Глава 17

К четырем утра они уже подъезжали к Рино, и в баке как раз кончился бензин. Филип исхитрился в дороге снять пулемет со станины, и они кинули его в воду вместе с карабинами, когда проезжали через озеро Уокер. Но даже без оружия грузовик имел довольно подозрительный вид, потому на бульваре Маккэррен они заехали за забор, где сносили дом. Сначала Сара бегала к автомату вызвать такси, потом укатила на нем в центр взять напрокат какую-нибудь машину. Филип между тем вздремнул в грузовике, не без риска, что вот-вот появится полицейский, которого заинтересует это экзотическое средство передвижения.

Сара вернулась уже к рассвету на громоздком, черном «линкольне»; ничего больше в наличии не оказалось. Они не без труда переложили Хезер на просторное заднее сиденье и отправились в гостиницу «Холидэй». Оставив спящую Хезер в «линкольне», Сара с Филипом разошлись по своим номерам, помылись, переоделись и покинули гостиницу. В таком городе, как Рино, никто и внимания не обратил, что Филип в маскировочном комбинезоне, а Сара в грязной и измятой одежде. Через час Филип сидел за рулем, «линкольн» выезжал из Рино по магистрали-80 на Сан-Франциско; на заднем сиденье в беспамятстве лежала Хезер, на переднем поклевывала носом Сара.

Сан-Франциско выбрали потому, что сочли этот город единственным ближайшим местом, где можно укрыться и собраться с мыслями. Сара рассказала Филипу о своем разговоре с Фрименом, из которого явствовало: НСС с «Десятым крестовым» подставили Филипа в качестве виновного в похищении Хезер и убийстве Джанет Марголис в Торонто. Обвинения серьезные, значит, за ним уже охотится ФБР и Канадская королевская полиция. И это не считая таких мелочей, как кинутые прокатные автомобили, угнанные машины, кража со взломом и убийство двух человек за одну прошедшую ночь. Упущен шанс убедить власти присмотреться к НСС и «Десятому крестовому». Теперь сам Филип занесен в список преступников. Его охватила паника. Мысли, как загнанные зверьки, сбились в кучу, заметались, упершись в тупик, будущее. Единственное, что приходило на ум — немедленно бежать из Рино и искать место, где можно залечь на дно. Сан-Франциско — ближайший крупный город, где можно раствориться.

Путь почти в триста километров от Рино до Сан-Франциско Филип проехал больше чем за шесть часов. Ехал, не превышая скорости, осторожно, не привлекая лишнего внимания. Сара спокойно проспала всю дорогу, проснулась только в самый разгар дня, когда Филип выводил огромный, как дом, «линкольн» на мост Бэй-Бридж[33].

Город он немного знал, кое-как в нем ориентировался, и меньше чем через час, петляя по лабиринтам одностороннего движения, съезжая с холма на холм и блуждая по центральным улицам, они выехали наконец на Вэн-Несс-стрит к Общественному центру[34]. Филип остался в машине с Хезер, а Сара направилась на поиски жилья. Вернулась через полчаса с бутербродами, молоком и адресом. Сказала, что в туристическое бюро по случаю сезона не пробьешься, что все гостиницы забиты, но ей удалось раздобыть адрес женщины, сдающей приезжим дачу на неделю. Сара ухватилась за этот вариант, быстро прикинув, что жить в частном доме всегда лучше, чем в гостинице. Позвонила женщине прямо из бюро, застолбила, не глядя, дачку. В машине, крутя по городу, съели бутерброды, запили молоком, подъехали к своему коттеджу в начале третьего.

Дача стояла на Гринич-стрит, на восточном склоне Телеграфного холма; пейзаж — как две капли воды похожий на курорт Кейн-Код[35]. Склон крутой, и жители соорудили для спуска дощатые дорожки-лесенки, которые удивительно красиво сочетались с дачками пастельных тонов и обнесенными изгородью садиками. У дачи их уже ждала хозяйка. Чтобы не пришлось с ней объясняться по поводу Хезер, Филип отправил на встречу Сару, чтоб та сказала хозяйке, будто его срочно вызвали по делам. Отъехал, подождал минут двадцать, вернулся. Застал Сару одну и в хлопотах: она раскрывала окна, проветривая небольшой дом, готовила чай. Осторожно, чтоб не привлечь чужого внимания, перенесли Хезер в дом, в дальнюю спальню.

— Готовь чай, — сказал Филип Cape. — Я раздену и уложу ее.

Сара странно посмотрела на него, кивнула и вышла. Филип начал стаскивать с Хезер одежду. Под грязной юбкой и блузкой простой белый лифчик, такие же трусики. И хоть столько раз Филип видел Хезер обнаженной, все-таки сейчас он не посмел полностью раздеть ее. Услышав, как в кухне закипает чайник, поймал себя на том, что думает о Саре и что ему странно и неловко сидеть здесь в спальне с Хезер, когда рядом за стенкой Сара.

Но разбираться в самом себе не было ни сил, ни желания. Филип прикрыл Хезер простыней. Вернулся в кухню к Саре. Кухня была крохотная, такая же прихожая перед гостиной, комнатой чуть побольше. В маленькое окно открывался вид на крыши, уходившие вниз по склону, на ярком солнце горели веселые краски. Филип присел за обеденный стол с пластиковым верхом, Сара поставила перед ним чашку чая. Он плеснул туда молока из початой бутылки, с удовольствием отхлебнул горячего. Тело было словно налито свинцом, глаза закрывались сами собой. Полузатуманенным взором Филип взглянул на Сару и к своему удивлению обнаружил, что перед ним хорошенькая женщина. Даже усталость не смогла погасить подступившее возбуждение.

После выматывающей езды, после тяжелого заточения в «Пике Штурмана», от Сариной чопорности и следа не осталось. Куда делась напряженность лица, сжатые губы? Рот стал нежнее, объемней, спокойней, темные тени под глазами почти исчезли, глаза так и сияют светлой голубизной. И все в Саре совсем иначе: уже не тянется на стуле в струнку, как образцовая леди, сидит теперь, уютно подоткнув под себя ногу, пьет себе чай, упершись локтями в блестящий коричневый стол. Если бы не это бесформенное одеяние, не эта прическа, красотка, да и только! Филип еле удержался, так захотелось протянуть руку, вытянуть шпильки, торчавшие из сколотых сзади золотисто-каштановых волос. Вместо этого он отхлебнул еще чаю.

— Несмотря на все мытарства последних дней, выглядишь ты отменно, — сказал он.

Сара вспыхнула и с таким вниманием уставилась в чашку, будто на донышке могла прочесть свое будущее.

— Благодарю… — чуть слышно произнесла она. Филип следил, как изящные пальчики скользят по рифленому краю блюдца. Красивые руки, маленькие, почти детские, коротко остриженные ногти, без лака. Движения мягкие, нежные; Филипу внезапно захотелось, чтоб эти пальцы коснулись его… Он заморгал, сконфузившись от своего желания. Чего только он ни испытал, чтоб найти и спасти Хезер, и вдруг на тебе, какая-то полузнакомая женщина начинает его волновать? Он только что в спальне раздевал Хезер, и что чувствовал? Нет, не страсть… Любовь? Может, та боль и печаль, с которой он глядел на Хезер, просто означают, что стрелки часов не повернуть вспять, что женщина на постели уже не Хезер, которую он любил в Париже? Он непроизвольно застонал.

— Что с вами? — участливо спросила Сара. Филип тряхнул головой.

— Так… Реакция на события, ничего особенного… Не привык я, знаешь ли, скрываться от суда.

— А вы поспите, — предложила Сара. — Кровати постелены, хотите на диван, а хотите… в общем, выбирайте, где вам удобнее! — докончила она скороговоркой и снова зарделась.

— Тогда уж на диван… — сказал, вставая, Филип. Его качнуло, он ухватился за спинку металлического с пластиком стула.

— Спасибо за чай, Сара! — и улыбнулся.

— На здоровье, Филип, — тихо сказала она. Увидев, что его лицо расплывается в улыбке, гневно вскинула брови. — Чего смеетесь?

— Так просто, — примиряюще сказал Филип. — За все время впервые назвала меня по имени. Делаем успехи!

— Да ну вас к черту! — буркнула Сара, но пунцовые щеки подрагивали, борясь с улыбкой.

Филип шутливо помахал ей и пошел к дивану в столовую, что находилась ближе к входу.

Круговерть в голове прекратилась, и среди разорванных воспоминаний стали прорываться блики реального мира. Она определенно едет в какой-то машине с Филипом, хотя такое, конечно, невозможно. Теперь она — орудие Господа, а Филип отступник, противник воле божьей. Теперь телу Хезер уютно, покойно под прохладной простыней, но мысли тревожно витают, блуждают в лабиринте вопросов, ищут без устали ответа…

Она сидит, привалившись спиной к кряжистому дубу на небольшом кладбище в Бостоне, глаза полуприкрыты, не слышит навязчивого шума большого города вокруг. Вдыхает запах травы и пахучей земли; если не открывать глаз, можно представить, что ты не здесь, а там, где хочется быть.

Ей кажется, что за двенадцать лет она описала в своих странствиях громадный круг, и сейчас, сидя здесь, пустив мысли самотеком, она, возможно, думает: не есть ли вся жизнь человеческая нелегкий путь домой?

Хезер Фокскрофт открывает глаза: перед ней истертые временем могильные плиты; пытается представить себя под одной из них, тихую; умиротворенную. На кладбище смерть так близко, кажется, что это тебя опускают в землю, и хочешь этого, скорее, скорее…

Шаги. Она оборачивается. Из створчатых застекленных дверей своего кабинетика-мансарды выходит на покрытую гудроном крышу дома, тыльной стороной выходящего на кладбище, молодой человек. Глядит на кладбище внизу, смотрит на Хезер, курит, наслаждается свежим ветерком первых летних дней. Костюм-тройка, кажется, твидовый. Родился и вырос в Бэк-Бэе, с головы до ног типичный выпускник Гарварда.

Когда-то Хезер могла иметь вот такого мужа. Стоило отцу только пожелать. Или, чтоб доставить ему приятное, она вышла бы замуж за какого-нибудь парня из Анпаполиса[36], стала бы женой морского офицера. Могло случиться и так. А может, именно так и должно было бы…

Клерк повернулся спиной, покинул импровизированный балкон, вернулся к делам, прервав грезы Хезер о несбыточном. Она поднялась, нижнюю часть спины, как раскаленным копьем, пронзает болью, кажется, вот-вот треснет позвоночник. Расправив складки рясы, Хезер спускается по тропинке, вьющейся между могилами, к выходу на улицу. Задержалась на мгновение у вывески на невысокой чугунной ограде: «Кладбище Грэнери». Повернулась и пошла в гору к Парк-стрит и Бостон Коммон[37].

Хезер пересекла парк и вышла на площадь, сандалии неторопливо, мерно постукивали по асфальту. «Летающие тарелки», собаки, старики на скамейках, воздушный змей вьется над бледно-зеленым газоном, сияет позолоченный купол Стейт-Хаус[38] по ту сторону Бикон-стрит[39]. Сотни людей радуются солнечному деньку. Все так привычно, даже незачем вспоминать. Но нет, все-таки это вспоминается, это есть и ранит так глубоко потому, что ей уже больше не принадлежит; ну а вспоминать не так жутко, как жить. Захотелось работы до изнурения, до боли, чтоб обрести сладость небытия, веруя в бога Матери Терезы. Хватит воспоминаний! Они приведут к Филипу, к другой жизни…

Хезер идет по дорожке мимо скамейки, молодая женщина порывисто, словно что ее спугнуло, встает, с колен у нее падает сумочка. Монетки брызнули на асфальт, катятся, Хезер автоматически замедляет шаг, наклоняется, помогает женщине собрать деньги.

— Спасибо! — говорит женщина. — Пролетело что-то, наверно пчела. Испугалась, что укусит. Вы монашка?

Спрашивает непредвзято, просто. Хезер кивает.

— Да, из «Сестер милосердия».

— А… Мать Тереза! — подхватывает женщина. — Наслышана о ее праведных делах. Какое, должно быть, счастье служить Господу под ее опекой!

— Да, — говорит Хезер; она слегка озадачена. Женщине на вид около тридцати: темные, коротко стриженные волосы, синяя плиссированная юбка, белая блузка. Хезер знает, что кое-какие секты не исключают ношение мирского платья. Интересно, эта женщина тоже монахиня? О чем Хезер и спрашивает незнакомку.

— Нет! — смеясь, отвечает та. — Не монахиня. Но я тоже служу Иисусу Христу. Я из местного филиала «Десятого крестового». Говорит неторопливо, спокойно, уверенно.

— Из «Десятого крестового»? — переспрашивает Хезер.

Вот как все это началось.

Ей во что бы то ни стало хотелось уехать из Бостона, который всегда будет напоминать о доме. О том, чтоб жить у отца в Вашингтоне, и речи быть не могло. И Хезер приняла предложение женщины съездить на выходные за город, на ферму, арендуемую «Десятым крестовым» в Лексингтоне, в штате Массачусетс.

Вернувшись, провела пару дней в Бостоне в состоянии какой-то полупрострации, в голове путано роились лексингтонские впечатления. Это сообщество провозглашает служение Господу, но не тупо, как тягловые лошади, а умно и разнообразно отдавая ему все свои таланты, почитая и любя Господа не менее ревностно. Годы, проведенные в монастыре Матери Терезы, стали меркнуть в ее сознании перед идеалами «Десятого крестового».

Филип проспал до вечера. Проснулся разом, рывком сел, напряженно прислушиваясь. Наконец сообразил, где находится, успокоился. Встал, подошел к окошку с видом на Телеграфный холм. Солнце садилось с противоположной стороны, но его лучи еще щедро заливали террасную панораму спускавшихся по склону вниз домиков, они яркими красками горели в закатном свете. На город у подножия холма уже надвинулись сумерки, от Койт-башни через весь Парк Первопроходцев пролегли темные тени. Между парком и башней раскинулся квартал Норт-бич[40]; и Филипу даже показалось, что он ощущает на языке вкус свежевыпеченных канноли и панеттоне, сладких круглых булочек с изюмом и цукатом, к которым так пристрастился, готовя здесь репортаж о жизни итало-мексикано-бакских кварталов. И подумал — как давно все это было, кто мог знать тогда, что потом…

С сумрачным видом Филип отошел от окна. До него долетали какие-то приглушенные голоса. Он прошел через столовую, заглянул в крохотную выгородку-кухню. Сары нет, но на столике сумки с продуктами. Наверно, в магазин выходила.

Голоса доносились из дальней спальни, Филип прошел полутемным коридорчиком вглубь дома, остановился у двери комнаты, где оставил Хезер, прислушался. Услышал тихий, баюкающий голос Сары. Филип приоткрыл дверь, заглянул. Лампа не зажжена, только справа светлеет квадрат зашторенного окна. Сара сидит на кровати Хезер, в полумраке ярко горит индикатор кассетника. На скрип двери Сара подняла голову. Приложила палец к губам, давая Филипу знак молчать, тихонько поднялась, как будто от постели убаюканного дитя. На цыпочках пошла к двери. Филип отступил в коридор, она вышла за ним, плотно прикрыла за собой дверь, двинулась по коридорчику. Филип следом. Сара вошла в кухню, села на стул, вздохнула с облегчением. Нажала клавишу магнитофона, вынула и положила перед собой на стол маленькую черную кассету.

— Что ты там делала, откуда магнитофон? — шепотом спросил Филип — Примерно через час, как вы заснули, она начала приходить в себя, — спокойно сказала Сара, — выходить из беспамятства или шока… Я заглянула справиться, как она, смотрю — дышит совсем иначе, как в обычном сне. И вдруг стала что-то говорить…

— Она, случалось, разговаривала во сне…

— Нет, не то… Не бессвязно, она говорила складно. Произносила какие-то слова, называла имена. Не просто так… Я вышла, купила магнитофон в магазинчике, который заприметила на углу, ну и кстати всякой снеди.

Филипу стало не по себе, он заерзал на стуле: как это можно записывать на магнитофон сонный лепет Хезер…

— Не знаю, — наконец решился он. — Не думаю, что… Нехорошо как-то… Зачем это?

— У нас нет выбора! — ответила Сара. — Мы потеряли ориентир, вдобавок, мне кажется, теряем время. А то, что знает она, нам может помочь. Очень!

Филип покачал головой.

— Так не годится! Хезер всего лишь невинная жертва. Всему виной ее податливая психика. Они заманили ее, и у нее произошел какой-то сдвиг.

— А по-моему, все иначе! — сказала Сара. — Тут не обычная сектантская методика, тут другое. Во-первых, что-то не слыхала, чтоб секты умыкали людей силой. Вспомните, как Хезер выкрали у вас в Нью-Йорке и потом в каких условиях держали ее в НСС! Нет, Филип, ваша знакомая представляет для «Десятого крестового» какой-то особый интерес. Она им зачем-то нужна. Я не успела вам сказать, Фримен практически подтвердил, что моего отца шантажировали. Сказал, что отец… что мой отец…

Голос ее сорвался, Сара умолкла.

Филип мягко взял ее за руку.

— Не надо…

Сара тряхнула головой, еле сдерживая слезы.

— Нет, нет, ничего… — стараясь овладеть собой, она набрала в грудь побольше воздуха. — Фримен сказал, что мой отец гомосексуалист, извращенец. Я не верю ему! Я знаю, что отец ему мешал. Может, и с Хезер нечто подобное? Ведь вы говорили, ее отец генерал?

— Да, Объединенный комитет начальников штабов, — кивнул Филип. — Возглавляет финансовую комиссию министерства обороны.

— А мой был сенатор, член десятка различных комиссий, в частности, сенатской — по исследованию возможностей налогообложения всякой околоцерковной деятельности. Что, если «Десятый крестовый» намерен использовать Хезер как средство воздействия на ее собственного отца?

— Это бред, чистейший бред! — пробормотал Филип. Ему нестерпимо захотелось курить, похлопал себя по карману рубахи.

— Я купила, — сказала Сара. Встала, подошла к сумкам на столике, вынула пачку сигарет и спички. Кинула на стол Филипу, снова села. «Честерфильд»! Филип закурил, глубоко затягиваясь, выпустил густое облачко дыма. Сара поморщилась.

— Вы прелесть! — сказал Филип, делая очередную затяжку.

— Не прелесть, а самоубийца! — фыркнула Сара. — Так на чем мы остановились?

— Я говорю, если верить вам, «Крестовый» простирает свой шантаж бог знает куда! Причем только и делает, что шантажирует.

— Добавьте к этому, ведет обработку высших политических кругов! Возомнили, раз их деяния осияны божественным словом, значит, им все дозволено. Ну а шантаж всего лишь средство к достижению цели.

— Но каково техническое оснащение! Ведь информация, которую они выслушивают, в большинстве своем пустой звук, если ее ни с чем не соотнести. Тут же требуется система перекрестного учета!

— А вы к Чарлзу Тодду загляните! Вот у кого вся техника.

— Это тот, вы говорили, что фонды выколачивает? Он работает на Билли Карстерса и организацию «Пробудись, Америка»?

— Тот самый, — мрачно отозвалась Сара. — Я читала в газетах, что у него в почтовом списке значится более трехсот тысяч имен. Не плохая, между прочим, база данных для перекрестных исследований. Я не говорю уже о том, что и Карстерс, и «Десятый крестовый» не локально орудуют, а по всей стране. Не исключено, что у них имеется досье на каждого государственного деятеля, от мэра или члена муниципалитета до сенатора. Если работать только на это и не жалеть средств, можно в дальнейшем добиться того, что вся страна подчинится власти этих честолюбцев.

— Конечно, средства не проблема, если за спиной «Фармацевтика» Келлера и «Орел-один». Боже ты мой! Дьявольское отродье…

— Все это древняя, как мир, политика «казенного пирога»[41], — сказала Сара. В сгущавшихся сумерках ее лицо почти растворилось в темноте. — Эти люди на ней в основном взросли. Скажем, Билли Карстерс. Да и другие деятели новой правой: Джесс Хелмс, Филлис Шлэфли, Джо Курс, Фолуэлл. Для них этот пирожок — такая же национальная реликвия, как яблочный пирог. Выскочки и нувориши типа Долана и Вигери попросту совершенствуют, улучшают старую методику. Ну а теперь Тодд и компания продвинулись еще дальше.

— А оружие? Что вы думаете по поводу того склада, какой я обнаружил в «Зубчатой вершине», и об оснащении базы НСС «Пик Штурмана»?

— Чего уж тут думать! — вздохнула Сара. — И «Десятый крестовый», и НСС махровые организации правого толка. Их маниакальность сродни отечественному белому расизму, «ку-клукс-клану», «минитменам», нацистам Рокуэлла. Дайте ничтожной группке деньги и власть, и она вырастет в организацию. Гитлер ничего не смог бы, не имея за спиной «Фарбен индустри» и прочих промышленников. Ну а дельцы-воротилы и подавно с законностью не церемонятся. «Боинг» производил в Сиэтле самолеты для немецкой гражданской авиации, которые, стоило задраить иллюминаторы, превращались в бомбардировщики «кондор». А телефонно-телеграфный концерн США после Пирл-Харбора выполнял военные заказы Германии!

— Деньги и власть… — повторил Филип в раздумье.

— Вот именно!

Наступило долгое молчание. Маленькая кухонька почти полностью погрузилась во мрак. На миг Филипу почудилось, будто сейчас он беспомощный свидетель конца света. Скроется солнце, и наступит конец… Век Тьмы, точно по замыслу «Десятого крестового».