— А здесь был дождь, — сказала Сигрид.

— Значит, это было обычное ненастье, — с облегчением произнес Кальв. — Многие были напуганы во время сражения, думая, что это знамение.

— Интересно, где теперь Турир, — немного помолчав, спросила Сигрид. — Я-то надеялась, что он заглянет сюда, прежде чем отправиться на север.

— Если бы он собирался это сделать, он бы уже был здесь.

— Финн Харальдссон вышел невредимым из битвы?

— Думаю, что да. Он сам снаряжал свой корабль обратно.

— Значит, из наших близких погиб только Гутторм.

— Я потерял Колбьерна, моего брата, — тихо произнес Кальв. Из его горла вырвался приглушенный всхлип.

Сигрид вспомнила, как ему не хотелось сражаться со своими братьями; она догадывалась, что он считает себя виновным в смерти Колбьерна.

Она притянула его к себе, спрятала его лицо у себя на груди. Она не знала сама, какие чувства испытывает к нему: сострадание, сочувствие или что-то вроде любви. Она понимала только, что должна помочь ему. И теперь уже речь не шла о том, был ли он слабее или сильнее ее, был ли он для нее тем, кем был для нее Эльвир. Достаточно было того, что он был самим собой.

И когда напряжение его ослабло и он стал отвечать на ее ласки, она заплакала, понимая, что ее грех всегда будет разделять их.

Турир Собака не мог отправиться на север, не погостив в Эгга. Он прибыл через два дня после приезда Кальва; он объяснил, что был в Инндалене, где следил за тем, чтобы во время бегства в Свейю королевская дружина не занималась грабежами и поджогами.

Финн Арнисон не скрывал своего мнения по поводу приезда Турира, но тот не обращал внимания на его ругань. Сразу после приезда Турир отправился в Стейнкьер, чтобы переговорить со священником Энундом.

Энунда дома не оказалось; Турир ждал его до самого вечера. И когда священник пришел, они вместе отправились в Эгга.

Когда они пришли, в зале было полно народа, и Энунду освободили место возле хозяйского стула; Турир сел рядом со священником.

Сигрид удивилась, увидев их вместе, но, судя по выражению лица Энунда, произошло нечто необычное. Сделав полагающийся гостям глоток пива, Энунд обратился к Кальву:

— Ты знаешь, что Турир был ранен в руку во время сражения?

— Я видел у него на руке кровь, — сказал Кальв. — А что?

— Ты видел его рану?

— Я не особенно присматривался.

— Кто-нибудь другой видел ее? — спросил Энунд, переводя взгляд с одного человека на другого. Но никто не отвечал.

— А почему ты спрашиваешь? — поинтересовался Торберг Арнисон, лежа на скамье и приподнявшись на локте.

— Если хочешь, расскажи им все сам, — сказал священник Туриру.

— В этом нет нужды, — ответил Турир.

Больше об этом не было сказано ни слова. Собравшиеся говорили мало и рано разошлись спать.

На следующий день, сразу после завтрака, Сигрид пошла к Туриру; она хотела узнать, в чем дело. И они направились по тропинке, пройдя мимо Кальва.

Они говорили о многих вещах. Но когда Сигрид пробовала завести разговор о его ране, он уходил от него.

Он принялся рассказывать о том, кто участвовал в сражении и на чьей стороне и кто не участвовал. Большинство имен, которые он называл, были Сигрид незнакомы. Но она вздохнула с облегчением, когда он сказал, что Сигвата Скальда не было в королевской дружине. Эйнар Брюхотряс тоже не участвовал в сражении, сказал он. Он еще не вернулся домой из своей поездки к королю Кнуту.

— Наверняка он выжидает, как сложатся дела у короля Олава в Норвегии, — сказала Сигрид.

— Это уж точно! — засмеялся Турир.

Потом он стал рассказывать про Бьяркей, о своем сыне Сигурде. Он женился на исландке, дочери Снорри Доброго. Ее зовут Ауд, и до этого она была замужем за одним исландцем, но потом развелась с ним.

— По какой причине? — спросила Сигрид.

— Я не знаю подробностей этого дела, — ответил Турир. — Говорят, что они бросали друг в друга подушками, но муж ее пришел в ярость, и все закончилось тем, что они стали бросать друг в друга камни.

— Похоже, она тоже была сумасбродкой. Ты думаешь, Сигурд сможет поладить с ней?

— Это его дело. Он хотел получить ее во что бы то ни стало, хотя она и старше его.

Сигрид снова попыталась перевести разговор на ранение Турира, но он продолжал рассказывать о Бьяркее. В конце концов она спросила его напрямик:

— Что имел в виду Энунд, говоря о твоей руке?

— Ничего особенного.

— Если бы это было так, он бы не спрашивал у всех об этом.

— Обещаешь не выставлять меня на посмешище?

— Разве я когда-нибудь делала это?

Турир улыбнулся.

— Помнишь, однажды я запретил тебе брать с собой щенка на зимнее жертвоприношение в Тронденесе?

— Ты имеешь в виду тот, случай, когда я спрятала Фенрира в твой сундук, в котором ты хранил свою лучшую одежду?

Турир кивнул, и тут они оба расхохотались.

Сигрид внимательно посмотрела на Турира. Несмотря на седеющие волосы, в облике его было что-то такое, что напоминало ей Турира, каким она его знала на Бьяркее. Она не могла в точности сказать, что именно; возможно, глаза или смех…

Но внезапно Турир стал серьезным. Он вытянул вперед руку.

— Большой палец был почти отрублен ударом топора, — сказал он. — Взгляни!

Она посмотрела, но там не было никакой раны, только небольшой шрам, похожий на тонкую нить, между большим и указательным пальцами. Она удивленно взглянула на него.

— Как это произошло? — спросила она.

— После битвы я подошел к трупу короля, — пояснил Турир. — Я хотел вытащить копье, засевшее в его теле. Но, прежде чем вытащить его, я остановился и посмотрел на него, и мне показалось, что лицо его светится. Я вспомнил одного священника, которого убил в Ирландии, много лет назад; его лицо тогда также сияло.

И я не понимаю, что тогда произошло со мной. Я подумал о сказанных священником Энундом словах в то лето, когда Торберг Строгала строил для меня корабль. Я сболтнул ему, что поверю в его Бога, если на это будет знамение. «Если ты действительно хочешь этого, — сказал он, — ты получишь знамение, когда это будет угодно Богу».

Помнишь, я как-то уже говорил тебе об этом, и ты спросила, не хотел ли я когда-нибудь увидеть знак Божий.

Но Сигрид не помнила об этом.

— Нет, — сказал он, — этого я не хотел. Но возле трупа короля я испытал чувство спасения; я почувствовал, что Бог короля где-то совсем рядом и что сейчас произойдет нечто необычное.

Я заставил себя вытащить из него копье. И когда королевская кровь стекла с острия копья мне на руку, я задрожал, как мальчишка, впервые убивший человека.

И тут я почувствовал в руке тепло; думаю, на миг я потерял сознание. И когда я снова пришел в себя, я стоял на коленях, держа в руке вытянутое из тела короля копье, и рука моя была здорова.

— И теперь ты веришь в христианство? — спросила Сигрид.

— А что мне еще остается?

— Что сказал Энунд?

— Сначала он торжественно поблагодарил Бога. Но потом почесал в затылке и сказал, что все это следует обдумать.

Сигрид ничего не сказала.

— Один человек сказал, что видел короля Олава живым после битвы, — продолжал Турир. — Во всяком случае, тела его на месте не оказалось. И мне пришла в голову мысль, что он ожил. Что ты думаешь по этому поводу?

Сигрид медлила с ответом. «Всему есть свои границы», — подумала она. Она не могла поверить, что Турир смеялся над ней, тем не менее, она была в ярости.

— Думаю, что вы все рехнулись, — сказала она. — Сначала Кальв говорит о том, что многие приняли обычное ненастье за знамение…

— Не думаю, что это было обычное ненастье, — перебил ее Турир.

— Могу уверить тебя в том, что здесь лил дождь как из ведра.

— Неужели? — удивленно произнес Турир.

— А ты говоришь о каком-то знамении! Я скажу тебе вот что: я думаю, что Бьёрн Конюший ударил тебя топором по голове, а не по плечу, как сказал Кальв.

— Показать тебе след удара на плече?

— То, что у тебя остался след удара на плече, не значит, что он не ударил тебя по голове.

Турир рассмеялся.

— Думай, что хочешь! — сказал он.

Турир отправился на север, и Сигрид очень не хватало его. Они больше не говорили о его знамении, но он был в таком приподнятом настроении, в каком Сигрид не видела его со времени смерти Раннвейг.

Перед тем, как он уехал, она сказала ему, что он теперь не нуждается в серебряном молоточке, который она однажды дала ему. Она освободила его от обещания постоянно носить его при себе.

Но он улыбнулся и ответил, что она ошибается, думая, что он вернет ей молоточек обратно. Он говорил о нем с Энундом, и тот обещал выковать из него крест.

Сыновья Арни остались в Эгга надолго, хотя было ясно, что ни Финну и ни Торбергу это не нравится. Им не терпелось отправиться домой, хотя Арни предстояло остаться здесь надолго, как полагала Сигрид, перевязывая его раны.

Сигрид полюбила их всех, и к своему удивлению даже Финна. Он не стал более мягок в выражениях, но словесные перепалки между ним и Сигрид уже не были такими злобными. В конце концов оба они перестали воспринимать все это всерьез.

Однажды она спросила у него, почему он испытывал такую привязанность к королю Олаву. Ей хотелось побольше узнать о короле.

— Лучше него короля нет…

— Я уже слышала об этом, — перебила она его. — И я не согласна с тобой. Он отнял у меня мужа и двоих сыновей, а также сына моего брата.

— Разве тот муж, который теперь есть у тебя, недостаточно хорош для тебя? — вспылил он.

— Вот уж не думала, что ты беспокоишься о том, как я отношусь к Кальву! Ведь ты советовал королю убить его, когда он предлагал королю мир!

— Одно дело, если я поливаю его грязью… — Финн осекся. — Известно ли тебе, что подразумевал Кальв под миром? — спросил он.

— Думаю, что он подразумевал под этим именно мир, — сказала Сигрид. — Я была так зла на него, когда он отправлялся на восток, что готова была выцарапать ему глаза.

— Тогда я ему не поверил, — сказал Финн. — И даже сейчас я сомневаюсь в его намерениях.

— Ты просто не доверяешь людям. Вот также ты не мог поверить, что Эльвир был христианином.

— Он не был христианином!

— Он похоронен возле церкви в Мэрине по приказу короля Олава, — сказала Сигрид. — Если ты мне не веришь, спроси священника Энунда.

Некоторое время Финн молчал.

— Думаю, что Эльвир обманул короля, сказав, что он христианин, — наконец произнес он.

— Что он от этого выигрывал?

— Он рассчитывал на то, что король позволит тебе и твоим сыновьям сохранить его владения и собственность.

Немного помолчав, он добавил:

— Теперь я лучше понимаю, что заставило короля так горько раскаиваться в том, что он приказал убить Турира Эльвирссона.

— Он раскаивался?

— Он сохранил жизнь двум сторонникам короля Кнута, попавшим в его руки во время его бегства через Норвегию в Гардарики. И он сказал, что надеется, что это послужит выкупом за ту жизнь, которую он загубил. Он говорил и многое другое… — продолжал Финн, тогда как Сигрид молчала. — Он сам признавал, что нередко правил страной жестоко и своевольно.

— Легко раскаиваться задним числом, — сухо заметила Сигрид. И она поняла, что получила горький урок.

Вскоре после праздника Святого Варфоломея[14] наступили необычайно теплые для этого времени дни.

Сыновья Арни по-прежнему находились в Эгга, но Финну и Торбергу не сиделось на месте; Кальв дал им корабль, так что они могли отправиться на юг. Отношения между братьями были все еще прохладными, но несколько лучше, чем в первое время после сражения.

Однажды вечером Кальв вместе с несколькими работниками спустился к фьорду, чтобы устроить состязание на воде. Сигрид сидела на кухне, пряла и болтала с Арни Арнисоном, когда одна из служанок вбежала, запыхавшись, и закричала:

— Наступает конец мира! Близится Рагнарок, волк поедает солнце!

Сигрид выскочила во двор.

Там уже собралось много народу; они причитали, стонали, указывали куда-то. И точно, черное облако закрывало солнце, хотя небо было ясным.

Сигрид смертельно испугалась. Она принялась креститься, как и все остальные; потом побежала искать своих детей. Вернувшись, она держала на руках Сунниву, а Тронд стоял рядом с ней.

Многие упали на колени; одни бормотали молитвы, другие призывали святых, кое-кто называл имена старых богов.

И по мере того, как облако медленно закрывало солнечный диск, страх овладевал ею; ей казалось, что ее вот-вот задушит какое-то чудовище.

Она почувствовала некоторое облегчение, когда Кальв со своими работниками поднялся в усадьбу — словно это чем-то могло ей помочь.

Но тьма становилась все гуще и гуще.

Сигрид не осмеливалась больше оставаться во дворе. Она побежала в дом, держа на руках Сунниву и таща за собой Тронда, из кухни побежала в зал, потом обратно. Кальв остановил ее.

— Хуже смерти ничего нет, — сказал он. — И рано или поздно мы все умрем.

Его спокойствие передалось ей. Она остановилась и огляделась по сторонам, и на глаза ей попался священник Йон; Кальв тоже увидел его.

— Я хочу исповедоваться, — сказал он. — И мне кажется, что ты тоже должна сделать это.

«Разумеется, он прав», — подумала Сигрид. Она удивлялась только, почему ей самой не пришло это в голову. И она направилась вместе с ним к священнику.

— Пойдемте в церковь, — сказал священник Йон. — Желающих исповедоваться много.

Он тоже был странно спокоен. И в церковь за ним направилась целая толпа.

Через некоторое время Сигрид и Кальв вышли обратно. И когда они стояли у дверей церкви вместе с детьми, он положил ей на плечо руку и указал на юго-восток — и она посмотрела туда.

Тьма сгущалась, словно при страшном ненастьи. Солнечный свет угасал.

Суннива заплакала; она понимала, что что-то не так. Тронд побледнел, кусая себе губу.

Кальв глубоко вздохнул.

— Лучшей смерти и не придумаешь, — сказал он. — Мы исповедовались, Бог простит нас на своем суде.

«Он прав», — подумала опять Сигрид. Но даже его уверенность не могла победить в ней растерянность и страх перед неизвестным, встреча с которым ей предстояла. Она посмотрела на него.

Однажды она подумала, что он похож на большую ель; всегда один и тот же, зимой и летом, в тихую погоду и в шторм. Он принял крещение, сдержал свое обещание; и впоследствии у него не возникало сомнений в правильности учения. То, что говорили священники, он принимал беспрекословно. Она же была лиственным деревом, она менялась — с робкой весны до щедрого лета, с пламенеющей осени до промозглой зимы. Она могла принимать наставления священников или противиться им; ощущать близость Бога или думать, что он отвернулся от нее.

Становилось все темнее и темнее; затаив дыханье, она посматривала на солнечный диск. И она застонала, когда от солнца остался лишь узкий, тусклый серп, который в следующий миг исчез, а вместе с ним — небо и земля.

Стало так тихо, словно весь мир затаил дыханье, замолкли даже птицы.

И она услышала доносящийся со двора жалобный крик, которому тут же начали вторить крики в других дворах.

Перекрестившись, она опустилась на колени, прижав к себе Сунниву, и принялась бормотать «Отче наш».

Кальв и Тронд опустились на колени рядом с ней.

Но ничего не произошло. Открыв через некоторое время глаза, она повернулась к востоку, надеясь увидеть на небе Божий знак.

Но там ничего не было.

И снова стало светлеть. Солнечный диск становился все больше и больше, запели птицы. Жалобный крик во дворе затих; в голосах людей зазвучала надежда.

— Господь знает, что это было за знамение, — сказал Кальв, поднимаясь с колен. — Но все уже позади.

Не было конца удивлению по поводу того, что бы могла означать эта тьма на ясном небе; несколько месяцев люди только об этом и говорили.

Финн Арнисон сказал, что это Бог гневается на крестьян за то, что они убили короля Олава, крестившего страну. Тем самым он хотел положить конец разнотолкам.

Некоторые стали думать так же. Они вспомнили тьму во время битвы при Стиклестаде, и чем больше люди говорили об этом, тем больше они удивлялись случившемуся.

И о битве при Стиклестаде все вспоминали со страхом.

КАРТЫ НОРВЕГИИ XII-XIII вв.

Карта 1. Трёнделаг.

Карта 2. Север Норвегии.

Примечания