8

Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...

Эллен Преддл сидела у окна, тишину в крохотной комнатке нарушал лишь звук соприкасающихся спиц. Ее пальцы проворно работали, на коленях лежал недовязанный детский джемпер, на скамеечке рядом — клубок красной шерсти.

Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...

Это была немая литания — хотя ее губы двигались в беззвучном ритме, сосредоточенность ее ума на недопущении черных мыслей была сродни церковной службе. Но когда ее глаза отрывались от вязания, то становились рассеянными, ничего не видящими, и мысли возвращались к мрачным раздумьям о том, что лучше забыть.

— О, Саймон, — бормотала она, и позвякивание спиц прекращалось; она клала руки на колени.

Солнце с неистовой яркостью проникало через закрытое окно, заставляя седые пряди в голове сверкать серебром. О стекло еле слышно бился мохнатый шмель, и его жужжание перешло в сердитый гул, когда он усилил свои попытки преодолеть невидимый барьер. Побежденный, шмель отлетел назад — к цветникам, и от сладкого нектара садовых цветов, его танец усложнился, гнев забылся.

Эллен вздохнула. Какой хороший мальчик был Саймон! Такой невинный. Но почему он не приходит уже три дня? Или она что-то не так сделала?

Он сердится на нее? Она закусила нижнюю губу и напряглась, сдерживая переполнявшие грудь рыдания. Не надо плакать. Плач расстраивает Саймона. Тем не менее, туман застилал ее глаза. Эллен моргнула, прогоняя слезы. Слеза скатилась по щеке, пощекотав кожу, и Эллен быстро вытерла ее тыльной стороной руки.

Она посмотрела на вязанье у себя на коленях. Саймон любил красное. Он всегда говорил, что этот цвет наполняет его чувством счастья. Счастья? Разве ее бедняжка знал когда-нибудь счастье? Только когда они были вдвоем, вместе, играли, ухаживали за своим садиком, даже когда ходили за покупками. И по-детски шутили, хихикали вместе, вместе смотрели телевизор, вместе... вскоре это счастье стал омрачать поворачивающийся в двери ключ. Лицо Саймона изменялось, оно становилось испуганным, чуть ли не безумным при звуке шагов на лестнице. Пока ключ искал скважину, он неотрывно смотрел на дверь, а потом, когда дверь начинала открываться, прижимался к матери. Как они ненавидели эти моменты, когда он входил в комнату, наполняя ее подлой вонью виски и сигарет и отвратительным запахом немытого тела! Как им хотелось убежать и спрятаться от его порока и грязи! Как...

Резким движением она снова взялась за спицы, прогоняя из головы ужасные воспоминания.

Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...

Даже после смерти отца маленький Саймон боялся. Он по-прежнему смотрел на входную дверь со страхом в глазах, когда слышал снаружи звук, хотя она заверяла его, что отца нет, что он больше не будет их беспокоить, что теперь они поистине остались вдвоем; Вместе... Но оставались кошмары, шаги по лестнице, когда там на самом деле никого не было, никто не крался в его комнату мучить его, проделывать эти ужасные вещи...

Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...

Брось это, Эллен! Забудь все. Он умер. Теперь остались только она и Саймон. Что бы ни говорили другие, во что бы ни верили. Что они знают? Они думают, что Саймон покинул ее, но нет, он никогда ее не покинет, ее Саймон. Он слишком любит свою мамочку. Она объяснила тогда священнику, но он только отругал ее, сказал, что это не правда, что Саймон... что Саймон...

Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...

Ее проворные пальцы работали все быстрее, быстрее, за их движением было не уследить. Ряды были забыты, форма стала бессмысленной.

Но где же Саймон теперь? Сегодня? Вчера? Позавчера? Почему он не вернулся? Неужели он осудил... осудил...

...Меня?..

Позвякивание спиц прекратилось. В комнате снова стало тихо.

Разве он мог осудить... свою мать? О, Саймон, то была не моя вина, я же не знала... не понимала того... что твой отец... делал... с тобой...

Она вернулась к вязанию, ее движения замедлились, словно руки налились свинцом.

Одна... лицевая... одна... изнаночная... одна... спустилась...

Звук на лестнице.

Она повернула голову. Прислушалась.

Он снова пришел. Но звук доносится сверху, не с лестницы, — обычный, самый обычный повседневный шум.

Эллен начала подниматься с кресла.

Красный клубок шерсти соскользнул со скамеечки и покатился по полу, разматываясь. Эллен посмотрела на потолок. Звук, такой явственный, такой... такой нормальный, повторился. Звук воды. Вода тихо плескалась.

Саймон любил играть в воде.

Саймон любил купаться в ванне.

До последнего раза...

Она выронила вязанье, спицы звякнули последний раз, упав на пол.

— Саймон?.. — тихо, неуверенно позвала она.

Снова легкий всплеск.

Эллен шагнула к лестнице.

— Саймон, ты вернулся?

На губах заиграла улыбка, такая же неуверенная, как и голос.

Эллен продолжила свой путь к лестнице, глядя вверх, страстно надеясь увидеть на площадке умершего сына. Но нет, конечно, нет, его там нет. Звук доносился из ванной. Саймон в ванной, резвится вводе, как всегда резвился.

Она ступила на первую ступеньку. На другую.

— Саймон? — на этот раз погромче повторила Эллен, и ее шаги ускорились.

Она споткнулась и, чтобы не упасть, схватилась рукой за верхнюю ступеньку. Подняться наверх не заняло много времени, и через несколько мгновений Эллен стояла на маленькой площадке, выходящей к спальням и ванной.

Дверь в ванную была приоткрыта.

В ванне был Саймон. В ванне был Саймон. На том самом месте, где... невозможно допустить такое... где он...

— Саймон!

Плесканье прекратилось.

— Саймон. — На этот раз она прошептала его имя. — Я иду к тебе.

Улыбка, уже более уверенная, вернулась к ней.

Эллен подняла руку, чтобы открыть дверь в ванную, но сдерживала свое нетерпение, чтобы не напугать мальчика — испугавшись, он может вновь исчезнуть, раствориться в воздухе, как раньше.

Она тихонько надавила на дверь.

И закричала, увидев, что нечто ужасное, темное, нагнувшись к ванне, частично заслонило собой крохотную белую фигурку и держит ее под водой своими обугленными руками.

9

Преподобный Эдмунд Локвуд казался ниже из-за ссутуленных плеч и изможденности, оставившей тени под глазами и на щеках. Глядя на священника, стоящего у окна гостиной и смотрящего на лес, Эш заключил, что в прошлом он, несомненно, представлял собой внушительную фигуру, ростом священник был гораздо выше шести футов. Наружность преподобного говорила о его глубокой внутренней убежденности. Зачесанные за уши волосы представляли собой смесь седого и черного и подчеркивали высокий лоб, а нос, по-видимому, был когда-то сломан, поскольку крючком загнулся немного вправо. Отец имел мало сходства с дочерью, если не считать глаз, но и они были несколько светлее. Они также показались Эшу такими пронзительными, что ему стало не по себе под их пристальным взглядом, когда Грейс представляла его отцу. Исследователь отвел глаза, возможно, испугавшись, что священник разглядит в них цинизм.

При рукопожатии он удивился отсутствию силы в руке священника, но потом заметил его деформированные, покрасневшие и распухшие от артрита суставы. Наверное, всякое усилие причиняло преподобному Локвуду ощутимую боль.

Эш сидел на комфортабельном раскладном диване перед большим кирпичным камином с длинной решеткой, заваленной старыми высохшими поленьями. В комнате было прохладно и пахло пыльными книгами и старой кожей. Запах кожи исходил от двух изношенных кресел, их обивка исцарапалась и местами порвалась. Вдоль низкого потолка шли балки, а посреди комнаты толстый столб поддерживал верхний этаж.

— Вы не возражаете, если я закурю? — спросил Эш и полез в карман пиджака.

Преподобный Локвуд вздрогнул, обернулся к нему, словно на время забыл о присутствии исследователя, и резко ответил:

— Я бы предпочел, чтобы вы воздержались.

Рука Эша замерла, и он холодно посмотрел на священника. В это время в комнату вошла Грейс Локвуд с подносом, на котором стояли кофейник и чашки. Ленч перед тем был довольно постным — салат с ветчиной и несколько сортов сыра, — и беседа велась такая же постная. У Эша сложилось впечатление, что священнику не до еды, однако во время ленча тот не дал вовлечь себя в обсуждение слитских призраков. Даже когда все перешли в гостиную, викарий, казалось, не хотел касаться этой темы, и Эш первым заговорил о таинственных явлениях, рассказав о песнопениях, доносившихся, как ему показалось, из заброшенной деревенской школы. Локвуд подошел к одному из освинцованных окон и посмотрел на улицу, лицо его еще больше омрачилось.

Грейс заметила, как Эш засунул сигареты обратно в карман.

— Вы хотели закурить, Дэвид? — Она многозначительно улыбнулась, посмотрев на отца. — Я поищу для вас пепельницу — мы держим ее для гостей.

Поставив поднос на маленький кофейный столик, она снова вышла. Викарий нахмурился, провожая ее взглядом, но в его глазах отражалось добродушие.

— Вы действительновозражаете? — еще раз спросил Эш, делая упор на втором слове.

— Пожалуй, нет, — ответил Локвуд, и его черты немного смягчились. — Простите меня за дурные манеры, мистер Эш. Боюсь, это дело повлияло на меня больше, чем я хотел признать.

Он отошел от окна и опустился в кресло напротив исследователя. Изношенная кожа застонала под его весом.

— Думаете, я могу налить кофе? Мои руки нынче стали неуклюжими.

Эш нагнулся к столику между креслами и налил две чашки.

— Черный, — сказал викарий, когда Эш потянулся к кувшинчику со сливками.

Когда сутулый священник взял протянутый Эшем кофе и зажал блюдце между указательным и большим пальцем, другой рукой придерживая чашку, его скрюченная рука тряслась.

— То песнопение, что вы якобы услышали из школы, — вы узнали его? — спросил он, усевшись обратно в кресло.

— Я не разбираюсь в церковных гимнах, — ответил Эш, пригубив свой кофе. — Впрочем, он звучал знакомо. Где-то я слышал его раньше.

— Припомните какие-нибудь слова?

Эш на мгновение задумался, потом медленно покачал головой:

— Забыл. Теперь я даже не уверен в мелодии, хотя знаю, что раньше слышал этот гимн. А почему вы спрашиваете?

— Я подумал, насколько старым он мог быть.

— Знаете, я думал об этом за ленчем. Может быть, Грейс была права, и он доносился откуда-то по радио. Сегодня жарко, и кто-то мог открыть окно.

Викарий улыбнулся, но не поднимал глаз, глядя себе в чашку.

— Здравый смысл всегда ищет рациональных объяснений. Это способ избежать умственных страданий.

Эш слишком хорошо понимал истинность сказанного, но ничего не ответил. Вернулась Грейс со стеклянной пепельницей и поставила ее на столик рядом с подносом.

— Пожалуйста, чувствуйте себя свободно, — сказала она Эшу, прежде чем подойти к окну. — Я открою, пока отец не начал жаловаться. Бог знает, почему окна закрыты в такой чудесный день.

Она подняла шпингалет и распахнула раму. Снаружи подуло сладким ароматом жимолости, и вскоре он выветрил затхлый запах гостиной. Эш наблюдал за Грейс в профиль, как она сделала глубокий вдох. Грейс закрыла глаза, ее грудь натянула ткань футболки, на губах заиграла полуулыбка.

Эш вытащил из пачки сигарету и закурил, подавив легкое чувство вины за то, что загрязняет свежий воздух, которым только что наслаждался.

— Мистер Эш почти убежден, что это было радио, а не голоса призраков из начальной школы, — сообщил преподобный Локвуд, когда дочь повернулась к нему.

Грейс предпочла, чтобы ответил сам Эш.

— Не знаю, — сказала она.

— Но вы сами сначала так подумали, — напомнил он.

— Да, но потом я вспомнила о других происшествиях, которые недавно случились в Слите. Если бы вы знали о них, чудесный хор не показался бы вам столь удивительным.

— Так давайте начнем.

Эш вытащил из кармана миниатюрный магнитофон и пододвинул его к Грейс и ее отцу.

— Если не возражаете, я бы хотел записать наш разговор. Это избавит от необходимости во время разговора впопыхах делать пометки.

Грейс кивнула, но викарий смотрел с сомнением.

— Не скажу, что люблю такие штуки, мистер Эш, — сказал он.

— Это будет строго конфиденциально. Все сказанное в этой комнате, останется между нами — вами, мной и Институтом экстрасенсенрики.

— А вам можно верить?

Грейс была смущена прямотой отца:

— Институт много раз имел дела с церковью, отец. Его репутация зависит от щепетильности в подобных делах — так же, как и от беспристрастности. Мы уже говорили об этом перед моим обращением к мисс Маккэррик.

Тон викария остался ворчливым и по-прежнему выражал сомнение.

— Ну, ладно. Но я так и не уверен, что это правильно.

— У нас нет выбора.

Ее голос был тверд, лицо решительно.

Вмешался Эш, включив магнитофон и проговорив:

— Можно мне начать с вопроса, почему вы не обратились в Институт через иерархов церкви?

Колебаний не последовало:

— Я не хотел, чтобы на данном этапе в дело оказался вовлечен кто-то третий. Архиепископ будет обо всем проинформирован в зависимости от результатов ваших поисков. Зачем вы прибыли, не знают даже прихожане.

— Они скоро догадаются, когда я начну расспросы и расставлю оборудование. Может быть, в процессе расследования мне даже придется вызвать подмогу из Института.

— Мы решим эту проблему, когда столкнемся с ней. Но даже тогда весть, зачем вы приехали в Слит, не должна выйти за пределы самой деревни.

Эш покачал головой:

— Я не могу этого гарантировать. Люди сплетничают, а сплетни разлетаются.

— За пределы этого прихода — редко.

— Значит, Слит — изрядная диковина.

Грейс и ее отец молчали, и Эш перевел взгляд с одного на другую.

— Хорошо, верю вам на слово, — сказал он. — Во всем, что касается меня и Института, это строго секретное расследование. Однако мы не можем ручаться за остальное общество.

— Это понятно.

Эш затянулся сигаретой, стряхнул пепел в пепельницу и поставил магнитофон на кофейный столик. Потом объявил время, дату, место и назвал имена присутствующих в комнате.

— Расскажите о первом видении, — обратился он к викарию.

— Насколько я понимаю, вы под этим подразумеваете первое появление призрака, — сказал преподобный Локвуд, и когда исследователь кивнул, продолжил: — Это случилось вскоре после того, как одна из моих прихожанок, женщина, которая много перенесла в жизни, потеряла своего единственного сына.

— Нельзя ли чуть поточнее? — деликатно попросил Эш. — Когда именно умер этот мальчик?

Локвуд обернулся к дочери.

— Саймона похоронили три недели назад, — ответила за него Грейс. — Он умер за неделю до того.

Лицо Эша выразило вопрос.

— Его нельзя было похоронить раньше, пока не установили причину смерти. Видите ли, он утонул в ванне. Нужно было выяснить, почему это произошло.

Эш осведомился о возрасте мальчика, а потом быстро сопоставил даты смерти и похорон. Он записал все это, прежде чем задать следующий вопрос:

— Смерть произошла при подозрительных обстоятельствах?

— Нет, больше никто не был замешан. Заключение патологоанатома таково, что мальчик играл в ванне и, возможно, задержал дыхание под водой — вы знаете детей, особенно когда они остаются одни. Вероятно, он не дышал слишком долго и потерял сознание.

Эш прищурился:

— Это довольно странно.

— Коронер вынес вердикт о смерти от несчастного случая. Никаких свидетельств противного не было.

— А мать...

В голосе преподобного Локвуда послышался еле сдерживаемый гнев, словно скептицизм исследователя исчерпал терпение священника:

— Эллен Преддл в сыне души не чаяла. Она любила его, как никого и ничто на свете.

— Вы сказали, что эта женщина многое перенесла. Может быть, слишком многое? Мальчик мог плохо вести себя, вывести ее из равновесия, когда жизнь была для нее особенно невыносима. Она могла поддаться секундному порыву. А с другой стороны, бывало, что мужчины убивали свою семью, а женщины душили детей из ложного представления о том, что должны защитить своих любимых от неприглядных реальностей жизни.

Гнев не покидал викария:

— Мне хорошо известны подобные трагедии, мистер Эш, но смерть мальчика не подпадает под эту категорию. Эллен Преддл и ее сын Саймон были счастливы в последний год жизни мальчика — по сути дела, гораздо счастливее, чем когда-либо раньше. — Гнев отчасти исчез из голоса Локвуда. — Видите ли, отец мальчика был жестокий порочный человек и гнусно обращался с женой и сыном. Молю Бога простить меня за эти слова, но когда Джордж Преддл в прошлом году умер, единственным наследством, что он оставил семье, были покой и счастье.

— А как умер он?

— Несчастный случай на ферме. Совершенно ужасная смерть. — Викарий поставил недопитую чашку с кофе на столик и согнулся в кресле сцепив руки перед собой и положив на них лоб. Он вздохнул, прежде чем снова поднять голову: — Полагаю, вас интересуют все подробности?

Его нежелание говорить было очевидно.

Ответ Эша прозвучал бесстрастно:

— Я скажу вам, если вы начнете говорить лишнее. — Но, увидев удивление на лице Грейс, раздражение на лице священника, он быстро пояснил: — Когда расследование касается сверхъестественного и аномального, лишние знания порой мешают, а не помогают — они могут подменить кое-что, что исследователь должен открыть сам или даже заранее определить его точку зрения. И теперь, учитывая это, поскольку, по всей видимости, призраки обитают не в одном месте — если меня правильно проинформировала моя коллега мисс Маккэррик — мне понадобится больше исходной информации, чем обычно.

— Понятно, — сказала Грейс и добавила: — Ваш кофе стынет.

Эш улыбнулся и потянулся к чашке.

Взгляд преподобного Локвуда по-прежнему выражал тревогу:

— Я буду помогать вам всеми средствами, мистер Эш, но должен поставить вас в известность, что сотрудничество с Институтом экстрасенсорики — это целиком идея моей дочери. Я не хотел в этом участвовать.

— И какую вы видите альтернативу?

— Не уверен, что понял, что вы хотите сказать.

— Я полагаю, вы не хотели информировать и вашего епископа. Так что же вы собирались предпринять? Вы надеялись, что эти проявления в конце концов исчезнут сами собой, до того, как в дело окажется вовлечено много людей?

Локвуд уклонился от ответа:

— Так вы в самом деле считаете, что это призраки?

— Я не говорил этого. И должен подчеркнуть, что в девяти случаях из десяти институтские расследования выявляют не более чем исключительные природные обстоятельства или жульничество, не имеющие ничего общего с духами.

— И все же в одном случае из десяти?..

— Даже об этих случаях можно спорить. Они таинственны, но это не значит, что мы имеем дело со сверхъестественным.

— Мы поняли вас, Дэвид, — сказала Грейс, подойдя и забрав у отца чашку. — Тебе долить, отец?

Не дожидаясь ответа, она налила из кофейника горячего кофе. Викарий взял чашку и откинулся в кресле; казалось, он пребывал в смятении. Грейс пододвинула кресло с прямой спинкой поближе к магнитофону.

Эш вывел викария из задумчивости:

— Вы собирались рассказать мне, как умер муж Эллен Преддл.

Прежде чем заговорить снова, Локвуд отхлебнул кофе.

— Вы когда-нибудь видели, как горит стог сена, мистер Эш?

— Я думал, стога сена — это предметы из прошлого. Неужели на фермах и сегодня по-прежнему складывают стога?

— Это Слит. Некоторые фермеры здесь предпочитают старые методы. Иногда стог загорается изнутри. Снаружи вы можете увидеть небольшие язычки пламени и дым, много дыма; но настоящий ад внутри, выгорает самая сердцевина стога. Там невероятный жар, просто невероятный, и в конце концов все вдруг вспыхивает.

Он замолк, словно представив адское пламя.

— Джордж Преддл работал на ферме — когда там была работа. Впрочем, большую часть времени он бездельничал. Это был грубиян и пьяница, бивший жену и истязавший сына.

Эш слегка удивился, что человек в сутане говорит об умершем в таких выражениях. Очевидно, этот пастырь не был терпим к грехам своей паствы.

— Ему повезло, что родители его жены Эллен оставили ей в наследство коттедж, иначе у семейства Преддлов не было бы почти никакой собственности. — Чашка кофе задребезжала на блюдце, и Локвуд поставил ее на столик. — Он работал на ферме у Ганстоунов, всего в миле от деревни, и в тот день — помнится, день был, как сегодня: солнечный и страшно жаркий — сын помогал ему. Мальчик зарабатывал за каникулы несколько шиллингов, выполняя вместе с отцом случайную работу на ферме. Никто не видел, как стог загорелся, мы лишь знаем, что Преддл был заядлым курильщиком и выпивал в обеденное время. Очевидно, он работал рядом со стогом и не туда выбросил окурок или спичку. Как бы то ни было, из стога повалил дым, и все рабочие быстро выстроились в цепочку, чтобы передавать ведра от ближайшего крана, который был не так далеко. А этот болван Преддл приставил к стогу лестницу и залез наверх, настояв, что будет тушить огонь сверху.

Эш сморщился:

— Стог загорелся изнутри?

Локвуд расправил плечи, как бы сбрасывая с них боль и тяжесть, и посмотрел на поленья в камине.

— Наружу пробивалось лишь несколько язычков пламени, в основном валил дым. Отчего бы стог ни загорелся, он горел изнутри. Причуда судьбы, нелепый несчастный случай: нашу судьбу решают такие капризы. Преддл только смеялся над предостережениями других сельских рабочих. Мне говорили, что даже его сын кричал, чтобы он спустился. Заносчивость или алкоголь — кто знает, что двигало этим человеком? Несчастный дурак угодил в стог.

На этот раз Эш заморгал и перевел взгляд на Грейс, которую, казалось, тоже взволновала эта история, хотя и известная ей раньше. Он вскоре понял причину ее волнения, поскольку дальше последовало самое страшное.