Это настоящий тип немецкой Гретхен. Я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть видения.
Она тихо и боязливо приближается и склоняется надо мной… Нежные, крошечные ручки с длинными прозрачными пальчиками обвивают мою шею… Еще миг, и наши уста сомкнутся в сладком поцелуе.
Но в это мгновение раздается знакомый мне шелест крыльев, они еще сильнее, порывистее, чем в первый раз. Он точно врывается между мной и моей Гретхен.
Она отодвигается все дальше и дальше, образ ее бледнеет и исчезает, а на ее месте кружатся и вьются прежние, медно-красные, обнаженные тела.
Пляска их еще бешенее, страстнее, чем раньше; аромат разгоряченных тел прямо невыносим…
И опять слышу нежный голос: «Верни талисман, дай нам жизнь!»
Утром Сабо нашел меня в кресле почти без чувств, но я строго запретил ему сообщать об этом нашему обществу.
Что я могу сказать? Чем объяснить?
Даже токайского, и того я не пил вечером.
– Теперь последний случай, – сказал Гарри, затянувшись опять сигарой.
Еще сегодня вы вспоминали случай с незнакомкой в голубом платье, что была на нашем бал-маскараде.
Могу признаться, что увлечен я был тогда не на шутку.
Конечно, я не поверил вам, что со мной была галлюцинация, а также и вашему уверению, что она таинственно исчезла.
Я был убежден в ее существовании, ведь я ее видел, осязал, да и у ме– ня в руках осталась розовая сердоликовая булавка. Чего же еще?
Если я так усердно и добросовестно делал послемаскарадные визиты, то я искал ее. Два поверенных еврея делали то же самое, но… никакого сле– да, ни малейшего указания.
Я потерял надежду.
Помните, как я нервничал и злился… сваливая свое настроение на ус– талость и скуку от ежедневных визитов.
Однажды, когда я начал не то что забывать ее, а просто покорился сво– ей участи, я шел пешком один из Охотничьего дома в замок.
В лесу, по дороге, есть небольшая открытая лужайка.
Подхожу к ней и через листву деревьев вижу голубое платье. Сердце за– билось так, что я вынужден был приостановиться.
Да, несомненно это ее платье, те же нежные переливы, тот же оттенок неба… Она… вот и пунцовые розы мелькают сквозь листву…
Она. Она.
Мне даже не пришло в ту минуту на ум, как она могла попасть в эту часть леса, да еще в бальном платье?
Я понимал одно: «Найдена!»
Бросаюсь вперед, через кусты, сейчас я буду на опушке, сейчас я увижу ее «мою милую, мое счастье…»!
Но мимо меня, мимо моего лица что-то проносится… Слышу знакомый звук летящих крыльев, чувствую аромат тела, хотя ничего не вижу.
«Наш повелитель, наш повелитель!» – как серебряные колокольчики, зве– нят голоса…
И ничего.
Я уже стою на полянке.
Тихо, светло. Посередине большая лужа, оставшаяся после вчерашнего ливня, в ней отражается бесконечное голубое небо, а на краю лужи цветет красный полевой мак…
Я даже чуть не заплакал от ошибки! Принять лужу и мак за свою милую – не обидно ли?
Гарри замолчал.
– Ну, а дальше? – спросил доктор.
– Дальше. А что ты думаешь об этом? – ответил вопросом на вопрос Гар– ри.
– Что думаю? Думаю, что не одно старое токайское тебе вредно.
– Ну, а ты Джемми? – обратился Гарри к Джемсу.
Джемс молчал.
– Ну! – еще раз обратился к нему Гарри.
– Позволь мне не отвечать тебе, – сказал Джемс, – фактов слишком ма– ло, оснований никаких… а что я думаю – так фантастично, что вы только поднимете меня на смех.
СОН СМИТА
Смит, все время упорно молчавший, вдруг обратился к Гарри:
– Не знаю, мистер Гарри, должен ли и я тоже рассказать «свой» сон или это не интересно для господ, – спросил он нерешительно.
– Ну, конечно, рассказывайте, – ответил Гарри.
– Сон, – не иначе как сон, а все же точно и не сон, – начал Смит.
– Небось тоже видели женщин с розами да ненюфарами, – фыркнул доктор.
– Нет, доктор, что скрывать, какие уж мне женщины с розами, – пе– чально ответил Смит, деревенские девки и те зовут «рыжим дьяволом». Эх, скорее бы в Америку, там рыжих уважают!
Несмотря на серьезность вопроса, всех насмешила выходка Смита.
– Итак, господин рыжий дьявол, что вам снилось? – спросил важно док– тор.
– Это было за день до маскарада. Устал я страшно, работы было по гор– ло: в день-то раз сто спустишься с верхнего этажа в подвалы замка, – на– чал Смит. – Как ткнулся в подушку, так моментально и заснул… Сколько спал, сказать не могу.
Я в подвале… зачем я сюда пришел? Да нет, это не наш замковый под– вал… это что-то другое… Неужели подземная тюрьма, так кто и за что меня посадил в нее? – думаю я. – Не может этого быть. А несомненно я под землей и глубоко под землей. Какая-то мертвая тишина, какой-то неулови– мый запах.
Ах, это наш новый мексиканский рудник – решаю я. Страх и оторопь сра– зу пропали. Я иду. Странно, наши шахты, особенно нижние, гораздо уже и ниже, а здесь совершенно свободно. Дотрагиваюсь рукой до стен, чтобы убедиться, есть ли деревянные подпорки, и, к удивлению, пальцы мои скользят и ощупывают гладкую, полированную поверхность. Не иначе, как это гранит или мрамор, – проносится у меня в голове. Все же иду дальше. Коридор бесконечен.
Но вот по сторонам появляются очертания не ясные, не разборчивые, но чем дальше, тем определеннее, и я вижу, что в нишах стоят гробы, а в них женские фигуры. Длинные одежды, длинные волосы не оставляют сомнения… Я спешу, бегу… вот и дверь.
Открываю и стою пригвожденный к порогу. Ничего не вижу. Ослепительный яркий свет бьет прямо в глаза.
Наконец, с трудом различаю, что я в огромном пустом помещении; стены, точно не стены, а бегущая вода, водопад. Откуда-то льется свет, сильный, яркий, но это не электричество, да, пожалуй, и не солнечный.
Против – золотой большой не то трон, не то жертвенник. Откуда-то не то из глубины, не то со всех сторон слышу:
«Ищи сокровище, рой, копай, встань, встань!»
Тут я понимаю, что голоса раздаются не извне, а в моей собственной голове.
И опять я в наших замковых подвалах, но в котором, решить не могу… От одной из стен идет мерцающий свет.
«Здесь».
В руках у меня железный лом, я замахиваюсь… и просыпаюсь…
Миллер стоит надо мной и усердно трясет меня за руку, говоря: «Встань, встань, иди, ищи мистера Гарри, привезли срочные депеши с план– таций».
Яркое солнце освещает комнату и слепит мне глаза…
Целую неделю сон не выходил у меня из головы, – продолжал Смит. «Ищи, котгай!», а что если это судьба, указание свыше. «Замок старинный, разве не может быть в нем клада: «ищи, копай».
Простите, мистер Гарри, я не утерпел, я пробовал искать и копать в подвалах… я даже копал в склепе. Ничего! – вздохнул Смит. – Что же дальше! – спросил доктор. – И дальше ничего! Все было один обман. Общее молчание.
– Ну-с, а какое будет мнение общества об этом сне? – спросил Джемс.
– Джемми, это наконец невозможно, обсуждать каждый сон, – взмолился доктор. – Мало ли что кому снится! Поел на ночь лишнего, вот и готово.
Прошлое воскресенье приналег я на сибирские пельмени, так всю ночь они вокруг меня плясали и летали…
Разину рот, хочу схватить… а его уже нет. Смотрю, а он опять перед носом прыгает и пляшет. Приноровлюсь, хлоп губами – и ничего… измучил– ся.
Пришлось утром рицини выпить, – рассказывал совершенно серьезно док– тор.
Все улыбались, один Джемс сердито махнул рукой на неунывающего докто– ра.
– На борьбу, – сказал Гарри, это, право, интереснее, чем танцевать и делать визиты.
Прежде всего, Смит, вы отправитесь к местному деревенскому священнику и попросите его завтра отслужить заказную обедню; обставьте возможно торжественнее, мы все отправимся в церковь.
Затем завтрак. Пригласите: священника, старшину, доктора и еще пять-шесть почетных деревенских обывателей. Дайте понять, что сегодняш– нее буйство я приписываю пьяной молодежи и великодушно прощаю.
Приготовьте хорошее пожертвование на церковь, школу, больницу. Это я передам, после завтрака, местным властям.
Тогда же на деревню пошлите всякое угощение. Причину праздника выс– тавьте – хотя бы день моего рождения или получения нового ордена.
Этим мы временно заткнем рот крикунам, а сами займемся нашими нежела– тельными сожителями.
Итак первое: вы говорите, что были в новом склепе и не нашли гробов,
– продолжал Гарри. – Это естественно, так как они вынуты по моему прика– зу. Он открыл бумажник и вынул розовое маленькое письмо, и без запаха лаванды, которым оно пахло, ясно было, что оно от женщины. Гарри прочел:
«Каждый рыцарь прежде, чем обладать дамой сердца, совершает подвиг, или исполняет каприз ее, тем он дороже ценится. Гробы Фредерика и Марии, графов Дракула, из склепа под статуей желательно перенести в общий фа– мильный склеп и не позже, как сегодня ночью. Безусловная тайна. Награда на сельском празднике, на озере.
Примета: голубое платье и алые розы.
Подпись: розовая сердоликовая булавка».
– Записку эту я нашел у себя на столе.
Новое место погребения графской четы известно Смиту, – закончил Гар– ри.
Второе, – продолжал он вновь, – вы предполагаете, что «она», или вер– нее «он», делает попытку овладеть мною; если так, то вопрос, почему же до сих пор я не только жив, но и шея моя цела?
– Да, мы давно наблюдаем и задаем себе вопрос, почему «она» отстала от тебя, – перебил Джемс. – Положим, мы с Райтом неустанно тебя караулим и стережем.
– Как, дорогие мои, да неужели это правда! – проговорил растроганный Гарри, протягивая руки Райту и Джемсу.
– Что же тут особенного? Разве мы не поклялись стоять один за другого и все за одного! – сказал Джемс просто.
– Спасибо, друзья, – еще раз поблагодарил Гарри. – Знаете ли, я начи– наю думать, что прежний владелец, Карло, что ли, знал, какое у него со– седство, и оберегался.
Теперь мне понятна его страсть к средневековому знаку заклинания не– чистой силы – я говорю о знаке пентаграммы, т.е. о двух соединенных тре– угольниках. Этот знак наполняет мою спальню, вы найдете его всюду: на спинках кровати, на подоконниках окон, на порогах дверей, даже над ками– ном и у топки печи. То он сделан из металла, то выложен мозаикой из де– рева. На моей палке, на моем хлысте вы найдете тот же знак.
Меня вначале это заинтересовало до того, что я начал носить на шее цепь с пентаграммой. Смеясь, я решил: пусть и я сам, как и все мои вещи, буду отмечен каббалистическим знаком.
А вышло, что он оберегает меня! – говоря это, Гарри расстегнул жилет и показал на цепочке изящный золотой знак, отделанный дорогими камнями.
Завтра же, Смит, вы закажете такие же знаки из серебра для себя и всей прислуги замка и нарисуйте пентаграммы на дверях всех спален, – сказал Гарри. – Надеюсь, вы это сделаете без лишней огласки.
– Слушаю, мистер.
– Дальше. Вы говорите, что перечли все, что удалось найти, – обратил– ся затем Гарри к Карлу Ивановичу.
– Да, мистер Гарри, все, исключая, как я уже и говорил мистеру Джем– су, старой библии, но там ничего не может быть, – ответил Карл Иванович.
– Все равно, Смит, доставьте эту библию немедля в замок, мы посмотрим ее вечером, а сейчас, друзья, позвольте мне все бумаги, так сказать, «по этому делу», я хочу все сам перечесть и продумать.
– Итак, до вечера! – сказал вставая Гарри.
XVII
Вечером, в тесном кружке посвященных, Гарри прочел то, что он нашел в старой библии. Карл Иванович прямо пришел в отчаяние, хватался за свою лысую голову, стонал, что чуть не пропустили такого важного документа благодаря его заявлению.
– Сам не знаю, почему я решил, что там ничего нет, – говорил, чуть не плача, обескураженный старик.
ИСПОВЕДЬ АЛЬФА
Гарри начал:
«Дорогой Карло, нам надо наконец объясниться. Настоящее положение становится невыносимым, я не раз пытался заговорить с тобой, но ты ус– кользаешь от меня. Сначала я это приписывал случаю, теперь же ясно вижу, что это не случай, ты бежишь от меня, от объяснений. Волей-неволей при– ходится прибегать к письму, что я и делаю.
Карло, милый, ведь мы друзья детства. Дружба наша тянется не один год. Мы не можем разойтись с тобой так, из-за ничего. (Каюсь, я порывал– ся уехать, не поговорив с тобою.) Зачем недомолвки, хождение кругом, будем говорить прямо и просто.
Ты меня ревнуешь к своей невесте, не отрицай. Но в уме ли ты?
Я кабинетная крыса, бедняк, с строгими взглядами на отношения к жен– щинам. Помнишь, как вы все, товарищи по коллегии, смеялись надо мной. Твой лучший друг и изменю всем и всему и буду отбивать у тебя любимую женщину, невесту.
Скоро разбирая свое поведение, я, положа руку на сердце, не могу себя упрекнуть ни в одном слове, ни в одном нескромном взгляде. Клянусь тебе.
Все же я не могу вполне и тебя обвинить. В Рите есть какая-то переме– на и, прости меня, перемена к худшему. Во время болезни, когда ты посе– лил ее в лесном доме, она была иной. Мы целые дни проводили втроем: она, покойница Лючия и я.
Много говорили о поэзии, Италии. Девушки пели и играли на лютне. Я рассказывал о последних открытиях и изобретениях.
Самый строгий, неумолимый судья не нашел бы в наших отношениях и тени некорректности, ни слова порицания.
Да и ты сам, наезжая вечером и в разное время дня, входя без доклада, видел ли ты хоть раз чтолибо намекающее на скрытые отношения. Ручаюсь, что нет.
В тот страшный день, когда внезапно Рита впала в летаргию, мы все по– теряли голову.
Еще утром она была достаточно бодра, только нервна ужасно, казалось, она чего-то ждет. Не было ли это предчувствие? Я все думал, что она ждет тебя, что вы, тихонько от нас, условились о твоем приезде. Но когда от тебя принесли букет полевых цветов, я убедился, что предположение мое неверно.
Ставя букет по просьбе Риты в серебряную вазу, я видел слезы у ней на глазах и в руках маленькую черную книжечку, по-видимому, молитвенник.
Потом она попросила меня и Лючию оставить ее с Цецилией, говоря, что она очень устала. Мы вышли.
Вскоре же она отослала и Цецилию.
«Синьорита что-то пишет», – сказала кормилица.
Мы с Лючией сидели в соседнем проходном салоне и ждали, когда нас по– зовут к Рите.
Вдруг раздался страшные крик. Мы бросились в комнату Риты, но это кричала не Рита, а старая Цецилия.
Рита же лежала на кушетке, вся вытянувшись и закинув голову назад.
Я бросился к ней, она тяжело открыла глаза и снова сомкнула их; ду– мая, что ей дурно, я поспешил налить в стакан воды, но в ту минуту, ког– да я приподнял ее голову, чтобы дать ей напиться, она снова взглянула на меня, и… это в первый раз – мне показался ее взгляд… странным, что ли… в нем было что-то манящее, любовное… Она тихо прошептала:
– Поцелуй меня.
Испуганный, не отдавая себе отчета, я наклонился и поцеловал ее в гу– бы…
В ту же секунду она откинулась, тяжело вздохнула и впала в летаргию, или, как мы тогда сгоряча думали, умерла.
Наклонись еще раз, я невольно отшатнулся, лицо Риты сделалось злым, зубы оскалились и казались длинными, это была не та Рита, которую я знал, а чужая, злобная. Вскоре это выражение сменилось тихим и спокой– ным, такой ты ее и застал.
Ты помнишь, как мы все тогда потеряли головы и я, не то что скрыл, а прямо забыл сказать тебе о поцелуе.
Затем начались приготовления к похоронам, перенесение тела в капеллу, твое, да и общее наше отчаяние.
Тогда же, по твоему желанию, закрыли салон Риты, где она умерла, и второпях забыли там бедную канарейку, а затем внезапное воскресение или оживление, не знаю как выразиться, Риты, среди ночи во время бури, пере– пугавшее замковую прислугу, да и, что греха таить, нас всех чуть не сильнее самой смерти.
После же воскресения Риты мне уже было неудобно сказать тебе о про– щальном поцелуе; да я бы скоро его и забыл, если б не ловил время от времени взгляд Риты, напоминающий тот, что сопровождал поцелуй.
Ты как-то на днях написал мне, что находишь большую перемену в Рите, да и я нахожу эту перемену, и чем дальше, тем больше. Ты прав. Она расц– ветает физически, но как-то опускается нравственно: прежде такая чуткая к чужому горю, она теперь остается совершенно спокойной; даже смерть Лю– чии и других домашних проходит, не задевая ее совсем. К гибели своей лю– бимицы канарейки она тоже отнеслась возмутительно холодно.
Наружностью своей она перестала заниматься, я заключаю это из того, что все зеркала она приказала закрыть кисеей «в знак траура», как гово– рит она, и даже свой собственный туалет.
Ни песен, ни игры на лютне (кстати, лютня, кажется, тоже осталась в роковой комнате) я больше не слышу. Рита предпочитает уединение.
Характер ее тоже пошел на минус. Вот пример.
Последние дни перед летаргией она не расставалась со своим молитвен– ником, – знаешь, черная книжечка, – я и спросил, где она у ней, не при– нести ли? Рита прямо разозлилась, глаза засверкали, зубы оскалились, и она наговорила мне дерзостей.
Другой раз я подал ей ручное зеркальце, также прежде вечного ее спут– ника, – так она не только его бросила, но растоптала каблуком, не пожа– лела даже художественной золотой оправы.
Несмотря на эти выходки, все же по временам я, как и говорил уже, ловлю на себе взгляд Риты, полный желания, призыва и страсти… да, страсти… Мне невыносим этот взгляд, страшен, я боюсь его. Боюсь как-то безотчетно, даже не по отношению к тебе. В нем есть что-то.
Меня прервали, принесли от тебя приглашение приехать в замок. Такой разницей веет от этого приглашения, против прежних, – какой официальный язык!..
Я отказался, зачем?
Завтра, послезавтра я исчезну с твоей дороги. В начале письма я искал объяснений с тобою, а под конец много продумал и решил лучше уехать; уе– хать не прощаясь.
Оставлю тебе это письмо, ты сам поймешь, что отъезд – это лучшее, что я могу сделать. Спасибо за прежнюю любовь, крепко верю, что со временем ты опять вернешь мне ее. Я же все люблю тебя по-прежнему и не переставал любить. Привет Рите, желаю вам обоим счастья.
Твой Альф.
…Сутки. А как перевернулся весь мир, посейчас я не могу ясно предс– тавить, что случилось. Постараюсь вспомнить и записать. Обыкновенно за– писывание упорядочивает и проясняет мою голову. Итак.
Я написал Карло прощальное письмо и оставил его на столе, собираясь при окончательном отъезде приписать несколько слов приветствий и пожела– ний.
Дальше.
Гулял по саду: ночь тихая, лунная, озеро лежит, как зеркало, только воздух, как перед грозой.
Лег спать с открытым окном.
После полуночи мне показалось, что я не один в комнате и что на груди у меня тяжесть, – открываю глаза…
Пресвятая Дева Мария, Рита у моей постели, вернее, лежит на моей гру– ди!
– Что же это? Хочу вскочить, крикнуть… не могу… ведь я осрамлю ее! Что скажут люди! Что скажет Карло?
Ясно, Рита опять больна, иначе, зачем бы она попала в мою комнату, да еще ночью? Она или лунатик, или в бреду.
Что делать, чтобы не испугать ее?.. Все это вихрем несется у меня в голове. А голова кружится, кружится, истома давит тело… Что делать, как быть?.. И опять все качается.
Затем я теряю сознание, ну это в первый раз в жизни… Открываю гла– за, никого нет. Полная тишина, луна заходит, веет предрассветный вете– рок… и снова я не могу одуматься. Куда она делась? Что она была здесь, я уверен, еще до сих пор пахнет ее любимыми духами лавандой. Что с ней сталось? Зачем она приходила?
Что это мог быть сон, мне даже не пришло в голову, настолько все было реально. Вдруг меня пронзила мысль: случилось несчастье, Рита приходила за помощью!
Сорваться с кровати и одеться было делом одной минуты, я кинулся вон.
Второпях я даже не заметил, что дверь моей комнаты была замкнута, и вот, только теперь, записывая все, я вспомнил это. Следовательно, еще одна загадка! Обежав дом, я ничего не нашел подозрительного: все спало, все тихо, везде темно. Я бросился в сад. И там тихо. Запутавшись в тра– ве, я упал в кусты шиповника и очень неудачно: изранил лицо, руки и даже сухим сучком ранил шею настолько сильно, что запачкал кровью рубашку.
Когда я вернулся в дом, то слуги уже начали вставать и на мои вопро– сы: не случалось ли чего ночью? – отвечали удивленными взглядами и пол– ным отрицанием.
Вот факты. Какие же выводы?
Что она была у меня, это несомненно, закладываю душу!..
Первый вопрос: как попала?
Дверь замкнута. Ключ у меня… Следовательно, другим ключом, заказ– ным, значит, с «заранее обдуманным намерением».
А если в окно? Оно достаточно низко от земли и было открыто. Если так, то все же с намерением, а не случай.
Второй вопрос: зачем приходила?.. Фу, даже в пот бросило, неужели Карло прав, и она меня любит, любит настолько сильно, что пришла сама? Рискуя всем… Неужели я так слеп и не видел этой страсти… Вот уж мой ночной обморок был некстати – что она подумала обо мне? Наверное, прези– рает теперь…
Третий вопрос: что же делать теперь?
Бежать, бежать, бежать немедля… А если она любит, сильно любит?.. Ну, погрустит и забудет… А ведь не все способны забывать, вот и я ее никогда не забуду.
Да и имею ли я теперь право уехать? Ведь она осрамила себя. Положим, никто не знает, что она ночью была у меня, но сама-то она сознает, что она, девушка, красавица, невеста другого, была ночью одна в комнате мо– лодого мужчины… ведь я еще молод! Лежала у него на постели, на груд и… Не замучает ли ее эта мысль?
Не должен ли я во что бы то ни стало остаться?
Нет, нет и нет… не финти и не хитри. Альф, сама с собою, не для те– бя эта любовь! Пока ты честен, ты должен бежать.
В замок не пойду, уеду в город, закажу там почтовых лошадей и к вече– ру уеду.
Решено… Рассвет. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот тебе и уехал!
Правду говорит пословица: «человек предполагает, а Бог располагает». Впрочем, тут Бог, наверное, участия не принимал!..
Я плохо ему молился, плохо верил, и он меня оставил этой ночью!
Сейчас я совершенно спокоен, спокоен, как человек, неизбежно пригово– ренный на смерть.
Весь ужас открытия правды, вся безвыходность моего положения отошли в сторону, и жалость жизни и боязнь смерти: все переболело, перегорело… Теперь остался один долг – предупредить Карло. Лично я этого не могу, «она» не допустит.
Пусть эти записки откроют ему страшную тайну. Чтобы оберечь их от «нея», я положу их в библию. Конечно, будет следствие по случаю моей внезапной смерти, обыск в моей комнате, их найдут и передадут по адресу.
Чтобы Карло все было ясно, продолжаю рассказ. Итак, я решил уехать. В город, чтобы заказать почтовых, я отправился верхом. В лесу, на крутом повороте дороги лошадь моя заупрямилась. Несмотря на хлыст и шпоры, она не трогалась с места. Можно было думать, что она почуяла волка. Она вся дрожала и покрылась потом. Недоумевая, я слез и пошел пешком, таща коня в поводу.
За поворотом дороги я увидел Риту, сидящую на пне дерева, я, кажется, в первую минуту так же испугался ее, как и моя лошадь волка.
Оправившись, я подошел и заговорил, притворяясь, что я ничего не знаю и не помню. Но один взгляд Риты показал мне, что она все помнит и видит мои уловки насквозь.
Я растерялся. Лошадь рванулась и убежала. Рита смотрела на меня, не спуская глаз, и голова моя опять начала кружиться, все закачалось. Я сел на траву.
Рита наклонилась к моему лицу и начала шептать:
– Зачем ты бежишь? Разве ты не видишь, не чувствуешь, что я люблю те– бя?
Я хотел заговорить…
– Оставь, молчи. Я знаю, что ты скажешь, – продолжала она, – но какое нам дело до Карло и до всего земного? Ты будешь счастлив, вечно счаст– лив. Ты будешь бессмертен, я подарю тебе вечную жизнь, там, где я, Карло не может за мной следовать, не может мне принадлежать: его оберегают! – криво усмехнулась она.
Согласись на мою любовь, и я тебе открою тайны, каких не знает никто; я унесу тебя высоко-высоко, лунный луч будет нашей дорогой, а в час по– коя мы будем сладко спать!
А какое наслаждение пить горячую теплую кровь, а с нею и вечную жизнь! – продолжала она.
Я с ужасом отшатнулся!
Уже с первых слов Риты мне показалось многое странным в ее словах и обещаниях и я со страхом убеждался в том, во что до сих пор не хотел ве– рить…
Получив от тебя письмо о том, что твоя мать, по словам старого докто– ра, была вампиром, я заинтересовался этим поверьем и купил старинную, латинскую книгу, трактующую о ламиях, «не мертвых» и т.п.
Поштудировав ее немного, я, конечно, отбросил ее в сторону, не мог же я тогда верить во всю эту чушь, не мог не считать все вымыслом. А ведь странности твоего старого доктора, его разговоры только еще больше укре– пили мое мнение. Я был убежден, что вся история с вампирами бред его больной фантазии. И вот теперь эта фантазия встала передо мной во всем своем ужасе правды!
Я понимал, что Рита любит и под влиянием чувства открывает мне мно– гое, что не должно быть ранее открыто, или, быть может, она так верит в обладание мной, что уже не стесняется.
Она сама вампир, ее погубил или, как она выражается: «призвал к жиз– ни», старый граф Дракула.
Он отдыхает в большом каменном гробу, он долго ждал ее… наконец, она пришла и вызвала его теплотой своего молодого душистого тела.
Для того чтобы достигнуть вечного существования, надо умереть для лю– дей.
Так с ней и случилось. Но на вторую же ночь Дракула силою своего мо– гущества заставил ее встать и жить между людьми, как бы по-прежнему.
Она так много говорила о прелести быть вампиром, что мозг мой больше и больше начал тускнеть и все пошло кругом.
– Так скорее достигну я первой степени силы, – добавила она.
Точно сквозь дрему я вспомнил, что в старинной книге сказано, что вампир не дает тени, не любит зеркал, не пьет, не ест, спит на закате солнца. И, к ужасу моему, я находил у Риты все эти приметы! Или я их сам заметил, или о них сообщил мне Карло. Силы совершенно меня оставили.
– Ты согласен, милый, отдайся мне, не бойся, – шептала она. – Я отды– хаю в моем гробу, и я заставлю Карло поставить твой гроб рядом с моим.
При этих словах я рванулся и вскочил:
– Нет, я не хочу! – вырвалось у меня.
Она зло засмеялась.
– Не хочешь, тем хуже для тебя; тебе нет возврата к жизни. Не вообра– жай, что ранки на твоей шее нанесены тебе сучком шиповника; о нет; это я ночью положила на тебя свою печать. Ты погиб. Ты можешь только выбирать: смерть, настоящую смерть, с червями и холодом могилы, или бессмертную жизнь вампира. Я до ночи даю тебе время на размышление. Ночью я приду. Ты не спрячешься, не уйдешь от меня – не пытайся. Выбирай, моя любовь и бессмертие или ты, в недалеком будущем, скелет, с провалившимися глазами и дырою вместо носа.
В это время возле нас раздались голоса; это были слуги, посланные Карло за Ритой.
Нам ничего не оставалось, как взяться под руку и идти в замок.
В удобных местах я все косился, ища тени от «него», от Риты, все еще надеялся на что-то.
Тени не было.
В замке я провел несколько неописуемых часов. «Он», Рита, не спускал с меня глаз; Карло невыносимо ревновал, сам я не знал, что предпринять, как спастись; ум мой мутился; я пробовал молиться, но не находил слов.
Вся прошлая жизнь в моем воспоминании, и какой она мне показалась прекрасной, а будущее?
Сколько ждет меня интересной работы, открытий; быть может, любовь, но не эта проклятая, а святая, чистая… Я готов был рыдать, а тут Карло, с его резкими речами, и взгляд «его», Риты, говорящий:
– Ты мой, исхода нет!
Наконец, я не выдержал и бросился бежать. Я не только забыл хлыст и перчатки, но даже мою шляпу.
И вот я пишу, торопясь исполнить последнее: открыть глаза Карло, а там… да помилует меня Бог.
Я решился погибнуть: вампиром я не буду. Скоро полночь! Луна сияет.
Мать моя, благослови меня, не дай мне в последнюю минуту жизни изме– нить себе и согласиться на мерзкое существование вампира.
Гарри кончил и начал усиленно курить: наступила тишина. Джемс первый не выдержал:
– Ну, – начал он, – теперь, после этого письма, если у кого из нас были еще сомнения, то они должны исчезнуть.
– Если сопоставить весь письменный материал, что у нас есть, и теку– щие события, то ты прав, Джемми, и приходится верить не только в сущест– вование вампиров, но и признать, что они живут где-то рядом с нами, – добавил доктор.
– Это мои милые родственники! – пробурчал Гарри.
– И они устроились в замке Дракула по-семейному, – сострил доктор.
– Будет, господа, к делу, – сумрачно сказал Райт.
– Ты прав, Райт, к делу! Джемс, ты первый начал это дело, веди же его дальше, – сказал хозяин.
Джемс даже покраснел от удовольствия.
– Смит, посмотрите, чтобы нас не подслушали, и возвращайтесь, – рас– порядился Гарри.
– Я не буду повторять, – так начал Джемс, – ни фактов настоящего, ни выводов, сделанных на основании этих документов прошлого, а прямо начну с того, что существование «не мертвых», или вампиров, нами всеми, здесь присутствующими, принято. Принято также решение – уничтожить их, как сердитых и опасных существ. Или, по крайности, обезвредить, как были они обезврежены до нашего приезда.
Теперь ставлю вопросы: где они, сколько их и что надо делать?
Тут начинается область догадок и предположений.
Первый «не мертвый» – это дед Дракула, привезенный в гробу из Амери– ки: портрет его висит в Охотничьем доме, а место вампирического сна не– известно, так как гробы мы не нашли. При нас он не появлялся совсем или, как более сильный и умный, лучше умеет скрывать свои злодеяния. Только вот вчерашняя женщина в деревне кричала: «Был мужчина, весь в бархате», до этого же случая всегда говорилось о женщинах.