы выйти за Эдуарда, потом решила, что Деймрел подошел бы мне больше, а теперь… ну, теперь я не могу думать ни о чем, кроме Лондона, так что это безнадежное дело.

— А я думал, вы любите друг друга.

— Глупый, это просто флирт!

Некоторое время он молча смотрел на нее.

— Тем не менее я по-прежнему так думаю. Конечно, я многого не замечаю, но знаю, когда ты притворяешься!

— Но, Обри, клянусь тебе…

— Придержи язык! — сердито огрызнулся он. — Не хочешь говорить — не надо, но перестань болтать вздор! Я не собираюсь вмешиваться — терпеть не могу, когда суют нос в чужие дела!

— Пожалуйста, не сердись на меня! — с трудом вымолвила Венеция.

Обри заковылял к двери, но остановился и обернулся:

— Я не сержусь. Полагаю, ты знаешь, что делаешь. Просто я надеялся, что вы поладите между собой. Мне правится Джеспер. — Он открыл дверь и вышел, как показалось Венеции, выбросив ее из головы.

Глава 16

Спустя три дня Венеция проснулась после беспокойной ночи от звуков скрипучего голоса, монотонно призывающего жителей домов на Кэвендиш-сквер купить отличный серебряный порошок для кухни. Миссис Хендред, отведя племяннице лучшую свободную спальню, выходящую окнами на площадь, сказала ей, что здесь куда спокойнее, чем в комнатах с окнами на улицу. Конечно, в спальне и вправду было тише, чем в комнате в Ньюарке, где Венеция провела прошлую ночь, но для того, кто привык к сельской тишине, площадь больше напоминала ад кромешный, чем спокойное место для объявлений жилищных агентов. Казалось, будто в Лондоне вообще никто не ложится спать, и, если Венеции удавалось задремать, она вскоре просыпалась от голоса ночного сторожа, объявляющего время и погоду. Венеции оставалось надеяться, что раз уши лондонцев привыкли к непрекращающемуся шуму, то и она со временем перестанет его замечать. Будучи хорошо воспитанной девушкой, Венеция вскоре заверила тетю, что превосходно провела ночь и полностью отдохнула после путешествия.

Но тяжелые веки опровергали ее слова. Венеция вообще мало спала последние три ночи, и, так как она не привыкла к путешествиям, почти двухсотмильная поездка полностью истощила ее силы, и теперь, лежа в кровати, она не верила, что тряска по бесконечным почтовым дорогам наконец позади.

Венеции казалось, что путешествие, о котором она давно мечтала, запечатлеется в ее памяти, как ночной кошмар. Сначала были суматошные сборы, устройство домашних дел, бесконечные счета, ключи, памятные записки, письмо для леди Денни. Хуже всего было прощание — няня, миссис Гернард и Риббл плакали, и их пришлось утешать — при этом мистер Хендред стоял рядом с часами в руке, — а когда наступил момент расставания с Обри, Венеция только прижала его к себе, будучи не в силах ни говорить, ни смотреть на него, так как слезы застилали ей глаза.

У нее не было времени для размышлений, пока она не покинула Йорк, где провела час с мистером Митчеттом, подписывая многочисленные документы и отвечая на вопросы. Но когда Йорк остался позади, мистер Хендред, приготовившись к неминуемому возобновлению нервного тика, обернул голову шарфом и откинулся назад в углу кареты, закрыв глаза и предоставив племяннице возможность подумать о происходящем с ней. Мысли были невеселыми и целиком поглощали внимание, поэтому вместо того, чтобы созерцать незнакомые сельские пейзажи, Венеция видела перед собой только покачивающиеся фигуры кучеров и проявляла лишь слабый интерес к историческим местам, которые они проезжали. Первый этап пути был вынужденно кратким, и им оставалось покрыть еще сто двадцать миль. Венеция согласилась с решением дяди останавливаться только на одну ночь, но, когда карета наконец прибыла на Кэвендиш-сквер, она так устала, что едва могла отвечать на заботливые вопросы тети краткими вежливыми фразами и заставить себя съесть несколько кусочков изысканного ужина. Миссис Хендред с необычайной теплотой и радушием встретила племянницу, которую не видела семь лет. Она не переставала хлопотать над ней, сама проводила ее в спальню и не выходила оттуда, пока не уложила собственноручно Венецию в постель, не поцеловала ее и не шепнула ей на ухо обещание многочисленных развлечений.

Миссис Хендред была очень хорошенькой женщиной и обладала неистощимым запасом дружелюбия. Ее главной целью в жизни было: остаться на переднем краю моды и обеспечить удачные браки пяти дочерям в течение краткого промежутка времени, когда их должны были впервые вывести в свет одну за другой. В этом году она устроила отличную партию для Луизы и надеялась будущей весной сделать то же самое для Терезы, если лечение у дантиста, которому та сейчас подвергалась, не приведет к потере трех передних зубов и замене их фальшивыми и если ко времени ее представления в обществе удастся найти мужа для ее кузины.

Тереза была хорошенькой девушкой и должна была получить солидное приданое, но миссис Хендред не питала иллюзий. Венеции могли помешать ее двадцать пять лет, но она была не только такой красивой, что люди оборачивались на нее на улице, но и обладала куда большим очарованием, чем все девицы Хендред, вместе взятые. Конечно, задача найти для нее подходящую партию представляла некоторые трудности, о которых миссис Хендред была отлично осведомлена, но оптимизм доброй леди помогал ей надеяться, что с помощью красоты, шарма и значительного независимого состояния племянницы она сможет устроить для нее вполне респектабельный брак. Миссис Хендред сожалела, что Венеция не приняла предложения Эдуарда Ярдли, так как он был именно тем человеком, который ей нужен, и к тому же пользовался благосклонностью ее покойного отца. Несколько лет назад сэр Франсис, отклоняя в письме приглашение миссис Хендред принять у себя племянницу, сообщал, что брак Венеции практически устроен. По прибытии племянницы миссис Хендред информировала ее об этом обстоятельстве, но была испугана и шокирована, услышав, что она не помышляет о браке и приехала в город с целью найти для себя и Обри дом в спокойном районе или в пригороде. Даже решение племянницы стать монахиней не привело бы ее в больший ужас. Миссис Хендред стала энергично убеждать Венецию выбросить из головы подобные намерения.

— Твой дядя не пожелает и слышать об этом! — заявила она.

Венеция, находившая тетю в высшей степени комичной, не могла не рассмеяться.

— Дорогая мэм, я бы ни за что на свете не стала вас огорчать, но вы знаете, что я уже совершеннолетняя, и не во власти дяди мне помешать!

Миссис Хендред смогла лишь вытянуть из нее полуобещание не думать ни о каких домах и компаньонках, пока она не привыкнет к городской жизни. По мнению миссис Хендред, было бы невежливым со стороны Венеции стремиться покинуть дом своей тети, едва успев прибыть туда. Этим она показала бы, как мало ее интересуют приготовленные для нее развлечения. Миссис Хендред, для которой деревенская жизнь была кошмаром, так старалась компенсировать племяннице годы, проведенные в Йоркшире, и сделать все возможное, чтобы доставить ей удовольствие, что чувство благодарности и хорошие манеры не позволяли Венеции даже намекнуть, что она жаждет только уединения и покоя. Самое меньшее, что она могла сделать, это улыбаться и пытаться выглядеть счастливой.

Значение, которое миссис Хендред придавала моде и удовольствиям, удивляло Венецию. Она полагала, что ее тетя, обладая многочисленным потомством, должна быть постоянно занята материнскими заботами, и вначале поражалась, что такая любвеобильная женщина полностью поручила дочерей няням и гувернанткам. Но потом Венеция поняла, что, несмотря на всю доброту, миссис Хендред была так же эгоистична, как ее эксцентричный брат. Хотя она выражала шумную привязанность к семье и обширному кругу друзей, ее наиболее глубокие чувства приберегались для собственной персоны. Будучи от природы ленивой, миссис Хендред не могла проводить среди детей более получаса, не утомляясь их болтовней. Даже Тереза, которой вот-вот предстояло выйти в свет, появлялась в гостиной с младшей сестрой только после обеда и при отсутствии посетителей, ибо миссис Хендред не сомневалась, что нет ничего хуже дома, где девочкам позволяют пребывать среди гостей. Что касается ее троих сыновей, то старший находился в Оксфорде, средний в Итоне, а младший — в детских комнатах.

Мистер Хендред, несмотря на неполадки со здоровьем, редко бывал на Кэвендиш-сквер несколько дней подряд и проводил большую часть времени, разъезжая по стране с личными или общественными поручениями. Венеции казалось, что он не тратит много времени на воспитание своих отпрысков и домашние дела, что не мешало ему пользоваться всеобщим уважением. Все его распоряжения немедленно и беспрекословно выполнялись, а любое его замечание служило решающим аргументом в каждом диспуте. Поселив Венецию в своем доме и сказав ей, что она может обращаться к нему в случае нужды в деньгах, мистер Хендред поручил племянницу жене, ограничив свое внимание частым выражением надежды, что она наслаждается пребыванием в Лондоне.

В определенной степени это соответствовало действительности. Впервые оказавшись в Лондоне, Венеция не могла не испытывать живой интерес к тому, что было абсолютно новым для нее. Тетя жалела, что не может сводить ее в оперу и в Олмак, повторяя дюжину раз в неделю «Если бы только ты приехала в сезон…», но выросшая в деревне Венеция удивлялась тому, сколько развлечений мог предложить город за один день.