Глава 18

Страшный обряд

Вокруг него стояли свечи. Много толстых черных свечей. Они едва освещали комнату, хотя его тощее обнаженное тело было единственным светлым пятном во мраке этой комнаты, в самом центре круга свечей, льющих свое мерцающее мягкое сиянье. Двое смуглокожих мужчин умащивали его кожу; их движения делались все быстрее и жестче по мере того как кожа становилась скользкой и мягкой.

А из дальнего конца комнаты на него смотрели чьи-то глаза — темные, немигающие, они глядели, не отрываясь ни на секунду.

Парнишка застонал, слегка приподняв голову и пытаясь отвернуться; казалось, это стоило ему больших усилий — все его движения были вялыми, члены отказывались повиноваться. Проклятая жидкость, впрыснутая в вену, была виной головокружения и дурноты, последовавшей за слабым стоном и трепыханьем жертвы — эти люди сделали его покорным... Они держали его без сознания почти все время. Но иногда... Иногда арабам было приятно послушать его вопли и крики.

Ни один звук не вырвется за стены этой комнаты, говорили они ему, ухмыляясь. Здесь проводятся тайные религиозные обряды, и сама земля поддерживает эти своды. Кричи, кричи громче, твердили они. Визжи, чтобы мы могли насладиться твоим страхом и твоими криками, говорили они, втыкая иглы в его живую, трепещущую плоть. Мы хотим видеть твои слезы, пели их тихие, почти сладострастные голоса над ухом в то время, как острия вонзались в его половые органы.

Они удалили все волосы с его тела, выдернув даже ресницы, очистив от волосков даже его ноздри, и теперь его нагое тело тускло поблескивало в мягком рассеянном свете. И он чувствовал, как руки и ноги наливаются тяжестью; он не мог пошевелиться до тех пор, пока слабость не проходила и его мышцы не обретали способность сокращаться, а вместе с этим приходила боль. Тогда он корчился и кричал так, что, казалось, стены должны были отзываться эхом на его звериный вой. Иногда — возможно, под действием какого-то наркотика — боль становилась острой, почти невыносимой.

Когда им надоело слушать его брань и жалобы, они подрезали ему язык, подвесив после этого его бесчувственное тело так, чтобы он не захлебнулся собственной кровью. Они прижгли рану какой-то жидкостью, причиняющей больше мучений, чем острое лезвие, резавшее живое тело. Они передразнивали его нечленораздельную речь, по очереди насилуя юношу; действуя на редкость энергично и грубо, они повредили ему прямую кишку; только кровь, смешавшаяся с испражнениями несчастной жертвы, остановила увлеченных варварским наслаждением палачей.

Парнишка попробовал пошевелиться, но затекшие члены не повиновались ему — они были крепко связаны. Он лежал навзничь на широкой ровной поверхности, прикованный к ней, словно Прометей к своей скале; тощее тело вытянулось, и на нем были видны многочисленные раны — в некоторых из них все еще торчали иголки. Тонкие струйки засохшей крови испещряли кожу. Каждая клеточка его истерзанной плоти претерпела адскую муку, и не будь его чувства притуплены дозой морфия, он давно умер бы от болевого шока — сердце едва ли вынесло бы такую нагрузку. В то время как его затуманенный рассудок отчаянно боролся с наплывающей жаркой и душной тьмой, его чувства все глубже погружались в этот темный омут. Инстинкт подсказывал ему, что, приди он в сознание хотя бы на несколько минут, он тут же сошел бы с ума.

Низкие язычки пламени дрогнули под легким сквозняком. Он поднял голову с холодной плиты — это вялое движение отняло у него последние силы — и оглядел свое нагое тело. Острые иглы, торчащие из его груди, показались одурманенному наркотиком юноше покосившимися металлическими столбами на широком занесенном снегом поле. Почему все так качается перед глазами (его грудь вздымалась и опускалась, когда он дышал) — может быть, это оттого, что у него кружится голова?.. Свет, хлынувший с потолка ярким потоком, рассеял его миражи. Он попытался удержать голову приподнятой, но она, казалось, была налита свинцом. Не в силах бороться с одолевающей его слабостью, он уронил голову на твердый камень — она упала на плиту с глухим стуком. В проходе напротив его каменного ложа показались фигуры людей — они стояли тесной группой на верхних ступеньках лестницы, ведущей в комнату; издалека казалось, что их тела сплетены между собой. Испуганный парнишка громко застонал.

Он попытался крикнуть — может быть, позвать на помощь, — услыхав шаги спускающихся по ступенькам людей, но из его глотки вырвался лишь нечленораздельный вопль, перешедший в плач, когда он наконец разглядел тех, кто приближался к нему.

Лица двоих арабов застыли в знакомой усмешке. Но сейчас между двумя его мучителями стоял, почтительно поддерживаемый ими под руки, низенький человечек, чье лицо, безобразное лицо старика, несло на себе печать всех существующих в мире пороков. Оно было настолько отталкивающим, что юноша попытался отвернуться, но на это у него не хватило сил. Чувствуя под своей щекой твердую прохладную поверхность плиты, он помимо воли был вынужден лежать и смотреть на этого маленького человечка с морщинистой кожей и на двух его спутников. Черноволосый низкорослый мужчина, чья увядшая кожа шелушилась и во многих местах была покрыта подсохшей коркой — очевидно, вследствие неведомой болезни — смотрел на распростертого перед ним мученика не отводя огромных черных глаз, словно зрелище человеческих страданий доставляло ему удовольствие. Иссохшие, попорченные болезнью черты скривились в отвратительной, жестокой гримасе; если бы он не облизывал свои потрескавшиеся губы, его лицо можно было бы принять за страшную маску. Протянув дрожащую руку со скрюченным, оттопыренным указательным пальцем, он провел желтоватым ногтем по голому животу юноши — острый край ногтя оставил на коже неглубокую красную царапину.

Игла шприца еще раз впилась в тонкую руку юноши, и впрыснутая в вену жидкость разбежалась по жилам. Парнишка, ощутив жар, идущий от сердца к онемевшим членам и согревающий все его тело, блаженно улыбнулся. Теперь он смог повернуть голову так, что ему стал виден высокий темный потолок комнаты.

Он чувствовал, как разрывается его плоть (боли не было — он ощущал только давление на кожу), и видел пар, поднявшийся в холодный воздух от его живота — легкое светлое облачко, исходящее от жаркой липкой влаги, но остался равнодушным ко всему, что с ним делали эти трое.

Шаркая ногами, темноволосый коротышка с безобразным сморщенным лицом отошел в сторону, почтительно поддерживаемый одним из арабов. Второй араб тоже куда-то исчез. Скованный юноша остался неподвижно лежать на залитой кровью плите, размышляя, почему они ушли, оставив его здесь одного. Мысли его путались; соображал он медленно и неохотно. Так приятно было лежать здесь, наблюдая за легкой колеблющейся струйкой пара, поднимающейся вверх от невидимого источника, расположенного совсем рядом с ним, но скрытого за пределами поля зрения. Ему захотелось полностью отдаться на волю судьбы, расслабиться, плывя по течению; его клонило в сон, голова кружилась и в ушах шумело. Но недремлющий страж — его разум — не подчинялся этому желанию; рассудок протестовал, пытаясь сказать ему что-то очень важное, отчаянно цепляясь за каждую ниточку, еще связывающую почти бесчувственное тело с реальным миром, где были боль и страдание... А он прогонял от себя эти назойливые, неприятные мысли. Он не хотел больше страдать! Когда боль, терзавшая его уже много дней, окончательно прошла, наступили минуты блаженства, опьяняющего, как вино.

Теперь концы игл, торчавшие из его груди, казались ему свечками на праздничном столе — их головки сияли, словно крошечные огоньки. Справляют его именины?.. Он не помнил даты своего рождения, не знал, какой сегодня день... Впрочем, не все ли равно? Любой праздник будет ему в радость.

Он услышал звуки, раздавшиеся где-то совсем рядом, и вытянул шею, насколько ему позволяли это сделать скованные руки и ноги, стараясь повернуть голову так, чтобы ему стало видно, кто там шумит. Нервные окончания отозвались на его движение слабой, тупой болью. Черноволосый коротышка стоял внутри алькова, открывая вход в небольшое помещение, похожее на кабинет. Нет, не кабинет, а... как это называется?... он видел что-то подобное в церкви... Как смешно, это место действительно напоминает церковь... здесь столько свеч, только все они почему-то черного цвета... А гладкий камень, на котором он лежит, должно быть, алтарь.

Парнишка захихикал, но вместо смеха из его горла вырвалось бульканье. Трое мужчин склонились над обнаженным распластанным телом; низенький человечек со сморщенным лицом держал покрытый черным платком сосуд из черного металла. Края ткани ровными складками ниспадали с верхушки этой странной плоской чаши с широкими краями. Кровь сочилась из глубокого длинного пореза в верхней части живота несчастного юноши; кровь темными лужицами поблескивала на темной поверхности камня, кровь тонкими ручейками стекала вниз с ровных краев плиты, а вместе с кровью и жизненные силы понемногу покидали молодое тело.

Сняв покрывало с металлического сосуда (эта чаша более всего напоминала потир), маленький человечек зажал дно сосуда своей дрожащей рукой. Погрузив другую руку в открытую рану на животе юноши, он развел в стороны края пореза и погрузил черный металлический кубок в кровь и скользкие внутренности, мягко надавливая на его края, чтобы чаша опускалась глубже.

Теперь парнишка кричал так, что его хриплому голосу вторило эхо от каменных стен и сводов комнаты, ибо никакие наркотики не могли заглушить его боль и ужас.

Он еще дышал, когда второй араб достал какие-то инструменты из складок своей одежды и вонзил их в закованные руки и ноги жертвы.

А юноша с запрокинутой головой видел миллиарды немигающих глаз, глядящих на него, ни на секунду не отводя взора.

Глава 19

Что было нужно Коре

— Мне нужно, чтобы кто-то был рядом, — сказала она. — Я... я боюсь оставаться одна в этом доме.

Холлоран открыл дверь шире, и она торопливо перешагнула порог его комнаты, оглянувшись через плечо, словно кто-то подкрадывался к ней сзади по длинному темному коридору. Холлоран выглянул наружу — коридор был пуст. Он повернулся лицом к своей неожиданной гостье — девушка ставила на тумбочку возле его кровати бокалы и бутылку, которые она принесла с собой. — Я запомнила, что вы любите шотландский виски, — сказала она Холлорану, но тон ее был не слишком уверенным.

Он покачал головой:

— Мне нужно идти дежурить через... — он поглядел на часы, — через несколько часов. Но вы можете пить одна, если вам хочется.

Казалось, Кора слегка смутилась. Она налила себе порцию неразбавленного виски, чуть отвернувшись от него, избегая его взгляда, а он так и не смог понять, то ли она застыдилась своего бесцеремонного ночного визита к нему, то ли она чувствовала неловкость оттого, что пила неразбавленный виски. Холлоран встал и плотнее прикрыл дверь.

На плечи Коры был накинут купальный халатик — не слишком надежная защита от ночной прохлады.

— Должно быть, вы считаете меня ужасно глупой. Или... — она так и не закончила фразу.

Холлоран подошел к кровати, на которой она сидела, вытаскивая автоматический пистолет из кобуры. Положив оружие на тумбочку рядом с бутылкой и пустыми бокалами, он глянул ей в лицо.

— Каждый из нас чего-нибудь боится, — сказал он.

Холлоран начал медленное, осторожное движение вглубь ее плоти, опасаясь причинить ей боль, хотя ее пальцы впились в его обнаженную спину, побуждая его к более решительной атаке. Ее зубы легонько прикусывали то его шею, то плечо, когда девушка змеей извивалась в его объятиях. Купальный халат все еще был на ней; он распахнул его, чтобы ласкать ее грудь и плечи. Она громко застонала, зажмурив глаза, опьяненная его ласками. Он нагнулся, напрягаясь, как мог, чтобы поймать ртом набухшие соски ее грудей; легонько пощекотав их языком, он приник к ее нежной, ароматной коже долгим, горячим поцелуем. Она долго не могла перевести дыхания, и наконец с ее дрожащих губ слетел еще один блаженный стон. Сорвав с нее халат, он бросил его на стул, стоящий рядом с постелью, готовясь насладиться полной наготой юного, прекрасного тела.

Его пальцы медленно блуждали по упругой коже ее бедер, легонько касаясь нижней части живота; они спускались все ниже, проскользнув меж ее ног. Девушка выгнулась дугой, прижимаясь к нему, и вот уже он вошел внутрь, встретив на своем пути лишь слабое сопротивление мягкой преграды. Руки Коры, сомкнутые на его спине, так крепко сжали его, что он не смог контролировать себя, и резким, быстрым движением продвинулся еще дальше. Она слабо вскрикнула от боли.

Она вытянулась на кровати, ее мускулы напряглись, словно он не вошел в ее лоно, а проткнул его насквозь. Теперь он мог не сдерживать своих желаний; ощутив знакомую дрожь в своих напрягшихся мускулах, он приподнялся, и, сделав еще несколько сильных, порывистых движений, вышел из нее, упав на постель и крепко зажав ее ноги меж своими коленями. Долгий стон вырвался из его груди; казалось, он готов был лишиться чувств. Едва переведя дыхание, он почувствовал, что руки Коры обнимают его уже не столь сильно, как прежде; казалось, девушка скорее сдерживает, чем поощряет его пыл. Ее стоны сейчас больше напоминали всхлипы, чем порывы страсти. Девушка сжала колени и лежала почти неподвижно, не отвечая на его нежные ласки, отвернув от него свое лицо.

Смущенный Холлоран привстал на постели, опираясь на локоть; взглянув на нее, он увидел, как дрожит слеза на ее длинных ресницах; скатившись по щеке, прозрачная капля упала на смятую постель.

— Кора...

— Пожалуйста, Лайам. Помогите мне.

Он сдвинул брови, ничего не понимая.

Ее глаза закрылись.

— В моем халате, — прошептала она так тихо, что он едва разобрал ее слова.

Когда Холлоран встал с кровати и нашел тонкие кожаные веревки, сложенные кольцами, в кармане ее халата, он начал понимать...

Глава 20

Похищение

Они заметили, как из здания вышел лысый мужчина со странным шрамом на лице, который словно бы служил продолжением его улыбающихся губ. Наблюдатель на переднем пассажирском сиденье машины утвердительно кивнул головой. Человек, несколько минут тому назад прогуливавшийся по той же улице со свернутой газетой в руке, наклонился вперед с заднего сиденья, положив руку на подголовник водительского кресла; в глазах его светился живой интерес.

Лысый мужчина свернул в сторону и стал медленно удаляться от их автомобиля. Когда он уже отошел на приличное расстояние, пассажир на заднем сидении потянулся к ручке дверцы. Человек, сидевший впереди, остановил его движением руки. Тот, за кем они следили, сейчас возился с ключами возле машины, стоявшей у тротуара в нескольких метрах впереди. Включив зажигание, водитель подождал, пока машина, в которую забрался замеченный ими человек, не тронется с места; затем они поехали следом, держась на приличном расстоянии позади нее.

Они пришли за ним, когда земля еще дремала в предрассветных сумерках, легко и бесшумно открыв запертую дверь в комнате цокольного этажа. Он проснулся только когда они уже подошли к изголовью его кровати. Он едва успел вскрикнуть «Wer ist da?», как на лицо легло что-то мягкое — его стали душить краем одеяла. Ему нанесли несколько сильных ударов по голове, по лицу. Первые два удара оглушили его и перебили ему кости носа, а после третьего, в который было вложено все накопившееся раздражение бандитов, разгоряченных сопротивлением своей жертвы, он потерял сознание. Четвертый удар, очевидно, был нанесен из жестокого удовольствия, которое доставляет некоторым людям полная власть над другим человеком.

Его бесчувственное тело стащили с кровати и одели. Похитители позаботились о каждой мелочи: положили бумажник в карман, застегнули ремешок часов на запястье. Окровавленные постельные принадлежности аккуратно сложили и прихватили с собой. Постель была прибрана и заправлена вновь. Проверив, все ли в порядке в этой комнате, не осталось ли еще каких-нибудь следов борьбы, они вынесли Штура в прихожую, а затем вверх по лестнице на улицу, где их ждала машина. Последний из севших в автомобиль бандитов аккуратно прикрыл за собой дверцу. Ни один человек не видел, как немца выкрали из его собственной квартиры, поскольку у Штура не было ни жены, ни любовницы.

Глава 21

Под водами озера

Первые лучи солнца пробились сквозь утренний туман — роса, выпавшая ночью, теперь испарялась с нагревавшейся земли. Деревья вдалеке скрывались в плотной, непрозрачной дымке — казалось, их верхушки подвешены в воздухе на невидимых нитях — стволы и корни скрывались в молочно-белой пелене.

Низкие кусты казались призрачными чудовищами, припавшими к земле, неслышно подкрадываясь к своей жертве.

Холлоран осматривал холмы, возвышающиеся над покрывалом тумана, обходя запущенный сад. Малейшее движение на их зеленых склонах — и он немедленно бросился бы туда. Некоторое время он внимательно глядел на какое-то подозрительное пятно, затем прошел еще несколько шагов по тропинке между кустами и вгляделся в даль еще пристальнее, зорко примечая малейшие детали — не изменилось ли что-нибудь там, на вершине холма, за несколько секунд? В то же время он чутко прислушивался к звукам, раздававшимся за спиной, помня о собаках, свободно разгуливавших по поместью. Хотя Кора сказала ему, что собаки никогда не подходят близко к дому, он не питал слепой веры в ее слова, особенно когда припоминал намек Клина о том, что псы могут «выпроводить» любого чужака из усадьбы.

Обученные сторожевые собаки могут стать довольно опасными противниками как для похитителя, решившего тайком пробраться к дому, так и для самого Холлорана.

Он думал о Коре, медленно разгуливая по саду, смущенный противоречивостью своих чувств. Покорность девушки грубым ласкам, жестокость их любовных игр помогли удовлетворить желания Коры, но сам он на сей раз не получил того удовольствия, которого он ждал от своего ночного приключения. Действительно, неожиданное пробуждение послужило хорошей встряской, утроившей его силы вначале, но в самом конце ему так и не удалось полностью отдаться наслаждению... Ханжеское раскаяние в своем грехе, Холлоран? Неужели католическая вера юношеских лет оставила такой глубокий след в душе? Вспоминая о том, через что ему не раз пришлось пройти в своей жизни, обо всех испытаниях, выпавших на его долю, он откинул эту мысль. Может быть, он просто слегка разочаровался в этой женщине: ее мысленный образ, созданный воображением Холлорана, не соответствовал действительности, а ее покорность и слабость сделали ее более уязвимой для него... Позже, когда Кора встала с постели, чтобы снова накинуть на себя халат, он заметил резкие отметины на ее спине и ягодицах. Ничего не сказав вслух, он подумал, что эти полосы не могут быть ничем иным, кроме уже сходящих с кожи следов от ударов хлыста или ремня. Но это неожиданное открытие, как и многие другие, ничего не проясняло, не давало путеводной ниточки к разгадке ее тайн.