– Ну что, мы начнем когда-нибудь? – нетерпеливо переминался с ноги на ногу Грайс. Холод уже проник ему за ворот и побежал по спине. Он ненавидел январь всей душой.
      «При таких слякотных днях, – подумал Грабянский, – и ночи-то обязательно будут промозглыми – вот как сегодняшняя».
      – Минутку, – буркнул он и направился к гаражу. Для такого крупного мужчины его походка была удивительно легкой.
      Кто знает, если взглянуть на дом глазами агента по продаже недвижимости, может быть, его и можно было бы назвать фешенебельным особняком, но с того места в начале подъездной дороги из гравия, где стоял Грайс, он воспринимался однозначно – как заурядное, весьма неприглядное строение южной окраины города.
      Если бы дело происходило днем, было бы легче заметить, что краска кремового цвета, которой был выкрашен дом, не обновлялась по меньшей мере года два, что деревянная облицовка балок покоробилась, будто пораженная экземой По обе стороны двери стояли кадки с карликовыми елями. Чтобы позвонить в дверной колокольчик, нужно было подняться на три ступеньки.
      – Ну что?
      Вместо ответа Грабянский пожал плечами, продолжая держать руки в карманах.
      – Как это понимать?
      Они стояли у наполовину поднятой двери гаража, за которой виднелся капот автомобиля.
      – Заднее сиденье, пол – все завалено хламом. Может быть, они вообще не пользуются машиной, – заметил Грабянский.
      – Каким хламом?
      – Газеты, журналы, коробки с салфетками, обертки от шоколада. Три пары туфель на высоком каблуке. Иными словами – это машина женщины.
      – Почему?
      – Во-первых, туфли. И потом, сразу видно, что это вторая машина в доме, машина для женщины. Какой мужчина будет ездить на таком драндулете?
      Какое-то время они молча смотрели на гараж.
      – Не нравится мне это, – наконец заявил Грайс.
      – Список того, что тебе нравится, уместился бы на пачке сигарет, и еще оставалось бы место для надписи о вреде курения.
      – Мне не нравится этот автомобиль.
      – Так что, бросаем это дело?
      – Прежде всего я хочу убраться с этого чертового холода в местечко потеплее.
      – Тогда пошли. – Грабянский сделал несколько шагов по направлению к дому.
      – Машина… – снова начал Грайс.
      – Что ты имеешь в виду? Если мы решили, что это женская машина, значит, в доме женщина. Так, что ли?
      – Ну да.
      Грабянский покачал головой: вместо того чтобы сидеть у телевизора и глазеть на «мыльные оперы», Грайсу следовало бы получить хоть какое-нибудь образование. Вечерние курсы по философии, логике. Это пошло бы ему на пользу.
      – Что она там делает, в темноте? – спросил Грабянский.
      – Не знаю. Может, спит.
      – Слишком рано.
      – А вдруг у нее болит голова?
      – Ты, случайно, не ее врач?
      Они не могли оставаться здесь вечно: по другую сторону высоких подстриженных кустов вдоль всей широкой улицы ярко горели фонари.
      – Ты думаешь, стоит все же попробовать? – Грайс снова переступил с ноги на ногу.
      – Да, – уверенно ответил Грабянский. – Мы сделаем это.
      Они осторожно двинулись по траве вдоль посыпанной гравием дорожки и, когда подошли к задней части здания, то оба сразу же обратили внимание на красный ящик сигнальной системы, висевший высоко на стене.
      Мария Рой лежала в ванной, погрузившись в воду так, что ее груди плавали в ароматизированной пене. В бледном свете ночника они мягко блестели, словно атласные. Темные соски отвердели. Она стала думать о Гарольде. Это не помогло. Легким движением кончика пальца она потерла сосок и улыбнулась, почувствовав, как он снова начинает твердеть. Что это за супружеская жизнь, когда все одиннадцать лет брака постель – единственное место, где занимаешься любовью? И то не часто!
      – Ничего, мои маленькие грустные мешочки печали, – обратилась она нежно к своим грудям, – кто-то любит и вас. Где-нибудь.
      Сев так, что вода с пеной забурлила вокруг ее плеч, она любовно сжала их в последний раз.
      – Смотри, свет, – прошептал Грабянский.
      – Где?
      – Там. Видишь? У края шторы.
      – Это, наверное, отражение в ленточных жалюзи.
      – Нет, свет!
      – На свечу не похоже? – взглянул на него Грайс. – Может быть, она проводит спиритический сеанс?
      Он просунул конец пластиковой карточки в щель, отжал язычок замка, и дверь открылась.
      – А зачем еще, по-твоему, я звоню тебе? – проговорила Мария Рой в телефонную трубку, – только для того, чтобы сказать тебе, как сильно тебя люблю? – От халата, который она набросила, исходил легкий аромат духов.
      – Нет, Гарольд, – перебила она собеседника. – Я намерена лететь туда. В эту самую минуту под халатом я отращиваю крылья.
      На круглом столике рядом с телефоном стоял стакан, наполовину наполненный вином. Мария взяла его, пригубила, отставив в сторону мизинец. Вино явно было налито прошлым или даже позапрошлым вечером и имело кисловатый привкус.
      – Конечно, я пыталась сделать это, но он не завелся. Мария выпустила сигаретный дым.
      Даже отодвинув телефонную трубку от уха, она все равно могла слышать его голос. Он буквально бил по барабанным перепонкам.
      – Гарольд… Бесполезно.
      – Гарольд…
      Он слышал только себя.
      – Гарольд, автомобильные моторы, так же, как и твоя аппаратура, имеют обыкновение ломаться, притом в самое неподходящее время. Что? Несинхронный звук? Не знаю почему, но они постоянно выделяют тебе самые плохие залы для дубляжа, самые плохие во всей студии. Правда-правда! Все время так. Может быть, таким образом они хотят дать тебе что-то понять, хотят что-то сказать тебе. Кстати, я тоже хочу сказать тебе кое-что. Я уже приняла ванну и сейчас, когда допью, нет, не то, что ты думаешь, просто вино, и при этом весьма плохое, когда я его допью, я переоденусь и потом, поскольку я не могу вывести машину из гаража, а ты не можешь приехать и забрать меня, я вынуждена буду позвонить Джерри и Стелле и попросить их сделать крюк и захватить меня с собой.
      Мария выпустила еще струю дыма и вздохнула достаточно громко, чтобы муж знал, что, к чему бы они ни пришли сейчас, она идет на это скрепя сердце. Она уже привыкла откровенно подчеркивать, что все соглашения между ними носят подобный характер.
      Мария посмотрела на телефонную трубку, лежавшую на аппарате, и улыбнулась – как хорошо, что телефонный разговор можно так легко, тан мгновенно прервать. Шелестя шелком халата, она направилась на кухню и вылила в раковину содержимое стакана. Погасив сигарету, поставила грязный стакан, взяла чистый и вошла в гостиную. Между телевизором и полками с видеокассетами, журналами и книгами в бумажных обложках стояла батарея бутылок. Она заметила, что тут же оказалась пара потрепанных рукописей, каким-то образом попавших сюда из комнаты, которую Гарольд использовал как кабинет. Она решила напомнить ему, чтобы он забрал к себе эти бумаги. Мария свернула колпачок с бутылки шотландского виски и налила себе изрядную порцию. Несмотря на чертов гараж, чертов автомобиль, на звонок Гарольду, после ванны она чувствовала себя хорошо.
      Она отпила большой глоток виски, мысленно послала к черту Гарольда и, когда повернулась и поставила стакан, увидела стоявшего у порога мужчину.
      – О Боже!
      Она поднесла левую руку ко рту и крепко закусила зубами подушечку у основания большого пальца. Так она делала только в детстве.
      Странные вещи происходили со стенками ее желудка, а кровь устремилась к голове. Она прислонилась к полкам, боясь, что сейчас упадет в обморок.
      Незнакомец стоял, упираясь плечом в косяк двери. Это был крупный плотный человек, не менее шести футов ростом. На нем был темно-синий костюм, двубортный пиджак делал его шире, чем он был на самом деле. Он молча пристально смотрел на нее оценивающим взглядом.
      – О Боже! – прошептала Мария. – О Боже!
      – Я знаю, о чем вы думаете.
      От его слов она подскочила на месте. После тишины его голос прозвучал пугающе. Мария повернулась к нему, не зная, что ей делать, если она вообще должна что-то делать. И, если даже она сделает что-то, принесет ли это какую-либо пользу?
      – Я знаю, о чем вы сейчас думаете.
      Мария Рой не была уверена, произнес ли он это снова, или те же слова опять повторились в ее голове.
      – Мы не причиним, – небольшая пауза, – вам вреда. Она сжала пальцами стакан – во рту так пересохло, что, казалось, язык прирос к нёбу. Она понимала, что ей следовало особо отметить слова «не причиним вреда», но вместо этого в ее голове завязло и не хотело уходить слово «мы».
      Она старалась не смотреть по сторонам в поисках второго человека, но внимательно вслушивалась, пытаясь уловить малейший звук. Это ничего не дало. Вероятно, он сказал так, чтобы сильнее напугать ее. Скорее всего он был один.
      Мария вздохнула. «Лучше это или хуже, что он один?»
      Кривая улыбка проскользнула по его лицу, как если бы он знал, о чем она подумала. Женщина поняла, что этот тип не новичок в подобных делах, – такая уверенность и непринужденность приходят только с практикой и опытом. Зачем еще ему надо улыбаться? И тут же она услышала шаги на лестнице и поняла, что «мы» не было ложью.
      Вошедший мужчина был ниже ростом, но и коротышкой его нельзя было назвать. Он был одет в уже потертый коричневый костюм и коричневые ботинки, старые, но хорошо начищенные. Он был примерно того же возраста, что и первый, около сорока, как полагала Мария. В том же возрасте, что и ее муж, только они не комплексовали из-за этого. Им не требовалось ходить в куртках с молниями, цветных рубашках и дорогих кроссовках вместо обычных ботинок, как это делал Гарольд, отправляясь на студию.
      Мужчины обменялись взглядами, и затем вновь вошедший не спеша, почти как дома, удобно устроился на большом кожаном диване.
      – Приятное местечко, – заявил он, как бы начиная беседу. – Очень приятное местечко.
      Мария переводила взгляд с одного на другого, не в силах избавиться от мысли, что эти двое, забравшиеся в ее дом, теперь собираются предложить, чтобы она продала его им: вид у обоих вполне респектабельный.
      Вопреки здравому смыслу Мария Рой запрокинула голову и разразилась хохотом.
      Теперь сидели все трое. Грабянский в глубоком кресле, покрытом чехлом с изображениями статуи Свободы. Грайс в углу дивана, скрестив ноги и приняв скучающий вид, хозяйка дома – на стуле с прямой спинкой в другом конце комнаты, замыкая этот своеобразный треугольник. В глазах Грабянского сохранялось прежнее слегка насмешливое выражение, и Мария знала, что он пытается заглянуть под полы ее шелкового халата и старается определить, есть ли у нее что-либо под ним.
      Она поймала себя на том, что сама хотела вспомнить точно, какую пару трусов она вытащила из комода и надела. Состояние было похоже на то, как если бы она была на приеме у врача после аварии. Мария отхлебнула виски, чтобы не рассмеяться снова. Она как раз и попала сейчас в «аварию».
      – Хотите еще виски? – спросил с надеждой Грабянский.
      – Она не хочет, – ответил за нее Грайс, удобнее устраиваясь на диване.
      – Откуда ты знаешь?
      – Это не тот случай.
      – Хорошо, тогда я хочу выпить, – заявил Грабянский, поднявшись с кресла. Пуговицы его пиджака были расстегнуты, и Мария отметила, что для человека его возраста он хорошо сохранился: не было никакого живота, который распирал бы его ремень. Гарольд же «качался» три раза в неделю, каждый раз пристегивая к ногам дурацкий груз, но все равно животик у него был основательный, похожий на грушу.
      – Водки нет, – произнес разочарованно Грабянский, перебирая бутылки.
      – Простите, – передернула плечами Мария.
      – Ради Бога! – воскликнул Грайс. – Что здесь происходит?
      – Как что? Не видишь – мы выпиваем, – дружелюбно ответил Грабянский.
      – Мы совершаем ограбление, вот что мы делаем, – прорычал Грайс, с силой ударив куланом по колену.
      – Недавно вечером у нас собиралась компания, – объясняла Мария. – У нас кончилась водка, и мы не успели возобновить запасы. – «Что она делает, почему извиняется?»
      – Не важно, – успокоил, наклонившись к ней, Грабянский. – Виски – это великолепно. – Он поднял бутылку. – Шотландского?
      Грайс кивнул, и Грабянский налил в три стакана. Партнеру он плеснул совсем немного, но тот все же сходил на кухню и разбавил виски водой. Когда он вернулся, все снова расселись по своим местам.
      – Что же, будем продолжать в том же духе? – саркастически усмехнулся Грайс.
      – Расслабься, – бросил Грабянский. – К чему спешка?
      Он предпочел бы, чтобы Грайс прошелся, осмотрел дом и спер бы что-нибудь, черт побери. Ему хотелось остаться наедине с этой женщиной – как, она сказала, ее зовут – Марией? Ее ноги, кажется, начинаются от подмышек. Он готов поспорить, что, если у нее и есть что-либо под халатом, то это одни из тех крошечных штанишек, которые можно закрыть ладонью одной руки. Боже! Он почувствовал, что начинает потеть. Смотри-ка, она также уставилась на него, читает его мысли. Что же, не трудно догадаться, что у него в голове.
      Мария Рой думала, что в любую минуту может зазвонить телефон и что это будут Джерри или Стелла, желающие узнать, как она, или сообщить, где они. Или, может быть, Гарольд, сам великий Гарольд позвонит, чтобы извиниться и сказать, что он заедет за ней.
      Затем она вспомнила: тот, что пониже, который потирал свою коленку, как при приступе боли от ревматизма или артрита, отключил телефон.
      – Заканчивай с выпивкой, – обратился Грайс к напарнику. – Пора заняться делом.
      Грабянский допил виски и встал.
      – Пошли, – приказал он ей, улыбаясь. Мария знала, что он смотрит на нее.
      – Нет, – заявил Грайс, направившись к двери.
      – Пусть она поможет, – объяснил Грабянский. – Сбережет время, которое мы затратили бы, перевертывая все кверху дном.
      – Ты думаешь, она согласится на это?
      – Наверняка. Почему нет? Поскольку мы все равно возьмем все, что нам нужно.
      Мария уже не в первый раз подумала о нереальности происходящего. Может, это какая-то остроумная шутка, разыгрываемая друзьями Гарольда: пара артистов в свободное от работы время исполняют остроумный скетч. Как они называли такие розыгрыши в шестидесятые годы? Экспромт. Да, вроде бы так. Она встала и на какое-то мгновение конец ее халата оказался зажатым между ног. Грабянский раскрыл рот и выпучил глаза. На Гарольда, надо сказать, она никогда не производила такого впечатления.
      – Сомневаюсь, – пробурчал Грайс от двери. Мария закончила свой второй стакан виски и поставила его на сиденье стула.
      – Может, мне пойти первой?
      Она была уверена, что Грабянский будет следовать прямо за ней, и хорошо знала, что халат будет плотно облегать ее, когда она будет подниматься по лестнице.
      – Есть еще одна вещь, – сказал Грайс. Драгоценности, наличные деньги и кредитные карточки были уложены в одну из коробок из мягкой кожи, которую они с Гарольдом купили прошлым летом на Виргинских островах. Две ее шубы были перекинуты через левую руку Грабянского.
      – Какая? – спросила Мария, но выражение лица Грайса подсказало ей, что он все знает. Они оба знали, она чувствовала. Откуда им известно о сейфе?
      Ей пришлось отложить подушки в сторону, чтобы встать на колени на кровать. Она сняла гравюру Климта и передала Грайсу, который прислонил ее к кровати вверх ногами. Она думала, что забыла комбинацию, но, как только коснулась наборного диска, ее пальцы произвели все необходимые манипуляции.
      Она откинулась назад, и дверка открылась.
      – Очистите его, – приказал Грайс.
      Там была еще одна шкатулка с драгоценностями, с настоящими драгоценными вещами: теми, которые перешли к ней по завещанию матери, теми, которые купил ей Гарольд, когда у него еще была потребность производить на нее впечатление. В сейфе хранились также две пачки облигаций на предъявителя, скрепленные толстыми резинками; два завещания, ее и мужа; пленка, которую снял оператор, приятель Гарольда, когда они провели неделю на маленьком греческом острове и играли там в гольф в две пары. Гарольд получил тогда расстройство желудка от огромного количества маслин, которое ухитрился слопать. Оператор оказался на высоте, он предпочитал играть со своими линзами и наблюдать, как его приятельница-гречанка слизывает соль с пупка Марии. Когда Мария вернулась в Англию, то обнаружила, что заработала гепатит в легкой форме.
      Грабянский протянул к ней руну, дожидаясь, когда кассета ляжет в его ладонь.
      – Это все? – спросил Грайс. Мария утвердительно кивнула.
      – Не беспокойтесь, – проявил участие Грабянский, – вы на все это можете потребовать компенсацию от страховой компании. – Он ухмыльнулся, взглянув на видеокассету в своей руке. – Кроме этого.
      – Вы уверены, что это все? – обратился Грайс к хозяйке.
      – Конечно, – подтвердила она, слезая с кровати так, чтобы не показать его любопытному партнеру больше, чем она уже сделала. Единственным ее желанием теперь было, чтобы они покинули дом как можно скорее.
      – Подождите не менее получаса, прежде чем звонить в полицию, – распорядился Грабянский, когда они покидали комнату. – И еще вы сделаете только лучше для себя, если хорошенько подумаете об описании преступников, которое сообщите полиции.
      – Пара чернокожих, – предложил Грайс.
      – В лыжных масках.
      – Они заставили вас открыть сейф.
      – Лучше, – возразил Грабянский, – скажите, что вы назвали им комбинацию.
      – Правильно, – согласился Грайс. – Так лучше. Неожиданно он повернулся и направился обратно в комнату.
      – Ты куда? – спросил Грабянский.
      – Стереть отпечатки с сейфа.
      Наблюдая за ним, Мария почувствовала слабость в ногах. Грабянский стоял рядом с ней, пропуская свои пальцы через мех ее лучшего манто.
      Грайс влез на кровать и склонился над сейфами. Мария наблюдала, как он размазывал своими перчатками все следы, какие она могла оставить, и была не в силах отвести глаз, когда он забрался внутрь сейфа.
      – Ого-го! – протянул он, повернувшись к ним и глядя прямо на Марию. – Вы солгали.

      Резник презирал агентов по продаже недвижимости с тех пор, как один из них увел у него жену. Они и раньше вызывали у него неприязнь, впрочем, как и молодые люди из автосалонов, пропахшие сигаретным дымом, с потными ладошками.
      Подобно всем другим агентствам, стремящимся как можно быстрее поставить плакат с надписью «Продается» и не торопящимся убрать их, три компании уже довольно давно прикрепили свои объявления на сложенной из темного камня ограде его сада. Недавно он не выдержал, достал из чулана под лестницей инструмент и сбросил два из них. Остался один – принадлежавший небольшой фирме, не имеющей «сорока восьми отделений только в Ист-Мидленде», но содержащей в штате, по крайней мере, одного человека, с которым Резник мог разговаривать без неприязни. Он-то и позвонил ему с просьбой быть дома в половине девятого утра, когда он привезет покупателей.
      – Занятые люди, – объяснил агент, – пара, начинающая семейную жизнь. Оба работают, и это единственное время, когда они могут быть у вас вместе. Я думаю, они вам понравятся, – добавил он с надеждой. Как будто это могло что-либо значить.
      С момента объявления о продаже его дома прошло уже три месяца, и за это время еще никто не зашел так далеко, чтобы сделать какое-либо предложение. Или не подходил размер дома, или дом хорош, но район не тот, закладной процент высок, закладной процент низок, цены растут, цены стабилизируются… Резник просто хотел уехать отсюда. Запереть дверь и передать ключи. Вот и все!
      Он попросил своего заместителя сержанта Грэхема Миллингтона остаться на ночное дежурство, провести утренний инструктаж и доложить обстановку главному инспектору участка.
      – Вас это не затруднит, Грэхем? – поинтересовался он.
      Не испытывавший недостатка честолюбия Миллингтон подтянулся, подправив и так блестевшие усы, словно человек, внезапно узнавший, что у него сегодня день рождения.
      Было уже без четверти девять, когда подъехали, каждый на своей машине, покупатели. Мужчина вышел из блестящего черного «форда-сьерры» таких аэродинамических очертаний, что попади он по ошибке на взлетную полосу аэропорта Хитроу, то несомненно взвился бы в воздух. Его жена отдала предпочтение простому белому «фольксвагену» с открывающимся верхом. Оба были одеты в светло-серые костюмы, и оба взглянули на часы, когда вышли из автомобилей.
      Почти тут же к бровке подрулил зеленый «моррис-минор», и из машины выбралась незнакомая Резнику женщина. На ней был широкий и большой черный свитер с рукавами, подтянутыми до локтей, короткая темно-синяя, в белый горошек, юбка, толстые полосатые колготки и присборенные красные сапожки. Она поздоровалась с клиентами, держа в левой руке раскрытую папку с информацией о доме.
      – Мистер и миссис Лурье… доброе утро. Надеюсь, я не заставила вас ждать.
      Она подвела супругов к Резнику, который стоял среди полегшей травы и темных кустов зимнего сада.
      – Мистер Резник, не так ли? – Она коснулась его руки и улыбнулась, слегка скривив рот. – Меня зовут Клер Миллиндер. – Она произносила слова быстро, проглатывая окончания, как австралийка.
      – Должна ли я называть вас «инспектор»? – Не дожидаясь ответа, она направилась к входной двери. – Мы можем войти в дом?
      – Что случилось с мистером Альбертсоном? – негромко спросил Резник, когда они проходили прихожую.
      – Он ушел от нас, чтобы стать священником.
      – Но он звонил мне об этом посещении лишь вчера!
      – Я знаю. Но разве так не бывает – словно внезапное озарение. Вспомните Библию.
      Впереди них мистер и миссис Лурье обсуждали возможные расходы, связанные с установкой новой кухонной мебели из натурального дуба.
      Клер прошла мимо Резника на кухню.
      – Это прекрасная комната – особенно по утрам, когда она вся залита солнечным светом. Если здесь поставить круглый стол, то это будет чудесное место для завтраков.
      Лурье снова кинул взгляд на свои часы.
      – Мы можем осмотреть остальные комнаты, – обратилась к ним Клер Миллиндер.
      У Резника не хватило духу последовать за ними. «Как их встретят его ноты? Надеюсь, они не тронут Диззи, – подумал Резник, – если ему взбредет в голову, он может цапнуть мистера и миссис Лурье».
      Майлз вышел из гостиной и теперь, задрав хвост, терся макушкой о ногу Резника.
      Покупатели вышли из гостиной, и Клер повела их по направлению к лестнице.
      – Вы непременно должны посмотреть спальню. В ней действительно очень много воздуха и удобные встроенные шкафы.
      Резник остался на месте, чужой в собственном доме.
      Они спустились вниз, когда Резник выпускал Майлза через черный ход. «Как ноты смогут привыкнуть к новому жилью?»
      – Инспектор?
      Он закрыл дверь и повернулся.
      – Дорогой, ты представляешь, сколько будут стоить новые ванные комнаты? – спрашивала миссис Лурье своего мужа. – Не говоря уже о ремонте. А эта убогая маленькая комната сзади, не могу представить себе, как можно ее использовать, кроме как складывать туда коробки с вещами. Что еще можно там разместить?
      – Хлев, – спокойно заметил Резник.
      – Простите?
      Клер быстро взглянула на него.
      – Дорогая, – обратился мистер Лурье к жене, показывая ей циферблат часов.
      – Да, конечно. Нам уже пора уходить.
      – Извините, работа. Они стояли в дверях.
      – Мы свяжемся с вами.
      – Конечно, – ответила Клер.
      – Спасибо, что позволили осмотреть дом.
      Резник был уже готов сказать, как обычно, что это доставило ему удовольствие, но без особого труда остановил себя.
      Тяжелая дверь плотно закрылась.
      – Альбертсон… он действительно стал священником? – спросил Резник.
      – Да. Протестантским.
      Какое-то время они стояли молча. Резник около низкого столика с шляпой, которую почти никогда не носил, и кипой старых газет, которые намеревался выбросить. Клер положила одну руку на темно-коричневые перила, а в другой держала папку, прижимая ее к бедру.
      – Я не знаю, что заставляет людей поступать таким образом, а вы? – задумчиво произнесла она.
      – Пожалуй, нет.
      – Вы не думаете, что они слышат зов, вы понимаете, звон колоколов, голоса?
      – Божественную литургию.
      – Зовущую за собой.
      – Возможно.
      Она внимательно посмотрела на него.
      – Почему мы делаем что-либо? Почему, например, вы хотите выехать из этого дома?
      – Это трудный вопрос.
      – Трудно объяснить или понять?
      – Объяснить.
      – А вы знаете ответ?
      – Да, я думаю, что знаю.
      – Ну-у, – протянула она, спускаясь по лестнице и проходя мимо него, – тогда все в порядке.
      Она остановилась в дверях.
      – Эти люди не заинтересовались домом, не так ли? – произнес Резник с легкой улыбкой.
      – Они презирают его, – ухмыльнулась она в ответ.
      – Вы считаете, его можно продать?
      Она подняла пальцем отошедшие от стены обои.
      – Думаю, что можно. Но вы должны немного снизить цену.
      – Я уже делал это.
      – Уверена, что мы сможем продать его.
      Резник кивнул, засунул руки в карманы брюк и тут же вытащил их обратно. Худой нот, серый с белым пятном около носа и другим таким же на конце хвоста, протиснулся между краем приоткрытой теперь двери и сапожками Клер.
      – Это тоже ваш?
      – Это Бад.
      – В горшке в раковине спал полосатый кот с откушенным ухом.
      – Пеппер.
      – Всего – три кота?
      – Четыре.
      Она бросила беглый взгляд на папку, переступила с ноги на ногу и сказала:
      – Надо идти.
      – В вашей конторе имеются дубликаты ключей.
      – Полагаю, да.
      – Вы можете приводить покупателей в любое время…
      – Хорошо.
      – Конечно, если вы тоже придете с ними. Она взглянула на него почти жестко.
      – Я имею в виду, что не хочу, чтобы вы передавали ключи и люди бродили здесь одни.
      – Нет-нет. Мы этого не делаем. Резник кивнул: договорились.
      Клер широко распахнула дверь и спустилась на первую ступеньку.
      – Я сделаю все, что смогу, инспектор.
      – Спасибо.
      – Вам просто надо потерпеть, только и всего. – Она спустилась еще на ступеньку и послала последнюю улыбку. Резник заметил, что она не только улыбалась, кривя рот, но и два передних зуба как бы перекрещивали друг друга. – Клянусь, вы хорошо это делаете, – рассмеялась она. – Умеете терпеть.
      Наверное, стоило бы остаться в дверях и посмотреть, как она идет по извилистой дорожке, проходит через ворота и направляется к машине. Но Резник повернулся и вошел в дом. На кухне он приготовил в термосе кофе для себя и Грэхема Миллингтона в благодарность за его услугу.
      Участок, в котором работал Резник, находился в черте города, не так уж близко от центра, что придавало ощущение определенной самостоятельности, и не настолько далеко, чтобы чувствовать себя в какой-то глуши. Это был северо-восток города между магистральными дорогами с построенными в начале столетия домами и стоящими среди них современными муниципальными зданиями, соединенными пешеходными дорожками. Большинство живущих здесь были бедняками, рабочими, которые считали себя счастливчиками, потому что имели работу: мулаты из стран Карибского бассейна, азиаты, белые – люди, выполнявшие почасовую работу на фабриках велосипедов или чулочных изделий. Теперь эти фабрики сносили, чтобы освободить место для универсальных магазинов. К западу отсюда был район с викторианскими особняками, теннисными кортами, обсаженными деревьями холмистыми улицами. Там еще были свободные площадки, достаточно большие, чтобы построить среди зелени по проекту архитектора летний дом и оставить достаточно места для игры в бадминтон. Единственное черное лицо, когда-либо замеченное там, могло принадлежать лишь человеку, который пытался срезать путь или заблудился.
      В приемном отделении участка на полу была кровь, еще достаточно яркая, чтобы определить, что она была пролита недавно. Дежурный сдвинул панель с пуленепробиваемым стеклом, когда вошел Резник.
      – Кровотечение из носа? – спросил Резник, кивнув в сторону пола.
      – Не совсем тан, сэр.
      Инспектор толкнул бывшую когда-то белой дверь, и комната сразу наполнилась стуком пишущей машинки, резкими звонками телефонов и неторопливыми ругательствами человека, который, видимо, знал только четыре слова и настойчиво повторял их без какой-либо связи одного с другим.
      Резник кивнул женщине-полицейскому, которая вела мимо него побирушку, прошел по коридору и завернул в комнату, где сержант в белой накрахмаленной рубашке и аккуратном черном галстуке записывал происшествие в толстую книгу.
      Сразу трудно было определить, кто ранен: молодой сержант или задержанный. На столе лежал нож, лезвие которого было обломано примерно на дюйм.
      – Могу я чем-нибудь помочь вам, сэр? – спросил сержант, продолжая писать.
      Резник покачал головой.
      Он теперь видел, что на полу в держурке была кровь задержанного. Один глубокий порез был у того на голове, другой – высоко на груди под запачканной рубашкой, которая прилипла к телу, как повязка.
      – Он угрожал и размахивал ножом, сэр, – доложил молодой сержант. Он не должен был объяснять свои действия Резнику, но ему надо было выговориться. Его лицо было неестественно бледно. – Я уговаривал его успокоиться, положить оружие, но он не хотел. Продолжал кричать и ругаться. Грозился располосовать меня.
      Человек все еще ругался, хотя и не так громко. Интервалы между его четырьмя словами продолжали увеличиваться, но, как только начинало казаться, что он полностью выдохся, тут же произносилось очередное слово.
      – Спор возник из-за стакана выпивки, – уточнил сержант.
      – Значит, это не могло произойти намного позднее девяти, – заметил Резник. – Ранние птички эти алкаши.
      – Я звал на помощь, – проговорил сержант притихшим голосом. – Но я не знал, как долго мне придется ждать.
      – Этот тип уже отправил одного из своих друзей в госпиталь. Тот теперь ждет, чтобы ему пришили на место кусок носа. – Вступивший в разговор полицейский смотрел на Резника. – Этот парень поступил правильно.