Заглянув в приемную воспитательного центра, Лонгкот Филлис кивнула Гамильтону:
      – Хелло, Филти!
      – Привет, Фил.
      – Подождите минутку – я только переоденусь.
      Она была облачена в глухой комбинезон со шлемом; респиратор свободно болтался на груди.
      – О'кей.
      Вскоре она вернулась – в более общепринятом и чисто женском одеянии, причем без оружия. Гамильтон посмотрел на нее с одобрением.
      – Так-то лучше. Что это был за маскарад?
      – Маскарад? А, вы имеете в виду асептическую форму? У меня теперь новая работа – с дикорожденными. С ними надо обращаться ужасно осторожно. Бедные малыши!
      – Бедные?
      – Вы знаете почему. Они подвержены инфекциям. Мы не можем позволить им кувыркаться в грязи вместе с остальными. Маленькая царапина – и может случиться все, что угодно. Приходится даже стерилизовать их пищу.
      – К чему столько хлопот? Почему бы не дать слабым вымереть?
      Филлис казалась раздосадованной.
      – Я могла бы ответить формально – что не прошедшие генетического отбора дети являются бесценным справочным материалом для науки. Но я скажу иначе: все они – человеческие существа. Они так же дороги своим родителям, как вы были дороги своим, Филти.
      – Простите. Я не знал своих родителей.
      Филлис посмотрела на Гамильтона с внезапным раскаянием.
      – О, Феликс, я забыла!
      – Неважно. И вообще, – продолжал он, – я никогда не мог понять, почему вы хотите похоронить себя в этом обезьяннике. Это ж – смертельное дело!
      – Ну-ну! Дети забавны. И доставляют не слишком много хлопот. Корми их – временами, помогай – когда нужно, а главное, люби – все время, не переставая. Вот и все.
      – Лично я всегда был сторонником теории дырки с затычкой.
      – Чего-чего?
      – Вы берете младенца и кладете в бочку. Через дырку вы его кормите, а когда ему стукнет семнадцать – вставляете в нее затычку.
      – Знаете, Феликс, – улыбнулась девушка, – для славного малого у вас слишком гадкое чувство юмора. А если серьезно, то ваш метод упускает самую существенную часть детского воспитания – ласку, которую он получает от своих нянек.
      – Что-то я не могу припомнить ничего подобного. Я всегда полагал, что в основе воспитания детей лежит забота об их физических нуждах, во всем же остальном их следует предоставить самим себе.
      – Вы здорово отстали. Такое мнение бытовало, но было глупым – антибиологичным.
      Филлис пришло в голову, что ошибочные взгляды у Гамильтона могли возникнуть из-за того, что он испытал на себе применение этой вышедшей из моды и совершенно безосновательной теории. Обычно от нее уберегал детей естественный материнский инстинкт, однако случай Гамильтона был особенным.
      Филлис с болью ощущала в нем самое трагическое явление – ребенка, так и не покинувшего воспитательный центр. Когда среди ее собственных питомцев встречались подобные исключения, она окружала их особой, может быть, даже чрезмерной любовью. Однако Гамильтону она об этом ничего не сказала.
      – Как вы думаете, – продолжала она вслух, – почему животные вылизывают своих малышей?
      – Наверное, чтобы почистить их.
      – Ерунда! Вы не можете требовать от животного, чтобы оно оценивало степень чистоты. Это просто ласка, инстинктивное выражение любви. Так называемые инстинкты весьма поучительны, Филти. Они указывают на ценности, способствующие выживанию.
      Гамильтон лишь пожал плечами.
      – Мы пришли.
      Они вошли в ресторан – платный, разумеется – и направились в зарезервированный для них отдельный кабинет. К трапезе оба приступили молча. Свойственный Гамильтону сардонический юмор на этот раз был подточен копошившимися в глубине сознания мыслями. Он по легкомыслию ввязался в эту историю с «Клубом выживших», а теперь она стала приобретать оттенок, немало его тревоживший. Феликсу не терпелось, чтобы Мордан – или, вернее, правительство – поскорее приступили к действиям.
      Ему не удалось выдвинуться внутри организации так быстро, как он рассчитывал. Заговорщики стремились использовать его, были готовы просить у него денег и принять их, но ясной картиной всей сети заговора он пока так и не получил. Он не знал даже, кому подчиняется Мак-Фи Норберт, понятия не имел о численности организации в целом.
      А между тем ходить по канату становилось все труднее.
      Не так давно он получил возможность убедиться, что организация гораздо старше и намного разветвленное, чем он предполагал. Одним из последних актов приобщения к Новому Порядку стала поездка, в которой Гамильтона сопровождал лично Мак-Фи Норберт. В месте, расположение которого было тщательно скрыто от Феликса, ему позволили ознакомиться с результатами тайных генетических экспериментов.
      Ужасные маленькие чудовища!
      Сквозь зеркальное, с односторонней видимостью стекло он увидел детей, которых с трудом можно было назвать человеческими – их зародышевые жабры искусственно сохранили и развили. Жуткие амфибии в равной степени чувствовали себя дома и в воде, и на воздухе – только им всегда была нужна влажная атмосфера.
      – Пригодятся на Венере, как вы думаете? – прокомментировал Мак-Фи и продолжил: – Мы слишком поторопились с выводом, будто остальные планеты Солнечной системы для нас бесполезны. Разумеется, лидеры в большинстве своем будут жить на Земле, однако вспомогательные группы после соответствующей адаптации смогут постоянно находиться на любой из планет.
      Напомните, чтобы мы показали вам типы, выведенные для радиоактивной среды и для небесных тел с малым тяготением.
      – Любопытно взглянуть, – правдиво, но не слишком уверенно откликнулся Гамильтон. – Кстати, а где вы получаете исходный материал?
      – Неуместный и не относящийся к делу вопрос, однако я вам отвечу. По типу вы относитесь к лидерам, и рано или поздно вам придется узнать все. Мужскую сперму мы поставляем сами, а женщин, как правило, отлавливаем среди дикарей.
      – Но не означает ли это, что материал плох?
      – Да, конечно. Но ведь это лишь первые эксперименты. Ни один из этих опытных образцов не будет сохранен. Вот когда мы придем к власти – другое дело. В нашем распоряжении окажется самый лучший материал – для начала ваш, например.
      – Разумеется, – Гамильтон не стал развивать этой темы. – Однако мне ничего не известно о ваших планах относительно дикарей.
      – А их и незачем обсуждать с младшими членами. Кое-кого мы оставим для экспериментов, остальные же с течением времени будут ликвидированы.
      «Четкий и радикальный план, – подумал Гамильтон. – Разрозненные племена Евразии и Африки, с трудом пробивающиеся обратно к цивилизации после бедствий Второй Войны и приговоренные – их согласия никто не спрашивал – к лабораторным опытам или к смерти…». Он решил отрезать уши Мак-Фи по кусочкам.
      – …возможно, и не самый впечатляющий экземпляр, – продолжал тем временем Мак-Фи, двигаясь дальше. Экспонат представлял собой идиота-гидроцефала, но такого уродства Гамильтон не видывал отродясь: перед ним был явно больной ребенок с огромным черепом-переростком. – Тетраплоидный тип, – продолжал пояснять Мак-Фи, – у него девяносто шесть хромосом. Мы полагали, будто в этом кроется секрет супермозга, однако ошиблись. Теперь наши генетики на правильном пути.
      – Почему же вы его не убьете?
      – Со временем. А пока он дает возможность узнать кое-что новое.
      Было там и многое другое – такое, о чем впоследствии Гамильтон предпочитал не вспоминать. Он понимал, что, если ухитрится пройти через это испытание, не выдав ничем своих истинных чувств – это будет большой удачей.
      Предполагаемое истребление дикарей навело его на мысль о другом.
      Чрезвычайно любопытно, что странное появление Джона Дарлингтона Смита оказало косвенное влияние на намерения «Клуба выживших». Железная логика планов Нового Порядка автоматически подразумевала уничтожение неработоспособных и бесполезных дикорожденных детей – да и взрослых тоже; они должны были составить компанию синтетистам, непокорным генетикам и вообще всякой «контре».
      По отношению к этим последним планы лидеров заговора не пробуждали сколько-нибудь значительной оппозиции, однако многие из членов клуба питали сентиментальную нежность к дикорожденным. На них смотрели с той смесью родительской любви и пренебрежения, с какой представители правящего класса нередко взирают на «низшие расы». Неразрешимость этой проблемы отдаляла наступление часа «ноль» Перемены.
      Адирондакский стасис послужил ключом. Об изменениях в тактике Мак-Фи объявил на заседании клуба вечером того самого дня, когда Гамильтона посетил Дарлингтон Смит. Дикорожденным – и детям, и взрослым – предстояло быть помещенными в стасис на неопределенный срок. Это была гуманная акция – пленникам не причинят никакого вреда, а в отдаленном будущем они даже будут освобождены. После собрания Мак-Фи поинтересовался у Гамильтона, что он думает об этом плане.
      – Вероятно, он окажется популярным, – согласился Гамильтон. – Но что с ними делать после освобождения?
      Сначала Мак-Фи удивился, а потом рассмеялся.
      – Но мы же с вами практичные люди, – негромко проговорил он.
      – Вы имеете в виду…
      – Конечно. Только держите рот на замке.
      Филлис решила, что пришла пора прервать мрачные размышления Гамильтона.
      – Что вас грызет, Филти? – спросила она. – Вы и двух слов не проронили с тех пор, как мы здесь.
      Вздрогнув, он вернулся к действительности.
      – Пустяки, – солгал он, подавив желание рассказать ей обо всем. – Вы и сами были не слишком разговорчивы. Что у вас на уме?
      – Я только что выбрала имя для нашего сына, – призналась она.
      – Боже милостивый! А не находите ли вы, что это несколько преждевременно? По-моему, вы прекрасно знаете, что у нас никогда не будет детей.
      – Это еще вопрос.
      – Хм-м-м! – протянул Гамильтон. – И какое же имя выбрали вы для этого гипотетического отпрыска?
      – Теобальд – «Смелый ради народа», – мечтательно произнесла она.
      – «Смелый ради…» Лучше пусть будет Джабез.
      – Джабез? Что это значит?
      – «Он принесет горе».
      – «Он принесет горе»! Филти, вы воистину непристойны [Здесь непереводимая – увы! – игра слов. Произведенное Филлис уменьшительное от имени Феликс – Филти (Filthy) отнюдь не является общепринятым, зато одновременно означает «отвратительный», «мерзкий», «развращенный», «непристойный»]!
      – Знаю. Почему бы вам не махнуть на все рукой, бросить этот шумный детский питомник и не соединиться со мной?
      – Повторите помедленнее.
      – Я предлагаю вам составить со мной пару.
      Она казалась озадаченной.
      – Что именно вы имеете в виду?
      – Решайте сами. Ортожена, партнерша, любовница, зарегистрированный компаньон, законная жена – любой контракт по вашему усмотрению.
      – И чему же, – проговорила она, растягивая слова, – я должна приписать эту неожиданную перемену в ходе ваших мыслей?
      – Не так уж она неожиданна. Я думал об этом с тех самых пор… с того момента, когда вы попытались меня застрелить.
      – Тут что-то не так. Две минуты назад вы заявили, что Теобальд не только гипотетичен, но и невозможен.
      – Минуточку, – поспешно возразил Гамильтон, – я ни слова не говорил о детях. Это – вопрос отдельный. Я говорил о нас.
      – Ах так? Тогда поймите, мастер Гамильтон, что я никогда не выйду замуж за человека, который рассматривает брак просто как сверхразвлечение.
      С этими словами Филлис с деловым видом вернулась к прерванной разговором трапезе.
      На несколько минут воцарилось глубокое молчание. Нарушил его Гамильтон.
      – Вы обиделись?
      – Нет. На крыс не обижаются.
      – Это я тоже знаю.
      – Вот и хорошо. Проводите меня?
      – Хотел бы, но сегодня не могу.
      Расставшись с Филлис, он прямиком направился в Дом Волчицы. На этот вечер было назначено общее собрание – причины указаны не были, но отказы ни по каким причинам во внимание не принимались. Вдобавок это было первое собрание, на котором Гамильтону предстояло присутствовать в новом, недавно обретенном качестве командира полувзвода.
      Двери клубной гостиной были распахнуты. Несколько собравшихся членов в полном соответствии с инструкцией вели себя в меру весело и шумно.
      Возможно, среди них затесались даже несколько непосвященных. Пока ничего важного не происходило, их присутствие являлось даже желательным, а потом их ненавязчиво спровадят.
      Войдя и обменявшись кое с кем приветствиями, Гамильтон нацедил себе кружку пива и уселся наблюдать, как в одном из углов гостиной мечут в цель стрелки.
      Некоторое время спустя торопливо вошел Мак-Фи. Окинув собравшихся взглядом, он нашел глазами обоих командиров полувзводов и кивком головы приказал им избавиться от единственного остававшегося к тому времени в клубе постороннего. Тот был изрядно навеселе и не хотел уходить, однако серьезной проблемы удаление его не составило. Когда он наконец ушел и двери были заперты, Мак-Фи объявил:
      – К делу, братья! – и, обращаясь к Гамильтону, добавил: – Вы знаете, что участвуете сегодня в совещании?
      Гамильтон еще только собирался ответить, когда почувствовал, что кто-то легонько тронул его за плечо, и услышал позади себя:
      – Феликс! О, Феликс!
      Он обернулся. Хотя голос сразу показался Гамильтону знакомым, однако лишь быстрота реакции позволила ему не выдать себя: это был Монро-Альфа.
      – Я знал, что вы – один из нас, – счастливым голосом проговорил Клиффорд, – я только ждал когда…
      – Идите в комнату своего полувзвода! – строго приказал Мак-Фи.
      – Да, сэр! Увидимся позже, Феликс.
      – Разумеется, Клифф, – сердечно ответил Гамильтон.
      Он последовал за Мак-Фи в зал совещаний, довольный этой краткой паузой, давшей ему возможность привести в порядок бушующие мысли. Клифф! Великий Бог – Клифф! Что, во имя Жизни, делает он в этом гнезде заговорщиков? И почему он до сих пор не встречал Клиффа здесь? Разумеется, он знал почему: для члена одного отделения было крайне маловероятно встретиться в клубе с членом другого – разное время встреч и всякие прочие предосторожности.
      Гамильтон проклял всю эту систему. Но почему именно Клифф? Клифф был самым мягким и доброжелательным человеком из всех когда-либо носивших оружие.
      Почему же именно он должен был клюнуть на эту отвратительную приманку?
      Гамильтон спросил себя, не может ли Монро-Альфа, подобно ему самому, также оказаться осведомителем, и тоже изумиться, обнаружив его здесь. А может быть, даже и не изумиться – он вполне мог оказаться информированным о статусе Гамильтона, хотя Феликс о нем самом ничего не знал. Но нет – подобное предположение было явно лишено смысла. Клифф был начисто лишен необходимых для этого способностей к лицедейству. Его эмоции всегда лежали на поверхности. Он был прозрачен, как воздух. Актерских талантов в нем не было ни на грош.
      – Командиры! Мне приказано сообщить вам великую новость! – торжественно провозгласил Мак-Фи и после паузы произнес:
      – Час Перемены пробил!
      Собравшиеся мгновенно подобрались и насторожились. Гамильтон выпрямился.
      «Черт возьми! – подумал он. – Корабль отправляется, а я связан Клиффом, этим юродивым!»
      – Бурнби!
      – Да, сэр.
      – Вы и ваш полувзвод – главные коммуникации. Вот ваша кассета. Запоминайте сразу. Будете сотрудничать с шефом пропаганды.
      – Слушаюсь.
      – Стейнвиц, вашему полувзводу поручена Центральная силовая станция. Возьмите кассету. Харриксон!
      – Да, сэр.
      Процедура тянулась и тянулась. Гамильтон вполуха слушал с бесстрастным лицом, обдумывая, как выпутаться из своей ситуации. Прежде всего, как только удастся отсюда вырваться, необходимо предупредить Мордана. Потом, если появится хоть какая-то возможность спасти глупца от последствий его безумия, надо попытаться сделать это.
      – Гамильтон!
      – Да, сэр.
      – Специальное задание. Вы…
      – Одну секунду, шеф. Кое-что привлекло мое внимание – обстоятельство, которое может оказаться опасным для движения.
      – Да? – в холодном голосе Мак-фи прозвучало нетерпение.
      – Один из младших членов, Монро-Альфа. Я хотел бы, чтобы его приписали ко мне.
      – Невозможно. Занимайтесь собственным делом.
      – Я не нарушаю дисциплины, – хладнокровно продолжал настаивать Гамильтон. – Так случилось, что я знаю этого человека лучше, чем любой из вас. Он рассеян и склонен к истеричности. Это человек с неуравновешенной психикой, но лично мне он предан. И я хочу, чтобы он находился там, где я смогу за ним присматривать.
      Мак– Фи нетерпеливо постучал пальцами по столу.
      – Совершенно невозможно. Рвение у вас превосходит чувство субординации. Не повторяйте этой ошибки. Более того, если то, о чем вы говорите, правда, то лучше, чтобы он оставался там, где находится сейчас: мы не можем его использовать. Мосли, вы – командир полувзвода, к которому причислен Монро-Альфа. Наблюдайте за ним. И если понадобится – сожгите.
      – Да, сэр.
      – Теперь вы, Гамильтон…
      С упавшим сердцем Гамильтон понял, что попытка выручить Монро-Альфу лишь подвергла его друга еще большей опасности. Однако следующие слова Мак-Фи рывком вернули его к действительности.
      – Ваша задача – добиться встречи с окружным Арбитром генетиков Морданом. Сожгите его на месте. И будьте особо осторожны – не дайте ему возможности взяться за оружие.
      – Его реакция мне известна, – сухо заметил Гамильтон.
      Мак– Фи несколько смягчился.
      – Помощь вам не понадобится, поскольку вы единственный, кто может легко попасть к Арбитру – мы оба прекрасно это знаем.
      – Совершенно верно.
      – Таким образом, обстоятельство, что за вами не закреплен конкретный полувзвод, оборачивается во благо. Представляю, как вы довольны этим заданием – сдается мне, у вас есть и личный интерес, – и МакФи наградил Гамильтона понимающей улыбкой.
      «По очень, очень маленькому кусочку», – подумал Гамильтон. Однако сумел изобразить подобающую случаю мрачную усмешку и ответить:
      – В этом есть нечто.
      – О да. Это все, джентльмены. До моего приказа никому не расходиться, а потом – поодиночке и парами. К своим людям!
      – Когда мы начинаем? – отважился кто-то спросить.
      – Читайте ваши кассеты.
      Гамильтон перехватил Мак-Фи на полпути из зала.
      – У меня нет кассеты. Когда наступает час ноль?
      – Ах да… Фактически, он еще не назначен. Будьте готовы в любой момент. И находитесь там, где вас легко найти.
      – Здесь?
      – Нет. У себя дома.
      – Тогда я ухожу.
      – Пока не надо. Уйдете вместе с остальными. Давайте выпьем – вы поможете мне расслабиться. Что это была за песенка – о детях космического пилота? Она мне понравилась…
      Весь следующий час Гамильтон помогал Великому Человеку расслабляться.
      Полувзвод Монро-Альфы был распущен незадолго перед тем, как Мак-Фи отпустил всех по домам. Свое новое положение одного из руководителей, пусть и не ахти какого ранга, Гамильтон использовал для того, чтобы обеспечить им с Клиффордом возможность просочиться наружу одними из первых. Оказавшись на лестнице, напряженный и возбужденный перспективой предстоящих действий, Монро-Альфа принялся что-то восторженно лепетать.
      – Заткнитесь! – оборвал его Гамильтон.
      – Но почему, Феликс?
      – Делайте, что говорят! – свирепо приказал Гамильтон. – К вам домой!
      Монро– Альфа надулся и смолк -что, в общем-то, было даже кстати: Гамильтон не хотел с ним разговаривать, пока они не останутся наедине. По дороге он высматривал телефон. На сравнительно небольшом расстоянии – несколько маршей и короткий пандус – они миновали две кабины; первая была занята, на второй светилась надпись: «Не работает». Гамильтон выругался про себя.
      Они прошли мимо блюстителя, но Гамильтон даже не надеялся, что сумеет вдолбить в отупевший и мутный мозг смысл своего сообщения. И потому, едва двери квартиры Монро-Альфы закрылись за ними, Гамильтон быстро шагнул к приятелю и отобрал у него оружие прежде, чем тот успел что-либо сообразить.
      Монро-Альфа удивленно отпрянул.
      – Зачем вы это сделали, Феликс? – вскричал он. – Что случилось?
      Гамильтон с ног до головы окинул его взглядом.
      – Дурак, – констатировал он с горечью, – непроходимый, законченный, истеричный дурак!

      – Феликс! В чем дело? Что с вами?
      На лице Монро-Альфы были написаны столь искреннее, неподдельное изумление, такая святая невинность, что на мгновение Гамильтон пришел в замешательство. Возможно ли, чтобы Монро-Альфа был таким же правительственным агентом, как и он? И мог ли Клиффорд знать, что Гамильтон является агентом?
      – Минутку, – сказал он мрачно. – Какую роль вы играете во всей этой истории? Вы лояльный член «Клуба выживших»? Или проникли в него как шпион?
      – Шпион? Вы думали, я шпион? И поэтому отобрали у меня оружие?
      – Нет! – яростно возразил Гамильтон. – Я боялся, что вы не шпион.
      – Но…
      – Послушайте. Я – шпион. Я участвую в этом деле, чтобы развалить его. И, черт возьми, будь я настоящим шпионом, я мимоходом оторвал бы вам голову и продолжал бы свое дело. Вы мне все испортили, идиот несчастный!
      – Но… но, Феликс… Я знал, что и вы в этом участвуете. Это послужило одним из доводов, убедивших меня. Я ведь знал, что вы не…
      – Ну что ж, я и не! И в какое положение это ставит теперь вас? Где вы теперь? Со мной или против меня?
      Монро– Альфа перевел взгляд с лица Гамильтона на бластер в его руке, потом снова посмотрел Феликсу в глаза.
      – Вперед! Стреляйте!
      – Не валяйте дурака!
      – Стреляйте! Может, я и дурак, но не предатель.