По поручению одной немецкой фирмы мы выкрасили подводную часть "Ксарифы" десятью различными ядовитыми красками, и должны были исследовать, какие растения и животные там поселяются. Обрастание корабля значительно уменьшает его скорость, поэтому важно установить, как развиваются на отдельных частях корпуса корабля сообщества растений и животных - обрастателей. Во время путешествия мы наблюдали, как появлялись и исчезали на днище "Ксарифы" различные организмы. Несмотря на ядовитость краски, на ней все же оседали живые существа, своего рода пионеры. На них или вокруг них обосновались затем уже другие организмы.
      Работа была очень неприятной, так как вибрации нашей динамомашины с такой силой передавались воде, что в некоторых местах было трудно удержать мундштук в зубах. Краски распределялись по обеим сторонам корабля равномерными участками. Мы по очереди проплывали мимо них, тонким скальпелем отделяли пробы обрастаний и ставили их в маленькие стаканы, пронумерованные так же, как и участки.
      Все участники экспедиции уже у Лос-Рокес привыкли к аквалангам, а также к акулам, и поэтому можно было не медля начать наши экологические работы. Мы хотели более подробно исследовать строение карибских окаймляющих рифов и избрали в качестве подходящего места для наблюдений западную сторону маленькой бухты. Поросшее великолепными кораллами дно сначала полого опускалось, затем круто падало до семидесятиметровой глубины. Мы протянули веревку от берега через барьер и собрали все виды кораллов, которые росли в метре от нее справа и слева. На алюминиевых пластинах зарисовывали положение отдельных кустов, кроме того, фотографировали каждую деталь этого профиля. Мы пытались также добыть все обитающие в кораллах виды животных и отмечали виды рыб, проплывающих мимо в открытой воде.
      При работах на большой глубине мы применяли сжатый воздух, в остальных случаях - кислород. С молотком и зубилом в руках мы целые дни проводили в спусках и подъемах. Большой рифовый окунь, сначала удивленно наблюдавший за этой усердной деятельностью, вскоре привык и каждое утро выплывал навстречу, словно приветствуя нас. В открытой воде он подпускал к себе на метр, если же лежал под скалой, то его можно было даже тронуть рукой.
      Однажды, когда Эйбль и Шеер ныряли с приборами, наполненными сжатым воздухом, едва не произошел несчастный случай. Якорный трос лопнул, и лодку с Ксенофоном отнесло, причем он этого не заметил. Между тем оба всплыли с полными ведрами кораллов и не нашли лодку. Они работали, пока не израсходовали весь воздух, а теперь с трудом держались у поверхности, не желая бросать ведра, и кричали. Так как мотор не заводился, Ксенофону пришлось грести против ветра. Шеер и Эйбль бросили ведра, но акваланги тащили их вниз. Они начали глотать воду, и в этот момент им удалось сбросить баллоны. Из-за небольшой ошибки могло произойти несчастье.
      Самая страшная опасность-паника. Начинающий, который сам медлителен и осторожен, подвергается меньшей опасности, чем тот, кто считает себя уже хорошим ныряльщиком. Мы с Джимми неоднократно советовали нашим людям не чувствовать себя слишком уверенными и заставляли их упражняться, как это принято во флоте: снимать и надевать маски под водой, вытаскивать и вставлять в рот мундштук, производить смену приборов. Джимми даже заставлял их делать на дне моря стойки на голове и сальто.
      Эйбль уединился от нас и часами просиживал на одном и том же месте среди кораллов. Рыбы постепенно привыкли к его присутствию, и он мог изучать их нормальный распорядок дня. Особенное внимание он обращал на червеобразных рыб, которые чистили пасть и жабры более крупным видам.
      Он заметил, что эти животные обитают вблизи одного из коралловых кустов, и большие рыбы регулярно приходят туда, когда хотят, чтобы их почистили. Если они видят, что место занято другой рыбой, они шныряют вблизи и терпеливо ждут, когда наступит их очередь. Возле таких кустов все происходило так же, как в салоне парикмахерской. Клиенты обслуживались один за другим.
      Интересно было то, что большие рыбы - чаще всего рифовые окуни принимали совершенно определенную позу, приглашая "парикмахера". Они неподвижно становились над коралловым кустом, закрывали пасть и растопыривали жабры. По этому сигналу приходили чистильщики и усердно принимались за работу. Они гонялись за крошечными рачками, которые, по словам Эйбля, поспешно покидали рифовых окуней. Кроме того, как я заметил еще в Австралии, они проплывали через пасть и жабры и чистили рот.
      Когда рифовый окунь был удовлетворен и хотел закрыть пасть, он извещал об этом особым движением. Он закрывал рот одним махом, оставляя маленькую щель, и сразу же открывал снова. После этого все чистильщики поспешо покидали его. Даже если Эйбль нарочно вспугивал рифового окуня, тот никогда не забывал подать сигнал. Обе группы животных были связаны жестким кодексом, правила которого тщательно соблюдались.
      Доктор Эйбль называет это "врожденным инстинктом". Оказывается, он так же характерен для отдельных видов животных, как и их внешний вид. Все пять видов чистильщиков рыб, которые смог определить Эйбль, имели яркий желтый узор. Эйбль сделал из этого вывод, что таков знак их "гильдии".
      При киносъемках мы принесли в воду зеркала, чтобы освещать ими затененные места. Как только первая рыба увидела себя в таком зеркале, она набросилась на свое изображение и начала сражаться с ним. Это тоже было интересно для специалиста по психологии животных, так как позволяло предположить, что рыбы имеют в рифе определенные районы, которые они рассматривают как собственное владение и защищают. Увидев свое изображение в зеркале, рыбы приняли его за сородича, претендующего на их место, и с бешенством набросились на "агрессора".
      Большой рифовый окунь с такой яростью кинулся на зеркало, что оно разбилось. Мы оставили куски на дне и совсем забыли об этом. Когда через два дня мы вернулись на это место, рыбы все еще боролись. Некоторые были уже совсем изнурены, с израненными головами. Пришлось убрать осколки со дна, чтобы восстановить таким образом мир в коралловом рифе.
      Между тем Шеер и Гиршель подготовляли прожекторную установку. Чтобы иметь возможность впервые показать в наших фильмах кораллы в их настоящих великолепных красках, мы установили на борту два тридцатикиловаттных генератора, питавших током несколько подводных прожекторов. Расстояние от судна до места съемок ограничивалось длиной кабеля (у нас их было два - 300 и 500 метров), которые мы могли употреблять отдельно или соединять последовательно. Они весили больше 1000 килограммов, и мы прикрепили к ним через каждые пять метров поплавки, чтобы они плавали у поверхности. В лодках были установлены ящики с переключателями, от которых вниз к прожекторам вел более тонкий кабель длиной в 120 метров. Генератор давал 220 вольт, внизу же мы получали всего 110 вольт, главным образом из-за большого сопротивления в самих кабелях.
      Под водой я знаками сообщал ныряльщикам, как они должны держать прожекторы и передвигать их во время съемки. Все, в том числе и Лотта, должны были работать осветителями. Прожекторы имели мощность в пять киловатт, тем не менее при цветных съемках они обеспечивали достаточной освещенность только на расстоянии трех метров.
      Как только мы освещали коралловые кусты, возникали самые необычайные яркие краски. Невзрачные зеленые или коричневые цвета внезапно превращались в кричащие красные, желтые или оранжевые. Остается тайной, зачем природа создала такие великолепные краски в глубине моря. На глубине более десяти метров вода поглощает все красные и желтые лучи и ни одно морское существо не видит их там. Они пробуждаются только искусственным светом. Некоторые сверкают так ярко, будто с самого возникновения ждали того, чтобы один раз в это мгновение показать всю свою красоту 12.
      Мы обещали кинопрокатным фирмам, финансировавшим наше путешествие, привезти фильм об экспедиции. При этом нужно было избегать комментариев; происходящее должно было сопровождаться только диалогами. Без сценария, актеров и режиссера это было нелегкой задачей. Мы сделали все, что могли. Все интересное, что приключалось с нами, мы старались превратить в эпизод для нашего фильма. Целыми ночами я придумывал диалоги, и каждый на борту должен был играть ту или иную роль.
      Чтобы удовлетворить заказчиков, мы даже диалоги снимали под водой. Наши ныряльщики рассуждали обо всем, что видели,- значит, мы должны были под водой продумывать роли, делать пробы, повторять сцены и обмениваться знаками. Рыбы с удивлением следили за этим представлением.
      Однажды Чет объявил, что ему надоело оставаться одному над водой. Этот страстный удильщик разъяснил нам преимущества забрасывания удочки не над, а под водой.
      Джимми дал ему прибор и проводил на двенадцатиметровую глубину. Там Чет уселся на краю круто обрывающейся коралловой скалы, открыл свой чемоданчик со всевозможными приманками, и надел на крючок красивую рыбу. В то время как мы усердно снимали, он забросил - при замедленной съемке - удочку.
      Под водой он все хорошо видел и подвел приманку прямо к пасти рифового окуня. Судя по окраске, тот отдыхал; но когда приманка стала раскачиваться перед его носом, он все же открыл, наконец, пасть и сонно проглотил ее. Чет привычно дернул удочку вверх и смотал ее. Мы сидели кругом среди кораллов, аплодировали и... вели замедленную съемку.
      Лотта спустилась под воду с другой удочкой. Вместо приманки она прицепила блестящий елочный шар, заполненный дробью и воском, и хотела гипнотизировать им рыб. Некоторых животных можно, так же как и людей, усыпить, привлекая их внимание к блестящему предмету. Я снимал, и шутка почти удалась. Лотта держала шар непосредственно перед глазами рыбы-свистульки, которую сначала это раздражало. Она плыла по кругу, чтобы избавиться от блестящего предмета, и смотрела при этом вверх. Постепенно она привыкла к шару, и ее движения стали более медленными. Наконец, он качался над ней, а она качалась как зачарованная под ним. Лотту нельзя было разубедить в том, что она загипнотизировала рыбу.
      Однажды, когда Эйбль работал под водой, прибыло известие, что он стал отцом крепкого мальчика. Зоммер быстро прыгнул за борт с бутылкой шампанского и поздравил его на дне. Это тоже стало эпизодом нашего фильма. Мы сколачивали его кусок за куском.
      Моя задача заключалась в координировании работы над фильмом, отражающим нашу научную деятельность. Мы работали группами; иногда на палубе происходило настоящее вавилонское столпотворение. Шеер с невозмутимым спокойствием сидел, окруженный ежедневно выносимыми наверх кораллами и животными, сортировал и надписывал, снимал на цветную пленку и консервировал каждый экземпляр в отдельной банке.
      Правда, иногда мы слышали его крик и видели, как он взволнованно бегает по палубе и взбирается по вантам. Мы уже знали, что случилось. Наш бортовой кот Муш персидской породы тоже питал к рыбам интерес, хотя и не научный.
      Вечером сидели в салоне на палубе, обсуждали проделанную работу и утверждали программу следующего дня. Затем продолжали свою деятельность в фотокомнате и лаборатории, чистили камеры и прожекторы, составляли планы съемок и очередности работ. Ксенофон неутомимо приводил в порядок снаряжение и следил за его состоянием. Меню тоже должно было обсуждаться. В некоторые дни Лотта и Зоммер, выполнявшие обязанности затейников, устраивали концерты долгоиграющих пластинок, игры для всех или шумную вечеринку. В остальные дни мы читали или играли в шахматы. Когда становилось особенно уютно, Зоммер приносил свою, гитару.
      На третьей неделе ветер переменился, мы перевели "Ксарифу" на остров Малый Бонайре и стали на якорь перед тем одиноким деревом, где когда-то была наша палатка. Однажды во время киносъемки у рифового склона прожекторы внезапно полетели вниз, в глубокую воду. Ныряльщики уцепились за них и умчались верхом, как Мюнхгаузен на ядре.
      Что случилось? Очень просто: якорь "Ксарифы" соскользнул с крутого кораллового склона, и сильный ветер погнал судно в море. С корабля свисал главный кабель, ведущий к лодке с ящиком переключателей, а от нее - к прожекторам. Все это быстро увлекалось в открытое море.
      Кроме того, "Ксарифа" крутилась вокруг своей оси, и так как якорь свисал теперь вертикально над бездной, главный кабель перепутался с ним и очутился в опасной близости к винту. Мы должны были все это распутывать в бездонном море. Лишь через два часа снова удалось стать на якорь перед рифом.
      Благодаря причуде Джимми мы стали участниками еще одного приключения. Работа затянулась далеко за полдень, и мы уже собирались вытащить прожекторы, когда Джимми предложил спуститься еще раз при закате солнца под воду и дождаться быстро наступающей в тропиках темноты. Ведь можно и ночью освещать прожекторами дно.
      Нырнули вчетвером: Джимми, Гиршель, Лотта и я. Наступление сумерек на дне моря - призрачное зрелище. Тени расплывались, и свет прожекторов становился все более заметным. Прошло не более десяти минут, как уже было совершенно темно. Световой конус выхватывал причудливые формы из черной бездны.
      Мы хорошо знали местность и уверенно двигались среди рифов. Я немного удалился и попробовал заснять вращающиеся прожекторы и черные силуэты фигур. Тут я вдруг подумал о том, как неосторожно мы вели себя. Здесь часто по вечерам появлялись большие акулы, сейчас не было видно ни одной, но свет прожекторов тоже не очень далеко распространялся, и я убежден, что несколько акул издали наблюдали за нами. Куда бы мы ни направляли свет прожекторов, везде открывался тот же вид, что и днем. Далеко не все рыбы стояли неподвижно и отдыхали, некоторые деловито плавали взад и вперед. Это тоже свидетельствовало об их ориентации в пространстве не только при помощи органов зрения.
      В двухметровом кусте горгонарий, среди колеблемых течением длинных тонких ветвей, параллельно одной из них, словно палка, висела рыбасвистулька. Удивительно, что она находилась в том же положении по отношению к ветвям, как и днем.
      Еще четырнадцать лет назад я обратил внимание на особое поведение этих животных. Они избрали своей добычей маленьких рыб рифа и стараются перехитрить их, либо притаившись возле кораллов, так что сами выглядят как ветви, либо передвигаясь верхом на спине безобидной рыбы-попугая, тесно прижавшись к ее телу, как прилипалы к телу акул, и незаметно приближаясь к маленьким животным.
      Теперь я увидел рыбу-свистульку, выполняющую свой маневр в полной темноте. По-видимому, она становилась между ветвями намеренно, ведь иначе господствовавшее там течение отнесло бы ее.
      Это означало, с одной стороны, что она ясно "видела" эти ветви и их положение даже и в темноте и, с другой стороны, что она этим обманывала маленьких рыб. Вероятно, ей это удавалось, а следовательно, обманутыми оказывались не только глаза рыб, но и органы обнаружения на расстоянии...
      Погода все ухудшалась. Поэтому мы решили уехать на острова Галапагос раньше, чем было запланировано, но зато на обратном пути еще раз остановиться на Бонайре. На прощание мы украсили "Ксарифу" множеством сигнальных флажков и пригласили на коктейль всех уважаемых граждан острова. Большинство гостей осталось до полуночи и провожало нас.
      На следующее утро прибыли в Кюрасао. Открылся старый подъемный мост у Виллемстада; мы вошли в Шоттегат.
      На третий день, пожав на прощание множество рук, мы покинули Кюрасао. Через четыре дня с попутным ветром прибыли в Панаму. Рождественские дни провели в Кристобале; затем переплыли канал и с надутыми парусами пересекли экватор, а на следующий день увидели впереди сушу. Между кроваво-красными вечерними облаками возвышалось несколько огромных кратеров...
      ОСТРОВА ГАЛАПАГОС
      Острова Галапагос, или "Проклятые острова", как их назвали испанские завоеватели,- интересны для всех, кто изучает природу и происхождение человека. Впечатления, полученные здесь Чарльзом Дарвином во время кругосветного путешествия в 1815 году на исследовательском судне "Бигль", привели его к созданию теории происхождения животных и людей. Именно здесь он заложил основы учения, которое впоследствии ложно истолковывалось и оспаривалось как ни одно другое.
      Посетив эти острова, мы тоже поняли, почему их назвали "проклятыми островами". Увидели их вечером, ночью медленно приблизились к ним, а утром они исчезли. Нас отнесло одно из сильных морских течений.
      Сразу после отъезда из Панамы мы организовали из числа участников экспедиции дополнительную вахту, чтобы обнаружить замеченное в 1925 году Бибом место завихрения течений. Покинув мутные воды Панамской бухты, мы видели несколько сталкивающихся течений, но нигде не обнаружили места столкновения. Температура воды равномерно падала. Теперь вблизи островов Галапагос у нас не было никакого сомнения в том, что мы находимся уже в холодных водах так называемого течения Гумбольдта.
      Архипелаг, состоящий из десяти больших и множества маленьких островов, расположен как раз у места встречи этого холодного течения, устремляющегося дугой с юго-востока с берегов Перу, и экваториального, воды которого градусов на восемь-десять теплее. Вполне вероятно, что у одного острова можно нырнуть в холодную воду, в то время как у другого она тропически теплая.
      Этим странным климатическим условиям на островах соответствует их животный мир. Экватор пересекает архипелаг, тем не менее здесь обитают морские львы и пингвины. Но, помимо них, есть также тропические животные, например большие ящерицы и черепахи. Как нам самим еще предстояло увидеть, были даже рыбы, обычно встречающиеся только у коралловых рифов. На небольшой площади здесь антарктическая фауна соседствует с тропической.
      Часов в десять утра мы уже ясно видели острова. Равномерно поднимающиеся конусы вулканов Чатам и Индефатигабл все выше вырастали из моря.
      Мы смотрели в бинокли на поросшие тощим кустарником лавовые склоны, по которым, как мы знали из описаний, трудно взбираться.
      Во время посещения острова Дарвином через колючий кустарник вверх по склонам вели ясно различимые дороги. Испанские морские разбойники, которые приходили сюда, знали эти дороги, как знали и то, что они ведут к скудным водным источникам, расположенным в высоколежащих частях острова. Они были проложены огромными слоновыми черепахами, от которых и происходит название архипелага. "Галапагос" по-испански значит "черепаха". Дарвин еще видел большое количество черепах, передвигавшихся вверх и вниз по этим дорогам. Так как экипажи проплывавших, мимо кораблей ловили их сотнями и забирали на борт в качестве живого провианта, теперь они почти полностью истреблены.
      Тогда попадались такие большие экземпляры, что поднять их могли лишь шесть-восемь человек. Животные были глухими. Если Дарвин подходил к ним сзади, они замечали его, когда он был совсем рядом. Тогда они издавали шипящий звук и притворялись мертвыми. Если он становился на их спину и стучал по панцирю, они поднимались и везли его на себе.
      От больших экземпляров получали до ста килограммов мяса, а сало перетапливали. Охотники за черепахами имели обыкновение делать надрез на коже около хвоста и смотреть, достаточно ли под панцирем жира. Если нет, они выпускали животных. Как утверждали, такая операция не особенно вредила черепахам.
      У Кикер-Рок, живописной скалы, вертикально поднимающейся из моря на высоту ста пятидесяти метров, мы подплыли совсем близко к Чатаму. Вода была молочно-зеленая и совершенно мутная. Затем мы вошли в бухту Врак, и наши якоря загремели в глубине.
      Комендант, представитель эквадорских властей, лично прибыл на борт. Он пригласил нас вечером в военное казино и мы вместе поехали в баркасе на сушу. Около пятидесяти печальных хижин окаймляли бесцветный, запыленный пляж. Они были примитивно сколочены из досок и кусков жести. Прогресо, главный поселок острова, насчитывающий пятьсот жителей, расположен высоко в горах в более влажной местности.
      Мы купили несколько ананасов, выращиваемых там, и затем отправились к огороженному опрятным заборчиком памятнику Дарвину. Затем начальник принял нас в красиво обставленном казино и продемонстрировал свою радиолу. Наши, матросы угрюмо шатались по улицам. Они увидели все, что можно было увидеть в этом безотрадном месте, и купили вcе, что можно было купить. Куда ни доставал взор, везде был только грязный песок и черная лава, поросшие колючим безлистным кустарником, в котором попискивало несколько птичек.
      На следующее утро Чатам остался позади. Мы приближались к острову Худ, который Биб определил как самый красивый из островов Галапагос. Нас сопровождали многочисленные олуши и крачки, из воды выскакивали дельфины и большие макрели, на некотором расстоянии у поверхности двигался одинокий плавник акулы. После жаркой, влажной Панамы и печальной бухты Врак мы свободно вздохнули в этом прекрасном нетронутом мире. Отправились к одинокому утесу между островами Гарднер и Худ, который Биб назвал Осборн. Он возвышается на пятьдесят метров и напоминает сад. Среди нагромождений растрескавшихся лавовых скал росли кактусы и пестрый мох, цвели кусты, кружили черные, как смола, и белые птицы.
      - Видите их? - взволнованно крикнул Эйбль. Он наблюдал в бинокль за плоской косой, расположенной в южной части острова. Там между черными утесами лежали коричневые иятна. Время от времени ветер доносил до нас мычание. Морские львы!
      Как только "Ксарифа" стала на якорь и были спущены лодки, мы пошли туда на веслах. Из-за сильного прибоя высадка оказалась нелегкой. Морской лев длиной в добрых два метра, безостановочно плававший взад и вперед в мелкой воде, неприветливо заревел нам навстречу.
      Вооруженные многочисленными кино- и фотокамерами, мы спрыгнули на берег. Некоторые самки, спавшие на солнце, удивленно приподнялись, но не двинулись с мест. Усатые малыши играли в неглубоких лужах и дрались. В десяти шагах сидел галапагосский сарыч и с интересом посматривал на нас. Ни одно из животных не проявляло страха!
      Этот необычный факт известен еще с тех пор, как были открыты острова. Так как здесь нет хищников, у животных очень слабо развита реакция бегства. Почти к каждой птице можно приблизиться на расстояние до двух метров, так же и к морским львам и прочим животным. Исключение составляют только козы, свиньи и крупный рогатый скот, высаженные здесь пиратами и китобоями. Одичав, они снова обнаруживают нормальную реакцию бегства, свойственную их дико живущим предкам.
      Это в самом деле проклятые острова! Дикие животные здесь ручные, а ручные животные, завезенные сюда человеком, ведут себя дико.
      Когда мы ходили во весь рост, морские львы не очень-то подпускали нас к себе, но если мы ползли на четвереньках и вдобавок мычали, то могли даже прикасаться к ним. В то время как маэстро Чет устанавливал киноаппарат, доктор Эйбль, вооруженный записной книжкой, принялся за работу. Сначала он определил, что все животные западной стороны косы принадлежат к одному стаду, которое подчинялось столь усердно ревевшему на мелководье самцу. В стаде он насчитал 21 самку, имевшую по одному малышу, и трех бездетных. Немного в стороне на скале сидел молодой самец и тоскующе косился на гарем старого тирана. Он был один. Казалось, он ждал удобного случая.
      Вскоре удалось поближе познакомиться с "хозяином". Мы увидели несколько самок, игравших в воде, и поплыли к ним с копьями и подводными камерами, чтобы понаблюдать, как они плавают. Море было мутное, на дне черная лава, покрытая растительностью. Мы думали, что самки уже недалеко, как вдруг на нас под водой набросился огромный самец. По его поведению было видно, что он не шутил. Он ринулся на нас с оскаленными зубами. Я нанес ему удар гарпуном, он заревел в воде, пустил пузыри, сделал крюк и направился к Лотте. Я снова попал в него, причем он, так же как и в первый раз, был слегка ранен. Очень обиженный, он держался, теперь на некотором расстоянии. Было видно, что он недоволен оскорблением, нанесенным ему при исполнении его законных обязанностей. Он сознавал, что не может бороться против моего копья, но давал ясно понять, что это копье было недозволенным оружием в кодексе морских львов.
      Эйбль умолял нас не тревожить колонию. Поэтому мы засняли то, что нам было нужно, и оставили этот район ему. В последующие дни он почти не был на борту. Достойный ученик известного специалиста по психологии животных профессора Конрада Лоренца, он старался все наблюдения доводить до конца. Еду, а также палатку и одеяла мы должны были послать ему с лодкой, потому что он хотел спать возле морских львов. Зато он имел возможность изучать распорядок дня этих животных.
      Утром, с восходом солнца, первым поднимался самец. Он сползал в воду, некоторое время плавал взад и вперед и испускал хриплый рев. Особенно громко он ревел у границы своего района, где находился молодой самец. Так он объявлял каждому, кто хотел слушать, что эта полоса со всеми находящимися на ней "дамами" принадлежит ему.
      Вскоре самки тоже начали шевелиться, ради удовольствия бросали в воздух камни и радовались жизни. Встретив самца, они приветствующе покачивали головой и давали себя обнюхивать. Некоторые заходили в заигрываниях дальше и кусали его в затылок. Однако самец не был настроен шутить. Если какая-нибудь самка заплывала слишком далеко, он немедленно гнал ее обратно.
      Между тем пробудились уже и детеныши и принялись резвиться в неглубоких лужах. Матери возвращались назад, o6нюхивали их, разыскивали своих и кормили. При этом они, как заметил Эйбль, обращали внимание на то, чтобы малыши приветствовали их мычанием и покачиванием головы. Если детеныш лез не к своей матери, его прогоняли. Когда становилось жарче, самки и детеныши лежали на солнце и спали. Принимая самые странные позы, они с удовольствием чесались. Даже патрулирующий самец забывал свои обязанности, спал во время плавания и время от времени высовывал голову с закрытыми глазами из воды, чтобы подышать. Если течение относило его к скале, то он, не просыпаясь, слегка удалялся от нее. Проснувшись, он энергично ревел.
      "Дамы" иногда ссорились и шипели друг на друга. При незначительных ссорах они ограничивались криками "Эк, эк! "; если же ссора становилась серьезной, то они ревели "Эй, эй, эй!". Самец немедленно спешил на берег и разнимал их. "Оу, оу, оу!" - объяснял он. Молодой самец тоскливо смотрел издали. Он кричал: "Оа, оа, оа!".
      Самки оживлялись только к вечеру. Перед заходом солнца они еще раз отправлялись на охоту; уставшие, все выбирались на сушу, причем бравый самец последним. Малыши путешествовали от одной самки к другой, обнюхивали их и искали свою маму. Не находя ее, они жалобно кричали "Бё-ё-ё". Тогда мать сразу же отвечала таким же, но более низким "Бё-ё-ё". Постепенно становилось тихо. Только "хозяин" еще каждые пятнадцать-двадцать минут поднимал голову и озирался вокруг - больше всего его беспокоил молодой соперник. Затем засыпал и он. Эйбль тоже.
      Мы отправились к восточному побережью острова Гарднер, где увидели несколько других колоний морских львов. Вода там тоже оказалась грязной, но зато немного дальше от берега она была кристально чистой. Здесь мы поплавали в аквалангах у поверхности и попытались подманить к себе самок морских львов. В одной колонии увидели самца, спящего на скале. Мы заманчиво и грустно промычали "Оаа!
      - Оаа!"
      "Дамы" сразу же насторожились. Они бросили взгляд на спящего повелителя и поползли в воду.
      Мы нырнули на глубину двенадцати метров, на дно, и стали ждать. Молодые самочки уже подплывали. Мы никогда не видели что-либо более элегантное и грациозное, чем эти стройные животные! Они плыли, словно радуясь тому, что вода омывает их тело, и казалось, они совершенно не подвержены действию силы тяжести. Животное двигалось с прелестной грацией. Передние ласты служили им как веслами, так и рулем.
      Мы с Лоттой стояли рядом на дне, Джимми, вооруженный кинокамерой, удалился от нас метров на пятнадцать. Услышав визг животных, мы тоже завизжали. Они вплотную приблизились к нам, кружили вокруг на расстоянии около метра и рассматривали нас своими большими коричневыми глазами, которые на суше выглядели столь тупыми и близорукими, но под водой обнаруживали любопытство и ум. Одна из самок остановилась возле меня, пустила пузыри и взвизгнула. Я тоже мог это сделать. Я выпустил еще более красивые пузыри и вложил в свой голос обольстительные нотки. Самочка приблизилась мордой к моей вытянутой руке. С затаенной радостью я одновременно прислушивался к постоянному жужжанию в воде - это работала кинокамера Джимми.
      Затем молодая самка томным движением взвилась вверх, сделала вдох и вернулась назад. Второе животное почти касалось своей изящной усатой мордочкой наших ныряльных масок и с любопытством глядело через стекло. Быстрый поворот- и обе подплыли к безустанно снимающему Джимми. Они скользили вплотную над его камерой, кружили над ним и затем поспешно направились к берегу. Джимми исполнял на дне моря нечто вроде пляски Святого Витта. Судя по его жестам, он заснял сцену, о которой давно мечтал.
      Мы воспользовались тем, что вода была необыкновенно прозрачна, и засняли на кинопленку огромные стаи рыб-солдатов и желтохвостиков, крутившихся возле нас. Поразительно, что эти рыбы, так же как птицы и морские львы на суше, не обнаруживали страха. На земле отсутствие страха могло объясняться тем, что там не было хищников, зато под водой хищных рыб, в том числе и акул, было вполне достаточно. Тем не менее рыбы были более ручные, чем где-либо в другом месте. Представители одного из видов рыб-хрюшек, появившиеся плотной стаей, даже давали прикоснуться к себе пальцами. Объяснение могло быть только одно: здесь такое невероятное богатство мира рыб, что хищники должны быть постоянно сытыми и усталыми; таким образом, отдельные животные становятся сравнительно беспечными и небоязливыми.
      У восточной оконечности острова Гарднер, где перед побережьем расположена большая лавовая скала, мы ныряли при сильном волнении. Едва ли можно поверить тому, что мы видели здесь под водой. Участок плоского песчаного дна, расположенного на глубине двадцати метров и окаймленного большими камнями, казалось, был устлан ковром из рыб, Десятидвадцатифунтовые рифовые окуни со всех сторон приближались к нам, как будто хотели добровольно предложить себя на обед.
      За стеной, образованной квадратными камнями, Лотта обнаружила большого спящего ската-хвостокола. Она спугнула его гарпуном, и он был так этим удручен, что налетел на камень и сбил его. Одновременно Джимми толкнул меня в бок: шестнадцать больших скатов-орляков замкнутым строем плыло в нашем направлении!