– Я рада, что хотя бы Уилл там. Если бы с ним был Томас...

– Он не останется один, – заверила ее Нанетта.

– Только эти двое, из столь многих. Он пережил всех своих друзей.

Нанетта прикусила губу, чтобы не произнести вертевшиеся на языке слова «Не удивительно, учитывая, что он стольких убил». Она с горечью вспомнила Анну, Джорджа, Хэла Нориса, Франка Уэстона, Тома Уайата, юного Сюррея, лучшего друга сына короля, Фицроя. Вот цена короны: чтобы править, нужно то и дело приносить а жертву своих лучших друзей. Но, по правде говоря, ей тоже было жалко великого короля, этого блестящего, умного и хитрого правителя, пойманного в ловушку и умирающего сейчас в груде бренной плоти. Ведь он был помазанником Божиим, он представлял перед Господом свой народ, принимал на себя его грехи, ибо люди были слишком слабы, чтобы отвечать за себя самостоятельно. И даже умирая, он умирал за них, как и жил. Анна, умирая, поняла это – она ведь была помазанной королевой, последней из его королев, которой было даровано помазание, и она понимала, что означает это жертвоприношение. Екатерине же это было недоступно – она видела в короле только человека.

Его любили и боялись, но прежде всего и самое главное он был королем, а после него не осталось никого, кроме мальчика и своры жадных псов. Лучший из них – Хартфорд, дядя принца, но он слишком слаб. Умирая, король оставлял свой народ на растерзание этим псам, и он, сражаясь за жизнь на смертном одре, знал это лучше, чем кто-либо другой. Он оставлял их без господина, и народ, как собака, любящая хозяина, который и кормит, и бьет ее, теперь пребывал в скорби и страхе.

Всю ночь двадцать седьмого января в покоях королевы не спали, и как только занялось серое январское утро двадцать восьмого, пришел Денни, с опустошенным взглядом и дорожками от слез на щеках, чтобы сообщить, что их повелитель умер.

– Он умер, не проронив ни единого слова, примерно в два часа утра. При нем был Кранмер. Король больше не мог говорить, но когда Кранмер спросил его, кается ли он в своих грехах, тот сжал руку в знак согласия. Он умер, как и жил, настоящим католиком.

– Да упокоит Господь его душу, – сказала Екатерина, перекрестившись. У нее одной из всех присутствующих глаза остались сухими. – Кто теперь с ним?

– Кранмер, и Уилл Сомерс, и епископы. Лорд Хартфорд отправился к принцу с остальными членами Совета. Я тоже должен идти туда, – добавил он. – Гонка началась, и замедливший на старте не получит приза.

Когда он ушел, Маргарет Невилл спросила:

– Что вы теперь будете делать, мадам? Екатерина покачала головой, чтобы прийти в себя:

– Не знаю, но мне тут, похоже, нечего делать. Они, наверно, приведут сюда Эдуарда, тогда я смогу увидеть его. Я нужна ему, так как он будет сильно горевать. А потом – я поеду в Челси, как и планировалось.

Для нее приготовили Дуврский дворец, небольшой уютный дворец на реке, недалеко от Челси. Ее вдовий траур также был продуман, было составлено распоряжение о роспуске ее двора. Королевское завещание было утверждено, порядок наследования установлен, приготовления к похоронам сделаны, был даже подготовлен роспуск парламента и составлен список временного правительства. Все это сделали сразу же, как только стало ясно, что король умирает. Почему же тогда смерть короля застала их всех врасплох?

Он был с ними всю жизнь, эта гигантская, величественная, сверкающая фигура, приказывающая и контролирующая, направляющая и указующая. Сколько они себя помнили, он распоряжался их жизнями, и чем ближе был человек ко двору, тем сильней было влияние на его жизнь. Невозможно было представить, что король мертв, невозможно смириться с мыслью, что его нет с ними, в центре той паутины, что связывала их жизни. Лишь немногие счастливчики еще были способны что-то делать, остальные же бесцельно бродили, ожидая, что будет дальше, и оплакивая своего повелителя.

Нанетта проснулась внезапно, без видимой причины, в глухой темноте своего алькова и стала думать: что прервало ее сон? Рядом похрапывала Одри, а к ногам привалился теплый клубок Уриана. Это, возможно... ах вот, опять – за пологом алькова промелькнула полоска света. Нанетта осторожно подобралась к краю постели, стараясь не разбудить камеристку, и выглянула наружу. Там было не так темно, комнату освещали звезды и луна, их света вполне хватало, чтобы рассмотреть очертания предметов. Нанетта встала с постели и подошла к окну. Выглянув во двор, она заметила силуэты лошадей. Послышался приглушенный кашель – там был и человек! – и позвякиванье удил, четко прозвучавшее в полной тишине.

Для северянки мужчины и лошади, особенно ночью, всегда являлись тревожным знаком, но тут не было ощущения опасности, чувствовалось только стремление к сохранению тайны, и Нанетта не испугалась, а была озадачена. Она даже не вздрогнула, когда ее руки коснулось что-то холодное и влажное – это Уриан подкрался к ней. Нанетта посмотрела на него – уши стояли торчком, морда повернута к входной двери. Оттуда послышались приглушенные звуки шагов и шелест одежды. Кто бы это ни был, ему придется пройти через ее комнату – как и большинство дворцов, Челси представлял собой анфиладу комнат. Нанетта быстро отошла в тень, прикрывшись куском гобелена и зажав морду Уриана.

Открылась дверь, и вошли двое – мужчина и женщина. Женщина несла свечу, судя по внезапно распространившемуся запаху горячего воска, только что задутую. Это, вероятно, и разбудило Нанетту. Пара прошла мимо нее, и Нанетта узнала камеристку королевы – Анни. Мужчина же был высок, бородат и крепко сложен. Когда его профиль показался на сером фоне окна – прямой нос, высокие скулы, – Нанетта сразу же узнала его: это мог быть только Том Сеймур.

Они скрылись за другой дверью, а Нанетта вышла из своего укрытия и освободила собаку. В ней закипал гнев – что он имел в виду, посещая дворец вот так, тайно, ночью, при том, что король всего месяц как мертв? Разумеется, он хотел жениться на вдовствующей королеве, хотел сделать предложение первым – он был человеком амбициозным, этот Том Сеймур, хотя и не слишком умным. К своему – и всеобщему – удивлению, вдовствующая королева не оказалась в числе опекунов маленького короля, была исключена из Совета и лишена всякой политической роли. Однако молодой король очень любил ее, а его воспитатели были обязаны своим положением ее протекции.

Кроме того, она была, несомненно, богатейшей женщиной в королевстве, получив наследства от всех трех мужей, а также, по завещанию короля, огромную пенсию. И к тому же она была еще привлекательна, хотя Нанетта не думала, что это принципиально важно для Томаса Сеймура. Его брат Эдуард, лорд Хартфорд, был назначен Советом лордом-протектором, что, впрочем, являлось всего лишь подтверждением фактического положения вещей, так как тому удалось отрезать молодого короля от внешнего мира и известий о смерти отца до тех пор, пока его положение не было закреплено официально. Протестантская партия была на подъеме, но в ней самой были разногласия – Дадли имел свою группу и рвался к власти. Томас, скорее всего, пытался укрепить положение брата при помощи связи с Екатериной, однако Нанетта полагала, что он, женившись на мачехе короля, метил гораздо выше.

Вероятно, этот авантюрист мог разбить сердце Екатерины, а если он попытается захватить власть и потерпит поражение, то под угрозой окажется и ее жизнь. Но было и еще худшее подозрение – согласно королевскому завещанию, любые дети, которые бы родились у королевы от него, оказывались наследниками второй очереди, после Эдуарда, даже если это были бы девочки. Если бы вдовствующая королева оказалась сейчас беременной, а потом выяснилось, что Сеймур посещал ее по ночам, то последствия могли оказаться весьма тяжелыми.

Нанетта сердилась на Сеймура, поставившего Екатерину под угрозу, но еще больше рассердилась она на королеву, которой следовало бы понимать все это. Нанетта решила поговорить с ней утром, как бы трудно это ни было. Ее знобило – стоял февраль, не слишком холодный, но все же зимний месяц. Она вернулась в альков, думая, что не сможет уснуть этой ночью, но возвращения Сеймура она уже не услышала, а наутро ее разбудила Одри.

Только после второй мессы, когда они вернулись в свои покои готовиться к обеду, Нанетте удалось улучить удобный момент, чтобы поговорить с королевой. Екатерина улыбалась и выглядела моложе и красивей, чем за несколько последних лет. Но когда Нанетта не улыбнулась ей в ответ, королева отвела ее в сторону и с тревогой спросила:

– Нан, что случилось? Сегодня утром ты была какая-то задумчивая.

– Могу ли я поговорить наедине с вашей светлостью? – спросила Нанетта.

Екатерина удивилась:

– Конечно, пойдем в мою спальню. – Она сделала знак остальным оставаться в гостиной.

В спальне Нанетта ощутила новый приступ гнева – именно здесь, в этом месте, и лежат истоки сегодняшнего хорошего настроения королевы. Она перешла прямо к делу:

– Я знаю, кто здесь был прошлой ночью, он разбудил меня, когда проходил по моей комнате.

Екатерина подняла бровь, стремясь сохранить достоинство:

– Значит, ты это знаешь. И что?

– Кэтрин, ты сошла с ума?

– Мадам, вы забываете, с кем говорите!

– Я не забыла – Кэтрин, Кэт, я говорю с тобой как друг. Мы знаем друг друга с детства, и нам не нужны формальности. Я говорю от чистого сердца – Кэт, ты не должна так себя вести. Ты не должна принимать его.

– Я буду принимать того, кого захочу, – ответила Екатерина, и ее лицо начала заливать краска гнева. – Как ты смеешь....

– Но только не это! – выкрикнула Нанетта. – Разве ты не подумала – а вдруг ты окажешься беременной? Что тогда?

– Ты полагаешь, что я утратила разум, если думаешь...

– Ты отлично соображаешь, Кэт, в очень многих вещах, – более спокойно продолжила Нанетта.

– Но не в его случае? – спросила Екатерина.

– Нет. Не в его случае.

Прежде чем добавить еще что-то, Екатерина прошлась по комнате, сжав руки, но ее голос прозвучал спокойно:

– Нан, я всегда знала, что ты не любишь его, и только потому, что я люблю тебя, я позволяю тебе впадать в такую ересь. – Она с трудом выдавила из себя улыбку, но было видно, что она не шутит. – Но ты ошибаешься относительно его и относительно меня. Неужели ты думаешь, что я так глупа, чтобы принимать его в моей постели в такое время? Нет, нет, подруга, уверяю тебя, четыре года в статусе королевы многому научили меня, если в этом не преуспела лучше моя мать.

Нанетте стало немного стыдно:

– Но даже сам факт его присутствия здесь, Кэтрин...

– Никто не знает и не узнает. Анни не выдаст, и я не думаю, что ты проговоришься. Но если это тебя так тревожит, я не буду больше встречаться с ним по ночам. Он будет приходить днем, но тайно. Анни будет присутствовать при этом, хотя вне пределов слышимости.

– Ах, Кэтрин, берегись, не отдавай ему так легко свое сердце.

– Неужели ты будешь меня учить? Нан, ты не права – посмотри, как Том упорно дожидался меня после того, как на мне женился король. А ведь он мог бы спокойно жениться на ком-нибудь другом, но он ждал меня. Он любит меня, и он одинок.

Нанетта с жалостью посмотрела на нее – значит, Кэт не знает, что Сеймур делал предложение дочери короля, леди Елизавете, а когда это не удалось, то внучатой племяннице короля, леди Джейн Грей. Нанетта не стала говорить об этом – обе девушки, Джейн десяти лет, а Елизавета четырнадцати, были под опекой вдовствующей королевы и жили при ее дворе. Ситуация была весьма щекотливая.

– Я не стану осуждать тебя, Кэт. Но я хочу предупредить, что тебе нужно подумать о своем положении, о возможном скандале. Ты ведь хранительница не только своей чести, но чести родственниц короля. Не принимай его, Кэтрин, по крайней мере, пока. Пока не пройдут хотя бы три месяца.

Екатерина, смягчившись, подошла к подруге и обняла ее:

– Дорогая Нан, я не могу обещать тебе этого, ты же видишь, я люблю его. Я никогда еще не любила мужчину, и больше никого не полюблю. Три раза я выходила замуж по долгу или для того, чтобы ублаготворить других людей. А теперь я могу выйти замуж для себя – я не собираюсь пока выходить за него, ты увидишь, я не настолько глупа, – но как только я окажусь в состоянии выйти замуж, я выйду, а до того момента я должна его видеть, по крайней мере видеть. Я не могу жить без него. Он – дыхание моей жизни. Но я буду соблюдать приличия, обещаю тебе.

«Но ты не сможешь понять, – подумала Нанетта, – когда ты перейдешь границы приличий». Однако она ничего не произнесла вслух, а только поклонилась в знак согласия – она ничего не могла сделать. Эта королева влюбилась точно так же, как могла бы влюбиться любая женщина, и оставалось только предоставить ее своей судьбе.

Екатерина вышла за своего Томаса в мае, как только это стало возможным. Она сама, разумеется, знала, что она не беременна от короля, так как перестала делить с ним ложе задолго до Рождества, но этого нельзя было объявить публично. Поженившись, они задним числом ходатайствовали о разрешении этого брака перед Эдуардом – Томас лично, а Екатерина, еще не допущенная к особе монарха, письмом. Екатерине пришел теплый ответ, в котором король обещал сделать все возможное, чтобы Совет разрешил им пожениться. Между тем Сеймур написал леди Марии, прося ее о поддержке своего предложения у королевы, как будто брак только планировался, а не был свершившимся фактом. Ответ Марии был сух и откровенен – она писала, что не имеет никакого влияния на королеву, в делах же ухаживания не компетентна. Это было лучшее, на что они могли рассчитывать – Мария была строга в вопросах этикета, и она, несомненно, не одобрила бы брак в период траура, особенно если это оскорбляло память ее отца и короля.

Сеймур присоединился к двору Челси, и дело было улажено. Нанетта не могла не признать, что ей нравилось, что в их дворце появились мужчины, ей нравились мужские запахи и звуки, а также мужские проблемы. Служанки не скандалили так друг с другом, когда рядом были слуги, и Одри стала большей чистюлей, чем после нахлобучек Нанетты, так как требовалось производить впечатление на молодых лакеев. И не возникало никаких сомнений в том, что Екатерина была счастлива со своим новобрачным лордом, в свою очередь обращавшемся с ней с такой нежностью, какую и должен испытывать влюбленный муж по отношению к жене. И все же Нанетта не доверяла ему и не любила его, и этот брак не мог не тревожить ее.

Она раздумывала над тем, не перебраться ли ей в Морлэнд. Она знала, что Пол будет рад видеть ее дома, и Елизавета уже достаточно успокоилась, чтобы Нанетта не напоминала ей о прошлом. Ее тянуло на север. Новости из дома приходили разные: Елизавета снова беременна, и ее перворожденный, Джон, двухлетний крепыш, стал всеобщим любимцем; Люси Баттс решила, наконец, вернуться в Дорсет, чтобы остаток жизни прожить рядом с братом и сестрой, и это очень огорчило Джона Баттса, обожавшего мать; Элеонора же вернулась в Морлэнд и, очевидно, тихо умирала от неизлечимой болезни, и это очень тревожило Пола, так как он всегда хорошо относился к женщинам и был гораздо ближе с сестрой, чем с братьями.

Пока Нанетта решала, просить ли ей разрешения уехать, проходили дни, приближая ее все ближе к тридцатидевятилетию. В августе 1547-го был предпринят новый поход на Шотландию – лорд-протектор, лорд Хартфорд, который уже возвел себя в чин герцога Сомерсета, очень серьезно относился к своей роли, и хотя он лично Нанетте не нравился, она считала, что это честный и совестливый человек, и, судя по тому, что ему удалось удержать захваченную власть, трудно было найти лучшую альтернативу для управления страной, пока не подрастет молодой король. Война шла успешно, и шотландцы потерпели сокрушительное поражение под Пинки, но добыча ускользнула от англичан – юной королеве удалось улизнуть во Францию, где ее решили воспитывать при дворе, а потом, возможно, выдать за дофина. Союз Франции и Шотландии стал еще крепче, и это сулило печальные перспективы для Англии.

Кроме того, были и внутренние проблемы, так как жена герцога Сомерсета, Анн Стэнхоуп, ненавидела Екатерину и стремилась навредить ей как только можно. Она жаждала, как жена лорда-протектора, получить титул первой леди страны, однако, согласно королевскому указу, преимущественное право– быть первой леди закреплялось за принцессой Анной Клевской, исключая правящую королеву и дочерей короля, так что позиция Екатерины была вполне прочной. Однако герцогиня не могла с этим смириться и стремилась любыми средствами устранить вдовствующую королеву со своего пути. Когда Сеймур женился на Екатерине, она обрадовалась больше, чем сам герцог Сомерсет, и постоянно приговаривала, что это несправедливо – быть по положению ниже жены младшего брата своего мужа, и что Екатерина хоть и была королевой, но король женился на ней только в припадке старческого слабоумия, когда он настолько закоренел в грехе, что за него не пошла бы ни одна приличная женщина. Сомерсет одергивал ее, однако она часто давала волю своему языку, и ее оскорбления разносились потом слугами.

Тогда герцогиня нанесла более практичный удар, возбудив иск о возвращении Советом королевских бриллиантов, на том основании, что это собственность Короны. Хотя всегда проводилась четкая грань между бриллиантами Короны, которые королева только носила, и личными подарками короля, никакие жалобы Екатерины не возымели действия – бриллианты были отобраны, и, что еще более оскорбительно, некоторые, наиболее знаменитые из них, видели потом на жене лорда-протектора. Екатерина была в ярости.

А осенью Нанетта поняла, что есть еще одна причина для беспокойства королевы, и она крылась в самом чувствительном месте – Томасе Сеймуре, лорде-адмирале Англии, ее муже и возлюбленном. Как и многие другие, кроме самой Екатерины, Нанетта отлично знала, что адмирал делал попытку жениться на леди Елизавете после того, как король увел у него Екатерину. Теперь Елизавете исполнилось четырнадцать, она вошла в брачный возраст, и приманкой было не только ее положение наследницы престола третьей очереди, но и страстный темперамент, – Нанетта вскоре заметила многозначительные взгляды, которыми обменивались адмирал и царственная гостья.

Сначала Нанетта гнала эти мысли – Елизавета была просто слишком зрелой для своего возраста, хотя и не красивой, но милой девушкой, унаследовавшей обаяние матери и шарм отца, и весьма высокого мнения о себе, что заставляло ее стремиться стать центром внимания и объектом всеобщего восхищения. Адмирал же относился к числу тех мужчин, которые не могли пройти мимо любой женщины в возрасте от тринадцати до шестидесяти лет, не затеяв с ней флирта, – Нанетта отлично понимала это, получая от него частые щипки. Но настал момент, когда его внимание к юной принцессе переросло простое мужское любопытство.

Впервые Нанетта заметила это одним чудесным осенним утром в ноябре, когда погода еще такая солнечная, что можно принять ее за летнюю. Нанетта прошла к королеве, но та еще лежала в постели, чувствуя себя усталой и не в духе.

– Я еще полежу немного, Нан, – сказала она, – и поднимусь к обеду. Не волнуйся, просто я переутомилась.

Нанетта испытующе взглянула на нее – в четвертом браке заветной мечтой Екатерины было родить ребенка. В предыдущих браках отсутствие детей можно было объяснить возрастом мужей, так что это была не ее вина. Поэтому сейчас Нанетта гадала, не является ли это недомогание первым признаком беременности. Екатерина, без труда прочтя мысли подруги, улыбнулась:

– Кто знает, Нан? Но не говори ничего – это не к добру. Не прогуляешь ли пока моих собак в саду? Они такие нервные, не хочется посылать слугу.

– Охотно, – согласилась Нанетта и, взяв у служанки поводки двух повизгивающих белых собачек, повела их на прогулку.

Она как раз собиралась спуститься по лестнице, как вдруг услышала наверху какие-то крики и визг, протестующий женский голос. Нанетта повернулась и быстро взбежала по лестнице. Последней комнатой на этом этаже была спальня леди Елизаветы. Когда она достигла лестничной площадки, дверь комнаты отворилась, и оттуда вышел адмирал. Он слегка раскраснелся, как от какого-то напряжения, чему-то посмеивался и выглядел очень довольным. На нем была ночная рубашка, и Нанетта не поняла, есть ли на нем что-то еще.

Нанетта инстинктивно отшатнулась, и адмирал, не заметив ее, направился сквозь анфиладу комнат к другой лестнице с этажа. Когда он исчез за дверью, Нанетта ринулась в комнату принцессы. В гостиной собралось несколько оживленно беседующих камеристок, и на лицах некоторых были такие улыбки, какие Нанетта предпочла бы не видеть. К Нанетте подошла и присела в книксене главная камеристка леди Елизаветы, ее гувернантка Кэтрин Чамперноун:

– Мадам, что вам угодно?

– Я услышала шум и пришла посмотреть, что происходит. Кэт, здесь был адмирал!

Кэт Чамперноун смущенно взглянула на нее и ответила, понизив голос:

– Он пришел пожелать моей госпоже доброго утра, мадам.

– В ночной рубашке? – удивилась Нанетта. – А где сама госпожа?

– Но, мадам, – еще сильнее обеспокоилась Кэт, – она еще в постели.

Нанетта пристально посмотрела на нее, в глазах гувернантки застыла мольба.

– Адмирал пришел в ночной рубашке навестить леди Елизавету в постели. Как ты могла, Кэт, впустить его?!

– Я просто не могла воспрепятствовать ему войти, мадам. И, в конце концов, он отчим моей госпожи.

– Муж ее мачехи, ты хочешь сказать. Кэт, это больше не должно повториться. Это неприлично. Посмотри на этих женщин – ты думаешь, они не разнесут эту историю по дворцу?

– Этого больше не будет, мадам, можете быть уверены.

Однако это случилось еще, и адмирал, возможно предвидя возражения, заручился помощью Екатерины, часто приходя с ней, чтобы разбудить принцессу, сидя у той на кровати и по-отцовски целуя ее и дружески пошлепывая. Наконец Нанетта решила поговорить с Екатериной.

– Ну, Нан, это же только шутки, – улыбнулась Екатерина, – ты ведешь себя, как Кэт, она тоже приходила ко мне и просила не Приводить больше адмирала, чтобы разбудить его падчерицу.

– Но это неприлично, – возражала Нанетта, – она ведь уже не ребенок...

– Не глупи, Нан, она всего лишь девочка, и что может быть неприличного, если я тоже там?

На это трудно было что-то возразить – слепо любящая мужа Екатерина не могла увидеть очевидного и только подыгрывала остальным двум игрокам, играющим по своим правилам. Там, где дело касалось Томаса, королева словно слепла – и ей предстояло закрыть глаза на еще большее. На Рождество ей показалось, что она беременна, а после Нового года она совершенно уверилась в этом, и тут Екатерина до такой степени потеряла бдительность, что даже придерживала принцессу во время ее возни с адмиралом, пока тот не доводил ее своим щекотанием до изнеможения.

В феврале они переехали из Челси в Ханворт, чтобы первый дворец освежили и привели в порядок, но посещения принцессы адмиралом не прекратились. Уверенная в своей беременности и видящая все в розовом свете, королева только смеялась их забавам. Но вот как-то утром они все трое прогуливались по парку, а Кэт с другой камеристкой шли чуть поодаль. Леди Елизавета надела новое черное бархатное платье, очень элегантное, и Нанетта, занимавшаяся составлением букета для королевы – это была ее обязанность, независимо от того, куда переезжал двор, – была потрясена, увидев возвращающуюся из парка девочку только в нижнем белье и рубашке, а от черного платья остались какие-то клочья на ее плечах. Нанетта вскочила, но принцесса пронеслась мимо нее и взбежала по лестнице. Ее лицо раскраснелось, но она улыбалась. Кэт бросилась за ней. Нанетта схватила ее за руку на ходу:

– Кэт, что происходит? Глаза Кэт злобно блеснули:

– На этот раз он зашел слишком далеко, а королева совсем ничего не хочет замечать! Я просто не знаю, что делать. Это опасная игра, она не доведет до добра, но они не хотят меня слушать!

– Что случилось с ее платьем?

– Адмирал разрезал его кинжалом!

– Что? – ужаснулась Нанетта.

– Да, вот так! Она хвасталась новым платьем перед королевой, а адмирал сказал, что это слишком взрослый наряд для такой девочки. Принцесса стала кричать, что она не девочка, а адмирал настаивал на своем: это платье ей не годится и его надо снять. Она прижала его к себе, и тогда он вынул кинжал и разрезал его на куски. – Кэт дрожала от ярости при воспоминании об этом. – И это королевская дочь! Как смел этот простолюдин так обращаться с ней!

– А королева? – спросила Нанетта, задержав дыхание при мысли об этом. – Королева стояла рядом и смотрела?

– Королева, – горько ответила Кэт, – держала руки моей госпожи сзади, пока он разрезал платье, смеясь, словно все это была шутка.

Женщины пристально посмотрели друг на друга.

– Нужно что-то сделать, – проговорила Нанетта.

– Да, но что? Я не могу разговаривать с ними, они не поймут.

– Что, если я поговорю с твоей госпожой? – спросила Нанетта с сомнением в голосе. – Возможно, если она не поощряет его...

Кэт покачала головой:

– Попробуйте, мадам, но мне кажется, она так же упряма, как ее царственный отец, и я думаю, что она почти любит адмирала.

– Кэт!

– Да, мы все такие, так или иначе, – спокойно ответила Кэт. – Но попытайтесь поговорить с ней, мадам, только подождите, пока я одену ее.

Принцесса приняла Нанетту в своих покоях неохотно, только чтобы не огорчать Кэт, которую очень любила. Теперь на ней было зеленое бархатное платье, которое, однако, не скрывало синяков на ее плечах. Это зрелище снова потрясло Нанетту, но она сдержалась и сделала книксен, понимая, что это больше соответствует этикету и понравится леди Елизавете, которая любила формальности.

– Итак, миссис Морлэнд, что привело вас ко мне? – высокомерно спросила девушка.

Нанетта начала издалека:

– Ваша светлость, я видела только что, как вы проходили мимо меня.

– Ну и?

– Мне кажется, вашей светлости должно быть понятно, что неприлично появляться в таком состоянии раздетости.

Елизавета нахмурилась:

– Если вы собираетесь делать мне упреки, как Кэт, то вам лучше удалиться. Я не позволю говорить со мной в таком тоне.

– Но мне придется. Извините, ваша светлость, но вы не должны позволять адмиралу вести себя столь фамильярно. Это совершенно неправильно, учитывая, с одной стороны, ваше высокое положение, а с другой – то, что он муж вашей мачехи, вдовы вашего царственного отца, под чьей опекой вы находитесь.

– Вы забываете, что моя мачеха присутствовала при этом все время и именно она держала меня, чтобы я не сопротивлялась. Я приказывала адмиралу прекратить, но если она позволила это, что же я могла сделать?

– Вы должны отлично понимать, что если бы вы не поощряли его, он не осмелился бы вести себя таким образом. Не нужно так смотреть на меня – в ваших глазах я вижу столько огня, что если бы вы захотели, то давно бы испепелили Томаса Сеймура. Если бы вы в самом деле велели ему прекратить, он прекратил бы.

Елизавета покраснела так, что ее лицо по цвету сравнялось с ее пылающей шевелюрой, а черные глаза сверкали. Она выпрямилась в полный рост:

– Как вы смеете так говорить со мной? Как вы смеете предполагать это?! По какому праву вы, миссис Морлэнд, предписываете дочери короля, как ей себя вести?

– По праву любви к вам, госпожа, и заботы о вас, – спокойно ответила Нанетта и, понизив голос, бессознательно придвинулась поближе к принцессе. – Я служила с вашей матерью при дворе, дитя мое. Я была ее другом и спутницей. Мой отец был другом вашего отца. Мой кузен играл и охотился с братом вашей матери. – Никто еще не осмеливался упоминать при Елизавете, опасаясь вспышки гнева, ее родственников по материнской линии. Лицо принцессы из красного стало бледным, а в ее взгляде читалась уже даже не ярость, а какая-то тоска и мольба. Нанетта продолжала: – Елизавета, когда вы родились, я стояла рядом с вашей матерью и я приняла вас из рук акушерки. Я очень любила вашу мать, и только поэтому я осмеливаюсь говорить с вами об этом. Я не могу молча смотреть, как ее дочь навлекает на себя позор.

– Позор?! – тихо повторила Елизавета. Нанетта печально посмотрела на нее:

– Да, ваша светлость. Сверьтесь с собственной совестью, она никогда не солжет вам, ибо сам Господь дал нам этого стража, и даже если другие обманывают нас, а мы – их, ее внутренний голос не солжет. Вы знаете, что ваши поступки неприличны.

Елизавета пристально посмотрела на нее. Этой девочке нельзя было отказать в мужестве, в том лучшем сорте мужества, которое позволяет признавать свои ошибки.

– Вы поговорите с королевой? – спросила она наконец.

– А вы хотите, чтобы я сделала это?

– Нет. Я больше не позволю ему вести себя так со мной. И я не хочу расстраивать королеву.

– Отлично, ваша светлость, я думаю, вы правы – лучше оставить ее в неведении.

– Спасибо. Вы можете идти.

Это была попытка сохранить достоинство, и Нанетта подыграла ей, низко присев в книксене и почтительно удалившись. Снаружи она кивнула Кэт:

– Она обещала дать ему отпор и просила ничего не говорить королеве.

– С Божьей помощью с этим будет покончено, – приободрилась Кэт.

– Лучше было бы, если бы она уехала отсюда, но как сделать, чтобы королева согласилась на это? – спросила Нанетта.

Однако королеве подсказала сама жизнь. До поры до времени королева упрямо не хотела замечать истинное положение вещей, но ситуация изменилась. Как-то в начале марта королева в сопровождении Нанетты и других фрейлин решила навестить Елизавету в ее покоях и, войдя в гостиную, обнаружила там принцессу с адмиралом. Королева попятилась и закрыла дверь со словами:

– Нет, тут ее нет. Где же она может быть? Однако Нанетта успела увидеть через ее плечо то, чего не видели остальные: адмирал обнимал принцессу, и та напряженно смотрела на него. Это был вовсе не тот взгляд, которым смотрит дочь на отца, а адмирал выглядел так, словно его пожирал голод. Королева увела фрейлин в свою комнату, а позже, когда они с Нанеттой остались одни, она посмотрела на подругу и поняла, что та все знает.

– Ты знала об этом все время?