Глава 3

На следующий день самолет, в котором летел Филип, приземлялся в Национальном аэропорту Вашингтона. Промахнув сквозь здание аэропорта, Филип подхватил такси, сел, откинувшись на спинку сиденья. Район Александрия, где жил генерал Фокскрофт, не слишком далеко. По случаю субботы магистраль оказалась забита машинами, но опытный шофер такси, ловко вынырнул из общего потока, свернул на боковую улицу. Машину вел молча, что Филипа вполне устраивало. Болел затылок после вчерашнего, да и надо было собраться с мыслями перед встречей с отцом Хезер.

Филип все еще кипел яростью после общения с нью-йоркской полицией. При отсутствии трупа отдел убийств от разбирательства уклонился, пришлось с полчаса побегать по всему районному полицейскому участку, прежде чем удалось найти и уломать какого-то сивого коротышку — детектива из Отдела краж. Но к рассказу Филипа он остался абсолютно безучастен.

— Взяли что-нибудь? — спросил детектив Рабинович. Хоть он и имел при себе блокнот с ручкой, однако ничего, кроме имени Филипа, туда не занес.

— С виду вроде ничего… — сказал Филип.

Детектив окинул взглядом чердак, выгнул тоненькую бровь.

— В таком содоме разберись, чего взяли, чего нет!.. Филип разозлился.

— Ну вот что! — прошипел он. — Я обратился в полицию, так как подозреваю, что напали на человека, похитили, а возможно, и убили. Ясно вам?

— Ясно, ясно! — кивнул детектив. Поджав губы, он с равнодушным видом оглядывал фотографии на стенах. — Так, говорите, к вам заходила старая симпатия? Давно не видались, лет десять, кажется? Потом вы собрались за чем-то в ресторан, вышли, и кто-то ударил вас по голове. Пришли в себя, а дамочки и след простыл.

— Но на стене кровавая полоса! — вставил Филип.

— Вы считаете кровавая, — пожал плечами детектив. — Может, и так. А может, это куриная кровь, кто его знает? Может, вы сами упали и ударились головой об стенку, а дамочка скрылась. А может, и не было никакой дамочки, это вы сами себя шарахнули по голове. Вы говорите, ничего не пропало, значит, эти дела меня не касаются, так что я здесь торчу?

— Я заявляю, что совершено преступление! — рявкнул Филип; затылок сдавило болью.

— Какое? — удивился Рабинович. — Тела убитой нет, значит, о каком убийстве речь? Ничего не украдено, значит, и о краже речи нет. Дверь на месте, следовательно, и взлома не было. Какое преступление?

— Человека похитили!

Рабинович ухмыльнулся, растянув в улыбке тонкие губы-ниточки.

— А это уже по федеральной части. Обращайтесь в ФБР!

— Все, нет вопросов! — выдохнул Филип. Устало опустился на кровать, закурил.

Детектив глянул на него сверху вниз.

— Чудно! Я рад, что вопросов нет. С настоящими убийствами да кражами, будь они неладны, поди разберись! А тут вы со своими фокусами…

— Да пошел ты! — огрызнулся Филип. Рабинович снова улыбнулся, сунул ручку с блокнотиком в карман мятого пиджака.

— Давно бы так! Если какую пропажу обнаружите, звоните!

Помахал рукой и исчез.

Подавленный всем происшедшим, Филип просидел с сигаретой на чердаке вплоть до самого вечера, все пытаясь осмыслить случившееся. Отчетливей всего тревожило сознание: в нем еще живо то, что когда-то крепко спаяло его с Хезер. Любовь ли это, наваждение ли, только теперь ясно — не сможет он спокойно жить, если не отыщет Хезер, не дознается, были безумные часы, только что проведенные с нею, отчаянной тоской по прошлому или все это означает, что их судьбы переплелись однажды и навек.

И еще Филипа томил страх. За Хезер, за то, что с ней стало. Вот же кровь на стене, и к собственному затылку все больней и больней прикоснуться. На него напали исподтишка, Хезер похитили силой. И потому всплывали вопросы: кто напал? Почему? Хезер сказала, что, навестив отца в Вашингтоне, жила потом у Джанет Марголис в Торонто. Выходит, что именно в Торонто появились эти непонятные «друзья». Те самые, которые не желали ее встречи с Филипом. Причем настолько, что его оглушили, сшибли с ног, а ее похитили. Странно все это. Но вывод напрашивается сам собой. Вдобавок ясно, на помощь полиции рассчитывать не приходится. Если он отважится искать Хезер, придется действовать в одиночку. И Филип решил сперва попытаться разузнать что-нибудь у отца Хезер, а после отправиться к Джанет Марголис.

Примерно через полчаса такси свернуло на Южную Ли-стрит и остановилось перед особняком генерала Фокскрофта. За каменным забором стоял типичный александрийский, сплюснутый, как камбала, дом с полумезонином и глухой задней стеной. Расплатившись с водителем и подхватив дорожную сумку, Филип выскочил из такси.

Допотопная, деревянная с пружиной калитка высокого каменного забора, скрывавшего фасад дома, судя по толщине слоев черной растрескавшейся краски, была едва ли не ровесницей старого особняка. Обширный участок усажен яблонями, магнолиями, кустами шиповника. Слишком живописно для генеральского жилья. Филип толкнул калитку, прошел по извилистой, выложенной камнями дорожке, поднялся на три ступеньки и оказался перед красивой резной парадной дверью. Пару раз стукнул ручкой — головкой херувима, подождал. Через минуту дверь открылась, и перед Филипом предстал сутулый негр в темном костюме и белой рубашке с галстуком-бабочкой. Лакей. Седоватый негр окинул оценивающим взглядом желто-коричневую пилотскую куртку, клетчатую рубаху и джинсы Филипа. Холодно спросил:

— Что угодно?

— Мне надо повидать генерала Фокскрофта, — сказал Филип. Снова лакей оглядел его с головы до ног и процедил:

— Генерал не принимает!

Филип перекинул сумку на другое плечо, набрал в грудь побольше воздуху.

— Скажите, что я Керкленд, что мне надо поговорить с ним о Хезер.

Услышав это имя, лакей насупился, пристальней взглянул на Филипа.

— Подождите! — и закрыл дверь перед самым его носом. Филип ждал долго и уж решил, что о нем позабыли, как вдруг дверь распахнулась. Снова лакей.

— Генерал вас примет, — бросил негр, явно не одобряя воли хозяина. — Он там, в саду. — Лакей шагнул вперед, указал направо. — Ступайте этой дорожкой за дом!

— Благодарю! — сказал Филип.

— Рады вам, сэр!

Лакей отступил в глубь дома, тихонько прикрыв за собой дверь.

Филип пошел по дорожке.

Сад за домом оказался много меньше, чем спереди, но все рассажено так же картинно. На кирпичном возвышении внутреннего дворика, ярко белея краской на фоне цветочных клумб и кустов, стоял железный столик, при нем четыре стула. От соседей двор заслонен кирпичной стеной и густыми зарослями белой и лиловой сирени. Генерал предпочитал уединение.

За столиком сидел отец Хезер, перед ним серебряный чайный сервиз. Филип, знавший генерала только по фотографиям из «Тайм» и «Ньюсуик», никак не ожидал увидеть Фокскрофта в штатском — в цветастой рубахе с короткими рукавами и в старой соломенной шляпе, заслонявшей глаза от ярких лучей полуденного солнца, которые заливали сад. Без многорядья орденских ленточек, без форменной фуражки он выглядел весьма буднично; костлявые, в старческих пятнах руки, потухший взгляд никак не вязались с обликом начальника штаба армии Соединенных Штатов.

Даже не привстав навстречу Филипу, генерал указал рукой на стул.

— Чаю хотите?

Голос тоненький, пронзительный, будто прорвался из небытия долгой спячки.

Филип мотнул головой.

— Нет, спасибо!

— Тогда что-нибудь крепкое? Скажу Отису, чтоб принес… Генерал взялся было за маленький серебряный колокольчик, но Филип снова замотал головой.

— Не надо, благодарю, генерал! Не хочется! Старик сухо кивнул и потянулся за увесистым чайником, демонстрируя, что отказ гостя не остановит хозяина от чаепития. Пробурчал:

— Как угодно!

Филип заметил, что рука, взявшаяся за чайник, трясется — от старости или от волнения? Он переждал, пока Фокскрофт нальет себе чаю, потом начал:

— Мне надо поговорить с вами о Хезер.

— Не знаю, что такое вы можете мне сообщить, — отозвался Фокскрофт с надменностью представителя бостонского Бэк-Бэя[8]. — И вообще, с какой стати мне с вами о ней говорить?

— Она недавно приезжала сюда, — сказал Филип.

— Вам это доподлинно известно? — холодно спросил генерал.

— Она сама сказала.

Ответ, как видно, поставил старика в тупик; но он взял себя в руки.

— Когда же? — спросил он, отхлебывая чай и посматривая на Филипа поверх гофрированного края чашки.

— Вчера, в Нью-Йорке. Перед тем как исчезла.

— Этого не может быть, — сказал генерал, неторопливо ставя чашку на блюдце. — Хезер живет в Канаде, с тех пор как… как уехала из Мехико.

— …С тех пор, как сбежала из монастыря, — уточнил Филип. — Она и об этом мне сказала.

Наступила долгая пауза. Совсем рядом взметнулась, мелькнув на фоне ярко-зеленой травы, колибри, села на ветку магнолии. Вдалеке гулом проводов высокого напряжения зашлась цикада. Филип ждал. Фокскрофт водил длинным, ревматичным пальцем по краю чашки.

— Вы сказали — перед тем, как исчезла… — проговорил генерал, не поднимая глаз.

— Именно так. Меня ударили по голове. А когда я пришел в себя, Хезер уже не было. Но осталась кровь…

Подбородок старика дрогнул, на мгновение что-то блеснуло в глазах. И тут впервые Филип увидел, как они похожи с Хезер.

— Кровь?

— Вот именно, кровь! Словно ударили об стену головой, после чего похитили.

— Вы утверждаете, что ее похитили? — переспросил генерал.

— Конечно, похитили! Полицейский, которого я вызвал, предложил обратиться в ФБР. Возможно, он прав.

— Не думаю, чтоб ее похитили, — сказал Фокскрофт.

— Ведь вы же не видели!.. Ее взяли силой. Я называю это похищением.

— Зачем вы ко мне приехали? — спросил старик. На сей раз глаза сверкнули у Филипа.

— Да затем, черт побери, что она ваша дочь! Через двенадцать лет она внезапно возникает предо мной, сообщает, что навещала вас пару дней назад, вы же утверждаете, будто она, уехав из Мексики, живет в Канаде! Значит, кто-то лжет!

— Она мне не дочь! — отрезал Фокскрофт.

— Что за черт, как вы сказали? — переспросил Филип.

— Я сказал что есть. В последний раз, мистер Керкленд, я виделся с дочерью в семидесятом году. Последнее письмо я получил от нее в семьдесят втором. Это был ответ на мою телеграмму с известием о смерти матери, которую я послал на ее имя в Калькутту, в «Приют матерей». То, что я от нее получил, походило скорее на проповедь о неисповедимости божьих путей. Мы, мистер Керкленд, крестили дочь в баптистской церкви. Я простил ей, когда она перестала ходить в эту церковь. Я даже простил ей, мистер Керкленд, что она стала католичкой. Но я не смог простить ей того, что она не приехала на похороны родной матери. В конце письма она сообщала, что считает своим долгом служить живущим, а не хоронить мертвых. О господи, зачем я вам все это рассказываю!..

— Дело в том, генерал Фокскрофт, что я тоже любил ее. Я и сейчас ее люблю.

— Да, да… — произнес генерал. — Вы ведь как будто были близки с ней там, в Париже? Она писала мне о вас, прямо так и писала, дескать, спит с вами…

— Это была не простая связь, генерал. С самого начала и по сей день. Неужто вы думаете, я приехал бы к вам, если б между мной и Хезер ничего серьезного не было?

— Меня не интересует ни то, что между вами было, ни то, что есть теперь. Я не намерен больше ничего с вами обсуждать.

— Она говорила, что у нее в Торонто появились какие-то друзья, — не унимался Филип. — И еще сказала, что эти самые друзья не советовали ей ездить к вам, а в особенности ко мне. Вам что-нибудь про это известно, генерал?

— Мистер Керкленд, Хезер звонила мне месяца четыре назад, сообщила, что уходит из монастыря, уезжает из Мехико и собирается в Торонто к Джанет Марголис. Вплоть до нашего с вами разговора я и понятия не имел, где Хезер, да и в Америке ли она. Как-то месяца два назад она звонила мне из Торонто, просила денег. Я выслал ей деньги на адрес мисс Марголис. С тех пор ничего о ней не слыхал, и уж, разумеется, о друзьях своих она не считала своим долгом меня извещать.

— Чует мое сердце, не те это друзья, — сказал Филип. — Может, даже именно они выкрали ее из моей квартиры в Нью-Йорке, стукнув меня вдобавок по голове.

— Она никого не называла. Попросила денег, и только.

— А сколько?

— Десять тысяч.

Филип изумленно поднял брови.

— И вы послали ей такую сумму?

— А что мне было делать? — сказал отец Хезер. — Эти деньги часть процентов с капитала, завещанного ей бабкой. По закону это ее деньги.

— Не говорила, зачем ей? — спросил Филип.

— Нет. Просто назвала сумму, какую выслать. Что я и сделал.

— С тех пор не звонила и не приезжала? — спросил Филип.

— Нет! — покачал головой старик. Филип поднялся.

— Благодарю вас! — и протянул генералу руку. Тот взглянул высокомерно.

— Незачем меня благодарить.

— Если найду ее, что от вас передать? Фокскрофт поднял глаза на Филипа, щурясь от яркого солнца. Покачал головой.

— Ничего…

Филип кивнул, повернулся и пошел, не оборачиваясь. В раздумье шагал по дорожке, огибая дом. Он не сомневался, что генерал сказал не правду. Они виделись, Хезер солгать не могла. Почему же старик не признался? Чего он боится? Филип кинул взгляд на часы. Если удастся сразу поймать такси, можно успеть в международный аэропорт Даллеса на первый вечерний рейс в Торонто.

В Торонто Филип прилетел в сумерки, поспешно прошел таможенный досмотр, регистрацию визы. После этой рутины, усталый, все еще чувствуя боль в затылке, взял номер в гостинице «Хилтон» при аэропорте, заказал в прокатном бюро «Херц» машину, отыскал в телефонном справочнике адрес Джанет Марголис. Битый час набирал номер, никто не брал трубку. Отчаявшись, Филип заказал себе в номер ужин, расположился с едой перед телевизором, глядя последние известия. Сколько ни щелкал переключателем, и канадское, и американское телевидение передавало репортажи об одном и том же: «Международный терроризм перемещается в Соединенные Штаты!»

В половине второго ночи по среднеконтинентальному времени серией мощных взрывов разрушен участок железной дороги «Миссури-Пасифик» на территории штата Теннесси, между городами Бридж-Джанкшен и Мемфис; через полчаса очередная серия взрывов потрясла участок железной дороги «Сазерн-Пасифик» на территории штата Луизиана: между городами Грос-Тит и Порт-Аллен. Через несколько минут после этого в штате Орегон, более чем в полутора тысячах миль от катастрофы в Луизиане, были одновременно взорваны четыре линии микроволновых телетрансляторов. Спустя два часа мощнейшим взрывом разрушило ветвь газопровода близ города Фрипорт в штате Техас.

К восьми часам утра по восточному времени ответственность за эти разрушения приняла на себя организация, назвавшаяся «Бригадой дьявола». Как следовало из магнитофонных кассет, подброшенных на радио и телецентры в Теннесси, Луизиане, Орегоне и Техасе, эти взрывы — первый шаг террористов, проводящих сегодня по всей стране кампанию под девизом «Поставить на колени капиталистическую Америку!». Спустя час государственные эксперты и эксперты ФБР засвидетельствовали, что кассеты идентичны и что за подобными террористическими акциями стоит хорошо подготовленная и прекрасно оснащенная организация.

Кадры теленовостей походили на хронику второй мировой войны: перекореженные рельсы, изуродованные обломки телемачт, клубы дыма, языки пламени над взорванными трубами газопровода.

Филип ел и смотрел телевизор, когда почувствовал, что желудок полон, выключил. Осушив последний стакан канадского пива, он завалился спать. Почти мгновенно его сморил крепкий без всяких сновидений сон.

Глава 4

Джанет Марголис жила в районе Дэнфорд-авеню, в квартале, населенном преимущественно греками, который имел вид весьма обшарпанный, однако за последние годы благодаря энтузиазму реконструкторов и реставраторов здесь был наведен некий порядок. Но судя по всему, улочки, где обитала Джанет, эти веяния не коснулись. Громоздкие, в викторианском стиле, четырехквартирные дома выглядели убого. Дом Джанет оказался пятиквартирным.

На взятом напрокат «форде» Филип подъехал к дощатому жилищу с сонными окнами. Окна всех четырех этажей грязные, заляпаны городской копотью, водосточная труба на углу дома нелепо торчала, выбитая из скоб. Филип вышел из машины, запер дверцу на ключ и пошел по узкому проходу к крыльцу, ступеньки которого покрывала имитирующая траву ковровая дорожка. На дверной притолоке пять кнопок; под кнопкой с номером «четыре» значилась криво нацарапанная фамилия «Марголис». Филип нажал кнопку, подождал. Довольно скоро послышался глухой щелчок, и дверной замок открылся.

Филип отворил дверь и очутился в совершенно темном вестибюле, в глубине которого уходила кверху бесконечная лестница. Рискуя оступиться, Филип стал осторожно подниматься вверх и наконец достиг крохотной площадки на третьем этаже. На маленьком коврике у двери груда кроссовок и сандалий. Одна из пар как будто детская. На двери, над выведенной черной краской четверкой — глазок. Филип постучал.

Дверь открылась. Перед ним стоял мальчик лет десяти-одиннадцати. В одних трусиках и босой. Волосы пострижены коротко-коротко.

— Здесь живет Джанет Марголис?

Мальчишка долго смотрел на Филипа, потом бросил через плечо: «Мам!» — без всякого выражения, не громко, просто отчетливо. Повернулся к Филипу, отступил.

— Проходите, пожалуйста!

Филип шагнул в крохотную переднюю, мальчик скользнул мимо, прикрыл входную дверь.

— Вон туда!

Филип пошел, куда указал мальчик: три ступеньки вели в комнату, по-видимому, гостиную. Филип вошел, огляделся. Словно попал в прошлое, лет на десять назад.

Все в комнате было пропитано духом шестидесятых. На полу вдоль дальней стены под окном — кусок пенопласта, прикрытый индийским покрывалом. На окне бамбуковая солнцезащитная циновка. Ветхий плетеный стул в углу, по обеим стенам двухрядные самодельные стеллажи; на большом плоском, выкрашенном голубой эмалевой краской чемодане стереопроигрыватель с магнитофоном. Вот и вся обстановка, да на стене большой черно-белый плакат, скорее всего заповедь какого-нибудь гуру.

Мальчик прошел вперед и плюхнулся на плетеный стул. Филип, не испытывая желания опускаться на тоненький пенопластовый мат, остался стоять. Чуть погодя в комнату вошла Джанет. Ее темные волосы оказались теперь коротко пострижены, лицо погрубело за годы. Одеяние типа сари, все в коричневых разводах, будто заляпанное пятнами кофе.

— Поди, Каралла, поиграй! — сказала она.

Мальчик поднялся и вышел. Джанет улыбнулась, и Филип с изумлением заметил металлические пластинки у нее на зубах. Неужто женщине при таком нищенском, цыганском образе жизни может прийти в голову исправлять прикус?

— Ты неплохо сохранился, — сказала Джанет. Легко и непринужденно она опустилась на пол, расположившись в позе лотоса; подняла взгляд на Филипа. Тот присел на плетеный стул.

— Спорим, ты бросила курить? — с улыбкой сказал он. Джанет усмехнулась, блеснув металлом. Поднялась так же легко, как села, выскользнула из комнаты. Вернулась, неся в руках простую матовую плошку. Поставила у ножки стула и снова опустилась на пол неподалеку. Оба молчали. Филип курил, Джанет не сводила с него глаз.

— Да что ты меня так пристально разглядываешь? — не выдержал он.

— Прости! Столько лет не видались… Прямо как призрак из прошлого… Я для тебя тоже, да?

— Угу, и уже не первый! — кивнул Филип.

— Ты что… и Хезер видел? — спросила Джанет.

— Позавчера. В Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке… — задумчиво повторила Джанет. — Может, она завязала с ними?

— С кем? — спросил Филип.

— С «Крестовым походом». Ошиваются тут, в Торонто, фундаменталисты[9], и не только тут. Вроде местных стражей порядка, «комитетов бдительности»[10]

. Из «дважды рожденных»[11].

— Что же, Хезер теперь с ними? Джанет развела руками.

— Это целая история…

— А я не тороплюсь, — сказал Филип.

— Так ты ее ищешь?

— Ищу, угадала. Хезер исчезла при очень странных обстоятельствах. Я беспокоюсь за ее жизнь.

— А не ее отец тебя подослал? Филип рассмеялся, загасил окурок.

— Скажешь тоже! Видал я его, старик ведет себя так, будто Хезер не дочь ему вовсе.

— А сам, между прочим, повсюду своих шпионов разослал, когда она бросила своих монахинь и явилась сюда из Мексики. — Джанет тряхнула головой. — Я прямо отпала, открываю дверь, а передо мной эти жлобы при полном параде. Закачаешься!

Только теперь Филип понял, отчего ему с Джанет так неловко. Она говорила на старом, уже почти забытом жаргоне шестидесятых; то же он отметил и у Хезер позавчера. Словно они обе выпали из хода времени, а потом шагнули обратно.

— Ну и что ты им? — спросил Филип.

— А что я! — тряхнула головой Джанет. — Папаша немало ей крови попортил. К тому времени она уже слиняла.

— С этими, из «Крестового похода»?

— Ну да… — Тут Джанет с подозрительностью посмотрела на Филипа. — Может, я и тебе зря рассказываю? Может, и ты станешь ей лезть в печенки? Или я совсем чокнулась…

— Чокнулась, — подтвердил Филип. — Я боюсь, она попала в беду.

— Кончай, не может быть, чтоб столько лет, а ты все так же влюблен!

— Ты с ней виделась недавно, скажи, она забыла меня или нет?

— Говорила, ты ее несчастье до самой могилы, — невесело улыбнулась Джанет. — Помню, какие вы были в Париже. Все никак я не могла поверить, что это серьезно. После мы с ней отправились в Индию, на попутках. Случалось, конечно, она… сам знаешь, бывала с тем, с другим, но все твердила, что не то, не как с тобой. Вспоминала часто вашу необыкновенную любовь. Может, так оно и есть?

— Так оно и есть, — отозвался Филип. — Должно быть, потому и пришел к тебе, что не могу ее забыть… Джанет рассмеялась.

— У нее по-другому… Говорила, что должна бежать от тебя. И бегала, столько лет…

— А почему, объясняла? — спросил Филип, понимая, что уводит разговор от цели, но не в силах побороть желание подробней узнать, как жила Хезер все эти годы.

— Вина, — просто ответила Джанет. — Вечное чувство вины. Сколько мы с ней ни путешествовали, все оно ей не давало покоя. Вина перед миром, перед самой собой, вина в том, что бросила тебя, что изменяла. Даже меня этим заразила… В Калькутте я чуть было вслед за ней к монашкам не подалась. Хезер почти уговорила.

— Но все-таки не подалась? Джанет рассмеялась.

— Перед Калькуттой мы какое-то время застряли в Катманду. Хезер подыскала квартирку на Фрик-стрит; что-что, а внедряться она умела. В общем, оказался там малый, звали Майкл, курил гашиш и занимался созерцанием. Это тебе не шутка, унция гашиша в день на высоте тысяча триста над уровнем моря! Словом, и мы пристрастились. Только в Калькутте я поняла, что беременна. Мать Тереза дама без условностей, но беременных в послушницы не брала. Пришлось отправиться в Австралию. Там и родила Караллу. А Хезер осталась в Калькутте.

— И до самого дня, как она приехала сюда, вы не встречались? — спросил Филип.

— Нет. Но когда здесь появилась она, сама не своя…

— С чего это?

— Много причин. Католики, кажется, называют это кризис веры. Кто его знает… Хезер все металась, принимать обет, не принимать. Вот-вот посвящение, а она вся в страхе. Будто спала, спала, пора проснуться, а не хочется…

— Как это?

— Трудно объяснить, это надо было видеть… То была у нее мать Тереза вроде подпорки, что ли, а то вдруг подпорка словно и не нужна.

— Ну и порвала бы раз и навсегда!

— Раз и навсегда! — усмехнулась Джалет. — После восьми лет при монастыре! Ей и раньше к жизни не слишком удавалось приспособиться: а уж после монашеского затворничества тем более. Боялась. Словом, ей страшно было подумать, чтоб вернуться…

— И она приехала к тебе… Джанет кивнула.

— Я ее позвала. Если надумает вернуться, пусть сперва у меня поживет. И месяцев через пять после того, как она звонила, Хезер приезжает ко мне. Говорит, что с орденом покончено, что ей надоело, как вьючное животное, спину гнуть. Смотрю, рясу уже не носит. Конец.

— А дальше?

Джанет опасливо взглянула на него.

— Ты ее отцу не донесешь?

— Нет.

— Ладно…

Она поднялась, подошла к стеллажу с книгами. Вытащила какую-то брошюрку, вставленную меж двух дешевых книжонок о йоге, протянула Филипу. Свернутый пополам продолговатый лист бумаги. На лицевой стороне цветное фото: сверкающий меч, воздетый рукой в кольчужной перчатке. Явно из нержавеющей стали. На развороте короткое воззвание:

Внизу значился адрес в Торонто, номер телефона. Судя по печати, текст воззвания универсален, рассчитан на распространение в широком масштабе — адреса к нему подпечатывались. Филип взглянул на оборот. Маленькая печать с гербом Соединенных Штатов.

— Вроде относительно безобидная штука… — проговорил он. — Ну а что же все-таки это, «Десятый крестовый поход»?

— На улицу выйди, сразу на них наткнешься! Распространяют брошюрки, деньги выпрашивают. Ясно, что за публика? В метро группками дежурят, по кварталам рыщут…

— И у нас в Нью-Йорке есть нечто подобное, «ангелы-хранители». Правда, ничего религиозного…

— Так и эти не сразу о религии заговаривают, только со второго, с третьего захода! — отозвалась Джанет. — Если судить по рассказам Хезер. Смесь «дважды рожденных» с «фанатами Иисуса». У них и форма особая.

— Синяя плиссированная юбка и белая блузка? — вырвалось у Филиппа: так была одета Хезер. Джанет кивнула.

— А у мужчин синие брюки, белая рубаха. И еще куртки носят с особым гербом. Крест, перечеркнутый буквой «икс». Должно быть, означает римское «десять» — «десятый».

— И часто Хезер посещала их сборища? — спросил Филип.

— У нас в Торонто бывала трижды. Раз как-то на неделю уехала в одно укромное место, на озеро Ниписсинг. Там у них семинар какой-то проходил. Вернувшись, объявила, что забирает вещи, правда, еще пару дней прожила, все убеждала меня тоже вступить.

— Ее отец сказал, что высылал ей деньги.

— Верно. Она как раз ждала перевода.

— А почему вдруг вступила, не говорила? — спросил Филип. — Странно как-то, из монастыря ведь она ушла?

— Говорила, что «Десятый крестовый» хочет на деле изменить порядок вещей. Мать Тереза, как она выразилась, дует на рану, а «Десятый крестовый» орудует скальпелем.

— Дурь какая-то… — пробормотал Филип, вертя перед глазами листок.

— То-то и оно, — согласилась Джанет. — Что и настораживает. Пока жила у меня, Хезер была явно не в себе. Все решала, стоит — не стоит встретиться с тобой, с отцом. Когда она вернулась с того семинара, я и спрашиваю: что решила? А она отвечает — мол, «Десятый крестовый» призывает всех своих порвать с прошлым, особенно с любовными связями, дескать, такие особи опасны. Вот что ее терзало.