Глава 10

— Страшный холод. Честное слово. — Джанго Янос постукивал нога об ногу, чтобы согреться. В блестящей коже его башмаков отражались языки пламени очага Агаты. Он остановился на краю лагеря, привлеченный запахом ужина, который готовила фури дай. После целого дня в седле, он чертовски проголодался. От запаха жареных ежей у него потекли слюнки.

— Я еще час не стану вытаскивать мясо из золы, — сказала старая карга, словно читая его мысли. — Приведи сюда свою сестру. Мне надо поговорить с ней.

Джанго плюнул от злости. Никто, кроме воеводы, не имел права перечить фури дай.

— Я пришлю Рани, — сказал он, снова поспешно садясь на лошадь. Его подгонял несшийся вслед смех старой женщины.

Джанго направился к центру разбросанных наугад тут и там палаток и повозок. Все они были насколько возможно прикрыты от «чихания демонов», как цыгане называли зимний ветер. Повсюду ярко горели костры; женщины, укутанные в шерстяную одежду, тяжело двигали железные котлы, готовя ужин. Воздух был пропитан запахом дикого чеснока и розмарина.

Возле одного из костров Джанго спешился. Рани посмотрела на своего старшего брата, казавшегося великаном среди остальных людей. При его приближения кто-то грозно зарычал.

— Успокой это животное, пока я не прикончил его, — грубо крикнул он. Веро снова негромко зарычал из своего логова под их открытой повозкой.

— Это гораздо легче сказать, чем сделать, дорогой братец, — ответила она весело, бесстрашно глядя в его грубое злобное лицо. Она была на целый фут ниже его. — У тебя кислый вид. Ты лягушачьих яиц наелся, что ли? Или без меня ты и стащить ничего не можешь?

Джанго замахнулся на нее, и Веро зарычал снова.

— Молчи, глупое животное, — приказала она. • Джанго опустил руку и спокойно сказал:

— Агата хочет поговорить с тобой. Если проторчишь у нее долго, захвати мне несколько ежей, она их сейчас печет, — крикнул он ей вслед. — Меня уже тошнит от твоей чесночной похлебки.

— Тогда поймай жирного ежа, а я приготовлю, — ответила она, убегая. Огромный серый волк вылез из-под повозки и побежал за ней, как щенок.

— Что ты задумала? — спросила Рани старую женщину, входя в ее сырую палатку и разглядывая валявшиеся в беспорядке вещи.

Перед ней лежали сваленные в кучу вещицы, добытые за долгие годы странствий — статуэтки кошек из Египта и куски яркого ситца из Сирии, толстые засаленные турецкие подушки и блестящие золотые монеты из Европы. На скамеечке лежал чудесный резной нож, его обнаженное лезвие блестело в свете очага.

Агата толкла что-то в мраморной ступке, превращая в порошок черную с едким запахом траву.

— Я делаю амулет для тебя, — ответила старуха, не прекращая своего занятия. На каждом пальце ее узловатых от старости рук красовалось по нескольку колец. Но несмотря на возраст и кажущуюся немощь, двигалась она легко и быстро. Ловко отмерила четыре щепотки порошка из ступки и поместила его в тонкий кожаный мешочек, затем прицепила мешочек под яркий медальон на золотой, цепочке и протянула Рани.

— Носи его близко к сердцу — он будет оберегать тебя.

— Почему мне вдруг понадобился амулет? Мне вовсе не угрожает опасность, — сказала девушка спокойно. Агата усмехнулась.

— Я вижу твое будущее. Скоро ты будешь в смертельной опасности.

Рани засмеялась:

— Не говори загадками, Агата. Ты знаешь, мы предсказываем судьбу только гадьо. Это странно, что одна цыганка дурачит другую.

— Я не смеюсь над тобой. Я действительно могу видеть будущее… когда это мне нужно, — хитро сказала старая ведьма. — Ты не такая, как все, девочка. Я хочу, чтобы ты стала моей помощницей, хочу научить тебя всему, что знаю сама. — Ее черные глаза заблестели, когда она посмотрела в лучезарные глаза Рани. Ей понравилось, что девушка не отвела взгляда, как это сделал Джанго.

— Ты оказываешь мне честь, Агата. Но ведь у тебя есть собственные дочери. Наверное, они…

— Они не избранные. Правда, я не уверена и насчет тебя. Только время покажет, я же вижу очень смутно. Ты встретишь золотого человека из далеких-далеких стран, и он изменит твою жизнь. Не знаю, к добру это будет… или ко злу. И пока еще я могу помочь, надень это. — На миловидном лице Рани отразилось удивление.

— Золотой человек? Светловолосый гадьо? Что ему может быть нужно от меня? — Потом в ее глазах мелькнули веселые искорки. — Разве что я уведу его лошадь или обчищу карманы.

— Нет, не то, — ответила Агата. — Я вижу тебя рядом с ним… — Ее голос затих. Она нежно смотрела на невинную девушку. Затем добавила: — Вы будете любовниками.

Рани так страстно выкрикнула: «Нет!» — что Веро поднялся, чувствуя опасность.

— Этого не может быть. Цыганка никогда не выйдет замуж за гадьо, — возмутилась девушка, успокаивая зверя и поглаживая его по спине.

— Я не сказала, что он женится на тебе, — он будет обладать тобой. Теперь же мне нужно узнать, к добру это или к худу. — Агата выдернула длинный седой волос, росший из родинки у нее на щеке.

— Если в нем зло. Агата, можешь ли ты защитить меня от него? Я не буду принадлежать никакому гадьо, — сказала она, упрямо склонив голову.

— О, значит, ты так хочешь выйти замуж за Микаеля? — спросила фури дай, уже зная ответ.

Рани плюнула на землю и плотнее запахнулась в шерстяную накидку.

— Тьфу! Этот мальчишка! Джанго и Разван выбрали его для меня. Я презираю таких вечно скулящих щенков. Она, волнуясь, накрутила на палец спутанную черную прядь и добавила: — Он такой тощий, и у него гнилые зубы.

Агата осуждающе посмотрела на нее и строго сказала:

— Джанго и Разван — твои братья. Уладь дело со своей свадьбой. Тебе ведь скоро уже семнадцать — ты давно уже должна была родить первого ребенка.

Рани представила себе тощего черноволосого ребенка с гнилыми зубами и содрогнулась от отвращения.

— Никогда я не буду носить ребенка Микаеля.

— Может быть, будешь, а может быть, и нет.

Лес Мирабелло, вблизи городских стен Ливии, 14 февраля 1525 года

Осада французской армией Павии, маленького городка, расположенного на равнинах Ломбардии, началась в октябре 1524 года и продолжалась всю осень и зиму, сопровождаясь незначительными стычками. Неожиданный союзник Священной Римской империи герцог Бурбон после неудачной попытки взять Марсель привлек германских наемников-лютеран для борьбы с испанской католической монархией.

Не присягая на верность ни одной из сторон, Бенджамин слушал донесения о том, что враждебные армии сошлись у Павии, пока он был в безопасном Марселе, где все ожидали триумфа короля Франциска. Бенджамин же, познакомившись с Пескарой, уже не был так уверен в том, что имперская армия потерпит поражение.

Он прибыл с Пескарой в Павию как раз к началу кампании 1525 года. Собираясь ухаживать за ранеными солдатами обеих противоборствующих сторон, Бенджамин был крайне удивлен тем, что военных действий почти не велось. Зато набирала силу эпидемия французской чумы, и много солдат умерло от нее. Стоял жестокий холод, особенно пагубный для солдат, которым не хватало пищи и теплой одежды. Они гибли от истощения и болезней, у Бенджамина не было лекарств. Почти два месяца он делал все, что мог, быстро истратив свой запас. Он бродил по окрестным деревням, покупая травы у крестьянок и аптекарей. Корпии и девичья трава, окопник и ромашка стоили дорого, а кошелек Пескара был не так уж толст. От короля Карла денег не поступало, и добиться их вдали от Испании было невозможно, Бенджамин же не мог попросить помощи из Марселя.

Французы, уже несколько месяцев удерживавшие в своих руках округу, разорили села и перенесли стоянку подальше от умирающего от голода города к шумному рынку, куда тысячи ломбардских купцов привозили толстых каплунов и прекрасные вина богатым французским придворным. Шлюхи сотнями бродили вокруг. Сам Франциск окружил себя почти такой же роскошью, как и дома, включая общество знатных дам, прибывших из Парижа.

Но зима заканчивалась, и имперские войска набирали силу, в то время как французы проматывали свое богатство, неспособные выбить из Павии упрямца Де Лейва. Германские ландскнехты под покровом леса ожидали, что же предпримут французы.

Французская армия пустила в ход свою закаленную в боях артиллерию. Хотя Бенджамин слышал рассказы Парацельса об ужасах и кровопролитиях войны, увиденное им все-таки оказалось неожиданностью.

Из укрытия, в неописуемом ужасе, наблюдал он за происходящим, и на память ему приходили впечатляющие рассказы его отца о мавританских войнах и восстаниях индейцев в Эспаньоле. Но действительность оказалась несравнимо ужаснее. Испанских солдат разрывало на куски — руки и ноги, оторванные взрывами, летали в морозном воздухе. Кричали искромсанные люди, и корчились обезглавленные тела, а лошади кавалеристов топтали и калечили своих же солдат, оглушенных выстрелами французских пушек.

Испанцы хлынули из окопов, обойденные сзади и слева пехотой французов. Смелый молодой французский король двигался теперь на бегущих испанцев во главе своей отлично вымуштрованной кавалерии, врезаясь в самую гущу схватки. Скоро все будет кончено новой блестящей победой французов, более великой, чем в 1515 году при Мариньяно.

Солнце уже совсем взошло, отражаясь в блестящих серебристых доспехах короля.

И вдруг Бенджамина поразила наступившая тишина. Он был слишком занят ранеными и умирающими, чтобы обращать внимание на ход битвы.

— Почему стихли выстрелы? — спросил он у улана.

— Французы загораживают обстрел собственной артиллерии! Этот идиот со своими лучшими солдатами оказался между нами и своими пушками. И они не могут стрелять не задевая своих! — С этими словами молодой человек поспешил присоединиться к группе людей, разбегавшихся по полю.

Все погрузилось в хаос — это германские ландскнехты окружали позиции французов, повергая левое крыло пехоты в бегство. Уланы и легкая кавалерия Пескары удерживали французскую кавалерию, выбивая из седел всадников, окружавших Франциска. То, что казалось верной победой, обернулось разгромом.

— Безумие, это безумие, — шептал Бенджамин, глядя на храбрых, но беспомощных французов, которых рубили и крошили на куски. Он слышал хриплые крики ликования, несшиеся со всех концов поля. «Победа! Испания! Испания!»

Не было еще и десяти часов утра, когда битва окончилась пленом французского короля. Свыше десяти тысяч человек было убито, и неизмеримо больше — умирало от ран, заражения крови и лихорадки.

После битвы у Павии Бенджамин Торрес не спал более двух суток.

Пескара не лгал о том, какая добыча ожидает их во французском лагере. Имперские солдаты прогуливались в обнимку с винными кувшинами и пухлыми девками. Другие пожирали жареных цыплят целиком, разгрызая кости вместе с мясом и вытирая жирные окровавленные руки о куски шелка и бархата, отобранные у итальянских купцов, которые были виноваты только в том, что поставляли провизию проигравшей стороне. Оргии победителей вызывали у Бенджамина почти такое же отвращение, как и кровавая резня.

Бенджамин с Пескарей стояли возле старой полуразрушенной гостиницы, временно приспособленной под госпиталь. — Каждый солдат знает, что может не пережить следующий обстрел. Хорошо, что Риго далеко отсюда. И вам тоже надо уезжать, хоть, клянусь, мне будет не хватать вашего искусства, — мрачно произнес Пескара.

— Никогда за всю свою жизнь не чувствовал я себя более несчастным, чем теперь. Большинство раненых умирает, и я ничем не могу помочь им.

— Вы уже несколько дней работаете не покладая рук. Сейчас усталость говорит в вас. Мало что еще можно сделать, с остальными справятся и менее искусные лекари. Идите, Бенджамин, вы заслужили отдых.

Солнце сияло, согревая землю; в свежем мартовском воздухе пахло весной. Ледяная альпийская зима ослабила хватку; оживали леса и поля Ломбардии. Бенджамин потянулся в седле и глубоко вздохнул.

— Как хорошо здесь, вдали от зловонных ран и больных животов. Армейская жизнь нравится мне все меньше и меньше, — проговорил он вслух. — Честно говоря, я тоскую по Эспаньоле.

Он уже повернул назад в Павию, когда в холодном весеннем воздухе раздался женский крик. Бенджамин быстро развернул коня и поскакал, на ходу обнажив меч, в сторону ивовой рощи у подножия холма. Обогнув валун, он оказался на небольшой поляне, где увидел двоих испанских аркебузиров, вероятнее всего дезертиров. Они напали на крестьянскую девушку, отбивавшуюся изо всех сил, колотившую и пинавшую своих обидчиков со свирепостью, удивительной для ее хрупкого сложения. Один из нападавших держал ее за руки, а другой пытался стянуть с нее яркую рубашку, в то время как она яростно упиралась и извивалась. Он уже спустил панталоны и, по всей видимости, готов был начать свое позорное дело.

— Грязный ублюдок, с тобой ни одна сука не станет спать, — прошипела девушка и вцепилась белыми крепкими зубами в руку человека, державшего ее. Вскрикнув, он на мгновение отпустил ее, но тут же занес мясистый кулак, чтобы ударом успокоить бесенка.

Солдаты, поглощенные своей собственной маленькой войной, не увидели Бенджамина, Он поднялся на стременах над одним из обидчиков и приставил холодный клинок к его шее.

— Я не сделал бы этого, если бы вы не распускали руки. Солдат судорожно дернулся, выпуская девушку, которая сильно лягнула другого ногой, попав прямо в то, что едва не стало орудием насилия. Из горла его вырвался клекот похожий на предсмертный, и он упал на бок, схватившись рукой за пах и истекая семенем.

— Вытащи нож и брось на землю. Теперь подбери этот мешок с внутренностями и оттащи его обратно в Павию а то я передумаю и перережу тебе глотку… или позволю этой девушке отделать тебя так же, как и твоего дружка. — Человек побледнел, кивнул и принялся выполнять приказ.

Бенджамин наблюдал, как он поднял своего товарища, который был без сознания, даже не натянув на него панталоны. Его большие, похожие на поросячьи окорока ягодицы белели под полуденным солнцем, когда второй солдат тащил его на себе, поспешая изй всех сил.

— Веро! — Девушка стремглав бросилась к огромной серой собаке, неподвижно лежавшей в траве. Она опустилась на колени перед зверем и принялась осматривать его шкуру.

Бенджамин спешился и подошел ближе, и тут по коже его пробежал холодок.

— Назад! Это волк, — крикнул он, снова вынимая из ножен клинок.

Девушка отбросила за плечи копну длинных спутанных волос и, обернувшись, свирепо посмотрела на него золотистыми, как монеты, глазами.

— Конечно, это мой волк Веро, — сказала она.

— Ваш волк — ручной? — недоверчиво спросил он, когда огромное животное открыло глаза, необычайно похожие на глаза хозяйки.

— Я подобрала его совсем сосунком, когда стая бросила его, — объяснила она. — Ну, ну, Веро, все будет хорошо. Если бы только у меня был тысячелистник, чтобы остановить кровь, — прошептала она.

— Вы разбираетесь в лекарственных травах? — спросил он, подойдя к лошади и отстегивая от седла медицинскую сумку. Бенджамин никогда не выезжал без нее и без оружия.

— Конечно, я знаю, что тысячелистник останавливает кровь, — нетерпеливо сказала она. — Он загрыз бы их обоих, если бы эта грязная свинья не выстрелила в него.

— А теперь позвольте мне — если, конечно, вы скажете Веро, что я друг. — Из сумки он достал бутылочку с желтоватой жидкостью и белоснежное льняное полотно.

— Ты лекарь? — недоверчиво спросила она и первый раз внимательно посмотрела на него. Он брызгал настоем тысячелистника поверх меха так искусно, будто всю жизнь только и занимался лечением зверей. Прядь волос выбилась из-под шапки и упала ему на лоб, когда он склонился над волком.

«Ты встретишь золотоволосого человека». Рани испуганно отпрянула, вспомнив слова цыганки.

— Да, я лекарь. — только среди моих пациентов не было волков. Лошадей — да, лечить приходилось, но волк у меня первый.

— С ним будет все в порядке? — спросила она уже более мягко. Этот человек был прекрасен, как золотые статуи, которых она видела в христианской церкви. Когда он улыбнулся ей, обнажая белые зубы, она была готова упасть в обморок. — Да. Пуля оглушила его, но рана неглубокая. — Словно в подтверждение его слов волк лизнул его руку и потряс головой.

— Веро никогда раньше не проявлял дружелюбия по отношению к мужчинам. Это добрый знак, — добавила она неуверенно, вспомнив, о чем предупреждала ее фури дай. Он был одет в дорогие шерстяные панталоны и мягкие кожаные башмаки, а еще в подбитую горностаем накидку врача, небрежно наброшенную на широкие плечи. — Спасибо, что помогли мне, — сказала она. — Эти тараканы изнасиловали бы меня и, не задумываясь, убили.

— Что вы делаете здесь одна и без лошади? — спросил он.

— Я не одна. Веро обычно защищает меня. И наши совсем недалеко отсюда. — Она поправила монисто из золотых монет и медальонов, висевшее на шее, удивительно маленькими и изящными пальцами, правда, ужасающе грязными.

— Вы говорите по-испански, это весьма странно в Северной Италии, — сказал он, разглядывая ее хрупкие, благородные черты лица, опять же испачканного грязью и сажей Я еще говорю на диалекте Тоскани. Бенджамин покачал головой, не веря своим ушам.

— Как вас зовут, и где вы живете?

— Я — Рани Янос, а что до того, где я живу, то сейчас мы остановились в этих полях, но…

Стук лошадиных копыт прервал ее и мужские голоса выкрикивающие ее имя.

— Тебе лучше уйти! Это мои братья. Если они увидят тебя, то убьют прежде, чем я успею что-нибудь объяснить! — Она показала на свою порванную одежду и на раненого волка, одновременно подталкивая Бенджамина к лошади.

— Но я ведь не безоружен, — возразил он. — Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Да, да, поторопись. — Она смотрела, как Бенджамин подбежал к лошади и легко вскочил в седло.

— До свидания, Рани Янос, — сказал он, приветственно подняв руку.

Она лукаво усмехнулась.

— Мы еще встретимся, золотой человек. — Она смотрела, как он скрылся за деревьями, прежде чем Джанго и Разван шумно въехали на поляну.

Глава 11

Марсель. Январь 1525 года

Мириам стояла, глядя в окно на серую пелену дождя, покрывшего рябью гладь пруда во дворе. Перед ее глазами все еще стояло притворно заботливое лицо Ришара Дюбэ, когда прошым вечером он и Иуда закончили составлять брачное соглашеие. Она дрожала от отвращения, моля Господа, чтобы ее приданое удовлетворило жадного купца и чтобы он не принуждал ее лечь с ним в постель. «Если он прикоснется ко мне, я умру!» Когда она представляла его на месте Риго, все внутри сжималось от отвращения. Она знала, что, несмотря на показную вежливость, он ненавидит ее и обижен на то, что ему придется признать своим ребенка испанского бастарда, но жадность победила обиду. Отец купил ей мужа, чтобы скрыть стыд дочери.

Иуда не слышал о том, что Бенджамин отправился на поиски Риго. О браке Мириам с этим «бесстыжим варваром» он не хотел и слышать.

— Если, конечно, Бенджамин сможет уговорить его вернуться ко мне, — с горечью проговорила она в холодной тишине. Невольно ее рука потянулась к увеличивающемуся животу. Она вспомнила свою клятву сохранить ребенка. Припоминая, как в бреду Риго говорил о своем детстве, она снова, словно уговаривая сама себя, пообещала: — Я выйду за Ришара Дюбэ. Никто и никогда не пристыдит и не обвинит меня!

Неясный шум у подножия лестницы прервал ее тревожные мысли: Массивная передняя дверь со стуком затворилась, и до нее донеслись протестующие возгласы слуг. Потом она услышала голос отца, он успокаивал всех, пытаясь заставить говорить кого-нибудь одного. Как лунатик она пересекла комнату и открыла дверь. Во рту у нее пересохло, зато ладонь, сжимавшая массивную латунную ручку, стала влажной от страха.

— Я хочу видеть леди Мириам, сейчас же. — Риго держал острие меча у шеи дородного привратника. Иуда как раз приказал ему выставить Риго на улицу.

— Даже такой варвар, как ты, не может убить всех моих слуг. Если ты сейчас же не покинешь мой дом, я прикажу вздернуть тебя на дыбе, чтобы затрещали твои испанские кости, — говорил Иуда. На его висках вздулись вены, в такой он был ярости.

— Я загнал превосходного коня, добираясь из Испании по льду и снегу. После такого ужасного путешествия я не потерплю отказа.

— Я ее отец — и я отказываю тебе. Это мое право.

— О каких правах вы говорите! Я хочу услышать ответ из уст вашей дочери. Или вы хотите, чтобы мы обсуждали эту проблему на виду у всех? — Меч Риго оставил шею привратника в покое, и тот снова показал на выход, к которому уже спешили другие слуги.

— Моя дочь выйдет замуж за Ришара Дюбэ! — Иуда побледнел при мысли, что ужасная тайна его дочери может быть раскрыта. — Все уже решено.

— Ничего не может быть решено, пока я не поговорю с ней, — возразил Риго.

— Позволь нам поговорить в библиотеке без посторонних глаз, отец. Я не хочу, чтобы мое имя стало предметом грязных сплетен, — с верхней ступени лестницы сказала Мириам. Спускаясь, она разглядывала Риго. Он действительно выглядел так, словно скакал без отдыха несколько недель. Его тяжелая накидка была совершенно мокрой от дождя, заросшее щетиной лицо осунулось, на нем пролегли глубокие темные тени. Он выглядел уставшим, даже изможденным, и от него буквально веяло опасностью.

Иуда отослал слуг и решительно встал между нею и Риго, словно боясь уже того, что они находятся в одной, комнате. Она опустила засов и заплопнула внутреннюю дубовую дверь, легко повернувшуюся на хорошо смазанных петлях.

«Я должна посмотреть ему в глаза. Мириам едва дышала, стоя в центре большой приемной.

Холодный серый свет струился через окно, делая и без того злое выражение лица Риго еще ужаснее. Глаза его были темными от гнева, когда он без всякого стеснения пронзительно посмотрел на ее живот. Мириам, не дрогнув, вынесла его внимательный взгляд, хоть с каждой секундой ее душу все сильнее терзало нечто, более всего напоминающее агонию.

Иуда первым нарушил молчание.

— Тебе нет места в этом доме, испанец. Тебе не о чем говорить с моей дочерью.

Риго все еще держал в руке обнаженый клинок. Опершись острием о полированный пол, он, словно не замечая Иуду, без всяких предисловий спросил Мириам:

— Ты носишь ребенка?

— Не лучше тебе было бы спросить, твой ли это ребенок? — ответила она спокойно.

Он невольно заскрипел зубами от злости:

Мы оба знаем правду. Это мой ребенок! — Риго провел рукой по своим длинным спутанным ветром волосам.

Это не значит, что ты получишь ее и ребенка. Она будет женой Ришара Дюбэ, — прорычал Иуда.

— Никто не может претендовать на моего ребенка. — Голос Риго был холодным как лед. — Вы считаете меня варваром без совести и чести, но жизнь кое-чему научила меня. Я не хочу повторять грех Аарона Торреса. Я женюсь на Мириам. — Лицо Риго оставалось совершенно непроницаемым.

— Может быть, я не захочу выйти за тебя, — зло сказала Мириам, переводя взгляд со своего отца на Риго.

— Ты не можешь обречь моего ребенка на жизнь отверженного! Я знаю, как этот хитрый купец будет относиться к отпрыску незаконнорожденного.

— Не стоит судить по себе достойного человека, — сказал Иуда презрительно, успокоенный отказом Мириам.

— Достойного человека, — повторил Риго. — Разве это так, леди? Неужели вы купите спокойную жизнь в богатом доме в Марселе ценой… счастья своего ребенка?

«Почему ты говоришь только о ребенке, но не обо мне?» Ее сердце разрывалось и плакало. Однако она сдержалась.

— Почему ты считаешь, что с таким отцом, как ты ребенок будет счастливее? — уже вслух произнесла Мириам.

— У ребенка будет индейская кровь. Если он вырастет на ранчо Торресов, наверняка ему будет лучше, и тогда не будет иметь значения, достаточно ли почтенный я человек.

Иуда встал между спорящими, защищая свою разгневанную дочь.

— Ты не будешь отцом этого несчастного ребенка! И недостоин далее находиться в моем доме. Ты слышал, что сказала Мириам. А теперь уходи. Она выйдет за Дюбэ, человека нашей веры и нашего круга.

Мириам покоробили жестокие слова отца, но она ничего не сказала. «Этого несчастного ребенка». Он обрек ее на такой стыд, обесчестил их древнее имя. Он не заслужил лучшего обращения… Но разве может невинное дитя отвечать за их грехи?

Словно прочтя ее мысли, Риго отвернулся от Иуды и посмотрел в бледное лицо Мириам своими пронзительными синими глазами.

— Значит, ты отказываешь мне? Но я прискакал сюда для того, чтобы потребовать то, что принадлежит мне по праву. Если ты не хочешь иметь ничего общего со мной, то хотя бы можешь носить доброе имя Торресов. Семья моего отца богата и уважаема в Новом Свете, — по курайней мере, так говорил Бенджамин. Они с честью примут тебя и будут любить ребенка. — Он чувствовал, что она колеблется.

Иуда Талон же в гневе продолжал:

— Аарон Торрес предал нашу веру. Он женат на христианке. В этой ужасной варварской стране ты станешь отверженной, Мириам. Я запрещаю тебе!

Сердце Мириам разрывалось от сомнений и тоски. С одной стороны, сможет ли она полностью порвать со всем, что так дорого ей здесь, в Марселе? С другой — она прежде всего должна думать о ребенке, здесь Риго прав. Дюбэ женится на ней из-за денег, он будет досаждать ребенку, как только сможет. И не дай Бог, он будет таким же темнокожим, как его отец… Она снова вспомнила, как в бреду Риго говорил о своем детстве. Мириам взглянула на побагровевшее лицо отца, гневное и умоляющее одновременно. «Я никогда больше не увижу тебя, отец. Прости меня».

— Я выйду за тебя, Риго, — сказала она срывающимся голосом, но стоя по-прежнему прямо, с гордо поднятой головой.