Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Последние романтики

ModernLib.Net / Сентиментальный роман / Харрис Рут / Последние романтики - Чтение (стр. 19)
Автор: Харрис Рут
Жанр: Сентиментальный роман

 

 


      – Да, конечно, – сказала она, понимая всю серьезность положения. – Я не намеревалась делать неожиданные шаги.
      – Хорошо! Хорошо! – сказал министр. – Мы переживаем решающий момент в жизни Франции. В жизни Европы. Я знаю, вы понимаете это.
      Они обменялись рукопожатиями. Посетители удалились, оставив Николь в зловещем недоумении. В тот же вечер Ксавье вернулся, уже один.
      – Я думаю, вы не до конца осознали всю серьезность положения, – сказал он. – Господин министр очень деликатен. Можете не сомневаться, но в случае необходимости французское правительство вмешается и вынудит вас остаться. Поэтому лучше сделать то же самое по доброй воле.
      – Значит, за просьбой стоит угроза? – спросила Николь. Она колебалась, размышляя о Киме, желая его, как и прежде, как всегда. Разве она не имеет права распоряжаться сама собой? Не может быть счастлива так, как она этого хочет? Разве она не заслужила этого?
      – Вы говорите, что правительство может вынудить меня остаться?
      Ксавье кивнул:
      – Вы должны правильно все понять, Николь. Вы давно уже перестали быть владелицей маленького магазинчика в Биаритце, который обслуживает лишь местную клиентуру. Вы возглавляете большую фирму в отрасли, являющейся одной из ведущих во Франции. Ваша ответственность выросла пропорционально величине и значению «Дома Редон». Вы, ваши желания, ваши пристрастия, ваше счастье не являются больше исключительно вашим личным делом.
      – Я понимаю, – сказала Николь. – Она почувствовала себя очень несчастной, ощущая, как несправедлива была к ней жизнь. Ей приходилось выбирать между ответственностью и личным счастьем. Николь же была всегда не только очень ответственна, но она всегда была истинной патриоткой своей страны.
      – Конечно, я останусь, – сказала она. И добавила тоном, истинный смысл которого остался скрытым от Ксавье: – Переезд в Нью-Йорк был лишь замыслом…

3

      Роман «Время и холмы» пробудил интерес ко всему африканскому: женщины хотели иметь шубы из леопардовых шкур; гостиные стали похожи на комнаты охотничьих трофеев; в моду вошли украшения из слоновой кости; в школах появились курсы, посвященные природе Африки; юноши мечтали о том, чтобы стать белыми охотниками, благородными африканскими воинами, отправляющимися на очередное сафари в обществе красивых и изысканных женщин.
      Сенсацией стала фотография Кима над поверженным львом, с винтовкой в руке, с выражением подлинного триумфа на красивом загорелом лице. Фотография была напечатана на обратной стороне обложки его книги. Книготорговцы, проверяя в конце дня полки своих магазинов, не раз обнаруживали, что у многих экземпляров последняя страница книги оторвана. Джей Берлин в шутку утверждал: «Двадцатый век» заработал бы больше денег, продавая саму фотографию, а не книгу. Фотография стала еще одним кирпичиком в легенде о Киме.
      Весной 1930 года Ким подписал контракт с «Двадцатым веком» на еще один африканский роман, «Равнины Серенгети». В основу опять лягут многочисленные истории, слышанные им от Найджела, часть из которых он уже использовал в романе «Время и холмы». Ким писал ради денег. К его собственному удивлению, второй роман он писал легко, уже не изнуряя себя, а качество отвечало изысканному вкусу самого Кима.
      Он надеялся, что Николь закроет «Дом Редон» во Франции и вернется в Нью-Йорк. Он надеялся, что их разлука будет недолгой и временной. Ему недоставало ее, как недоставало бы части самого себя – руки или ноги. От дикого оптимизма он переходил к черному отчаянию: ему вдруг начинало казаться, что он ее уже никогда не увидит. В первый год их разлуки Ким обнаружил, что для него, как и для Николь, работа была подобна наркотику. Он работал день напролет в офисе, снятом в здании на Западной Сорок четвертой улице недалеко от «Алгонкина», в котором он и жил в то время. Ким писал роман и постоянно думал о Николь. Он живо представлял ее за работой: вот она разрезала и закалывала ткань, отходя на шаг, чтобы получше рассмотреть полученный результат, нос ее начинал блестеть, очки, которые она одевала для работы, сползли на нос, волосы путались, вся она была поглощена своим делом. Никогда еще Ким не ощущал такой близости с Николь, как сейчас, во время написания романа. Он писал и переписывал, читал и перечитывал, оттачивая стиль, находя верные слова.
      Профессиональная жизнь Кима в начале тридцатых годов наладилась, но его личная жизнь была пуста и скучна. Он жил в гостинице, постоянно повторяя про себя, что разлука с Николь временна, что нет поэтому смысла искать постоянное жилище в Нью-Йорке. Но чем больше он скучал без Николь, чем больше желал ее, тем невозможнее становилась их встреча.
      Депрессия усугублялась, и «Дом Редон» все больше привязывал к себе Николь. Подрастали дети Кима, увеличивалась его зависимость от «Двадцатого века», – Нью-Йорк все больше привязывал к себе Кима.
      Свой отпуск в конце года он с Николь провел на Кубе – они как бы выпали из времени, были романтичны, чувственны и снисходительны друг к другу. Они потеряли счет дням, ночам, отдаваясь целиком своему желанию, своей близости. Когда же все закончилось, стало казаться, что это был сон. Николь оставалась для него недостижимым идеалом, а Ким оставался для нее неосязаемой мечтой.
      Все последующие годы, стоило им лишь договориться о встрече: в Швейцарии – в феврале, в Париже – в апреле, в Нью-Йорке – осенью, – что-нибудь непременно мешало. Сами события как будто вступали против них в заговор и не давали им встретиться: у Кима продолжались денежные проблемы по мере того, как усугублялась Депрессия в Америке – закрывались книжные магазины и падал спрос на книги; служащие «Дома Редон» выдвигали требования и грозили забастовкой по примеру рабочих всей Европы; рекламная поездка у Кима, поездка на шелкопрядильные фабрики Николь отложились: полиомиелит, грозивший инвалидностью Кимджи, и серьезная травма Жанны-Мари.
      Ким был бесконечно одинок, а письма и телефонные звонки, которыми они обменивались с Николь, лишь усугубляли пронзительную заброшенность его существования. В Париже люди зависели от Николь, а в Нью-Йорке люди зависели от Кима; когда 1931 год перешел в 1932, по-прежнему мрачный год и удлинились очереди за хлебом, а на окраинах больших городов и на тротуарах Пятой авеню появились продавцы яблок, одиночество стало для Кима непреходящей внутренней болью. От сознания, что у него постоянный доход и слава, в то время как у многих миллионов людей нет ни работы, ни еды, ни даже теплого места для сна, Кима охватывало отчаяние. Когда он сравнивал свой жребий и испытания, выпавшие на долю этих людей, Ким обвинял себя в эгоизме, в том, что всегда предается только своим личным переживаниям, и на место внутренней боли приходило глубокое внутреннее оцепенение, от которого, казалось, никогда не оправиться. И каждый раз, когда подобное состояние проходило, он изумлялся, что способность воспринимать мир вновь вернулась к нему.

4

      Он встретил ее случайно, однажды вечером, в «Манхэттен сторк клаб».
      Хойнинген Хуэн находился в Нью-Йорке проездом в Аризону, где собирался фотографировать новые модели для «Харперс базар». Какой-то американский издатель заказал ему коллекцию его потрясающих фотографий, и он нанял Илону Вандерпоэль в качестве своего агента. Как-то он пригласил Илону пойти вместе с ним в кафе, где собираются издатели модных журналов, которые вызвались показать ему город.
      Немного позже десяти Ким Хендрикс вошел в «Сторк клаб» в компании Джея Берлина с женой, Маргарет Берримэн с мужем и Ройса, занимавшегося в Вашингтоне какой-то работой, связанной с новой экономической политикой и агентствами по ликвидации неграмотности. Эс. Ай. Брэйс, перешедший работать на радио СБЭС и все еще пытавшийся заманить Кима на должность ведущего программы новостей, тоже был с ними. Шерман Биллингсли поставил столик «Двадцатого века» рядом со столиком «Харперс базар», места эти были удобны.
      Едва Ким вошел в кафе, все головы повернулись в его сторону – он пользовался известностью не только как автор популярных книг, но и благодаря известной фотографии Николь; он стал знаменитостью из знаменитостей, его узнавали в лицо. Илона улыбнулась ему и поздоровалась, когда он проходил мимо ее столика. Ким резко остановился и изумленно на нее уставился. Она была удивлена и польщена таким вниманием и ждала, что он тоже поприветствует ее. Но он присмотрелся внимательней, и на его лице появилось выражение разочарования. Илона поняла, что ее, вероятно, приняли за кого-то еще. Еще бы, с той поры, как они беседовали в «Алгонкине», прошло несколько лет, подумала Илона. В течение вечера, не в силах справиться с собой, она украдкой смотрела, как Ким пил шампанское, болтал, смеялся, танцевал с женой Джея и Маргарет Берримэн. Илона знала, что Ким был один. Она знала, что он недавно развелся, и жалела, что сразу не нашла для него подходящего слова, чего-нибудь, что напомнило бы их знакомство и возбудило бы в нем желание узнать ее получше. Но ни одного подходящего слова, ни одной уместной фразы не пришло ей в голову.
      Вдруг шум, смех, позвякивание льда в бокалах – все это стихло. По залу пробежал шепот. Только что прибыла Франческа Ла Монт с принцем Абдулом Саудом.
      Франческа Ла Монт была интересной платиновой блондинкой. Она отвергла все без исключения предложения Голливуда, сулившие ей бессмертную славу и толпы обожателей. Но Голливуд, не обескураженный отказом, явил миру Джин Хорлоу. Однако Франческа была первой и оставалась первой. Ее волосы отливали бледной платиной, а ее кожа была тоньше тончайшего фарфора – она говорила журналистам, что моется в материнском молоке. Франческа всегда бывала одета в белое и украшала себя лишь бриллиантами, которые ей дарили любовники. У нее был белоснежный «роллс-ройс», отделанный внутри белой кожей и платиной. За рулем сидел шофер в белой форме с платиновыми пуговицами. Белая накидка из горностая защищала мисс Ла Монт от сквозняков, рядом с ней восседала величественная белоснежная борзая, в этом окружении мисс Ла Монт позволяла перевозить себя из будуара в ночной клуб или на рандеву.
      Мисс Ла Монт утверждала, что она – француженка, и по секрету сообщала, что ее отец не кто иной, как последний претендент на французский престол. Поговаривали, однако, что она родом из Бруклина, а кое-кто уверял, что она начинала портовой шлюхой в Марселе. Известность ей принесли ее любовники, в числе которых были Чарли Чаплин и Рудольфо Валентино. Мисс Ла Монт была знойная, вызывающая, темпераментная, требовательная, испорченная и страстная, недоступная для всех желающих. Однажды она расцарапала лицо Валентино, остановив съемки фильма. Простой обошелся студии в полмиллиона долларов. В другой раз она сожгла бесценное манто, подаренное очередным любовником, только потому, что своей жене он подарил точно такое же. Франческа и в любви проявляла экстравагантность: матрас на ее кровати был набит свежими лепестками гардений, поэтому, когда она предавалась любви, любовное ложе источало божественный аромат. Однажды после ссоры она приползла к дому своего возлюбленного на четвереньках. Ее ладони и колени были содраны до мяса, она просила у него прощения у всех на глазах.
      То, что она пришла в сопровождении принца Абдула, не мешало ей именно в это время крутить бурный роман с одним из известнейших латиноамериканских плейбоев – Пепе Доминго. Пепе был неотразим для женщин всех возрастов. Он обладал врожденным изяществом и был великолепным танцором. Казалось, что источник опасности находился непосредственно под его элегантным, выполненным по заказу, костюмом. Пепе обожал скорость, чувственные опыты и все то прекрасное, что предлагала жизнь. Больше всего он любил деньги, и его мужское достоинство и гордость ничуть не страдали оттого, что женщины, появлявшиеся в его жизни, бывали женщинами исключительно богатыми, с удовольствием оплачивавшими все его экстравагантные наклонности. Свой талант Пепе проявлял в будуаре. Как говорили женщины, знавшие его, он был в состоянии «продолжать всегда». Кроме того, негритянская кровь, которая текла в его жилах, окрашивала его член в изумительный коричнево-сиреневый цвет, и это резко увеличивало его привлекательность.
      Неутомимый Пепе шесть недель не отрывался от Франчески, но вдруг на одном из коктейлей она познакомилась с принцем Абдулом. Принц Абдул получил образование в Херроу и Оксфорде, он носил тюрбан с рубином величиной с куриное яйцо, на нем был костюм с Сэвайл Роу, темный оттенок его кожи прекрасно оттенял бледность Франчески. Одним словом, он являл собой образ современного паши. Их влечение возникло мгновенно и было взаимным. С коктейля Франческа и принц отбыли вдвоем, бедняга Пепе был брошен. Игорь Трубецкой, ведущий колонки светских сплетен в популярной газете, сразу зарезервировал первую полосу в завтрашний номер и отправил фоторепортера по следу. В результате в газете появилась фотография Абдула и Франчески, выходивших из ее великолепного «роллс-ройса» у парадного подъезда ее дома на Парк-авеню.
      Редакция Пепе добавила материала для хорошей статьи. Пепе подбил Франческе глаз, испортив таким образом ее белоснежный образ, и тем образумил ее. Франческа поведала Игорю, а он – своим читателям, что, конечно, принц Абдул – истинный джентльмен, но только Пепе может заставить задрожать землю. Однако уже несколько дней спустя принц Абдул преподнес Франческе бриллиантовые серьги, которые переливающимся каскадом спадали от мочек ее ушей до плеч. После этого, очевидно, Франческа сразу забыла о смещении пластов земной коры, и ее с Абдулом видели везде. «Везде» в то время и в трех кругах означало «Сторк клаб», и «Эль Марокко».
      Илона как завороженная наблюдала вместе с остальными присутствующими, как Франческа и Абдул вплыли в темный, прокуренный зал и уселись за столик, приготовленный для двоих, в серебряном ведерке их уже поджидало охлажденное шампанское – Шерман Биллингсли знал цену рекламы для своего бизнеса. Франческа сияла, понимая, что стала центром всеобщего внимания. Она начала пощипывать Абдула за ухо, что-то ему нашептывая.
      Когда публика пришла в себя и все пошло своим чередом, появился третий герой драмы – прибыл Доминго. Все замерли в ожидании.
      Он оттолкнул официанта и перешагнул через бархатный канат, отделявший вход в зал. Потом он отборными французскими и испанскими словами (испанский он знал лучше английского) наградил Франческу и Абдула, взял «Моэ и Шандон» и начал пить прямо из горлышка. Он шатался, потому что уже успел изрядно где-то накачаться, но, обретя равновесие, ринулся к столику Франчески, намереваясь поколотить Абдула.
      Ким мгновенно вскочил на ноги. Встав между Пепе и Абдулом, Ким заломил Пепе руку и попросил принца отойти в сторону. Женщины завизжали от волнения; Франческа, на мгновение испугавшись, уже пришла в себя, предвидя, как в утренних газетах будут расписывать инцидент в «Сторк клабс». Участие в нем Пепе с его ураганным латинским темпераментом и такой знаменитости, как Ким Хендрикс, освежит газетные сообщения об отношениях Франческа – Абдул – Пепе, за которыми, затаив дыхание, следили журналисты из «Мирро», «Ньюс», «Джорнал Америкэн», «Хералд трибюн». Она сложила свой ротик в соответствующее моменту выражение испуга и шока, чтобы фотографам было легче работать. Последние появились откуда ни возьмись.
      – Затихни, – сказал Ким Пепе, все еще держа его за руку и удивляясь его силе.
      – Дорогой! – воскликнула Франческа. Ни один из участников сцены не понял, кому адресовано это обращение.
      – Сука! – заорал Пепе, не давая оснований для двусмысленного толкования. – Сука! – Он наконец вспомнил английское слово, которое так долго искал.
      – Пожалуйста, давайте вести себя по-джентльменски, – сказал Абдул, смущенный тем, что его любовные дела становятся достоянием публики.
      – Пепе, будь хорошим мальчиком и иди домой, – обратился Ким к Пепе по-испански. – Я попросил его уйти, – перевел он Франческе на английский. – Я сделал правильно?
      – Я не хочу его больше видеть никогда в жизни! – выкрикнула Франческа. – Никогда!
      Ким проводил Пепе до двери, подождал, пока швейцар остановит такси, и очень нежно усадил Пепе в машину, надеясь, что он будет в состоянии сообщить свой адрес.
      – Позаботьтесь о моем друге, – сказал Ким водителю, вручая тому пять долларов. – У него была тяжелая ночь.
      Когда Ким вернулся за свой столик, ночной клуб все еще жужжал, как растревоженный улей. Биллингсли послал им еще одну бутылку «Моэ» в знак признательности, Ким угостил всех своих соседей. Первое, что сказала ему Илона, когда он подал ей бокал холодного пенящегося шампанского, было: «Вы меня не помните?»

5

      На следующий день газеты вышли с фотографиями Кима и описанием его героического вторжения в треугольник Пепе – Франческа – Абдул. Появление в этой интригующей истории нового персонажа способствовало тому, что еще сотни тысяч экземпляров газет были распроданы в одночасье. Миллионы читателей газет, не прочитавших ни строчки из написанного Кимом, теперь знали его – он стал знаменит, потому что уже был знаменит. Легенда обрастала новыми подробностями.
      – Я тебя сразу заметил, – говорил Ким на следующий вечер за ужином. – Ты мне кого-то напомнила.
      – Я это поняла. С кем же ты меня спутал? – спросила она с любопытством.
      – Когда-нибудь я тебе расскажу. Но не сейчас, – сказал Ким. – Я чувствую себя виноватым, что сразу не узнал тебя. Все, что я могу сказать – я тебя никогда больше не забуду, – он вложил в эти слова отработанные интонации очарованного человека.
      В тот вечер Илона рассказала Киму о себе больше, чем она рассказывала кому бы то ни было за всю свою жизнь. О своем детстве зимой в Чарльстоне и летом на ферме в Вирджинии; о помолвке, которую она расторгла, потому что решила ехать в Нью-Йорк делать карьеру; о том, как отец через своих друзей и приятелей своих друзей сумел найти ей работу в Нью-Йорке; о том, как она любила этот город и как всегда мечтала жить в нем. Ей понравилось больше, чем это было заметно, когда Ким сказал, что она настоящая нью-йоркская женщина, умная, уравновешенная, изысканная, красивая.
      – Но ни в коем случае не исправляй свой акцент и не потеряй сама себя, – предупредил ее Ким. – В Нью-Йорке тысячи изысканных женщин. Но только одна Илона Вандерпоэль из Чарльстона. Если ты потеряешь себя, ты потеряешь все…
      Ким все чаще встречался с Илоной. Она смягчала его одиночество, которое все больше и больше истощало его; она была нетребовательна и успокаивала его одним своим присутствием; Ким был рад, что встретил ее. Чувства Илоны, однако, были значительно глубже. Она считала Кима очень и очень известным человеком, который нес бремя своей славы легко и скромно. Он был художником, но не примадонной, как многие из тех сложных и ненасытных клиентов, которых ей приходилось утешать и задабривать. Он был не таким богатым, как большинство из мужчин, которых знала Илона, но значительно более щедрым, более занятым, чем все ее знакомые, но всегда готовым посвятить ей свое время. Скоро они стали любовниками. Илона предполагала, что их близость повлечет за собой определенные обязательства.
      Ким только что завершил «Равнины Серенгети» и сразу же начал следующую книгу – «Воспоминания о счастливом времени» – повесть о послевоенном времени, чье действие разворачивается в Нью-Йорке и Париже. Единственные обязательства, которые Ким признавал, были его обязательства перед литературой и перед Николь.
      Если вы сумеете спеть такую песню, которая заставит людей забыть о Депрессии, я награжу вас медалью.
Президент Гувер при награждении Руди Вали

Глава четырнадцатая

1

      «Сейчас не время для фривольности», – написала Николь в 1932 году в своей постоянной рубрике, которую вела у Маргарет Берримэн в Нью-Йорке с начала двадцатых годов, пересылая ей материалы каждый месяц.
      1932 год действительно стал ужасным годом. Во Франции, небольшой стране, шестьсот тысяч человек были безработными; их можно было видеть на улицах Парижа – они слонялись, несчастные и потерянные, злые и обескураженные; президент Франции Поль До-мер был убит Полем Горгуловым, русским фашистом; финансовый воротила Ивар Крейгер застрелился в фешенебельных парижских апартаментах, когда его империя, оцениваемая в миллиард долларов, развалилась.
      В Англии произошли волнения безработных у Черринг-Кросского вокзала, а многочисленный марш голода направился к Лондону под звуки «Интернационала», выдуваемые на волынках. В Германии было шесть миллионов безработных, Адольф Гитлер дважды безуспешно пытался выиграть национальные выборы и заставлял содрогаться всю страну. В Америке – двенадцать миллионов безработных, бывшие директора торговли яблоками на улицах Нью-Йорка. Двадцать тысяч ветеранов первой мировой войны пришли в Вашингтон в поисках сдельной работы, а около двух тысяч банков лопнули.
      Строгая экономия, к которой Николь была приучена с детства, и умение делать все, стали бесценными качествами в годы Великой Депрессии. Николь отреагировала на кризис, свернув производство, упростив модели и экономя на всем, – уроки, полученные в детстве, оказались очень полезными. Чтобы стимулировать заказы, она срезала цены на свои модели в два раза. Вес персонал, начиная с Лалы и кончая продавщицами, перешел на половинный рабочий день. «Дом Редон», как и все другие ведущие дома моделей в Париже, традиционно бывал закрыт по понедельникам. Теперь они были открыты, чтобы принимать клиентов. В расцвете грохочущих двадцатых годов Николь представляла по четыреста моделей для каждой коллекции. Теперь ее коллекции насчитывали не больше восьмидесяти образцов.
      Николь всегда предпочитала простоту. Теперь же ее модели достигли такой простоты, что, сама того не думая, она революционировала женскую моду. До сих пор все модницы имели обыкновение менять наряды по нескольку раз в день: утром, к обеду, для чая, для ужина. Николь покончила с этим.
      Идею ей подали твидовые пиджаки Кима, все еще висевшие в ее шкафах. Идея была не нова, но она до сей поры была не в состоянии осуществить ее, потому что не находила твида, который бы ей нравился. В двадцатые годы он поехала в Шотландию убеждать владельцев фабрик, выпускавших твид, производить более тонкую и легкую продукцию, пригодную для женщин. Но шотландские фабрики отказались от ее предложения. Когда англичанин покупал твидовый пиджак, он собирался носить его всю жизнь, поэтому именно такой сорт твида – тяжелый и толстый, чтобы не сказать – неразрушимый, выпускали в Шотландии многие десятилетия и даже века. Шотландцы не понимали, зачем им менять свое производство, и Николь сдалась. Теперь, став мудрее и видя пиджаки Кима ежедневно – она повесила их с краю, чтобы быть поближе к нему, – Николь обратилась со своим замыслом к Ролану Ксавье.
      – Вы могли бы мне сделать твид, мягкий, как суфле? – спросила она.
      – Эти ваши немыслимые просьбы! – ответил Ксавье, на этот раз без прежней резкости. Он уже понял, что мозговые атаки Николь зачастую выливались в очень хорошие заказы для его фабрик. Французское правительство издало специальные законы, стимулирующие производство внутри страны, и, основываясь на ее просьбе, Ксавье уже через три месяца дал Николь ткань, которая ее удовлетворила.
      Из схожего с суфле твида, раскрашенного в необычные цвета цикламена и канареечный, Николь разработала модель костюма, в котором можно было отправляться куда угодно. Женщины могли надевать его утром и носить целый день. Для изысканных вечерних приемов Николь сделала аналогичный костюм из черного бархата. В годы Депрессии мода продолжала следовать своими замысловатыми путями – то пряча талию, то подчеркивая ее, то не акцентируя плеч, то делая их огромными, то увеличивая, то уменьшая вырезы. Николь сделала костюм, в котором талия была обыкновенной талией на ее собственном месте, плечи имели естественные размеры и очертания, а юбка заканчивалась сразу под коленом. Костюм Николь, сделанный в расчете на реалии Депрессии, стал своеобразной женской униформой. Николь за эту модель, стимулировавшую к тому же и отрасли, связанные с самодеятельным шитьем, получила главный приз Конкурса элегантности в 1932 году.
      Ким прочел сообщение об этом в «Нью-Йорк таймс», послал ей поздравительную телеграмму и решил удивить ее своим визитом. Илоне он сказал, что едет в Париж собрать материалы для «Воспоминаний о счастливой жизни».

2

      Депрессия напомнила Николь о бедности, в которой она жила в детстве, и в то же время пришпорила ее воображение. Тогда ее воображение помогло ей бежать из Ларонеля, теперь же оно помогло выжить «Дому Редон». Из необходимости она работала одновременно в нескольких направлениях, искала новые пути в самых разнообразных областях. Совершенно новый вид женского костюма – лишь один из примеров. Открытие бутика – небольшого магазинчика дешевых товаров при доме моделей, числящегося среди домов «от кутюр», – стало следующим революционным шагом.
      Николь давно знала о маленьких свитерах, которые Лала делала для себя. Лала научилась вязать у старой крестьянки, жившей в поместье ее родителей. Вдохновленная сюрреалистами, дадаистами и кубистами, Лала решила забавы ради связать себе маленький сюрреалистический свитер. Ее первым опытом в середине двадцатых годов стал черный свитер с белым воротником, напоминавшим воротник мужской сорочки, вывязанный прямо в свитере. На свитере же был вывязан красный галстук. Лале понравилось свое творение, и она продолжала экспериментировать. Она вывязывала на черном полотне свитера грудную клетку, под Дали, или сфинксов, заимствованных с выставки искусств Древнего Египта. Однажды она сделала свитер – овощную лавку: вывязала зеленую петрушку, желтые лимоны, красные томаты, коричневые картофелины, красный баклажан. Хотя перенасыщенные цветами и деталями свитера Лалы являли полную противоположность стилю Николь, она увидела и в них новые возможности.
      – Как ты предполагаешь продавать свои свитера? – спросила Николь. – Я предоставляю тебе часть нижнего этажа в «Доме Редон» в обмен на процент от доходов, которые принесет продажа твоих изделий.
      – Мне нравится твоя затея, – ответила Лала, – но эти изделия – вовсе не «гранд люкс». Они не рассчитаны на это. Я делаю их забавы ради.
      – Мне кажется, что именно сейчас пришло время немного развлечься. Все так мрачно! – объяснила Николь. – Мы можем делать простые черные недорогие юбки под твои свитера – это даст нам дополнительный доход. – Николь думала и о том, что, благодаря свитерам, в «Дом Редон» станут приходить новые клиенты, а когда дела пойдут на лад, а они обязательно пойдут на лад, клиенты станут чувствовать себя привычно в «Доме Редон» и постепенно превратятся в заказчиков более дорогой одежды.
      – Положись на меня – и тебе, и мне в результате будет только лучше.
      Таким образом Николь стала первой представительницей домов «от кутюр», в которых появился магазин готовой одежды по доступным ценам. В то время подобная идея ужаснула других модельеров – никаких консультаций, никаких примерок, никаких индивидуальных деталей; просто плати и уходи! Однако свитера и соответствующие юбки, выполненные в трех размерах – маленьком, среднем и большом, – имели успех.
      Николь расширила ассортимент бутика за счет своих духов, набора стеклянных бус, нескольких видов шляпок, закупленных в других ателье, а также разноцветных шарфиков, которые она подбирала лично. Вскоре бутик так разросся, что Лала проводила в нем целый день и пришлось нанимать другую директрису.

3

      Несмотря на постоянно вводимые новшества, начало тридцатых годов для Николь стало временем борьбы и одиночества. В течение уже длительного времени у нее не было никакой личной жизни. Она задавалась иногда вопросом: неужели она так напряженно трудилась, так самоотверженно боролась лишь для того, чтобы вернуться на исходные позиции – в совершенном одиночестве, маневрируя то так, то эдак, поддерживая на плаву свое дело. Иногда она сравнивала себя со своей матерью. Она зло критиковала свою мать, но, в конце концов, оказалась в той же лодке: ночью – одиночество, а днем работа, работа и работа. Иногда она так много работала, что забывала о цели работы, – она помнила лишь, что должна выжить. Николь старалась не предаваться мыслям о собственных неудачах и не жалеть себя; такое настроение ни к чему не приведет. Факт оставался фактом – и мир, и Николь переживали Депрессию.
      С горечью думала Николь о своих потерях: Кирилл, Бой, а теперь, по всей видимости, и Ким. Хотя их вынужденная разлука продолжалась, она не хотела окончательно расставаться с мечтой о том, что они вновь будут вместе. Они многому научились в течение того года, что жили вдвоем, В следующий раз – если он когда-нибудь наступит – все пойдет по-другому.
      Тем временем друзья говорили ей, что она проводит слишком много времени одна. Ее приглашали, и она была достаточно мудрой, чтобы принимать эти приглашения. Но, несмотря на приемы и коктейли, на вернисажи и театральные премьеры, Николь оставалась одинокой и страдала от одиночества.

4

      Николь давным-давно знала Майкла Эссаяна, но по-настоящему их дружба началась однажды ночью, под крышей популярного парижского ночного клуба «Ле Беф сюр ле туа». Николь пришла туда в большой компании, в которую входил министр экономики, в 1929 году просивший Николь остаться на родине, и его жена, ставшая постоянной клиенткой «Дома Редон»; она сопровождала мужа и сейчас; был там и Ролан Ксавье, ставший членом правительства и пытавшийся вывести экономику из депрессии; были Ройс и Маргарет Берримэн. За соседним столиком, накрытым на двоих, сидели Барбара Хаттон и Алек Мдивани, который, как поговаривали, сам себе присвоил княжеский титул. Эта богатая девочка и князь собирались пожениться в июне. «Дом Редон» готовил Хаттон приданое.
      – Мадемуазель, не окажете ли вы мне честь и не потанцуете ли со мной? – спросил Майкл. Николь кивнула, и он повел ее в центр зала на танцплощадку. Румбу и самбу с их зажигательными ритмами сменили чарльстон и блэк-боттом, бывшие тогда в моде. Танцуя с Майклом, чувствуя его руку на талии, Николь думала, какой он сильный, надежный и мужественный.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23