Наверху же на рифовое плато течениями намывается песок; образуется отмель. Ветер и птицы приносят семена, и из них вырастают растения. Почва укрепляется, образуется перегной. Вода приносит один-два кокосовых ореха, и вот уже первые пальмы стремятся ввысь... Возник новый коралловый остров.
      Утром 2 января я вместе с Макдональдом покинул Кэрнс. Мы получили извещение о прибытии новой камеры, и Лотта осталась, чтобы получить ее. Она должна была лететь в Кук-таун и там встретиться с нами. Сначала мы отправились к острову Грин, где один житель Кэрнса хотел показать нам огромную раковину диаметром в два метра; однако он безрезультатно искал ее целых три часа. Тогда мы ссадили его и направились к рифу Пикси; достигли его еще засветло.
      Это совсем молодой риф, поднимающийся с тридцатипятиметровой глубины в виде одинокого купола. Поверхность его покрыта пышными садами из мадрепор. Между коралловыми деревьями сильное течение несло рыб, словно ветром. Чтобы фотографировать, пришлось ухватиться одной рукой за коралловые ветви, но все же меня сорвало и потащило через риф. Течение несло воду по ущельям и каналам. Энергично взмахивавшие хвостами рыбы головой вперед пробирались против тока воды. Две крошечные акулы носились между кустами, словно ракеты, видимо просто ради удовольствия. Все текло, все двигалось, лишь кораллы стояли неподвижно. Среди окружающей суетни они величественно простирали свои ветви с изящными каменными "бутонами".
      Мы переночевали на подветренной стороне мыса Трибулейшн; влажный воздух предвещал бурю. С восходом солнца мы были у рифа Ивнинг, над которым так долго кружили на самолете. Я исследовал внешние края рифа, сравнивая с составленными нами картами. Однако они спадали круто, и это едва ли могло согласоваться с данными Кука. Если бы "Индевр" села на мель здесь, она повисла бы на краю вертикальной стены.
      Значит, знаменитые пушки все же лежали у мутноводного рифа Индевр. Через два часа я был там. Я разбил весь район на семь зон, через которые меня в акваланге должна была протащить лодка. Теперь для этого есть гораздо более совершенные средства, тогда же я располагал только висящей на веревке небольшой доской, за оба конца которой ухватился и таким образом регулировал свое движение вверх и вниз. Не думаю, чтобы я когда-нибудь еще испытывал такой беспрестанный страх, как в тот и следующий день.
      Вода была такая грязная, что видимость едва достигала пяти-шести метров. Это очень мало в море, особенно если вблизи акулы. Я держался вплотную ко дну и парил над невероятными коралловыми образованиями. Всюду, словно на огромной свалке, беспорядочно лежали обломки коралловых ветвей; в некоторых местах кучи их скоплений достигали метра в высоту. По-видимому, над этим районом недавно прошел циклон. Глыбы высотой в башню, похожие на великанов первобытного леса, свалились, а на них росли другие, более молодые кораллы самых причудливых очертаний.
      Судя по результатам исследований на Самоа и Мальдивских островах, мои поиски имели очень мало шансов на успех. Установлено, что за тысячу лет кораллы образуют слой толщиной в 25 метров; стало быть, со времени кораблекрушения "Индевр" риф вырос на целых четыре с половиной метра. Однако, по моим наблюдениям, наросты на затонувших кораблях образуются совсем не так быстро; более тоге, иногда толщина наростов не достигает и десятой части теоретической. Кроме того, кораллы образуют там совершенно особый биоценоз, в котором участвует гораздо больше видов, чем в рифе. Поэтому я надеялся обнаружить место, где затонули пушки, даже если бы все заросло.
      Я стиснул зубы и полетел со скоростью двух узлов через огромные пространства мутной воды. Среди коралловых обломков лежали поразительной величины гигантские тридакны, широкие и массивные. Они были похожи на жуткие цветы подводного мира, подстерегавшие добычу, как манящие ловушки в хаотических нагромождениях.
      Прямо передо мной проплыла большая акула-мако. При моем приближении она метнулась в сторону, и я больше ее не видел. В другой раз позади следовали две синих акулы, интересовавшиеся мной так, как щука интересуется блесной. Я так разнервничался, что прервал поездку и хотел отправиться в Куктаун еще до наступления темноты. Но передо мной все еще стояли обросшие кораллами пушки знаменитого мореплавателя. Поэтому, переборов себя, я закончил на следующий день к обеду всю работу. Я ничего не нашел, но мог сказать себе: сделано все, что было в моих силах. Пусть пушки мирно отдыхают среди хаотически разбросанных кораллов!..
      Солнце садилось, когда мы вошли в пустынный куктаунский порт. Здесь почти ничего не осталось от некогда процветавшего города золотоискателей. Рудники уже давно истощились, а порт оказался непригодным для больших кораблей. Потом циклон разрушил большую часть домов. Когда-то здесь проживало 20 000 жителей, теперь их только 350.
      Лотта шла нам навстречу по длинной пустынной улице, на которой то тут, то там стояли ветхие дома. Она облегченно вздохнула, увидев нас.
      - Я сняла комнату в здешней гостинице,- сообщила она.- Это настоящий балаган. Здесь все пьяные.
      Макдональд дал нам лампу, на случай если мы захотим вернуться ночью на борт, и предостерег нас от диких кабанов, нападающих ночью на прохожих.
      Единственная в городе гостиница смахивала на дощатые балаганы из фильмов о Диком Западе. Двери покосились, несколько не вызывающих доверия фигур бездельничало у стойки. Когда мы вошли, навстречу поднялся здоровенный небритый верзила. Он тряс нам руки, заставил выпить с ним бокал пива и рассказал о каком-то Майке Баззартоне, экскурсоводе с острова Дейдрим. Чтобы понравиться девушкам, этот парень вставал на голову на верхушке мачты своего корабля. Если его отзывали от стойки, он всегда вынимал свой стеклянный глаз и клал его рядом с кружкой, чтобы никто не выпил пиво. Его коньком были поединки на ножах с акулами. Для этого он подыскивал себе совсем безобидные экземпляры, с которыми проводил "страшные" бои.
      - До тех пор, пока однажды он не ошибся и не связался с песчаной акулой, - усмехаясь, закончил великан.- Больше ему не приходилось этого делать.
      Было похоже, что и все прочие завсегдатаи пивного бара были осведомлены из газет о нас и наших намерениях. Один рассказал нам об Отисе Бартоне, на которого напала акула, когда он нырял у острова Лизарда. Недавно в гавани Куктауна акулы сожрали молодую супружескую чету. Все ухмылялись и поднимали за нас тосты.
      Хозяин показал нам надпись в память трагического случая на острове Лизарде, происшедшего в 1881 году. В то время там жил некий Уотсон с женой, малышом и несколькими слугами. Они собирали морские огурцы, которые варили в большом железном корыте и высушивали, и жемчужные раковины, обитавшие тогда везде прямо на рифах, так что их а нужно было только собирать во время отлива.
      Однажды, когда Уотсон отсутствовал, с материка прибыли туземцы, напали на лагерь и убили одного из двух его слуг-китайцев. Второму, тоже тяжелораненому, удалось бежать вместе с госпожой и ребенком. Ночью они уселись в корыто, и их унесло в море. Гонимое ветром, корыто пристало к расположенным в тридцати милях островам Ховик, но все трое погибли. Когда позже нашли корыто, был найден и дневник женщины. Он оканчивался словами: "Умираем от жажды". Я тоже заказал пиво для всех, затем мы улеглись спать в маленьком, затянутом паутиной помещении, в то время как снаружи еще долго раздавались звон стаканов и хриплые крики.
      На следующий день после обеда мы были у Лизарда. Бросили якорь с западной стороны в песчаной бухте, на берегу которой еще стоят развалины дома Уотсона. Ночью шел сильный дождь и бушевала буря. Макдональд, мысленно бывший еще в Куктауне, рассказывал нам, какую роль играет терпение и нетерпение при поисках золота.
      Один человек, работавший в руднике, натолкнулся на богатую золотоносную жилу. Ни слова не проронив, он быстро засыпал штольню снова. Он ждал двадцать пять лет, пока рудник не истощился и все права на него не потеряли силу, затем купил его за гроши и стал богатым человеком. Другой три года рылся на своем участке, затем махнул рукой и продал его.
      Человек, который купил участок, на следующий день ударил киркой по земле и нашел жилу.
      Утром было все еще ветрено, небо затянуто тучами, и я попросил Макдональда показать нам двухметровую тридакну, о которой он говорил. Мы стали на якорь вблизи этого места. Он с мальчишкой целых два часа крутился в крошечной лодочке и исследовал дно, лежащее на глубине всего четырех метров. Но раковина исчезла. Ее просто здесь больше не было. Зато на побережье Макдональд показал нам мангры, у корней которых, похожих на ходули, мы нашли маленьких, но очень вкусных устриц. У Макдональда был запас льда для сохранения пойманной в пути рыбы, и вечером мы имели превосходную закуску.
      На другой день установилась, наконец, хорошая погода. Правда, все еще дул сильный юго-восточный ветер, но для нашего пребывания у рифа Хикс это не имело значения; небольшие выемки, обнаруженные нами с самолета, лежали на севере и были защищены от ветра.
      Мы бросили якорь у северо-восточного края рифа, и я очутился в акваланге среди захватывающей дыхание красоты. По извивающемуся ущелью со стенами высотой в 12 метров я попал в настоящий морской храм - метров 20 диаметром, с вертикальными стенами, покрытыми фантастическим орнаментом из напоминающих цветки кораллов. Потолком служило серебристо-белое покрывало воды, внизу разросся сверкающий красочный сад. С самолета это место казалось совершенно особенным среди тысяч других; здесь же, по-видимому, собирались рыбы со всех окрестностей. Фантастической формы и окраски, целыми стаями неподвижно висели они в кристально чистом пространстве.
      Я поплыл обратно и пригласил Лотту. Она вооружилась только что прибывшей камерой "Роллеймарин", снабженной лампой-вспышкой, а я взял подводную "Лейку" с телеобъективом, чтобы заснять некоторых рыб крупным планом. У входа в храм мы остановились, словно перед произведением искусства. Нам казалось, что мы, первые люди здесь, оскверняем этот мир.
      Затем мы поплыли внутрь, в гущу рыб, и принялись за работу. Я использовал маленькое копье в качестве масштаба для съемок. Чтобы получить резкие снимки с телеобъективом, мне нужно было определить расстояние с точностью до пяти сантиметров. На шкале я устанавливал расстояние, равной длине моей палки, держал ее в стороне и щелкал, когда видел рыбу у конца своей "масштабной линейки".
      Поперек зала с захватывающей дух скоростью дважды промчалась необыкновенно стройная акула длиной около полутора метров. Стаи рыб разлетелись во все стороны, как пестрый фейерверк. Акула сделала небрежное движение и исчезла в одном из ущелий, ведущих к внешнему склону рифа.
      Между тем я увидел вспышки света; это фотографировала Лотта. Ее первым объектом был рифовый окунь; вспышка так его испугала, что он умчался почти с той же скоростью, что и акула, и через то же ущелье. Затем она сделала два снимка рыбы-губана, которая почему-то никак на это не реагировала. Зато лежащая рядом гигантская тридакна закрылась с ясно слышимым ударом. Так же как и более мелкие, ее виды, огромные раковины чувствительны к свету и даже обнаруживают приближение пловца на некотором расстоянии. Зачастую мы замечали их, только когда они смыкали свои створки рядом с нами. Обросшие кораллами, они часто неотличимы от грунта.
      На возвышающемся посередине зала коралле лежала безобразная серая глыба. Я тронул ее палкой. К удивлению, она скользнула вниз. Это была самая ядовитая из рыб - пресловутая бугорчатка. Лучи ее задних плавников выделяют яд, действующий на нервную систему. Считают, что укол этой рыбы смертелен. Животное так уверено в себе, что почти не двигается с места, пока по недосмотру не тронут или не встанут на него. Это особенно опасно, так как даже опытный глаз едва ли может отличить бугорчатку от камней на дне.
      Другая глыба, примостившаяся между двумя коралловыми букетами, при ближайшем рассмотрении тоже показалась мне знакомой. На меня смотрела пара щелевидных, очень умных глаз. Прикосновение палки снова произвело чудеса. Глыба пришла в движение и, как ракета, оставляя за собой облако чернил, рывками удалилась. Это был полуметровый осьминог. Он двинулся наискось через стаю рыб и исчез под одним из нависающих кораллов.
      Эти животные не совсем безобидны, о чем свидетельствует случай с одним мальчиком из порта Дарвина. Об этом происшествии спустя два года сообщала газета австралийских подводных охотников. Мальчик, поймавший на мелководье осьминога, понес его на сушу; пока он шел, животное доползло у него по руке до затылка. Оттуда оно внезапно бросилось вниз. Вскоре мальчик начал жаловаться на боли и через два часа скончался. Оказалось, что осьминог нанес ему крошечную ранку на затылке. Страшное действие яда отнесли за счет укуса вблизи позвоночника, а также за счет специфической реакции организма мальчика на обычно безобидный яд животного.
      Мы поплыли наверх, держась стены зала, расположенной против входа, пересекли узкий барьер и попали в соседнее ущелье, стены которого спадали отвесно метров на 16-18; в конце ущелье расширялось. Там внизу, у песчаного дна, лежала серая акула длиной около трех метров, а вокруг нее кружилась маленькая акула, как детеныш возле своей матери.
      Мы опустились метров на пять, и тут нас заметила маленькая акула; вероятно, каким-то движением она обратила на нас внимание большой. Та повернула и кратчайшим путем быстро стала подниматься к нам. Судя по форме хвоста, короткому носу и округлым плавникам на брюхе, это была серая песчаная акула.
      Позади нас ущелье сужалось. Я встал перед Лоттой и направил палку на акулу. Когда ее голова была совсем близко, я ткнул в нее. Акула отскочила, сделала крюк и попыталась подойти с другой стороны. Было похоже, что она интересуется не мной, а Лоттой. Вероятно, ее привлекал рефлектор лампывспышки. Каждый раз, когда я ударял, акула открывала пасть, как большая злая собака. Все это произошло так быстро и неожиданно, что мы только потом осознали серьезность положения. Вдруг за мной вспыхнула молния, и акула с сумасшедшей скоростью умчалась наискось вниз.
      Лотта нечаянно спустила затвор, и при этом сработала лампа-вспышка. Редко когда видели мы так быстро плывущую акулу.
      Внизу, на расстоянии каких-нибудь тридцати метров, она вдруг повернулась и снова помчалась на нас. Но мы тем временем были уже у верхнего края стены и бросились через мелководный барьер назад в большой зал. Там мы вылезли на один из верхних зубцов стены, высунули головы из воды, вытащили дыхательные трубки и начали жадно глотать воздух.
      - Ты поймала ее в кадр? - спросил я Лотту.
      - Понять не имею. Я просто держала перед собой камеру, как вдруг вспыхнула лампа. Ты видел зубы?
      Солнце стояло у края большой черной тучи. Немного успокоившись, мы снова нырнули и поплыли по проходу, который вел наискось вниз. Осторожно прижавшись к стене, свернули за угол.
      Мы были у цели! Этот риф, правда, один из немногих, внешний край которых не подвергался действию пассатного ветра, но тем о менее это была несомненно внешняя стена.
      Перед нами простиралось бесконечное бездонное пространство. Внезапно над водой стало темно. Мрачно и призрачно лежало перед нами то, о чем мы фантазировали в течение многих часов.
      Рифовая стена круто спадала в глубину и напоминала старинный, изборожденный трещинами и щелями и опоясанный ползучими растениями крепостной бастион. Здесь были только низкорослые, выносливые виды кораллов, которые покрывали скалу, словно мох. Образования были далеко не такими пышными, как в спокойной воде нашего храма. Рассеянный свет солнца исчез, и мы могли видеть теперь значительно отчетливей. Там, внизу, заросли кораллов стлались у самого дна, и среди них медленно двигалась большая черепаха.
      Мы спустились несколько глубже и рассматривали кораллы и рыб. В стороне как раз проплыла стая королевских макрелей. Мы видели их словно сквозь кисею из мелких рыбешек, висевших в пространстве, как звездочки. Впрочем, мир рыб у Большой стены был не очень интересным. Мы не встретили ни одной акулы. Манометр Лотты показывал давление кислорода только в десять атмосфер. Пришлось бросить последний взгляд на этот созданный в течение тысячелетий ландшафт, который нам, первым из людей, удалось сегодня увидеть. Назад поплыли по ведущему вверх проходу в ставший теперь мрачным морской храм, а оттуда по извилистому ущелью - снова к лодке. Мы впервые почувствовали, что можем справиться с Большим Барьерным рифом.
      Воздух стал невероятно душным и угнетающим. Он давил на нас, словно свинец: каждым нервом мы ощущали, как кругом собираются дождь и буря. Макдональд неохотно согласился продолжать поездку по разработанному нами маршруту. В нескольких сотнях миль, в глубине материка, бушевал циклон. Если он изменит направление, то может прийти и к нам.
      Мы достигли десятого рифа группы Риббон при совершенно спокойном море. Тем не менее у внешнего края рифа была большая волна. Я попросил доставить меня к одному из маленьких рифов, образовавшихся в проходе между десятым и девятым рифами груцпы Риббон, и начал испытывать здесь новый метод ныряния.
      Перед круто обрывающимся рифом были неприятные акулы, поэтому я решил спуститься в мелкую воду над рифовым плато. Там я стал искать одно из отверстий, которые ведут в пронизывающую риф систему гротов. Внизу я был словно в клетке для кроликов; многочисленные выходы из грота, все время разветвляясь, кончались снаружи на десяти-двенадца-тиметровой глубине у вертикальной стены. Детально обследовав пещеры, я отважился выйти из них и уселся на краю рифа. Здесь было вполне безопасно, так как в расположенном сзади отверстии я всегда мог скрыться, как улитка в своем домике.
      В этот и следующий день я основательно изучил поведение синих и серых песчаных акул. В противоположность их коллегам в других морях они не обнаруживали ни малейшего страха перед человеком. Не колеблясь, они приближались ко мне своими головами на такое расстояние, на какое я допускал; казалось, они хотели прикоснуться носом к моей коже. Не думаю, чтобы они намеревались укусить меня. Однако вполне вероятно, что у акулы, вплотную приблизившейся к человеку, могло возникнуть искушение попробовать на вкус странное существо.
      Особенно нахально вела себя серая песчаная акула, которую я уже трижды прогонял палкой; в конце концов она исчезла в стороне. Видимость была вокруг хорошая, и я считал себя в полной безопасности, когда вдруг в каких-нибудь пятидесяти сантиметрах от моего лица мелькнул белый живот акулы. Она, повидимому, поплыла вверх к рифовому плато и, пробравшись по мелководью, очутилась как раз надо мной. Тогда она поплыла вертикально вниз, на меня!
      Когда начинался прилив или отлив, вода с невероятной силой проносилась мимо различных моих наблюдательных постов. Десятый риф группы Риббон - самый длинный в этой группе (длина не менее восемнадцати морских миль), и у его концов собирается особенно много воды; течение, словно бурная река, несло мимо меня рыб. Есть весьма остроумная теория образования отверстий в рифе. Очень давно, когда материк лежал выше, а Барьерный риф был только окаймляющим рифом, в этих местах находились устья рек. Это подтверждается тем, что в местах впадения пресной воды не могут образовываться кораллы, поэтому в окаймляющем рифе остаются проходы. Если же суша начинает опускаться, а риф удаляется от побережья, вода из расширяющейся лагуны с силой устремляется по этим проходам. Так прилив и отлив препятствуют зарастанию проходов, хотя река, породившая их, давно уже исчезла или впадает в море за много километров отсюда.
      Погода все более ухудшалась. Макдональд и его мальчишка целые часы проводили у радиоприемника, надеясь поймать метеорологическую сводку. Ветер почти ежечасно менял направление, и на нас все чаще обрушивались неожиданные ливни. Утром 10 января море было совершенно спокойно, как перед бурей. В направлении суши скоплялись огромные черные массы туч.
      "Теперь или никогда", - подумали мы и обогнули на картере риф. Там, с внешней его стороны, небо было совершенно чистое. Я спустился под воду у самого края рифа. То, что я увидел, было самым безотрадным зрелищем в моей жизни.
      На огромном склоне, косо спадающем в глубину, не росло ни одного сколько-нибудь заметного кораллового куста.
      Это напоминало скалистый берег Средиземного моря. Страшная сила прибоя смела здесь все начисто. Вода мрачная и сравнительно мутная; за исключением нескольких рифовых окуней, находившихся далеко внизу, почти не видно рыб. Я нырнул так глубоко, как только мог, все время осматриваясь по сторонам. Если бы появилась акула, на пустом склоне защиты не найти. Но их не было видно. Я исследовал склон, насколько допускала осторожность, и был рад-радехонек, очутившись снова наверху у лодки. Теперь нам предстояло поехать еще к пятому рифу группы Риббон, чтобы осмотреть удивительные внешние каналы.
      Следующие два дня почти непрерывно шел дождь. Над морем несся холодный ветер. Мы находились под защитой четвертого рифа группы Риббон, и Макдональд все больше настаивал на возвращении. Без сомнения, начался сезон дождей. Так как у внешнего края рифа бушевали огромные волны, я решился на отчаянную попытку пройти поперек рифового плато на нашей крошечной лодочке. Лил дождь, а на полпути вышел из строя маленький подвесной мотор. Я оставил взятого с собой мальчишку с лодкой в том месте, где вода достигала по грудь, а сам в акваланге и с копьем в руках пробрался против течения до бушевавших волн. Несколько раз я падал, проходя под ними, пока, наконец, не очутился в канале.
      Здесь все выглядело так же безотрадно и пустынно, как у девятого рифа группы Риббон, но перед самым обрывом возвышался еще широкий вал. Пришлось добраться до него вплавь; он был так же гладок и лишен живых кораллов, как и внешняя стена. Трудно понять, каким образом он возник. Во всяком случае это произошло давно.
      Вдобавок ко всему я вдруг забеспокоился. Хотя не было никакой непосредственной причины, меня охватила паника, и я помчался назад через волны. Неоднократно натыкался на острые кораллы; пришлось выплюнуть мундштук и глотать воду. Шатаясь, под проливным дождем добрался до лодки. Мальчишка помог мне влезть, вскоре мы очутились на катере. Я сообщил Макдональду, что ничто больше не препятствует нашему возвращению.
      С трудом различая рифы под дождем, продвигались очень медленно. Ночью был сильный шторм, но мы находились под защитой второго рифа группы Риббон. На следующий день небо стало почти совершенно черным, однако дождь шел только временами. Мы достигли острова Лоу и отправились дальше.
      - Знаешь, что мы совершенно забыли? - вдруг спросила меня Лотта.
      - Ну?
      - Нашу ногу!
      И в самом деле, в ожидании особенно большой раковины-убийцы, мы забыли об эксперименте. Небо немного прояснилось, и мы отправились к Майклмас-Кей, большой мели, на которой высиживали яйца тысячи морских ласточек. В мутной воде на подветренной стороне рифа мы нашли, наконец, несколько раковин-убийц средней величины. С одной из них мы произвели опыт.
      В то время как Лотта фотографировала, я всунул ногу между раскрытыми створками и рванул, чтобы вытащить так же быстро, как сделал бы это человек, случайно ступивший на нее; вернее, я хотел вытащить. Раковина закрылась и не пускала ногу. Чем больше я дергал, тем теснее смыкались створки. Животное вряд ли имело дурные намерения: просто чужеродное тело раздражало его, и оно все плотнее смыкало створки. Я подождал, пока не почувствовал, что раковина сжимает ногу с меньшей силой. Но тридакна снова была проворней меня. Через тридцать пять минут мы сдались, при помощи троса подняли ее и вытащили на мелководье. Я сунул между створками нож, укрепленный на палке, и перерезал большую запирающую мышцу. Только тогда нога освободилась, и мы увидели, как ее "обработала" тридакна: края створок с двух сторон врезались в гипс.
      В самом деле, рассказы о раковине-убийце выглядят правдоподобно. Если собиратель морских огурцов ступит во время отлива между створками раковиныубийцы в том месте, где вода достигает ему по грудь, то вполне возможно, что она удержит его до тех пор, пока он не захлебнется в прибывающей воде. Несомненно, может погибнуть и ныряльщик, сунувший руку или ногу между ее створками.
      Прошла неделя. Мы находились на острове Герои, в южной части Барьерного рифа, на расстоянии тысячи километров от Кэрнса. Нам сказали, что сезон дождей начинается здесь позже и что нам, может быть, повезет. Теперь мы были здесь, но, увы, шел дождь!
      Ночью мы с Лоттой обошли кругом острова по круто поднимающемуся песчаному пляжу, освещая путь карманным фонарем. Из чащи в глубине острова доносились жалобные крики, похожие на плач маленьких детей. Здесь высиживало яйца более миллиона птиц: остров Герои - заповедник. Кричали молодые буревестники, которые сидели в ямах на земле и подзывали родителей, летавших кругом в поисках пищи.
      Была та пора года, когда на берег выползают большие морские черепахи, чтобы откладывать яйца. Раньше на острове Герои была фабрика по изготовлению консервированного черепашьего супа, но производство приостановили, а предприятие превратилось в хозяйство для обслуживания туристов. Мы были, вероятно, последними посетителями в этом году и надеялись понаблюдать за черепахами во время кладки яиц. Обойдя половину острова, мы увидели на песке широкий след, ведущий из воды.
      Он был похож на след танка, а посередине проходила тонкая линия, образованная штрихами и точками. По ней мы узнали, что животное ползло вверх. Взбираясь на берег, черепаха напрягает все силы; она помогает себе даже маленьким хвостиком. Так возникают небольшие точки. Если же она ползет по склону вниз, назад к морю, тогда хвост оставляет непрерывный след.
      Мы осторожно двинулись по следу. Петляя, он вел в кусты, а потом снова вниз к морю. Либо животное уже отложило яйца, либо не нашло подходящего места. Немного дальше мы увидели второй след, который привел нас к черепахе. Это было чудовище весом более ста килограммов; оно вырыло углубление и сейчас при помощи задних конечностей копало под собой ямку глубиной около сорока сантиметров. Лапы ковшеобразно выгибались при этом и работали попеременно. Они вынимали одну кучу песка за другой, складывали его на краю ямы и отбрасывали в сторону. Ей мешал какой-то корешок и немного песка все время падало назад в яму, но черепаха педантично выгребала его снова и снова. Наше присутствие ни в малейшей мере не стесняло ее. Наконец, чтобы помочь ей, мы вырвали мешавший ей корешок. Как только яма была очищена, она принялась за кладку, и одно яйцо за другим стали падать на дно. Мы насчитали восемьдесят девять штук. Затем черепаха засыпала яму и заровняла это место, минут десять ползала, чтобы как следует замаскировать его, и, удовлетворенная, двинулась назад к морю.
      Яйца лежат в, нагретом песке примерно десять недель, после чего из них вылупляются маленькие черепахи. Они ждут в песке, пока не стемнеет, так как инстинкт подсказывает грозящую опасность. Тем не менее из десяти черепашьих "бэби" до моря в лучшем случае благополучно добирается одно. Большие крабы подстерегают по пути добычу и утаскивают ее, птицы бросаются и уносят в клювах. Особый трагизм в том, что как крабы, так и птицы лакомятся только глазами маленьких черепах.
      Ученые заинтересовались таинственным инстинктом, позволяющим животным угадывать направление к морю. Ведь они избирают правильный путь, даже если между местом кладки и берегом находятся песчаные дюны.
      Нам посчастливилось найти также и несколько только что вылупившихся черепах - живых, разумеется, так как мертвые с выеденными глазами были повсюду. На следующее утро мы экспериментировали с ними в большой лагуне, где глубина достигала двух-трех метров.
      Хотя дно было совершенно гладкое на протяжении ста метров, маленькие черепашки узнавали даже в воде направление к открытому морю. Мы неоднократно поворачивали их, но они все равно не сбивались, не колеблясь описывали дугу и брали прямой курс на край рифа, расположенный в четырехстах или пятистах метрах.
      Несмотря на плохую погоду, мы ныряли у прибрежных рифов. На глубине более пяти метров большинство кораллов оказывалось мертвыми или занесенными песком, наверху же, у края рифа, напротив, жизнь бурлила ключом. Здесь снова подтверждался закон, по которому в более прохладном климате количество видов уменьшается, но зато сильно увеличивается число особей. В противоположность множеству других образований у Кэрнса полиповые колонии состояли из незначительного количества видов, но зато простирались на большие расстояния.
      С грустью прощались мы с Большим Барьерным рифом. Вернувшись в Сидней, я по приглашению Королевского зоологического общества сделал доклад о наших опытах. Спустя два дня мы были уже за три тысячи морских миль от Сиднея, на острове Кантон.
      Еще во время перелета из Америки в Австралию нам бросились в глаза его параллельные рифовые каналы.
      Нас встретило безоблачное небо. Несколько приветливых полинезийцев наблюдало, пока мы грузили все наше снаряжение на автомобиль, предоставленный авиакомпанией в наше распоряжение.
      Мы проехали немного по покрытому лишь низким кустарником атоллу и попытались в нескольких местах пробраться вброд через мелководье внешнего рифового плато к обрыву. Замеченные с самолета каналы начинались в зоне прибоя, и глубина их достигала одного-полутора метров. Они, очевидно, были промыты водой, возвращающейся в море, и по ним можно было скорее всего попасть в глубину под яростными волнами. Нужно было только найти конец такого канала и нырнуть в него: море само скоро втягивало пловца под бушующие волны.
      Внешний край рифа спадал сначала наклонно, затем круто; он напоминал внешнюю сторону рифа Гик. Здесь было много черноперых акул с черно-белым спинным плавником. Мы одновременно видели до десяти штук. Они оказались звукочувствительными, их можно было прогонять криками. При третьем спуске нас сопровождал Джим Бейдекер, голландец, служащий авиалинии, который до сих пор нырял только в мелкой воде внутренней лагуны. Он писал мне позже что полностью преодолел страх перед акулами, и посылал подводные снимки, сделанные им самим у внешнего склона. Мы остались на три дня, затем провели еще три дня на Гавайских островах и, наконец, полетели домой.