– Это не так плохо, – заметил Пол.

– Да, кузен, но если золото будут разбавлять и дальше, что, если они вообще перестанут брать наши деньги?

– Ну, до этого не дойдет, – успокоил его Пол. Джон криво усмехнулся:

– Ты думаешь? Забавно. Вот сейчас у нас есть король, который придумал способ вдвое увеличить свои деньги, испортив монету. А когда его не станет, что тогда? Свора министров, видевших это, повторит его прием.

– Король может прожить еще долго, – сказал Пол.

Джон кивнул:

– Остается надеяться только на это – я молюсь о его здоровье каждый день, да доживет он до совершеннолетия принца.

Венчание должно было произойти в Морлэнде, а церемонию попросили провести отца Филиппа, так как в округе не осталось надежной церкви, где семья могла бы не опасаться сторонников реформации и диссидентов. Поэтому зимнюю гостиную увенчали цветами и зелеными ветвями, циновки устлали благоухающими травами – розмарином, ромашкой, мальвой, а стол перед камином стал алтарем. Это было удачное место – жених с невестой во время церемонии могли созерцать морлэндский герб над камином. Кроме того, там висели два портрета – справа Пола, дедушки господина, а слева – Нанетты.

На венчание приехала сама Нанетта, и по просьбе Елизаветы она помогала Арабелле одеть невесту. Нанетту удивил и порадовал этот выбор – она-то знала, что Елизавету не слишком огорчил ее отъезд, и не удивилась спокойствию невесты, когда они помогали ей облачиться в подвенечное платье. Наряд был роскошен: рубашка из белого шелка с вышитыми золотом веточками вереска, с пышными рукавами на проволочном каркасе; само платье из тяжелого золотистого дамастина с широкими рукавами, завернутыми, чтобы показать шелковую подкладку; белый бархатный чепец во французском стиле, вышитый золотой нитью с жемчугом, из-под которого струились черные волосы Елизаветы. Она, правда, не была девственницей, но такова была традиция, и кроме того, она сама не погрешила против добродетели – то, что случилось, произошло не по ее вине.

– Ты прекрасно выглядишь, – воскликнула Нанетта, отступая назад, чтобы полюбоваться девушкой.

Арабелла завершала украшение ее волос лентой из шелка.

– Она бесподобна, – согласилась Арабелла, – ну, Бесс, теперь осталось только надеть твое жемчужное ожерелье, подарок Пола, и ты готова.

– Оно в той маленькой шкатулке, – сказала Елизавета, и это были практически первые слова, что она произнесла за время одевания. – Я сейчас достану его...

– Нет, я сама, я знаю, где оно, – перебила ее Арабелла и покинула комнату.

Как только она скрылась, Нанетта воспользовалась возможностью сделать то, что хотела сделать с того момента, когда услышала о свадьбе Пола и Елизаветы.

– Елизавета, у меня есть кое-что для тебя. – Она потянула за цепочку у пояса и вытащила маленький молитвенник. – Видишь этот молитвенник? Это подарок мне от дедушки Пола на наше бракосочетание, и я с тех пор не расставалась с ним. Он принадлежал еще его прабабушке, Элеоноре Кортней, видишь, здесь на переплете вытеснен заяц, знак Кортней, который благодаря ей включили в фамильный герб. Говорят, что этот знак был дарован ей великим герцогом Йоркским, отцом короля Эдуарда и короля Ричарда, хотя за это я не могу поручиться.

– Вы хотите подарить его мне? – спросила Елизавета, поднимая глаза на Нанетту. – Это слишком дорогой подарок.

– Я хочу, чтобы он был у тебя. Если бы у нас с Полом были дети, то он перешел бы к ним, но мы не успели обзавестись ими. Эта вещь должна остаться в семье, ведь Элеонора Кортней была и твоей прапрабабушкой, так что будет справедливо, если он перейдет к тебе, а ты передашь его своей невестке, так он не исчезнет из семьи. Возьми его, дорогая, и пристегни к поясу, благословляю тебя.

Елизавета осторожно взяла молитвенник обеими руками, словно боялась разбить его.

– Спасибо, я сохраню его, как вы хотели. И... кузина Нан... мне жаль...

Она так и не сказала, чего ей жаль, и Нанетта не стала спрашивать, у нее на глазах выступили слезы:

– Нечего извиняться, – сказала она и поцеловала Елизавету. – Что случилось, то случилось. Настало время радоваться – будь счастлива, Елизавета. Да благословит тебя Господь!

В зимней гостиной собралась вся семья. Невесту сопровождали три девочки, одетые в миниатюрные копии ее подвенечного платья, ее кузины Фейт, Хоуп и Чэрити, а пажами у жениха были Самсон и Джозеф, сыновья Джона и Кэтрин, а также единственный сын Арабеллы Иезекия, которому исполнилось только одиннадцать, но он уже перерос свою мать и грозился вырасти в такого же гиганта, каким был Пол. Во всяком случае, когда он встал за женихом, все увидели, что он не намного ниже последнего.

Здесь были все Морлэнды: родители Елизаветы, Люк и Элис, приехавшие из Дорсета с шестнадцатилетними близнецами, Мэри и Джейн. Они уже были помолвлены – Мэри с неким Томом Беннетом, а Джейн с сыном дворянина, учеником лондонского ювелира. Так как единственный сын Люка и Элис умер в возрасте шести лет, то, скорее всего, Хар Уоррен перейдет к детям Мэри и Тома Беннета, и по этой причине Мэри важничала перед сестрой. Близняшка Елизаветы, Рут, скоро должна была родить, поэтому осталась дома.

Приехал и Джон Кортней с женой, чтобы повидаться с Люси Баттс, все еще хорошо выглядящей вдовой. Эзикиел, Арабелла, Джон и Кэтрин, Джейн и Бартоломью заполнили гостиную, и Нанетта почувствовала себя как-то одиноко. Рядом с ней оказались Джеймс Чэпем и Элеонора. Последняя выглядела немного лучше – на щеках играл румянец, она казалась не такой хрупкой, меньше кашляла. Но не было и признака беременности, и Нанетта с горечью подумала, что Джеймс ошибся в выборе невесты – теперь, кроме его состояния, у него были еще и имения, наследство жен, а вот наследовать все это некому. За Элеонорой дали Уотермил-Хаус, Пол предназначал его Нанетте, но Эмиас передал его своей дочери. Если Джеймс и Элеонора умрут бездетными, то он вернется наследнику Морлэнда, что, по мнению Нанетты, будет только справедливо.

Вошел отец Филипп в торжественном облачении, и церемония началась. Нанетта не отрывала глаз от юной пары, особенно от Елизаветы. Интересно, о чем могла та думать? Такое странное завершение ее приключений и такое счастливое – Пол так любит ее, это ясно. Она должна была стать госпожой Морлэнда в качестве жены Роберта, но ей пришлось принять муки за этот дом, а теперь он все равно стал ее домом. На ее поясе виднелся молитвенник, который уже больше века носили хозяйки Морлэнда – он тоже вернулся на свое место, и Нанетта была рада, что она приложила к этому руки.

Пол выглядел абсолютно спокойным, как бы стремясь показать, что он сможет обеспечить процветание Морлэнда, а если Елизавета исполнит свой долг и будет плодовитой, то беспокоиться не о чем. Глядя в спину Елизаветы, Нанетта вспоминала о собственной свадьбе с другим Полом, дедом этого. Та свадьба проходила в часовне, совсем рядом, но теперь часовня лежала в развалинах, и июньское солнце, проникая сквозь снесенную крышу и обрушенную стену, обросшую мхом, дарило пробивающимся сквозь трещины цветам свои живительные лучи. «Конечно, когда благосостояние вернется в Морлэнд, часовню восстановят – колесо фортуны еще повернется, – подумала Нанетта, – и Господь проявит свою милость, ведь он видит нас и знает, как нам следует жить».

После венчания начался роскошный пир с массой развлечений: крестьяне сыграли пьесу, а специально нанятые на этот случай акробаты показали свое представление. Нанетта, к ее радости, оказалась рядом с Джеймсом и весело беседовала с ним. В этом году он не приезжал ко двору, так как у него оказалось слишком много дел в Йорке, и естественно, что они быстро перешли на придворные темы:

– Итак, король едет во Францию? – спросил он. – Поразительно, что он еще может помышлять об этом, ведь его здоровье, говорят, совсем плохо.

– Иногда ему лучше, иногда хуже, – ответила Нанетта. – В хорошие дни он может ходить, опираясь на кого-нибудь, а в плохие его возят в кресле. Он не расстается с идеей поехать во Францию и возглавить в один из благоприятных для себя дней английские войска, и никто не осмеливается возразить ему.

– И он оставит королеву регентом? Такое доверие должно радовать ее?

Нанетта довольно кивнула:

– Да. Он очень высокого мнения о ее способностях, и то, что он назначит ее регентом, покажет ее врагам при дворе, как высоко он ее ценит, так же, как и первую Екатерину. Ты помнишь, ее он тоже оставлял регентом. Это так похоже на него – защищать тех, кого он любит. Он держит ее врагов в узде.

– У королевы есть враги? – осторожно поинтересовался Джеймс.

Нанетта оглянулась и тут же рассмеялась, поймав себя на этой придворной привычке. Тем не менее она ответила, понизив голос:

– Интриги и заговоры – это и есть атмосфера двора. Если бы придворные не составляли партии и не интриговали друг против друга, им просто нечего было бы делать. Королева интересуется новой верой, и это, само собой, делает ее мишенью католической партии. Гардинер уже несколько раз пытался сместить ее, но король не позволил им зайти слишком далеко, как и в случае с Кранмером.

Джеймс кивнул:

– Да, я помню – они хотели устроить трибунал, чтобы проверить его ортодоксальность, и король разрешил учредить такой трибунал, но назначил его главой самого Кранмера.

Нанетта рассмеялась:

– Видели бы вы, в какую ярость они пришли, когда их так надули!

– Значит, король поощряет протестантизм, если разрешает королеве интересоваться им и защищает Кранмера от католиков.

– Не думаю, что он на стороне тех или других, – сказала Нанетта, – он совершает все обряды как настоящий католик. Но он любопытен и не может пройти мимо нового. Мне кажется, что и в королеве ему нравится эта черта, он поощряет ее в наблюдении за обучением наследников, а это говорит само за себя.

– Да. Но что будет потом? Если еще в ту пору, когда я был при дворе, противники разминали мышцы, что нас ждет потом – гражданская война?

– Не думаю, что дойдет до войны, но только один Бог знает, что у нас впереди, мне страшно даже подумать об этом. Я боюсь, что если сторонники реформизма захватят власть, то мы останемся без веры.

– Так вы не на их стороне, насколько я могу судить?

– Конечно, мне интересны новые идеи, но я понимаю, как опасно ставить под сомнение старые догмы. В религии должна быть строгость и одни догмы для всех. Как только люди усомнятся в незыблемости, они перестанут верить в авторитет Церкви, и тогда каждый будет верить в то, во что он хочет.

– А это очень плохо? – тихо спросил Джеймс. Нанетта удивленно посмотрела на него:

– Но это ведь приведет к хаосу! Я полагаю, что вы смогли бы с ним справиться, но я слишком хорошо знаю, что такое положение не доведет до добра.

– Ну же, кузина, я вовсе не хочу ссориться с вами, – ответил Джеймс. – Нет, хаос мне тоже не нравится, просто иногда я думаю... мне кажется...

Нанетта смягчилась и снова понизила тон:

– Всем время от времени что-то кажется, Джеймс. Сейчас же мы думаем только о том, вернется ли король домой в добром здравии. Не дай Бог, если он умрет за границей. А королева боится, что ее обвинят, если что-то вдруг случится с принцем за время его отсутствия.

– Неужели его здоровье даст основания для волнений?

– Нет, он очень крепкий мальчик, но ведь детское здоровье так неустойчиво. А в Лондоне летом может вспыхнуть чума или холера, поэтому, думаю, было бы лучше, если бы королева переехала на это время куда-нибудь за город, но, конечно, решать ей.

– Вы все еще дружите?

– Мы близки настолько, насколько это возможно с королевой. Не подумайте, что она слишком вознеслась – наоборот, она подписывается как «Королева Катерина» и даже «КП», то есть, Кэтрин Парр, чтобы никто не забывал, кто она Такая. Но королева должна соблюдать этикет, как это требует положение жены короля. И я не могу быть так близка к королеве Екатерине, как была к королеве Анне.

– Но вы довольны?

– Разумеется. Мне нравится придворная жизнь, несмотря на все ее неудобства.

– Вы хорошо выглядите, – улыбнулся ей Джеймс. – Ваш костюм – это вершина элегантности. Эта шляпка вам очень идет. Неужели чепцы и капоры выходят из моды? Но для охоты шляпка гораздо удобнее. Кстати, не хотите ли поохотиться со мной, пока вы здесь, – я слышал, что около Шоуза видели благородного оленя.

Нанетта взглянула на него и почувствовала, что краснеет, – несомненно, она была небезразлична ему. При упоминании об охоте в ее жилах начала закипать кровь. Ей надоела сидячая лондонская жизнь – сплошное шитье и никакого спорта, так как больной король не выезжал на охоту. Она опустила взгляд, понимая, что ее поведение выходит за рамки приличий:

– Я бы с удовольствием поохотилась, пока гощу в Морлэнде. При дворе теперь так мало возможностей для физических упражнений!

– Я это устрою, – радостно воскликнул Джеймс. – Эзикиел не будет против, если мы оставим его без одного-двух оленей, они только объедают его фруктовый сад и топчут посевы. А эта юная парочка может поехать с нами – Пол не откажется от возможности пополнить свои запасы оленины после такого пира.

На следующий день после свадьбы состоялась ярмарка, а еще через день они отправились на обещанную охоту, поэтому только через два дня Нанетта смогла навестить кузнеца Дика и его жену Мэри. Она ехала не с пустыми руками – у нее были подарки как для кузнеца и его жены, так и для Медвежонка и его молочных братьев, поэтому пришлось взять с собой слугу, который вел лошадь, нагруженную подарками. Одри, которой она не очень-то доверяла, Нанетта отослала под каким-то предлогом в Шоуз, чтобы служанка не могла узнать, где побывала ее хозяйка. Слугу звали Мэтью, он служил еще при Поле, так что ему можно было доверять.

Внешне маленький домик остался прежним, но внутри были видны благоприятные изменения, произведенные на деньги Нанетты. Мэри радостно приветствовала ее. У нее на руках была годовалая девочка с совершенно выгоревшими под солнцем волосиками.

– Дик неподалеку, он ждал вашего приезда, поэтому работает в роще реки, я пошлю за ним Робина, он приведет его.

Робин, крепкий паренек лет четырех, получив поручение, важно зашагал в рощу.

– А где остальные? – спросила Нанетта, когда он скрылся из виду.

– Играют на заднем дворе. Джэн так вырос, что вам его, наверно, не узнать. После сбора урожая он пойдет в школу, к деревенскому священнику, как вы и наказали.

– Джэн? – удивилась Нанетта.

– Мы его так называем, чтобы отличить от нашего маленького Джона. Позвать его или вам удобнее самой пойти на двор?

– Я схожу, – ответила Нанетта и вместе с Мэри обогнула дом.

На солнечной стороне двора, в пыли, играли в камешки два мальчика. При виде женщин они поднялись, а разглядев Нанетту в роскошном костюме, вовсе разинули рты, и только когда Мэри сделала им знак, поклонились.

Нанетте не пришлось гадать, кто из мальчиков Медвежонок – он был на ладонь выше своего товарища, хотя они и были ровесниками: обоим было по два с половиной года. Джон, сын Дика, был коренастым, розовым мальчуганом с такими же выгоревшими под солнцем соломенными волосами, как у его сестры. Медвежонок был выше и как-то гибче, с блестящими черными курчавыми волосами и темно-голубыми, цвета горечавки, глазами. Когда Нанетта подошла к нему, он робко улыбнулся и, несколько запинаясь, начал отвечать на ее вопросы.

– Ты знаешь, кто я? – спросила она.

Он покачал головой, с детским любопытством глядя на нее.

– Стыдись, Джэн, как тебе не стыдно, ты ведь знаешь, кто это! Ведь я говорила тебе! Это твоя благодетельница, она приехала навестить тебя. Ну же, скажи, что ты помнишь!

– Да, – ответил Джэн, все еще изумленно созерцая Нанетту.

– «Мадам», – быстро добавила Мэри, – ты должен называть ее «мадам».

– Да, мадам, – повторил Джэн.

– Я привезла тебе подарки, – сказала Нанетта и улыбнулась другому мальчику. – И тебе тоже, разумеется, не бойся. Ну, пойдемте посмотрим на них? Идемте! Идем, Джэн. Возьми меня за руку.

Целый час она провела, играя с детьми и беседуя с Мэри и быстро вернувшимся вместе со старшим сыном Диком. Подарки достались всем – отрез хорошей ткани для Мэри, пивная кружка для Дика, кукла для девочки – она немедленно засунула ее в рот и начала сосать – и игрушки для мальчиков. Больше всего детям понравился вырезанный из дерева медведь, подаренный Джэну: он был сделан как кукла-марионетка, и его можно было заставить плясать, управляя палочками.

– Ну, возьмите его и поиграйте на улице, – предложила Нанетта, и трое мальчишек радостно выбежали со своей добычей на солнце.

– Он хорошо выглядит, – заметила Нанетта Дику и Мэри, когда мальчики скрылись.

– Слава Богу, он такой крепкий и здоровый парнишка, – добавила Мэри.

– И умный, мадам, не сомневаюсь в этом, – вступил в разговор Дик, – после того как снимем урожай, отправим его к священнику в деревне.

– Мэри уже сказала мне.

– Он будет ходить туда по утрам, вместе с Робином, и научится читать и писать, благодаря вашей щедрости, мадам, – продолжал Дик. – А по вечерам я буду учить его тому, что знаю сам, пока он не сможет ходить в настоящую школу. Во всяком случае, он научится хорошо стрелять и выслеживать оленя.

– Это полезно для мужчины, – согласилась Нанетта. – Я уверена, у вас он в надежных руках. Не спрашивал ли кто-нибудь о нем? Были ли какие-нибудь осложнения?

Дик широко улыбнулся:

– Нет, мадам, кто же будет интересоваться, сколько малышей у кузнеца Дика – два, три, дюжина или ни одного? Тут дивиться нечему, никто и не думает об этом. Он в полной безопасности, мадам.

– Что ж, мне пора, возможно, перед отъездом я зайду еще раз. В любом случае, вы получите известия обо мне обычным путем.

– Вы попрощаетесь с детьми? – спросила Мэри. Нанетта еще раз представила черноволосого малыша с голубыми, как море, глазами, и улыбнулась. Его изумление было понятно, однако он был слишком впечатлителен.

– Нет, пусть играют спокойно.

Регентство Екатерины прошло гладко, и король, вернувшийся из Франции, довольный захватом Булони, был рад снова оказаться дома, в кругу семьи. Рождество в этом году прошло весело и по-домашнему. Королева распорядилась сшить принцу роскошный костюм из красного бархата и добилась того, чтобы дочери короля были приглашены ко двору и танцевали в новых платьях. Леди Мария была восстановлена в правах наследницы – после принца и других детей, которые могли родиться у короля, но леди Елизавета так и осталась в статусе незаконнорожденной. Нанетта проводила с ней много времени и поражалась ее острому уму, напоминавшему ей о матери девочки. Леди Елизавета обожала отца и больше всего на свете хотела примирения с ним, ожидая, что ей поможет ее мачеха и Нанетта. Но король хоть и смотрел на нее с тоской – когда никто не видел, – все же отказался восстановить ее в правах и держал на расстоянии, когда она оказывалась при дворе.

В марте 1545-го король перенес сильную лихорадку, и язвы на его ноге увеличились. Нарушая все обычаи и этикет, королева приказала перенести свою кровать в спальню короля, чтобы было легче ухаживать за ним. Она научилась хорошо разбираться в мазях, примочках и других лекарствах, которыми пользовали ее мужа. Из-за малоподвижности у него развился запор и несварение желудка, поэтому у нее всегда были наготове свечи из оливкового масла и лакричные конфеты, а также пластыри, бинты и бандажи, которые она трижды на дню меняла королю. У леди Марии здоровье было по-прежнему плохое, так что она в больших количествах употребляла мастичные и имбирные пилюли. Одной из тем, на которые она могла бесконечно и не ссорясь беседовать с отцом, была тема лекарств, притираний и мазей.

Нынешний двор сильно отличался от того двора, который Нанетта знавала в двадцатые и тридцатые годы – он стал более серьезным. Королева стремилась собрать вокруг себя ученых, любила читать умные книги и обсуждать найденные в них новые идеи со своим кругом. Она сделалась большой поклонницей Эразма Роттердамского и собрала вокруг себя сторонников его идей. Сам король прислушивался к их разговорам, иногда даже вступая в дискуссию, и позволил королеве назначить лучших ученых воспитателями принца. У принца был свой двор в Ашбридже, в Хартфордшире, но он часто приезжал ко двору, или же король и королева посещали его. У леди Марии тоже был свой небольшой двор в Энфилде, она тоже часто бывала при дворе, а леди Елизавета жила при дворе королевы.

Двор королевы отличался религиозностью, церковь посещали трижды в день, а ее интерес к протестантизму был чисто теоретическим, поэтому для Нанетты и леди Марии не составляло труда жить при нем. Однако не только строгость царила при дворе, здесь давали балы, а леди Мария могла удовлетворить свою страсть к игре за королевским карточным столом. Покойная Екатерина Ховард оставила после себя колоссальное количество подаренных королем платьев, украшенных драгоценностями, и Нанетта вместе с другими фрейлинами часами занимались перелицовкой их в новые платья для королевы и ее падчериц.

Сложнее было с обувью – Екатерина имела слабость к хорошей обуви и требовала новую пару каждую неделю. Она всегда сидела, выставив ноги из-под подола юбки, чтобы то и дело беспрепятственно любоваться своим очередным приобретением. Кроме того, она обожала цветы, поэтому в каждой Комнате, которую могла посетить королева, ежедневно ставили свежесрезанные букеты. Одной из обязанностей Нанетты было обновление цветов в спальне самой королевы. Еще Екатерина любила животных, и у нее была целая свора гончих. Когда-то Анна подарила Нанетте такого же спаниеля, как у себя, – Аякса, ныне давно почившего и похороненного. Екатерина подарила Нанетте гончую, названную Уриан. Еще у нее жили две обезьянки, с которыми любил играть принц, и от которых Нанетта старалась держаться подальше.

Из Морлэнда пришли хорошие новости – Елизавета родила большого здорового мальчика, названного Джоном. Шерсти настригли очень много, и, с учетом того, что после очередной порчи монет (от которой морлэндцы даже выиграли) цены взлетели, несмотря на тяжелые налоги в связи с войной с Францией (закончившейся в этом году очередным мирным трактатом), прибыль оказалась приличной, и Пол вознамерился восстановить часовню примерно за год.

На Новый год при дворе снова появился Томас Сеймур, его возвращение вызвало ликование реформатской партии, поэтому католики предприняли новые шаги, чтобы убедить короля сильнее бороться с ересью. Они призывали к кострам, но король, не желавший явно становиться на сторону той или иной партии, держал их в узде. Впрочем, одну жертву им удалось получить – появившегося при дворе всего год назад фанатика-протестанта, детского друга королевы.

Склонность королевы к новым веяниям привлекла к ней многих сторонников крайних, даже неприятных ей самой взглядов. Нанетта с тревогой следила за этими переменами, как и другие друзья королевы. Особое беспокойство вызывала у нее знаменитая фанатичка Анн Аскью, чьи еретические выпады и пренебрежение своей и чужими жизнями были непереносимы. Королева отнеслась к ней хорошо – она же поставила ее под удар. Нанетта как-то попыталась объяснить это фанатичке и убедить ее найти другое прибежище, чтобы не привести к падению и этой королевы. Однако та презрительно глядела на нее своими безумными глазами и заявила, что гибель мученика сладостна и его награда – на небесах.

Так что никого не удивило, когда летом Анн арестовали и бросили в Тауэр. Но дальше произошло нечто ужасное. Католическая партия во главе с Гардинером решила обвинить королеву в ереси, а затем заменить ее на свою марионетку – скорее всего, овдовевшую герцогиню Ричмонд, невестку короля. С этой целью они пытали Анн, в надежде выудить у нее компрометирующую королеву информацию. Та ничего не сказала, и тогда предводители партии вздернули ее на дыбу и сами вращали колеса, пока женщина чуть не умерла от мучений. Лейтенант Тауэра так перепугался, что со всех ног бросился к королю, в Вестминстер, чтобы оправдаться и просить прощения. Пытка на дыбе женщины, тем более дворянки – до этого не додумалась бы и уличная толпа! Однако король, выговорив виновным, никого не наказал, и протестантку сожгли на костре.

Поощренные этим католики предприняли новую попытку и подали против королевы еще одно обвинение в ереси. Король подписал бумагу, разрешающую допросить королеву относительно ее верности католическим догмам. Нанетта уже не первый раз видела этот трюк – врагам бросали кусок, но не давали его проглотить, однако она тоже испугалась. Екатерина же, случайно увидев подписанный ордер, перепугалась до истерики и так громко рыдала, что сам король подъехал к ее постели в кресле-каталке, чтобы успокоить ее. Когда на следующий день за королевой пришли, чтобы арестовать, король выгнал католиков с такой отповедью, что те поняли: он будет защищать королеву не меньше, чем своего любимого примаса.

Но что будет, думала Нанетта, когда король умрет? У самого короля не было сомнений в этом – однажды она видела, как он устало опустил руку на плечо Кранмера и произнес:

– Бедный Том. Когда я умру, они разорвут тебя на куски.

Кранмер вздрогнул, зная, что это правда. Хотя его гибкость была притчей во языцех, Кранмер в некоторых вещах оставался упрямым, как вол.

Летом 1546 года король опять отправился в поездку, и опять двор королевы жил на сундуках, переезжая в суматохе с одного места на другое – в хорошо организованной суматохе и столпотворении повозок, вьючных животных, складной мебели. Предполагалось отправиться на север, и Нанетта уже рассчитывала повидать, пусть и ненадолго, родных, но путешествие оказалось слишком сильным испытанием для королевского здоровья, и, добравшись до Виндзора, король почувствовал себя не в силах ехать дальше. Здесь его состояние несколько улучшилось и он даже немного поохотился – Виндзор был его любимым загородным дворцом. В остальное время он по двенадцать часов в сутки работал, запершись со своими клерками, принимал послов, читал и писал, посадив на длинный тонкий нос очки в тонкой золотой оправе. До ноября двор оставался в Виндзоре, а затем вернулся в Уайтхолл, чтобы король мог принимать лечебные ванны.

В канун Рождества король был повержен вторым ударом, а когда он пришел в себя, всем стало ясно, что конец близок. При дворе воцарилась напряженная атмосфера, под внешним спокойствием бродили шепотки, страх сочетался с возбужденным ожиданием, кое-кого видели в недолжных местах в недолжное время и, наоборот, не видели в надлежащее время в месте, где они должны были присутствовать. Туда-сюда сновали курьеры, оглядывающиеся вокруг заговорщицки, а ночная тишина то и дело нарушалась шагами или обрывками разговоров.

Это напомнило Нанетте атмосферу того ужасного дня, когда они с королевой Анной ожидали ареста. Ей хотелось вернуться домой, в Йоркшир, но это было, конечно, невозможно – даже если бы она могла уехать сама, Екатерина не отпустила бы ее. В такое время королеве хотелось быть окруженной друзьями.