Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Гордая любовь

ModernLib.Net / Хэтчер Робин Ли / Гордая любовь - Чтение (стр. 6)
Автор: Хэтчер Робин Ли
Жанр:

 

 


      Ремингтон покачал головой.
      – Никакой спешки. Это может подождать.
      – Думаю, я могла бы отправить записочку с Питом Фишером. У них с женой маленькая ферма к югу от нас. Может, он собирается в Вейзер и…
      – Это неважно, Либби, – прервал девушку Уокер. – Это может подождать до моего отъезда.
      Она отвела в сторону взгляд.
      – Да… ты можешь это сделать, когда уедешь, – тихо сказала она. Когда она вновь посмотрела на него, ему показалось, что ее глаза блестят ярче, чем обычно, на губах блуждала странная, слабая улыбка.
      – Не хочешь прогуляться? Если да, могу показать тебе наших овечек.
      Ремингтону очень хотелось развеселить ее, освободить от какой-то непонятной ему тоски, но он подозревал, что причина ее грусти в нем самом, и чувствовал, что его подозрения вскоре подтвердятся.
      – С удовольствием, – ответил Уокер и подумал, что, может быть, в один прекрасный день она все-таки простит его за то, что он вскоре совершит.
      Либби направилась к выпасу, где проводили летние месяцы некоторые ягнята и овцы. Часть из них была здесь из-за ран, за которыми требовался особый уход. Других оставили, чтобы в течение лета пустить на убой и таким образом питаться. Правда, Либби старалась никогда не думать об этом. Если бы ей самой, Сойеру и работникам не нужно было есть, она с удовольствием превратила бы всю эту живность в домашних любимцев.
      Мисти, а вслед за ней и все ее подрастающее потомство, вышли из сарая и отправились вместе с Либби и Ремингтоном на пастбище. Черно-белая колли проскользнула под нижней перекладиной ограды и сразу начала носиться вокруг ягнят и овец, сгоняя их в тесную кучу. Щенки Мисти тут же решили, что вся эта игра затеяна ради них. Они весело ворвались в самую гущу стада, заставляя овец разбегаться в разные стороны. Воздух наполнился какофонией звуков – блеянием и лаем.
      Либби свистнула и строго прогнала Мисти с пастбища. Та послушно выполнила команду, обежав сначала всех своих детенышей.
      Услышав, как засмеялся Ремингтон, девушка повернулась в его сторону. Его улыбка сразу улучшила ее настроение.
      – Видишь, придется их потренировать, прежде чем эти щенки смогут присоединиться к пастухам и отарам.
      Он заулыбался еще шире.
      – Да уж вижу.
      Мисти подбежала к хозяйке, и Либби опустилась на колени, протянула руку, чтобы погладить колли и потрепать ее по холке.
      – Привет, девочка моя, – прошептала она. – Как поживает моя Мисти?
      Собака завиляла хвостом и заскулила.
      Подняв глаза на Ремингтона, Либби сказала:
      – Дед и бабка Мисти приехали сюда из Шотландии вместе с Мак-Грегором. – Она старательно изобразила акцент шотландца и особенности его речи. – Мой закадычный приятель Мак-Грегор утверждает: эти псы такие умницы, запросто могут сготовить тебе завтрак и подать его, коли ты этого желаешь. Так и не иначе! Пару-тройку лет назад он подарил мне свою красавицу. И ей почти удалось несколько раз доказать, что он прав.
      Продолжая улыбаться и не сводя глаз с копошащихся вокруг Либби визжащих и скулящих щенков, требующих уделить им внимание, Ремингтон облокотился на ограду. Под его взглядом внутри у Либби все потеплело и смягчилось. Никогда в жизни она не видела ничего прекраснее, чем эти темно-синие глаза, четко очерченный подбородок, изогнутые дугой брови или…
      Сердце девушки забилось быстрее, а дыхание замедлилось. Она поняла, что пристально смотрит на его губы, думая, как приятно, наверное, ощущать его поцелуй. Либби никогда прежде не целовали. По крайней мере в губы. Когда-то один-два юных джентльмена целовали ее в щечку, но на большее времени никогда не было. Отец следил за ее участием в светских мероприятиях так же тщательно, как и за всем остальным в ее жизни.
      Ласково оттолкнув в сторону пушистых щенков, Либби поднялась. Какая-то непреодолимая сила толкала ее к Ремингтону, словно вокруг ее талии обвязали невидимую веревку и не имеющую сил сопротивляться тянули прямо в мрачные, опасные воды.
      «Что же я делаю? – сказала себе Либби. – Надо остановиться». Но остановиться она уже не могла. Либби продолжала подходить к нему все ближе и ближе. Медленно. Слишком медленно.
      Его глаза потемнели, улыбка исчезла с лица. Она скорее почувствовала, чем увидела, как он отделяется от ограды и устремляется к ней.
      «Как больно будет, когда ты уедешь», – она, конечно, не могла произнести это вслух, а только стояла перед ним, и их тела разделяли всего несколько сантиметров. Она подняла глаза и встретилась с его мрачным взором.
      Либби услышала, как костыль падает на землю, почувствовала, как вокруг ног опять подняли возню щенки, пытающиеся отыскать в траве незнакомый предмет, но все померкло вокруг, когда Ремингтон обнял, ее.
      Он наклонился к ней, а она запрокинула голову назад и чуть-чуть в сторону и закрыла глаза. И Ремингтон поцеловал ее. Казалось бы, поцелуй – одна из самых естественных вещей на свете. Но Либби почувствовала, как ее бросило в жар, а потом в холод. В ушах стучало от пульсирующей крови, и в то же время девушке казалось, что сердце ее остановилось. По коже побежали мелкие мурашки, колени подогнулись.
      «Он мог бы остаться… Он мог бы остаться… Он мог бы остаться…»
      Он провел по ее щеке большим пальцем.
      – Либби…
      Внутри у нее все замерло. «Он мог бы остаться…»
      – Я…
      Она покачала головой.
      – Не говори этого, – прошептала она. – Пожалуйста, не говори.
      Она обхватила руками его шею и прижалась щекой к широкой груди.
      – Ничего не объясняй, ни за что не извиняйся. Пусть сейчас все будет как есть.
      – О Либби, – он прижался щекой к ее макушке, – ты не понимаешь…
      – Ты ошибаешься, Ремингтон. Я понимаю.
      Он крепче сжал ее в объятиях.
      – Нет, Либби, не понимаешь. А я – да.
      Потом он кончиками пальцев приподнял лицо девушки за подбородок и снова ее поцеловал.

11

      Приближался вечер, сильные порывы ветра несли черные облака по небу, заставляли высокие сосны дугами сгибаться до земли и теребили листву дрожащих осин и тополей.
      Тени раскинули свое покрывало по траве, раздавалось зловещее посвистывание ветра. Прошло еще несколько минут, и разразилась гроза: небо вспыхнуло над головой, взрезанное вспышками молний, земля под ногами задрожала от грома.
      Либби и Сойер со всех ног бросились к выпасу и с помощью Мисти принялись загонять овец под навес около сарая. Потом они завели в конюшню и заперли лошадей, с громким ржанием встающих на дыбы от страха. Только Мелли, казалось, совершенно равнодушно относилась к разбушевавшейся природе. Корова спокойно стояла в стойле, пережевывая жвачку и помахивая хвостом, ее темно-карие глаза печально наблюдали за царящей вокруг суматохой.
      Либби невольно почувствовала зависть к спокойствию, которое сохраняла Мелли. Хотелось бы ей ощущать то же самое! Но, правду сказать, девушка была испугана не меньше, чем ее лошадки, на душе у нее, как и над головой, собрались черные тревожные тучи. Это чувство не отпускало ее с той минуты, когда Ремингтон поцеловал ее.
      – Нам лучше поспешить, Либби, – крикнул Сойер от дверей сарая. – Сейчас будет ливень.
      Либби торопливо последовала за мальчиком, словно они оба бежали наперегонки с готовыми пролиться с небес потоками воды. И все-таки им не удалось вовремя укрыться в доме. За считанные секунды Либби промокла до нитки.
      – Ого! Это что-то! – со смехом сказал Сойер, когда они наконец ворвались в задние двери дома.
      Она отряхнула руки и стерла с лица капли воды.
      – Да уж, это действительно что-то! – Конечно же, ей следовало исправить такое высказывание мальчика, но в этот момент она увидела, что Ремингтон наблюдает за ней от дверей, и все правильные слова вылетели у нее из головы.
      – Сойер прав. Гроза так гроза! – Он, прихрамывая, подошел к окну и выглянул наружу.
      С того самого момента, когда Ремингтон поцеловал ее, их отношения изменились, и в то же время внешне все осталось по-прежнему, жизнь на ранчо шла своим чередом. Она уже любила его, но он все еще оставался для нее чужаком. Они не обменялись ни словом после поцелуев и жарких объятий. Каждый продолжал заниматься своим обычным делом, поэтому Либби не могла понять, как же все-таки относится к ней Уокер.
      – Да, – ответила она наконец. – Гроза так гроза!
      Он повернулся, и их взгляды встретились.
      – Ты промокла. – Легкая улыбка заиграла на его губах.
      – Я знаю. – Либби почувствовала, как учащенно застучало в висках.
      – Тебе лучше пойти и высушить одежду.
      – Да, – прошептала она. Ремингтон перевел взгляд на Сойера.
      – Тебе тоже.
      Мальчик кивнул и выбежал из комнаты.
      – Я развел огонь в камине. – Молодой человек опять повернулся к Либби. – Думаю, ночь будет довольно холодной.
      От волнения Либби не смогли ничего ответить, а только кивнула и вышла из кухни, торопливо прошла к себе в комнату и захлопнула за собой дверь, прижавшись к ней спиной.
      Сердце девушки готово было вырваться из груди, она почувствовала, как к горлу подкатил комок и глаза наполнились слезами. Она так хотела, чтобы он полюбил ее! Она так хотела, чтобы он остался!
      Только Либби не знала, как заставить его захотеть остаться, как заставить полюбить ее.
      Когда-то, в совершенно иной жизни, ее обучили хитрым правилам изящного кокетства и жеманства. Она знала, какие слова следует произносить и как следует себя вести хорошо воспитанной молодой особе в мужском обществе. Это были до малейших деталей продуманные уроки, на которых Оливии объяснили, как нужно правильно держать веер и обмахиваться им, как позволить джентльмену закурить, как кружиться в вальсе, как ходить и как сидеть. Она научилась кокетничать, петь и играть на пианино.
      Но она совершенно забыла все эти уроки. Она оставила этот мир, наивную девушку, какой когда-то была, в далеком прошлом. Надев фланелевую рубашку и хлопчатобумажные брюки, став хозяйкой овечьего ранчо, она забыла, как быть женщиной. Она была совершенно уверена, что это никогда больше ей не понадобится.
      Либби невольно нашла глазами комод в углу комнаты.
      Может быть, ей удастся удержать Ремингтона?
 
      Уокер вернулся в гостиную и подбросил еще одно полено в пылающий камин. Комната наполнилась благодатным теплом. Теперь, когда прошла гроза, дождь стучал по крыше мирно и уютно.
      Только на душе у Ремингтона от этого звука не становилось спокойнее. Он продолжал упрекать себя за то, что поцеловал Либби и этим осложнил и без того непростую ситуацию.
      Он не отрицал, Либби оказалась очень привлекательной женщиной, но Уокер никогда не относился к категории мужчин, которые запросто теряют голову из-за женских прелестей. Давным-давно он научился держать в узде свои желания. Сейчас ему следовало вспомнить об этом.
      Он устало опустился на диван, не отводя взгляд от оранжево-желтых языков пламени в камине. Мысли его постепенно уносились в то далекое прошлое, когда он наслаждался безрассудствами легкомысленной юности, не имея представления о все увеличивающихся долгах отца. Когда Ремингтону исполнилось семнадцать лет, он уехал из дома и поступил в колледж, думая при этом больше о развлечениях, чем о получении знаний. Юноша, конечно, знал, что жизнь в первое послевоенное десятилетие стала сложнее, многие семьи разорились, но у него всегда хватало денег, чтобы жить в свое удовольствие. Из того, что ему рассказывали, он сделал вывод: «Железная дорога Джефферсона Уокера» вновь набирает силу, плантации «Солнечной долины», хотя и тяжело пострадавшие от войны и нуждающиеся в рабочих руках, оставались собственностью семьи Уокеров, как и при предыдущих шести поколениях. Что же могло омрачить беззаботное существование молодого человека?
      Как же он был слеп! Как эгоистичен и беспечен! Обрати он чуть больше внимания на заботы отца, может быть…
      Ремингтон закрыл глаза и откинул голову на спинку дивана.
      Он вспомнил, как его шокировало известие о самоубийстве отца, о потере «Солнечной долины», железной дороги и всего, к чему он так привык. Он вспомнил ярость, которая его охватила, когда он узнал, какую роль в уничтожении Джефферсона сыграл Нортроп. Именно тогда Ремингтон поклялся памятью отца, что не обретет покоя до тех пор, пока не отомстит.
      Около четырнадцати лет ушло у молодого Уокера на то, чтобы нащупать путь к возмездию. Правда, в последние годы он почти уже сдался, начал подумывать, что этому никогда не суждено сбыться, что ему придется отказаться от обещания, данного у могилы отца.
      Однако прошлым летом возможность отомстить появилась, и именно поэтому он находился сегодня вечером здесь, в этой гостиной. Ему не следует забывать о причине своего появления на ранчо. Ремингтон не мог позволить сердцу смягчиться.
      – Ремингтон?
      Он открыл глаза, обернулся на звук голоса Либби и увидел, что она стоит посреди комнаты, одетая в зеленое платье, которое он недавно обнаружил в нижнем ящике ее комода. Все еще влажные волосы девушки были собраны в низкий пучок на затылке сеткой из атласных лент изумрудного цвета.
      Она обхватила себя руками за талию и неуверенно смотрела на Уокера.
      Он поднялся с дивана и взял костыль под мышку.
      Либби оглядела свое платье, стараясь ладонями расправить смявшуюся ткань.
      – Я больше не ношу этого, но подумала… – Девушка не договорила и беспомощно пожала плечами.
      – Ты прелестно выглядишь.
      «Будь все проклято! Ну почему именно она должна была оказаться дочерью Вандерхофа?» Она неуверенно шагнула ему навстречу.
      – У меня было не слишком много случаев, чтобы надевать платья после того, как я приехала в «Блю Спрингс»…
      – Чтобы поселиться вместе с тетушкой, – добавил он.
      – Чтобы поселиться вместе с тетушкой, – эхом повторила она.
      Сколько еще лживых фраз ляжет в стену, которая их разделяет, размышлял Ремингтон. Сколько лживых фраз, прежде чем все будет кончено и она станет презирать его?
      Он улыбнулся, стараясь скрыть грусть, возникающую при мысли о том, что он должен будет совершить предательство.
      – Очень жаль. Тебе следует почаще появляться в таком виде.
      Не ее вина, что она носит фамилию Вандерхоф, но именно к этой семье она принадлежит. Из-за этого он сделает ей очень больно, и она возненавидит его, когда это произойдет. Он никак не мог отделаться от желания как-нибудь смягчить и этот удар, и ту ненависть, которую она к нему почувствует.
      Она ответила улыбкой на улыбку.
      – Тетушка Аманда рассказывала, что раньше они иногда устраивали в Пайн Стейшн танцы, но, поскольку маршруты дилижансов изменились и железная дорога обошла поселок стороной, люди постепенно разъехались и… – Она снова не закончила фразу, легко пожав плечами.
      – Ты скучаешь по танцам, Либби?
      Она сначала покачала головой, но потом вдруг неуверенно кивнула.
      – Хочешь потанцевать?
      Ее глаза расширились.
      Ремингтон посмотрел на свои ноги и отставил костыль в сторону.
      – Тебе придется подойти ко мне.
      Ее глаза округлились еще больше.
      – Тебе не следует, Ремингтон, ты…
      – Подойди.
      Подчиняясь, она все-таки сказала:
      – Но ведь нет музыки.
      – Нет, есть.
      Она подошла совсем близко. Он уже мог уловить чистый аромат ее влажных от дождя волос, видел свежий румянец на ее щеках.
      Ремингтон взял левой рукой ее правую руку, а другую положил ей на спину, слегка притянул ее к себе и прошептал:
      – Закрой глаза, Либби.
      Она так и сделала, и ее длинные ресницы опустились вниз. Губки Либби слегка приоткрылись, и Ремингтон услышал, что она тяжело дышит.
      – Прислушайся… Слышишь, как дождь стучит по крыше?
      Она кивнула.
      – Слышишь, как потрескивают горящие поленья?
      Она снова кивнула.
      – Это играет музыка, Либби.
      Он прижал ее еще ближе к себе и начал медленно покачиваться из стороны в сторону, не обращая внимания на боль в ноге. Стоило потерпеть даже просто ради того, чтобы вот так держать ее в своих руках. Он надеялся, что, ^когда все закончится и она снова вернется в Нью-Йорк, этот танец хотя бы немного загладит его вину за обман. Он надеялся, что, когда ему удастся наконец осуществить свои планы и разорить Вандерхофа, она будет вспоминать сегодняшний вечер и не станет слишком уж строго осуждать Ремингтона.
      Он опустил щеку на ее макушку и вдохнул аромат, который принадлежал только ей, только Либби Блю.
      «Извини. Извини, что вынужден использовать тебя таким вот образом. Если бы не твой отец…»
      Словно прочитав его мысли, она подняла голову, открыла глаза и посмотрела прямо на него, и его сердце снова пронзило острое чувство вины.
      Заглянув в ее полные любви глаза, Ремингтон вдруг осознал, что превращается в подлеца, до которого далеко даже Нортропу Вандерхофу.
      Либби почти не могла дышать, наблюдая, как темнеют и мрачнеют синие глаза Ремингтона. Она совершенно явственно, словно тепло от очага, ощущала, какую ярость он почему-то излучает. И все-таки Либби не чувствовала страха. В душе, хотя и без особых к тому причин, она верила, что он не причинит ей зла.
      Он опустил правую руку, которой придерживал ее спину, одновременно освобождая и левую руку от ее ладошки. Потом взял ее за плечи и нежно отодвинул на шаг от себя.
      – Думаю, ты была права. Я еще не гожусь для танцев.
      Он повернулся, взялся за костыль и, слегка постукивая по деревянному полу, захромал в сторону своей спальни. У дверей гостиной он остановился и обернулся.
      – Ты действительно очень красива в этом платье, Либби. Тебе следует надевать его почаще. Тогда все здешние мужчины будут виться вокруг тебя, словно мухи.
      Нечто похожее на испуг заставило сжаться ее сердце, но она постаралась не обратить на это внимания и улыбнулась.
      – Платье только мешает, когда я работаю.
      – Да, это понятно. – Он вышел в холл. – Спокойной ночи, Либби.
      Когда он ушел, девушка упала на диван и уставилась на пляшущие языки огня в камине. Она прислушалась к потрескиванию поленьев и стуку дождя по крыше, зная, что никогда больше не сможет слушать эти звуки и не вспоминать о моменте, когда он сжимал ее в своих объятиях, покачиваясь в такт воображаемой музыке.
      Либби размышляла над тем, что труднее будет вынести: ожидание его отъезда или сам момент, когда надо будет расстаться.
      Она предчувствовала одинокое будущее, а на улице по-прежнему шел дождь, словно природа понимала, как больно щемит у Либби сердце, и плакала от жалости и сострадания.
      Она знала, что никогда больше не захочет надеть это платье.

12

      Всю следующую неделю, пока заживали раны Ремингтона, а сам он набирался сил, Либби изо всех сил старалась скрывать свои чувства. Она старалась подготовиться к моменту его отъезда и предпочитала не оставаться с ним наедине, что было не так уж и трудно, поскольку Уокер тоже, казалось, избегал ее.
      Может быть, именно поэтому она так удивилась, когда однажды рано утром он вошел в сарай, где она доила Мелли. Руки ее замерли под выменем коровы, пока она наблюдала, как он медленно приближается к ней. Либби заметила, что он уже не так сильно хромает и почти не опирается на костыль. В его движениях уже не чувствовалось скованности или боли, как всего несколько дней назад.
      Сколько же осталось до того момента, когда он сможет ездить верхом, подумала она, чувствуя ставшую уже знакомой грусть, которую испытывала всякий раз, когда думала о том, что Ремингтон покинет «Блю Спрингс».
      Ремингтон тоже никак не мог объяснить себе, что он делает в сарае. Он заметил, как Либби направилась сюда, держа в руке ведро для молока. Целую неделю он умышленно держался от нее на некотором расстоянии. Ради ее же блага. Он не хотел, чтобы она принимала его не за того, кем он был на самом деле. Он должен защитить ее от ее же собственной наивности, от доверия, которое она к нему испытывает.
      У него не было ни одной веской причины, чтобы последовать за Либби в сарай, только желание находиться рядом с ней.
      – Ты рано встала, – сказал он, входя в узкую дверь постройки.
      – Я всегда рано встаю. – Она опустила глаза, вернувшись к дойке.
      Ремингтон наблюдал, как упругие струи белой жидкости льются прямо в ведро, и удивился тому, что этой девушке удается выглядеть прелестной, даже когда она сидит на маленьком табурете, согнувшись и почти прижавшись к коровьему брюху. Он всегда относился к числу мужчин, которые высоко ценят в женщине именно женственность, и все-таки ему казалось, что Либби сейчас очаровательнее любой из виденных им великосветских красавиц во всех их роскошных нарядах и сверкающих драгоценностях.
      – Тетушка Аманда всегда говорила, что самый лучший способ начинать день – это подоить корову. Тело в этот момент ощущает полный покой, и можно спокойно подумать, прежде чем навалятся бесчисленные заботы и хлопоты, от которых нет спасения нигде и никогда. – Щеки ее слегка покраснели. – Именно так она всегда говорила.
      – Уверен, что она была права. – Он сделал несколько шагов, входя внутрь сарая. – Мне никогда прежде не доводилось доить корову. Тебе не трудно показать, как это делается?
      Руки ее снова замерли.
      – Ты хочешь научиться доить?
      Он и сам удивился не меньше Либби, высказав такую просьбу. Самому себе Уокер признался, что просто ищет предлог, чтобы остаться в сарае, и ему совершенно безразлично, научится ли он при этом еще и доить корову.
      «Ну почему мне не хватает благоразумия просто оставить ее в покое?» – размышлял он.
      – Ты уверен? – тихо спросила Либби.
      – Уверен.
      – Хорошо. – Либби отпустила коровье вымя, отодвинула табуретку и поднялась. – Иди сюда и садись.
      Ремингтон прислонил костыль к стенке стойла и, прихрамывая, сделал несколько шагов к тому месту, где его ждала Либби. Пока он опускался на коротконогий табурет, она слегка придерживала его за руку. Когда Ремингтон уселся, Либби опустилась рядом с ним на колени. Солома под ее ногами тихо захрустела.
      – Первое, что тебе необходимо знать, – начала Либби, беря Уокера за одну руку и заставляя его вытянуть ее под вымя Мелли, – это то, что ты не должен ее дергать. Так ты только доведешь корову до безумия. – Она положила свою ладонь поверх его руки и заставила сжать пальцы на набухших сосках. – Надавливай сильно и уверенно, начиная большим и указательным пальцами, постепенно как бы скатывайся вниз, нежно потягивая.
      Он ощутил близость ее теплого тела совсем рядом со своим – их разделяла только ткань рубашки.
      – Помогай другой рукой, – подсказала Либби.
      От нее всегда исходил запах такой чистоты и свежести, даже здесь, в коровнике!
      – Теперь поменяй. Будет легче, если все делать ритмично. Вот так, правильно.
      Струя молока ударилась о ведро. Либби засмеялась.
      – Ты учишься куда быстрее, чем я. Мне казалось, я никогда не научусь доить.
      Удовольствие, которое он сейчас испытывал, не имело ничего общего с наполняющим ведро молоком, а только со смехом Либби. Куда подевались остатки удерживавшей его силы воли? Он сделал то, о чем мечтал целую неделю и что рассудок ему делать запрещал, – повернулся и поцеловал ее в щеку. Ремингтон прижался лбом к ее виску, зная, что она ощущает его дыхание на своем лице. Он страстно желал понять, о чем она сейчас думает, и снова осуждал себя за то, что не сумел сдержать свои чувства. В сарае все стихло и замерло. Долгое время ни один из них не решался пошевелиться.
      – Ты скоро уедешь, правда? – едва дыша, спросила Либби.
      Он вспомнил об отце и данном на его могиле обещании.
      – Я не могу здесь остаться.
      Она повернулась и посмотрела прямо на него.
      – Я знаю.
      – Либби… – Он обхватил ладонью ее подбородок.
      Она покрепче прижалась к его руке и закрыла глаза.
      – Это неважно.
      – Ты не понимаешь. Ты слишком многого обо мне не знаешь. Ты…
      – Для меня это не имеет значения.
      – Будет иметь значение, – предупредил он и, все-таки не удержавшись, притянул к себе и снова поцеловал, на сей раз прямо в губы.
      «Когда ты узнаешь правду, это будет иметь для тебя значение», – подумал он.
      Но Либби не желала ничего знать. Ни сегодня, ни на следующий день. Ни на этой, ни на следующей неделе. До тех пор, пока Ремингтон сжимает ее в объятиях. До тех пор, пока он целует ее, словно на свете никого, кроме них, не существует, словно впереди у них вечность.
      Это было какое-то отчаянное ощущение счастья, когда она в глубине души постоянно понимала, что все – притворство, что ее радость временная. Ремингтон не отрицал, что однажды ее оставит, а она знала, что не может заставить его остаться. Когда придет время и он окончательно поправится, Уокер уедет. И он уже сказал, что это произойдет довольно скоро.
      Ей не оставалось ничего, как только радоваться полноте счастья каждого дня, что они проводят вместе. В конце концов ей останутся воспоминания, которые она сможет вызывать в памяти, когда снова останется одна. Она будет знать, что пусть ненадолго, но ей открылись прелести любви.
      Либби принялась коллекционировать воспоминания с решимостью и тщательностью горняка, который ищет главную рудную жилу. Она все время следила и наблюдала.
      Она запоминала легкий изгиб улыбающихся губ Ремингтона. Запоминала, как чуть-чуть приподнимается его бровь, если он удивляется. Она запоминала, как он говорит с типичным акцентом жителя Виргинии, резко опуская тон вниз. Она запоминала, как черные волосы пышно ложатся на воротник рубашки и как темная щетина покрывает его скулы к концу дня. Она запоминала, как меняли свой оттенок его синие глаза в зависимости от настроения.
      Ничто из того, что делал или говорил Ремингтон, не проходило для Либби незамеченным. Так шли дни его постепенного выздоровления.

13

      Встав на стул, Либби потянулась за глиняным кувшином, стоящим сверху на полке. Обхватив пальцами узкое горлышко, она потянула кувшин к себе и, осторожно прижав его к груди, спустилась со стула. Она сняла крышку, наклонила сосуд и высыпала на стол его содержимое.
      Монет было очень мало, и, казалось, они зазвенели только для того, чтобы подразнить ее. Как же их мало! И теперь, когда сгорела половина шерсти, их число не скоро возрастет.
      Либби подумала, что деньги можно занять у Ремингтона, но она сразу же отогнала эту мысль. Либби не могла обратиться к нему за помощью, хотя и не сумела бы объяснить почему. Просто она знала, что не сможет его ни о чем попросить.
      Тяжело вздохнув, Либби сгребла монеты в горсть и опустила их в карман брюк. Потом подошла к задней двери дома, распахнула ее и увидела Ремингтона и Сойера, которые стояли посреди лошадиного загона. Сойер чистил щеткой спину и грудь Сандауна, Уокер же стоял, прислонившись к золотистому крупу лошади.
      Либби на мгновение замерла, наслаждаясь их видом: Ремингтон – высокий и сильный, и Сойер – маленький и тонкий, словно тростинка, но подрастающий день ото дня. Ремингтон всегда был очень терпелив с мальчиком, с радостью беседовал с ним, проводил с ним время.
      Ремингтон мог бы стать замечательным отцом.
      Либби почувствовала, как вдруг встрепенулось сердце у нее в груди.
      Ребенок Ремингтона…
      Она отчетливо могла представить себя с младенцем на руках и Ремингтона, стоящего рядом с матерью и своим малышом.
      Либби решительно тряхнула головой, пытаясь утихомирить в душе бурю эмоций. У нее нет времени на подобные размышления. Ремингтон не собирается оставаться в «Блю Спрингс», а она не может отсюда уехать. У них нет общего будущего. И нет смысла мечтать о несбыточном.
      Быстрыми шагами она пересекла двор и подошла к загону. Ремингтон и Сойер обернулись на звук ее шагов.
      Либби смотрела только на мальчика.
      – Я собираюсь в Пайн Стейшн за продуктами, Мак-Грегор будет ждать нас в ближайшие дни.
      – Мне хотелось бы поехать с тобой в Пайн Стейшн, – сказал Ремингтон.
      Она взглянула на него, и снова сердце девушки предательски забилось. «Когда ты собираешься уезжать? – хотела спросить она. – Сколько у меня еще есть времени до твоего отъезда?» Вместо этого она только сказала:
      – Может, тебе лучше остаться здесь и отдохнуть? Сойер может поехать и помочь мне с продуктами.
      – Я уже достаточно отдыхал, Либби, – мягко возразил Ремингтон. – Я ведь не инвалид. Поездка пойдет мне только на пользу.
      Ей хотелось, чтобы он был рядом всегда, в любое время суток, и Либби не желала упустить представляющуюся ей возможность.
      – Ладно, если тебе так уж хочется поехать. – Она взглянула на Сойера. – Помоги мне запрячь лошадей в фургон.
 
      Когда они все втроем отправились в Пайн Стейшн – Ремингтон с ружьем на коленях, Либби, управляющая лошадьми, Сойер со своим щенком в задней части фургона, – Уокер снова сказал себе, что Либби будет гораздо лучше, если она сможет забыть о трудах и тревогах жизни на ранчо, если она окажется в спокойной и надеждой обстановке Нью-Йорка.
      Не поворачивая головы, он посмотрел на девушку. Она слегка наклонилась вперед и уперлась согнутыми в локтях руками в колени, сжимая кожаные вожжи пальцами в перчатках. Шляпу с широкими, спускающимися вниз полями Либби сдвинула на затылок. Тень от полей шляпы падала на ее лицо, но Ремингтон хорошо видел и рассыпавшиеся по носу и щекам яркие веснушки, и решительную складку губ.
      На ее плечи сваливалось куда больше бед и тревог, чём это могла бы вынести женщина. Ей не следует так много работать. Она не должна жить этой невероятно трудной жизнью. Ее отец – один из богатейших людей Америки! Ей пристало жить в беззаботной роскоши. Почему же она избрала такое существование? Что привело сюда эту девушку?
      Ему следовало прежде узнать, почему она сбежала. До сих пор его почти не интересовали причины происшедшего. Все вопросы, которые он задавал девушке, оставались частью игры, которую вел Ремингтон только ради удовлетворения собственного любопытства.
      Но теперь ее мотивы приобрели для него особое значение. Они имели значение, потому что для него стала важна сама Либби. Она слишком много значила теперь для него.
      – Либби…
      – Да?
      – Расскажи мне о своей семье.
      «Расскажи, от чего ты бежала? Почему прячешься?»

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17