– Начнем, дамы и господа. Мы обрели новую сестру, – он указал на меня здоровой рукой, точно церемониймейстер из кинофильма, – леди Макбет.
      Она…
      – Минутку, – возразила я. – Я не леди Макбет. Я Морин Джонсон Лонг. Он медленно навел на меня свои очки, как орудийную башню.
      – Неслыханно. Доктор Франкенштейн?
      – Извините, господин председатель. Разбирательство с прокторами нарушило весь распорядок. Ей ничего не объяснили.
      Толстяк испустил долгий свистящий вздох.
      – Невероятно. Мадам, примите мои извинения. Позвольте представить вам наш кружок. Все мы здесь покойники. Каждый из нас имеет счастье страдать неизлечимой болезнью. Я выражаюсь так потому, что мы нашли способ хи-хи-хи! – наслаждаться каждым отпущенным нам золотым мгновением, поистине продлевать эти мгновения, ибо счастливый человек живет дольше.
      Каждый член Комитета Эстетического Устранения – к вашим услугам, мадам! посвящает остаток своих дней заботе о том, чтобы негодяи, устранение коих только улучшит человеческую породу, не пережили его. Вы были избраны in absentia <в ваше отсутствие (лат.)>в наше тесное сообщество не только потому, что вы тоже живой труп, но из уважения к тому криминальному артистизму, благодаря которому достигли своего статуса. После этого краткого вступления позвольте представить вам наших благородных сотоварищей:
      Доктор Фу Манчу <зловещий китаец, герой серии романов С.Ромера>.
      (Здоровенный не то ирландец, не то шотландец. Он поклонился не вставая.) Лукреция Борджиа. (Уистлеровская <Уистлер, Джеймс Макнил американский живописец XIX в.>старушка с вязанием на коленях. Она улыбнулась мне и сказала: "Добро пожаловать, дорогая" – приятным сопрано.) Лукреция – самая талантливая наша устранительница. Несмотря на неоперабельный рак печени, за ней числится более сорока ликвидаций. Обычно она…
      – Полно, Гассан, – прощебетала старушка, – иначе у меня появится искушение отправить и вас куда следует.
      – Я бы только приветствовал это, дорогая. Я устал от своей оболочки.
      Рядом с Лукрецией – Синяя Борода…
      – Приветик, беби! Что будем делать вечером?
      – Не волнуйтесь, мадам, – он безопасен. Далее следует Гунн Аттила…
      (настоящий Каспар Гренка <персонаж комиксов, робкий человечек>, в шортах и футболке. Он сидел смирно и только кивал головой, как игрушечный болванчик.). Рядом с ним Лиззи Борден <американка, в 1892 г. обвинявшаяся в убийстве отца и мачехи>(молодая красивая женщина в соблазнительном вечернем платье. Выглядела она вполне здоровой и радостно улыбнулась мне.). У Лиззи в груди искусственное сердце – но вещество, на котором оно работает, медленно убивает ее. Ранее Лиззи принадлежала к сестрам ордена Св.Каролиты, но навлекла на себя немилость Собора и была приговорена к медико-хирургическому обследованию. Отсюда ее сердце. Отсюда ее судьба.
      Отсюда ее призвание – ибо Лиззи специализируется исключительно на служителях Храма Божественного Осеменителя. У нее очень острые зубки…
      Следующий – Джек Потрошитель…
      – Просто Джек.
      – …и доктор Гильотен.
      – Ваш слуга, мадам.
      – Там сзади – профессор Мориарти, и с ним капитан Кидд. Вот и весь наш кружок на сегодня – остался только я, пожизненный председатель, если позволите мне так пошутить – Горный Старец, Гассан-убийца <титул главы секты Йезидов, поклонников дьявола>.
      – А где же граф Дракула? <Знаменитый вампир, без которого, конечно, подобное собрание обойтись не может.>– Он просил его извинить, леди Макбет. Нездоров – кажется, выпил чего-то нехорошего.
      – Говорила я ему, что резус-отрицательной кровью можно отравиться.
      Гассан, старый ты напыщенный урод, все это просто смешно. Я не леди Макбет и не живой труп: я в добром здравии. Я потерялась, вот и все.
      – Да, вы потерялись и вскоре потеряете жизнь, дорогая леди, ибо нет на планете такого места, где можно укрыться от прокторов Верховного Епископа. Все, что мы можем вам предложить, это несколько моментов высшего наслаждения, прежде чем вас найдут. Что до имени, выбирайте сами, какое вам по душе. Мария Кровавая, скажем. Не надо только произносить вслух свое настоящее имя – оно уже вывешено в каждом почтовом отделении. Однако довольно для начала. Пусть услаждает нас музыка и льется доброе вино.
      Carpe diem <ловите мгновенье (лат.)>, собратья! Выпьем и насладимся минутой. Позднее мы вновь вернемся к делам и огласим имена новых кандидатов на уничтожение. – Он нажал на ручку своего кресла, развернулся и покатил к бару в углу комнаты.
      Большинство собравшихся последовало за ним. Я встала, и ко мне подошла Лиззи Борден.
      – Позвольте мне лично приветствовать вас, – сказала она мягким, теплым контральто. – Мне очень близок ваш поступок, за который вы страдаете. Нечто подобное произошло и со мной.
      – Вот как?
      – Так мне кажется. Я была простой храмовой проституткой, сестрой-каролиткой, когда впала в немилость. Я всегда чувствовала в себе склонность к религии и еще в школе поверила, что она – мое истинное призвание. – Она улыбнулась, показав ямочки на щеках. – Постепенно я поняла, что церковь существует лишь для блага своих служителей, а не для блага народа. Но поняла я это слишком поздно.
      – Неужели вы взаправду при смерти? У вас такой цветущий вид…
      – Если повезет, я могу прожить от четырех до шести месяцев. Мы все здесь при смерти, дорогая. Но мы не тратим времени на раздумья об этом, а изучаем очередного клиента и обдумываем в деталях его последние минуты.
      Можно предложить вам выпить?
      – Нет, спасибо. Вы не видели моего кота?
      – Я видела, как он вышел на балкон. Пойдемте посмотрим. Мы вышли – Пикселя не наблюдалось. Но ночь была ясная, и мы помедлили, любуясь ею.
      – Лиззи, где мы находимся?
      – Наш отель недалеко от Плазы, балкон выходит на север. Перед нами центр города, а дальше течет Миссури.

* * *

      Как я и ожидала, Присцилла разразилась новым потоком истерической чепухи. Она обвиняла всех – меня, доктора Рамси, президента Паттона, школьный комитет Канзас-Сити и бесчисленное множество других в том, что мы сговорились против нее. Себя она ни в чем не винила.
      Пока она декламировала, Джим вогнал в нее шприц с транквилизатором то ли с торазином, то ли с чем-то не менее мощным. Мы отнесли ее в мою машину и доставили в больницу. Мемориал Белла придерживался системы "сначала койка, бумажки потом", и Джим немедленно приступил к лечению.
      Потом назначил снотворное на девять вечера и мокрый компресс, если больная не угомонится.
      Я подписала все нужные бумаги, предъявила кредитную карточку "Америкэн Экспресс", и мы поехали обратно в консультацию Джима, где он взял у меня кровь и мазок.
      – Морин, куда ты отправила парня?
      – Не думаю, что он имеет к этому отношение, Джим.
      – Не рассуждай, как твоя дочка, глупая ты баба. Тут не гадать надо, а выяснять.
      Джим порылся в своем справочнике и позвонил своему коллеге в Гленнвил.
      – Мы найдем парня и пошлем его к вам. Есть у вас все необходимое для анализа по Моргану? Свежие реагенты, поляризатор и все такое?
      – В студенческом-то городке, доктор? Можете прозакладывать последний доллар, что есть.
      – Прекрасно. Мы его выследим и направим прямо к вам, а потом я буду ждать вашего звонка по этому номеру.
      Нам повезло застать Дональда в общежитии.
      – Дональд, ступай немедленно к доктору Ингрему. Он принимает в центре, напротив библиотеки Стюарта. Отправляйся сейчас же.
      – А в чем дело-то, мама? – встревожился сын.
      – Ночью позвони мне домой по надежному телефону, и я тебе скажу. Это не для вестибюля в общежитии. Иди прямо к доктору Ингрему и делай все, что он тебе скажет. Скорей.
      Мы стали ждать звонка от доктора Ингрема. Тем временем ассистентка Джима подготовила мои анализы.
      – Хорошие новости. Можете ехать на свой пикник с воскресной школой.
      – Спасибо, Ольга.
      – Жаль, что с девочкой такое стряслось. Но при современных лекарствах она будет дома через пару дней, такая же здоровая, как и вы.
      – Слишком уж быстро мы их лечим, – пробурчал Джим. – Раньше, если кто-то подхватывал такое, это служило ему уроком. А теперь они считают это чем-то вроде насморка – так чего волноваться-то?
      – Доктор, вы циник и плохо кончите, – сказала Ольга.
      После мучительного ожидания наконец позвонил доктор Ингрем.
      – Доктор, у вас есть основания подозревать, что пациент инфицирован?
      – Нет. Но его следовало исключить согласно закону штата Миссури о венерических заболеваниях.
      – Результат отрицательный и по тому и по другому, и еще по паре инфекций, которые я заодно проверил. У него даже перхоти нет. Не понимаю, зачем вы включили его в розыск. Мне сдается, что он еще девственник. Кому послать счет?
      – В мою консультацию.
      – Что это за закон, Джим? – спросила я по окончании разговора.
      Он вздохнул.
      – Триппер и сифилис относятся к тем болезням, о которых я обязан сообщать, и не только сообщать, но и активно помогать выяснить, от кого заразился пациент. Затем офицеры службы здравоохранения идут по цепочке, пытаясь добраться до источника – безнадежное дело, ведь источник может скрываться где-то в глубине веков. Но кое-какая польза все же есть. Был случай у нас в городе, когда, обнаружив одного пациента с триппером, сумели выявить еще тридцать семь человек, пока они не успели разбежаться по городам и весям. Когда же такое случается, наши офицеры передают сведения в другие штаты, и мы больше не занимаемся розыском. Выявить и излечить тридцать семь больных гонореей – это уже кое-что, Морин.
      Венерические болезни относятся к тем, которые есть возможность изжить, как изжили оспу, – ты знаешь, как определяют, что такое венерическая болезнь?
      (Знаю, Джим, но это не важно.) – Нет.
      – Это болезнь, которой так трудно заразиться, что для этого требуется или половое сношение, или глубокий поцелуй. Вот почему у нас есть шанс изжить их – если только эти идиоты будут с нами сотрудничать. Это не то, что так называемая простуда, которую все так и сеют вокруг, и хоть бы кто извинился. – Доктор непристойно выругался.
      – Ай-ай-ай, – покачала я головой. – Леди так не выражаются.

* * *

      Когда я вошла к себе домой, там мигал экран и звонил телефон. Я бросила сумочку и поспешно ответила – Дональд.
      – Мама, что там у вас стряслось?
      – Телефон надежный? – Я не видела, что у него там позади – виднелась только гладкая стена.
      – Звукоизолированная кабина на телефонной станции.
      – Хорошо. – Я не знала, как помягче сказать мальчику, что его сестра огребла сразу большое и малое казино, поэтому выложила все напрямик: Присцилла больна. У нее гонорея и сифилис.
      Я думала, Дональд упадет в обморок, но он сдержался.
      – Это ужасно, мама. Ты уверена?
      – Еще бы. Я присутствовала, когда у нее брали анализы, и видела результаты этих анализов. Поэтому-то и тебя послали проверяться. Для меня большое облегчение узнать, что это не ты ее наградил.
      – Я еду. Это около двухсот сорока миль, сюда я доехал за…
      – Дональд.
      – Что, мама?
      – Сиди на месте. Мы послали тебя в Гленнвил, чтобы убрать подальше от сестры.
      – Но здесь особый случай, мама. Я ей нужен…
      – Нет, не нужен. Ты очень плохо на нее влияешь, хуже некуда, не понимаешь, что ли? Ей не сочувствие нужно, а антибиотики, их она и получает. Так что оставь ее в покое и дай ей шанс оправиться… и повзрослеть. Да и тебе пора становиться взрослым.
      Я спросила, как его успехи, и отключилась. А потом сделала то, чего в принципе не делаю, но к чему меня иногда вынуждает суровая необходимость: обыскала комнату дочери.
      Я считаю, что ребенок имеет право на личную жизнь, но не абсолютное: родительская ответственность за то, что происходит в доме, стоит на первом месте. Если обстоятельства того требуют, право ребенка на личную жизнь можно временно и отменить.
      Знаю, что некоторые либералы и все дети не согласятся со мной, но делать нечего.
      В комнате у Присциллы был такой же беспорядок, как у нее в голове, но меня не это заботило. Я медленно прочесала ее спальню и ванную, стараясь не пропустить ни одного кубического дюйма и оставлять все вещи в том же виде, в каком нашла.
      Спиртного я не обнаружила. Нашла тайничок с чем-то вроде марихуаны я не знала, как она выглядит, но решила, что это именно "травка" по двум причинам: на дне одного ящичка были спрятаны две пачечки папиросной бумаги – а табака нигде не нашлось, ни россыпью, ни в сигаретах. Зачем еще нужна папиросная бумага, как не для сигарет особого сорта?
      Еще одну странную находку я сделала в ванной, в самой глубине шкафчика: маленькое квадратное зеркальце и при нем бритвочка "Джем" с односторонним лезвием. Я дала Присцилле большое ручное зеркало, над туалетным столиком у нее трельяж – зачем ей еще одно? Я долго смотрела на эти два предмета, зеркальце и безопасную бритву, потом поискала еще и нашла, как мне и помнилось, бритвенный прибор "Жилетт" и начатую пачку обоюдоострых жилеттовских лезвий – ни одного "Джема" больше не было. Тогда я обыскала ванную и комнату вторично. Не оставила без внимания даже комнату Дональда, хотя и знала, что там пусто, как в буфете у матушки Хаббард <"Матушка Хаббард полезла в буфет Песику косточку дать. Глядь, а в буфете-то косточки нет. Нечего псу поглодать" (английская детская песенка)>, поскольку убирала там после его отъезда. Белого порошка, похожего на сахарную пудру, мне не встретилось – но это доказывало только, что я не сумела найти тайник.
      Я положила все обратно – так, как было.

* * *

      Около часу ночи в дверь позвонили. Я спросила, не вставая с постели:
      – Кто там?
      – Я, мама, Дональд.
      Ах ты, такой-сякой!
      – Ладно, входи.
      – Не могу, дверь закрыта на засов. – Извини, я еще не проснулась. Сейчас спущусь. – Я накинула халат, сунула ноги в шлепанцы, сошла вниз и впустила сына. – Входи, Дональд.
      Садись. Когда ты ел в последний раз?
      – Перехватил "биг мак" в Бетани.
      – Боже ты мой. – И я принялась его кормить. Когда он уничтожил гигантский многоярусный сандвич и управился с большой тарелкой шоколадного мороженого, я спросила: – Ну и зачем ты приехал?
      – Ты сама знаешь, мама. Чтобы повидать Присс. Ты сказала, что она во мне не нуждается, но ты ошибаешься. С самого детства, когда ей было плохо, она бежала ко мне. И я знаю, что нужен ей.
      О Боже! Надо было судиться. Нельзя было оставлять своих младших детей под опекой у этой… да поздно спохватилась! Отец, почему ты дал себя убить в Битве за Британию? Мне нужен твой совет. И мне так тебя не хватает!
      – Дональд, Присциллы здесь нет.
      – Где же она?
      – Не скажу.
      – Я не уеду в Гленнвил, не повидав ее, – уперся он.
      – Твоя проблема. Дональд, мое терпение истощилось, и я не знаю, что еще с вами делать. Моих советов вы не слушаете, моим приказаниям не подчиняетесь, а отшлепать вас нельзя – слишком взрослые. Больше уж я ничего не придумаю.
      – Ты не скажешь, где она?
      – Нет.
      – Тогда я останусь здесь, пока не увижу ее, – тяжело вздохнул он.
      – Зря ты так думаешь. Ты не единственный упрямец в нашей семье, сынок. Поговори еще, и я позвоню твоему отцу и скажу, чтобы забирал тебя я с тобой не справляюсь…
      – Я с ним не поеду!
      – …а потом закрою дом и сниму себе квартиру, где поместится только Полли с песочным ящиком, и больше никто. Я так и собиралась сделать, когда заявились вы с сестрой – ради вас я переменила планы и сняла этот дом. Но вы обращались со мной по-хамски, и мне надоело расшибаться в лепешку. Я иду спать. Можешь прилечь здесь на кушетке. Но если, когда я встану, ты еще будешь дома, я позвоню твоему отцу и скажу, чтобы приезжал за тобой.
      – Не поеду я с ним!
      – Твоя проблема. Следующим шагом будет судподелам несовершеннолетних, но это уже пусть отец занимается. Ты сам сделал выбор шесть лет назад, и он твой опекун по закону. – Я встала и тут вспомнила кое о чем. – Дональд, ты знаешь, как выглядит марихуана?
      – Ну… наверно.
      – Знаешь или нет?
      – Ну, знаю.
      – Подожди-ка. – Я вышла из комнаты и тут же вернулась. – Что это такое?
      – Это марихуана. Ладно тебе, мама, все теперь покуривают.
      – Только не я. И тем, кто живет в моем доме, это тоже запрещается. А теперь скажи, для чего нужно вот это. – Я достала из кармана халата зеркальце, нелепое в девичьей комнате, из другого осторожно извлекла одностороннее лезвие и положила на зеркальце. – Ну что?
      – Что я должен сказать?
      – Ты пробовал когда-нибудь кокаин?
      – Да нет.
      – Но видел, как это делается?
      – Мама, если ты хочешь сказать, что Присс кокаинистка, то могу ответить только, что ты не в своем уме. Конечно, почти все ребята в наше время пробуют, но…
      – И ты пробовал?
      – Ясное дело. Вахтер в нашей школе его продавал. Только мне не понравилось. От него нос гниет, знаешь?
      – Знаю. И Присс тоже пробовала?
      – Наверно. Похоже на то, – сказал он, глядя на зеркальце и бритву.
      – Ты сам видел?
      – Один раз. Выругал ее как следует. Сказал, чтобы больше этого не делала.
      – Но она, как говорил мне и ты, и она сама, не любит, когда ей приказывают. И, как видно, тебя не послушалась. Должно быть, у нее в школе вахтер тоже не промах.
      – Это может быть и учитель с тем же успехом. Или кто-то из старшеклассников – в каждой школе есть такой. Или в книжном магазине продают – мало ли где. Мелких торговцев то и дело заметают, но толку никакого – через неделю появляются новые. И везде так, насколько я знаю.
      – Ты меня доконал, – вздохнула я. – Пойду принесу тебе одеяло.
      – Мама, а почему бы мне не лечь у себя в комнате?
      – Потому что тебя тут вообще не должно быть. Я разрешаю тебе остаться только потому, что не могу выгнать тебя ночью голодного и невыспавшегося.
      Я снова легла, но не смогла уснуть. Через час я встала и сделала то, что давно следовало: обыскала комнату для прислуги.
      Там я и нашла тайник – под чехлом матраса, в ногах. Хотела было попробовать на язык – из курса биохимии я знала, какой примерно вкус у кокаина – но не стала рисковать, то ли из благоразумия, то ли из трусости: эти самодельные наркотики бывают опасны даже в ничтожных дозах. И заперла все – порошок, "травку", папиросную бумагу, зеркальце и бритву – в маленький сейф у себя в спальне.

* * *

      Они победили. Я сдалась. Просто не могла с ними справиться.
      Присциллу я привезла домой – излеченную, но надутую, как всегда. Не успели мы снять пальто, пришли двое офицеров службы здравоохранения (по наводке Джима и с моего согласия). Они стали мягко и вежливо спрашивать у Присциллы, с кем она "контактировала" – кто мог заразить ее и кого могла заразить она.
      – Какая еще инфекция? Я не больна и не болела ничем. Меня держали в больнице против моей воли, потому что сговорились! Это насилие! Я подам кое на кого в суд!
      – Но, мисс Смит, у нас есть копии ваших анализов и вашей истории болезни. Вот посмотрите.
      Присцилла оттолкнула предъявленные ей бумаги.
      – Все ложь! Больше ни слова не скажу без адвоката.
      Тут я допустила еще одну ошибку.
      – Я тоже адвокат, Присцилла, ты же знаешь. Они задают вполне законные вопросы. Ведь речь идет об охране общественного здоровья.
      Никогда еще на меня не смотрели с таким презрением.
      – Ты не мой адвокат. Ты относишься к тем, на кого я собираюсь подать в суд. И эти двое тоже, если не отвяжутся. – Она повернулась к нам спиной и удалилась наверх.
      Я извинилась перед офицерами:
      – Простите, мистер Рен и миссис Лентри, но я ничего не могу с ней поделать, сами видите. Боюсь, что вам придется вызывать ее в суд свидетельницей и допрашивать под присягой.
      – Бесполезно, – покачал головой мистер Рен. – Во-первых, мы не имеем права вызывать ее в суд – она не совершила ничего противозаконного, насколько мы знаем, и ее приятели тоже. Во-вторых, если она так настроена, она просто сошлется на Пятую поправку <пятая поправка к Конституции США запрещает, в том числе, принуждать человека к даче показаний против самого себя>и будет молчать.
      – Вряд ли она знает о существовании Пятой поправки.
      – Будьте уверены, миссис Джонсон, знает. Теперь молодежь пошла до того шустрая – сплошные законники, даже в таких вот богатых кварталах.
      Вызываешь его, а он вопит – подайте адвоката, и Союз борьбы за демократические свободы тут же его предоставляет. СБДС считает, что право подростка не давать показаний важнее, чем защита другого подростка от инфекции и бесплодия.
      – Но это же смешно!
      – Вот в таких условиях нам приходится работать, миссис Джонсон. Если с нами не хотят сотрудничать добровольно, мы бессильны.
      – Тогда вот что. Я поговорю с ее директором и скажу ему, что у него в школе разгуливают венерические болезни…
      – Бесполезно, миссис Джонсон. Увидите сами – он держит ухо востро, и судебное дело против него не возбудишь.
      Я подумала и согласилась, как юрист, что мне нечего сказать директору, раз Присцилла отказывается говорить. Попросить его организовать "проверку на вшивость" (как по-армейски выражался Брайан) всех старшеклассников? На него в тот же день накинутся сотни родителей.
      – Ну а наркотики?
      – Какие наркотики, миссис Джонсон?
      – Служба здравоохранения занимается наркотиками?
      – Иногда. Вообще-то это задача полиции.
      Я рассказала им о своих находках.
      – Что мне теперь делать?
      – Ваша дочь призналась, что все это принадлежит ей?
      – У меня еще не было случая поговорить с ней об этом.
      – Если она не признается, вам будет очень трудно доказать, что марихуану и порошок, являющийся, возможно, кокаином, принадлежат ей, а не вам. Я знаю, вы юрист – но, может быть, стоит обратиться к адвокату, который специализируется в подобных делах. Знаете старую пословицу?
      ("У того, кто сам себе адвокат, клиент дурак".) – Знаю. Хорошо, я посоветуюсь.

* * *

      Как только они ушли, явился Дональд. Утром его на кушетке не было, и я полагала, что он уехал в Гленнвил. Но, судя по тому, как быстро он пришел после нашего с Присциллой приезда, он остался в Канзас-Сити, спрятался где-то и ждал ее возвращения. Потом оказалось, что все было не так. Он каким-то образом узнал, в какой больнице она лежит – это просто, а потом кто-то сказал, когда ее выписывают – тоже нетрудно узнать, хотя бы с помощью взятки, если у него были деньги. Так или иначе, он явился и позвонил в дверь.
      – Представьтесь, пожалуйста, – сказала я через переговорное устройство.
      – Это Дональд, мама.
      – Что ты здесь делаешь?
      – Я пришел к Присс.
      – К ней нельзя.
      – Я ее увижу, хотя бы дверь пришлось выломать!
      Я нажала кнопку вызова патруля "Аргус".
      – Дональд, я не пущу тебя в дом.
      – Попробуй! – И он стал бить ногами в дверь.
      Присцилла сбежала вниз и бросилась отпирать ему. Я оттащила ее, мы сцепились и повалились на пол.
      Я не умею драться. Присцилла, к счастью, тоже не умела. Однако одному меня Брайан в свое время научил: "Если уж до этого дошло, действуй быстро.
      Не раздумывай". И когда Присцилла стала подниматься, я двинула ее в живот – то есть в солнечное сплетение. Она упала и осталась лежать, ловя ртом воздух.
      – Миссис Джонсон, это "Аргус", – послышалось снаружи.
      – Заберите его с собой! Я вам потом позвоню.
      – Кого забрать?
      Присцилла снова поднялась на ноги. Я двинула ее в то же место, и она тут же рухнула.
      – Вы не побудете здесь еще минут двадцать или полчаса? Он может вернуться.
      – Конечно. Останемся сколько нужно. Я позвоню в контору.
      – Спасибо, Рик. Вы ведь Рик, верно?
      – Да, мэм, это я.
      Я повернулась к дочке, схватила ее за волосы, приподняла ей голову и прорычала:
      – Ползи наверх в свою комнату и сиди там! Попробуй только пикнуть, и я опять тебе съезжу.
      Она послушалась, поползла с плачем к лестнице и стала медленно карабкаться наверх. Я проверила, все ли двери и окна в нижнем этаже заперты и позвонила в Даллас.
      Я рассказала Брайану во всех неприглядных деталях обо всем, что произошло с тех пор, как я сообщила ему, что дети у меня, о том, чего я старалась добиться и к чему это привело.
      – Я не могу справиться с ними, Брайан. Тебе придется их забрать.
      – Они мне и даром не нужны. Я порадовался, когда они сбежали – вот, думал, повезло.
      – Брайан, они твои дети, и ты их опекун.
      – Передаю опекунство тебе – бери, не жалко.
      – Ты не можешь этого сделать без суда. Брайан, я с ними не справляюсь, и если ты отказываешься приехать или кого-нибудь прислать за ними, мне остается одно – обратиться с просьбой об их аресте.
      – Это за что же? За то, что тебе нахамили?
      – Нет. За инцест. За употребление наркотиков. За хранение наркотиков. За побег из-под опеки одного из родителей, Брайана Смита, Даллас, штат Техас. – Перечисляя весь набор для суда по делам несовершеннолетних, я внимательно наблюдала за Брайаном. Он и глазом не моргнул, когда я сказала "инцест" – стало быть, для него это не новость. Он вообще не реагировал, пока я не назвала его фамилию.
      – Хорошенькая пожива газетчикам!
      – Да, думаю, в Далласе об этом напишут и "Ньюс", и "Таймс Гералд". Не знаю, как насчет "Канзас-Сити Стар" – инцест не совсем в их стиле.
      Особенно когда сестра вступает в инцест сразу с двумя братьями, Огюстом и Дональдом.
      – Морин, что ты такое говоришь?
      – Брайан, я на пределе. Присцилла двадцать минут назад сбила меня с ног, а Дональд пытался выломать входную дверь. Если ты не прилетишь первым же ракетопланом, я вызову полицию и предъявлю свои обвинения. Хватит, чтобы подержать их под замком какое-то время, пока я не закрою дом и не уберусь из города. Никаких полумер, Брайан. Ответь мне прямо сейчас.
      На экране рядом с Брайаном возникла Мериэн.
      – Мать, нельзя же так с Гасом! Он ничего не делал. Он дал мне честное слово!
      – Мои говорят по-другому, Мериэн. Если не хочешь, чтобы они показывали на суде под присягой, пусть Брайан их забирает.
      – Это твои дети.
      – И Брайана тоже, и состоят под его опекой. Шесть лет назад, когда я оставляла их у вас, это были хорошие, вежливые, послушные дети, не больше подверженные дурному влиянию, чем другие ребята. Теперь они стали буйными, грубыми, совершенно неуправляемыми. Говори же, Брайан, – вздохнула я. Как ты решил?
      – Сегодня я не могу лететь в Канзас-Сити.
      – Прекрасно, я вызываю полицию, и пусть их арестуют. А я под присягой объявлю, в чем их обвиняю.
      – Подожди!
      – Не могу, Брайан. Пока что их сдерживает патруль – частная служба, охраняющая наш квартал. Но на ночь я их тут не оставлю: она выше меня, а он вдвое выше. До свидания, я звоню в полицию.
      – Погоди! Я же не знаю, когда смогу попасть па корабль.
      – А ты найми его – ты достаточно богат! Когда тебя ждать?
      – Ну… часа через три.
      – Значит, в шесть двадцать по нашему времени. В шесть тридцать я звоню в полицию.
      Брайан приехал в шесть тридцать пять, но загодя позвонил мне с ракетодрома. Я ждала его в гостиной с обоими детьми, с сержантом Риком из патруля "Аргус" и с миссис Барнс, диспетчером патруля, по совместительству охранницей. Компания у нас была не из приятных: охранникам пришлось продемонстрировать, что они сильнее подростков и никаких глупостей не потерпят.
      Брайан тоже позаботился об охране: с ним прибыли двое мужчин и две женщины, одна пара из Далласа, другая из Канзас-Сити. Это было не совсем законно, но никто, а тем более я, не спорили о мелочах.
      Я посмотрела, как за ними закрылась дверь, ушла наверх и плакала, пока не уснула.
      Провал! Полный и окончательный провал! Я не знала, что еще могла сделать, но отныне мне никогда не избавиться от тяжкого груза вины.
      Все ли я сделала, что могла?
 

Глава 23
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПРУДЕНС ПЕННИ