Тост

      – Попробую с ними договориться, – сказал Хенрик.
      – Да ты не бойся, – успокоила она его. – Ты тоже хороший бандит.
      – Освенцимец сделает все, о чем я его попрошу. Твой кавалер, наверно, тоже. Потом столкуюсь с шефом.
      – Все будет как надо. Что там за шум? – Она прислушивалась. Хенрик подошел к окну. – Это въехали грузовики. Сейчас начнется погрузка.
      – Спеши, – поторопила она.
      Хенрик подошел к кровати и наклонился. Янка смотрела на него с ожиданием. Ее темные глаза, казалось, были покрыты лаком.
      – Я люблю тебя, Янка. И знаешь за что?
      – Нетрудно догадаться.
      – Нет, не догадаешься. Я люблю тебя за то, что ты сказала, чтобы я спешил. Что ты не говоришь: «Оставь их в покое».
      – Спеши.
      – И еще. Не проболтайся женщинам, что провела ночь у меня.
      – Ты тоже не хвались.
      – Я напишу об этом в газету, – сказал он. Выходя, он чувствовал на себе ее взгляд. Подумал: «И все-таки что-то от этой ночи осталось, что-то большее, чем обмен услугами».
      В коридоре он встретил небритого Рудловского. Рубашка на нем была грязная и мятая.
      – Как спалось? – спросил Хенрик беззаботно.
      – Кажется, у меня катар. Как кончим, схожу в аптеку.
      – Грузите?
      – Помаленьку. А вы?
      – Я сейчас приду, – пообещал Хенрик. – Смулка с вами?
      – Не видел.
      – Еще спит?
      – Наверно.
      – Если шеф не стащил его с кровати!
      – Пойду разбужу.
      – Я с вами.
      Они подошли к номеру Смулки. Дверь была закрыта. Хенрик постучал.
      – Збышек! – позвал он. Ответа не было.
      – Наверно, смылся, – сказал Рудловский.
      – Куда?
      – Куда-нибудь. Вчера они повздорили с шефом.
      – Да?
      – Я это узнал от шефа. Он сказал, что Смулка рехнулся.
      – А обо мне ничего не говорил?
      – О вас, что вы трудный, но толк будет. Идемте.
      – Минутку.
      В голове Хенрика шевельнулось подозрение. «Попал к бандитам. Сам похож на бандита». Хенрик достал из кармана отмычку и стал орудовать ею в замке.
      – Вы думаете?.. – начал Рудловский.
      – Сейчас убедимся.
      Замок скрипнул, и дверь открылась. Смулка неподвижно лежал на кровати.
      – Какой скандал! – пробормотал Рудловский. Они подошли ближе. Смулка лежал в той же позе, что и вчера вечером, одна рука вытянута вдоль тела, другая на груди, желтое лицо выражало безразличие, ноги в ботинках просунуты между железными прутьями спинки. «Бедный Смулка, кажется, отмаялся. Я опять один».
      Рудловский осмотрел труп.
      – В живот, – констатировал он. – Как вы думаете, это очень больно?
      – Не знаю.
      – Я не переношу боли.
      – Наверное, не очень. Лицо у него спокойное.
      – Такие вещи шеф выполняет ювелирно. Вы правы, он, наверное, не страдал, – сказал Рудловский и сделал несколько шагов назад. – Отойдите, пожалуйста.
      – Почему?
      – Бактерии.
      Хенрик выглянул в окно. Перед отелем стояли три грузовика. Шеф, Вияс и Чесек загружали прицепы. «Я остался один. Я даже не могу им пригрозить. Чесек пойдет за мной. Может, и этот».
      – Пан Рудловский, вчера вечером дверь была открыта. Кто же ее закрыл?
      – Наверное, шеф. Или кто-нибудь из них, – Рудловский показал на окно.
      – Они тоже? – удивился Хенрик.
      – Кто-то из них. Шеф не смог бы один положить его на кровать.
      Хенрик обвел взглядом комнату. Трус прав, на полу были следы крови. Он убил его не на постели. Потом они положили его, как будто он спит, даже дверь оставили открытой, чтобы придать этой версии правдоподобие. Утром Мелецкий решил, что игра окончена и лучше Смулку запереть.
      – Бандюга этот ваш шеф, – сказал Хенрик.
      – Так уж сразу и бандюга.
      – Он вспарывает людям животы, а вы еще сомневаетесь.
      – Смулка, наверное, качал права.
      – Ну и что?
      – Шеф не любит, когда качают права.
      – У вас есть аттестат зрелости, Рудловский?
      – Что-то в этом роде.
      – Вы знаете, что такое этика?
      – Пустой звук. Оставьте Смулку, мы все равно ему уже не поможем.
      Хенрик прошел мимо Рудловского и загородил ему выход.
      – Я хочу с вами поговорить, – сказал он.
      – Об этике? – спросил Рудловский взволнованно, снял очки и стал протирать их платком. – Здесь не место. Этот труп…
      – Я намерен помешать ограблению Сивова, – сказал Хенрик.
      – Это почему же?
      – Потому что мы приехали Сивово охранять.
      – Это был только удобный повод.
      – Для меня нет. Я приехал охранять. Если для вас это недостаточный мотив, то я вам напомню, что вообще присваивание чужих вещей – занятие некрасивое.
      – Но выгодное. Ни одна страна не испытывает угрызений совести, присваивая себе чужие земли и города, а почему я…
      – Вы хотите, чтобы вас считали вором?
      – Я не вор.
      – Нет, вы вор.
      – Ну ладно, допустим, сегодня это так, но завтра я с этой профессией распрощаюсь.
      – Неизвестно. Можно привыкнуть.
      – Вы говорите так, как будто всегда были образцом честности.
      – Не будем спорить о том, что было. А вы помните наш тост, пан Рудловский? Свобода, родина, лучезарное будущее, помните?
      – Это все разговоры в пользу бедных, пан Коних. Подвернулся случай, надо брать, завтра не будет. Не возьму я, возьмут другие.
      – Пусть берут другие.
      – Но почему? Почему не я?
      – Потому что… Вы что, действительно не знаете?
      – Нет.
      – Черт побери! Вы действительно этого не понимаете? – Хенрик подтолкнул Рудловского к зеркалу и увидел искривленную комнату, кровать с трупом Смулки, вспотевшие очки труса. – Для того! – крикнул он. – Для того, чтобы можно было смотреть в зеркало. Теперь вы понимаете?
      – Допустим, – Рудловский снова стал протирать очки. – Тогда, с вашего разрешения, я сегодня сделаю свою последнюю ставку, а потом выйду из игры.
      – Нет! Никаких последних ставок!
      Рудловский молчал. «Сломался, – понял Хенрик. – Я буду не один».
      – Слушайте внимательно, – быстро объяснял Хенрик. – Если вы солидаризуетесь со мною, Мелецкий ничего не посмеет тронуть. Вдвоем с Виясом он с нами не справится.
      – А Чесек?
      – Чесек сделает то, что я захочу. Я объявлю Мелецкому, что мы трое не согласны на ограбление Сивова.
      Рудловский показал на мертвого Смулку.
      – Он пришьет меня, как его.
      – Ничего он вам не сделает!
      – Вы его не знаете.
      – Я знаю себя. Втроем мы с ним справимся.
      – Нет. Я не пойду против шефа. Выстрел в живот – это чертовски больно. Мне жизнь не надоела.
      Рудловский попытался выйти, но Хенрик снова преградил ему дорогу.
      – Хорошо, – согласился Хенрик. – Я не требую, чтобы вы перешли на мою сторону. Достаточно, если вы не выступите против меня.
      – Нейтралитет? – спросил недоверчиво Рудловский.
      – Да.
      – А что я с этого буду иметь? Хенрик развел руками.
      – Ну, возьмете себе кое-что. Рудловский прикрыл рот рукою.
      – Прежде всего выйдем отсюда. Комната полна бактерий. Они вышли в коридор. Рудловский с облегчением вздохнул.
      – Вы знаете, сколько мне обещал Мелецкий? – спросил он. – Два миллиона. Не барахлом. Наличными. Вы можете мне это гарантировать?
      – Нет.
      Рудловский рассмеялся и сказал:
      – Ну пока! «Ушел. Черт с ним».

17

      – Чесек, – сказал он. И сразу же подумал: «Я немного переиграл. Как будто только он и мог все спасти, как будто все зависит от него. Он ничего не должен заметить». – Привет, Чесек, – сказал Хенрик без нажима. – Вспотел?
      Освенцимец стоял в дверях музея с ящиком на плече.
      – Привет, старик, – ответил он. – Помоги. Хенрик взял ящик и поставил его в кузов грузовика.
      – Что-то у тебя слабовато идет, – сказал он. – Доконала?
      Ответ входившего в здание освенцимца он не расслышал. Что-нибудь вроде «баба-огонь», «она может», «как автомат» или какая-нибудь другая мужская похвальба. Неважно. В залах музея было светло, косые лучи утреннего солнца били прямо в глаза. «Здесь я дрался со Смулкой, лежал возле ящика, Смулка стоял там, в серой полосе света, и прикладывал платок к щеке. Здесь мне однажды повезло», – подумал он с суеверной надеждой. Чесек осматривал ящики.
      – Бери те, помеченные мелом, – сказал он.
      – Кто помечал? Шеф?
      – А кто же?
      – Он понимает в этом?
      – Шеф во всем понимает!
      – А вот женщину себе выбрал неважнецкую.
      – Да, в женщинах он разбирается меньше. Подай мне ящик.
      – Подожди.
      Чесек. не протестовал. Значит, он тоже понимает, что что-то должно произойти, что надо отчитаться перед собою. Оба только делали вид, что «порядок, порядок», а на самом деле он тоже ждал разговора. Освенцимец сел на ящик и закинул нога на ногу.
      – Ну? – спросил он. Хенрик сказал:
      – Я был здесь вчера со Смулкой. – Знаю.
      – Мы подрались. Знаешь, из-за чего?
      – Нет. Но если ты ему всыпал – это хорошо. «Смулка не проговорился», – решил Хенрик.
      – А ты знаешь, что Збышек… – хотел сказать «умер», но осекся, внезапно увидев на пиджаке освенцимца темное пятно… «Такой хороший пиджак», – подумал он. Чесек перехватил его взгляд и стал рассматривать свой пиджак.
      – Грязный, – сказал он, – не было времени почистить.
      Все было хуже, чем думал Хенрик. Это именно он, Чесек, помогал перенести Смулку на кровать. Самый доверенный человек шефа! Он сидел на ящике, положив нога на ногу, мордастый, приветливый, человек-сфинкс, каменное изваяние. «Пойдет ли он за мной, я не Смулка, я тоже лагерник, но подумай, к чьей помощи ты прибегаешь, чьими руками хочешь защищать закон и этику, а если это обыкновенный головорез, у него на пиджаке кровь Смулки, и его это даже не смущает, насмотрелся на трупы в лагере. Очень яркое солнце, будет жара, меня знобит, теперь я остался один, придется отступить».
      – Он был тяжелый? – спросил Хенрик.
      – Кто? Ах он? Весил изрядно. Ну и силенка у него! – За что его шеф прикончил?
      – Он изменник, Хенек. С изменниками нельзя цацкаться.
      – Ты знаешь, из-за чего я с ним дрался? – спросил Хенрик. – Скажу тебе. Он хотел взять отсюда одну мелочь. Спросил, сколько она стоит. Я велел положить на место. Из-за этого у нас и пошло.
      Чесек продолжал качать ногой. Хенрик говорил:
      – Он нокаутировал меня. А потом, когда привел в сознание, признал мою правоту.
      – Какую правоту? – спросил Чесек, поднимаясь.
      – Что то, что мы делаем, – это подлость.
      – Возможно, – согласился Чесек. Хенрик схватил его за плечо.
      – Чесек! Я знал, что с тобой я договорюсь! Я знал!
      – Подожди, какое договорюсь? Какое знал? – удивился Чесек. – Ты думаешь, что нельзя жить после того, как сделаешь подлость? Очень даже хорошо можно жить.
      – Старик, я думал, ты меня понимаешь.
      – Что я должен понимать? Я знаю одно: кто был помягче, поделикатней, тот быстрее отправился на тот свет.
      – А все-таки Смулка решил иначе.
      – И плохо кончил. Подай мне этот ящик.
      Хенрик чувствовал, что тонет. Канаты, за которые он держался, выскальзывали у него из рук, пальцы не удерживали обмякшее тело. Еще мгновение, и останется только бессильный крик.
      – Чесек, – сказал Хенрик, – мы оба были в лагере, и ты, и я. Ты не можешь оставить меня в такую минуту. Все, что ты видишь, – это национальные сокровища нашего народа. Ад кончился, надо начинать новую жизнь. Мы, Чесек, испытавшие все на собственной шкуре, должны о них позаботиться… Прошу тебя, старик, помоги.
      Круглое, заросшее светлой щетиной лицо Чесека выражало удивление, беззубый рот жадно ловил воздух. Выслушав Хенрика, Чесек сказал:
      – Ты что, с луны свалился? Хенрик молчал.
      – Новую жизнь? С кем?! – закричал освенцимец. – Проститутка на воре едет и бандитом погоняет. Ты видел, что происходило? Ты видел, что из нас сделали? Плевать я хотел на твое национальное сокровище, мой желудок – самое большое сокровище.
      – Боишься шефа.
      – Я? Шефа? – возмутился Чесек. – Я шефу тоже могу врезать, если станет на пути. Я, куриная морда, никого не боюсь! А то, что мне надо, я знаю. Смрад от трупов шел на полсвета, человек с человека шмотки сдирал, у кого была миска макарон, был аристократом. Было так? Было. Так что стоит твой человек? Все можно, Хенек! Все!
      – Ты прав: за миску макарон можно было купить девушку, смрад шел по всей Европе, у трупов вырывали золотые зубы. Но это кончилось. Нет войны, нет лагерей. И теперь не все можно! Слышишь? Не все!
      Чесек подошел к нему.
      – Ты, ты! Ты там тоже был такой чистый? – рявкнул он. Хенрик отступил па шаг.
      – Думаешь, к моим рукам что-то прилипло? – Он вытянул руки вперед: – Вот! Посмотри!
      – Пальцы дрожат.
      – Не беспокойся, когда я стреляю, у меня ничего не дрожит. Чесек посмотрел на него с интересом.
      – В меня не выстрелишь, – сказал он.
      – Там видно будет.
      – Я тебя до этого укокошу, – сказал Чесек.
      – Хорошо, хорошо.
      – Не думай, что после мне будут сниться кошмары.
      – Закрой свою пасть, – тихо сказал Хенрик. – Чем ты хвастаешься? Я тебе заявляю, что ты не вывезешь отсюда ни одной картины, ни одной клизмы.
      – Если бы это слышал шеф…
      – Не держись за карман, все равно не успеешь. Шефа я уломаю, увидишь. Он один из вас что-то понимает. Стой, я подам тебе ящик.
      Хенрик поднял ящик и поставил на плечо Чесеку. Освенцимец повернул к нему лицо.
      – Хенек, побойся бога. Нам за все это что-то причитается? Причитается или нет?
      – Да. Две пары туфель, костюм, чемодан тряпок.
      – Эх ты, падло, – сказал с ненавистью Чесек.
      Хенрик проводил его до грузовика и помог поставить ящик в кузов.
      – Подумай, – сказал он Чесеку. – Мы вдвоем можем очень много сделать. Подумай, Чесек.
      – Нет, – ответил освенцимец. – Я еще с ума не сошел.
      Он отвернулся и пошел в музей за следующим ящиком. «Теперь я действительно один», – подумал Хенрик.

18

      Он провел рукой по лбу и глубоко вздохнул; легкие наполнил сухой горячий воздух. Лоб был уже сухой. Хенрик вытер руку о штаны. «Душно, как в пустыне», – подумал он. Провел сухим языком по губам. – «Адская жара». Какая-то неуловимая мысль приходила и уходила. «Я один, – вспомнил он, – ничего не выйдет, я один». Дома, обжигаемые солнцем, стояли немые, как пирамиды, смотрели темными окнами, покрытыми пылью, внутри жила пустота и молчание. «Не хватает еще сов», – подумал Хенрик, топча порыжевшую хрустящую траву. Из-под ног с радостным хлопаньем взлетели голуби и закружили над памятником Великому Фрицу. Оттуда донесся какой-то новый шум, упорный и монотонный, жемчужный, как дождь, как вода из лейки, льющаяся на цветы, он вызывал в памяти горный поток, разбивающийся о подводные камни, соленый запах моря, кафель в ванной гостиницы «Tiwoli» и босые ноги Анны, а может быть, только напиток, пенящийся в тонком прозрачном стекле, с кусочком плавающего льда сверху. Голуби все еще летали, описывая круги над каменным фонтаном, который ночью был покрыт пылью и сухими листьями, а теперь из него била высокая струя, рассеивая влагу и прохладу. Он умыл в фонтане лицо и смочил губы. «Попробую поговорить с Мелецким».
      Женщины, раздевшись до белья, загорали на каменной террасе отеля. Среди них он увидел Анну, она лежала на широких каменных перилах в бюстгальтере и в юбке, подвернутой выше колен. «Ушат помоев», – вспомнил Хенрик, глядя на обнаженное тело, которое она так педантично подставляла солнечным лучам. Поправила лист на носу.
      – Здравствуйте, – буркнул Хенрик. Анна открыла глаза.
      – Здравствуйте, – ответила она с улыбкой. Все пробормотали приветствия. Янки среди них не было. «Отсыпается», – решил он.
      – Вы едете с нами? – спросила Анна.
      Она села и сняла с носа лист. Теперь стало видно, что под головой у нее лежала полосатая куртка. «Дорожная форма», – догадался Хенрик.
      – Не знаю, – ответил он и, перепрыгнув через несколько ступеней, вошел в отель.
      Погруженный во мрак холл все еще был пропитан тяжелым запахом стеарина. Возле пальмы стояли чемоданы. Десять чемоданов, по два на каждую. Интересно, которые из них ее и чем она их набила!
      – Алло! – услышал он голос Янки.
      Янка подошла и поцеловала его в щеку. «Она уже считает меня своей собственностью», – подумал он.
      – Алло, роднулик.
      Он обмер. «Роднулик! Это их словарь».
      – Ну как у тебя с бандитами? – спросила она.
      – Средне. Я должен найти Мелецкого.
      – Они нас, случайно, не оставят?
      – Об этом не беспокойся.
      – Все равно ты им не позволишь уехать, да?
      – Не знаю. Все девушки загорают, а ты?
      Со стороны ресторана шел Шаффер. Хенрик подтолкнул Янку к выходу. Эта по крайней мере не должна ждать два года.
      – Здравствуйте, пан профессор, – сказал парикмахер. – Пан бургомистр спрашивал о вас. Но я промолчал.
      – Где он?
      – Внизу на кухне. Закусывает перед дорогой. Минутку, пан профессор! – воскликнул Шаффер, видя, что Хенрик хочет идти. Он вытянул шею так, что почти коснулся своей головой головы Хенрика. – Я установил, что вы вынесли оружие.
      Хенрик не отвечал. «Шаффер сегодня не пил», – отметил он, чувствуя на щеке дыхание парикмахера. Шаффер продолжал:
      – Разумеется, я даже словом об этом не обмолвился. Правда, что бургомистр нас бросает?
      – Кажется, нет.
      – Это чертовски скорострельный пулемет, пан профессор.
      – Знаю, – сказал Хенрик.
      Он сказал это со злостью, но, уже спускаясь в подвал, понял, что не Шаффер объект его злости. «Ничего у меня не получится, – подумал он с горечью. – Смулка, Чесек, Рудловский, – перечислял он свои поражения. – Он чувствовал, что его обманули. – Мне не везет, какой-то я нескладный, ничего у меня не получается». Шеф – его последний шанс. Если он убедит шефа, все предыдущие поражения не в счет.
      Мелецкий намазывал вестфальский пряник паштетом.
      – Французские консервы, – сказал он, – попробуйте. «Я сегодня ничего не ел», – вспомнил Хенрик и повторил это вслух. Шеф подал ему намазанный пряник.
      – Ну как? – спросил он.
      – Объедение, – ответил Хенрик.
      – Запивать можно вот этой водой, местная.
      Мелецкий открыл бутылку минеральной воды и пододвинул Хенрику стакан.
      – А вы все бродите без работы, паи учитель? – спросил он Хенрика. – Надо приняться за погрузку какой-нибудь машины.
      – Машина Смулки уже нагружена.
      – Правильно, – усмехнулся шеф. – Интеллигент всегда от работы увильнет.
      Мелецкий ел и пил, не выказывая никакого раздражения. «Он ничего обо мне не знает», – решил Хенрик. Рудловский и Чесек посчитали за благо молчать. Хенрик неприязненно разглядывал шефа. «Выпуклость на кармане пиджака – это пистолет. Если шлепнуть шефа, все будет кончено. Власть перейдет ко мне. Искушение было велико – выстрелю, и все хлопоты позади, остальные подчинятся, а этот гад сдохнет, он того и стоит. Нет, не могу начинать с убийства. Я еще не сделал всего, что можно, я еще с ним не поговорил». Мелецкий ковырял вилкой в консервной банке, потом подбавил Хенрику немного паштета на пряник.
      – Тряпок себе набрали? – спросил он.
      – Еще нет.
      – Я вижу, вы не мелочный. Я тоже себе ничего не взял. При наших масштабах тряпки не имеют значения.
      – Значит ли это, что мы сматываемся отсюда и оставляем Сивово на произвол судьбы? – спросил Хенрик.
      – Именно так.
      – Нас послали охранять этот объект.
      – А разве он не охраняется? Дома стоят, люди могут вселяться.
      – Вы вывозите аппаратуру. Парализуете курорт. Эшелон с ранеными в пути.
      – Их направят в Крыницу. А через два-три года установят новую аппаратуру. Вы ешьте, пан Коних, это излишняя щепетильность.
      – А вы не боитесь последствий?
      – Каких?
      – Труп Смулки, ограбление городка.
      – А разве это мы его ограбили? Его могли ограбить сами немцы. Или кто-нибудь еще.
      – Приедут из Зельна переселенцы и увидят, что мы удрали.
      – Потому что нас выбила банда вервольф, После ожесточенного боя, разумеется.
      – Вы намерены сюда еще вернуться?
      – Кто знает. Я подумаю.
      – А потом заняться общественной деятельностью?
      – Да, пан Коних, я уже вам говорил. Я хочу организовать в Польше здравоохранение. Могу пригодиться и в других областях. Я неплохой организатор, люди меня слушаются.
      – Сделаете карьеру.
      – Может быть. Но прежде всего я буду приносить пользу. Вы наелись? – спросил Мелецкий, видя, что Хенрик отряхивает руки.
      – Да, спасибо. Я хотел вас спросить, как может начинать с преступления человек, который хочет приносить пользу.
      – Зачем эта наивность, пан Коних? Вам хорошо известно, что, когда в жизни хочешь чего-нибудь достигнуть, нельзя быть слишком сентиментальным.
      – Я тоже так когда-то думал.
      – И что?
      – Изменил свое мнение. Постараюсь быть сентиментальным, пан Мелецкий. Постараюсь быть наивным. В конце концов, наивные правы. Они удивляются преступлениям и тем спасают моральные устои мира.
      – Бог в помощь, Коних, – засмеялся шеф. – Удивляйтесь сколько угодно.
      – Я могу удивляться и с пистолетом в руках.
      Мелецкий продолжал есть. «Чудовище, – подумал Хенрик. – Хладнокровный дьявол». Но в эту же минуту понял, что он – только владеющий собой актер. Его спокойствие было отрепетированной игрой. Проглотив кусок, Мелецкий вытер рот салфеткой и спросил:
      – Что вы сказали?
      – Что вы не вывезете отсюда ни гвоздя.
      – Чего вы, собственно, хотите?
      – Выполнить задание, которое нам поручил уполномоченный.
      – Это решаю я.
      – Вам так кажется, – сказал Хенрик.
      Правую руку он держал в кармане пиджака. «Еще не время, – подумал он в отчаянии, – его еще можно переубедить». Мелецкий нервно шевелил мясистыми губами. Наконец он понял, что это не шутки.
      – Коних! – воскликнул он. – Не будьте безумцем! Не хотите со мной работать, не надо, но дайте мне по крайней мере жить! Вы превратите меня в труп – хорошо, кому от этого будет прок? Я еще могу в этой стране на что-нибудь сгодиться. Мой план, вы его помните? Но для того, чтобы посвятить ему себя, я должен что-то иметь, какую-то крепкую основу. Я, кажется, имею право себя обеспечить?
      – Нельзя начинать с преступления!
      – К черту ваше преступление! К черту вашу честность! Можно! Все можно! Через несколько лет вы встретитесь со мной как с уважаемым и активным деятелем, по горло ушедшим в общественную работу. Люди будут мне низко кланяться, и вы тоже поклонитесь и скажете про себя: «Я чуть было не лишил общество полезнейшей личности».
      – Мания величия, пан Мелецкий.
      – Нет, просто я знаю себе цену. Знаю, на что способен.
      – Мы приехали сюда охранять Сивово.
      – С Сивовом ничего не случится! И, наконец, если вы чувствуете себя государственным мужем, то поймите, в природе ничто не исчезает. Ведь я же не съем эту проклятую аппаратуру! Не будет в Сивове, будет в Крынице. Польша не обеднеет.
      – Вы хорошо знаете, что не об этом речь, – сказал Хенрик. – Не только об этом. Я не государственный муж, экономика – не мой бог. Речь идет о чистоте воздуха, которым я должен дышать вместе с вами.
      Мелецкий снисходительно улыбнулся. Он опять казался спокойным.
      – Вы тупой человек, Коних. Я вам изложил, для чего мне нужны эти деньги, а вы не проявили ни малейшего понимания, даже гражданского.
      – А я думаю, что, когда вы все превратите в деньги, вы придете к выводу, что лучше смыться за границу.
      – Почему? – возмутился Мелецкий.
      – Потому что вы будете бояться обвинения в убийстве! На этот раз улыбка шефа была явно натянутой.
      – Вы меня не знаете, – сказал он.
      – Но я знаю следственные органы, – наступал Хенрик. – Труп Смулки может вам дорого стоить, вы это понимаете и не задержитесь в стране, выедете вместе с ящиками картин.
      – Мой план даст мне поддержку властей!
      – Ваш страх окажется сильнее ваших амбиций. У меня есть совет, – сказал Хенрик доверительно. – Вы можете спасти свое будущее.
      – Ну?
      – Отдать приказ разгрузить машины. Сесть в ратуше и работать… с присущим вам талантом.
      – А труп Смулки?
      – Он будет свидетельствовать в вашу пользу.
      – О, это нечестно! – сыронизировал Мелецкий.
      – Хватит трупов.
      – Вы боитесь? – спросил Мелецкий.
      – Да. За вас. Мелецкий засмеялся.
      – Восхитительно, – ворчал он. – Ему кажется, что я уже умер. – И опять засмеялся. – Коних, из вас мог бы выйти неплохой милиционер, – сказал он.
      – Я выполнял достаточно трудные задания.
      – И всегда успешно?
      – Большей частью.
      – А были ли у вас насчет них сомнения?
      – Случалось.
      – Зачем же вы их тогда выполняли?
      – Это был приказ. Мелецкий играл стаканом.
      – Может быть, мы работали в одной организации? – спросил он.
      – Меня это не интересует..
      Мелецкий отставил стакан и поднялся из-за стола.
      – Коних, я обращаюсь к вам как ваш начальник, – сказал он, становясь по стойке «смирно». – Не забывайте об этом! Я приказываю вам соблюдать дисциплину и не выходить из повиновения. В одиннадцать ноль-ноль быть готовым к отъезду! Понятно? Повторить приказ!
      Хенрик тоже встал. Но молчал.
      – Ну? – рявкнул Мелецкий. Хенрик наклонился к нему:
      – Поцелуй меня в задницу.
      Мелецкий засмеялся. «Опять эта его дьявольская выдержка».
      – Хорошо, Коних. Я начинаю верить в ваши способности. Хенрик спросил:
      – Сколько я получу?
      – Чего?
      – За участие в этой махинации. Сколько дашь? – Десять процентов.
      – Мало.
      – Пятнадцать. Хенрик молчал.
      – Идет? – спросил Мелецкий.
      – Подумаю, – сказал Хенрик и направился к выходу. Он почувствовал неприятный зуд в спине. «Не выстрелит. Ему лучше, чтобы я стал его сообщником, чем трупом, который явится уликой».
      В холле все было, как до разговора. Липкий и горький от запаха стеарина воздух, десять пузатых чемоданов под пальмой, скатанные ковры. «Не выстрелил, – осознал Хенрик. – Зуд в спине прошел, я жив, все окончилось благополучно, отсюда это облегчение, отсюда это чувство ничем не объяснимой легкости, потерян последний шанс».
      Когда он вышел во двор, в глаза ему ударило ослепительное солнце. Женщины спрятались от жары в помещение, на каменных ступенях валялись их полосатые куртки, безлюдная терраса была белая и горячая. «Как вымерший город майя, – подумал он, – или как Остия Антика, когда море отошло и люди покинули его. Пойду в тень, лягу на траву, буду слушать шум воды и воркование голубей. Сивово не пропадет, ничего в природе не исчезает, исчезают последние остатки человечности, остатки чести, но кто знает, что такое честь, что такое добро, а что зло, почему мне кажется, что я это знаю, что я наделен особыми полномочиями, может, все это гонор, обманчивая пустота, лягу на траву, буду слушать шум фонтана, буду слушать хлюпанье грязи, в которую мы добровольно погружаемся, которая зальет нам рот, глаза и уши, и нечем будет дышать». Донесся смех женщин: они купались в фонтане. «Помню такое место в арабских сказках, голые женщины в фонтане, отверженное тело Анны не выдержало жары, вижу ее, должно быть, появляясь в плавательном бассейне, она вызывала легкое замешательство среди мужчин. Я не услышал от нее ни слова утешения, – вдруг осознал Хенрик. – Хорошо, не нужны мне утешения, мне нужны патроны, много патронов. – Он коснулся языком сухого нёба. – Я не говорил с Виясом, – подумал он, – надо попробовать и с ним». На фонтан с купающимися женщинами ему смотреть не хотелось. Оттуда ждать нечего.
      Недалеко от памятника, в тени дубов, Хенрик заметил груженую машину. Рядом стоял Вияс и рассматривал себя в зеркальце, приглаживая расчесанные на прямой пробор темные волосы.
      – А ничего смотрятся, – обратился он к Хенрику, показывая движением головы в сторону женщин. Женщины сидели на краю фонтана, опустив ноги в воду. Анна стоя вытиралась полотенцем. – Повезло нам с ними. – Вияс опять достал зеркальце. – Для вас, может быть, это ничто, на вас женщины вешаются.
      – Не заметил.
      – Женщины любят таких, как вы.
      – Я хотел вам кое-что предложить, – начал Хенрик.
      – Катись отсюда, – прервал его Вияс. – Ну!
      – Послушайте меня…
      – Хватит. Я знаю ваши предложения. У меня свои мозги! Вы не думайте, что я глупее вас и Мелецкого! Посмотрим, кто уйдет дальше.
      – Не сомневаюсь, – польстил Хенрик. – Но у меня такое впечатление, что вы Мелецкого боитесь.
      – Я никого не боюсь! И вас тоже!
      «Плохо, – подумал Хенрик. – Его раздражает каждое мое слово, неизвестно почему».
      – Вы сможете спокойно жить, – сказал он. – У вас будет чистая совесть…
      – Плевать я хотел на совесть! – закричал взбешенный Вияс. – Я уже пожил спокойно! Много раз у меня появлялась возможность что-то сделать, чем-то поруководить, отличиться, но надо было на что-то пойти, сказать решительно «да» или «нет», дать кому-нибудь ногой под зад или вытащить пушку – и в последний момент я отступал из-за своего спокойствия, из-за своей совести. И кто я такой? Чего я достиг? Возьмите, к примеру, великих людей – тех, кто что-то значил, Наполеонов, Пилсудских. Они всегда умели использовать момент. От этого зависит все!
      – Вы считаете, что сейчас именно такой момент? Грузовик нагружен манускриптами?
      – Это два миллиона злотых! У шефа есть покупатель, который возьмет все оптом.
      – Деньги, – пробормотал Хенрик.
      – Да, деньги! Знаете, что я с ними сделаю? Я поеду в Краков, пойду в «Феникс», метну их веером на стол, официанты падут ниц, портье приведет мне самых красивых проституток. Они будут у моих ног, вот здесь, внизу под ногами. Вы понимаете?
      – Я говорю серьезно…
      – Я тоже! Знаете, что у меня было с той рыжей? Пришлось пригрозить ей револьвером! И что оказалось? Эта идиотка еще никогда не знала мужчин! Черт возьми, надо же, чтобы это пришлось именно на меня. Она все отравила своим ревом.
      «С этим ясно», – подумал Хенрик. Левое веко болезненно дергалось. Женщины возвращались через парк в отель, Анна улыбнулась Хенрику, в ответ он скривил рот в какой-то полуулыбке, он уже не возмущался, посмотрел на часы, без пятнадцати одиннадцать, одиннадцать ноль-ноль. Сердце забилось сильнее. Осталось пятнадцать минут.