Он криво ухмыльнулся:

– В моей профессии мне почти не приходится иметь дело с настоящими леди. Обычно, если они меня и замечают, то с опаской подбирают юбки, воротят и вздергивают свои деликатные носики и скорее упадут в обморок от страха, чем от восхищения. Такие, как я, не привлекают благовоспитанных леди. И все-таки, признаюсь, в свое время не одна головка с интересом поворачивалась в мою сторону.

Презрительно шмыгнув носом, она фыркнула:

– Раскрашенные леди, не сомневаюсь. Из тех, которые хотят, чтобы им платили за время и любовь.

Джейк расплылся в усмешке.

– Ревнуешь, лапочка? – поддразнил он ее. – Если ты отделаешься от этого бесформенного черного мешка, ты, пожалуй, легко привлечешь мужской взгляд, даже не прибегая к их ухищрениям. Видит Бог, достаточно тебе похлопать своими длиннющими ресницами, и любой мужчина со всех ног бросится угождать тебе. Понять не могу, зачем тебе захотелось похоронить себя в каком-то унылом монастыре, когда ты могла бы завести себе мужа и детей.

Тори со вздохом отложила вилку.

– Джекоб, об этом было столько переговорено. Я довольна выбранной мной жизнью. Когда ты решил отправиться на розыски убийц Кэролайн и отомстить за нее, я тебя не осуждала за это. Пожалуйста, не суди и ты меня теперь.

– Насколько я помню… – Джейк помолчал, вспоминая эти мрачные дни своей жизни. – Ты внесла свою лепту в уговоры, убеждая меня никуда не ездить. Плакала, спорила и закатила целую истерику.

– Ну и чего я добилась? – с вызовом сказала она. – Ты уехал, отмахнувшись от наших уговоров. После твоего отъезда отец месяц бесился и бранился, а мама ходила в слезах и все время молилась о тебе. Все были несчастливы. Мне постоянно казалось: вот-вот что-то случится; мы все время боялись за тебя, ждали, что нам в любой момент сообщат о твоей смерти. И это притом, что Кэролайн и ее семья только-только были похоронены. Не знаю, как мы все это вынесли.

Джейк с угрюмым видом снова вложил вилку ей в руку и кивком потребовал, чтобы она принималась за еду.

– Иначе я не мог, Тори. Знаю, тебе трудно было это понять в таком-то возрасте. Сколько тебе тогда было? Одиннадцать?

– Нет, я понимала, почему ты уехал, – воз разила она. – Будь я мужчиной, я бы поехала с то бой. Ты же знаешь, я любила Каро, но тебя я любила больше и так за тебя боялась… Тебе было всего лишь девятнадцать, а ты собрался преследовать нескольких убийц, которые гораздо лучше тебя обращались с пистолетом.

– Я справился, – ответил Джейк, и глаза его потемнели до цвета старого золота, когда он вспомнил свой первый поход за отмщением. Его сестра Кэролайн была на два года старше. Ее застрелила на улице пьяная шайка бешеных бандитов. В тот момент он держала на руках ребенка. Когда она упала, ребенок ударился головой о бордюрный камень. Оба погибли. Обезумев от ярости, ее муж Чарли вытащил свой пистолет. Но, прежде чем он успел нажать на курок, в него выстрелил один из бандитов. В один день трое невинных людей бессмысленно расстались с жизнью. Целая молодая семья в считанные минуты исчезла с лица земли.

В пьяном угаре ограбив несколько магазинов и насмерть перепугав жителей, бандиты покинули город. Шериф все это время прятался у себя в конторе, да и после с погоней особенно не торопился.

У Джейка не было ни страха, ни сомнений. Он прискакал домой, прижимая к груди крошечное тельце ребенка. Слезы текли по его лицу, и он не стыдился их; на поводу он вел за собой коня, к спине которого были привязаны тела сестры и зятя. Тем же вечером, захватив в собой спальный мешок и провизию, он оседлал коня и взял пистолет. Парень остался глух и к отчаянным мольбам мачехи и маленькой сводной сестры, и к резким увещеваниям и угрозам отца: с ожесточенным сердцем он отправился на поиски убийц.

Так началась его жизнь профессионального стрелка семь долгих одиноких лет тому назад. С тех пор он отточил свои способности до совершенства. Мужчина, сидевший сейчас напротив Тори, мало чем напоминал того смешливого беззаботного мальчишку, с которым она росла. Ушла застенчивость юности, ее сменил жесткий цинизм, придавший холодный блеск его золотистым глазам и жесткие очертания скулам. Брат, которого она знала всю жизнь, теперь стал для нее незнакомцем.

Погруженная в мысли об этом страшном времени. Тори глядела на Джейка, размышляя, какую часть своей души он навсегда потерял за эти годы. Сколько человек он убил? Джекоб никогда не говорил, удалось ли ему выследить и уничтожить убийц Кэролайн, а Тори и ее мать так никогда и не решились спросить. С тех пор Джекоб только дважды наведывался на ранчо, причем последний раз Тори уже была в монастыре. Она видела его в тот день несколько минут, и большую часть этого времени он потратил на то, чтобы уговорить ее уйти из монастыря, а она пыталась заставить его понять, почему ей невозможно это сделать. Она надеялась, что он не возобновит сейчас, когда она вернулась домой ухаживать за матерью, свои уговоры, но понимала, что он вряд ли упустит такую возможность.

– Джекоб, – нерешительно заговорила она, хотя и знала, что лучше бы этот разговор не начинать, – раз я остаюсь с мамой, мне понадобится еще одежда. У меня с собой только одна ряса. Мы так спешили, когда уезжали, и я была так растеряна, что не подумала взять остальные вещи. Как ты считаешь, можно будет послать кого-нибудь из работников в монастырь, чтобы забрать кое-какие мои вещи?

Суровые золотистые глаза яростно сверкнули.

– У тебя в твоей комнате есть одежда, Тори, – резко проговорил он. – Мама сохранила большинство твоих старых вещей. И шкаф, и комод стоят там же, где стояли.

Усталый вздох, казалось, сотряс все ее тело, но она взяла себя в руки, готовясь к предстоящему спору.

– Я не могу носить свои старые платья, Джекоб. Мне нужны мои остальные рясы. Пошли за ними, пожалуйста.

– Нет. – Всего одно слово, короткое, резкое, и вот война между ними объявлена.

– Тогда я сама попрошу одного из мужчин, – решительно глядя на него, заявила Тори, хотя голос | ее оставался спокойным и мягким.

Джейк покачал головой.

– Нет, не попросишь. Любой, кто нарушит мои приказы, недолго проработает на «Ленивом Би», и я не думаю, что кто-нибудь рискнет своей работой, только чтобы угодить тебе.

– – На самом деле ты хочешь сказать, Джекоб, что они не рискнут навлечь на себя гнев такого грозного стрелка? – В ее голосе слышался явный сарказм. – Тогда ты достоин презрения, Джекоб Бэннер! Но твоя тактика со мной не сработает. Я сама заберу свои вещи из монастыря.

– И оставишь свою мать без присмотра? – Он поднял брови.

При этих словах она заколебалась, затем возразила:

– Ты же сам говорил, здесь есть Роза. И это ненадолго. Съезжу туда и обратно за несколько часов.

– Забудь об этом, Тори. В ближайшее время ты туда не вернешься.

Его самоуверенный тон только больше взбесил ее:

– Ты не сможешь меня остановить, Джекоб.

– Не смогу, ангельское личико? – поддел он ее. Несколько долгих минут они упрямо сверлили друг друга взглядом под тиканье старых дедовских часов.

– Сколько тебе лет, Тори? – наконец поинтересовался он дружеским тоном, казалось, переводя разговор на другую тему. – У тебя ведь скоро день рождения, не так ли?

Тори хмуро глядела на него с другого края стола, соображая, к чему он клонит.

– Да, в конце августа мне будет восемнадцать. Кивнув, он продолжал:

– То есть до этого, милая, еще три месяца. – Он замолчал, но в золотистых его глазах засветилась насмешка. – До тех пор, согласно завещанию отца, я твой законный опекун. У меня в руках полный контроль над тобой и всеми твоими поступками. Не говоря уж о твоем состоянии, включая кругленькую сумму, которую отец отложил для тебя до твоего замужества или до того дня, когда тебе исполнится двадцать один год, смотря по тому, что произойдет раньше.

– И ты собираешься пробыть здесь так долго, Джекоб? – ядовито-медовым голосом осведомилась она. – Помнится, единственный раз ты приехал на такое время, что стоило повесить шляпу на гвоздь, – это когда с отцом случился удар, и ты был нужен маме, чтобы следить за ранчо. А потом, достаточно было отцу поправиться настолько, что бы взяться за дела самому, ты сразу же отбыл в неизвестном направлении – к своим пистолетам и славе великого и страшного стрелка.

Джейк злобно уставился на нее.

– Когда на тебя найдет, ты все такая же ведь мочка с острым, как бритва, язычком. – Он криво усмехнулся, отчего у нее все внутри дрогнуло. – Но не беспокойся. Я пробуду здесь долго, достаточно для того, чтобы избавить тебя от этой привычки. Великий и страшный стрелок, такой как я, сумеет справиться с дерзкой девчонкой, вроде тебя, одной левой. Кроме того, многое изменилось. Отца больше нет. На этот раз ему не станет лучше и он не возьмется, как раньше, за дела.

– Да, многое изменилось, Джекоб. Вот только в чем – в том, что ты стал нужен маме и ранчо, или в том, что больше нет отца, который погонял тебя и командовал, как надо все делать? Ты теперь останешься здесь насовсем?

Лениво пожав плечами, он постарался скрыть, как больно задели его ее слова. В них было много правды.

– Может быть. Посмотрим, как пойдут дела. Может, теперь я испробую некоторые свои идеи, на которые отец не соглашался. Как ни велико это ранчо, нам двоим было на нем тесно.

– Потому что каждый хотел настоять на своем и ни один не хотел уступать.

– Не совсем так, Тори, – напомнил он. – Ты же знаешь, как между нами было. Всю жизнь я старался, как проклятый, соответствовать тому, чего от меня ждал отец, но всегда не дотягивал до его стандартов. Как бы я ни старался, ему всегда требовалось, чтобы было еще лучше. Господи! – простонал он с отвращением. – Я мог по воде пешком пройти, но он бы ворчал, что я и телегу не прихватил с собой.

Тори болезненно дернулась.

– Пожалуйста, Джекоб, не поминай всуе имя Господне в моем присутствии. Хватит того, что ты вытащил меня домой.

Он поднял бровь с привычной дерзостью.

– Только не говори мне, Тори, что ты не рада оказаться здесь, не рада снова увидеть Кармен, пусть и в таком плохом состоянии.

Она, соглашаясь, кивнула.

– Я ужасно скучала по маме эти два последних года. Страшно, конечно, видеть, как ей больно, но я счастлива снова быть с ней рядом. И так странно, что папы уже нет на свете. – Она вздохнула, на глазах у нее заблестели слезы. – Мне не хватает его.

– Мне тоже, лапонька, – вздохнул он. – Мне тоже.

– Ты только из-за папы раньше не приезжал домой? – спросила она. – Если бы ты бросил эту жизнь в насилии, он принял бы тебя с распростертыми объятиями в любое время.

– Невозможно просто взять и перестать быть стрелком, Тори. – Он покачал головой, удивляясь ее наивности. – Нельзя просто вернуться домой, повесить пистолеты на стенку и начать прежнюю жизнь. Люди тебе не позволят, как бы ты этого ни хотел. При такой жизни заводишь много врагов, и те, кого ты не убил, будут преследовать тебя до конца дней твоих. Твоя слава липнет к тебе, как грязная тень, она следует за тобой по пятам, и, что бы ты ни делал, ты не можешь ее стряхнуть с себя. Всегда находится кто-то, желающий доказать, что он быстрее выхватит пистолет, точнее прицелится. Всегда есть кто-то, кому надо с тобой разобраться или чего-то от тебя добиться. Я не ищу опасности, милая, она сама меня находит. Поэтому я и не рвался возвращаться. Не хотел подвергать опасности вас.

– А теперь?

– Теперь у меня нет выбора. Я должен остаться, – он пронзил ее острым взглядом золотистых глаз. – И у тебя тоже, Тори. У нас у обоих есть долг по отношению к тем, кто в нас нуждается, кого мы любим. Я честно предупреждаю тебя, раз и навсегда. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не дать тебе вернуться в монастырь. Тебе надлежит быть здесь, и я собираюсь проследить, чтобы ты здесь осталась. Я не дам тебе уехать.

– Ты не можешь заставить меня остаться, Джекоб, – сказала она, вызывающе выставив подбородок. – Как только маме станет лучше, ты меня не удержишь.

Его улыбка была самой надменной дьявольской усмешкой, какую она когда-либо видела.

– Смогу, даже если мне придется привязать тебя к себе и следить за тобой днем и ночью. Тори, ты приехала домой насовсем, нравится это тебе или нет. Так что лучше привыкай к этой мысли. После смерти отца я управляю этим ранчо и всем на нем, включая тебя. Здесь мое слово – закон, и никто не осмелится тебе помочь. Я твой опекун, твой сторож, твой…

Тори от злости изменилась в лице: щеки ее пылали, зеленые глаза метали молнии.

– Ты отвратительный, мерзкий тиран, – вскричала она, не дав ему договорить. – Ты столько обвинял отца в том, что он стремится управлять жизнями людей, но ты намного хуже. Ты презирал в нем эту черту, Джекоб, а сам становишься точно таким же, даже еще хуже!

Если бы он не привык за последние годы скрывать свои чувства, он бы побледнел от этих слов.

Тори ударила его по самому больному месту, и он знал, что она сделала это нарочно. Сравнить его с отцом было самым язвительным упреком, какой она могла высказать, особенно над свежей могилой Роя. Джейк с отцом большую часть его двадцати семи лет провели в яростной борьбе друг с другом, но теперь он, к собственному удивлению, тяжко горевал о нем и сам еще не разобрался в обуревавших его после смерти отца противоречивых чувствах.

– Незаслуженный упрек, Тори, и недостойно с твоей стороны так говорить. Если такому поведению, злобному и низкому, учат тебя в монастыре, тебе там не место.

– Это ты, Джекоб, ведешь себя гадко и низко! – На Тори как-то мгновенно навалилась усталость, даже говорить не хотелось. Последние несколько дней ее добили. Ее мать лежала смертельно больная в соседней комнате, и Тори до боли тревожилась за нее. Она сама была настолько слаба, что еще не смогла по-настоящему прочувствовать смерть Роя. Этот человек всю свою жизнь был ей отцом, с тех самых пор, как ее мать вышла за него замуж, а было Тори тогда всего несколько месяцев отроду. Сердце ее болело за Джекоба, и она ощущала ту боль, которую, она знала, и он испытывал. Она чувствовала, что сестры в монастыре предали ее, когда скрыли от нее такие важные известия. За последние шестьдесят часов она почти не спала, все у нее спуталось: и в голове, и в сердце. С чего начался этот дикий спор с Джекобом? Это уже чересчур!

Приступ громких рыданий застал врасплох обоих. За ним последовал второй, третий, и, как ни старалась Тори взять себя в руки, ей это не удалось. Плач вырывался из груди отчаянными обжигающими всхлипами, а горячие слезы солеными потоками стекали по лицу. Она беспомощно смотрела на Джейка, ошеломленная тем, что не может справиться с раздирающими ее чувствами.

А потом он оказался на коленях у ее стула, и ее руки протянулись к нему в поисках утешения, которое она всегда у него находила. Взяв ее в охапку, он быстро понес ее через холл в спальню. Сев на край постели, он прижал ее, как ребенка, к себе и стал укачивать, разделяя с ней общее горе.

– Ох, Джекоб, как больно! Так больно! – рыдала она, уткнув лицо ему в шею, стараясь впитать и перелить в себя его силу.

– Знаю, ангел, знаю, – хрипло бормотал он, судорожно сжимая льнущее к нему тело. Слезы комом стояли у него в горле.

Когда ее плач почти стих и перешел во всхлипывания, он мягко опустил ее на подушки. Дрожащими руками отер ей с лица слезы, нежно глядя в покрасневшие опухшие глаза.

– Поспи немного, Тори, – сказал он, ласковы ми поцелуями закрывая ее веки.

Устало, глубоко вздохнув, она сонно попросила:

– Не будь таким вредным и злым со мной, Джекоб. Мне больно, когда ты сердишься на меня. Я люблю тебя.

Если бы глаза ее были открыты, она бы увидела, какую боль причинили ему эти простые слова. Она увидела бы, что он дернулся, как от удара.

– Я тоже люблю тебя, ангельское личико, – произнес он. – Мне не хочется доставлять тебе боль, но боюсь, что придется. Не думаю, что этого удастся избежать.

Не в силах удержаться, он наклонился и поцеловал последние слезы, мерцающие на ее пушистых ресницах. Она уже крепко спала.

– Ох, Тори, – вздохнул он, глядя на нее. – Что мне с тобой делать? Что должен я делать со своими чувствами к тебе? Ты говоришь, что любишь меня, да только имеешь в виду сестринскую любовь к бра ту. Но ведь на самом деле, ты же знаешь, я тебе не брат по крови. Что почувствуешь ты, когда поймешь, что я теперь испытываю к тебе не братскую любовь, а любовь мужчины к женщине, и уже давно?

Устало проведя рукой по лицу, он тихо прошептал:

– Надеюсь, ты не станешь презирать меня, мой ангелочек. Мне так чертовски необходима твоя любовь, что, кажется, умру, если ты когда-нибудь воз ненавидишь меня. Невинная моя монашечка, погибель ты моя. Наверное, это последняя возможность нам обоим спастись от беды, любовь моя, и дурак я буду, если не воспользуюсь этим.

Он осторожно протянул руку и нежно, чтоб не разбудить ее, снял с головы накрахмаленную белую вуаль. При виде коротко стриженных волос он, хотя другого и не ожидал, испытал потрясение, у него даже дух перехватило от расстройства. Длинные блестящие косы сменила гладкая шапочка темных волос, почти такая же, как у него. Сердце его сжалось, когда он погладил неровные пряди. Лучше бы они отрезали ему руки, по крайней мере хуже, чем сейчас, ему бы не было. На его взгляд, ее обезобразили нарочно, уничтожили нечто прекрасное.

– Что они с тобой сделали, будь они прокляты! – еле слышно чертыхнулся он.

Его первоначальным намерением было устроить ее поудобнее, чтобы она лучше отдохнула. Однако вид этих грубо обрубленных волос разозлил его. Вдобавок снять с нее тяжелые ботинки на пуговках оказалось не так-то просто, и он рассвирепел еще больше. Слишком разъяренный, чтобы возиться с ними, он вытащил свой нож и разрезал их прямо у нее на ногах. Затем пришла очередь шерстяных чулок, слишком теплых и неудобных, чтобы носить их поздней весной в Нью-Мексико.

Отступив от постели, Джейк постоял в раздумье. Какое-то мгновение он боролся со своей совестью, с удивлением обнаружив, что она у него еще сохранилась.

– А, пропади все пропадом! – пробормотал он наконец. – Если уж повесят, то неважно, за ягненка или за волка.

ГЛАВА 3

За Кармен присматривали по очереди Роза и Анна, вторая служанка, а Тори проспала полсуток и продолжала спать дальше. Джейк приказал, чтобы ее не тревожили: пусть проснется сама, когда ее тело подскажет, что отдохнуло. Она просыпалась медленно, с трудом. Ум и тело не хотели снова очутиться перед испытаниями, но подсознание подсказывало, что этого не избежать. Наконец веки ее лениво дрогнули, и, несколько раз зевнув, она обнаружила себя в собственной постели, в своей старой комнате. Еще несколько мгновений, и она вспомнила, как здесь оказалась. Еще несколько… и она ощутила, что лежит под тонкой простыней совсем голая.

Сразу абсолютно проснувшись, Тори призадумалась. Неужели Роза, раздев ее, не смогла найти ночную рубашку? Или просто побоялась разбудить?

Тори пожала плечами. Какая разница, грешно, конечно, но до чего же это приятное чувство – проснуться, не испытывая раздражения от ярдов намотавшейся на нее материи, как всегда бывает после сна.

Не найдя своей рясы, Тори решила, что Роза взяла ее постирать, и мысленно поблагодарила за заботу.

«Право, мне надо постараться каким-то способом облегчить ее работу, – подумалось ей. – Она так нам всем предана, такая добрая и замечательная женщина».

Непривычно было после двух лет, проведенных в тяжелой черной одежде, надевать на себя легкое цветное платье, хотя она и постаралась выбрать в шкафу самое блеклое, просто бледно-зеленое, которое она носила, работая в саду. В нем она чувствовала себя легкой, как перышко, готовое в любую минуту улететь. Так же странно было ходить с непокрытой головой, не ощущая на плечах ни тяжести монашеской вуали, ни собственных волос.

Проглядев ящики комода, Тори нашла наконец легкую шаль, чтобы накинуть на голову вместо исчезнувшей вуали. После этого она с более привычным чувством рискнула выйти из комнаты. Роза как раз выходила от Кармен.

– Как мама? – шепнула Тори и, заглянув в спальню, увидела, что мать спит.

– Сегодня утром сеньора Кармен дышит лучше, сеньорита Тори. Думаю, доктор будет доволен, когда услышит об этом.

– Хорошо. Спасибо, что присмотрела за ней, пока я спала. Теперь с ней посижу я.

– О нет, сеньорита Тори. Сейчас накрывают стол, и сеньор Джекоб с нас голову снимет, если вы не поедите. Уже прошел целый день с тех пор, как вы ели в последний раз. Сначала как следует покушайте, а потом уж посидите со своей мамой.

Удивленно уставившись на Розу, Тори повторила:

– Целый день? Я проспала целый день?

– Si. Думаю, вы скоро свалились бы в обмороке, если б сеньор Джекоб не заставил вас отдохнуть. Вам надо лучше следить за собой, иначе вашей маме не будет от вас никакого толка.

– Да-да, – рассеянно согласилась Тори. – Ты права, Роза, – и она слегка обняла добрую женщину. – Ты так замечательно о нас заботишься и, наверное, устала от всех этих дополнительных хлопот по уходу за мамой. Не знаю, как тебя и благо дарить. Я лишний раз помолюсь за тебя.

Роза покраснела от удовольствия.

– Gracias.

Направишись в столовую, Тори внезапно вспомнила о своей пропавшей одежде.

– Да, Роза мне очень неприятно тебе надое дать, но не скажешь ли мне сразу, как только моя ряса будет чистой? Мне, право же, не слишком приятно расхаживать в этих платьях.

– Ваша ряса? – наморщив лоб, переспросила Роза.

– Да, и еще я не смогла найти сегодня утром свои ботинки. Что ты сделала с ними?

Роза растерянно покачала головой.

– Сеньорита Тори, я ничего не знаю ни о вашей одежде, ни о ваших ботинках.

Тори оцепенела от ужасного подозрения.

– Разве не ты раздевала меня? – неуверенным голоском спросила она у недоумевающей женщины.

– Нет, не-я:

Женщины уставились друг на друга, одна и та же мысль пришла в голову обеим. Лица у обеих залились яркой краской.

– Этот змей! – зашипела Тори, обретя наконец дар речи. – Этот мерзкий паршивый змей!

Она ринулась на поиски Джейка, готовая разорвать его. Все навыки терпения, тщательно прививаемого ей последние два года, слетели с нее, как шелуха. Охваченная гневом, она не думала ни о молитве, ни о том, что надо смиренно подставить другую щеку. Все наставления сестер были забыты. Голос, перестав быть тихим и мягким, зазвучал резко и решительно, шаги вместо размеренных стали стремительными, а обуревавшие ее чувства никоим образом нельзя было назвать благостным покоем, хотя на лице это почти не отразилось.

– Джекоб! Я собираюсь убить тебя из твоего же пистолета.

Она обнаружила его уже сидящим за обеденным столом с лукавой улыбкой на губах.

– Какие проблемы, Тори? – насмешливо поинтересовался он.

Ее так трясло от злости, что она едва могла говорить. А когда смогла, то закричала в голос:

– Верни мне рясу, Джекоб, и сейчас же!

– Монашеское одеяние для визжащей сварливой девчонки? Нет, не думаю, что оно тебе подойдет. Я вижу, добрым сестрам не слишком удалось укротить тебя.

– Ты чудовище! Ты меня раздевал вчера!

Сумев небрежно пожать плечами, он ответил просто:

– Ну и что? Не в первый и не в последний раз. Я всего лишь старался, чтобы тебе было удобно спать.

– И заодно устроил себе зрелище! Неужели у тебя нет ко мне ни капли уважения, Джекоб? У тебя что, совсем нет стыда?

– Очень мало, – ответил он, посмеиваясь над ее негодованием.

– Как ты посмел сделать такое? – возмущалась она.

– Почему ты придаешь этому такое значение, Тори? Я в свое время менял тебе пеленки. Вообще, я не первый раз вижу голую женщину, еще несколько лет назад у тебя была привычка сбрасывать с себя всю одежду перед тем, как окунуться в реку. Если помнишь, отец много раз шлепал тебя за то.

– Тогда все было иначе. Я была ребенком, а теперь я женщина.

– Я это заметил, – криво усмехнулся он.

– Низкий ты человек! Мне надо бы глаза тебе выцарапать!

– Можешь попробовать, малышка. Можешь попробовать, но вряд ли это тебе удастся.

Прижав к бокам сжатые в кулаки руки, она буквально тряслась от бессильной ярости. Будь проклято его спокойствие! И еще смотрит свысока! Оба они знали, что своей угрозы ей не выполнить. Рядом с Джекобом Тори выглядела истощенной сироткой. Ростом она доходила ему до подбородка и была на семьдесят пять фунтов легче. За годы, пока они вместе росли, Тори потеряла счет своим молитвам, испрашивавшим у Бога такой же рост и размер, чтобы избить его до полусмерти! Сейчас снова настал один из таких моментов!

Делая глубокие вдохи, Тори пыталась вернуть себе хладнокровие. Немного успокоившись, она вдруг поразилась, до чего же легко она потеряла самообладание. Что сказали бы сестры в монастыре, если бы могли видеть ее сейчас? Как была бы поражена и расстроена мать-настоятельница! Какой позор! Тори скривилась при мысли о предстоящей исповеди и о том, какую епитимью наложат на нее за один этот день. Если она не научится укрощать свой язык и характер, ей придется до конца дней своих оставаться простой послушницей!

Заставив себя говорить тихо, она кротко сказала:

– Я сожалею, что раскричалась на тебя, Джекоб, но согласись – нехорошо было с твоей стороны меня раздевать. Ты никогда больше не должен этого делать, даже из самых лучших побуждений, – тут она поймала на себе его пристальный, жесткий взгляд, весьма ее озадачивший. – Соблаговоли вернуть мне мою рясу, я хотела бы сейчас одеться как положено.

– Ты прекрасно выглядишь в том, что на тебе сейчас, – ответил он. – Несколько бесцветно, но лучше, чем было.

– Где моя ряса? – упрямо повторила она.

– Я от нее избавился, – спокойно сообщил он, кладя себе на тарелку мясо с блюда.

– Что ты сделал? – взвизгнула она.

– Не заводись так из-за старой тряпки. Боже мой, Тори, я видал старые седельные одеяла, которые выглядели лучше! Обойдись пока тем, что у тебя есть в шкафу, пока мы не достанем тебе обновки. У тебя там найдутся вполне приличные и приятные платья, так что не устраивай скандала.

– Джекоб, ты не можешь так поступать, – простонала она. – Это дурно! Ты представляешь, скольких часов поста и молитв будет мне стоить твоя выходка?

– В этом доме, Тори, никаких постов не будет, – успокоил он ее и указал на свободный стул. – Садись и поешь, пока все не остыло. А потом посмотрим, что можно сделать с тем беспорядком, который у тебя на голове, где раньше были волосы. Чем они их остригли? Тупым мачете? Твои волосы выглядят, как южный конец направляющегося на север козла!

Ее руки невольно взлетели к покрывающей голову шали, и она, покраснев до корней своих стриженных волос, набожно пробормотала:

– Тщеславие – это грех, Джекоб.

– Какого черта? При чем здесь тщеславие, Тори? Твои волосы были чудом красоты. С каких пор красота стала злом? Разве вечерняя заря – грех? А новорожденный жеребенок? А что сказать о совершенстве летней розы или переливающихся красках радуги?

– Это другое, – пробормотала она, растерянно наморщив лоб.

– Почему другое? Чем твои волосы были грешней? Когда они темными волнами спадали тебе на плечи, или сияющим атласным водопадом стекали по спине, или развевались, когда ты скакала верхом, смотреть на них было одно удовольствие. А это ощущение, когда они скользили сквозь мои пальцы, как шелк! – Его глаза, сверкающие расплавленным золотом, впились в нее. – Ты помнишь, как я любил расчесывать их, когда ты была маленькой? – Голос его звучал мягко и обольстительно, от него у Тори мурашки побежали по ко же. – Я хочу снова расчесывать их тебе. Я хочу пропускать их сквозь пальцы и любоваться сверкающим полночным водопадом, смотреть, как тихо струятся они по твоей груди.

Не в силах вымолвить ни слова, Тори только смотрела на него, широко раскрыв растерянные зеленые глаза. Что с ней происходит? Почему она так реагирует на одни только звуки его голоса? Как это случилось, что глаза его захватили в плен ее глаза, и один лишь взгляд их заставляет все трепетать у нее внутри? Почему вся кожа ее горит, а сердце стучит, как в скачке?

Почувствовав ее смущение, Джейк скрыл улыбку. Прекрасно. Тори начинает реагировать на него как на мужчину, хотя он подозревал, что она сама еще не понимает причину своего смятения, а когда поймет, то, вероятнее всего, расстроится. Наверняка она сначала станет бороться со своим чувством, считая его греховным и запретным. По крайней мере, начало положено, есть первые признаки того, что она неравнодушна к его мужскому обаянию, пока достаточно и этого. Осторожными усилиями, тщательно выбирая подходящие ситуации, он сможет изменить их отношения.

Тори вышла из ванны и стояла, давая воде стекать на полотенце. Было удивительно приятно ощущать, как высыхает кожа в прохладе ночного воздуха, струящегося из окна спальни. День был жарким и утомительным, несмотря на то, что она выспалась. Долгие часы просидела она у материнской постели в ожидании тех редких мгновений, когда Кармен просыпалась в сознании. Тори молилась за нее и болела душой, когда мать вскрикивала от боли.

Снова приезжал доктор и, хотя он все еще остерегался внушать им чрезмерные надежды, казалось, был доволен тем, как протекает болезнь Кармен. Он оставил еще мазей и обезболивающих лекарств и дал несколько дополнительных советов о том, как кормить больную и ухаживать за ней. Теперь Кармен чаще бодрствовала и больше могла пить жидкость, так необходимую людям, пострадавшим от ожогов.

Кармен до сих пор не рассказывали о смерти Роя, но с каждым часом становилось все труднее скрывать от нее это. Скоро они должны будут открыть ей все и Тори молилась только о том, чтобы у матери хватило сил перенести это сокрушительное известие. Положение облегчалось тем, что дома были и она, и Джейк: Кармен в их присутствии успокаивалась и охотнее боролась за жизнь, зная, что они рядом.

Даже теперь, все зная, Тори с трудом верила, что сестры и матери-настоятельницы скрыли от нее состояние матери.