- А когда я вернусь? Что говорит твое знание?
      - Нет, милорд, знание молчит. Только предчувствие... что, если ты будешь жив, ты вернешься... и, возможно, будешь возвращаться много раз. Но герои не умирают в свои постелях. Даже в таких, как эта. - Она снова смахнула слезы, которые продолжали течь, но голос ее окреп. - А теперь, милорд муж, если ты не возражаешь, мы притушим свет и попробуем отдохнуть.
      Так мы и сделали, и она положила голову на мое плечо и больше не плакала. Но мы не могли уснуть. После долгого молчания я спросил:
      - Стар, слышишь ли ты то же, что слышу я? Она подняла голову.
      - Я ничего не слышу.
      - Город. Ты не слышишь его? Машины. Люди. Даже мысли, которые улавливаешь всей своей плотью и не слышишь ушами.
      - Да, я знаю эти звуки.
      - Стар, тебе нравится тут?
      - Нет, но от меня и не требуется любить все это.
      - Слушай, черт побери, ты сказала, что я уеду. Едем вместе!
      - О, Оскар!
      - Разве ты им что-нибудь должна? Разве мало того, что мы вернули им Яйцо? Пусть ищут себе другую жертву. Выйдем со мной опять на Дорогу Доблести? Есть же где-нибудь работа по моей специальности?!
      - Работа для героев всегда найдется.
      - О'кей! Давай наладим совместное предприятие - ты и я. Быть героем совсем неплохая работа. Ордена дают нерегулярно, жалование - задерживают, но зато от скуки не помрешь. Давай дадим объявление: "Гордон и Гордон, Любые Героические Дела. Решают любые проблемы - большие и маленькие. Истребление драконов по договорам, полное удовлетворение гарантируется, в противном случае плата не взимается. На прочие виды работ, как-то Освобождения, Спасение Дев, поиски Золотого Руна круглые сутки, цены договорные".
      Я пытался развеселить ее, но Стар не поддавалась. Она ответила совершенно серьезно.
      - Оскар, если я уйду в отставку, я должна сначала подготовить преемника. Правда, никто мне приказывать не может, но подготовить замену мой долг.
      - И сколько времени это займет?
      - Недолго. Лет тридцать.
      - Тридцать лет?!
      - Думаю, что можно уложиться и в двадцать пять.
      - Стар, ты знаешь сколько мне лет? - вздохнул я.
      - Да, еще нет и двадцати пяти. Но ты же не состаришься!
      - Но сейчас мне двадцать пять. Это то время, которое мне дано. Еще двадцать пять лет жизни комнатной собачки, и я перестану быть героем и вообще перестану быть чем-либо. Я сойду со своего жалкого умишка.
      Она подумала.
      - Да, это правда. - Стар отвернулась и сделала вид, что спит.
      Позже я почувствовал, что плечи ее содрогаются, и понял, что она плачет.
      - Стар?
      Она не повернула головы. Был слышен лишь ее задыхающийся голос:
      - О, мой любимый, мой любимый! Если бы я была помоложе хоть на сотню лет!
      20
      Я все еще пропускал сквозь пальцы мои драгоценные и бесполезные камешки, потом тихонько отодвинул их... Если бы я был хоть на сотню лет старше!
      И все же Стар права. Она не может покинуть свой пост, не дождавшись смены. Смены достойной в ее понимании, а не в моем или чьем-либо еще. А я больше не могу оставаться в этой обитой шелками тюрьме, разве что разобью себе голову о ее решетки.
      И оба мы жаждем быть вместе.
      А самое страшное заключалось в том, что я знал - точно так же, как и она, - что каждый из нас забудет. Во всяком случае - многое. Настолько многое, что будут и другие туфли, и другие мужчины, и она снова будет смеяться.
      И то же самое произойдет и со мной, и Стар предвидит это, и серьезно, мягко, с точно выверенным учетом моих чувств, дает мне понять, что я не должен страдать от комплекса вины, если начну волочиться за какой-нибудь другой девчонкой в некой чужой стране, где-то там - далеко, далеко.
      Но тогда почему же я ощущаю себя таким подонком?
      Как я вляпался в эту ловушку, где нельзя повернуться без того, чтобы не оказаться перед выбором - ранить свою возлюбленную или начисто спятить с ума самому?
      Где-то я читал о человеке, который был принужден постоянно жить высоко в горах из-за астмы - убийственной, удушающей астмы, а его жена была прикована к побережью, так как плохое сердце не позволяло ей жить на больших высотах. Иногда они видели друг друга в подзорную трубу.
      Утром разговор об отставке Стар не возобновился. Несформулированное quid-pro-quo<Одно вместо другого, недоразумение (лат.)> было таково: если она планирует уйти, то я буду болтаться поблизости (тридцать лет!) в ожидании этой минуты. Но видимо, Ее Мудрость понимала, что для меня это не годится, и молчала. Мы чудесно позавтракали, но каждый думал о своем, тая мысли от другого.
      И о детях тоже не говорили. О, я, конечно, мог отыскать ту клинику и сделать что положено. Чтобы Стар, если захочет смешать свою элитную линию с моей плебейской кровью, могла бы сделать это хоть завтра, хоть через сотню лет. А не захотела бы - так просто улыбнулась бы и выкинула все вместе с прочим мусором.
      Из моей семьи никто не поднимался даже до звания мэра нашего городишка, а рабочую лошадь не тренируют для участия в Ирландском тотализаторе. Если бы Стар решилась иметь ребенка и соединила бы наши гены, это была бы чистейшая сентиментальность, вроде ожившей открытки в Валентинов день<День Св. Валентина, когда влюбленные обмениваются подарками и шуточными посланиями.>, она просто завела бы себе карликового пуделя, чтобы играть с ним, пока не придет время выпустить его на свободу. Это была бы сентиментальность, столь же слюнявая, хоть и не такая мрачная, как у ее тетушки с ее мужьями-покойниками, ибо Империи не было ни малейшей надобности в моих генах.
      Я посмотрел на свою шпагу, висевшую на стене. Я не притрагивался к ней с тех пор, как вернулся с той вечеринки, с той давно ушедшей в прошлое вечеринки, когда Стар захотела одеться в костюм для Дороги Доблести. Я снял шпагу со стены, пристегнул ее к поясу, обнажил клинок и вдруг ощутил приток жизненной силы, а перед глазами возникло видение уходящей вдаль дороги и замка на холме.
      Есть ли долг у рыцаря перед дамой, если все обеты исполнены?
      Прекрати вилять, Гордон! Есть ли долг у мужа перед его женой?
      Это ведь та самая шпага... "Скачи же, Принцесса, прыгай же, вор, Моя жена ты навек с этих пор"... в богатстве и в бедности, в беде и в благополучии, чтобы любить и лелеять, пока не разлучит нас смерть. Именно это имел я в виду, когда произносил тот стишок, и Стар это знала, и я это знал, точно так же, как знал в эту самую минуту.
      Когда мы обручились, было похоже, что смерть разлучит нас в тот же день, но это обстоятельство никак не повлияло на крепость наших обетов и на ту веру, которую я вкладывал в них. Я прыгал через шпагу не для того, чтобы поваляться с девчонкой на траве, прежде чем погибнуть. Это я мог получить и даром. Нет, я хотел любить и лелеять ее до тех пор, пока нас не разлучит смерть.
      Стар выполнила свой обет до последнего слова. Так почему же у меня так и чешутся пятки?
      Поскреби героя и получишь бродягу.
      А отставной герой - ничуть не лучше тех лишенных престола королей, которыми кишит вся Европа.
      Изо всех сил хлопнув дверью нашей "квартиры", со шпагой на поясе, не обращая внимания на удивленные взгляды, я телепортировался к врачам, узнал от них, куда мне нужно обратиться, перелетел туда, сделал все, что нужно, сказал Главному Биохимику, что именно ему следует передать Ее Мудрости, и чуть не оторвал ему башку, когда он стал задавать лишние вопросы.
      Отсюда опять к ближайшей телепортационной кабинке... И тут я заколебался: мне нужна была компания, подобно тому, как алкоголику, вступающему в общество трезвости, нужна чья-нибудь дружеская рука. Но друзей у меня не было - так, сотни знакомых. Консорту Императрицы друзьями обзаводиться трудновато.
      Значит - Руфо! Однако за все месяцы, что я прожил на Центре, я никогда не был у Руфо дома. Центр не практикует варварского обычая "забегать на огонек", и я встречался с Руфо только в Резиденции или на вечерах. Домой он меня никогда не приглашал. Нет, нет, никакого охлаждения в наших отношениях не было, мы виделись часто, но всегда он приходил к нам.
      Я поискал его в списке абонентов телепортации - неудача. Со списком абонентов телекоммуникационного канала - такая же история. Я вызвал Резиденцию и потребовал офицера коммуникационной службы. Он ответил, что "Руфо" это не фамилия и хотел отключиться.
      - Только попробуй, разжиревший чинуша! Только попробуй отключиться и я гарантирую, что через час ты станешь смотрителем дымовых сигналов где-нибудь в Тимбукту! Теперь слушай, мне нужен парень - пожилой, лысый, по имени, полагаю, Руфо, известный специалист в области сравнительной культурологии. И к тому же - внук Ее Мудрости. Думаю, ты прекрасно знаешь, кто это такой, и валяешь дурака только из-за обычного чиновного гонора. У тебя есть пять минут, после чего я обращусь к Ее Мудрости и спрошу ее, а ты будешь складывать свои вещички!
      Меньше чем за пять минут изображение Руфо заполнило весь экран.
      - Ну, - сказал он, - а я-то думал, у какого это важняка хватило влияния нарушить мой запрет на включение?
      - Руфо, можно зайти к тебе?
      Его лоб собрался в морщины:
      - Мышка попала в суп, сынок? Твое лицо напомнило мне о времени, когда мой дядюшка...
      - Руфо, пожалуйста...
      - Ладно, сынок, - отозвался он ласково. - Сейчас отправлю танцовщиц по домам. Или не отправлять?
      - Мне все равно. Как тебя найти?
      Он сказал как, я нажал кодовые кнопки, добавил свой код для оплаты и сразу же оказался в нескольких тысячах миль от точки отправления. Жилищем Руфо служил особняк, такой же пышный, как у Джоко, но в тысячу раз хитроумнее оборудованный. У меня сложилось впечатление, что у Руфо был самый обширный на Центре штат прислуги - и исключительно женской. Возможно, я ошибался, но вся женская обслуга, все гостьи, все кузины, дочери и т. п. выстроились в качестве комиссии по встрече - поглазеть на соложника Императрицы. Руфо прикрикнул на них, они разбежались, и он провел меня в свой кабинет. Какая-то танцовщица, загримированная под секретаршу, возилась с бумагами и пленками. Руфо выпроводил ее, шлепнув по заднице, показал мне на удобное кресло, предложил сигареты, уселся сам, и замолчал.
      Курение на Центре не поощрялось: табак тут заменяется разумом. Я взял сигарету.
      - "Честерфилд"! Господи, Боже мой!
      - Контрабанда, - отозвался он. - Только теперь он уже не тот, что был. Мусор с мостовой и рубленое сено.
      Я не курил многие месяцы. Хотя Стар сказала, что о раке и тому подобном я могу забыть навсегда. Я зажег сигарету и... закашлялся, как невианский дракон. Даже в пороках необходимо постоянное упражнение.
      - Так какие новости на Риальто? - задал вопрос Руфо и бросил внимательный взгляд на мою шпагу.
      - Так, пустяки. - Помешав работе Руфо, мне было как-то неловко говорить о собственных домашних неприятностях.
      Руфо сидел, курил и помалкивал. Надо было с чего-то начинать, и американская сигарета напомнила мне об одном инциденте, который тоже внес лепту в мое нынешнее состояние. Примерно неделю назад, на одном званом вечере я встретил человека, лет тридцати пяти по виду, спокойного, вежливого, но с тем видом превосходства, который говорит "ваша ширинка расстегнута, старина, но я слишком хорошо воспитан, чтобы указать вам на это".
      И все же я был в восторге от встречи с ним - он говорил по-английски!
      Я полагал, что Стар, Руфо и я - единственные люди на Центре, которые знали английский. Мы часто говорили на нем, Стар - ради меня, Руфо - для практики. Он владел диалектом кокни<Пренебрежительное прозвище лондонского обывателя.> как уличный торговец фруктами, бостонским - как уроженец Бикон-Хилла, австралийским - как кенгуру. Руфо знал все английские диалекты.
      Этот парень говорил на отличном американском.
      - Небби - мое имя, - сказал он, пожимая мне руку (в стране, где никто рук не подает). - А ваше - Гордон, я знаю. Рад познакомиться.
      - Я тоже, - ответил я. - Это ведь и сюрприз и удовольствие - услышать свой родной язык.
      - Это моя профессия, старина. Специалист в области сравнительной культурологии - лингво-историко-политик. Вы - американец, насколько мне известно. Дайте подумать минутку... Глубокий Юг, но родились не там... Скорее в Новой Англии. Явно ощущается влияние Среднего Запада, а возможно, и Калифорнии. Лексикон упрощенный. Выходец из нижнего слоя среднего класса.
      Этот лощеный нахал был специалистом высокой марки. Мама и я жили в Бостоне, пока отец был на войне в 1942-1945 годах. Тамошние зимы я не скоро забуду. Приходилось носить гетры с ноября по апрель. Жил я и на Глубоком Юге - в Джорджии и Флориде, в Калифорнии - тоже, во времена "Корейской войны", и еще потом - когда учился в колледже. "Нижний слой среднего класса"? Мама бы с этим не согласилась.
      - Близко к истине, - согласился я. - У меня есть знакомый среди ваших коллег.
      - Знаю, кого вы имеете в виду - "Безумного ученого". В высшей степени эксцентричные теории. Но, скажите, как обстояли дела, когда вы уезжали? Особенно, как там насчет Славного Эксперимента, проводимого в США?
      - Славного Эксперимента? - Мне надо было подумать. Антиалкогольная кампания кончилась еще до моего рождения. - О, его пришлось пересмотреть.
      - Вот как! Пора снова отправляться в экспедицию. И кто же у вас теперь? Король? Я так и думал, что ваша страна пойдет по этому пути, но не предполагал, что так скоро.
      - О, нет, нет! - воскликнул я. - Я говорил об антиалкогольном законе.
      - Ах, об этом... Симптоматичен, но не очень важен. Я же имел в виду этот забавный принцип правления болтунов. "Демократию". Умилительная бредятина - будто суммирование нулей может дать какое-то иное число. Но на земле вашего племени этот эксперимент поставлен в гигантском масштабе. Он начался еще до вашего рождения, без сомнения. Я-то подумал, что вы сказали, будто даже труп сего явления уже унесен в небытие. - Он улыбнулся. Значит, еще до сих пор есть и выборы, и все такое прочее?
      - В последний раз, когда я там был - да, существовали.
      - Поразительно! Фантастично, просто фантастично. Нам надо обязательно встретиться, у меня множество вопросов к вам. Я изучаю вашу страну давно удивительная патология в уже известных структурах! Пока! Пусть у вас никогда не будет деревянных денег, как говорят ваши соплеменники!
      Я рассказал об этом Руфо.
      - Руфо, я знаю, что происхожу с варварской планеты, но разве это может служить извинением для его грубости? Но, может быть, это не грубость? Я ведь не знаю, каков здесь идеал хороших манер!
      Руфо нахмурился.
      - Повсюду проявлением плохих манер считается, когда хулят место рождения кого-то или его племя, или его обычаи. Если кто-то так поступает, он сильно рискует. Если бы ты его убил, наказание тебе бы не грозило. Разве что Ее Мудрость была бы несколько шокирована. Конечно, ежели допустить, что ее можно чем-то шокировать.
      - Я не убью его. Не такое уж важное дело.
      - Тогда забудь. Небби - просто сноб. Знания его малы, понимания сущности дела - никакого, но он уверен, что Вселенная была бы куда совершеннее, если бы ее делали по его проекту. Проигнорируй.
      - Ладно. Это просто... Послушай, Руфо, конечно, моя страна далека от совершенства, но от чужака мне это слышать неприятно.
      - Еще бы. Я люблю твою страну, в ней есть "изюминка". Но... Я не чужак и не смотрю на вас сверху вниз. Небби прав.
      - Это еще как?
      - За исключением того, что он судит слишком поверхностно. Демократия работать не может. Математики, крестьяне, скоты и тому подобные демократией считаются автоматически равными. Но ведь мудрость не суммируется, ее максимум - умнейший человек в каждой из групп.
      Однако демократическая форма правления, хотя и не работает, но все же хороша. Любая социальная организация хороша в том случае, пока она не застыла. Форма, каркас не имеют особого значения до тех пор, пока они обеспечивают определенную степень свободы, позволяющую человеку проявить свои таланты во многих областях. Большинство так называемых ученых-социологов думают, что организация - это все. А она - почти ничто, кроме тех случаев, когда превращается в смирительную рубашку. Важна частота встречаемости героев, а не разброс нулей. - Потом он добавил: - Твоя страна имеет систему, гарантирующую достаточную степень свободы, чтобы герои могли заниматься своим делом. И она будет существовать еще долгое время, до тех пор, пока эта свобода не будет разрушена изнутри.
      - Надеюсь, ты прав.
      - Я прав. Этот вопрос я изучил, и я не так глуп, как думает Небби. Он прав насчет безнадежности "суммирования нулей", но не понимает того, что сам является нулем.
      - Нет смысла позволять нулю выводить меня из равновесия, - усмехнулся я.
      - Никакого! Особенно, раз ты сам - нуль. А ты, куда бы ни пошел, всюду будешь заметен и никогда не станешь частицей стада. Я уважаю тебя, а я уважаю не многих. И никогда не уважаю людей в массе, так что демократом в душе мне не быть. Для того, чтобы требовать "уважать" или даже "любить" огромную людскую массу с хамством на одном ее полюсе и грязными ногами - на другом, нужна бессмысленная, слепая, слюнявая тупость, которая часто наблюдается у попечителей детских садиков, у спаниелей и у миссионеров. Это не политическая система, а заболевание. Но могу тебя порадовать - твои американские политиканы этой болезнью не заражены. А обычаи в твоей стране позволяют существовать и таким организациям, где дураков нет.
      Руфо взглянул на мою шпагу.
      - Дружище, но ты же пришел сюда не только для того, чтобы обсуждать поведение Небби?
      - Нет. - Я тоже взглянул на свой верный клинок. - Я принес ее сюда, чтобы побрить тебя, Руфо.
      - Э?
      - Я обещал побрить твой труп. Я ведь твой должник за ту ловкую работенку, которую ты проделал надо мной. И вот я тут, чтобы побрить брадобрея.
      Он медленно проговорил:
      - Но ведь я еще не труп. - Он не сделал ни единого движения. Двигались лишь глаза, оценивая расстояние между нами. Руфо не очень-то доверял моим "рыцарским чувствам" - для этого он был слишком опытен.
      - О, это можно организовать, - ответил я живо, - если я не получу от тебя правдивых ответов.
      Руфо чуть-чуть расслабился.
      - Я постараюсь, Оскар.
      - И, пожалуйста, старайся как следует. Ты мой последний шанс. Руфо, все это должно остаться между нами. Даже для Стар.
      - Полная тайна. Даю слово.
      - Со скрещенными пальцами, без сомнения... Но смотри, не шути со мной, дело серьезное. И, пожалуйста, ответы - только честные и прямые, мне других не надо. Мне нужны советы по проблемам моего брака.
      Руфо, казалось, очень расстроился.
      - А я ведь собирался сегодня уйти по делам! И вместо этого решил поработать! Оскар, я скорее предпочту отозваться при даме нелестно о ее первенце или о ее вкусе в выборе шляпок, или даже соглашусь учить акулу кусаться - это безопаснее. Что будет, если я откажусь?
      - Тогда я тебя побрею.
      - Ты уж побреешь своими ручищами, чертов палач! - Он снова нахмурился. - Прямые ответы... Да они тебе и не нужны... Тебе жилетка нужна, чтобы в нее поплакаться.
      - Возможно, она тоже. Но мне необходимы честные ответы, а не вранье, которое ты можешь сочинить даже спросонок.
      - Значит, в обоих случаях я проигрываю. Рассказать мужчине правду о его браке - самоубийство. Думаю, правильнее будет сидеть, молчать и надеяться, что у тебя не хватит духу хладнокровно зарубить меня.
      - О, Руфо! Я готов сунуть шпагу в какой-нибудь ящик и доверить тебе ключ от него, если хочешь. Ты же знаешь, я никогда не обнажу ее против тебя!
      - Ничего такого я не знаю, - буркнул он сварливо. - Ведь все случается когда-нибудь впервые. Если поведение мерзавца всегда можно вычислить, то ты-то - человек чести, и это меня пугает. А может, мы провернем это дело через коммуникатор?
      - Брось, Руфо. У меня нет больше никого, к кому я мог бы обратиться. И я хочу, чтобы ты говорил откровенно. Знаю, что адвокаты по брачным делам действуют по своим правилам и, разумеется, должны быть гарантированы от ударов по морде. В память о той крови, что мы пролили вместе, я прошу дать мне совет. И от чистого сердца, разумеется.
      - Даже так - разумеется! А в последний раз, когда я рискнул дать его тебе, ты был готов отрезать мне язык? - Он посмотрел на меня без удовольствия. - Но в делах дружбы я всегда был ослом. Слушай, я предлагаю тебе честный вариант: ты будешь рассказывать, я буду слушать... и если получится так, что твой рассказ окажется слишком долог, а мои старые больные почки не выдержат и мне придется покинуть твою приятную компанию на некоторое время... Что ж, тогда ты поймешь меня неправильно и в гневе удалишься, после чего мы никогда больше не вернемся к этому предмету. Идет?
      - О'кей.
      - Тогда председательствующий предоставляет вам слово. Начинайте.
      И я начал. Я изложил свою дилемму и свой крах, не жалея ни себя, ни Стар (я же делал это и ради ее самой, а говорить о самых интимных делах нужды не было - тут все было в порядке). Я подробно рассказал о наших ссорах и о многом другом, чему, вообще-то говоря, лучше оставаться в узком семейном кругу. Но - пришлось.
      Руфо слушал. Потом встал и начал прохаживаться, вид у него был встревоженный. Раз он с сожалением поцокал языком - это когда речь зашла о просителях, которых Стар привела в дом.
      - Ей не надо было звать своих горничных. Но забудем об этом, парень. Она никогда не понимала, что мужчины могут смутиться, видя женщин, действующих согласно своей натуре. Давай-ка забудем об этом. - Потом он сказал: - Не надо ревновать к Джоко, сынок. Он же простак - сапожные гвозди загоняет кузнечным молотом.
      - Я не ревную.
      - Так и Менелай говорил то же самое. Надо уметь и брать и давать, каждый брак нуждается в этом.
      Наконец я иссяк и закончил речь предположением Стар, что я должен буду уехать.
      - Я ни в чем ее не виню, а наш с тобою разговор обо всех этих делах мне многое прояснил. Теперь я считаю возможным начать трудиться не покладая рук, тщательно следить за своим поведением и стараться быть хорошим мужем. Она приносит огромные жертвы ради своего дела, и самое меньшее, что я могу для нее сделать - это облегчить ей выполнение ее задач. Она так мила, так нежна и так добра...
      Руфо остановился на некотором расстоянии от меня, спиной к своему столу.
      - Ты и вправду так думаешь?
      - Я уверен в этом.
      - Она - шлюховатая старая баба!
      В мгновение ока я выпрыгнул из кресла и кинулся на него. Шпагу я не обнажил. Даже не подумал об этом, времени не было. Мне надо было схватить его за горло и проучить, как следует говорить о моей возлюбленной.
      Руфо перепрыгнул через стол, как мячик и, когда я покрыл разделявшее нас расстояние, он уже стоял по ту сторону стола, запустив руку в ящик.
      - Нехорошо, нехорошо, - говорил он. - Оскар, мне не хочется тебя брить.
      - Иди сюда и дерись как мужчина!
      - Ни в коем случае, мой старый добрый друг! Еще один шаг и из тебя получится отличный корм для собак. А все твои обещания и мольбы! "Не получать по морде" - говорил ты! "Говори - откровенно" - говорил ты! "Действуй по своим правилам" - говорил ты. А ну, садись вон в то кресло!
      - Говорить откровенно не значит бросаться оскорблениями!
      - А кто будет судьей? И должен ли я давать свои выражения на твою апробацию, прежде чем их произносить? Не отягощай нарушения обещаний еще и детской нелогичностью. Ты что, хочешь заставить меня покупать новый ковер? Я всегда выбрасываю те, на которых мне приходится убивать друзей - пятна навевают на меня грусть. Сядь! Сядь вон в то кресло!
      Я сел.
      - Теперь, - продолжал Руфо, оставаясь на своем месте, - ты будешь слушать то, что скажу я. А можешь встать и уйти. В этом случае я могу или так восхититься перспективой больше никогда не увидеть твою образину, что разрешу тебе уйти, или, наоборот, так разозлюсь, на то, что ты меня прервал, что тут же уложу тебя, прямо в дверях, ибо я слишком долго сдерживался и теперь мне надо разрядиться. Так что - выбирай.
      - Я сказал, - продолжал он, - что моя бабка - шлюховатая старая баба. Сказал это грубо, чтобы снять твою напряженность и теперь, похоже, ты не будешь так резко реагировать на многие малоприятные вещи, которые я выскажу. Она стара, ты это знаешь, хотя, без сомнения, ты нашел способ вспоминать об этом как можно реже. Я и сам об этом обычно забываю, хотя она была старой уже когда я был малышом, писал на пол и радостно лепетал при виде ее милого лица. А что она шлюховатая баба - так тебе это известно лучше, чем кому-нибудь другому. Я мог бы сказать "многоопытная женщина", но мне хотелось больной зуб вырвать у тебя сразу. Ты и сам это знал о ней, недаром все время уходил в сторону, болтая о том, как хорошо тебе все известно и как тебе до этого нет никакого дела. Да, бабушка - шлюховатая старая баба, и это наша главная отправная точка.
      А почему бы ей и не быть таковой? Ответ можешь дать сам. Ты же не глуп, а только молод. У нее же есть только две радости в жизни, но второй она воспользоваться не может.
      - И какова она - эта вторая?
      - Подавать дурные советы и получать от этого садистское удовлетворение - вот то, чего она не осмеливается делать. Поэтому возблагодарим Небо, что в тело Стар встроен этот безобидный вентиль, иначе бы всем нам пришлось бы куда как скверно, пока какому-нибудь ловкому убийце не удалось бы к ней подобраться. Сынок, дорогой сынок, ты только представь себе, как смертельно устала она от всего сущего на свете! Твой собственный жар начал угасать уже через несколько месяцев. Подумай же, каково ей год за годом выслушивать разговоры все об одних и тех же унылых ошибках и не надеяться ни на что, кроме появления хитроумного убийцы. И будь доволен, что эта старая шлюховатая баба все еще находит наслаждение в единственном доступном ей невинном наслаждении.
      Итак, она - шлюховатая старая баба, в чем нет ничего унижающего ее. И я отдаю дань тому благодетельному равновесию, которое существует между этими двумя ипостасями и дает Стар возможность продолжать свою работу.
      И Стар не перестала быть тем, что она есть, повторив вслед за тобой тот глупый стишок на склоне холма в некий прекрасный день. Ты думаешь, что с тех пор она взяла отпуск и прилепилась к одному тебе? Может, это и так, если ты процитировал ее слова точно, а я понял их правильно. Она всегда говорит правду.
      Но никогда - полной правды. А кто ее говорит? И, говоря правду, она превратилась в самого талантливого лжеца, талантливее и не встретишь. Я уверен, твоя память упустила кое-какие невинно звучащие слова, которые дали Стар возможность уклониться от истинной правды и в то же время не нанести удар по твоим чувствам.
      И если это так, если она не хотела их ранить, то можно ли требовать большего? Ты ей нравишься, это очевидно, но из этого вовсе не вытекает, что она должна стать фанатичкой. Все ее воспитание, весь ее внутренний настрой направлены на то, чтобы избегать фанатизма и вечно искать практический компромисс. И хотя, возможно, она до сих пор не смешивает разные туфли под своей кроватью, но если ты останешься еще на неделю, на год или на двадцать лет, придет время, когда она захочет сделать это и найдет пути исполнить желание, не только не солгав тебе на словах, но и ничем не омрачив свою совесть, ибо таковой у нее не имеется. Только разум, абсолютно прагматичный.
      Руфо прочистил горло.
      - Теперь последует опровержение, контрапункт и задом-на-перед. Мне моя бабушка нравится, я ее даже люблю, насколько это позволяет моя черствая натура, и я почитаю ее целиком, включая ее хитроумную душу... и я убью тебя и кого угодно другого, которые встанут на ее пути или сделают ее несчастной. Все это лишь частично потому, что она отбросила на меня тень собственного "я" и позволила понимать себя. И если она избежит кинжала убийцы, взрыва бомбы или яда, она войдет в историю как "Великая". Но ты говорил о ее "огромных жертвах"? Чушь! Ей нравится быть Ее Мудростью, то есть той осью, вокруг которой вращаются все миры. И в то, что она готова отказаться от этого ради тебя или даже пятидесяти еще лучших, я тоже не поверю. Опять же она тут не солгала, раз, как ты передавал, она сказала "если", зная что за тридцать лет или за двадцать пять многое может произойти и среди этих грядущих событий наиболее вероятно то, что ты так долго не выдержишь. Уловка, конечно.
      Но это лишь последний из фокусов, которые она с тобой проделала. Она обманывала тебя с той минуты, когда ты впервые увидел ее и даже задолго до этого. Она обманывала тебя всеми возможными способами, заставляла тебя клевать горох вместе с шелухой, то расточая тебе хвалы, какие ты заглатывал с наслаждением, то выпуская из тебя пар, когда ты что-то начинал подозревать, и загоняла тебя обратно в намеченную линию поведения, возвращая к запланированной для тебя судьбе - и все это так, чтобы ты постоянно был доволен. Стар никогда не стесняла себя в выборе методов, она одновременно обманула бы и Пресвятую Деву и вступила бы в союз с самим Сатаной, если бы это было нужно для осуществления ее целей.
      О, тебе, конечно, заплатили - и заплатили очень щедро, - она никогда не мелочится. Но теперь пришло время узнать, что ты был обманут. Заметь, я ее не критикую, я ей аплодирую, и я ей помогал... за исключением одного деликатного момента, когда я вдруг сжалился над невинной жертвой. Но ты был уже так околдован, что не пожелал услышать, даже если бы к тебе взывал святой. Я на какое-то время сильно расстроился, представляя, как ты идешь к омерзительной гибели с широко раскрытыми невинными глазами. Однако она оказалась хитрее меня, да и всегда была хитрее.
      И еще! Мне она нравится. Я чту ее. Я восхищаюсь ею. Я даже немного люблю ее. Люблю всю целиком, не только ее светлые стороны, а даже ее нравственную нечистоплотность, которая делает ее такой несгибаемой, какой может быть только закаленная сталь. Ну, а как вы, сэр? Каковы твои чувства к ней, когда ты знаешь, что она обманывала тебя, знаешь, какова она есть?
      Я все еще сидел в кресле. Возле меня стоял стакан с выпивкой, до которого я не дотронулся за весь этот долгий монолог. Я взял стакан и встал: "За величайшую шлюховатую бабу всех Двадцати Вселенных!"