– Так говорит графиня, – отвечал Матт, – но я хочу знать, найдешь ли ты подходящую лошадь для Сабины?

– Да, конечно. Когда тебе ее показать?

– Если у тебя есть что-то на примете, доставь ее к дому после обеда, и мы покажем ее Сабине. Это сможет возбудить в ней интерес. Да, видел ли ты сегодня утром Джемми?

– Он был здесь очень рано. Он обычно рано приходит. Мальчик любит лошадей.

Голос Дейви звучал как защита, и Матт понял, что он переживает оттого, что должен был травмировать мальчика. Поэтому Матт поспешил успокоить его.

– Я рад. Любовь к лошадям – хорошее качество в мужчине. С тех пор, как он вернулся, он стал спокойнее.

– Он взрослеет, – ответил Дейви. – Сейчас его здесь нет. Думаю, он уехал в Шоуз.

– Да, Джемми проводит там много времени. Так я увижу тебя после обеда?

Он встретил взгляд Дейви, и хотя Дейви совсем не улыбнулся, его кивок был хорошим знаком. Матт ушел довольный. Дела оборачивались лучше, чем он мог надеться. Дейви вернулся, Джемми был жив и здоров и, похоже, вырастал в хорошего сына и наследника. Сабина поправлялась, и благодаря превосходному лечению Матта, верховой езде и заботам всего дома она скоро окончательно встанет на ноги. Если графиня сможет добиться прошения для своего сына, все будет в порядке.

Аннунсиата нашла дом Челмсфордов совершенно неподготовленным к ее приезду. Морис держал минимум слуг, да и те выглядели грубыми обманщиками, ленивыми на работу и извлекающими выгоду из рассеянности хозяина. Хотя она послала Морису предупреждение, что собирается приехать в Лондон, ее не ждали. Один из слуг ответил на расспросы, что Морис получил послание, но засунул его в рукав, чтобы прочитать позднее.

– И там, я полагаю, оно лежит до сих пор, – мрачно заметила Аннунсиата, – если только он не выронил его где-нибудь на улице и не заметил этого. Сам-то он где?

– Он ушел к господину Генделю, мадам... Ваша светлость, – ответил слуга. – Я не знаю, когда он вернется. Иногда он пропадает там днями.

– А где дети? – поинтересовалась Аннунсиата.

– Наверху, моя госпожа.

– Пришли их ко мне. И мне нужен мальчик для посылки к господину Генделю. Я также желаю что-нибудь поесть, и мне нужна горячая вода для умывания.

– Что-нибудь поесть, ваша светлость? – с сомнением в голосе проговорил слуга. – Не думаю, что в доме найдется что-нибудь съестное.

– Тогда пошли за свежим хлебом, сыром и холодным мясом. Еще каких-нибудь фруктов, но самых лучших. И шоколад – впрочем, нет, забудь о шоколаде. За ним я пошлю своего человека. Отправляйся за едой немедленно. И пришли ко мне моего слугу Даниэля.

Когда Даниэль явился, она сказала ему:

– Сходи в магазин «Какао-шоколад». Ты знаешь, где он?

– Да, моя госпожа.

– Принеси мне кварту лучшего шоколада и какие-нибудь свежие газеты. Поторопись и туда, и обратно, но в самом магазине можешь побродить, сколько хочешь. Побеседуй с хозяином или продавцами, кто больше расположен поболтать. Не говори, кто ты или на кого работаешь, но разузнай, как можно больше. Ты понял?

– Да, моя госпожа, – ответил Даниэль, и Аннунсиата молча благословила его.

Приятно иметь дело со своими, хорошо обученными, умными слугами после стычки с бездельниками Мориса.

– Хорошо. Вот восемнадцать пенсов. Этого должно вполне хватить.

Ожидая возвращения Даниэля, Аннунсиата с удовольствием беседовала со своими внучками. Не заметно было, чтобы девочки значительно продвинулись в английском, и Аннунсиата постоянно возвращалась к итальянскому, чтобы ее лучше поняли. Алессандре минуло шестнадцать, она была темноволосая, с оливковой кожей и довольно невыразительными чертами, но с приятной улыбкой и ровными зубами. Джулии было почти тринадцать и она превращалась в прелестную девушку с такими же темными волосами и глазами, как у ее единокровной сестры, но с белой кожей и нежными чертами. Она была живее Алессандры, которая боготворила свою младшую сестру и заботилась о ней нежно и с обожанием. Обе девочки вначале очень робели перед графиней, но когда она стала пользоваться их родным языком, они постепенно оттаяли и стали вести разговор более свободно. Она узнала, что их обучали в частной католической школе для девочек, хозяином которой был бывший иезуитский священник. Все уроки проводились на французском, что объясняло их плохой английский. Это также могло объяснить их медленное развитие, поскольку Аннунсиата не увидела, чтобы кто-нибудь из них научился в школе чему-нибудь, кроме вышивки и пения.

Упоминание о пении совершенно естественно привело их к тому, что поглощало и восхищало их больше всего – к присутствию в Лондоне Дианы ди Франческини, чье имя – Божественная Диана, – становилось известным всему Лондону. Она спела в Опере перед самим герцогом Ганноверским, сообщили они Аннунсиате, и он принял ее при дворе с большой любезностью. Аннунсиата слушала с интересом, отчасти из-за их очевидной влюбленности в молодую женщину, которой они служили как добровольные рабыни все свое детство, отчасти из-за их осторожного способа, которому либо Морис, либо учитель-иезуит научил их высказываться о курфюрсте, показывая свое уважение, но не называя его королем.

– Папа пишет песни для Дианы, – с гордостью рассказывала Алессандра под конец длинного описания платья Божественной Дианы, которое она надела на концерт перед курфюрстом, – и она должна петь их при дворе для принцессы Каролины. Папа говорит, что я могу пойти, а Джулия еще слишком молода.

Она с сожалением посмотрела на свою младшую сестру.

– Мне хотелось, чтобы ты пошла, Джулия. В самом деле. Ты красивее, чем я.

– У меня все еще впереди, – весело отвечала Джулия. – Может быть, при дворе в тебя влюбится какой-нибудь прекрасный лорд и сделает тебе предложение.

Вскоре Аннунсиата устала от их болтовни и отослала их назад. Ей о многом следовало подумать. На следующий день ей предстояло увидеть курфюрста и просить его о прощении для Карелли. Она не рассчитывала на человеческое милосердие, но надеялась, что сможет возбудить в нем чувство справедливости.

Курфюрст мало изменился с того времени, когда Аннунсиата видела его последний раз. Она помнила, как она впервые встретилась с Георгом-Луисом в Виндзоре, когда, будучи еще молодым, он приехал, чтобы увидеть принцессу Анну, его возможную невесту. Тогда он не занимал ее мысли, невысокий коренастый мужчина с красным пухлым лицом, светлыми, с каким-то розоватым оттенком волосами, тупыми рыбьими глазами и широким лягушачьим ртом. Пухлое лицо теперь стало жирным, глаза более тупыми, чем прежде, широкий, до ушей рот выглядел еще шире. Он носил каштановый парик, от которого его щеки казались краснее, и коричневый бархатный мундир поверх желтого жилета, а штаны привели Аннунсиату в ужас.

Они осторожно рассматривали друг друга. Георга-Луиса не могла не заботить мысль, почему она была здесь. Он разглядывал ее сверху донизу, будто оценивая ее туалет, но не показывал, что он думает о нем. Платье Аннунсиаты было сшито из темно-синего, как ночное небо атласа, одетое поверх вышитых нижних юбок более светлого тона, с серебряными кружевами на лифе и рукавах. Она решила, что демонстрация крепкого достатка и респектабельности – лучший способ воздействовать на него и завоевать его поддержку. Ее волосы, с проблесками седины, были уложены на макушке и украшены жемчугом, а сзади спускались локонами. Она не любила головные уборы, хотя многим ее обнаженная голова казалась не только старомодной, но даже несколько неприличной.

– Итак, леди Челмсфорд, чего же вы хотите? – спросил ее Георг-Луис.

Его лицо оставалось бесстрастным, но Аннунсиата вскоре поняла, что оно всегда бывало таким, если только он не хмурился в настоящей ярости. Аннунсиата начала по-английски, но курфюрст вскоре прервал ее по-немецки и сказал, что не понимает. Графиня не знала, правда ли это или нет. Она оказалась в невыгодном положении. Аннунсиата начала снова, но ее немецкий не был хорош, и она вынуждена была, часто запинаясь, искать иные выражения или употреблять итальянские или французские слова, которые он мог знать. Он слушал равнодушно. Единственное, что вызвало какую-то его реакцию, это когда она назвала его «кузен». Тогда он нахмурился, и графиня не поняла, было ли это неодобрением упоминания с ее стороны о таких родственных отношениях, или же ему не понравилось, что она не произнесла полностью его титул.

Наконец она смолкла, не зная, много ли из того, что сказано ею, понято или хотя бы услышано.

Георг-Луис долго молчал, рассматривая ее, а затем сказал:

– Я ничего не могу сделать до суда. Он должен предстать перед судом, как и другие.

Курфюрст отвернулся от нее, не дожидаясь даже поклона. Аннунсиата смотрела, как он уходил, с болью неопределенности. Подразумевал ли Георг-Луис, что поможет, если нужно, после суда?

Она ушла из дворца и, садясь в карету, гнала от себя воспоминания, которые, подобно одиноким привидениям, привлекали ее внимание, воспоминания о других временах при дворах в Уайтхолле и Сент-Джеймсе, когда правил король Карл[45], а она была молодой. Она приказала кучеру ехать в Тауэр и села сзади на мягкое кожаное сиденье, укутавшись в плащ и засунув руки глубоко в муфту, довольная тем, что Китра улеглась у ее ног. Видения назойливо теснились в ее голове, а она тщетно пыталась не замечать их. Аннунсиата никогда не могла представить себя старой, и двор короля Карла еще был жив в ее памяти. Но вот сейчас она, семидесятилетняя женщина, ощущающая холод в этом году как никогда раньше, едет, чтобы увидеть своего сына, сорокачетырехлетнего сына, которому, очень вероятно, отрубят голову за измену. Она думала, что у короля Смерти ослиные уши, но жизнь дурачит их всех, точно так же, как и смерть.

Когда серая громада Тауэра появилась перед Аннунсиатой, она не смогла остановить дрожь, охватившую ее. Тауэр был королевской резиденцией в центре Лондона. Замок-крепость, укрепленный дворец. Короли Англии проводили здесь ночь перед коронацией, каждый из них, а многие подолгу жили. Но для Аннунсиаты Тауэр – это, прежде всего, тюрьма. Здесь она находилась в заточении, и из ее камеры открывался вид на место, где была обезглавлена Анна Болейн[46] и где она могла потерять свою собственную голову. Ужас того времени, когда Лондоном правил Титус Оутс[47], в действительности никогда не покидал ее. А теперь здесь заключен Карелли. Она жестом показала служанке, которую взяла с собой, чтобы та забрала корзинку с едой, приготовленной для Карелли, велела Китре лежать и вступила в темный внутренний двор.

Камера Карелли была тесной, но удобной, и ему разрешили держать своего слугу, Сэма, так что если бы его не ожидала смерть, он был бы в неплохом положении. Он очень обрадовался, увидев мать, обнял ее и долго стоял, обхватив Аннунсиату руками и уткнувшись лицом в ее волосы. Аннунсиата с горечью заметила, какой он стал худой. Его горячие слезы орошали ее голову. Наконец, он выпрямился и отпустил ее, пытаясь казаться веселым.

– Ну, матушка, что ты мне принесла в этой корзинке? – спросил он, присаживаясь на край койки и предлагая ей стул.

– Не знаю, хорошо ли тебя кормят. Я прихватила с собой немного лакомств, но если захочешь, я принесу что-нибудь посущественнее.

– Нас хорошо кормят, – ответил Карелли, – хотя и однообразно. Так что твой гостинец весьма кстати. С нами обходятся весьма любезно. Думаю, что они все нас жалеют. За два бочонка они бы открыли двери тюрьмы и выпустили нас на свободу, если бы им позволяла работа.

Больше всего он хотел услышать новости о восстании, и Аннунсиата рассказала ему все, что знала. Он слушал внимательно, беспокойно ерзая на месте, почти не сознавая этого. Потом он сообщил ей о своих делах.

– Они усиленно готовятся к суду, не ожидая дальнейших результатов восстания. Нам предъявят обвинение где-нибудь в январе, а после этого предадут как можно скорее суду. Они хотят покончить с этим до того, как общественное мнение повернется в нашу пользу. Кроме меня здесь еще семь пэров. Нас всех будут судить вместе.

– Кажется, казнь состоится вскоре после этого, – сказала Аннунсиата. – Дела несчастных солдат, захваченных в Престоне, также должны рассмотреть в январе. Дела тех, кто еще жив. Они содержатся в ужасных условиях.

Карелли кивнул в ответ, но ничего не сказал. Через мгновение он уже был на ногах и вышагивал по камере. Аннунсиата наблюдала, как сын ходит взад-вперед, ожидая, когда он успокоится. Наконец, он повернулся к ней и воскликнул:

– Это неволя, матушка. Я не могу ее вынести. Запертая дверь, маленькая комната. Ты была один раз в заключении. Как ты вытерпела его?

– Я была очень больна. Я мало что помню. Но, Карелли, это ненадолго. Я выжила, выживешь и ты.

– Не думаю, – с горечью произнес он. – Тебя спас король. У нас нет никакой надежды. Суд готовят только для формы. Приговор уже вынесен. Мы все должны умереть в Тауэре.

– Он твой кузен, твой кровный родственник. Он не убьет тебя, – с отчаянием проговорила Аннунсиата.

Карелли покачал головой.

– Его это не заботит. И не он убьет нас, а виги и раскольники. Они пошлют нас на смерть, а он, равнодушный к любому исходу, позволит исполниться их закону.

Аннунсиата ничего не сказала, зная все это слишком хорошо, и Карелли продолжал:

– Тем не менее, я не очень страшусь такой смерти. Солдат постоянно живет рядом со смертью. Ты есть – и тебя нет.

Аннунсиата была бессильна, она ничем не могла утешить его.

Больше Аннунсиате не разрешили увидеть Карелли. Ни к кому из пэров не допускали посетителей после первых нескольких дней заточения, пока не начался суд. Дервентвотер, Нитсдейл, Видрингтон, Карнват, Кенмюир и Нейрн – все они предстали вместе с Карелли перед судом равных по положению пэров во главе с лордом Коупером, председателем суда пэров в большом зале в Вестминстере. Это была торжественная, чопорная церемония. Все судьи и служащие суда надели парадные одежды. Парламентский пристав зачитал на латыни королевский указ о назначении судей. Лорд председатель суда с белым судейским жезлом занял свое место. Комендант Тауэра ввел обвиняемых пэров, которых сопровождал палач в маске, держа топор лезвием, повернутым в сторону от пленников. Аннунсиата с дрожью наблюдала за процессом из укромного места на балконе. Она вспомнила свое собственное шествие с палачом, который следовал за ней по пятам. Она заметила необычайную бледность Карелли. Все пленники вели себя с достоинством. Они преклонили колени перед лордом председателем суда, поклонились пэрам-судьям, а те, в свою очередь, поклонились им. Затем они заняли свое место за барьером.

Один за другим зачитывались пункты обвинения, и один за другим пэры давали свои ответы. Дервентвотер, Видрингтон и Нитсдейл приготовили речи с выражением сожаления за свои прошлые действия и просьбой о снисхождении и теперь зачитали их. Карнват и Кенмюир просто просили о прощении. Нейрн взволнованно говорил о том, что он протестант и в восстании играл маленькую роль.

Карелли тихо сказал:

– Я исполнял приказы, данные мне человеком, которого я считаю своим королем. Что я мог сделать? И что мог бы сделать любой из вас?

От собравшихся судей никакой реакции на выступления обвиняемых не последовало, даже вздоха симпатии. Как и предсказывал Карелли, результат суда был предрешен. Лорд председатель спросил подсудимых, почему им не может быть вынесен приговор согласно закону, и снова каждому из них предоставили возможность ответа. Карнват и Кенмюир сохранили свое достоинство и ничего не сказали. Видрингтон пожаловался на слабое здоровье, Нейрн заявил, что его семья будет голодать без него. Несчастный лорд Дервентвотер, молодой человек, недавно женившийся и имевший двух маленьких детей, с дрожью произнес, что страх перед приговором их светлости, который лишит его состояния и жизни и оставит его жену и детей без средств к существованию, отнял у него способность думать, и что он может только признать свою вину, но он поступил опрометчиво и непреднамеренно. Теперь настала очередь Карелли.

– Лорд Челмсфорд, что вы можете сказать? – спросил лорд Коупер.

Карелли выпрямил спину.

– Милорд, я простой солдат, и не мое дело произносить речи. Вы обвинили меня в измене, и если я виновен в измене, я заслуживаю смерти. Но я всегда считал, что измена – поднимать восстание против законного короля, а в этом я невиновен, ибо мой законный король – Джеймс III, другого я не знаю. Ему я служил верно и от всего сердца, как обязан служить солдат. Поэтому я должен заявить вам, что я невиновен ни в одном предательском действии и не заслуживаю смерти.

Его речь вызвала легкий шум, хотя сочувственный или нет, Аннунсиата не могла сказать. Лорд Коупер твердо произнес:

– Лорд Челмсфорд, мы здесь не обсуждаем право владения короной Англии или законность престолонаследия. Предательство – это действие, причиняющее вред общему благосостоянию Англии и направленное против ее главы, которой является король Георг I, лучший из королей. Вы прибыли из другой страны, чтобы начать войну против людей этого государства, что является ужасным преступлением, не заслуживающим прощения.

После этого Нитсдейлу, последнему из подсудимых, оставалось лишь сослаться на то, что он принимал очень незначительное участие в восстании. Наконец, Коупер поднялся для объявления приговора.

– Именем суда, вы возвращаетесь в заключение в Тауэр, откуда вы будете доставлены на место казни. И пусть всемогущий Господь будет милостив к вашим душам.

Одетые в белое служащие суда разбились на две группы. Пленники вышли из-за барьера. Их отвели в зал в сопровождении палача. Лезвие его топора было повернуто к ним.

Приговор вынесли 9 февраля, а казнь назначили на двадцать четвертое. В оставшиеся две недели Аннунсиата не сидела сложа руки. Она с ужасом выслушала приговор. Она не могла поверить в то, что Карелли ждет смерть. Графиня посещала его ежедневно и встречала у него священника. Тем временем она связалась в семьями других осужденных пэров, чтобы подготовить прошение в палату лордов. Вскоре в один из вечеров ее посетила леди Нитсдейл.

– Я слышала, что король собирается завтра устроить прием. Я думаю пойти с подругой и остановить его по пути и умолять даровать жизнь моему бедному мужу. Так что, миледи, не пойдете ли вы со мной? Вам также дорог ваш сын, как мне мой муж. Более того, король ваш родственник, и ваше присутствие может помочь нам. Вы согласны, миледи?

– Конечно, – ответила Аннунсиата, – хотя я не питаю особых надежд в отношении этого короля, как вы назвали его. Но я испробую все средства, которые только представятся. Если вы полагаете, что мое родство с курфюрстом увеличит наши шансы, я пойду с вами и обращусь к нему как к кузену.

– Мой письмоводитель написал прошение. Не хотите ли вы ознакомиться с ним? Если вы пожелаете подготовить такое же в отношении вашего сына, мы сможем вручить их его величеству до того, как он достигнет приемной. Моя подруга, миссис Морган, говорит, что между апартаментами короля и приемной есть длинный зал, где мы сможем подождать его.

– Да, я знаю, – отозвалась Аннунсиата. – Длинная комната с тремя окнами и стульями около них. Мы можем устроиться у среднего окна, где он непременно нас увидит.

– Думаю, нам следует одеть черное, будто мы в трауре, – сказала леди Нитсдейл, взглянув на пышный наряд Аннунсиаты. – Это произведет на него более благоприятное впечатление и может тронуть его сердце.

Аннунсиата с удивлением посмотрела на нее, и на лице ее отразилось сомнение, но она согласилась с планом.

На следующее утро Аннунсиата надела черное платье, как они и договорились, но не унизилась до скучного однообразия. Платье из черного атласа было задрапировано так, чтобы показать юбку, простеганную черным атласом и отделанную малиновым кантом. Лиф был обшит гагатовыми бусинами, а в центре она носила крест с жемчугом и аметистами, который подарила ей ее мать и который когда-то принадлежал Анне Болейн. Вокруг шеи она надела бриллиантовое ожерелье, подаренное ей королем Карлом II. Графиня считала уместным напомнить курфюрсту, что пользовалась расположением тех, кто владел троном по праву до него.

Георг-Луис, наконец, появился из своих апартаментов в сопровождении четырех слуг и направился через зал в приемную. Его глаза остановились сначала на Аннунсиате, потом на леди Нитсдейл, а затем курфюрст быстро устремил взор на дальнюю дверь. Аннунсиата догадалась, что он решил не заметить их. Она приготовилась твердо стать на его пути и обратиться к нему, но ее опередила леди Нитсдейл, которая бросилась на колени перед курфюрстом и, ухватившись за него, безумно умоляла о прощении на очень плохом французском.

Аннунсиата была раздражена, но попыталась по возможности сгладить неловкую ситуацию. Она заговорила на немецком, объяснив, что женщина на коленях – графиня Нитсдейл, и сообщила, что они обе хотели бы вручить ему прошение. Леди Нитсдейл, все еще лепечущая на французском, старалась засунуть свое прошение в карман Георгу-Луису. Курфюрст, не обращая на нее никакого внимания, довольно грубо оттолкнул руку Аннунсиаты и хотел пройти дальше, обойдя коленопреклоненную фигуру леди Нитсдейл, которая в отчаянии ухватилась за фалды его мундира и держалась за них так крепко, что решительный шаг курфюрста протащил ее от середины комнаты до дверей приемной.

Сцена получилась постыдной. Курфюрст пытался избежать скандала. Потом сопровождавшие его слуги схватили бедную женщину сзади, разняли ей руки, освободив тем самым курфюрста, который быстро скрылся в приемной. Двери приемной поспешно захлопнулись за ним. Прошение леди Нитсдейл выпало из его кармана и было смято закрывшейся дверью.

Аннунсиата попробовала встретиться с курфюрстом на следующий день, надеясь, что без леди Нитсдейл у нее больше шансов на успех, но когда курфюрст увидел ее, он нахмурился и сказал:

– Мне нечего вам сказать. Мятежников надо вешать. Таков закон.

В тот же день графиня узнала, что прошение, поданное в палату лордов, отклонено, и что курфюрст был разгневан на пэров, которые осмелились предположить, что он простит мятежников. Все это не вселяло надежд. Аннунсиата всю ночь просидела с отцом Ринардом в молитвах, обсуждая планы спасения Карелли. На следующее утро она послала Даниэля в отдаленный район Лондона купить напильник. «Если не будет помилования, – думала она, – тогда надо организовать побег».

За три дня до казни Аннунсиата приняла посетительницу, молодую женщину в густой вуали, которая назвалась миссис Фриман, веками освященным псевдонимом для незнакомок.

– Ты можешь предположить, кто она и чего хочет? – спросила Аннунсиата Хлорис.

– Ее рост, рыжие волосы и голос нельзя не узнать, моя госпожа, – ответила Хлорис. – Это сама Божественная Диана, а потому, можно легко догадаться, чего она хочет.

– Что-нибудь в отношении Карелли, – сказала Аннунсиата. – Она в истерике?

– Нет, моя госпожа, но взволнована, должна вам заметить.

– Хорошо. Может быть, у нее есть какая-нибудь идея. Приведи ее сюда.

Аннунсиата никогда не видела Диану ди Франческини, но слышала о ней как о певице от Карелли, который достаточно сообщил о ней, чтобы Аннунсиата смогла догадаться о многом остальном. Графиня ожидала встретить надменную, поверхностную, тщеславную и очаровательную женщину, настолько упоенную своей красотой, что она смогла отвергнуть любовь Карелли. Когда высокая молодая незнакомка откинула вуаль, Аннунсиата увидела, что красота и гордость не были преувеличением, но в рассказах о ней совсем не упоминались ее ум и чувства. В больших синих глазах застыло страдание, а губы, научившиеся не дрожать, выражали решительность.

Диана, со своей стороны, не ожидала, что графиня так красива и так человечна. Семидесятилетняя женщина находилась для Дианы за пределами понимания, а потому должна быть для нее чужой и трудной в общении. Но она увидела женщину, подобную себе, гордую и с чувством собственного достоинства. Они разглядывали друг друга с искренним интересом, с которым одна признанная красавица рассматривает другую.

– Вы пришли, я полагаю, по поручению, касающемуся моего сына Чарльза, – начала Аннунсиата. – Простите за то, что не соблюдаю весь необходимый этикет, но если речь идет о жизни моего сына, нельзя терять ни минуты. У вас есть новости или какой-нибудь план?

– Благодарю вас за искренность, мадам. Я, в свою очередь, тоже буду откровенна. Я люблю вашего сына и хочу ему помочь бежать из Тауэра. Он не должен умереть, мадам, в этом я убеждена.

– Однако вы отвергли его, – заметила Аннунсиата.

Она хотела знать, можно ли верить этой молодой женщине. Диана выпрямилась во весь рост.

– Я певица, мадам. Лучшая певица в Венеции, а значит и во всей Италии. Меня знают как Божественную Диану. От этой чести я не откажусь даже ради Карелли, которого люблю. Я больше никогда никого не полюблю. Но я могу любить, оставаясь свободной. Вы можете это понять?

Аннунсиата поняла ее. Это была женщина, которой она могла доверять.

– Вы говорите о побеге, я тоже об этом думала. Сейчас нет никакой надежды на отмену смертного приговора. До сих пор у меня был только один план. Я собиралась пронести напильник в его камеру и веревку. Ночью он должен был выбраться.

– Я прошу простить меня, мадам, но мне кажется, что мой план лучше. Но он потребует вашей помощи, – прервала ее Диана.

Ее глаза горели воодушевлением. Аннунсиата указала на стул.

– Пожалуйста, сядьте и расскажите мне о нем.

Аннунсиата, Диана, Алессандра и две служанки, Хлорис и Катерина, явились в Тауэр для встречи с Карелли вечером двадцать первого. Аннунсиата сомневалась, нужно ли вовлекать в заговор Алессандру, но Диана сказала, что на нее можно положиться, так как, выполняя всю жизнь поручения Дианы, она стала быстрой и послушной, и ей нет надобности объяснять детали заговора, что даже к лучшему. Аннунсиата оделась официально и сообразно своему возрасту. Она была хорошо укутана и вдобавок одела толстый плащ, который, как она упомянула, необходим ей, чтобы держать в тепле ее «старые кости». Хорошо, что она и раньше жаловалась охране на холод и сырость Тауэра, потому что плащ много скрывал. Очень хорошо, что графиня была изящной, так как она умудрилась одеть два комплекта одежды и при этом не выглядела громоздкой.

Алессандра и две служанки болтали с охраной, пока Аннунсиата и Диана оставались в камере с Карелли. По указанию Дианы все три женщины приходили и уходили в камеру несколько раз, чтобы охрана перестала обращать на них внимание. Тем временем Аннунсиата с трудом уговаривала Карелли бежать.

– Будет нечестно вовлекать в такое дело Диану. Это может оказаться опасным для нее, – возражал он.

Аннунсиата начала раздражаться.

– Ради Бога, Карелли, разве тебе не дорога жизнь? Неужели ты хочешь умереть ради удовольствия курфюрста? Зачем позволять ему казнить тебя за то, в чем ты невиновен? Диана согласилась сама, и ей не грозит опасность – иммунитет венецианского посла защитит ее, даже если кто-нибудь и заподозрит ее, в чем я очень сомневаюсь. Ты не должен умереть. Неужели ты хочешь разбить ее сердце и мое?

Потребовались уговоры Дианы, чтобы убедить его, а потом им надо было действовать быстро. Улучив момент, Диана выглянула в проход и велела Катерине бежать вниз к карете с сообщением для кучера. Девушка скрылась, а моментом позже, по кивку Дианы Алессандра выскользнула незаметно для стражи, которая болтала с Хлорис. Стража у дверей внизу пропустила ее без вопросов. Тем временем Аннунсиата сняла с себя верхний комплект одежды и дала его Карелли вместе с темным париком, который пронесла в обычной корзине для еды. Диана загримировала его, утемнив брови, побелив лицо, накрасив красной помадой губы и положив румяна на щеки. Затем на него надели плащ, натянув капюшон на парик.

Диана осмотрела его еще раз и позвала Хлорис.

– Подойди сюда немедленно. Твоей хозяйке плохо.

– Что случилось, госпожа? – спросил один из стражников.

Диана холодно взглянула на него.

– В чем дело? Это же ясно. Мать прощается с сыном, которого скоро казнят – чего же вы хотите? Она в полуобмороке от горя. Хлорис, проведи свою несчастную госпожу в экипаж. Ей лучше не мучить себя долгим визитом. Она ведь уже пожилая женщина.

– Хорошо, мадам, – сказала Хлорис с озабоченным видом.

Стражник, добрый человек, дернул за рукав своего товарища и оттащил его, дав женщинам возможность побыть одним. Через минуту из камеры вышла Хлорис, поддерживая одетую в плащ сгорбленную фигуру, рыдающую в платок, который она держала у лица. Стража с сочувствием отступила и дала им возможность пройти.

Диана распорядилась:

– Отвези ее прямо домой, Хлорис и пошли экипаж назад за мной и Алессандрой. Я навещу вас позже вечером, ваша светлость, чтобы узнать, как вы себя чувствуете.

Более получаса за запертой дверью камеры Диана вела разговор с Карелии, из которого стража могла подслушать только пару слов, чего было недостаточно, чтобы определить, сколько людей говорило. Затем она вышла в сопровождении Аннунсиаты, одетой в такое же платье, как и Алессандра. Ее лицо также скрывал капюшон. Ее стройность опять помогла, так как делала ее внешне довольно молодой, а поскольку лица не было видно, то можно было легко ошибиться.

Стража отступила назад, и Аннунсиата прошла вниз по лестнице. Диана задержалась.

– Его светлость сейчас молится. Он в большом отчаянии. Я была бы благодарна, если бы вы не тревожили его как можно дольше.

– Конечно, госпожа. Мы понимаем. Бедный господин. Это ужасно, не правда ли? – ответили стражники.

Они любили Карелли, который относился к ним ласково и любезно, и Диана спустилась по лестнице, весьма сочувствуя страже, но надеясь, что их не накажут очень строго за ротозейство.

В доме Челмсфордов за закрытыми ставнями проходила радостная встреча. Карелли и Морис молча крепко обнялись со слезами на глазах. Карелли расцеловал мать и так сжал руку Дианы, что почти причинил ей боль. Но времени на задержку не было.