Ночь была светлая, луна круглая и знакомая, луна из любовных серенад и чувствительных шлягеров, ночь романтических пар. «Забудь об этом, это декорация, истрепанная и убогая, я должен найти почту, оповестить власти, а потом пусть произойдет то, что должно произойти. Опередить Мелецкого, только это и важно. Мне не нужно полнолуние, чтобы любить девушку, мне не нужны ни декорации, ни реквизит, я видел одну вчера в телячьем вагоне, помню ее волосы, помню взгляд, мне не нужны возбуждающие средства, я должен опередить Мелецкого. Направо от памятника Фридриху находилась узенькая улочка – это Почтовая, надо искать здесь, люблю такие старые улочки, ей, наверно, лет триста». Свет луны сюда не проникал, улочка была черная и зловещая, уходящая в черную пропасть. И все-таки почту он нашел без труда. Шаффер был прав, желтые ящики – точный ориентир. Хенрик толкнул дверь, дверь открылась, он оказался в полной темноте. Зажег спичку: лестницы, надписи, двери. Его опять окружила темнота, но она уже не была загадочной, прямо – лестница, наверху—телеграф, телефонный узел. Хенрик чиркнул спичкой, увидел все, что запечатлела память, направо дверь к телефонам, он толкнул ее, она поддалась. Хенрик снова зажег спичку. Увидел два стола, коммутатор, корзину с бумагами; придвинул стул к аппаратуре, сел и при свете спички стал рассматривать блестящие кнопки, переключатели, розетки, вилки, пальцы то погружались в темноту, то снова появлялись из нее. Он надел наушники, коммутатор молчал. Было темно, в ушах звенело. Хенрик чиркнул спичкой. «Всуну-ка я эту вилку в розетку». Коммутатор молчал. Снова стало темно. «Черт, ничего не получается».
      Хенрик решил разжечь за окном костер. Он вынес стул и корзину с бумагами. Разломал стул, потом поджег бумагу и плетеную корзину – вспыхнуло пламя, и стекла окна на первом этаже окрасились в красный цвет. Внутри должно быть уже светло – теперь спокойно можно пробовать. Он старательно сложил костер из обломков стула. Плетеное сиденье занялось сразу, и в небо взметнулось высокое и горячее пламя. Хенрик взбежал по лестнице. Свет костра заглядывал через окно в комнату и бросал красные блики на стены. Он приложил трубку к уху. Тишина. Затрещало. Сигнал! Длинный плачущий гудок, знак связи с миром.
      Пурпур со стен уже стек, костер за окном угасал. Тьма вокруг все сгущалась, ее разгоняла только настойчивая мелодия сигнала. Неожиданно в трубке раздался треск.
      – Алло!
      – Алло, – ответил хриплый женский голос. – Это Зельно?
      – Да, да, Зельно.
      – Я хочу говорить с уполномоченным, – сказал Хенрик по-немецки.
      – Мы не знаем его номер.
      – С замком!
      – В замке сейчас никого нет.
      – Барышня, а с кем я могу сейчас поговорить?
      – Со мной.
      – Большое спасибо, в другой раз. Кто в этом проклятом городе дежурит?
      – Милиция.
      – Прекрасно, соедините меня, пожалуйста, с милицией…
      – О, вы преступник? Что вы делаете в Грауштадте?
      – Барышня, я уже догадался, у вас глаза голубые или черные.
      – Зеленые.
      «Спокойно, спокойно, девушке скучно, и она хочет пофлиртовать, не надо ее злить, а то она разъединит».
      – Я опасный преступник, у меня пистолет, и я буду стрелять, – сказал он. – Соединяйте меня с милицией.
      – Хорошо. Я буду навещать вас в тюрьме.
      Наконец-то отвязалась. Длинные гудки. Спят, черт бы их побрал. Потом опять треск, и сонный низкий голос:
      – Слушаю.
      – Это милиция? – спросил Хенрик.
      – Милиция. А что?
      – Я говорю из Грауштадта. Оперативная группа Мелецкого.
      – Капрал Кубаль.
      – Здравствуйте, капрал. Слушайте меня внимательно. Дело очень серьезное.
      – Минутку.
      Опять тишина. Потом другой голос:
      – Поручник Вжесиньский у телефона. Это пан Мелецкий?
      – Говорит Хенрик Коних из оперативной группы. Докладываю: Сивово не разрушено. Жителей нет. Врачебная аппаратура на месте. Можно принимать выздоравливающих. Но самое важное – как можно быстрее двиньте переселенцев.
      – Ладно. Утром отправим группу.
      – А завтра они к нам прибудут?
      – Постараемся.
      – И хорошо бы несколько вооруженных людей.
      – Обстановка обостряется? – спросил голос оттуда.
      – Пока непонятно.
      – Мелецкий вооружен, – сказал поручник.
      – В том-то и дело, – сказал Хенрик. – О моем звонке он ничего не знает.
      Минутное молчание. Потом:
      – Понимаю. Приеду сам, но только около полудня.
      – В самый раз. Спасибо.
      Хенрик положил трубку. Послышались шаги и голоса. Голоса становились все отчетливее. «Мелецкий, – разобрал Хенрик. – Наверно, продал Шаффер. Он один или с людьми?»
      Хенрика ослепил луч света. «Мог меня сейчас убить. Сделать нырок в сторону? Поздно».
      – Погасите эту мерзость, – сказал Хенрик.
      – Что вы здесь делаете? – услышал он голос Мелецкого. Мелецкий был один, остальные остались на улице. Столкновения не будет, Смулка не проговорился.
      Хенрик отвернулся. Увидел свою огромную тень, карабкающуюся на стену.
      – Перестаньте светить в глаза! – закричал Хенрик.
      Свет пополз на потолок. Мелецкий подошел к коммутатору, приложил трубку к уху, перевел рычажок.
      – Сигнал есть, – сказал шеф. – Это Зельно?
      – Да.
      Мелецкий выключил аппаратуру.
      – Вы звонили? – спросил он.
      – Да.
      – Уполномоченному?
      – Нет. В милицию.
      – Еще лучше! Что вы ему наплели?
      – Я вас только выручил, – сказал Хенрик невинно. – Я доложил, что курорт не разрушен, оборудование в комплекте и что мы ждем переселенцев.
      – Я вам звонить не поручал.
      – Ах, пан шеф, – пробовал обратить все в шутку Хенрик. – Ведь задачу нам объяснили вы.
      – Я запрещаю вам делать что-либо самочинно!
      – У меня были самые лучшие намерения.
      – Что вам ответила милиция? – спросил Мелецкий. Хенрик заколебался.
      – Они сказали, что время есть.
      – Что еще? – спросил Мелецкий. Хенрик вздохнул.
      – Коних, – сказал Мелецкий. – Вы хотели бы здесь подзаработать?
      – Конечно.
      – Тогда будьте поосторожней с милицией. Может сорваться крупное дело.
      – Понимаю, пан доктор.
      На улице их ждал Шаффер. Он стоял ссутулившись, красный глаз сигары блуждал в темноте где-то на уровне лица.
      – Предатель, – шепнул Хенрик, проходя мимо. Красный глаз заколебался. Шаффер подавился дымом.
      – Как можно! – закашлялся он в темноте. – Как можно! – И пошел за Хенриком, выкрикивая сквозь кашель слова возмущения. Хенрик не слушал.
      – Быстрее, – сказал Мелецкий, – там наши буйствуют.
      – Смулка, да? – спросил Хенрик.
      – Смулка спит, – сказал Мелецкий. И пренебрежительно махнул рукой. – Упился, как свинья, и спит.

      Рыжая плакала.
      – Что с ней? – спросил Хенрик. Никто ему не ответил. Янка спала в кресле, пани Барбара глумилась над «Лунной сонатой», Анна исчезла. Блондинка воскликнула:
      – Юзеф, куда ты запропастился? – и подбежала к шефу. Рыжая продолжала плакать.
      – Что с ней? – опять спросил Хенрик.
      – Ей разорвали платье, – ответила блондинка и показала на Вияса: – Это вот этот ей удружил.
      Прилизанный скривился.
      – Платье, – буркнул он презрительно. – У тебя будет сто платьев! Перестань реветь, дура. Ну что случилось? – пробовал Вияс успокоить рыжую. – Ничего не случилось, дурочка. Ничего такого. – Он был пьян. – Не умею с ними разговаривать.
      – Где Анна? – спросил Хенрик.
      – Не знаю.
      «Пошла в номер Смулки, – догадался Хенрик. – Он мой союзник. Не буду об этом думать, есть дела посерьезнее. Надо перетянуть на свою сторону Чесека и Рудловского, нас будет четверо».
      – Почему она это сделала? – Рудловский наклонился над дремавшей Янкой, пустил ей в лицо струю табачного дыма.
      Янка открыла глаза, но Рудловского не заметила, обвела сонным взглядом Хенрика, улыбнулась и прошептала:
      – Ты? Забавное недоразумение.
      Хенрик ответил Янке улыбкой. «Кажется, она посылала мне воздушный поцелуй», – припомнил он, проходя мимо. Он слышал, как она сказала:
      – Честное слово, я спать не собиралась, но вы столько говорили!
      – Ну что вы, я усыпил вас при помощи гипноза, – отвечал Рудловский.
      – Попробуйте еще раз.
      – Это уже совсем другое дело, теперь может не получиться. Хенрик обратился к Чесеку:
      – Где Анна?
      – Я видел ее в зале.
      «Пошла к Смулке», – решил Хенрик.
      – Шаффер, шампанского, – приказал Мелецкий. Пани Барбара поднялась из-за пианино.
      – Посмотрите на него, – сказала она, показывая на Чесека, – хорошенько всмотритесь в него и низко ему поклонитесь.
      Чесек рассмеялся, на его лице появилась дыра, зубы он потерял в лагере, но, видимо, у него были другие качества.
      – Шапки долой, панове, – сказал Хенрик.
      – Как я выгляжу? – спросила пани Барбара.
      – Великолепно.
      – Я всегда верила в народ! – крикнула она. – Черт бы вас побрал с вашими интеллигентскими комплексами. – Она обняла Хенрика и стала что-то шептать ему на ухо, быстро и бессвязно, что-то о Чесеке.
      – С этого дня я сторонница народа, простота чувств, безошибочность реакции. Чесек! – крикнула она. – Allons!
      Подошел Шаффер с бокалами шампанского на подносе.
      – Предатель, – успел шепнуть Хенрик. Пани Барбара взяла бокал и тяжело села.
      – Сначала выпьем, – сказала она уставшим голосом. Было похоже, что с ней вот-вот начнется истерика. – Хенрик, ты с нами, – потребовала она.
      – Простите, но я должен разыскать Анну, – ответил он. Хенрик нашел Анну на лестнице, она дремала, прислонившись головой к балюстраде. Лицо ее было искажено гримасой боли, должно быть, ей снились кошмары. «Так будет всегда, – подумал он, – такими будут наши сны». Анна застонала, ее обидели, наверно, у нее отнимали что-то дорогое, а может быть, она видела чью-то смерть или как били ее мужа, она скулила жалостно, как собачонка. Хенрик погладил ее по коротко остриженным волосам.
      – Пани Анна, – выдавил он.
      Она открыла глаза. Протерла их рукой и вздохнула.
      – Что вы здесь делаете? – спросил Хенрик.
      – Жду вас.
      – Меня? – спросил он недоверчиво.
      – Я хотела вам сказать, что Смулка не пришел.
      – Вы с ним не виделись?
      – Нет. Шеф сообщил, что Смулка лег спать, и орал, что разобьет голову каждому, кто попытается его разбудить.
      – Он забыл о вас, я вам сочувствую.
      – Меня лично это не очень задело, – сказала Анна с улыбкой. «Как она это умеет! – подумал он. – Где она научилась этой игре взглядов, улыбок, небрежно брошенных слов, слов, которые нельзя забыть, которые берут в плен и покоряют. Она обворожительна. Мне хочется целовать ей руки, которыми она обхватила свои колени, я сажусь возле нее и заглядываю ей в глаза, ее глаза почти синие в мерцающем свете свечи, они ласковые и слегка улыбающиеся». Хенрик наклонил голову.
      – Что вам снилось? – спросил он.
      – Не помню.
      – Вы плакали.
      – Правда? – удивилась она. Снизу донесся голос Шаффера:
      – Шампанское, герр профессор!
      Немец стоял в темном зале; на подносе, который он держал, сверкали хрустальные бокалы.
      – Хотите выпить? – спросил Хенрик.
      – Да! – Она сказала это с неожиданной экзальтацией. Хенрик сбежал по лестнице и, не глядя на Шаффера, взял с подноса два бокала.
      – Я не предатель, – сказал немец, шатаясь.
      Хенрик не ответил и стал осторожно подниматься по лестнице, боясь разлить шампанское. Он слышал за собой неуверенные шаги немца. Хенрик подал бокал Анне. Они чокнулись, понимающе улыбаясь.
      – Я не предатель.
      Возле них, на две ступени ниже, без подноса, с бокалом в дрожащей руке стоял Шаффер. Вина в бокале осталось уже немного.
      – Вы удостоите меня большой чести, профессор, и вы, пани, если соизволите со мной выпить, – сказал Шаффер.
      – Что случилось? – спросила Анна по-польски.
      – Он проболтался шефу, что я пошел на почту.
      – Это очень важно?
      – Очень. И он это понимает.
      – Позвольте объяснить, – сказал Шаффер. – Пан бургомистр сам заметил, что вас нет. Сначала он спросил пани, не так ли, где пан Коних, я это хорошо понял, а вы ответили, что не знаете.
      – Благодарю вас, Анна, – вставил Хенрик.
      – Потом он спросил меня. Я тоже ответил, что не знаю, но потом пан бургомистр напомнил, что он здесь бургомистр, и отдал мне приказ, он подчеркнул, что это именно приказ, и велел проводить его на почту. Вы же знаете, пан профессор, что такое для немца приказ.
      – Пан Шаффер, – перебил Хенрик, – я сейчас вам скажу, что я думаю об этом культе приказа. Я думаю, что его так разрекламировали только потому, что он выгоден. Обычно выполняются те приказы, которые нравятся. Вы создали миф о себе как о тупых службистах для обмана окружающих.
      – У вас очень оригинальный взгляд, Herr Professor.
      – Гораздо менее, чем вы думаете. Вот у вас, пан Шаффер, хронический катар желудка и что-то там еще, хотя был приказ, что каждый немец должен быть здоровым и охотно погибать за родину. Мне хотелось бы поговорить с доктором, который вас обследовал.
      – Его здесь нет, но не подумайте, что я жалею, что не погиб за родину.
      – Я не виню за это ни вас, ни вашего доктора. Я даже вас за это уважал, пан Шаффер. Но сейчас, когда вы притворяетесь жертвой дисциплины, вы перестали мне нравиться.
      – Позвольте выпить этот бокал за здоровье дамы?
      – Пейте, Шаффер. Вы ничем не загладите своей вины, потому что отплатили мне черной неблагодарностью. Это я нашел вас и вернул к жизни. Я чувствовал себя почти вашим отцом.
      – Хочу заметить, герр профессор, хоть это может показаться и нахальным, что я существовал до того, как вы сюда пришли. У меня сорок лет в Грауштадте дело, мужской и дамский салоны.
      Хенрик молчал. Вступать в дискуссию? Рассказывать, что они творили у нас? Безнадежно. Он никогда этого не поймет. Останемся на уровне намеков и метафор.
      – В нашем сознании, – сказал наконец Хенрик, – вы не существовали. Вас придумал я. Был пустой городок и вой ветра. Потом появилось бездыханное тело. Присутствующая здесь пани советовала прошить его пулями. Но я вдохнул в него жизнь. В то время как вы своей болтовней едва не лишили меня жизни.
      – О чем идет речь?
      – Бургомистр хотел меня застрелить.
      – Я ничего не понимаю, – сказала Анна. Шаффер поклонился.
      – Вы меня создали, профессор, а теперь боитесь, как бы я не сорвал яблоко с древа познания. Мне все равно, я могу и не знать.
      Но я видел здесь одну вещь, которая может вам пригодиться. Не хотите ли пойти со мной?
      «Теперь предаст его», – догадался Хенрик. Он пошел за Шаффером в подвал. Прошли кухню, в которой догорали свечки, и оказались в темном помещении склада. Шаффер чиркнул спичкой и пробормотал:
      – Слава богу, кажется, никто не взял. Вот! – вдруг воскликнул он.
      Спичка погасла.
      – Что там? – спросил Хенрик.
      – Оружие. Легкий пулемет.
      – Посвети.
      Шаффер чиркнул спичкой. Хенрик опустился на колени. «Господи, – подумал он, рассматривая оружие, – только бы не попало в руки Мелецкому!» Спичка погасла.
      – Вы стояли на коленях, как перед божеством, – услышал он голос Анны.
      Хенрик поднялся. Шаффер снова зажег спичку.
      – Погаси, – сказал Хенрик, хватая старика за руку.
      Они оказались в полной темноте. Хенрик не отпускал руку парикмахера.
      – Об этом оружии не должен знать никто, вы поняли?
      – Конечно. Оно вам пригодится?
      – Может быть. Выйдем отсюда впотьмах. Держите язык за зубами, пан Шаффер.
      – Конечно.
      – Даже если прикажет бургомистр?
      – Создатель немного больше, чем бургомистр, – ответил парикмахер.
      – Наконец мы понимаем друг друга.
      Когда они вошли в вестибюль, Хенрик распорядился:
      – Теперь, пан Шаффер, идите в зал. Если будут спрашивать о нас, вы ничего не знаете.
      Когда Шаффер ушел, Хенрик сказал Анне:
      – Нужно посмотреть, что делает Смулка. Возьмите, пожалуйста, фонарь.
      Некоторое время они блуждали по коридорам, среди теней и бликов, прыгающих по стенам, вытягивающихся по полу, когда наконец за каким-то очередным поворотом нашли дверь номера, который выбрал себе Смулка. Анна остановилась.
      – Что такое? – спросил Хенрик.
      – Когда он меня увидит, к нему снова вернется амурное настроение.
      – Я войду один.
      Он протянул руку за фонарем, но передумал:
      – Вам будет в темноте неприятно.
      – Не знаю…
      – Я посвечу себе спичкой.
      Хенрик нажал ручку и вошел в номер. Спички были не нужны, свет луны обливал стены. Темно-голубой Смулка лежал в одежде на кровати, волосы блестели, словно седые, серебряная рука была вытянута вдоль тела, обутые ноги просунуты между прутьями спинки.
      – Збышек, – позвал Хенрик.
      В комнате было тихо и сонно. Смулка лежал спокойный, с оловянным от лунного света лицом. Хенрик вышел. Скрипнула дверь, и Анна вздрогнула.
      – Спит, – сказал Хенрик. Они вернулись в ресторан.

      – Я ждал вас с шампанским, – сказал шеф. В зале кроме шефа остались только блондинка, рыжая Зоська и Вияс, волосы которого, смоченные вином, были снова гладко прилизаны. Шеф подал Шафферу новую бутылку, чтобы тот открыл ее. Парикмахер исполнил приказание, проявив при этом большую ловкость.
      – Такую стрельбу я люблю, – сказал он.
      – Вы мирный человек, – похвалил его Хенрик.
      – Это правда, – ответил немец, – я жалею, что не женился на польке.
      – Выпьем, – предложил шеф, поднимая бокал. Анна попробовала незаметно выйти из зала.
      – Куда вы? – крикнул ей вслед шеф.
      – К себе.
      – Постойте.
      Анна остановилась в дверях. Он подошел к ней и что-то сказал. «О том, что надо полить цветы», – вспомнил Хенрик. Анна кивнула головой, и они вместе вернулись к столу. Мелецкий снова поднял бокал.
      – Хотите выпить?
      – У меня болит голова.
      Анна с трудом сдерживала кашель.
      – За ваше здоровье, – сказал шеф. И обратился к Хенрику: – За наше будущее.
      Пили молча. Только блондинка пробормотала с восторгом:
      – Юзек – это голова, – и окинула всех победным взглядом.
      – Вы никогда не думали о будущем, пан Коних? – спросил Мелецкий. На вид он был совершенно трезв. Выговаривал слова твердо и без усилий.
      «Он всегда собран, – подумал Хенрик. – Если бы не эти налитые кровью глаза, кажущиеся немного подслеповатыми, никто не мог бы догадаться, сколько влил в себя сегодня этот человек. Боюсь его, он чудовище».
      – Я за вас подумал, – сказал шеф.
      – Спасибо, – пробормотал Хенрик.
      – Не за что, мы здесь как экипаж самолета, как потерпевшие крушение на шлюпке и должны относиться друг к другу по-товарищески. Этого требует солидарность. Как было бы хорошо, если бы мы не забыли друг друга и потом, после выполнения нашей миссии.
      Хенрик молчал. «Солидарность для своей пользы. А может быть, это намек? Может быть, он знает, что я уже знаю? Хотя Смулка продать не должен».
      – У вас есть друзья, Коних? – раздался неожиданный вопрос.
      – Нет. А у вас?
      Шеф и бровью не повел. «Боюсь его», – подумал Хенрик.
      – Мне друзья не нужны, – сказал Мелецкий. – Мне нужны люди, которые бы выполняли мои приказы. Мне даже не нужны очень способные: талантливые и мыслящие всегда идут своим путем. Мне нужны послушные. В этом заключается тайна умелого руководства.
      – Вы хотите править? – спросил Хенрик шефа.
      – Я с ума не сошел. Но, разумеется, внизу я тоже не останусь. У меня есть кое-что, что могло бы заинтересовать власти. Вам известны мои планы?
      – Нет.
      Некоторое время шеф смотрел в рюмку. «Знает ли он, что мне они уже известны?»
      – Я разработал проект реорганизации медицинского обслуживания в Польше, – услышал Хенрик.
      «Ах, значит, вот о каких планах идет речь! Смулка не проговорился». Хенрик почувствовал на своем плече руку Анны. Он никак не мог собраться с мыслями. Планы шефа. Нежность ее прикосновения. «Чувствую каждый палец. Сейчас прижму ее ладонь к губам».
      – Уверен, что это сенсационный план, – сказал Хенрик.
      – Если хочешь решить какой-нибудь вопрос, надо начинать с анализа основной трудности. Потом легче найти ключ ко всей проблеме. Я думал о ней всю оккупацию. Я думал о том, что если доберусь до сути проблемы, то смогу в этой области что-то сделать. У меня нет диплома, пан Коних, но как организатор я равен десяти с дипломами, только должен доказать это на чем-нибудь конкретном. При бесплатном медицинском обслуживании проблема сводится к тому, чтобы врач был заинтересован принять как можно больше пациентов и одновременно с этим как можно внимательнее их обследовать.
      – Понимаю: речь идет о преодолении естественного противоречия.
      – Количество сталкивается с качеством. Если стимулируют количество, страдает качество. И наоборот.
      – И вы нашли решение? – спросил Хенрик. «Ее пальцы на моем плече, прикосновение груди».
      – Нашел, – услышал он.
      Мелецкий. Нашел способ преодоления противоречий. Анна закашляла. Сняла руку с плеча Хенрика и прикрыла ею рот. Хенрик наклонился к Мелецкому.
      – В чем он заключается?
      – Пациенты должны иметь право сами выбирать себе врача, у которого хотели бы лечиться. Что-то вроде голосования. Зарплата врача будет находиться в зависимости от количества пациентов, имеющихся в его картотеке. Неудовлетворенный пациент может потребовать перенести свою карточку к конкуренту, тогда первый теряет, а второй выигрывает. Разумеется, надо будет установить верхнюю границу зарегистрированных пациентов, выше которой качественное обслуживание уже невозможно. Это даст возможность выдвинуться тому врачу, которым пациенты чаще всего бывают довольны.
      – Количество примирено с качеством, – понял Хенрик.
      – Именно. С этим планом я хочу поехать в Варшаву, как только мы выполним нашу миссию.
      «Он ничего обо мне не знает», – решил Хенрик.
      – Я представлю вас как своего ближайшего сотрудника, – говорил Мелецкий. – Мы можем сделать очень много добрых дел.
      – Меня это не интересует.
      – Вам так кажется. Нельзя же продолжать жить отрицанием. Будем всегда действовать вместе. Все, кто сегодня здесь. Вы не думайте, что моя группа состоит из случайных людей. Это мои избранники, вы поняли? Я долго подбирал их под определенным углом зрения. Самая важная черта: преданность. Я беру вас к себе. И рассчитываю на вас!
      – Я при тебе дольше, чем он! – крикнул Вияс.
      – Иди спать, – приказал шеф. – Смотри, чтобы он выспался, – обратился он к рыжей.
      Рыжая поднялась. У нее были пустые глаза.
      – Он разорвал мне платье, – вспомнила она и заплакала. Вияс подтолкнул ее. Она пошла за ним, всхлипывая. В дверях он еще раз крикнул:
      – Я не хуже!
      Мелецкий спокойно прикурил сигарету от свечи. Потом обратился к Хенрику:
      – Поставим караул?
      – Не мешает.
      – Уже четверть первого. Подъем в шесть, да? Шаффер постоит до трех, а потом его сменят.
      Мелецкий отдал распоряжение немцу и прижал к себе блондинку.
      – Спокойной ночи, – сказал он. И напомнил: – Подъем в шесть.
      В большом зале остались только Хенрик и Анна. Она стояла выпрямившись, с поднятой головой и ждала. Он смотрел на нее, на свитер и брюки, свитер из серой толстой шерсти, брюки синего полотна, на левом бедре пятно, все крупным планом, переплетения мохнатой шерстяной ткани, округлость груди, он стоял и смотрел, она не двигалась, он видел сжатые губы, молчащие глаза. Стоит и ждет – кого она ждет, меня? Хочу я этого или не хочу? Молчание было гнетущим, но Анна его не прерывала, она умела ждать, не чувствовала, как уходит время, ночь кончалась, в шесть подъем, а она ждет.
      – Вы не идете к себе? – спросил он.
      – Нет.
      – Все уже разошлись. Она не отвечала.
      – Остались только мы двое, – сказал Хенрик. – Вы и я. Анна развела руками.
      – Так получается, – сказала она. Он ждал, что она при этом улыбнется. Она улыбнулась.
      – Пойду подышать воздухом, – сказал Хенрик. Толкнул стеклянную дверь ресторана. Шагов Анны он не услышал.

      Хенрик сидел на ступенях террасы, ночь была теплая, в листве щебетали птицы.