Она промолчала.
      — Маргрета… пожалуйста, надень юбку.
      — Ты почти убедил меня, дорогой, — мягко сказала она. — Не объяснишь ли, почему ты хочешь, чтобы я ее надела?
      — Что?! Да потому что эти шорты непристойны.
      — Я не понимаю, как часть одежды может быть непристойна, Алек. Человек — да. Уж не хочешь ли ты сказать, что я непристойна?
      — З-э-э… ты передергиваешь. Когда ты надеваешь эти шорты… без юбки… на людях… ты обнажаешь так много тела, что вид его становится неприличным. Вот сейчас, когда ты идешь по шоссе, тебя разглядывают все, кому не лень, все проезжающие. Я вижу, как они пялятся на тебя.
      — На здоровье. Надеюсь, им это нравится.
      — ЧТО?!!
      — Ты говорил, что я красива, но у тебя может быть предвзятое мнение. Я надеюсь, на меня приятно смотреть и другим.
      — Будь серьезнее, Маргрета. Мы говорим о твоих голых ногах. Голых!
      — Ты говоришь, что мои ноги обнажены. Это так. Я предпочитаю, чтоб они были обнажены, раз стоит такая жара. Что ты хмуришься, милый? Разве мои ноги безобразны?
      («Ты прекрасна, моя возлюбленная, и нет пятна на тебе».)
      — Твои ноги прелестны, моя любовь. Я говорил тебе это много раз. Но у меня нет намерения делить твою красоту еще с кем-то.
      — От того, что красотой любуются, ее не убудет. Давай вернемся к главному. Ты начал объяснять, что мои ноги непристойны. Не знаю, удастся ли тебе это доказать. Думаю, что не удастся.
      — Но, Маргрета! Нагота непристойна сама по себе. Она вызывает грязные мысли.
      — Вот как! И что же? Вид моих голых ног вызывает у тебя эрекцию?
      — Маргрета!!!
      — Алек, не будь жлобом. Я задала естественный вопрос.
      — Это непристойный вопрос.
      Она вздохнула.
      — Не понимаю. Как вообще какой-нибудь вопрос, заданный мужем или женой, можно посчитать неприличным. И я никогда не соглашусь, что мои ноги непристойны или непристойна обнаженность вообще. Мне приходилось показываться сотням людей абсолютно обнаженной…
      — Маргрета!
      Она, казалось, очень удивилась.
      — Но тебе же известно это, не правда ли?
      — Неизвестно! И мне просто стыдно слушать, как ты говоришь такое!
      — Правда, дорогой? Но ты же знаешь, как я хорошо плаваю?
      — При чем тут это! Я тоже плаваю неплохо, но не голым, а в купальном костюме. (И тут я с предельной ясностью представил себе бассейн на «Конунге Кнуте» — разумеется, моя любимая привыкла купаться обнаженной. Я почувствовал слабость в конечностях.)
      — О! Да, я видела такие костюмы в Масатлане. И в Испании. Но, дорогой, мы снова ушли от нашей темы. Проблема гораздо шире, чем вопрос, приличны или неприличны ноги, или должна ли я была поцеловать Стива на прощание, или даже то, обязана ли я повиноваться тебе. Ты требуешь, чтобы я стала такой, какой отродясь не была. Я хочу быть твоей женой многие годы, всю жизнь, и даже надеюсь попасть с тобой на небеса, если небеса — твоя цель. Но, мой дорогой, я не ребенок и я не рабыня. Я люблю тебя, поэтому мне приятно доставлять тебе радость. Но я отказываюсь подчиняться тебе только потому, что я твоя жена.
      Я мог бы, конечно, рассказать вам, как победил ее отточенной логикой возражений. Да, мог бы. Только эта была бы неправда. Я все еще пытался придумать достойный ответ, когда какая-то машина, обгоняя нас, резко сбавила ход. И я услышал свист. Машина остановилась невдалеке, а потом дала задний ход.
      — Поедете? — раздался голос.
      — Да, — откликнулась Маргрета и побежала к машине.
      Волей-неволей я последовал за ней.
      Это была машина-фургон, за рулем которой сидела женщина, а рядом — мужчина. Оба были моих лет, может быть, даже старше. Мужчина протянул руку и открыл заднюю дверь.
      — Влезайте.
      Я помог Маргрете, забрался сам и захлопнул дверцу.
      — Места хватит? — спросил мужчина. — Если нет, сбросьте часть барахла на пол. Мы никогда не сидим сзади. Так что там накапливается черт знает что. Нас зовут Клайд и Бесси Балки.
      — Это он Балки  , а я просто упитанная, — поправила его женщина, сидевшая за рулем.
      — Здесь вам полагалось бы захохотать. Я-то эту остроту знаю наизусть.
      Он был действительно очень массивен. Знаете, тип такого ширококостного мускулистого парня, когда-то школьного атлета, а потом сильно набравшего вес. Его жена правильно охарактеризовала обоих; она была не очень жирна, но, так сказать, в теле.
      — Как поживаете, миссис Балки? Как поживаете, мистер Балки? А мы — Алек и Маргрета Грэхем. Спасибо, что подобрали нас.
      — Не будьте таким официальным Алек, — ответила женщина. — Далеко ли едете?
      — Бесси, пожалуйста, следи за дорогой.
      — Клайд, если тебе не нравится, как я гоню эту развалюху, я приторможу и дам порулить тебе.
      — О нет, нет, нет! У тебя это здорово получается.
      — Тогда заткнись. Или мне придется поставить тебя в угол, как в детском садике. Ну так как, Алек?
      — Нам нужно в Канзас.
      — Вот как! Нет, мы так далеко не едем, в Чемберсе мы свернем на север. Тут недалеко — миль девяносто. Но на этом пути — вы наши гости. А что ты собираешься делать в Канзасе?
      (Что я собираюсь делать в Канзасе? Открыть кафе-мороженое… Вернуть мою возлюбленную в веру Христову, готовиться к Судному дню…)
      — Буду мыть тарелки.
      — Мой муж слишком скромен, тихонько вмешалась Маргрета, — мы собираемся открыть небольшой ресторанчик с сатуратором для газировки в каком-нибудь университетском городке. Но прежде чем мы достигнем своей цели, нам, вероятно, придется перемыть немало тарелок. Или браться за любую другую работу.
      Так что пришлось мне снова рассказывать нашу историю с вариациями, опуская то, во что они бы не поверили.
      — Ресторан был разрушен, наши мексиканские партнеры погибли, а мы потеряли все, что имели. Я сказал о мытье посуды, потому что это работа на которую всегда можно рассчитывать. Но я готов взяться за что угодно.
      — Алек, — сказал Клайд, — с таким отношением к жизни ты окажешься на ногах куда быстрее, чем ожидаешь.
      — Мы потеряли деньги, вот и все. Мы еще не так стары, чтобы не начать все сначала (Господи Боже! Успею ли я до Страшного суда? Да будет воля твоя. Аминь!) Маргрета положила руку на мою. Клайд заметил это. Он повернулся так, чтобы видеть нас, одновременно не выпуская из виду жену.
      — Ты добьешься своего. С такой женой ты просто обречен на победу.
      — Я тоже так думаю, спасибо.
      Я-то знал, почему он повернулся к нам. Чтобы поглазеть на Маргрету. Мне очень хотелось сказать ему, чтоб он перестал на нее таращиться, но в данной ситуации это было рискованно. Кроме того, было ясно, что ни мистер, ни миссис Балки не видели ничего дурного в том, как одета моя любимая. Миссис Балки была одета так же, только еще больше… Или меньше?.. Меньше одежды — больше голого тела. Должен сказать к тому же, что хотя она и не обладала бессмертной красотой Маргреты, однако была очень даже ничего.
      В Окрашенной пустыне  мы остановились, вышли и долго-долго смотрели на это невероятное чудо природы. Я уже бывал здесь как-то раз. Маргрета же никогда ее не видела и теперь смотрела почти не дыша, Клайд сказал, что они всегда тут останавливаются, хотя и видели все это сотни раз.
      Поправка: я видел эту пустыню однажды до… словом, в другой Вселенной. Окрашенная пустыня, казалось, подтверждала то, что я стал подозревать уже давно: всем этим диким изменениям подвергалась не сама мать-Земля; менялись только люди и дела их рук, и то лишь отчасти. Единственное казавшееся самым очевидным объяснение этому вело прямехонько к гипотезе моей паранойи. Но если так, я ни в коем случае не должен поддаваться ей — я обязан заботиться о Маргрете.
      Клайд купил нам горячих сосисок и прохладительного питья, категорически отвергнув мое поползновение отдать ему деньги. Когда мы вернулись в машину, Клайд сел за руль и предложил Маргрете место рядом с собой. Я был недоволен, но виду не показал, а Бесси тут же заявила:
      — Бедняга Алек! Придется тебе посидеть рядом с таким старым мешком, как я. Не хмурься, милый, осталось всего двадцать три мили, потом будет поворот на Чемберс… а Клайд ведет машину так, что на это уйдет никак не больше двадцати трех минут.
      На сей раз Клайду потребовалось тридцать минут. Он даже подождал немного, чтобы убедиться, что нам сразу же удалось схватить попутку до Гэллопа.
      Мы достигли Гэллопа задолго до темноты. Несмотря на восемь долларов тридцать центов, звеневших в наших карманах, мы решили, что сейчас самое время подыскать местечко, где накопилось немало грязной посуды. В Гэллопе мотелей и кемпингов не меньше, чем индейцев, и половина этих заведений имеет свои ресторанчики. Я побывал в чертовой дюжине, прежде чем нашел такой, где нужен был мойщик.
 
      Спустя четырнадцать дней мы оказались в Оклахома-Сити. Если вы думаете, что мы затратили на этот отрезок пути слишком много времени, то вы правы — в среднем мы делали меньше пятидесяти миль в день. Однако за это время много чего произошло, и я почувствовал себя стопроцентным параноиком — миры сменяли друг друга почти непрерывно, и каждый новый, казалось, был создан специально для того, чтобы доставить мне побольше неприятностей.
      Вы когда-нибудь видели, как кошка играет с мышью? У мышки никаких шансов на спасение нет. И если у нее есть хоть какой-нибудь умишко, дарованный Господом Богом, то она прекрасно понимает это. И тем не менее все время пытается вырваться… и каждый раз ее снова ловят.
      Вот и я был такой мышкой.
      Или, вернее, мышью были мы, так как Маргрета продолжала оставаться со мной… только это и поддерживало меня. Она не жаловалась, не сдавалась. Так что и я не имел права поднимать лапки вверх.
      Пример: я сообразил, что если бумажные деньги после каждого изменения мира оказываются негодными, то золотые и серебряные монеты в какой-то степени сохраняют ценность — если не как деньги, то как металл. Поэтому каждый раз, когда мне удавалось заполучить металлическую монету, я припрятывал ее и категорически отказывался брать бумажки как в качестве жалованья, так и в качестве сдачи при покупках.
      Ловкач! Ну, Алек, у тебя ума палата!
      На третий день нашего пребывания в Гэллопе Марга и я уснули в комнате, нанятой на деньги, заработанные мытьем посуды (это я) и уборкой комнат (Маргрета). Спать мы не собирались, просто хотели отдохнуть немного перед ужином — день выдался долгий и трудный. Мы не раздеваясь легли на одеяло. Видно, я слегка задремал. Но тут же очнулся от ощущения, что что-то твердое впивается мне в спину. Спросонок я все же сообразил, что припрятанные серебряные доллары выскользнули из моего бокового кармана, когда я поворачивался с боку на бок. Я вытащил руку из-под головы Маргреты, собрал монеты, сосчитал, добавил какую-то мелочь и положил все в прикроватную тумбочку в футе от постели. Потом снова принял горизонтальное положение, подложил руку под голову Марги и тут же уснул глубоко.
      Когда я проснулся, нас окружала полная темнота.
      Я пришел в себя. Маргрета тихонько посапывала на моей руке. Я слегка толкнул ее:
      — Любимая, проснись!
      — М-р-р-р?
      — Уже поздно. Мы наверняка проспали ужин.
      Тут она, конечно, сразу проснулась.
      — Зажги, пожалуйста, настольную лампу.
      Я потянулся к тумбочке и чуть не упал с кровати.
      — Не могу найти проклятую. Темно как у негра в желудке. Подожди секунду, я сейчас зажгу верхний свет.
      Осторожно слез с постели, пошел к двери, наскочил на стул, не смог найти дверь, пошарил по стене, опять ничего не нашел, пошарил еще и наконец наткнулся на выключатель. Зажглась лампочка на потолке.
      В течение долгой и жуткой минуты никто из нас не мог вымолвить ни слова. Потом я тупо и безучастно проронил:
      — Они снова принялись за нас.
      Комната обладала тем отсутствием индивидуальности, которое свойственно всем комнатам дешевых мотелей. И тем не менее в каких-то мелких деталях она не была похожа на ту комнату, в которой мы заснули.
      И накопленные с таким трудом доллары исчезли…
      Исчезло все, кроме того, что было на нас надето: рюкзак, чистые носки, запасное нижнее белье, гребенка, безопасная бритва, все… Я проверил и убедился в этом.
      — Марга, что же дальше?
      — Что прикажете, сэр?
      — М-м-м… не думаю, чтоб на кухне меня узнали. Но может быть, они все же позволят помыть у них посуду?
      — А может быть, им понадобится и официантка?
      Дверь закрывалась на пружинный замок, а ключа у меня не было, так что пришлось оставить ее приоткрытой. Дверь выходила прямо на улицу. За стоянкой автомобилей въелся домик со светящейся вывеской «Контора». Все выглядело обычно, кроме одного — все было ничуть не похоже на тот мотель, в котором мы работали. В том мотеле контора директора находилась в фасадной части главного корпуса, а остальную часть здания занимало кафе.
      — Да-а-а, обед мы пропустили.
      И завтрак тоже. Ибо в этом мотеле кафе не было вообще.
      — Ну, Марга?
      Она вздохнула:
      — А в какой стороне Канзас?
      — Вон там… мне кажется. Но мы можем выбирать одно из двух. Можем вернуться в комнату, раздеться и как следует поспать хотя бы до рассвета. А можем прямо сейчас выйти на шоссе и попробовать поймать попутку. В темноте.
      — Алек, я вижу лишь о дн у возможность. Если мы вернемся и ляжем в постель, утром мы встанем еще голоднее, но нисколько не богаче. А может, еще беднее, если нас застанут в комнате, за которую мы не заплатили.
      — Но я же намыл им столько посуды!
      — Нет. Здесь ты ничего не мыл. Здесь они могут вызвать полицию.
      И мы пошли.
 
      Таков типичный пример гонений, которым мы подвергались во время попыток добраться до Канзаса. Да, я сказал «гонений». Если паранойя заключается в том, что ты веришь, будто весь мир находится в заговоре против тебя, то, значит, я стал полным параноиком. Но это либо была «разумная» паранойя (если вы позволите мне воспользоваться подобным ирландизмом), либо я страдал от галлюцинаций в такой степени, что меня следовало засадить в дурдом. И лечить.
      В таком случае Маргрета была частью моих галлюцинаций, но сие предположение я категорически отвергал. Это не могло быть и folie a deux  : Маргрета была нормальна в любой Вселенной.
      Только в середине дня нам удалось перехватить что-то вроде завтрака, но к этому времени я уже начал видеть призраки там, где нормальный человек увидел бы только пыльные вихри. Моя шляпа исчезла, унесенная в те края, где жимолость вьется, и теперь лучи жаркого нью-мексиканского солнца жгли мне голову, что ничуть не содействовало улучшению настроения вашего покорного слуги.
      Грузовичок с каменщиками подобрал нас и довез до Грантса. Строители накормили нас завтраком и отбыли восвояси, оставив нас на обочине. Возможно, я и заслуживаю, чтобы меня считали сумасшедшим, но я не абсолютный идиот. И тем, что нас взяли в машину, и тем, что накормили завтраком, мы были обязаны тому лишь, что Маргрета в ее неприлично обтягивающих шортах — зрелище, привлекательное для всех мужиков. Так что мне было о чем подумать, пока я наслаждался (по-настоящему!) ленчем, который оплатили строители. Но мысли свои я пережевывал, ни с кем не делясь.
      Когда они уехали, я спросил:
      — На восток?
      — Да, сэр. Но сначала мне хотелось бы забежать в общественную библиотеку. Если она тут есть.
      — О да, конечно!
      Несколько раньше, в мире нашего друга Стива, отсутствие летательных аппаратов заставило меня подозревать, что мир Стива — тот же, где родилась Маргрета (а потому может оказаться и миром Алека Грэхема). В Гэллопе мы проверили это в общественной библиотеке. Я прочитал в энциклопедии статью «История Америки», а Маргрета — историю Дании.
      Нам хватило пяти минут, чтобы понять — мир Стива не тот, в котором родилась Маргрета. Я обнаружил, что Брайан был избран президентом в 1896 году, но помер, не дожив до выборов. И его место занял вице-президент Артур Сиуол. Этого для меня было вполне достаточно; потом я просто просмотрел список президентов и войн, о которых никогда и слыхом не слыхивал.
      Маргрета прочитала свою статью, и ее носик прямо-таки трепетал от возмущения. Когда мы вышли на улицу, где шептаться уже было не надо, я спросил, что ее так взволновало.
      — Это не твой мир, дорогая, я убежден.
      — Разумеется, не мой.
      — А какой? Из тех фактов, какими мы располагаем, это установить трудно. Наверняка есть много вселенных, в которых аэронавтика отсутствует полностью.
      — Я счастлива, что он не мой! Алек, в этом мире Д ан ия— ча сть Ш ве ци и!!! Ну разве это не ужасно?
      Честно говоря, я не понял, почему она так разволновалась. Обе страны скандинавские, обе похожи друг на друга — так мне во всяком случае всегда казалось.
      — Какой ужас, дорогая! Но я в этих вещах плохо разбираюсь. (Я как-то был в Стокгольме, и он мне очень понравился. Но, надо думать, сейчас сообщать Маргрете подобную информацию не следовало.)
      — И эта идиотская книжонка утверждает, что столица у нас Стокгольм, а король — Карл Шестнадцатый! Алек, но он даже не из нашей королевской династии! И они еще имеют нахальство утверждать, что он мой король!
      — Любимая, он не твой король. И весь этот мир не твой.
      — Я знаю. Алек. Если нам придется тут поселиться… Если мир не изменится еще раз… Я смогу принять здешнее гражданство?
      — Наверное. Сможешь, я думаю.
      Она вздохнула:
      — Не хочу быть шведкой.
      Я промолчал. Есть вещи, в которых я бессилен помочь.
 
      И вот теперь в Грантсе мы снова отправились в общественную библиотеку, чтобы узнать последние изменения, происходящие в мире. Поскольку мы не видели ни aeroplanos, ни дирижаблей, то, возможно, мы попали в мир Маргреты. На сей раз я сначала заглянул в статью «аэронавтика» и дирижаблей там не нашел. Зато узнал, что летательные машины были изобретены доктором Альберто Сантосом-Дюмоном  из Бразилии где-то в начале века, и меня поразило имя изобретателя, так как в моем мире он был пионером дирижаблестроения, уступавшим лишь графу фон Цеппелину. По-видимому, машины доктора были очень примитивны в сравнении с реактивными самолетами или даже aeroplanos; скорее всего они использовались для развлечений, а не в качестве машин коммерческого назначения. Я оставил эту статью и обратился к истории Америки, начав с поиска Уильяма Дженнингса Брайана.
      Его я вообще не нашел Ладно. Я понял, что этот мир не мой. Зато Маргрета лучилась радостью и с трудом дождалась минуты, когда можно было заговорить громко.
      — В этом мире Скандинавия — одна большая страна… и ее столица — Копенгаген.
      — Вот это да!
      — Сын королевы Маргреты, принц Фредерик, был коронован королем Эриком-Густавом, без сомнения, для того, чтобы польстить жителям двух остальных стран. Но он происходит из датской королевской семьи и датчанин до мозга костей. Это справедливо, это то, что надо!
      Я старался всячески показать, что тоже счастлив. Без единого цента в кармане, не зная, где мы проведем ночь, Маргрета радовалась, как дитя у рождественской елки… по поводу, который я считал совершенно ничтожным.
      Дважды нас подвозили на короткие расстояния, и наконец мы оказались в Альбукерке. Я решил, что было бы неплохо остаться здесь на некоторое время: город большой, в крайнем случае можно было бы обратиться за помощью в Армию спасения. Однако мне быстро удалось устроиться мойщиком посуды в кафе местной «Холидей-Инн», а Маргрета поступила туда же официанткой.
      Мы проработали меньше двух часов, как вдруг она пришла ко мне в подсобку и сунула что-то в мой задний карман, когда я стоял, нагнувшись над мойкой.
      — Это тебе подарок, милый.
      Я обернулся:
      — Привет, красотка!
      Я посмотрел, что в кармане. Это оказалась безопасная бритва для путешественников с отвинчивающейся ручкой. Бритва, ручка и лезвия помещались в непромокаемой коробке, куда меньшей, чем карманное Евангелие, и специально приспособленной для ношения в кармане.
      — Украла?
      — Не совсем. Чаевые. Купила в фойе у прилавка с мелочами. Дорогой, я хочу, чтобы ты побрился в первый же перерыв.
      — Разреши мне просветить тебя, куколка. Это тебя берут на работу за то, что ты красива. Меня же нанимают потому, что у меня крепкая спина, слабый ум, а характер покладистый. Им совсем неважно, как я выгляжу.
      — А мне важно.
      — Твое малейшее желание — закон для меня. А теперь беги, ты задерживаешь мой производственный процесс.
      Этой ночью Маргрета объяснила мне, почему она купила бритву прежде всего.
      — Дорогой мой, не только потому, что я люблю, когда твое лицо гладкое, а волосы подстрижены, хотя мне это действительно нравится. Дело в том, что шуточки Локи продолжаются и каждый раз нам приходится наниматься на работу только для того, чтобы не голодать. Ты говоришь, что никому нет дела до того, как выглядит мойщик посуды… А я убеждена, что, когда человек чист и аккуратен, это облегчает поиски любой работы, и уж во всяком случае он от этого не умрет.
      Однако есть и другая причина. В результате всех перемен тебе приходилось отпускать усы — и раз, и два… Я насчитала пять раз. Причем однажды ты их отращивал целых три дня подряд. Дорогой, когда ты свежевыбрит, то выглядишь в высшей степени привлекательным и веселым, и я счастлива, что вижу тебя таким.
      Маргрета сшила мне нечто вроде пояса для денег — вернее, просто матерчатый кармашек с матерчатым же пояском. Она хотела, чтобы я не снимал его даже в постели.
      — Милый, каждый раз, когда мир меняется, мы теряем все, кроме того, что на нас. Я хочу, чтобы ты клал сюда и бритву, и серебряные деньги, когда раздеваешься перед сном.
      — Не думаю, что нам удастся перехитрить Сатану так просто.
      — Может быть, и не удастся. Но попробуем. После каждой смены миров мы остаемся лишь в платье, которое было на нас в тот момент, и с тем, что лежало в карманах. Кажется, это одно из правил.
      — У хаоса нет правил.
      — А может быть, это не хаос, Алек, если ты не хочешь носить пояс, то, может, не станешь возражать, чтобы его носила я?
      — Ох, конечно, я надену его. Сатану это не остановит, если уж он собрался отобрать у нас что-то. Впрочем, меня не это беспокоит. Он уже один раз выкинул нас в чем мать родила в Тихий океан. А мы умудрились вынырнуть. Помнишь? А вот что меня действительно тревожит… Марга, ты заметила, что каждый раз, когда происходило превращение, мы крепко держались друг за друга? Ну хотя бы за руки?
      — Заметила.
      — Превращение происходит в мгновение ока. А что случится, если мы не будем вместе? Если не будем держаться друг за друга? Или хотя бы касаться друг друга? Ну-ка, ответь!
      Она молчала так долго, что я подумал, будто она не хочет отвечать.
      — Угу, — сказал я, — вот и я так думаю. Но мы же не можем все время быть друг с другом, как сиамские близнецы. Нам нужно работать. Моя дорогая, жизнь моя! Сатана, или Локи, или какой-нибудь другой злой дух может разлучить нас навечно, просто воспользовавшись моментом, когда мы телесно не соприкасаемся.
      — Алек…
      — Да, моя любовь?
      — Локи мог сделать это с нами уже давным-давно. Однако же не сделал.
      — Но это может произойти в следующее же мгновение.
      — Конечно. А может и никогда не произойти.
 
      Все же мы неуклонно двигались вперед, хотя в пути и претерпели еще несколько превращений. Предосторожность, предложенная Маргретой, оказалась действенной, а в одном случае сработала, можно сказать, даже слишком хорошо: я чуть-чуть не схлопотал тюремный срок за незаконное владение серебряными монетами. Однако новое неожиданное превращение (самое быстрое из всех) покончило и с обвинением, и с вещественными доказательствами, и со свидетелями обвинения. Мы вдруг оказались в незнакомом судебном зале и были немедленно выдворены оттуда по причине отсутствия билетов, которые позволяли бы нам там находиться.
      Бритва все же осталась со мной: ни коп, ни шериф, ни судебный исполнитель не стали ее конфисковывать.
      Передвигаясь обычным способом (мой большой палец и прелестные ножки Маргреты; я уже давно мысленно примирился с тем, что даже неотвратимым можно наслаждаться), мы оказались в прекрасной местности (надо думать, это был Техас): водитель грузовика высадил нас прежде чем свернуть с шестьдесят шестого шоссе на проселок.
      Из пустыни мы попали в страну низких зеленых холмов. Стоял дивный день, а мы были усталые, голодные, потные и грязные, так как наши преследователи — Сатана или кто-то там еще — превзошли себя: три превращения за тридцать шесть часов.
      В один и тот же день я дважды получал место мойщика посуды в одном и том же городе и по одному и тому же адресу… и не заработал ни гроша. Трудно получить деньги в «Харчевне одинокого ковбоя», если она вдруг превращается в «Гриль Вивьен» прямо на твоих глазах. Сказанное вполне справедливо и в отношении этой самой «Вивьен», когда она три часа спустя превратилась в площадку для продажи подержанных автомобилей. Единственное, что было хорошо, так это то, что, по счастью (а может быть, заговорщики так и задумали), мы с Маргретой каждый раз оказывались вместе: в одном случае она зашла за мной, и мы оба дожидались, когда мой босс расплатится за работу, а в другом — мы с ней работали на одной кухне.
      Третье превращение заставило нас бросить ночлег, который уже был оплачен (притом частично трудами Маргреты).
      Итак, когда водитель грузовика высадил нас, мы были грязными, голодными и усталыми, а моя паранойя достигла наивысшей отметки.
      Пройдя несколько сот ярдов, мы вышли к крошечному очаровательному ручейку — зрелище, которое в Техасе ценится выше любого другого.
      Мы остановились возле трубы, соединяющей берега.
      — Маргрета, ты не хочешь пошлепать по воде?
      — Милый, я собираюсь сделать куда больше: я не только пошлепаю, я искупаюсь.
      — Хм… Ладно. Пролезь под проволокой, пройди вдоль ручья ярдов пятьдесят-семьдесят пять, и там, думаю, с дороги никто не увидит.
      — Возлюбленный, они могут выстроиться там в очередь и орать от восхищения сколько хотят. Я все равно буду принимать ванну. И… эта вода, кажется, чистая. Ее можно пить? Как ты думаешь?
      — Выше по течению? Конечно. Думаю, что со времени айсберга мы пили ничуть не лучшую. Ах, если бы у нас была какая-нибудь еда… Например, горячий фадж-санде. Или ты предпочитаешь яичницу?
      Я придержал нижнюю проволоку колючего ограждения, чтобы Маргрета пролезла снизу.
      — А может, сойдемся на шоколадке «О'Генри»?
      — Тогда уж лучше «Млечный путь», — отвечал я, — если у меня есть право выбора.
      — Боюсь, у тебя его нет. «О'Генри» или ничего. — Она придержала проволоку для меня.
      — Может, перестанем болтать о еде, которой у нас нет? — сказал я, пролез под проволокой, выпрямился и добавил: — А я сейчас съел бы живого скунса.
      — Еда у нас есть, мой дорогой. В моей сумочке лежит батончик «О'Генри».
      Я встал как вкопанный:
      — Женщина, если ты шутишь, я тебя выдеру.
      — Я не шучу.
      — В Техасе, согласно закону, жену можно «учить» с помощью палки не толще большого пальца руки. — Я показал ей палец. — Ты тут что-нибудь подходящее видела?
      — Сейчас поищу.
      — А где ты взяла батончик?
      — В придорожной лавчонке, где мистер Фаселли угостил нас кофе и пончиками.
      Мистер Фаселли подвозил нас ночью, как раз перед грузовиком, который высадил нас здесь. Крохотные пончики, сахар и кофе со сливками были нашей единственной пищей за двадцать четыре часа.
      — Наказание подождет. Женщина, если ты его украла, признаешься мне в этом потом. У тебя действительно есть настоящий, живой «О'Генри» или мне это чудится?
      — Алек, неужели ты думаешь, что я способна украсть шоколадный батончик? Я купила его в автомате, пока вы с мистером Фаселли прохлаждались в туалете после еды.
      — Но как? У тебя же не было ни одной монетки? Во всяком случае монетки этого мира?
      — Да, Алек. Но в моей сумочке был дайм, оставшийся после какого-то предыдущего превращения. Конечно, строго говоря, это фальшивый дайм. Но я не видела особой беды в том, что машина его съест. И она его съела. Я спрятала батончик, когда вы вышли из туалета, так как трех монет у меня не было, а следовательно, я не могла предложить батончик мистеру Фаселли. — Она добавила: — А как ты думаешь, это мошенничество? С даймом?
      — Это техническая подробность, в которую я входить не стану… особенно если приму участие в дележе добычи. Впрочем, это сделает меня соучастником. Гм… Сначала едим или сначала купаемся?
      Сначала мы поели. Отличный завтрак на траве, который мы запили чудесной родниковой водой. Потом мы купались, поднимая фонтаны брызг и беззаботно смеясь. Я вспоминаю об этом, как об одном из счастливейших событий в моей жизни. В сумочке Марги оказалось мыло, в качестве полотенца я предложил свою рубашку. Сначала я вытер Маргу, потом вытерся сам. Сухой теплый воздух завершил эту работу.
      Все, что случилось после этого, было неизбежно. Я еще никогда в жизни не занимался любовью на свежем воздухе, а тем более в разгар солнечного дня. Если бы меня кто-нибудь спросил, я бы сказал, что такое для меня просто психологически противопоказано, так как я буду ощущать себя скованным и не смогу забыть о том, какой неприличной выглядит эта картина со стороны.
      Поражаюсь, но с радостью могу заверить, что, хотя я все время сознавал обстоятельства, в которых все это происходило… они меня тогда нисколько не беспокоили и я вполне справился… Вероятно, причиной был искренний и темпераментный энтузиазм Маргреты.
      Точно так же мне никогда раньше не приходилось спать голым на траве. Думаю, мы проспали около часа.
      Когда мы проснулись, Маргрета велела мне побриться. Я не мог бриться сам, так как у меня не было зеркала. Но Маргрета смогла и сделала это со свойственной ей добросовестностью. Мы стояли по колено в воде; я взбивал в ладонях мыльную пену и намыливал лицо, Маргрета брила, а я по мере необходимости намыливался снова.
      — Вот, — сказала она наконец и поцеловала меня в знак окончания трудов праведных, — так сойдет. Ополоснись и не забудь помыть уши. А я поищу полотенце. Твою рубашку… — Она поднялась на берег, а я наклонился и принялся плескать водой в лицо. — Алек…