Глава 17

Прошло три с половиной недели со дня возвращения из Галлс-Нест, и Филиппа исчерпала вежливые отговорки, которыми отвечала на приглашения леди Августы. Когда Бланш и Беатриса вернулись в лиллибридж-ский пансион, вдовствующая герцогиня решительно отказалась слушать объяснения, почему Филиппа и Кит не могут несколько дней погостить в Уорбек-Кастле. Филиппа попробовала воззвать к леди Гарриэт, но оказалось, что та уже успела рассказать мальчику о старом фамильном замке Уорбеков. Более того, она заверила его, что по возвращении из Лондона герцог захочет узнать мнение своего подопечного об этом величественном родовом гнезде.

Так Филиппа узнала, что Корт снова в Лондоне. Ей хватило на сборы получаса, и вскоре бело-зеленый кабриолет леди Гарриэт уносил мать, сына и его няню к Уорбек-Кастлу. Леди Августа, сияя улыбкой, приветствовала гостей с верхней ступеньки парадной лестницы, а за ее спиной маячил изумленный дворецкий. Его изумление было тем более забавно, что на памяти Филиппы он никогда не терял достоинства и невозмутимости.

В первый день леди Августа устроила экскурсию по дому. Прежде всего они осмотрели коллекцию древностей из Египта, вещи с раскопок Византии. Секретарь Корта служил им гидом, подробно рассказывая о происхождении, возрасте и назначении каждого предмета. Нейл Толандер, увидев Кита, был изумлен не меньше, чем старый добрый Пил, но не выказал своего удивления. Однако и он не мог удержаться и время от времени бросал взгляды в сторону мальчика. Странное дело, это Филиппу не тревожило. Наоборот, она чуть не расхохоталась.

На следующий день Кит отправился на конюшню и быстро перезнакомился со всеми конюхами и грумами. Интересно было видеть, как эти грубоватые парни лезут из кожи вон, чтобы позабавить молодого маркиза. Да и не только они, вся прислуга Уорбек-Кастла, казалось, только и мечтала принять под свое коллективное покровительство это юное создание.

Филиппа хорошо помнила Уорбек-Кастл. Это было старинное здание, построенное в тринадцатом веке на месте нормандской крепости, и каждый новый хозяин считал своим долгом заново вычистить и углубить ров, обновить стены. Жилая часть дома располагалась в крыле, относящемся к эпохе Стюартов. Пиршественный зал, занимавший всю центральную часть замка, был сохранен во всем своем угрюмом великолепии. Его потолок, одновременно являвшийся сводом главной башни, опирался на деревянные колонны, прочные, как камень, и покрытые причудливой резьбой. Средневековые гобелены были великолепно отрестаарированы и сверкали яркими красками. Во всем этом убранстве было что-то варварское.

Филиппе отвели спальню, которую она занимала после свадьбы. За шесть лет многие комнаты переоборудовали, но эту оставили в неприкосновенности. Просторная и светлая, обставленная мебелью времен королевы Анны, спальня выглядела в точности так же, как в то утро, когда молодожены покинули замок и направились в лондонский дом герцога. В гардеробной по-прежнему висела одежда шестилетней давности, прикрытая от пыли папиросной бумагой. Филиппе показалось, что время повернулось вспять.

И вот сейчас, накануне отъезда из Уорбек-Кастла, Филиппа стояла посредине спальни, сдерживая слезы. Она не могла сказать, отчего они: от радости, что она наконец покидает этот дом, или от печали. Визит в Уорбек-Кастл обернулся путешествием в прошлое. Брак ее был слишком короток, чтобы всем сердцем полюбить замок, но за две недели, проведенные в нем, она потянулась к нему душой, впервые почувствовала, что такое настоящий дом.

До последнего вечера она не прикасалась к ящикам комода, опасаясь найти там безделушки, которые еще больше разбередят память, но сейчас не удержалась и выдвинула ящичек туалетного столика. Как она и ожидала, внутри оказалась черная лакированная коробка. Филиппа медленно открыла ее. В углублении на красном бархате лежало бриллиантовое колье с крупным аметистом и серьги в пару ему. Это был свадебный подарок Корта. Чуть ниже покоилось обручальное кольцо, которое Филиппа заложила, чтобы заплатить за дорогу до Венеции. И наконец, в коробке находился золотой медальон на цепочке, который шесть лет назад она позволила надеть себе на шею в знак того, что принимает предложение руки и сердца. После ее бегства медальон остался в Уорбек-Хаусе, но, как видно, был привезен в замок вскоре после того, как она покинула страну.

Филиппа помедлила, прежде чем вынуть медальон из коробки, зная, что не сможет удержаться от слез. На обратной стороне было выгравировано несколько слов, которые она хорошо помнила: «Обещай мне прекрасное навеки».

Слезы хлынули из глаз, но она не пыталась остановить их. Медленно и осторожно, как невероятно хрупкую вещь, Филиппа положила медальон в коробку, а коробку в ящик и задвинула его. Из большого зеркала на нее печально смотрела молодая женщина с бледным заплаканным лицом. Не в силах вынесли ее укоризненного взгляда, Филиппа прошла к высокому стрельчатому окну. Стояла ясная звездная ночь, и черный бархат небес казался совсем близким. Но Филиппа чувствовала только невыносимую боль потери и тоску по тому, что не сложилось и никогда уже не сложится.

И в этот тягостный момент она приняла решение. Невозможно дольше откладывать неизбежное. Пора рассказать Корту о крещении. Она объяснит ему все. А потом… узнав о подделанных документах, он заберет сына у лживой матери.

До самого бала в «Рокингемском аббатстве» в душе ее теплилась надежда на чудо. Не ссора на балконе убила ее. Именно в тот вечер она поняла, что воссоединение невозможно: он готов жениться, но не готов поверить ей. До конца жизни он считал бы ее способной на измену…

Неожиданно Филиппа поняла, что она не одна в комнате. Филиппа обернулась. На пороге стоял Корт и молча смотрел на нее.

Он был одет совершенно по-домашнему, в длинный бархатный халат, босиком. Насколько она знала этого человека, под халатом ничего не было. У Филиппы перехватило дыхание. Сердце, только что бившееся с унылой размеренностью, начало частить.

– Вот ты и дома, Филиппа, – сказал Корт негромко.

– Но как же… ты же должен сейчас быть в Лондоне! – глупо заявила она. – Ты уехал всего четыре дня назад!

– Боюсь, мой отъезд в Лондон был всего лишь беспочвенным слухом, – спокойно возразил он.

– И кто же его распустил? Не ты ли? А твоя бабушка и рада была подхватить!

– Не только бабушка, но и добрейшая леди Гарри-эт, – Корт шагнул к Филиппе. – Тебе не показалось, что она как-то уж слишком охотно дала согласие на ваш отъезд? Наши дорогие титулованные вдовы пришли к решению, что нам нужно поговорить наедине.

– В таком случае куда же ты ездил?

– Недалеко. В Чиппингельм. Я снял комнату в «Черном лебеде» на пару ночей и всласть отдохнул от забот, пока ты осматривала замок. Мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя спокойно, совсем как прежде. Да и Киту не мешало освоиться в его будущем доме.

Филиппа не нашлась, что ответить на это в высшей степени нахальное заявление. Что за человек! Просто интриган какой-то!

– Мне нужно зайти к Киту, – пробормотала она, – а потом… а потом я попрошу тебя удалиться, я собираюсь лечь.

– Нет никакой необходимости заглядывать к Киту, – заверил Корт. – Буквально пару минут назад я заходил в его комнату, чтобы проверить, все ли в порядке. Наш сын крепко спит в громадной постели, в которой ему так удобно будет спать ночь за ночью. Его хорошенькая няня плетет кружева в соседней комнате и, конечно, присмотрит за ним, если он проснется. Впрочем, с чего бы ему просыпаться? В Уорбек-Кастле всем хорошо спится.

Не выдержав его настойчивого взгляда, Филиппа опустила глаза на свои руки, теребящие пояс халата.

– В любом случае тебе лучше уйти, – сказала она не слишком уверенно. – У нас есть о чем поговорить, но это может подождать до утра, не так ли?

Она отвернулась к туалетному столику, чтобы скрыть дрожь, бившую ее.

– Нет, не так! – заявил Корт категорическим тоном. – То, что нам предстоит обсудить, не терпит отлагательства.

Он почувствовал, что робкая мольба соблюдать приличия тронула его и он готов уступить. А это было очень некстати. Он пришел получить ответы на все вопросы разом и не намерен тянуть с этим больше ни дня.

Но Филиппа была так хороша в своем милом домашнем наряде, что мысли о важном разговоре сами собой улетучились. Она была в белом шелковом халате, застегивающемся на множество мелких пуговок, все еще причесанная для ужина, с серебряными гребнями в высокой прическе. Святая из его снов. Корт тряхнул головой, прогоняя наваждение.

– Я хочу, – начал он решительно, – чтобы разговор, не состоявшийся между нами шесть лет назад, все-таки произошел. Я имею в виду тот день, когда ты приехала в Уорбек-Хаус, а я отказал тебе в свидании. Запоздало признаю, что вел себя, как упрямый осел. Однако я готов исправить дело. Я слушаю.

– Да, но… я не помню, что собиралась сказать, – пролепетала Филиппа. Глаза ее расширились от страха, она смотрела на Корта, словно была не в силах отвести от него взгляда. – Прошло уже шесть лет, и я… я…

– Если ты захочешь, то вспомнишь, – произнес он мягко, но настойчиво. – Представь, что этих шести лет не было. Зачем ты приходила тогда? Сказать, что ждешь ребенка?

Корт ждал ответа почти с трепетом, чувствуя, что застарелая душевная рана, мучившая его годами, вот-вот вскроется. Он сам виноват, что выздоровление так долго не наступало, он питал свою боль безумной ревностью и горьким цинизмом, пока она совершенно не изъела его душу.

– Говори же, Филиппа! Ты хотела просить меня принять тебя обратно ради ребенка?

– Нет… – прошептала она, глядя ему в глаза. – Нет, Корт. Я даже не собиралась говорить тебе, что беременна. Я хотела, чтобы ты поверил мне.

– Что? Ты хотела заставить меня поверить, что между тобой и Сэндхерстом ничего не было? Это было невозможно, и ты знала это!

– И все же я молилась, чтобы ты поверил.

– Поверить в твою невиновность! – с горечью воскликнул он, рывком вытянул из кармана белый шелковый платок и ткнул им почти в самое лицо Филиппы. – По-твоему, что это? Как этот предмет мог оказаться у меня?

Некоторое время Филиппа с недоумением смотрела на кусок шелковой ткани, уже слегка пожелтевший от времени.

– Что это?

– Это я должен спросить, что это! – с едкой иронией выговорил Корт. – Я уверен, ты узнаешь этот предмет одежды. У Сэндхерста было по меньшей мере десять таких.

– Шейный платок…—тихо сказала Филиппа, осторожно взяла за краешек и всмотрелась в инициалы. – Нет, я не помню, чтобы у Сэнди был такой платок.

– Но ты же не станешь отрицать, что именно его монограмма здесь вышита! – сердито воскликнул Корт, нависая над ней, как воплощение обвинения.

– Ну и что с того? – спросила она, окончательно сбитая с толку. Он вел себя так странно, почти безумно, что она почувствовала прежний страх. – Допустим, это платок Сэнди. Какая разница, кому он принадлежит?

– В данном случае очень большая разница, – с горькой усмешкой ответил Корт. – Знаешь, где я нашел эту тряпку? В нашей с тобой постели на следующий день после того, как прервал ваше трогательное свидание с Сэндхерстом.

Тоненький звук сорвался с ее губ. Она стояла, не сводя взгляда со скомканного платка, потом спросила:

– Как он мог оказаться в нашей постели?

– Это как раз тот вопрос, который мучил меня в течение шести лет. И вот теперь я задаю его тебе, Филиппа: как мужской шейный платок с монограммой маркиза Сэндхерста мог оказаться в нашей постели?

Он снова ткнул платком ей в лицо. Мягкая ткань на мгновение коснулась щеки Филиппы, и та отшатнулась, точно обожженная.

– Я не знаю! Не знаю! Может быть, кто-то нарочно подложил его туда!

– Да? И кому же могло это прийти в голову? Подложить платок Сэндхерста именно в тот день, когда я вернулся!

– Я не могу объяснить! Знаю только, что я тут ни при чем, что это чья-то подлая, гадкая шутка!

– В таком случае этот шутник, кто бы он ни был, умирал со смеху, когда парламент проводил билль о разводе!

Внезапно Филиппа выхватила платок из руки Корта и отшвырнула его.

– Послушай… послушай меня! Корт, я клянусь всем, что мне дорого, что я невиновна!

Казалось, даже не он сам, а душа его заглянула в глаза Филиппы. Он почувствовал, что она говорит правду, и облегчение, неописуемое облегчение волной захлестнуло его. Что бы ни натворила Филиппа, она не осквернила супружеской постели. И прежде чем Корт успел осознать это, из самой глубины его души вырвались слова:

– Я тебе верю…

Но потом он выругался сквозь зубы. Кому могло прийти в голову сунуть ему в постель платок Сэнди? Ни один человек, даже из числа его недоброжелателей, не осмелился бы на такой поступок.

– Мне некого больше подозревать, кроме разве что Сэндхерста, – угрюмо произнес он. – Он мог подбросить платок, чтобы я подумал худшее и развелся с тобой. Он надеялся, что таким образом заполучит тебя…

– Невозможно! – возразила Филиппа с глубочайшей убежденностью. – Сэнди был не способен на такую гнусность. Он любил тебя, Корт, любил до самой смерти.

Она подняла платок, бережно его свернула, ненадолго прижала к груди и повесила на спинку кресла. Потом встретила взгляд Корта и выпрямилась, словно набираясь решимости.

– Должно быть, ты не более готов выслушать меня, чем шесть лет назад, но ты настаивал на объяснении. Для меня это так же важно, как и для тебя. Когда ты ворвался в отдельный кабинет «Четырех карет», обезумев от ревности, между мной и Сэнди ничего не было. Да, ты застал нас в объятиях друг друга, но то было невинное объятие, объятие друзей.

Корт чувствовал всем своим существом, что Филиппа говорит правду. Но поверить означало признать, что он один виноват во всем, только его безумная, безрассудная ревность разрушила их счастье, принесла боль близким и любимым людям.

Он полюбил Филиппу Гиацинту Мур с первого взгляда, но с первой же минуты он считал себя недостойным ее любви. Никто никогда не любил его, кроме бабушки, даже родители, так как могла его полюбить женщина столь совершенная?

И все же он сделал все, чтобы обладать Филиппой Он берег свое бесценное сокровище как зеницу ока, в каждом мужчине видя потенциального вора, и в глубине своей измученной души был уверен, что наиболее ловкий из них рано или поздно отберет ее. Однажды Филиппа встретит человека более достойного. Такого, как Артур Бентинк. Как нелепо повернулось все в его жизни! Именно отчаянное желание сохранить Филиппу привело к тому, что он потерял ее. Он своими руками толкнул жену в объятия Сэндхерста! Если бы не его бешеная ревность, они так и остались бы друзьями.

– Я так хочу верить тебе, Филиппа… Но больше я хочу, чтобы прошлое осталось в прошлом, а мы начали все сначала.

– О мой дорогой, мой единственный! – прошептала она. – Я хочу этого больше всего на свете.

Он привлек Филиппу к себе. Поцелуй был долог и нежен. Без слов Корт сказал, что любил прежде и любит теперь, что все еще поправимо и будущее возможно.

– Теперь я могу обещать тебе одну очень важную вещь, Филиппа, – сказал Корт, заглядывая ей в глаза. – Что бы ни случилось, я никогда больше не задам тебе вопросов о том дне, никогда не стану мучить тебя, требуя новых объяснений. Клянусь, отныне я буду безоговорочно доверять тебе. На этом наш разговор окончен.

– Нет, Корт, еще нет, – возразила она, смахивая слезы с густых ресниц. – Я не сказала тебе всего, что собиралась… и мне нелегко сказать это, поверь, – звук, похожий на подавленное рыдание, сорвался с ее губ, но она справилась с собой и продолжала: – Три недели назад, когда ты был в Лондоне, состоялось крещение Кита. Он был поименован Кристофером Кортни Шелбурном, как то и должно было быть. Поскольку он родился за несколько дней до того, как парламент принял билль о разводе, он является твоим законным наследником.