После этого он передал его графине. Графиня внушала ему уважение. Она очаровала его, завоевала его расположение своими историями и вызвала более сильные желания, чем кража яиц у крестьян и бег наперегонки среди полей со своими братьями. Джемми вполне был готов полюбить Аннунсиату, которую он считал Прекрасной Еленой и королевой Бодицией. Так как Матт проводил много свободного времени с Аннунсиатой, он оказался вынужденным разделять компанию своего старшего сына, поскольку альтернативой являлось полное одиночество.

Матту было больно находиться в его обществе. Возможно более тяжело, чем с другими детьми, потому что Джемми – его первенец, первый плод огромной и слепой страсти к Индии. Более того, Джемми очень походил на него, и одновременно некоторые его черты напоминали Индию, что Маттом воспринималось особенно болезненно. Если же отвлечься от сходства со своими родителями, Джемми вырос красивым мальчиком, сильным, рослым и живым. Многие хотели бы иметь такого первенца. Аннунсиата заметила болезненную озабоченность Матта в присутствии своего сына и однажды, когда они гуляли одни в розарии, деликатно затронула эту тему. Невозможно было заставить Матта говорить об Индии и о прошлом, но Аннунсиата взяла его под руку и начала:

– Он действительно твой, ты знаешь. Это видно в каждой черте, в каждом жесте. Что бы ты ни думал о других, Джемми твой.

Матт отвернулся и тяжело уставился на чайную розу, словно он никогда раньше ее не видел. Аннунсиата продолжала:

– Он находится под твоей опекой по воле Господа, и все они тоже. Нам не всегда приятен наш долг, Матт, но мы всегда признаем его. Бог никогда не возлагает на человека большего, чем тот может вынести.

Летом 1715 года Аннунсиата настояла, чтобы Матт не только разрешил Джемми участвовать в скачках в Ветерби, но и присутствовал на них сам. Когда Джемми пришпоривал вороного коня Ландшафта и первым пересек финишную черту, Матт настолько был охвачен восторгом и гордостью, что вопил с остальной толпой и повернулся к Аннунсиате с сияющими глазами и с восхищенной улыбкой до ушей. Аннунсиата в ответ засмеялась с облегчением, потому что вовсе не была до этого уверена, чем обернется ее план. Матт вскоре успокоился, и на его лице опять появилось обычное для него выражение замкнутости и серьезности. Однако когда улыбающийся и торжествующий Джемми подвел своего большого вороного коня к отцу и прабабушке, чтобы получить заслуженную похвалу, Матт с жаром потряс ему руку, и серьезность его лица слегка смягчилась.

На обратном пути в Морлэнд Аннунсиата снова вызвала Матта на разговор о будущем Джемми.

– Перед тобой несколько возможностей, – начала она. – Ты можешь отправить его учиться в университет, ты можешь послать его за границу или оставить дома и обучать управлению имением. Если ты выберешь последнее, я посоветую тебе предоставить ему через некоторое время возможность вести дела в Твелвтриз. У него врожденная страсть к лошадям, а всадником надо родиться. Было бы жаль растратить такие способности.

Матт не поддержал разговор, и Аннунсиата оставила вопрос открытым на некоторое время, собираясь вернуться к нему позже. Затем начало долгожданного восстания вытеснило из ее головы все прочие проблемы, и ее беседы с Маттом в основном стали касаться шевалье и происходящих событий в Шотландии. Джемми, слоняющийся около нее, что стало его привычкой, впитывал ее взгляды и интересы с открытым ртом и передавал их своим братьям, с горечью жалуясь, что все это случилось тогда, когда ему только четырнадцать и он слишком молод для битвы.

В начале ноября мысли Аннунсиаты были заняты поездкой шевалье по Франции в попытке скрыть свое намерение нанять корабль и присоединиться к восставшим в Шотландии. Вечером того дня, когда пришло письмо о действиях короля, Матт явился к ней в большом волнении и заявил, что Джемми пропал.

– Он украл лошадь и ускакал, – воскликнул Матт.

Маска безразличия спала. Он позволил себе любить этого ребенка и немедленно был наказан.

– Куда ускакал? – спросила Аннунсиата.

– В Шотландию к восставшим, куда же еще? – выкрикнул Матт. – Ты забила ему голову всякой чепухой о благородном деле и истинном короле. Он впитал все как губка и сейчас пытается присоединиться к ним. Его наверняка убьют, если он не погибнет в пути от холода при такой отвратительной погоде.

– Матт, Матт, успокойся. Если мальчика нет, это не значит, что он направился в Шотландию. Он мог просто поехать куда-нибудь покататься.

– Он украл Ландшафта, – отвечал Матт, сжимая в отчаянии кулаки, – и взял один из мечей из длинного зала, и собрал одежду и еду. Он подбил Георга украсть для него эти вещи и принести ему в условленное место между домом и Твелвтриз. Туда он приехал на Ландшафте и предупредил Георга, чтобы тот никому не проболтался. Но один из слуг видел, как они говорили, а отец Ринард бил Георга, пока тот все не рассказал. Теперь тебе все ясно?

– Когда это случилось? Утром? Тогда мы еще можем его вернуть. Мы пошлем за ним людей. Его нетрудно будет найти. Он не знает дорогу и вынужден будет спрашивать у местных жителей. Между прочим, такой юный мальчик на такой замечательной лошади не может остаться незамеченным. Любой человек в здравом уме остановит его или повернет назад. Мы отправим за ним погоню и вернем его к утру, не волнуйся.

– Это твоя вина, – сказал Матт, отвернувшись от нее с горечью. – Если с ним что-нибудь случится, то это из-за тебя. Я должен был запретить ему разговаривать с тобой.

– Матт, ты не в себе. Даже если произойдет самое плохое, даже если его убьют, это достойная смерть за короля.

– Ты так думаешь? Тебе легко говорить, когда он не твой сын. Так можно думать о чужих детях. Что бы ты сказала, если бы он был твоим сыном?

– Мой старший сын сейчас там, – тихо ответила Аннунсиата. – Мой сын Руперт погиб под Седжемуром. Неужели ты думаешь, что я люблю Джемми меньше, чем ты? Он мне как сын, посланный Богом на старости лет.

Матт уставился на нее, умолкнув под влиянием ее страстного голоса, и она продолжила:

– Мы теряем время. Лучше отдай приказы своим людям. Я отправлю Гиффорда и Даниэля, они знают местность. Думаю, надо послать Клемента и Валентина, каждого с группой в два-три человека.

Матт быстро кивнул и вышел. Аннунсиата отдала распоряжения и стала ждать, надеясь, что мальчика найдут, но в глубине души рассчитывала, что ему удастся добраться до Готландии и обнажить свой меч во имя благородного дела.

«Но ты выбрал не ту лошадь, Джемми, – подумала она про себя. – В следующий раз бери выносливую, а не быструю».

Первая атака в битве якобитского правого фланга против левого фланга правительственных сил разбила правительственные войска и отбросила их. Они отступали в беспорядке. Некоторые спустились с возвышенности в сторону речки Варри, где они попались в ловушку и были уничтожены, другие отступили к Дунблейну. Кавалерия якобитов с криками преследовала их, и всадники рубили насмерть каждого, кого могли догнать, вдохновленные быстрой и легкой победой. Часть правительственных войск смогла перебраться через Варри, а оставшиеся, избегая очевидной ловушки у Дунблейна, двинулись к Стирлингу.

– Они больше нас не побеспокоят, – сказал Карелли и попытался перестроить своих всадников, остановить их дикий галоп, так как если они рассеются, то начнут мародерствовать и пить и потеряют боеспособность. Это оказалось непосильной задачей. Большинство воинов никогда раньше не участвовали в боях, а еще меньше ходили в кавалерийскую атаку, и восторг сражения и победы переполнял их. Карелли, желая в душе иметь дисциплинированное войско, каким он привык командовать, пустил свою лошадь вслед за основными силами к Дунблейну, где они разбрелись по улицам, высматривая гостиницы, открытые дома и легкую поживу.

Много часов Карелли рыскал по окрестностям вокруг города, собирая отбившихся воинов, уставших и забрызганных кровью своих врагов. Вдалеке Карелли заметил силуэт самого генерала Мара, занимавшегося тем же, чем и он. Главная трудность состояла в том, что как только он собирал несколько человек вместе и оставлял их где-нибудь, они тут же разбредались снова. Карелли только зря тратил силы и время.

Якобиты на левом фланге не имели такого успеха против правого фланга противника, где командовал сам генерал Аргилл. Они рано потеряли кавалерию из-за ошибочной тактики и остались без поддержки против пехоты правительственных войск и драгун, которые непрестанно их атаковали и оттеснили назад. Шотландские горцы каждый раз вновь собирались и сражение возобновлялось, и их снова атаковывали. Через несколько часов их отбросили к реке Аллан Уотер, где, не имея другого выхода, они вынуждены были рассеяться, чтобы спастись.

На их счастье правительственные войска повернули назад и не стали их преследовать. Аргилл отозвал их назад на возвышенность, чтобы встретить солдат генерала Мара, перестроившихся после первоначальной атаки. В обоих лагерях было заметно нежелание пехотинцев убивать друг друга. Солдаты противоборствующих сторон постоянно узнавали своих братьев и щадили друг друга. Жилистый, седоволосый и седобородый солдат, сильно хромающий, видимо в результате несчастного случая, происшедшего несколько лет назад, если судить по его проворству и привычке к увечью, прыгнул в ледяную реку с бесстрашием человека, плавающего с детства, и переплыл на другую сторону. Там он стоял в безопасности, хлопая онемевшими руками по бокам и наблюдая за сражением. Что делать дальше, таков вопрос стоял перед ним. На верху холма все еще продолжался бой, но он устал, к тому же его соратники рассеялись, уменьшив шансы на победу. Кавалерия пропала в первые же минуты битвы, и ее с тех пор не видели. А без нее нечего было и помышлять одержать верх над Аргиллом. Он видел, как правительственные войска отводятся назад к вершине холма, и решил, что с него довольно. Кстати, если он будет долго стоять здесь на холодном ветру, то наверняка погибнет. Мужчина повернулся и резво заковылял в сторону Кинбука.

Он услышал плач и поначалу решил не обращать на него внимания. Холод и сырость усилились до боли, и он мечтал поесть и укрыться где-нибудь. Но в плаче слышалось что-то такое, мимо чего нельзя было пройти, похоже, плакала молодая женщина или ребенок. Он поколебался, потом негромко выругался и пошел разузнать, в чем дело. Темнело. Поначалу через колючие заросли он разглядел только большую черную глыбу. Однако подойдя ближе, мужчина увидел великолепного вороного коня, лежащего на боку, его голова покоилась на коленях юноши, плач которого и привлек внимание хромоногого человека. Конь смотрел на него влажными доверчивыми глазами, а мальчик гладил его по голове и плакал, роняя крупные горячие слезы на его черную морду.

– Эй, парень, что случилось? – грубовато спросил мужчина.

Мальчик посмотрел на него с зареванным лицом, но с таким выражением, что у мужчины перехватило дыхание.

– Он ранен, – ответил сквозь слезы мальчик. – Он попал ногой в яму и упал. Мы оба скатились с холма. Теперь я не могу подняться и не знаю, что делать.

Человек опустился на колени около коня и ощупал его умелыми осторожными руками. «Какая трагедия», – подумал он. Перед ним была одна из красивейших лошадей, какую он когда-либо видел в своей жизни.

– Ты украл его? – грубо спросил он мальчика.

– Я позаимствовал его. Его зовут Ландшафт. Мы выиграли скачки в июне, там, где я живу. Это лучшая лошадь в конюшне. С ним все будет в порядке?

Гордость и любовь преодолели слезы. Мужчина положил руку мальчику на плечо.

– У него сломана спина. Он никогда не встанет. Мальчик уставился на него с широко открытыми от страха глазами.

– Прости, ты знаешь, что надо сделать, правда?

– Я не могу! – закричал мальчик. – Я не могу!

– Тогда это сделаю я, – сказал мужчина.

Он вытащил свой нож и несильно оттолкнул мальчика. Тот откатился и упал лицом вниз, укрыв голову руками и рыдая. Мужчина мягко погладил морду и шею коня, разговаривая с ним на старом языке, который он уже давно не употреблял. Конь смотрел на него с немым вопросом. Он не чувствовал боли. Всю его жизнь люди относились к нему с любовью. Он не чувствовал страха от рук, которые прикасались к нему, и умер с удивленным хрипом.

Через некоторое время, когда рыдания стихли, мужчина бесшумно подошел к мальчику и тронул его за плечо. После некоторого сопротивления мальчик прижался к нему, став от горя снова ребенком, каким был совсем недавно.

– Нам пора; – произнес человек. – Нам предстоит долгий путь.

– Идти? Куда? – Спросил мальчик, сопя носом с несчастным видом.

– Домой, куда же еще?

– Ко мне домой?

– К тебе домой.

– Неужели ты меня знаешь? – удивился Джемми.

Мужчина горько улыбнулся.

– Ты был ребенком семи или восьми лет, когда я последний раз видел тебя. Но ты не сильно изменился. Я бы тебя в любом случае узнал.

Он встал и протянул руку.

– Пойдем.

Мальчик поднялся на ноги, радуясь, что может кому-то довериться. Он замерз и проголодался и вновь почувствовал себя маленьким.

– Мы пойдем пешком всю дорогу?

– Трудно сказать, – ответил мужчина.

Они направились к Дунблейну, так как на Кинбук идти теперь не стоило. Мужчина ковылял быстрее, чем мог идти мальчик, и вынужден был сменить шаг.

– Как мне вас звать? – спросил мальчик через некоторое время.

Человек удивленно посмотрел на него.

– Ты меня не знаешь?

– Я... не думаю, что знаю вас, – осторожно проговорил Джемми.

Он не знал ни одного бородатого человека.

– Я Дейви, – произнес хромоногий.

Темнело. Карелли отправил несколько взводов под командованием младших офицеров в город. Сгустившаяся темнота помешала продолжить бой. Было очевидным, что они, должно быть, выиграли, рассеяв половину вражеского войска с первой атаки и направив своих отставших солдат на помощь левому флангу. Сегодня ночью они, возможно, будут спать в Дунблейне, а на следующий день выступят в Эдинбург. Карелли в сопровождении нескольких человек направился к полю битвы на поиски своих солдат.

Едва миновав последний дом в городке, он увидел армию, двигавшуюся им навстречу и уставшую от боев. Он крикнул им, чтобы они их подождали. Первые всадники были ему не знакомы, и Карелли очень мало что знал о кланах, чтобы распознать их по их пледам. Неизвестный офицер внимательно посмотрел на него, а затем развернулся и поскакал к своей колонне. Только тогда Карелли осознал свою ошибку, но было уже поздно. Солдаты, направлявшиеся к нему, были солдатами Аргилла, а не Мара. Два офицера прискакали вместе с первым и остановились по обе стороны от него. Карелли в отчаянии смотрел на них.

– Вы Чарльз, граф Челмсфорд? – спросил один из них.

Его манера была изысканной, а выговор безупречно английским. Карелли устало кивнул.

– В таком случае, милорд, я должен попросить у вас ваш меч, – сказал всадник.

Тон голоса был извиняющимся, почти нежным. Карелли услышал, как один из его людей громко разрыдался, и пожелал, чтобы и он сам мог бы так же облегчить душу. Медленно он вытащил меч из ножен и протянул его офицеру вперед рукояткой. «Итак, настал конец его военной карьере, – с горечью думал он. – Не славная смерть в бою, о которой можно было бы сложить песню, а постыдный плен».

– Битва закончена? – спросил Карелли.

– Конечно, милорд, – ответил молодой офицер.

– И кто выиграл? – опять спросил он. Молодой всадник колебался.

– Пожалуй, мы победили, милорд, – сказал он, но в его голосе совсем не было уверенности, и он вполне мог ответить «не знаю».

Этот день стали звать «Черная чертова дюжина», потому что в один и тот же день, 13 ноября, сдался Инвернесс[43], и произошла битва у Шерифмюира. Вначале обе стороны объявили Шерифмюир своей победой, но по прошествии некоторого времени постороннему наблюдателю стало ясно, что звезда Аргилла восходит, а звезда Мара гаснет.

В Морлэнде царило уныние и отчаяние. Аннунсиата скорбела из-за поражений, а Матт – из-за того, что Джемми так и не нашли, и чем больше проходило времени, тем очевиднее становилось, что мальчик погиб.

Через неделю после Шерифмюира со стороны главной дороги к Морлэнду подъехала крытая крестьянская повозка и остановилась у дальнего конца рва. Из нее вышел грубо одетый человек и направился к воротам. Около ворот его остановил слуга. Последовал спор, после чего прибывшего с неохотой провели в дом и доложили хозяину, что некий коробейник желает с ним срочно переговорить. Матт подумал, что, наконец, пришли новости о Джемми и, едва не сбив в спешке слугу с ног, сбежал вниз по лестнице в зал, где уже собрались домочадцы. В этот же момент Аннунсиата возвращалась из церкви. Дети, повиснув на перилах лестницы, завершали впечатляющую картину общего сбора. Коробейник, казалось, смотрел на все это с удовольствием.

– Хозяин Морлэнд, не так ли?

Мужчина говорил со странным акцентом, по которому Аннунсиата признала, что он прибыл из приграничья, хотя для Матта он был просто «чужой».

– Что ж, хозяин, я коробейник. Я веду честную торговлю на Севере и, сказать по правде, нечасто отваживаюсь забираться так далеко на Юг. Но у меня для вас особо хороший товар. Как мне обещали, он стоит того, чтобы его везти сюда.

– Какой товар, – спросил Матт равнодушным тоном, но его лицо побледнело.

Старик поглядел на него искоса.

– Человеческий товар, – объявил он. Лицо Матта задрожало.

– О, слава Богу, слава Богу! Принеси его. Почему ты его не принес? Он ранен?

– Его? То не он, хозяин. Сколько же еще такого товара ты ожидаешь, хозяин, от судьбы?

Матт смотрел на него непонимающим взглядом, и коробейник стал волноваться.

– Это женщина с ребенком. Мне сказали, что за них очень хорошо заплатят в Морлэнде. Так что если она обманула меня, у меня есть что сказать!

Его ярость возрастала. Аннунсиата шагнула вперед.

– Позволь нам, ради всего святого, посмотреть, кто эта женщина. Приведи ее сюда сейчас же.

– Она не может ходить, госпожа. Вот почему я оставил ее там. Есть ли у вас пара сильных парней, чтобы принести ее?

В конце концов они все вышли к повозке: коробейник, Матт, Аннунсиата, слуги. Сзади толкались дети, пытаясь занять место получше, чтобы все разглядеть, а их лица горели от нетерпения. Коробейник неуклюже забрался на обод колеса, освободил парусину в задней части повозки и отбросил ее назад. Затем он слез и освободил защелку задней створки телеги. Матт все еще стоял ошеломленный, неспособный справиться с разочарованием, и Аннунсиата первой осторожно выступила вперед и заглянула в повозку. В ней было полно мелкой ерунды, которую продавал коробейник, а на груде пестрых одеял лежала женщина, одетая в грубое шерстяное платье бурого цвета. Ее волосы сбились и спутались, лицо было истощенным, как у мертвеца, а на согнутых руках спал младенец. Она подняла на Аннунсиату тусклые глаза и ее губы едва заметно зашевелились, но не издали ни звука.

– Святая Богородица, – тихо вскрикнула Аннунсиата.

Матт заглянул через ее плечо.

– Сабина, – воскликнул он, сильно пораженный увиденным. – Что с тобой стряслось?

Прошли день и ночь, прежде чем Сабина смогла говорить. А потом ее рассказ занял много часов, так как воспоминания угнетали ее, а разговор изматывал. Она поведала о нападении на дом в Аберледи и о смерти Мавис, Мари и Хамиля. После того, как Аллан скрылся в горящем доме и не вернулся, она много часов пролежала в саду под кустом с ребенком, пока огонь не погас, очевидно истощившись. Ее страшила мысль о том, что чернь может вернуться, и до наступления темноты она не осмеливалась покинуть свое укрытие.

Сабина обнаружила, что самая середина дома не повреждена, потому что огонь бушевал в комнатах рядом с залом, но не распространился на сам зал. Вначале она боялась подняться наверх из-за страха перед возможным разрушением лестницы. Но в конце концов она должна была выяснить, что случилось с ее мужем, и Сабина решилась на это. Она обнаружила, что он лежал мертвый на полу в спальне, по-видимому задохнувшись в дыму.

Долго – она не знала, сколько прошло дней или часов, так как лихорадка вернулась, а потрясение и ужас сделали окружающее нереальным, – Сабина сидела на полу, раскачиваясь взад и вперед, не в силах уйти от тела мужа, не в силах думать, что делать, не осмеливаясь вновь выйти из дома. Наверное, холод и голод встряхнули ее. Она все еще была в ночной сорочке и поэтому надела то, что попалось под руку, а потом решила, что надо бы спуститься вниз и поискать еду. Но добравшись до нижнего этажа, она услышала какой-то шум. Решив, что возвращается чернь, Сабина выскользнула из дома и спряталась в окрестностях.

Неизвестно, сколько времени она бродила вокруг, дрожа от лихорадки, ослабевшая от голода. Сабина полагала, что все это время двигалась к югу с одной мыслью: добраться до Морлэнда, но не была в этом уверена. Наконец, она подошла к избе, стоявшей отдельно на клочке пустоши. Она боялась постучаться и попросить помощи, оттого что там могли быть ганноверцы, и укрылась в одном из надворных строений. Там ее и нашла хозяйка дома, которая взяла ее к себе.

Она пробыла в этой избе несколько дней в сильном жару. Хозяйка кормила ее и ребенка и расспрашивала ее обо всем, но Сабина не отвечала, боясь неблагоприятных последствий. Однажды вечером она очнулась в доме одна, лихорадка постепенно слабела. Ее собственная одежда была грязная от дыма пожара, и она взяла платье женщины, то что подошло ей, и опять устремилась на юг. Она долго брела, питаясь только ягодами, фруктами, а пару раз своровала еду из домов или сараев. Затем ей повстречался коробейник. Сабина рискнула довериться ему и рассказала, куда она направляется, пообещав ему вознаграждение, если он доставит ее в Морлэнд. Она дала ему обручальное кольцо как подтверждение того, что она не простая нищенка, а потом впала в забытье.

Вызванный к ней доктор сказал, что она страдала от голода и истощения – и только. Поэтому для выздоровления достаточно хорошего отдыха и питания. По мере того как Сабина крепла, постигшее ее несчастье стало более ясно осознаваться ею, ее мучили кошмарные видения пожара и расправы с Мавис и Мари. После выздоровления она глубоко переживала, что не смогла похоронить Аллана, а вынуждена была оставить его несчастное тело лежать в доме.

Матт очень много времени проводил с ней, сидя у ее постели и вызывая ее на разговоры. Он держал Сабину за руку и поглаживал ее, когда бедную женщину охватывали приступы дрожи. Малышу Аллену, казалось, длинное путешествие совсем не повредило. Ему было хорошо в детской, где няньки ухаживали за ним с удивлением и благоговейным страхом. То, что он выжил, оказало на них сильное впечатление, и благодаря ему они стали свидетельницами романтической истории, о которой мечтали всю свою жизнь. Матт с тяжелым сердцем смотрел на Сабину, которую всегда знал сильной, решительной и полной жизни, а теперь превратившуюся в дрожащую больную женщину, бледную тень прежней Сабины. Он поклялся себе, что выходит ее. Эти заботы помогали ему забыть свои собственные тревоги.

Ему не пришлось долго переживать. Через неделю после удивительного возвращения Сабины на дороге к дому заметили мужчину и мальчика. Мужчина сильно прихрамывал, а мальчик шел в лохмотьях, а на ногах было привязано тряпье. Слуга закричал, к нему присоединились и другие. Через минуту Матт уже бежал через подъемный мост навстречу путникам. Джемми похудел и загорел после двухнедельного пути. Его одежда порвалась, и от него шел запах крестьянина, но Матт радостно обнял его и крепко прижал к себе.

«Какой я был дурак», – подумал он про себя.

– Отец, – волнуясь начал Джемми, думая, как ему все объяснить и извиниться. Матт отступил от него и взъерошил его спутанные волосы.

– Не сейчас, Джемми. Не надо. Я просто очень рад, что ты вернулся. Это все, что я сейчас могу сказать.

Тут он взглянул на хромого мужчину и побледнел. Он опустил руки с плеч Джемми. Все, казалось, утихло, примолкло, когда он смотрел в его карие глаза, глаза, в которых отражалась такая боль, что его собственные страдания побледнели.

– Дейви, неужели это ты? – с трудом произнес он. Его голос был глухим, почти как шепот.

Дейви кивнул.

– Я привел его назад к тебе, хозяин.

Дейви хотел сказать еще что-то, хотел выговориться, как желал и Джемми, но его упрямые губы не двигались. Он хотел молить о прощении, просить Матта принять эту услугу как плату за ту другую услугу, которая обернулась совсем не так, как надо, умолять Матта сказать, что все оплачено, что они квиты, чтобы он мог уйти и мирно умереть где-нибудь. Но чем дольше длилось молчание, тем труднее было его нарушить. А Матт смотрел и смотрел на старого друга, не в силах выразить то, что чувствовал, что было самым важным и что непременно нужно было сказать. Плечи Дейви опустились, и он собрался уходить.

– Я пойду теперь хозяин.

Матт был настолько потрясен, что позволил ему сделать пару шагов, прежде чем очнулся и выкрикнул:

– Нет, Дейви, не уходи!

Дейви колебался. Он не поворачивался к Матту, боясь поверить в то, во что хотел верить.

Матт не понял причину его колебаний и, протянув к нему руки, сказал:

– Пожалуйста, Дейви, прошу тебя! Не уходи. Я очень сожалею.

Дейви повернулся в удивлении.

– Ты сожалеешь? – спросил он охрипшим голосом.

Лицо Матта на мгновение стало значительно моложе в своей невинной тревоге.

– Я потерял очень много. Я не могу потерять и тебя. Опять.

Дейви не мог шевельнуться, даже взять предложенную руку, но выражение его глаз, когда он смотрел на Матта, было похоже на язык пламени в день Пятидесятницы[44].