Пролог

– Вы найдете майора Шелбурна вон там, лейтенант-полковник. – Сержант вскочил со своего места у костра и, отдав честь, указал в сторону обрыва, где на фоне вечернего неба виднелась одинокая фигура.

Сидевшие вокруг костра драгуны разглядывали человека, назвавшегося сэром Тобиасом Говардом, виконтом Рокингемом, с настороженным любопытством. Судя по мундиру, он был штабным офицером Веллингтона[2] и, возможно, сейчас привез приказ, от которого зависит их жизнь.

Завтрашний день тревожил солдат. Подавленное молчание царило вокруг костров, словно вокруг лагеря бесшумно бродила смерть, отмечая будущие жертвы.

Лишь слышалось звяканье сбруи, повизгивала сталь затачиваемых клинков, да бывалые бойцы, не раз глядевшие в лицо смерти, изредка обменивались шуточками.

– Наш майор предпочитает одиночество, – вполголоса продолжал сержант, потом с подавленным вздохом неохотно добавил: – Если желаете, сэр, я отведу вас к нему…

– В-в этом нет никакой необходимости, с-сер-жант, – заметно заикаясь, сказал сэр Тобиаc. – Мы с майором Шелбурпом ст-тарые друзья.

Он вскочил в седло и направил лошадь в сторону одинокой фигуры.

Майор Кортни Шелбурн, граф Уорбек (для друзей и близких просто Корт), стоял на самом краю обрыва и, рассеянно перебирая поводья лошади, смотрел на темную долину, расстилавшуюся у его ног. Невидящий взор, понуренные плечи… словно все несчастья мира обрушились на одного человека. Тобиаc подавил острую жалость к другу. Какого черта, раздраженно подумал он, этот идиот торчит на самом краю, будто только и ждет, чтобы земля осыпалась под ногами? Или надеется, что снизу кто-нибудь заметит его и всадит пулю в его дурацкое разбитое сердце?

Стук копыт вывел Кортни Шелбурна из задумчивости. Он повернулся на звук, не скрывая досады, однако, узнав старого друга, улыбнулся.

– Рокингем! – воскликнул он рокочущим басом, и улыбка его стала шире. – Вот кого, черт возьми, не ждал! Откуда ты свалился, дружище?

Гость спешился и позволил заключить себя в объятия которые без натяжки можно было назвать медвежьими.

– Я прибыл сюда с пакетом для К-крофорда. – объяснил Тобиаc, наконец вырвавшись из стальных тисков. – Наш грозный старикан, к-как обычно, приберег пару указаний на самый п-последний момент. К-как только я услышал, что «летучий эскадрон» обосновался зд-десь, на горке, сразу же отправился разыскивать тебя. Как тут тихо… а завтра поутру начнется ад к-кромешный.

Не сговариваясь, оба повернулись к обрыву. Где-то там внизу, под сенью раскидистых сосен, шестьдесят тысяч французов затаились в ожидании рассвета.

– Эскадрон получил приказ остановить или хотя бы замедлить наступление Массены[3], – негромко сказал Корт, затем, чуть смутившись, добавил: – Вот я и решил перед боем еще раз осмотреть местность.

– Немного т-темновато для этого, по-моему, – рассеянно заметил Тобиас, думая в эту минуту о завтрашнем бое.

Кавалерия Наполеона славилась безрассудной отвагой, это были отборные воины, вооруженные пиками, которыми владели в совершенстве. Тобиас вздрогнул: надвигался страшный день, и мало кто уцелеет в грядущем кровавом сражении.

– Я не могу ост-таваться с тобой долго, – сказал он, чувствуя себя почему-то виноватым. – – К-крофорд, наверное, уже подготовил ответ.

– Тогда поскорее рассказывай новости, которые привез, – оживился Корт. Он потрепал лошадь по холке. – Почта идет сюда так медленно, что новости устаревают еще в пути. Только представь себе, вот уже несколько месяцев я ни строчки не получал от леди Августы.

– М-можешь не сомневаться, твоя д-достойней-шая бабушка в добром зд-д-дравии, – начал Тобиас, и заикание, с которым он обычно неплохо справлялся, внезапно резко усилилось. – Мне п-п-пришлось побывать в Л-лонд-доне примерно месяц на-назад с расп… распоряжениями для п-поставщиков. Леди Авг-густа пре-восх-ходно себя чувст-твовала…

Тобиас старался говорить медленно, чуть растягивая слоги, но все было напрасно: он слишком нервничал. Новости, прибереженные им для друга, были не из тех, за которые гонцов осыпают благодарностями. Черт возьми, в древние времена за такую весть можно было лишиться головы.

– А как дела у Белль? – между тем спросил Корт с улыбкой. – Есть надежда, что на свет скоро появится маленький Рокингем?

– П-пока все, т-так ск-казать, впереди, – поспешно ответил Тобиас и добавил с некоторым смущением: – Но мы ст-тараемся как можем.

– Не сомневаюсь в этом, приятель. – И Корт так сердечно хлопнул друга по плечу, что тот едва не упал, затем хотел было что-то добавить, но, поймав виноватый взгляд Тобиаса, насторожился: – Что? Что ты мне хочешь сказать?

Тобиас собрался с духом и выпалил:

– Белль, черт возьми, получила письмо от Филиппы!

Корт резко вскинул голову, и по его лицу пробежала тень.

– Значит, она в добром здравии, я правильно понял? – Слова упали тяжело, словно свинцовые, а на виске забилась голубая жилка. – В добром здравии и в теплых, солнечных краях?

– Да, они оба в Вен-неции… оба зд-доровы и… и счастливы.

Корт равнодушно пожал плечами, словно судьба бывшей жены его нимало не интересовала, но лицо стало жестким.

– Что ж. – заметил он, помолчав, – было бы слишком хорошо, если бы корабль, на котором счастливая парочка отбыла в Венецию, налетел на скалы и затонул.

Тобиас молча слушал слова, полные сарказма. Любовником Филиппы был тот, с кем некогда их связывала крепкая дружба, нечасто встречающаяся среди отпрысков знатных родов. Троица озорников, известная всему Лондону, они были друзьями не разлей вода, вместе учились в Итоне, потом в Оксфорде, даже их поместья были рядом. И вот однажды Корт застал свою молодую жену в объятиях Артура Бентинка, маркиза Сэндхерста, которому верил, как себе. Когда он оправился от потрясения настолько, чтобы послать секундантов к бывшему другу, любовники уже покинули Англию, лишив его даже возможности отомстить.

– Эт-то еще не все, – прервал Тобиас тягостное молчание.

Больше всего ему хотелось поскорее покончить с этим долгом дружбы. Нет ничего хуже, чем бередить старую рану, но кто еще, кроме него, скажет Корту правду?

– Сэнди и Ф-филиппа узаконили свои от-тношения сразу после того, как получили известие, чт-то парламент одобрил ваш развод. В п-прошлом году у них родился реб-бенок… мальчик.

Корт зажмурился. В сгустившихся сумерках, при бледном свете луны его лицо казалось безжизненной Маской. Несколько минут друзья молча стояли друг против друга, и сильные пальцы Корта судорожно сжимали поводья.

– Будь они оба прокляты!.. – наконец едва слышно пробормотал он. – Чтоб им гореть в аду до скончания веков…

– Мне ужасно ж-жаль, – начал Тобиас и запнулся, не находя слов, которые могли бы выразить глубину его сочувствия.

Больше всего он сожалел о том, что вынужден был сообщить другу эту новость накануне сражения. Но он должен был это сделать, утешал себя Тобиас, Корту нужно знать правду, тем более… бог весть чем закончится для него завтрашний день.

– Лейтенант-полковник, – окликнули из темноты, – генерал хочет видеть вас. Ответ Веллингтону готов, можете отправляться в путь.

– Я буду ч-через пару м-минут, – ответил Тобиас и шагнул к другу. – М-мне пора.

– Прощай, старина.

По лицу Корта скользнула тень страдания. И без того встревоженный, Тобиас забеспокоился всерьез.

– Почему, с-собственно, «п-прощай»? – воскликнул он. – Т-ты ведь не будешь делать глупостей завтра? Полно, д-дружище, время лечит и не т-такие раны. Вот увидишь, к-когда война кончится и мы в-вер-немся в Кент, все п-покажется тебе в ином свете.

– Значит, время лечит? – саркастически хмыкнул Корт. – Что ж тогда оно не торопится? Филиппа сбежала с Сэнди два года назад, а боль ничуть не меньше… как, впрочем, и ненависть. Будь я проклят, если однажды не отомщу обоим!

– Тогда… – Тобиас еще раз всмотрелся в резко „ очерченные черты его лица. – Помоги тебе Бог.

– Завтра мне понадобится не Божья помощь, а выносливость лошади и сила руки! – отозвался Корт, надменно вскидывая подбородок, словно устыдившись минутной слабости. – А вот тебе, друг мой, удачи. Когда увидишь Белль, передай ей от меня привет.

На том они простились, и Тобиас медленно поехал вдоль пушек, возле которых суетились канониры. Его охватило предчувствие, что он никогда больше не увидит друга. Тобиас оглянулся. Тот по-прежнему стоял У края обрыва, вперив взгляд вниз, в темную долину. Неясная в сумерках фигура выглядела такой одинокой, что сердце невольно сжалось от боли. Вспомнив горькие складки у губ и потухший взгляд Корта, Тобиас с грустью подумал, что в нем не осталось ничего от самого бесшабашного дуэлянта Лондона, имя которого когда-то было окутано сомнительной, но волнующей славой любимца женщин. Только что он простился с человеком, считавшим для себя лучшим выходом пулю в грудь.

И Тобиас проклял Артура Бентинка, в котором раньше не чаял души.

Глава 1

– Вдовствующая маркиза Сэндхерст, ваша милость. Корт поднял взгляд от разложенных на столе бумаг и с недоумением взглянул на дворецкого. Он был бы поражен куда меньше, если бы добрейший Нэш объявил о прибытии в Уорбек-Хаус архангела Гавриила.

– Леди Гарриэт? Как это возможно? Дворецкий ответствовал с достоинством поистине королевским:

– Ее милость изволит ожидать вас в голубой гостиной. Следует ли мне уведомить ее, что вас нет дома?

– Нет… – озадаченно хмурясь, Корт поднялся из-за стола. – Я приму ее.

Он искоса взглянул на секретаря. Судя по растерянному лицу Нейла Толандера, он был потрясен ничуть не меньше. Среди тех, кто служил в доме герцога Уорбека, будь то секретарь, дворецкий или мальчишка на побегушках, не было ни одного человека, который бы не сообразил, что предстоящая встреча может закончиться только скандалом. Да и как было не сообразить, если в доме строго-настрого запрещалось произносить само имя Сэндхерстов?

– Проводите леди Гарриэт в кабинет, – холодно сказал Корт, сожалея о том, что не может отказать крестной от дома.

Впрочем, он, конечно, не будет рассыпаться перед ней в любезностях только потому, что у нее хватило наглости явиться в его дом после всего, что произошло шесть лет назад.

– Ваша милость, я закончу со счетами в библиотеке, – секретарь поспешно сгреб разложенные на столе бумаги. – Когда ваша… ваша гостья отбудет, пошлите за мной. – И он почти бегом покинул арену предстоящего сражения.

Пару минут спустя в кабинет решительным шагом вошла леди Гарриэт Бентинк.

– Кортни! – провозгласила она басом, вызывающе вздернув массивный подбородок. – Как мило с твоей стороны принять меня!

Леди Гарриэт для утреннего визита – как того и требовали правила хорошего тона – выбрала бордовое платье. Сшитое по последней моде, оно не только не скрывало недостатки ее фигуры, но и подчеркивало их.

Завышенная талия увеличивала и без того внушительный бюст, а прямой крой юбки делал ее фигуру похожей на обрубок. Однако подобные мелочи маркизу беспокоили меньше всего. Она надменно взглянула на крестника и остановилась посередине комнаты, всем своим видом давая понять, что не сделает больше ни шагу, если ей не будут оказаны все необходимые знаки уважения.

Корт с трудом выбрался из-за стола и, тяжело опираясь на трость, направился к гостье, пристально глядевшей на него. Каждый раз, ловя на себе взгляды окружающих, он болезненно чувствовал свою хромоту. Леди Гарриэт, все эти шесть лет поддерживавшая дружеские отношения с его бабушкой, леди Августой, не могла не знать, что он искалечил ногу на фронте.

– Напротив, леди Гарриэт, это я польщен вашим вниманием, – ответил он насколько мог любезно.

– Лицемер! – отрезала та. – Я пришла не для того, чтобы просто поболтать с тобой, и ты достаточно умен, чтобы это сообразить. – И она царственно протянула руку, затянутую в перчатку лилового цвета.

Рукопожатие леди Гарриэт было под стать .мужскому, да и ростом она была повыше многих джентльменов, а о ее силе ходили легенды.

Корт подвел крестную к диванчику, и она тяжело опустилась на атласные подушки. Корт остался стоять, опершись обеими руками на набалдашник слоновой кости, вырезанный в виде головы дракона.

– Тогда зачем же вы здесь? – спросил он холодно.

– Во всяком случае, не затем, чтобы меня оскорбляли. Это я так, на всякий случай.

Корт против воли улыбнулся. Маркизу считали в свете эксцентричной и резкой особой, но он-то хорошо знал, что грубоватые манеры скрывали доброе и отзывчивое сердце. Леди Гарриэт была его крестной матерью, но заменила мать настоящую, слишком занятую собой, чтобы интересоваться сыном. Повзрослев, Корт под любым предлогом старался улизнуть в Сэндхерст-Холл и, по существу, проводил там времени больше, чем в родительском доме.

Он вдруг увидел, что когда-то рыжевато-каштановые локоны крестной стали седыми, и впервые понял, что скандал, разрушивший его жизнь, оставил глубокую рану и в ее сердце. Шесть лет вражды и ненависти. Между ними пролегла глубокая пропасть, но, может быть, леди Гарриэт все еще любит его. Почему бы и нет? Она дала ему больше любви, чем родители, чем кто бы то ни было.

Его всегда окружало множество людей, жаждущих расположения герцога Уорбека, особенно его любили родители девиц на выданье. Но если бы он взялся сосчитать тех, кто по-настоящему любил его, то вполне хватило бы пальцев одной руки.

Неожиданно для себя Корт предложил:

– Не хотите чаю, крестная?

Та энергично покачала головой, и лиловые перья на ее шляпке заколыхались.

– Я пришла к тебе потому, что на днях вернулась из Италии, – начала она решительно.

Корт замер, стиснув набалдашник трости до боли в пальцах.

– Вот как?

Он хотел, чтобы это «вот как?» прозвучало холодно и слегка насмешливо, но горло сжал спазм, и голос его сорвался. Это привело его в ярость: подумать только, после стольких лет даже мысль о бывшей жене совершенно выбивает его из колеи! Леди Гарриэт сделала вид, что ничего не заметила.

– Ну да, – безмятежно подтвердила она. – Что здесь странного? Ведь блокада снята, мир подписан. – Она окинула крестника взглядом, который должен был изображать простодушие, но светло-зеленые глаза смотрели слишком пристально. – Разве ты не знал, что меня не было в Англии два месяца?

– Откуда мне было знать? – Корт постарался скрыть горечь. – Бабушка держит меня в курсе всех светских новостей, но эту почему-то упустила из виду. Очевидно, цель вашего путешествия показалась ей слишком… э-э… интимной.

Несколько минут они смотрели друг на друга в напряженной тишине. Наконец леди Гарриэт нарушила затянувшуюся паузу.

– Я вижу, Кортни, ты скорее откусишь себе язык, чем спросишь о том, что, без сомнения, вызывает твое живейшее любопытство. Я отправилась в Венецию, чтобы привезти в Англию останки моего бедного сына.

Корт молча повернулся и, тяжело ступая, направился к столу. Чтобы не сгибать раненую ногу, он не стал садиться в кресло, а присел на край столешницы и с видом полного равнодушия осведомился:

– Вы полагаете, как человек воспитанный, я должен спросить, как поживает вдова?

– Вовсе нет. – Маркиза тяжело поднялась и подошла к крестнику. Тот смотрел на нее с вызовом. – Останки моего сына были доставлены на родную землю, чтобы быть погребенными в фамильном склепе. Я понимаю, это тебе совершенно безразлично, но думаю, ты не останешься равнодушным к известию, что леди Филиппа с сыном отныне будут жить в Англии.

– Боже милостивый! – вырвалось у Корта, и: он вскочил, не обращая внимания на резкую боль в ноге. – Вы шутите?

– Я никогда еще не была так серьезна, . – с достоинством откликнулась маркиза. – В данный момент они находятся в моем доме, на Кавендиш-сквер. Прошу тебя, Кортни, прошу как твоя крестная, не давай мстительным .чувствам завладеть тобой. Мальчик мой, человек не может, не должен все время жить прошлым, похорони его вместе с бедным Артуром, не вытаскивай снова на свет скандал, связанный с разводом. Если не ради меня, сделай это ради ребенка!

– Ради ребенка! – усмехнулся Корт. – А почему вы решили, что ублюдок Сэндхерста меня интересует?

– Кристофер не ублюдок, а законный наследник моего сына, маркиз Сэндхерст. Ты можешь ненавидеть Артура и Филиппу, но пятилетнее дитя не виновато в грехах родителей. Прошу тебя, обращайся с мальчиком, как он того заслуживает.

– Вот в этом вы можете быть совершенно уверены, – сквозь зубы сказал Корт. – Я буду обращаться с ним и его беспутной матерью именно так, как они того заслуживают!

– Что ж, теперь я верю тем, кто считает, что пять с половиной лет затворничества превратили тебя в чудовище! – воскликнула леди Гарриэт, вскакивая с дивана.

– Пять лет и десять месяцев, – поправил Корт и усмехнулся (как он надеялся, дьявольски).

– Еще я слыхала, кое-кто в Лондоне за глаза называет тебя не Уорбеком, а «уорлоком», злым колдуном. До сих пор меня это возмущало, но теперь я вижу, насколько они правы.

– До сих пор меня возмущали только отдельные члены семейства Бентинк, но теперь я вижу, что яблоко от яблони недалеко падает.

Их взгляды скрестились. В глазах леди Гарриэт были боль и разочарование, в глазах Корта – вызов. Не сказав больше ни слова, леди Гарриэт вышла из кабинета, с треском захлопнув за собой дверь.

В комнате воцарилась тишина. Лишь громкое тиканье маятника высоких старинных часов да звук тяжелых шагов нарушали ее. Наконец шаги замерли у окна. Корт глядел на идущих по улице людей, но не видел их. Сердце его гулко билось, в висках стучало, противоречивые чувства бурлили в душе, и самым сильным из них было торжество.

Он думал о том, что Бог, без сомнения, существует.

Бог устроил все так, чтобы Филиппа вернулась, потому что счел справедливой его жажду мести.

Несколькими часами позже Корт вошел в белую гостиную собственного дома.

– Вот и ты, дорогой мой, – улыбнулась ему леди Августа. – А я уже начала думать, что ты забыл о моем существовании. Я хотела поговорить с тобой до приема у Белль,

Леди Августа взяла со столика, стоявшего перед ней, китайский чайник, расписанный розами, и наполнила ароматной жидкостью две чашки тончайшего фарфора.

– Забыть тебя? Да разве это возможно? – преувеличенно возмутился Корт. – Я весь день только и жду пяти часов, когда мы будем пить с тобой чай.

– Мой мальчик, – с обычной иронией заметила леди Августа, – сдается мне, ты не ограничиваешься обществом своей престарелой бабушки. Я, знаешь ли, почитываю колонку светских сплетен, и твои подвиги для меня не тайна.

Впрочем, она знала, что внук действительно любит ее, и, приезжая по делам в Лондон, всегда останавливалась в его доме. В эти дни Корт, несмотря на занятость, никогда не пропускал пятичасового чая с бабушкой, и эти совместные чаепития доставляли удовольствие обоим.

День Корта был расписан по минутам. Утренняя верховая прогулка в Гайд-парке, затем деловые встречи, после обеда наступал черед переписки, которая была у Корта более чем обширной. Как герцог Уорбек, он должен был также посещать аристократические клубы и модные светские салоны. Нередко столь утомительный день заканчивался для Корта в каком-нибудь любовном гнездышке, на надушенных атласных простынях. Его ветреность ни для кого не была секретом, но создания, добивавшиеся его внимания, были не менее ветрены… Подвинув тяжелое кресло ближе к столику и удобно устроившись в нем, Корт взял фарфоровую чашку и с наслаждением вдохнул густой запах свежезаваренного чая.

– Так о чем ты хотела поговорить со мной? Что-нибудь срочное?

Леди Августа в свои семьдесят лет сохранила осанку и грацию, которой позавидовали бы молодые. И сейчас в бордовом домашнем платье, отделанном темными кружевами, она была похожа на прекрасных дам, строго смотревших с фамильных портретов, висевших по стенам белой гостиной.

– Значит, ты все же будешь на дне рождения у Белль? – осторожно осведомилась она, поднимая от чашки серые глаза, удивительно ясные для ее возраста.

– Не приехать на день рождения нашей несравненной Габриэль? Да она мне за это голову снимет! – воскликнул Корт и прищурился. – А что такое? В чем дело? Ты хочешь, чтобы я сопровождал тебя?

– Это ни к чему! – Леди Августа решительно взмахнула рукой. – Граф Рамбуйе с супругой заедут за мной. К тому же, – тут уголки ее выразительного рта изогнулись в саркастической усмешке, – не хочу лишить тебя шанса обольстить наконец это средоточие всех добродетелей.

Корт внимательно посмотрел на бабушку. Полгода назад, когда он объявил ей о своей помолвке, она не стала скрывать, что не одобряет его выбора, и, похоже, за прошедшее время мнение ее не изменилось.

– Может быть, мы хоть сегодня не будем спорить по поводу Клер? – спросил он со вздохом.

– А разве мы спорим? – театрально удивилась леди Августа, поднимая сразу обе брови. – Спорить – это когда один «за», а другой «против». Я же никогда не пыталась отговорить тебя, дорогой мой. Я только время от времени напоминаю, что ложиться с женой в постель тебе придется одетым, чтобы случайно не обморозиться. Иногда я задаюсь вопросом, как тебе удастся при таком положении дел обзавестись наследником… впрочем, это не моя забота.

– Хм, – Корт пожал плечами, неохотно признавая правоту бабушки, – Клер, конечно, не самая лучшая дебютантка этого сезона…

– Дебютантка! – Леди Августа возвела глаза к небесам и всплеснула руками. – Да она видела столько сезонов, что могла бы заарканить по меньшей мере десяток мужей. – И, выпустив эту последнюю стрелу, леди Августа вернулась к своему чаю. – Впрочем, я отвлеклась. У меня к тебе дело совсем иного рода.

Вдовствующая герцогиня Уорбек никогда не волновалась по пустякам, и сейчас, увидев тень тревоги, пробежавшую по ее лицу, Корт понял, что случилось нечто серьезное.

– Я вчера виделась с леди Гарриэт! – вдруг неестественно громко заявила она. – Леди Гарриэт собиралась нанести тебе визит.

Леди Августа смогла выдержать мгновенно заледеневший взгляд внука ровно две секунды, а потом принялась сосредоточенно переставлять на столе вазочки и тарелочки. Для Корта это было ново: впервые в жизни его выдержанная бабушка не могла скрыть волнения.

– Да, сегодня утром она была здесь, – в его спокойном голосе звучало предостережение.

Повисло напряженное молчание, и Корт уже было решил, что сумел нагнать страху на свою бестрепетную прародительницу. Но леди Августу не так-то просто было сбить с толку.

– Так вот, твоя крестная просила меня поговорить тобой относительно ее невестки и внука.

– То есть Филиппы Бентинк и ее отпрыска? – рявкнул Корт неожиданно для себя. – Ну и в чем же дело? Она боится, что при одном взгляде на эту особу я начну крушить все подряд?

– Очень надеюсь, что этого не произойдет!—резко ответила леди Августа. – Те немногие из твоих недоброжелателей, кто уже знает о приезде Филиппы, затаили дыхание и ждут не дождутся, когда ты снова выставишь себя полным болваном. В Лондоне слишком тесно, дорогой мой, чтобы вы с ней не столкнулись. Рано или поздно это случится – и что тогда? – Она помолчала, а потом продолжила с тем же напором: – Советую не устраивать нового скандала. Оставь Филиппу в покое, пусть живет, как считает нужным. Ей и так придется нелегко.

– Тебе-то какая печаль, что случится с этой порочной особой?

Корт со стуком поставил на стол чашку, и янтарная жидкость выплеснулась на инкрустированную поверхность столика. Леди Августа схватила салфетку и принялась преувеличенно тщательно вытирать мокрое пятно. Корт молча сверлил ее взглядом, наконец, не дождавшись ответа, поднялся и тяжело оперся на трость.

– Похоже, ты уже приняла их сторону, не так ли? Иначе почему ты не сказала мне, что леди Гарриэт собирается привезти безутешную вдову Артура Бентинка, в Англию?

– Дорогой мой, в первую очередь я беспокоюсь о семействе Уорбек, то есть о тебе. Если ты в этом сомневаешься хоть на маковое зернышко, то для меня загадка, почему все считают тебя умным человеком. – Леди Августа положила мокрую салфетку на край столика и твердо сказала: – Речь идет о невинном ребенке, Корт.

– Чтоб его черти взяли, этого ребенка!

– Прошу вас, милорд, выбирать выражения, – надменно сказала герцогиня, выпрямившись в кресле, – иначе мне придется по приезде в Лондон останавливаться в другом доме. Хоть вы и герой войны и прочая, прочая, я не желаю, чтобы вы чертыхались в моем присутствии.

Вместо ответа Корт испепелил бабушку взглядом. Он прекрасно знал, что леди Августа могла при случае чертыхнуться и сама, просто она не могла простить ему развода.

– Чего ты от меня хочешь? – загремел он, теряя самообладание. – Эта особа изменила мне с моим лучшим другом, потом бежала с ним и вышла за него замуж. Как, по-твоему, я должен вести себя с ней?

– Если бы ты не развелся с Филиппой, она не вышла бы замуж за Сэндхерста, – рассудительно заметила леди Августа, не обращая внимания на растущий гнев внука. —Надо было послушаться меня и не торопиться с проведением через парламент билля о разводе. Теперь Филиппа могла бы вернуться не только в Англию, но и к тебе.

– Вернуться ко мне? Вернуться ко мне! Чтобы я принял обратно жену, которая только и ждет, как бы сбежать с очередным любовником?

– От хорошего мужа жена не станет убегать, это тебе всякий скажет, – с непередаваемым ехидством заметила леди Августа.

– Я ничем не обидел Филиппу, – буркнул Корт, делая вид, что не понимает намека. – У нее не было причин убегать из дому.

– Как это не было причин? Разве ты не угрожал убить Артура? Что оставалось делать бедной девочке?

Корт задохнулся от ярости, услышав столь нелепое оправдание поведения жены, и не в силах более сдерживаться, направился к двери, прорычав напоследок:

– Если бы я не развелся… я бы убил этих негодяев своими руками. Чем давать советы мне, посоветуй лучше этой… этой… держаться от меня подальше.

– Сэндхерст уже в могиле, – спокойно напомнила герцогиня, – а Филиппе предстоит одной растить ребенка. Может быть, теперь вы квиты?

– Мы будем квиты, когда она окажется в аду! – И с этими словами Корт захлопнул за собой дверь.

Глава 2

– Нет, ты будешь сегодня на моем празднике! настаивала Белль.

Она сидела на краю кровати, скрестив руки на груди и вздернув подбородок, что должно было изображать горькую обиду.

– Послушай, ты уже не школьница с большими наивными глазами, – пыталась увещевать подругу Филиппа. – И пора бы уже понять, что не все в этом мире происходит так, как мы хотим.

Белль искоса взглянула на нее и слегка улыбнулась.

– Не думаю, чтобы мои глаза когда-нибудь наивно смотрели на мир… я ведь и не предполагала, что стану виконтессой. А ты? Разве ты думала, что станешь маркизой? Да и никто в нашем пансионе не ожидал этого.

– Никто, даже воспитательницы, – согласилась Филиппа, впервые за время разговора лукаво улыбнувшись. – Сиротке по имени Филли Мур не прочили сколько-нибудь интересного будущего. Ты – другое дело, дорогая моя леди Габриэль Жаклин Мерсье Го. Несмотря на испытания, которые послал вам Господь Бог, тебе на роду было написано сделать блестящую партию.

Глаза Белль потеряли насмешливый блеск: Филиппа напомнила ей о страшной участи, которой чудом избежала ее семья.

– Мне было два года, когда мы пересекли Ла-Манш в рыбачьей лодке, переодетые sans-culottes [4], но и по сей день mа mere[5] часто видит кошмары, где в главной роли – мадам Гильотина.

Филиппа тоже посерьезнела, и некоторое время молодые женщины сидели молча, вспоминая каждая свое. Двадцать два года назад граф и графиня Рамбуйе бросили все свое состояние и бежали из Франции от ужасов революции. В Англии это некогда богатое семейство жило очень скромно. Родители Белль не имели возможности отдать дочь в дорогой частный пансион, поэтому устроили ее в скромную приходскую школу в Челси.

– Eh bien [6], страдания всегда вознаграждаются, – сказала Белль, снова улыбнувшись. – В пансионе я встретила тебя.

– Не только встретила, но и ввела в свой дом. – Филиппа благодарно пожала руку подруги. – Ты просто не можешь себе представить, каким счастьем для меня было приезжать к вам на каникулы! Это было… это было все равно как если бы ты поделилась со мной любовью своих близких. Я даже притворялась, что Андрэ и Этьен – мои братья. Особенно в это верилось, когда они дергали меня за косы и называли глупой гусыней.

Филиппа засмеялась, но глаза остались задумчивыми, словно душой она была далеко, в тех прежних, счастливых днях.

– Ты мне лучше объясни, cherie[7], – вернула ее к реальности Белль, – почему ты вдруг перестала приезжать к нам?

– Только не думай, что мне не хотелось всех вас видеть, – поспешно сказала Филиппа. – Видишь ли… я стеснялась, что у меня нет ни одного подходящего наряда. Помню, как мне было неловко приходить к вам в моих простых школьных платьицах, В двенадцать лет это могло казаться милым и непосредственным, но уже в пятнадцать-шестнадцать – нелепым.

– Совершеннейшая глупость с твоей стороны! – воскликнула Белль. – Что ж, – она придирчиво оглядела подругу, – теперь ты одета по последней моде… да что там говорить, ты воплощенная элегантность!

Филиппа вздохнула и обвела взглядом комнату, приготовленную для нее леди Гарриэт. Эта достойная женщина сделала все, чтобы гостеприимно встретить ту, которая принесла ей столько страданий. Филиппа не раз задавалась вопросом, почему маркиза так добра к ней, и не находила ответа, лишь еще больше преисполнялась благодарности.

– Белль, поверь мне, вернуться на родину после стольких лет – настоящее счастье, – во внезапном порыве она бросилась подруге на шею. – Спасибо, что не переставала писать. Нужно иметь золотое сердце, чтобы поддерживать отношения с женщиной, которую называют не иначе, как «пресловутая».

Леди Габриэль нежно обняла ее, потом, отстранившись, нахмурилась.

– Imbecile![8] Как будто я могла поступить иначе! Мы с тобой дружим с десяти лет, к тому же… я всегда верила тебе.

– Кстати о Венеции… Я привезла тебе подарок. Филиппа соскочила с высокой кровати и склонилась над небольшим сундуком, стоящим в изголовье. Подарок оказался миниатюрной копией настоящей венецианской гондолы с фигурой поющего гондольера. Торжественно опустившись перед подругой на одно колено, Филиппа осторожно поставила фарфоровую статуэтку на подушку, лежавшую на коленях Белль. Казалось, гондола плыла по голубому атласному морю.

– Боже мой, Филли! Это само совершенство! – воскликнула Белль.

Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть подарок, и блестящие каштановые локоны скрыли ее раскрасневшееся от удовольствия хорошенькое личико.

– А вот и еще один сюрприз…

Филиппа повернула ключик в корме миниатюрной гондолы, и раздались мелодичные звуки известной итальянской серенады, очень нежные и грустные.

– Так, значит, это музыкальная шкатулка! —восхитилась Белль.

–Жаль, ты не видела настоящие гондолы. В лунном свете они напоминают черных лебедей с длинными грациозными шеями. А теперь представь: прекрасная венецианка легко ступает с мраморной лестницы в покачивающуюся, словно танцующую на воде лодку.

– Неужели Венеция действительно так прекрасна?

– О да! Окна нашего дома выходили прямо на Гранд-канал, из них были видны золотые купола Собора святого Марка и Дворец дожей. Летние вечера долги, и часами солнце искрится в волнах, отбрасывая веселые «зайчики» на бело-розовые мраморные здания, уже не одно столетие смотрящиеся в прохладные воды каналов. Стены их покрыты чудесными фресками, балконы украшены каменной резьбой… – Филиппа умолкла, словно разглядывая прекрасную картину. – Сумерки опускаются на город постепенно, поэтому Сэнди подолгу сидел в лоджии с маленьким Китом на коленях. Мы наблюдали за тем, как надвигается ночь, как серебрится вода в лунном свете и как скользят по ней воздушно-легкие гондолы, и часто песни гондольеров и звук их мандолин сплетались в одну прекрасную мелодию…

– Тебе было очень одиноко тогда?

– Нет, не очень, – тихо ответила Филиппа, потом заглянула в полные сочувствия глаза подруги. – Да. мне было одиноко… порой. Я часто вспоминала тех, кого любила и кто остался в Англии. Но у нас скоро появилось много новых друзей, нас повсюду принимали, и это сглаживало боль разлуки.

Белль округлила глаза, и Филиппа засмеялась. Тамошнее общество на многое смотрит снисходительно. Во всяком случае, мой развод никого не шокировал. Для венецианцев мы, протестанты, еретики и никто не ожидает от нас благонравного поведения. Поначалу к нам относились как к забавной диковинке, но когда здоровье Сэнди ухудшилось, многие стали помогать нам.

– И один из них – герцог, о котором ты писала мне?

– Да, узнав о болезни Сэнди, Доминико прислал своего домашнего врача. Он всегда был добр к нам, именно ему мы обязаны тем, что венецианская аристократия приняла нас.

– Он богат?

– Сказочно! Но дело вовсе не в богатстве. Официально Венеция находится под управлением Австрии, однако реальной властью там обладает герцог, по сути, он правит городом. Если бы не его поддержка, просто не знаю, как я пережила бы смерть Сэнди.

Филиппа ничего не сказала об истинной причине забот герцога Доминико Флабианко, правителя Падуи, Венеции и Вероны. Накануне возвращения Филиппы в Англию он на коленях умолял ее стать его женой, но она, правда, не без колебаний, отвергла его предложение. Филиппа твердо решила узаконить полагающиеся сыну наследство и титул, а для этого нужно было вернуться в Англию.

– Ничего, Филли, теперь ты среди друзей, – мягко заверила Белль. – Сегодня ты увидишь Андрэ и Этьена с женами, Сару, нашу кроткую голубку Дору, родителей. Поверь, мы всегда любили и будем любить тебя. А если кто-нибудь попробует косо на тебя посмотреть – Тобиас вызовет его на дуэль. Нет-нет, мы и позволим тебя обидеть!

– Нет, я не буду у тебя сегодня вечером, – сказал Филиппа не без сожаления. – Думаю, ты и сама пони маешь причину.

Она подошла к камину; заметив шляпку, беспечно брошенную на козетку, подняла ее, не спеша разгладила ленты. Все это время Белль молчала. Наконец взгляды их встретились.

– Не заставляй меня чувствовать себя виноватой. В глазах общества я не только вдова, но и разведенная жена, падшая женщина.

Белль поднялась с кровати, осторожно держа обеими руками хрупкую фарфоровую гондолу. В утреннем белом платье, украшенном цветной вышивкой, она казалась еще более смуглой, чем обычно, и румянец на ее щеках пылал более живо. Белое платье делало ее волосы и глаза почти черными.

– В таком случае, mon amie, как ты собираешься жить дальше? – спросила Белль, изящным движением поправляя очки (деталь, не только не портившая ее, но странным образом подчеркивавшая выразительность глаз). – Будешь до конца жизни прятаться под кроватью, если кто-нибудь нагрянет с визитом? А на улицу выходить закутанной с головы до ног?

–Ну… я понимаю, рано или поздно придется выехать в свет… – начала Филиппа, но запнулась, – тем более что выбора все равно нет. Ради себя я, быть может, и не стала бы этого делать, вела бы уединенную жизнь, но Кит… он должен занять в обществе подобающее место уже сейчас. Знаешь, Белль, там, в Венеции, все казалось не таким страшным. Я надеялась, что никто не станет ворошить прошлое, может быть, даже не вспомнит о скандале, и, только оказавшись здесь, я поняла, что мои надежды напрасны: ничто не проходит бесследно. Мне страшно, Белль.

– Позволь, позволь! – перебила Белль в негодовании. Она поставила фарфоровую статуэтку на туалетный столик и решительно повернулась к подруге, сверкая глазами. – Я нарочно пригласила сегодня только членов семьи и близких друзей. Это будет не бал, не раут, а просто вечер для самого тесного круга, и каждый из приглашенных знает, что ты тоже придешь!..

Внезапно она умолкла, как если бы вспомнила нечто не очень приятное.

– Значит, все-таки не каждый? – иронически спросила Филиппа.

– Видишь ли, – начала Белль, разглядывая свои пальцы, – когда я рассылала приглашения, я понятия не имела, что ты окажешься в Лондоне так скоро. – Она подняла глаза, и Филиппе почудился лукавый огонек в них. – Леди Августа уверяла, что ты пробудешь в Венеции еще по меньшей мере неделю… или даже две.

– Погода сначала была хороша, но потом переменилась… – рассеянно заметила Филиппа, внимательно изучая выражение лица подруги. – Кто еще будет среди гостей?

Белль потянулась к шляпке, которую судорожно стискивала Филиппа, мягко отняла ее и прошла к платяному шкафу. Все это она проделала молча. Филиппа, затаив дыхание, ждала. Прислонившись к резной дверце, словно ища у нее поддержки, Белль выдохнула:

– Корт.

– Ты с ума сошла! – Филиппа прижала обе ладони к щекам. – Надеюсь, ты не думаешь, что сиятельный герцог Уорбек будет кротко праздновать твой день рождения за одним столом с неверной женой? Что ж, после этого вечера лондонским сплетницам будет о чем поговорить. Да он убьет меня!

– Ничего подобного не случится, – решительно заявила Белль. – Корт не устроит публичной сцены. Тоби предупредит его, и произойдет одно из двух: или Кортни Шелбурн явится в мой дом, смирившись с тем, что среди приглашенных его бывшая жена – кстати, моя лучшая подруга, – или может не являться вообще!

Филиппа истерически засмеялась, продолжая сжимать ладонями пламенеющие щеки.

– Ты и Тоби повредились в уме, если считаете, что кто-то может диктовать свою волю человеку вроде Уорбека. Самое лучшее, что может случиться: он узнает, что я приглашена, и не придет. Если хочешь, можем побиться об заклад. Ставлю все, что у меня есть.

– Если ты так уверена в этом, тогда не о чем беспокоиться! – воскликнула Белль, стараясь не выдать торжества. – Раз Корт Ужасный так предсказуем, мы можем смело сбросить его со счетов. Итак, начнем все начала: ты будешь сегодня на моем дне рождения?

–Боже мой, что ты за упрямое создание! – в сердцах сказала Филиппа, не зная, что ей делать – смеяться или плакать. – Дело не только в моем бывшем муже. Пойми же наконец, если ты публично продемонстрируешь, что по-прежнему дружна со мной, твоя репутация пострадает!

– Mon Dieu[9], уж не думаешь ли ты, что я буду дружить с тобой тайно? – Возмущенная до глубины души, Белль гневно взглянула на Филиппу, впрочем, тотчас же голос ее снова стал умоляющим. – Филли, душечка, ты слишком много думаешь о прошлом… К тому же в свете куда больше, чем твое падение, осуждали поведение Корта, недостойное настоящего джентльмена. В чем только его не подозревали! Сама посуди, ты вышла за него по любви, прожила с ним только два месяца, и вдруг этот скандал! Никто не замечал за тобой ничего предосудительного, и потому многие вообще сомневались в том, что причиной развода была твоя неверность. Бегство еще не есть свидетельство измены.

– И это правда, Белль. Между мной и Сэнди не было другой близости, кроме дружеской.

– Я всегда была уверена, что ты ни в чем не виновата, потому что знала тебя гораздо лучше, чем другие. И сегодня я прошу тебя быть столь же храброй, сколь невиновной. Филли, послушайся доброго совета, пусть мои день рождения станет твоим первым выходом в свет.

Филиппа отняла ладони от пылающих щек и коснулась висков кончиками пальцев. Она не могла отказать ' лучшей подруге, верной подруге, если сказать точнее Белль поставила на карту свою репутацию, ее не страшат ни сплетни, ни косые взгляды. Филиппа вздохнула, сдаваясь. «Что ж, —подумала она, – может быть, небеса помогут мне».

– Будь по-твоему, Белль. Я и в самом деле уверена, что ноги Уорбека не будет там, куда приглашена я. Надеюсь, он знает, что сегодня я твоя гостья. – Она помолчала. – Ты уверена, что Тобиас заранее поговорит с ним?

– Absolument![10] – воскликнула Белль, сияя от радости. – А теперь давай решим, что ты наденешь по случаю моего двадцатичетырехлетия.

Она бросилась к гардеробу, распахнула обе створки, но тут раздался крик: «Мамочка!» – ив комнату вбежал мальчик лет пяти. За ним торопилась няня.

– Мамочка, я сам кормил уток в парке! Честное слово! Они подплывали к берегу и брали хлеб прямо из рук!

– Рада тебя видеть, милый, – Филиппа прижала сына к груди. – Надеюсь, ты вел себя хорошо, и мисс О'Дуайер не на что пожаловаться?

Она чмокнула его в румяные щеки и усадила к себе на колени.

– Я вел себя очень хорошо, – убежденно заверил Кит и, чтобы никто не сомневался в правдивости его слов, честно округлил глаза.

– Ох, миледи, это чистая правда, – подтвердила красневшаяся няня, обмахиваясь рукой и часто дыша. – Молодой хозяин вел себя так хорошо, что другие няни мне завидовали.

Ее миловидное лицо, круглое и веснушчатое, сияло от гордости: ведь то была ее первая прогулка с воспитанником. Эту молодую ирландку, рыжеволосую и белокожую, как и большинство ее соотечественников, Филиппа наняла только накануне. Она надеялась, что такая открытая и приветливая девушка не явится за расчетом с неодобрительно поджатыми губами, если вдруг выяснит, какое пятно лежит на репутации маркизы Сэндхерст. И все же решила кое о каких обстоятельствах своей жизни ей рассказать. Уна О’Дуайер выслушала короткое объяснение, и в ее зеленовато-серых, чуточку раскосых глазах ничто не дрогнуло, а как только Филиппа умолкла, она сразу пустилась в рассуждения о том, что много лет помогала матери растить младших братьев и сестер, поэтому с одним-единственным малышом уж, конечно, она справится.

– Что ж, мисс О’Дуайер, – сказала Филиппа няне, не забыв одобрительно улыбнуться, – до вечера вы свободны.

– Ты видел гондолу, которую твоя мама привезла мне в подарок? – спросила Белль, когда ирландка вышла.

– Да, signora Bella[11]. – Мальчик соскочил с колен матери и с детской живостью бросился к столику, на котором стояла статуэтка. – Когда мама купила гондолу, она показала ее мне. Мы тогда еще жили в Венеции… и я однажды плавал в такой же лодке. – Он посмотрел на Белль с видом превосходства, потом провел пальчиком по полосатой рубашке и шляпе гондольера. – Когда я вырасту, тоже буду лодочником.

– Хм; – Белль не знала, что сказать, и только улыбнулась. – Твоя мама много рассказывала о вашем доме в Венеции. Там было красиво, правда? Но тебе понравится и здесь. Кит. Скоро вы приедете погостить в наше поместье, я все тебе покажу, и ты полюбишь Кент… полюбишь Англию.

– А у вас есть пони, signora? Белль кивнула, продолжая улыбаться.

– И мне можно будет покататься?

– Это решать не мне, а твоей маме, mon enfant[12]. – Белль рассмеялась.

– Мамочка, ты разрешишь?

– Посмотрим, милый, – уклончиво ответила Филиппа и поцеловала сына в макушку. – А пока лучше расскажи мне, что, кроме уточек, ты видел в парке.

Кит принялся было рассказывать, но тут в комнату вошел дворецкий с конвертом на серебряном подносе. Филиппа взяла письмо, подождала, пока закроется дверь, и сломала печать. На ее лице появилось озадаченное выражение.

– Что случилось? —поинтересовалась Белль не без тревоги.

Филиппа молча протянула ей визитку. Белль буквально выхватила ее, почти уверенная, что на кусочке картона нацарапано ужасное оскорбление, но, к ее удивлению, это оказалась визитка леди Августы, вдовствующей герцогини Уорбек. На обратной стороне было написано одно-единственное слово, выведенное мелким каллиграфическим почерком: «Мужайся!»

Корт поглубже откинулся в глубоком кожаном кресле сделал глоток портвейна и рассеянно взглянул в окно, за которым бурлила Сент-Джеймс-стрит. Это был час самой оживленной торговли, и двери больших магазинов, в витринах которых было выставлено все самое дорогое, что только могли создать человеческие руки: обувь ручной работы, драгоценности, золотые часы, превосходные вина, – то и дело открывались, впуская и выпуская покупателей. Мимо сплошным потоком катились двуколки, экипажи, фаэтоны, и кучера в ливреях заносчиво покрикивали друг на друга, требуя уступить дорогу. Лоточники заглушали их возгласы пронзительными криками, предлагая вниманию прохожих самый разнообразный товар, от свежей клубники до промытого речного песка, и все эти звуки сливались в по-своему мелодичный гомон. У дверей модного магазина несколько джентльменов оживленно обсуждали проходящих мимо красоток с таким видом, словно будущее всего мира зависело от их мнения.

«Возможно, так оно и есть», – почему-то подумал Корт.

Он в одиночестве сидел перед широким окном одного из самых дорогих клубов Лондона. Кресло которое он занял, считалось почетным – только принц Уэльский, а в его отсутствие лишь его близкие друзья могли сидеть в нем. Корт не особенно любил принца Уэльского, но тот по какой-то непонятной причине всячески выказывал ему свою дружбу и уважение. Не исключено, что причиной столь лестного внимания принца были сильно преувеличенные слухи о несметных богатствах герцога Уорбека.

Итак, Корт сидел в кресле принца Уэльского, и никто бы при взгляде на него не сказал, что он кипит от гнева. Он злился на Филиппу, но больше на себя – за то, что так остро воспринимает ее приезд в Англию. Оказывается, старые раны легко растревожить!

Корт спрашивал себя, сколько пройдет времени, пока новости о возвращении его бывшей жены распространятся по столице. Глаза у него были зоркие, и сейчас он был уверен, что пока никто не косился в его сторону. Но пройдет несколько дней – и знакомые будут оборачиваться ему вслед.

Само по себе это его не тревожило. Он пережил скандал, связанный с разводом, а это означало, что он может пережить все. Чего стоили одни карикатуры в газетах: рыдающая от ужаса юная невеста на коленях и он, в виде когтистого демона, срывающего с нее свадебные одежды. Конечно, ни один из насмешников не посмел даже усмехнуться в его присутствии, а в книге пари клуба не появилось записей о том, что господин N попоил с господином NN, вернется ли молодая жена к известному герцогу, а если этого не произойдет, то куда направятся счастливые любовники. Такая деликатность была тем большей редкостью, что часто предметом пари в клубе служили вещи самые интимные. Но Корт прекрасно знал, сколько смешков и шуточек раздавалось за его спиной и как высоки были ставки пари, заключавшихся негласно.

К тому же лондонское простонародье было не так сдержанно в отношении одного из пэров, как знать. Когда-то день за днем Корт входил в здание суда, где слушалось дело о разводе, а из толпы, собравшейся на Парламент-стрит, доносились оскорбительные выкрики, свистки, мяуканье и улюлюканье. Не потому, конечно, что его считали исчадием ада, просто его личная трагедия была интересным спектаклем, как, например, медвежья травля на ярмарке. Надо сказать, что, пережив публичное издевательство над собой. Корт больше никогда не ходил на это жестокое зрелище, открыв в себе сочувствие к загнанному зверю.

Вспомнив все пережитое. Корт пришел к окончательному выводу, что леди Августу, видимо, поразил старческий маразм, если она всерьез полагает, будто безвременная смерть маркиза Сэндхерста может примирить его с Филиппой.

Маркиз Сэндхерст… когда-то Корт называл его Сэнди и считал лучшим другом. Вместе с Тоби они были неразлучными друзьями, и их троицу в Чиппингельме называли «три мушкетера». В детстве они играли оловянными солдатиками, учились ездить верхом, вместе радовались первым успехам в регби и крикете и первым победам в драках с деревенскими мальчишками. Позже, в Итоне и Оксфорде, они всегда выступали за одну и ту же команду, и команда эта чаще всего выигрывала.

Не раз друзья спасали Корта от порки, на которую был скор его суровый отец. Корт, не колеблясь, пускал в ход кулаки, поэтому из них троих он чаще всего попадал в разного рода передряги. Например, однажды он вывозил Джема Хаттона физиономией в грязи за то, что тот посмел отпустить грязную шуточку по адресу леди Уорбек. Джем, здоровенный увалень, в свою очередь, расквасил Корту нос и разбил губу.

– Мама, мама! – вопил девятилетний Сэнди, вбегая в вестибюль Сэндхерст-Холла. —Скорее сюда! У Корта кровь течет прямо ручьем!

– Боже мой! Я сейчас посмотрю. – Встревоженная леди Гарриэт осмотрела полученную в бою рану. – Ну, молодой человек, кажется, вы накликали на себя серьезные неприятности. Хотелось бы мне знать, с кем вы подрались на этот раз. – И прежде чем Корт успел ответить, она зажала обе его ноздри белоснежным батистовым платком, чтобы остановить кровотечение.

– Он п-подрался с Д-джемом Хаттоном! – возбужденно объяснил Тоби, не скрывая гордости за друга. – К-корт выбил ему д-два зуба!

– Ты дрался с сыном кузнеца? – изумилась леди Гарриэт, пристально взглянув на раненого героя, —

он старше тебя на целых пять лет и тяжелее по меньшей мере фунтов на сорок! – Она покачала головой, приговаривая неодобрительное «тц-тц-тц». – Что скажет на это твой отец, Кортни…

Корт не должен ничего рассказывать лорду Уорбеку, – поспешно вмешался в разговор Сэнди и подвинулся ближе к другу, словно стараясь заслонить его от возможной расправы. – Я потому и привел его к нам, мама.

– А почему, скажите на милость, он не должен ничего говорить отцу? – с подозрением спросила леди Гарриэт.

Сэнди и Тоби обменялись смущенными взглядами.

– М-мадам, мы не можем об-бъяснить почему, – наконец ответил Тоби (его глаза так округлились, что, увеличенные очками, казались неестественно громадными). – Но вы п-поверьте, К-корт не первый начал. Он в-вынужд-ден был драться.

– Так… понимаю… – произнесла леди Гарриэт, и ее нахмуренный лоб разгладился. Добрая улыбка озарила лицо. – Что ж, в таком случае я отведу тебя на кухню и сама хорошенько отмою.

– Хорошо, мадам, – с непривычной кротостью ответил Корт.

Может быть, другим маркиза Сэндхерст казалась некрасивой и резкой леди, но не Корту – для него она была ангелом-хранителем, восхитительно рыжеволосым и большеротым.

– Спасибо, мам! – с чувством сказал Сэнди, и его мягкие черты осветились улыбкой, перед которой невозможно было устоять. – Может быть, ты пошлешь кого-нибудь к Уорбекам? Напиши, что ты пригласила Корта остаться у нас на ночь.

– Ха! – воскликнула леди Гарриэт и, продолжая сжимать нос Корта, повлекла его в громадную кухню. Неразлучные друзья не замедлили последовать за ними. – За одну ночь разбитые губы не заживают. Но оставить Кортни на ночь я могу, и у вас, безобразники вы эдакие, будет время придумать правдоподобную историю для лорда Уорбека.

– Ты самая-самая лучшая мама на всем свете! – торжественно провозгласил Сэнди. – А чем это так вкусно пахнет? Пари держу, повариха только что пекла булочки! Я как раз люблю свеженькие, горяченькие, прямо из духовки. Мам, ты не дашь нам по од… по две?

– Я могу дать вам даже по десять, если хотите, – с иронической усмешкой предложила леди Гарриэт. – Тогда руки у вас будут заняты, и дальнейших неприятностей сегодня не последует.

Некоторое время она занималась новоявленным борцом за справедливость, потом усадила всех троих за большой кухонный стол и поставила перед ними целое блюдо свежих булочек, миску клубники и кувшинчик взбитых сливок. Подкрепляясь, мальчики то и дело обменивались торжествующими взглядами. Сэнди давно уже заслужил у друзей славу дипломата.

Когда булочек на блюде значительно поубавилось, ''И клубника и сливки исчезли, троица направилась в свою штаб-квартиру на сеновале. Зарывшись в благоухающее сено, скрытые от посторонних взглядов, они держали совет.

– Чт-то ты скажешь отцу, К-корт? – первым делом спросил Тоби, озабоченно хмурясь.

– Что-нибудь придумаю, – беспечно откликнулся тот.

Сэнди задумчиво жевал сухую травинку.

– Вот что, – наконец важно изрек он, – скажи-ка ты ему, что полез на дерево снимать котенка. Ветка под тобой сломалась, ты упал и разбил губу.

– Вот эт-то сочинил так сочинил! – крикнул Тоби в полном восторге.

– Да, такого я отцу еще не говорил… да, точно, не говорил, – протянул Корт. – А раз так, он мне поверит и не станет наказывать, потому что спасение бедного котенка – это хороший поступок, из тех, которые он любит.

– Тогда вот что, – Сэнди протянул вперед руку ладонью вниз. – Поклянемся не выдавать Корта. Корт и Тоби положили руки поверх его руки.

– Один за всех – все за одного, – хором произнесли мальчики, а Сэнди добавил:

– А если будет среди нас предатель, то пусть сгорит он после смерти в аду!

К действительности Корта вернул чей-то пристальный взгляд, который он почувствовал спиной. Он оглянулся. На него смотрел Тобиас Говард, виконт Рокин-гем. Вид у него был не просто серьезный, а даже мрачный, словно цунами сплетен и слухов уже обрушилось на его друга. «Тоби, наверное, знает о Филиппе, ведь его жена – ее лучшая подруга», – подумал Корт. Он усмехнулся и поднял свои стакан с портвейном.

– За эмигрантов, вернувшихся под крыло отечества! Тобиас молча пододвинул кресло к «трону» Корта.

– Я ч-чертовски рад, что нашел т-тебя здесь, – сказал он, со вздохом облегчения устраиваясь в кресле и вытягивая длинные ноги. – Знаешь, сколько м-мест я уже обегал? Заезжал на Г-гросвенор-сквер, но твой секретарь понятия не имел, гд-де тебя искать. Он сказал только, что несколько часов н-назад ты вылетел из дому к-как ошпаренный.

– И ты решил, конечно, что я бросился искать безопасную подворотню, как шелудивая дворняга? – спросил Корт, надеясь, что его слова прозвучали саркастически, а не раздраженно.

– П-почему же, вовсе нет, – спокойно возразил Тобиас, разглядывая друга через толстые стекла очков. – С чего бы это м-мне думать о подобных глупостях? Просто я не знал, в к-каком к-клубе ты сегодня проводишь время.

Официант принес бокал с вином.

– Ну, и что за необходимость привела тебя сюда? – потребовал ответа Корт, как только они остались вдвоем. – Какая такая новость не может подождать до вечера? Подожди, я попробую угадать. Ты явился сюда с радостным известием – Филиппа Бентинк в Англии. Должен тебя огорчить: я уже знаю об более того, я успел получить совет, как бывшему мужу следует вести себя в этой ситуации.

– 3-знаю, знаю…

Тобиас достал из кармана изящную табакерку, инкрустированную слоновой костью, но не открыл ее, а принялся рассеянно вертеть в длинных пальцах, привыкших иметь дело с древними фолиантами и химикатами. Он и выглядел, как «книжный червь»: в измятом галстуке, с чернильными пятнами на манжетах. Казалось, он только что поднялся из-за стола в своей лаборатории, где проводил целые дни, смешивая реактивы, копаясь в трудах химиков всех времен и народов и частенько забывая даже поесть. Скорее всего он так торопился, что выскочил за порог, как был, не успев сменить костюм на более подходящий для аристократического клуба.

Корт поднял бокал и задумчиво посмотрел на свет сквозь темно-красную жидкость. Тобиас молчал, будто не решаясь начать разговор.

– Ну? – не выдержав, спросил Корт.

– Я… – начал Тобиас, но запнулся и долго откашливался, прежде чем начать снова. – Видишь ли… Белль пригласила на день рожд-дения леди Сэндхерст.

– И что? Поэтому ты меня искал? – пожал плечами Корт. – Во-первых, мне давно известно, что наша Дорогая маркиза будет сегодня у вас, и, во-вторых, я не впервые сталкиваюсь с ней в обществе.

Гобиас стиснул табакерку так, что она чуть не сломалась.

~~ Э-э… в-видишь ли, речь идет н-не о леди Гарриэт… хотя, разумеется, она тоже будет среди гостей.

Ей… она н-намерена сопровождать… э-э… свою невестку. «Почему, черт возьми, никто из них не может просто сказать – Филиппу?»

Корт медленно, очень аккуратно поставил недопитый бокал на столик и откинулся в кресле. Его поза должна была демонстрировать нерушимое спокойствие и полное самообладание, но глубоко внутри – там, где, по его предположению, находилась душа, – полоснула острая боль. Он снова почувствовал себя обманутым и преданным. Никто, ни один человек не думает о его чувствах.

– Очень удачно, что ты нашел меня, – лениво растягивая слова, начал он. – Я как раз собирался отправить к вам лакея с запиской, что никак не смогу прийти. Дела. Будь так любезен, передай мои поздравления леди Рокингем.

– Но, Корт! – возмутился Тобиас. – Что за идиотский тон? Ты ведешь себя, как напыщенный и-индюк! Черт возьми, лучший друг заслуживает д-друго-го обращения!

– Бывший лучший друг, – холодно поправил Корт.

Эти слова острой болью отозвались в нем, оставив после себя гулкую пустоту. Он не спеша допил вино, потом поднялся.

– 3-значит, у тебя так мн-ного друзей, что ты без сожаления можешь оттолкнуть од-дного из них? —

Тобиас тоже встал.

– Отчего же, – возразил Корт насмешливо, но насмешка эта была над собой. – Просто я наконец понял, что не способен вызывать в людях теплых чувств.

Он направился к выходу, но Тобиас заступил ему дорогу.

– Белль просила п-передать, что будет ждать тебя. – Еще раз повторяю, Рокингем, я не смогу сегодня вечером быть у вас, – процедил Корт, – и тебе известно почему: потому что там будет моя бывшая жена. Пригласив эту потаскуху, леди Габриэль сделала свой выбор, а ты, если считаешь себя моим другом, не должен был соглашаться с ней. Мужу совсем не обязательно потакать всем прихотям жены. Конечно, никто лучше меня не знает, с какой легкостью взгляд прекрасных женских глаз способен превратить самого умного мужчину в осла, но от друзей я жду поддержки в минуты испытаний.

– Да чт-то с тобой такое, К-корт! – возмутился Тобиас, с трудом поспевая за широким, несмотря на хромоту, шагом друга. – Белль имеет право приг-гла-шать в дом кого хочет. Я д-доверяю ее сужд-дениям. Не хватало еще, чт-тобы нам диктовали, с кем п-поддержи-вать отношения, а с кем нет!

Чувствуя на себе любопытные взгляды, Корт повернулся к Тобиасу, изо всех сил стараясь держать себя в руках.

– Дорогой мой Рокингем, у меня и в мыслях не было диктовать что бы то ни было тебе или твоей жене. Однако хорошо бы тебе понять, что и вы не должны распоряжаться моей жизнью. Если мне придется когда-либо столкнуться с Филиппой Бентинк, этот паршивый город, насквозь пропитанный ханжеством, раз и навсегда усвоит, как я к ней отношусь. А пока я собираюсь сделать все, чтобы ее приняли в свой круг разве что судомойки или мусорщики.

Потрясенный ненавистью, прозвучавшей в голосе друга, Тобиас на несколько секунд онемел, а когда пришел в себя, дверь за Кортом уже захлопнулась.

Догнал он его уже на улице.

– Я не знаю, Уорбек, к-какое ужасное наказание ты п-приготовил для Филиппы, но хочу дать тебе один совет: обуздай свой бешеный нрав. Мстить беззащитной женщине – гнусность, и если ты сделаешь это, то пот-теряешь уважение тех, к-кто еще любит тебя. И еще… я прошу тебя, К-корт, прошу именем всего, что долгие годы связывало нас: не предп-принимай ничего, пока не увидишь ребенка Филиппы. – И прежде чем Kopд успел послать к дьяволу и ребенка, и его мать, Тобиас исчез в толпе.

Филиппа бесшумно открыла дверь детской и на цыпочках подошла к кроватке.

– Вам что-нибудь нужно, миледи? – спросила мисс О’Дуайер с сильным ирландским акцентом, к которому Филиппа начала уже привыкать.

– Я только хотела убедиться, что Кит хороши укрыт, – с некоторым смущением ответила она шепотом. – Он спит очень беспокойно и иногда сбрасывает одеяло.

– Не волнуйтесь, я его укрою, – заверила Уна с безмятежной улыбкой, – поезжайте к леди Рокингем о спокойной душой. Зачем нужны няни, если матери не будут ни на шаг отходить от детей?

– Хорошо, хорошо. Идите, а я посижу немного Китом… Я ведь не привыкла оставлять его одного вечерами.

– Осмелюсь заметить, – девушка присела в реверансе, – в этом наряде вы неотразимы. Все молодые джентльмены, которые там окажутся, не смогут глаз от вас оторвать.

Улыбнувшись против воли, Филиппа оглядела себя: действительно, платье насыщенного фиалкового цвета в тон гиацинтам, украшавшим прическу, и глазам очень шло ей.

– Спасибо, Уна, – сказала она и тихонько вздохнула: единственными молодыми джентльменами на дне рождения Белль будут два ее женатых брата.

Прикрыв за девушкой дверь, Филиппа вернулась к кроватке под кисейным балдахином. Лампа отбрасывала круг золотистого света на подушку, и темные волосы мальчика казались иссиня-черными на белом льне наволочки. Филиппа осторожно поправила одеяло и задумалась, глядя на сына. Черные ресницы спали на смуглых Щеках, губы безмятежно приоткрыты – ангел, задремавший на белом облаке. Не удержавшись, она легко коснулась губами гладкого прохладного лба.

– Ты не знаешь, какое ты мамино сокровище, – прошептала Филиппа.

Она тихонько взяла руку сына, выпростанную из-под одеяла, и маленькая крепкая ручка непроизвольно сжала ее большой палец. Сын был смыслом жизни Филиппы. В день, когда он родился, она поклялась что сделает все, чтобы он был счастлив и никогда не узнал горького чувства одиночества, так хорошо знакомого ей.

Мысли Филиппы обратились к разговору с Белль, а от него – к воспоминаниям детства. Ей было шесть лет – всего на год больше, чем Киту сейчас, – когда она осталась сиротой… Смутно ей помнился дядя, отвозивший ее в приходский пансион.

Филиппа живо представила себя и Белль в двенадцать лет, их убогую комнату, вернее, даже не комнату, а закуток, отделенный от громадной общей спальни. Отдельная комната предоставлялась лишь воспитанницам старшего возраста, но, поскольку Филиппа фактически жила в пансионе, не уезжая даже на каникулы, для нее сделали исключение. Когда воспитанницы разъезжались по домам, Филиппу охватывало чувство горького одиночества, и, в сущности, все это время она жила ожиданием, когда начнется новая четверть и девочки вернутся в пансион. Она впитывала их рассказы о маленьких приключениях, случившихся за время каникул. Суррей, Суссекс и Девоншир, откуда возвращались эти юные леди, казались Филиппе столь же далекими и экзотическими, как сказочные страны Востока.

– Старайся изо всех сил, Филли, – вспомнились ей слова, произнесенные маленькой Белль одной зимней ночью. – Если ты очень-очень постараешься, ты вспомнишь маму. Ведь она была жива до тех пор, пока тебе не исполнилось шесть лет, а это долгий срок. Я, например, помню рождественский праздник, когда папа и мама подарили мне первую фарфоровую куклу. Мне тогда было всего четыре года.

Филиппа послушно откинулась на подушку и зажмурилась изо всех сил, в который раз стараясь сосредоточиться. Какой была ее мама? Высокой и худенькой, как воспитательница мисс Беатриса? Или маленькой и пухлой, как мисс Бланш? В одном она была уверена: ее мама была очень красивая, с ласковой улыбкой и нежным голосом. Но это было все, что могла вспомнить Филиппа. Образ матери парил, казалось, совсем рядом, а когда она тянулась к нему, отдалялся и таял. Она не помнила не только мать – вся жизнь до приезда в пансион представлялась ей темным пятном.

– Нет, я никогда не вспомню, – наконец прошептала она со вздохом разочарования. – Честное слово, Белль, я стараюсь, стараюсь изо всех сил, но… ничего.

– А отца? – продолжала уговаривать подруга. – Ну же, попробуй еще раз! Он был белокурым, как ты? Может быть, он ездил верхом и иногда сажал тебя перед собой в седло? Попробуй представить себе высокого красивого мужчину, с которым вы скачете по цветущему лугу, и он улыбается тебе.

Филиппа напрягала память, пытаясь мысленно нарисовать притягательный образ, но все напрасно: память не сохранила не только высокого и красивого, но и некрасивого мужчину, который звался бы ее отцом.

– Ничего не получается, – уныло призналась она. – Я и папу старалась вспомнить тысячу раз, не меньше. Почему, почему у меня ничего не получается, Белль? Я совсем ничего не помню…

– Но ты же помнишь пожар?!

– Нет.

– Тогда почему он тебе иногда снится?

– Я просто верю тебе на слово, что он мне снится,

но, когда просыпаюсь, ничего не помню.

Ни для кого из окружающих, равно девочек и воспитательниц, не было секретом, что в прошлом Филиппы таится некая трагедия, связанная с пожаром. Она панически боялась огня. Однажды вечером ветром забросило тонкую штору па горящую свечу. Филиппа, сидевшая ближе всех, оцепенела с широко раскрытыми глазами, а Белль спокойно взяла графин с водой и вылила его на вспыхнувшую штору. Ночью Филиппа проснулась с пронзительным криком, и ее долго не удавалось успокоить. Захлебываясь рыданиями, она повторяла снова и Основа: «Этот ужасный человек с факелом», – и только после того, как ее заставили выпить успокоительное, она уснула. Утром же Филиппа ничего не помнила.

Именно об этом происшествии напомнила ей Белль в ту ночь, когда они разговаривали о родителях. Какое-то время девочки лежали молча, глядя в темноту. С улицы доносились мирные звуки: лай, собаки, скрип полозьев по снегу. Снег выпал только накануне, ночной морозец быстро прихватил его, и звук этот казался удивительно убаюкивающим в сумраке спальни.

– Белль, – вдруг сказала Филиппа, – как по-твоему, мои родители любили меня?

– Mon Dieu, как могли они тебя не любить? – встрепенулась девочка, уже успевшая задремать. – Разве бывает так, чтобы родители не любили детей? Нет, так не бывает. Сейчас они на небесах и, может быть, в эту самую минуту смотрят на тебя. Они и сейчас очень-очень любят тебя, ты должна в это верить.

Филиппа чуть приподнялась, вглядываясь в выражение лица подруги, однако в маленькой комнате было так темно, что едва можно было различить очертания ее тела под одеялом.

– Тогда почему я не чувствую их любви? Ведь я каждый вечер перед сном обращаюсь к ним в молитвах. Я прошу, чтобы они как-нибудь дали мне знать, что вспоминают меня, думают обо мне… но я никогда, никогда ничего не чувствую в ответ.

– Я не знаю почему, – ответила Белль чистосердечно. – Может быть, они считают, что о тебе';

есть кому позаботиться. Ведь мисс Бланш и мисс Беатриса любят тебя.

– Это не то же самое… но, возможно, ты и права, – Филиппа улыбнулась при мысли о воспитательницах, делавших все, чтобы она не чувствовала себя обделенной. – Получается, у меня две приемные мамы. Наверное, это нечестно – чувствовать себя одиноко, нечестно по отношению к ним. Но все равно, Белль, так обидно, что я не могу ничего рассказать о своих родителях.

– Я и не знала, что это тебя расстраивает, —заметила Белль с удивлением и тревогой. – Ты кажешься такой счастливой, такой беспечной… девочки, должно быть, даже не представляют, что их вопросы тебе неприятны. Но ведь ты понимаешь, что они это не со зла? Они… им просто любопытно, вот и все.

– Я не обижаюсь на них. Просто мне не нравится, что они жалеют меня.

– Что за ерунда! Как можно жалеть человека, который выглядит счастливым, всегда весел, с которым легко?

Филиппа согласилась с Белль. Действительно, она казалась окружающим счастливой и безмятежной, но это была всего лишь маска. В первое время в пансионе она часто плакала, и вот однажды мисс Бланш посадила ее к себе на колени и долго объясняла, что человек, постоянно оплакивающий то, чего лишился, никому не приятен и вдобавок гневит судьбу. Все слезы мира не помогут вернуть утраченное, говорила она, а за кротость и терпение Господь Бог обязательно наградит.

– Веди себя так, Филли, словно ты радуешься жизни, и постепенно ты на самом деле почувствуешь радость. Ты и сама не заметишь, как это случится.

И Филиппа нашла в себе силы сделать так, как учила ее мисс Бланш.

– Не грусти, через три дня ты все равно уедешь со мной, – напомнила Белль. – Тебе понравится у нас, вот увидишь. Познакомишься с мамой и папой, с Этьеном и Андрэ.

– Мне кажется, я не дождусь этого дня. – Филиппа со вздохом откинулась на подушку. – А твои родные не будут против?

– Против? – Белль хихикнула. – Да они тебя ждут не дождутся! Если ты не приедешь, они страшно расстроятся.

Филиппа улыбнулась, но потом снова посерьезнела.

– Нам с тобой надо хоть немного поспать, иначе мы с треском провалим завтрашний экзамен по арифметике.

– Хорошо, хорошо, спокойной ночи… – последнее слово плавно перешло в длинный зевок. – Увидишь, они будут обожать тебя.

В комнатке наступило молчание. Филиппа свернулась калачиком под теплым одеялом и предалась мечтам о предстоящем празднике. Белль так много рассказывала о своих близких, что семейство Мерсье казалось ей почти родным. По словам подруги, все в нем были добрыми и любящими, и в это верилось, потому что иначе как бы сама она могла вырасти такой? Однако предстоящая встреча все равно пугала Филиппу, особенно она опасалась братьев Белль. Филиппа втайне считала всех мужчин независимо от возраста созданиями странными, даже загадочными, и от одной мысли о том, что придется вести светскую беседу с юными джентльменами, она леденела от страха.

Она даже пыталась расспрашивать о мужчинах мисс Беатрис, но та ничем не могла помочь. Старая дева, заменившая Филиппе мать, точно знала только одно: она совершенно не понимает сильный пол.

– У меня, конечно, нет опыта, – с некоторым смущением объяснила она, – но впечатление такое, что мужчины смотрят на многие вещи не так, как мы, женщины. Например, все решения они принимают, руководствуясь логикой, их интересуют факты, а нами движут чувства, и мы стараемся понять суть вещей.

В двенадцать лет Филиппа не могла до конца понять слова мисс Беатрис, и только много позже убедилась, что та была права…

Эта мысль заставила Филиппу очнуться от воспоминаний. Сын все так же безмятежно спал. Филиппа коснулась губами смуглой теплой ручонки, потом бережно опустила ее на простыню.

– Спи крепко, carissimo[13], – тихо сказала она. – Мама любит тебя.

Филиппа любила маленького Кристофера всем сердцем. Именно ради него она покинула Англию шесть лет назад. Когда стало окончательно ясно, что она утратила любовь мужа, оставалось только защитить еще не рожденное дитя. Если Корт способен без сожаления выбросить ее из своей жизни, то кто мог гарантировать, что он не поступит так же и с ребенком? Или еще хуже: узнав о беременности жены, он мог потребовать, чтобы ребенка отняли у нее сразу после рождения. Он забрал бы его себе, но не дал ему любви. Будь это девочка, то, подобно матери, она скорее всего провела бы детство и часть юности в приходском пансионе, а потом ее поспешно выдали бы замуж. Мальчика, то есть наследника, герцог, конечно, воспитывал бы в фамильном замке Уорбеков, но не любил бы его, видя в сыне воплощение неверной жены.

Филиппа поднялась и закрутила фитиль лампы, потом по многолетней привычке заглянула в холодный камин. Вечер был теплый, и огонь в камине не разводили, но она все равно выполнила привычный ритуал, чтобы в другой раз не забыть убедиться, что ни одна искорка не упала на ковер.

Попрощавшись с сыном взглядом, Филиппа вышла из комнаты. Сегодня ей предстояло заложить первый камень в здание будущей жизни ее ребенка, жизни нормальной и, может быть, даже счастливой. Ей было страшно, но он вспомнила совет мисс Бланш – улыбаться, как бы черно ни было на душе, – смахнула слезы, выпрямилась и решительно шагнула к лестнице, ведущей в холл.

Глава 3

– Здесь мило, – вполголоса заметила Клер Броунлоу, под руку с Кортом переступая порог особняка Рокингемов.

– Мило? – переспросил Корт, помогая ей раздеться. – Что ж, можно сказать и так.

Определение «здесь мило» было бы недооценкой жилища Рокингемов даже в обычные дни, а сегодня особняк буквально ослеплял. Тысячи свечей освещали просторный вестибюль. Золотистое сияние мягко ложилось на черно-белый мраморный пол и на колонны черного мрамора. Некогда похороненные на дне Тибра и поднятые со своего каменистого ложа лишь в середине прошлого столетия, теперь колонны украшали дом английского аристократа. Омытые потоками света, колонны делали особняк похожим на дворец античного императора.

В антикварных китайских вазах, стоявших по обеим сторонам лестницы, белели скромные маргаритки с нежным желтым сердечком, синели трогательные фиалки, алели тюльпаны, переливались всеми оттенками лилового ирисы.

В дверях гостиной гостей встречали хозяева. Предложив Клер руку, Корт подвел свою спутницу к виконту и виконтессе Рокингем.

– Корт, дорогой! – воскликнула леди Габриэль, когда они приблизились. – С твоей стороны было очень любезно прийти на мой день рождения.

Она протянула руку для поцелуя, и он легко коснулся губами кружевной перчатки. Белль не отнимала руку чуть дольше, чем требовали правила хорошего тона, и Корт ощутил едва заметное благодарное пожатие. Белль повернулась к его невесте.

– Леди Клер, как приятно снова видеть вас! Белль держалась, как и полагалось, спокойно и доброжелательно, но вспыхнувшие щеки выдавали волнение. Тобиас рассказал ей о разговоре с Кортом, и она не ждала его.

Несколько секунд Тобиас и Корт молча и серьезно смотрели в глаза друг другу. Потом острый кадык виконта Рокингема несколько раз судорожно дернулся над белым шейным платком, словно он хотел сказать что-то, но внезапно потерял голос.

– Я вижу, леди Габриэль настояла, чтобы ты оделся соответственно случаю, – заметил Корт с кривой усмешкой, но без сарказма. – Браво, дружище! Теперь тебя можно смело вести на прием к королю… в качестве мажордома.

Тобиас нерешительно улыбнулся.

– П-пропади пропадом все порт-тные мира и все идиоты, которые прибегают к их услугам! Моя жена наивно в-верит, что в таком наряде я без труда отвоюю у т-тебя титул рокового красавца. Если такое случится, ты ведь не буд-дешь держать на меня зла?

– Боюсь, для начала тебе придется конкурировать с Бо Бруммелем и Мэттом Донахью, которые занимают на этом пьедестале второе и третье места, – парировал Корт и пожал руку Тобиаса. – Рокингем, ты был прав сегодня: я не могу позволить себе расстаться ни с одним из моих немногочисленных друзей, особенно если речь идет о том, кого я знаю чуть ли не с пеленок.

– Спасибо, что пришел, – искренне сказал Тобиас.

– Не стоит благодарности. Я пришел сюда только ради Белль. Скажу положа руку на сердце: когда она обращает на меня взгляд своих больших темных глаз, я превращаюсь в такого же осла, как и ты.

Чуть раньше, пока экипаж катил по направлению к Портман-плейс, Корт бессчетное количество раз спрашивал себя, почему он едет к Рокингемам. Это же глупость, идиотизм. Но он не мог своей рукой разрушить многолетнюю дружбу. Тобиас и Белль – его единственные настоящие друзья, не отвернувшиеся от него в то страшное время. После развода он погрузился в глухую тьму отчаяния, которое пытался заглушить пьянством, короткими интрижками, картами. Они не бросили его тогда, и настало время вернуть долг, ответить любовью на любовь.

Но была и другая причина, по которой Корт решился явиться на день рождения Белль. Он хотел, чтобы первая встреча с Филиппой Бентинк произошла не случайно. Португалия многому научила его, например, тому, что ни одно важное событие в жизни нельзя оставлять на волю случая. Предупрежден – значит вооружен.

Корт искоса бросил взгляд на свою невесту и в который раз спросил себя, не совершил ли он ошибку, взяв ее с собой. Клер мило болтала с Белль, не замечая возникшей напряженности. Это была голубоглазая блондинка – тип, который он, смуглый брюнет, решительно предпочитал всем остальным. Бледно-голубое платье подчеркивало ее стройную фигуру и удачно оттеняло пепельные волосы. Но главное, что ему нравилось в Клер, это аристократизм, проявляющийся в каждом движении, чуть холодноватая манера держать себя, впрочем, никогда не переходящая в надменность.

Корт живо представил себе выражение лица Клер, когда она узнает, что в числе гостей – его бывшая жена. Он ни минуты не сомневался: узнай Клер об этом заранее, она ни за что не удостоила бы Рокингемов своим присутствием, а ему хотелось столкнуть свою невесту с Филиппой – почему, он и сам не знал. Может статься, Клер потребуется увезти: благовоспитанные леди не желают видеть в своем кругу женщин, чье прошлое опорочено разводом.

Единственная дочь богатого и влиятельного члена партии вигов, к которой принадлежал Корт, Клер была воспитана в самых строгих правилах и по праву гордилась своей безупречной репутацией. Ее благотворительная деятельность превозносилась до небес светскими матронами. Для того чтобы добиться руки этого, по словам леди Августы, «средоточия всех добродетелей», мало было называться герцогом Уорбеком и вести соответствующий положению образ жизни – нужна была еще немалая удача.

Повинуясь какому-то неясному, но властному побуждению, Корт стремился свести Клер и Филиппу, может быть, чтобы показать бывшей жене, что очередной герцогиней Уорбек будет женщина с незапятнанной репутацией. Корт понимал, что Клер интересует не он сам, а его титул, но это его не огорчало. Страсть можно легко разжечь в любовнице с помощью бриллиантовой побрякушки, а вот безупречное общественное положение жены купить невозможно.

Между тем на лестнице появилась Филиппа и с ужасом узнала угольно-черные волосы и широкие плечи гостя, с которым Тобиас Говард только что обменялся рукопожатием.

Невозможно!

Герцог Уорбек все-таки явился! Какой же она была дурочкой, как жестоко заблуждалась! И что теперь будет? Какому унижению он ее подвергнет?

Не в силах сдвинуться с места, она вцепилась побелевшими пальцами в перила, чтобы не упасть. Зачем, зачем она послушалась Белль? Боль в сведенных судорогой пальцах вернула ее к действительности. Филиппа заставила себя разжать руки, глубоко вздохнула, но страх не проходил.

А тот, кто был причиной всему, беспечно болтал с Тобиасом, ни о чем не подозревая.

Герцог Уорбек был высок ростом и статен: Черный вечерний костюм подчеркивал его великолепную фигуру. Знакомый упрямый подбородок, резкие черты лица и эта его особенная манера держаться, непринужденная и чуть надменная. Сейчас во всей его позе сквозило сдержанное напряжение, показавшееся Филиппе зловещим. Она всегда немного побаивалась Корта Шелбурна. Его окружала почти видимая аура силы, некой несгибаемой мощи, которая безмолвно предупреждала: берегись!

Вот он повернулся, чтобы предложить руку своей спутнице, и Филиппа заметила нечто, поначалу ускользнувшее от ее испуганного взгляда: массивную трость с набалдашником слоновой кости. Только тут ей бросилась в глаза некоторая неестественность движений и неровный, припадающий шаг. Бог знает почему, но сердце ее стеснилось от непрошеного сочувствия. А она и не знала, что Корт был ранен.

Блондинка с утонченными манерами, шедшая под руку с ним, держалась с безмятежностью избалованной кошки. Уорбек наклонился к самому ее уху, и по губам ее скользнула улыбка, но глаза остались холодными. Филиппа, изумленная до глубины души, спросила себя, что могло свести такую страстную натуру, как Уорбек, с этой снулой рыбой. Будто услышав ее вопрос, Корт поднял голову и посмотрел вверх. Уже в следующее мгновение в серых глазах, казавшихся серебряными из-за отражавшихся в них свечей, вспыхнула ненависть. Филиппа оцепенела от страха.

Перед ним в вечернем .туалете из тончайшего шелка фиалкового цвета стояла леди Филиппа Мур Шелбурн Бентинк, маркиза Сэндхерст. В ее глазах, которые он так хорошо помнил – насыщенно-синих глазах цвета фиалок, – застыл ужас. Корт понял, что она не ожидала его появления. Вот и славно, подумал он с торжеством. Пусть знает, что он не уступит ей без борьбы своих друзей. Он победит любой ценой, у нее не останется ни единого друга на всем белом свете.

Корт видел, что она испугана, очень испугана, настолько, что готова убежать. Но неожиданно для него, Филиппа надменно вскинула подбородок и шагнула вниз. Она шла не спеша, с видом королевы, которую ожидают подданные.

Краем глаза Корт заметил появившуюся на верху лестницы леди Гарриэт в немыслимом платье в черную и красную полоску. При каждом шаге сильно накрахмаленные нижние юбки громко шуршали. Она шла под руку с полковником личного эскорта ее величества королевы и, конечно, играла на вечере роль дуэньи молодой вдовы. Корт не обратил внимания на предостерегающий взгляд леди Гарриэт, потому что его глаза как магнитом вновь притянуло к Филиппе.

В последний раз он видел ее в объятиях Сэнди, и сейчас, в двадцать четыре года, она стала еще красивее, чем была в восемнадцать. Грех не исказил ее прекрасные черты, как и прежде, она казалась трогательно чистой. Широко посаженные глаза оставались ясными, белая кожа матово мерцала в свете свечей, белокурые волосы удивительного серебристого оттенка, уложенные в высокую прическу, подчеркивали грациозную шею. Ничто, абсолютно ничто не указывало на то, что это прекрасное создание – бессердечная авантюристка, способная бросить мужа ради любовника. Как он ненавидел ее!

За рану в сердце, хладнокровно нанесенную и до сих пор не зажившую, за оскорбленное самолюбие, но больше всего он ненавидел ее за этот невинный вид – вид нетронутой школьницы, наивной, свежей, похожей на едва распустившийся бутон. Грех старит, и эта матово-белая гладкая кожа должна была пожелтеть и покрыться глубокими морщинами, по одной за каждую ночь, проведенную в объятиях Сэндхерста.

Однако нет справедливости на земле, и преждевременно постарел он сам, а от его прежнего гордого «я» остались одни воспоминания. Он чувствовал себя гораздо старше тридцати шести лет, почти стариком. В волосах его серебрилась седина, а сердце покрылось рубцами. Его мысли, как мысли тяжелобольного, были пропитаны горечью, да еще искалеченная нога…

Между тем Филиппа сделала несколько шагов и оказалась прямо перед Кортом.

– Ваша милость! – сказала она негромко, присев в глубоком реверансе.

И это было все.

Чего он ждал? Пристыженного румянца, трепета ресниц?

Шесть лет он ждал этой минуты, рисовал ее бесчисленное множество раз и всегда видел Филиппу кроткой, полной раскаяния, с умоляюще сложенными руками и щеками, мокрыми от слез. Себя же – полным праведного негодования, без тени жалости в ожесточенном сердце.

И как же все обернулось в действительности? Филиппа стояла перед ним с таким видом, словно имела полное право находиться среди порядочных людей. В ней не чувствовалось даже намека на раскаяние, и было совсем не похоже, что хотя бы наедине с собой она предается самобичеванию. Что ж, в таком случае он тоже не станет разыгрывать «комедию лицемерия», как сказала его крестная.

Не сказав ни слова. Корт резко повернулся, с силой опираясь на трость, чтобы удержать равновесие, и повлек Клер к выходу. Краем глаза он видел Белль, бледную как смерть. Она держалась за руку мужа с таким видом, словно боялась потерять сознание. Но на этот раз Корт чувствовал, что цена этой дружбы выше, чем он в состоянии заплатить.

– У-Уорбек! – послышался за спиной голос Тобиаса.

Корт даже не взглянул в его сторону, отдавшись бешеной ярости. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить – только покинуть этот дом, и как можно скорее.

Филиппа в оцепенении наблюдала, как ее бывший муж решительно шагает к двери, почти волоча за собой свою спутницу. После пережитого потрясения она чувствовала странное равнодушие к происходящему и вяло размышляла о том, что Корт, должно быть, и приходил только за тем, чтобы публично унизить ее. Без единого слова он сумел поставить ультиматум тем немногим, кто осмелился принять ее в свой круг: «Любой, кто решит выказать дружеские чувства этой особе, навсегда перестанет быть другом мне!» И это всего лишь первый шаг Корта по пути мести. Его цель – сделать ее жизнь невыносимой, и он, без сомнения, добьется этого. Перед ней закроются все двери.

За несколько минут вдребезги разбилась ее надежда начать нормальную жизнь, которую она вела Бог знает как давно, до первой встречи с Уорбеком. Он слишком могуществен, чтобы надеяться на победу. Что же тогда, бегство? Если бы не сын, она так и поступила бы, но она отвечает за счастье своего ребенка и потому вынесет все, что уготовано ей судьбой.

Корт был уже почти у выхода, как из гостиной появилась леди Августа. Старой аристократке потребовался один-единственный взгляд, чтобы понять, что произошло.

– Корт, дорогой мой! – воскликнула она оживленно, заступая внуку дорогу. —Наконец-то ты здесь!

Словно не замечая ярости, которая исходила от него, она ласково дотронулась до его руки, потом немного отступила и окинула костюм Корта критическим взглядом.

– Недурно, очень недурно… – Леди Августа поправила безукоризненно завязанный шейный платок, смахнула воображаемую пушинку с рукава и одобрительно улыбнулась. – Пожалуй, можно сказать, что твой портной, этот Дьюкс, превзошел самого себя.

Наступила очередь Клер. Леди Августа взяла обе ее руки в свои и одарила молодую женщину улыбкой, разве что самую малость приторной.

– Ах, леди Клер, вы, как всегда, великолепны! – Корт открыл было рот, но его бабушка поспешно продолжала: – А какой оттенок платья! Он восхитительно идет к вашим глазам.

– Могу сказать то же самое о вашем, – рассеянно произнесла та, не глядя на леди Августу.

–  – Ну разве вы не милое дитя, если находите возможным делать комплименты старой развалине вроде меня! – продолжая щебетать, леди Августа клюнула Клер в щеку. – Я думаю, у нас найдется, о чем мило поболтать, тем более что я не видела вас тысячу лет. Пойдемте в гостиную, дорогая, там нам будет удобнее. Корт, голубчик, мы оставим тебя, я хочу представить твою невесту тем, кто сгорает от желания с ней познакомиться.

Филиппа с трудом удержалась, чтобы не схватиться за сердце. Почему-то известие о предстоящей женитьбе Уорбека потрясло ее. Этого еще не хватало! Какое ей дело до Корта, разрази его гром! Пусть женится, пусть катится к дьяволу – ей-то что?

Клер обратила к жениху вопросительный взгляд, но тот в этот миг не смотрел на нее, и она снова повернулась к леди Августе.

– Я не знаю… видите ли, леди Августа, мы не собирались оставаться здесь надолго…

– Именно так, мы не останемся! – отчеканил Корт. Он чувствовал себя так, словно все его близкие только и ждут, чтобы вонзить в него нож.

– Глупости! – фыркнула леди Августа все с тем же ненавистным ему простодушным видом.

Ее брови приподнялись, будто она недоумевала, почему ее внук так странно себя ведет. Корт продолжал тщетно сверлить ее вызывающим взглядом, но леди Августа невозмутимо взяла под руку Клер.

– Полно, Корт, мальчик мой, ведь граф Рамбуйе с супругой еще не знакомы с твоей очаровательной невестой. Я не говорю уже об их сыновьях и невестках! Это просто невежливо сразу уходить.

Казалось, леди Августа без слов просит не устраивать публичного скандала, но Корт упрямо повернулся к хозяевам дома. Белль смотрела на него умоляюще, Тобиас, памятуя о том, что уже упрашивал его, хранил строгий вид.

Бог знает почему в памяти Корта вдруг эхом прозвучали слова друга: «Не предпринимай ничего, пока не увидишь ребенка Филиппы». Что, черт возьми, Рокингем имел в виду?

Потом он вспомнил, что не только Тобиас, но и обе престарелые дамы говорили ему о том же, хотя и не так прямо. Обманутый муж и униженный мужчина должен думать о чужом ребенке? Простить его беспутную мать? Это казалось диким, непонятным, но еще более странной была уверенность его близких, что он будет милосерден к этому сопляку.

Недоумение вытеснило ярость. Что, если Филиппа произвела на свет идиота или калеку? Неожиданно сердце его болезненно сжалось. Ладно, решил Корт, сначала выясним, почему все они защищают отродье Сэндхерста, а уж потом подумаем, как поступить с Филиппой.

– Будь по-твоему, бабушка, – Корт почти сумел, улыбнуться. – Я думаю, мы сможем немного задержаться, чтобы представить Клер гостям.

В наступившей тишине постукивание трости по мраморному полу казалось оглушительным. Корт с непроницаемым видом шагал к дверям гостиной Рокингемов. За один его локоть держалась несколько растерянная Клер, за другой – торжествующая леди Августа.

Филиппа бессильно прислонилась к перилам лестницы. Почему Уорбек смилостивился и остался? Давал ли он тем самым понять, что не станет преследовать ее? Или это была всего лишь дьявольская уловка? Возможно, он лишь отложил решающий удар.

– А ты как думаешь, Корт? Не убежит «коротышка капрал» с Эльбы?

Графиня Рамбуйе обратила к Корту заинтересованный взгляд. У Катрин Мерсье были те же живые г темные глаза, что и у дочери, в них светились ум и проницательность. Французская революция лишила ее родины, перевернула всю ее жизнь, но не сломила эту сильную женщину. Она живо интересовалась политикой, и Корт всегда с удовольствием обсуждал с – ней эту «неженскую» тему.

– Хотелось бы быть оптимистом, – ответил он после недолгого раздумья, опуская бокал с мадерой, – но интуиция подсказывает, что нам еще предстоит увидеть Наполеона в действии.

Он перевел взгляд на бабушку, сидевшую рядом с графиней. Глаза старой аристократки зажглись праведным гневом.

– Вы, французы, слишком милосердны. Нужно было вывести сицилийского негодяя на площадь и публично расстрелять. Тогда мы бы не опасались нового мятежа.

– Я слышал, что во время въезда Луи Бурбона в Париж его приветствовали ликующие толпы, – заметил Этьен Мерсье, поднимая взгляд от телятины с соусом из спаржи. – Похоже, народ Франции сыт по горло безумцем Наполеоном.

– Как может быть иначе! – воскликнула Дора Мерсье, его жена, нервно перебирая жемчужины своего колье, и в ее глазах появились слезы… – Когда подумаешь, сколько невинных людей погибло по вине этого исчадия ада! А сколько до сих пор не может оправиться от ран… как и вы, ваша милость.

Филиппа, сидевшая на другом конце стола, подняла голову и впервые за время ужина посмотрела на Уорбека. Отделенная от него братьями Белль и их женами, леди Гарриэт и графом Рамбуйе, она почти успокоилась и стала с интересом прислушиваться к разговору. Иногда она чувствовала на себе тяжелый взгляд серых глаз, и ее вновь окатывала волна ледяного страха.

Сейчас Корт улыбался Доре, смутившейся оттого, что не смогла сдержать своих чувств. Старший брат этой застенчивой молодой женщины погиб в Трафальгарской битве, и она до сих пор не смирилась с этой потерей. Этьен ласково посмотрел на нее.

– Милая, надеюсь, ты не обратишься к герцогу с просьбой показать награды, – с мягкой насмешкой спросил он. – Джентльмену не пристало хвастать подвигами на полях сражений.

– Д-даже если он получил за них титул герцога, – добавил Тобиас.

– Оставь, ради Бога! – благодушно огрызнулся Корт. – Я тебе отвечу, когда дамы позволят нам удалиться в курительную.

Он ободряюще улыбнулся Клер, которая за время разговора не проронила ни слова.

– Военные воспоминания! —воскликнул он с намеренным пренебрежением. – Не волнуйся, дорогая, я не стану докучать тебе ими, во всяком случае, до тех пор, пока не закончится «медовый месяц».

Клер позволила уголкам губ едва заметно приподняться, но не снизошла до ответа. Недоумение, появившееся на ее лице во время сцены в вестибюле, исчезло, и Корт решил, что она наконец сообразила: белокурая незнакомка, с которой они столкнулись, – его бывшая жена.

– А вот Андрэ нисколько не беспокоится, что мне наскучат рассказы о его доблестях, – заявила Сара Рамбуйе с плутовским блеском в глазах. – Представьте себе, стоит ему выиграть на скачках или за карточным столом, как он тут же бежит ко мне похвастаться. – Она театрально вздохнула, но уже в следующую секунду обратила выразительные глаза к мужу, и в этом взгляде читалось нескрываемое обожание. – Впрочем, я несправедлива к тебе, дорогой. Ты никогда не рассказываешь мне о проигрышах, стало быть, я не слышала большей части твоих рассказов.

Сара была на последнем месяце беременности и буквально лучилась счастьем и безмятежностью.

– Еще немного, и ты будешь тосковать по тем временам, когда скучала, слушая мои рассказы, – Андрэ погрозил жене пальцем.

– У тебя тоже кое-что изменится, Андрэ, – неожиданно для себя вступила в разговор Филиппа. – Придется тебе остепениться. Жду не дождусь увидеть тебя в роли счастливого отца с ребенком на руках. Поверьте, еще немного, и он замучит окружающих нескончаемыми рассказами о том, как умен его милый малыш.

Будущий счастливый папаша быстро скатал салфетку и бросил ее в Филиппу. Та ловко поймала льняной мячик.

– Petite chou![14] – воскликнул Андрэ. – Ну и язычок у тебя!

– Прости, – кротко повинилась Филиппа, лукаво улыбаясь, – я только хотела сказать, что ты, уж конечно, постарался на славу, и ребенок родится гением.

От негодования Клер оцепенела на своем стуле, и на ее лице застыло неодобрительное выражение. Общество, собравшееся в доме Рокингемов, держалось слишком непринужденно, на ее взгляд. Она считала, что старшему поколению следует сделать молодежи выговор за излишние вольности. Однако когда Клер обратила вопросительный взгляд к графу Рамбуйе, тот понял его совсем иначе.

– Мои дети! С тех пор, как они появились на свет, я забыл, что такое скука. – Он взял руку Белль и церемонно поцеловал ее. – Они выглядят взрослыми, но я сомневаюсь, что они действительно повзрослели. Моя дочь и вот эта юная леди еще в тринадцать лет подняли искусство проделки на недосягаемую высоту. И вот в день двадцатичетырехлетия Белль я могу наконец с полной откровенностью признаться, что именно этим двум очаровательным леди я обязан густой сединой, которую вы все можете видеть на моей голове.

– Полно, papa, —.запротестовала Белль, сияя милыми ямочками, – мы всего лишь старались забавлять тебя. Признайся, тебе ведь было весело?

– Веселее не бывает, – вставил Этьен с ехидной усмешкой. – Немногие родители могут похвастаться, что дети их буквально осыпали знаками внимания.

– Кое-какие из этих знаков внимания едва не стоили мне сердечного приступа, – подхватил граф Рамбуйе, старательно изображая досаду. – Впрочем, – он улыбнулся, – я действительно не скучал. Сейчас я иногда даже жалею о тех временах.

Последние слова были встречены веселым смехом. Сделав усилие. Корт наконец оторвал взгляд от бывшей жены. Он уже дважды ловил себя на том, что сидит, уставившись на Филиппу. Он чувствовал, что его взгляды ни для кого не оставались тайной, и это раздражало его. И чтобы окончательно не разозлиться, он дал себе слово вообще не смотреть на другой край стола.

По обыкновению серьезный, даже несколько торжественный голос мадам Мерсье вывел его из рассеянности.

– Слава Богу, мир наконец подписан. Я надеюсь, он принесет Англии долгожданное процветание, но меня беспокоит судьба моей родины.

Графиня более ничего не сказала, но все и без слов знали, что она лелеет надежду вернуться домой.

– Если тори по-прежнему будут у власти, мы не дождемся процветания, – счел своим долгом заметить Корт. – По моему глубокому убеждению, ни один из членов этого кабинета не способен управлять страной.

Леди Августа, симпатизирующая втайне партии тори, со стуком положила нож на тарелку.

– Однако, Корт, не может быть, чтобы у них не было плана развития страны!

– Увы, бабушка, ни о чем подобном я не слышал, – убежденно ответил он. – А между тем в самом скором времени нас ждут тяжелые времена. Предприятия, несколько лет выполнявшие военные заказы, нужно переориентировать на другие сферы производства. Континентальный рынок вряд ли примет нас с распростертыми объятиями. Англию ожидает период самой жестокой депрессии за всю ее историю.

– Н-неужели ты думаешь, что персп-пективы такие мрачные? – спросил Тобиас, нахмурившись. Очки у него соскользнули на кончик носа, и он привычным жестом отправил их обратно к переносице. – В конце к-концов блокада снята, на складах много товара, и немало дельцов только и ждет случая, чтобы навод-днить им рынки Европы.

– Наводнять чем-либо тамошние рынки имеет смысл только в том случае, если у европейцев есть деньги, – спокойно возразил Корт.

Он знал, что семейство Мерсье было заинтересовано в торговле с Европой. После бегства из Франции граф и графиня сумели создать торговую компанию, которая очень пострадала во время войны, и теперь они надеялись поправить свои дела.

– Я считаю, – продолжал Корт, – что долгожданный мир принесет Англии серьезный спад экономики, долгие годы работавшей только на войну. Переведение производства на мирные рельсы, о котором сейчас столько толкуют, процесс длительный и болезненный.

– Да, но… какой же выход вы предлагаете? – с некоторой растерянностью в голосе спросил Андрэ. – Развязать новую войну?

– Война, как и мир, лишь на первый взгляд деяние рук человеческих, – ответил Корт с едва заметной улыбкой. – И мир, и война наступают в свой срок. Думаю, нынешний мир – надолго и выиграют те, кто думал о нем заранее, вкладывая деньги в мирное производство.

– А именно? – настаивал Этьен.

– Паровые машины! – вдруг торжественно провозгласил Тобиас.

– Паровые машины? – эхом повторила изумленная Филиппа. – Как это странно! Тоби, я не знала, что ты увлекаешься ими.

– Паровыми машинами инт-тересуюсь не я, а Корт. Он купил патент на повозку с паровым двигателем, которая катится по двум металлическим полосам и может везти сразу восемь пассажиров.

– Неужели вы изобрели подобное чудо? – обратилась Филиппа к Корту, утратив осторожность.

– Я не занимаюсь изобретательством, – отрезал он, постаравшись вложить в этот ответ побольше пренебрежения. – Я всего лишь финансирую толковые проекты. Так называемую паровую повозку изобрел некто Тревитик, настоящий гений. Он даже построил первую машину, которая перевозит за один раз десять тонн руды от Глэморганширского канала к сталеплавильному заводу в Пендарене. И это только начало. Когда-нибудь все будут передвигаться в таких повозках.

– Этого только не хватало! – воскликнула леди Августа. – Рано или поздно колеса соскользнут с этих дурацких полос металла, и пассажиры свернут себе шею, если, конечно, раньше не взорвется твой паровой двигатель. Паровые машины, надо же такое придумать!

– Что до меня, я попробую прокатиться, как только представится возможность, – заявил Андрэ.

Трепетная Дора обмахивалась веером, словно одна мысль о подобном риске вызывала у нее дурноту.

– Только не я… – прошептала она.

– А я бы поехала! – воскликнула Филиппа с расширенными от волнения глазами. – Можно рискнуть ради острых ощущений…

– Мне было бы странно слышать это от любого другого, но не от вас, мадам, – с невыразимым сарказмом заметил Уорбек.

Филиппу словно окатили ведром ледяной воды. Лицо ее сначала вспыхнуло, потом побледнело, она изо всех сил стиснула руки под столом и прикусила губу.

Воцарилась неловкая тишина. Все присутствующие, включая Клер Броунлоу, поняли, что хотел сказать Корт, Краем глаза Филиппа увидела, что на лице невесты ее бывшего мужа впервые за весь вечер появилась улыбка.

– Думаю, настало время отпустить джентльменов в курительную, – поспешно сказала Белль, – Насколько я помню, вы жаждали обменяться рассказами о войне, а потом мы все вместе поиграем в фанты.

Глава 4

Менее всего этим вечером Корт хотел играть в фанты. Впрочем, когда мужчины вновь присоединились к дамам в музыкальном салоне, эта идея угасла сама собой. Гости разбрелись по разным углам. Клер, как оказалось, приняла предложение мадам Мерсье сыграть партию в крибидж. Белль сидела перед камином с леди Гарриэт и леди Августой. Вскоре к ним присоединились граф Рамбуйе и Тобиас, и беседа заметно оживилась.

Дора и Сара устроились за пианино, листая партитуры и перешептываясь. Их мужья сначала с самым серьезным видом обсуждали рост цен, а затем принялись советовать женам, какую мелодию выбрать.

Филиппы в салоне не было.

Корт стоял за спиной Клер, устремив взгляд в ее карты, но мысли его были далеки от игры. Он думал о Филиппе. Он не ожидал, что встреча с бывшей женой так взволнует его. Проклятие! Прошло столько лет, а он все еще ничего не забыл! Внезапно ощутив, что больше не может видеть Клер, сосредоточенно подсчитывающую очки. Корт вышел через открытые двери в сад.

Июньская ночь, теплая и тихая, уже опустилась .на землю. Изредка налетал ветерок, принося сильный запах маттиол, раскрывающихся после наступления сумерек. Корт вдохнул полной грудью ароматный воздух и приказал себе расслабиться. В конце концов скоро этот мучительный вечер кончится. Как только дурацкая партия в крибидж подойдет к концу, он уведет Клер из этого дома. Несколько успокоившись, Корт медленно пошел по дорожке в глубь сада, не подозревая о том, что за ним внимательно наблюдают фиалковые глаза.

Филиппа, сидя на каменной скамье под цветущим рододендроном, с замиранием сердца ждала, когда он подойдет. Весь вечер она больше всего боялась объяснения наедине, потому и ускользнула в сад. Но видно, судьбу не обманешь. Герцог Уорбек неумолимо приближался. Она боялась его, боялась почти до полной потери самообладания. Почему она не отказалась от приглашения!

Сейчас, в лунном свете, он был чем-то похож на льва, пробирающегося по ночной саванне. Вдруг Филиппа вспомнила его глаза, серые, четко очерченные густыми ресницами. Никогда ей не приходилось видеть таких удивительных… таких завораживающих глаз. Как он был красив сегодня, герцог Уорбек, ее бывший супруг… и как высокомерен, как разгневан!

Раздался удивленный возглас. Уорбек заметил ее: и остановился как вкопанный.

Памятуя о том, что лучшая защита – это нападение, Филиппа раскрыла белый кружевной веер (память о Венеции) и выпрямилась.

– Вам понравился вечер, ваша милость? Голос ее не дрогнул, хотя каждая жилочка в ней трепетала. Уорбек окинул Филиппу ледяным взглядом.

– По-вашему, мадам, мне должен был понравиться этот фарс?

– Я не ожидала вашего появления на вечере, потому и приняла приглашение, – объяснила Филиппа внешне спокойно, но от нервного напряжения ее подташнивало.

Почему она чувствует себя виноватой перед ним? Ведь это он виновник скандала!

– А я не ожидал вашего возвращения в Англию! – Корт сделал шаг вперед.

Испуганная и одновременно странно возбужденная, Филиппа щелчком захлопнула веер и замерла. Со стороны дома доносились приглушенные звуки пианино, и нежный женский голос пел о неумирающей любви. Вот еще один голос присоединился к нему, сильное сопрано, потом баритон и тенор. Голоса сливались в единый дивный звук, который будоражил память, тревожил душу. Филиппа вдруг почувствовала на глазах слезы. Что это с ней. Господи Боже? Страстная любовь, некогда вспыхнувшая между ней и этим человеком, давно отпылала, как лесной пожар, который сметает все на своем пути, оставляя только мертвые остовы деревьев и пепел. Прошлое мертво, и она рада этому…

– Как вы посмели приехать в Англию? – раздался суровый голос, и Филиппа резко вернулась к действительности. Вопрос намеренно был поставлен так, чтобы оскорбить.

Филиппа слишком поспешно поднялась со скамьи и пошатнулась. Уорбек был известен своим вспыльчивым нравом, и окружающие благоразумно старались не выводить его из себя. Не то чтобы Филиппе пришлось испытать на себе эту сторону его характера (во всяком случае, до того дня, когда он застал ее в объятиях Сэнди), но она была о ней наслышана. Лучше уйти от греха, решила она.

– Нет, мадам, вы не уйдете, пока я не получу ответа на свой вопрос, – заявил Уорбек.

– Я надеялась, мне будет позволено вести уединенную жизнь в Сэндхерст-Холле…

Это прозвучало более жалобно, чем ей хотелось бы, но Филиппа сейчас думала, что Уорбек имеет полное право на негодование. Щеки ее вспыхнули. Шесть лет назад, потеряв от ужаса рассудок, она просто убежала, не только не попытавшись объясниться, но и не оставив даже записки.

– Я уже давно понял, леди Бентинк, что вы способны на риск. Но вы не очень умны, если полагаете, будто я позволю вам вот так запросто вернуться в Англию и изображать из себя безутешную вдову. Вам следовало оставаться в Венеции и оплакивать безвременно усопшего любовника, пока его кости не сгниют. В тамошнем теплом и влажном климате это не заняло бы много времени – уж не потому ли моя неугомонная крестная решила перевести эти святые мощи туда, где они дольше сохранятся?

Филиппа вздрогнула от хриплого смеха. Она была оскорблена до глубины души, впервые за этот вечер. Долго и старательно она готовила себя к тому, что ей придется выносить насмешки в свой адрес, но издеваться над памятью ее дорогого друга… Она уже почти вскинула руку для пощечины, но в последний момент удержалась. Ее бывший муж – ныне один из богатейших и влиятельнейших людей страны. Ради сына ей нужно добиться если не его расположения, то хотя бы терпимости. Несколько секунд в ней боролись гнев и страх.

– Прошу меня извинить, ваша милость, но мне кажется, пора вернуться в дом, – наконец ровным голосом произнесла она.

Ее лицо, застывшая маска любезности, в обманчивом лунном свете показалось Корту вызывающим, даже презрительным, и кровь бросилась ему в голову. В какой-то момент ему показалось, что он видит раскаяние в прекрасных чертах. Но как жестоко он ошибся! Филиппа стояла перед ним спокойно, слегка сдвинув брови, фиалковые глаза – две темные бездны.

Посеребренные луной своенравные завитки волос создавали вокруг ее головы мерцающий ореол, однако на том и заканчивалось сходство со святой. Она дышала часто и неровно, округлости грудей над глубоким вырезом платья судорожно вздымались, словно ей не хватало воздуха. Корту не нужно было напрягать воображение, чтобы представить совершенство их формы, он до сих пор не забыл, какова на ощупь их гладкая матовая кожа.

Дьявол! Он знал на вкус все ее тело, вплоть до самых секретных уголков!

Когда-то он обожал эту женщину, сходил с ума от страсти к ней. Она и сейчас казалась желанной. Почему же он так отвратителен ей? Конечно, ему всегда было далеко до утонченной красоты Сэнди! Лицо Корта непроизвольно исказилось, когда он вспомнил его греческий профиль, золотые волосы, изящную фигуру. Небеса наделили Сэнди глазами, что два громадных изумруда, и самой обаятельной улыбкой, которую только можно себе представить. Какая женщина устоит перед таким романтическим красавцем?

Филиппа между тем все не решалась шагнуть по направлению к дому. Все в ней трепетало при мысли о том, в какую форму может вылиться его ярость. Она боялась Корта отчаянно. О чем он думал сейчас?

А Корт думал, что охотно сжал бы это трепещущее белое горло. Он сжимал бы его до тех пор, пока Филиппа, не сказала бы правду. Что толкнуло ее на измену? Ему доводилось слышать предположения на этот счет. Например, что он совершенно запугал ее своим вспыльчивым нравом. Но те, кто говорил так, не знали правды.

Он старался быть ласковым, нежным, мягким, сдерживал себя даже тогда, когда занимался с ней любовью…или сдерживал недостаточно? Он был слишком пылким любовником, слишком неистовым, чтобы постоянно контролировать себя. Но разве он не старался? Разве не стремился окружить эту женщину любовью? Возможно, он хотел от нее слишком многого. Значит, их разрыв произошел из-за его ненасытности? Проклятие! Он вел себя слишком откровенно, не скрывал страсть, как то, без сомнения, делал Сэнди. Вот кто был способен уговорить праведника последовать в ад вместо рая. Филиппа должна ответить па вопросы, которыми Корт изводил себя год за годом.

Уорбек вдруг тяжело оперся на трость и склонился над ней. Он был почти страшен сейчас, в полумраке, пронизанном лунным сиянием, и глаза его, даже при свете дня странно светлые на смуглом лице, казались осколками льда. С трудом сдерживаемая ярость застыла на лице. Филиппа чуть не зажмурилась от страха… но вдруг все изменилось. На лице Уорбека появилась холодная насмешка, он отступил на шаг и сделал пренебрежительный жест рукой, словно отпускал горничную.

Филиппа бросилась прочь. Добежав до дома, она не решилась появиться перед друзьями, понимая, что лицо выдаст ее, а прошла в библиотеку. Она была не только испугана, но и потрясена до глубины души. Уорбек всегда был вспыльчив и скор на насмешку, но никогда откровенно злобен.

Усевшись в кожаном кресле, Филиппа принялась разглядывать позолоченные корешки старинных томов, стоявших в книжном шкафу. Но буквы расплывались перед глазами. Не хватало еще вернуться к гостям с красными глазами! Нет, этот злобный демон Уорбек не доведет ее до слез. Ни за что!

Дверь в библиотеку открылась почти бесшумно, но Филиппа подпрыгнула, как от резкого звука. Слава Богу, зашуршали юбки! Филиппа украдкой отерла глаза и выпрямилась в кресле;

– Ax вот ты где, дитя мое! – раздался голос леди Августы. – Ты исчезла так неожиданно и надолго, что я уж было забеспокоилась, не решила ли ты совсем покинуть нас сегодня.

Если леди Августа и заметила подозрительный блеск глаз Филиппы, то из деликатности ничего не сказала.

– Дело в том, что… что я хотела немного побыть в одиночестве. – Филиппа всхлипнула и смутилась окончательно. – Все как будто были заняты, и я надеялась, что мой уход останется незамеченным. Я… я не могу и минуты побыть одна с самого дня приезда.

– Это мне вполне понятно, – милостиво согласилась леди Августа, опускаясь на диван, – зато непонятно другое. Неужели кто-то посмел обидеть тебя в этом гостеприимном доме?

Не умея лгать, Филиппа начала крутить в руках веер, то открывая его, то захлопывая.

– Нет, что вы, – наконец ответила она. Она дала себе страшную клятву не проронить ни слезинки – и тотчас сразу две скатилось по щекам. Леди Августа отбросила светские условности и протянула Филиппе свой носовой платок.

– Вот, возьми, – сказала она, позволив капельке сочувствия прозвучать в голосе. – Нетрудно предположить, кто твой обидчик. Мой невозможный внук, конечно. Он только и знает, что бросаться на людей, шалун эдакий. Вот уж наградил Господь языком, настоящей бритвой! Как говорится, подвернись возможность – в два счета обреет самого лохматого пирата. Ума не приложу, что заставляет Кортни превращать каждый разговор в поединок. Он никогда не отличался деликатностью, но за последние несколько лет перешел все границы. Не позволяй ему задеть тебя за живое, и он даром потратит цветы своего красноречия.

– Я постараюсь, мадам, – пролепетала Филиппа, прижимая платок к глазам.

– Когда-то ты называла меня бабушкой, – заметила леди Августа. – Мы, старухи, не любим менять привычек. Сделай одолжение, продолжай обращаться ко мне, как прежде.

– С удовольствием, бабушка, – согласилась Филиппа с бледной улыбкой.

– Позволь мне быть с тобой откровенной. – Леди Августа окинула ее задумчивым взглядом. – Чтобы появиться здесь сегодня, тебе потребовалось немало мужества, но это только первый шаг. Испытания впереди. Впрочем, я верю в тебя. Ты не дашь светской черни запугать себя пересудами и косыми взглядами и когда-нибудь сама посмеешься над ними.

– Вот бы мне хоть половину вашей уверенности, – вздохнула Филиппа. – Знаете, ведь я покидала Италию с твердым намерением не выезжать за пределы Сэндхерст-Холла.

– Что ж, поезжай в Кент, дорогая моя. В провинции легче заново привыкнуть к здешним нравам и обычаям. Кентские помещики – люди простые, они примут тебя в свой круг, а Рокингемы помогут тебе. Да и на меня ты тоже можешь рассчитывать.

– Но я не собиралась появляться в обществе…

– Жизнь затворницы? В твои годы? Какая нелепость!

Живое участие, выказанное вдовствующей герцогиней, глубоко тронуло Филиппу, но она не могла понять, почему эта женщина хочет помочь той, которая предала и покинула ее любимого внука? Филиппу охватило раскаяние. Ей было стыдно. Она убежала из Англии, не думая ни о ком, а теперь люди, пострадавшие от скандала, одной из виновниц которого была она, защищают ее.

– Бабушка, я ведь отщепенка, – сказала она без негодования или протеста. – Ни на земле, ни в небесах нет такой силы, которая могла бы это изменить. Ни в один приличный дом меня никогда не пригласят, а уж о раутах в Сент-Джеймском дворце смешно даже говорить. Но я не стану попусту оплакивать то, чего лишилась. Ведь я до своего первого замужества и не принадлежала к избранному кругу.

– Тц-тц-тц! – леди Августа легонько постучала ее по руке лорнетом. – Чепуха! До брака с Кортни ты была просто милая девочка, а сейчас ты – маркиза Сэндхерст. Ты богата, очень богата, а это чего-нибудь да стоит. Пойми же, глупышка, ты, хочет этого кое-кто или не хочет, уже вошла в избранный круг. А на моего внука не обращай внимания, пусть себе изрыгает огонь. Если бы ты не так спешила расстаться с ним, то поняла бы, что от него больше шуму, чем вреда. Помню, еще совсем мальчишкой он устраивал такие концерты, что любо-дорого было смотреть!

Филиппа решительно не знала, как отнестись к этому заявлению. Леди Августа, очевидно, одобряла это качество во внуке, но ведь се жизнь не была сломана в результате одного из «концертов» Уорбека.

– Одним словом, дитя мое, позволь нам, твоим друзьям, устроить твою судьбу, – решительно продолжила леди Августа. – В конце концов человек, с которым ты бежала, сочетался с тобой законным браком, дал тебе свое имя. Теперь ты его вдова, а к вдовам общество всегда относилось снисходительно, Рокингемы замолвят за тебя словечко, не говоря уже о целом семействе Мер-сье. Леди Гарриэт и я поговорим с влиятельными людьми. Доверься нам, отдохни в Кенте от испытаний, выпавших на твою долю.

– Бабушка, – осторожно подбирая слова, начала Филиппа, – я высоко ценю вашу доброту, но если вы думаете, что для счастья мне не хватает светской жизни, вы ошибаетесь. Годы, проведенные в Венеции, многому научили меня. Например, тому, что нас окружает огромный мир, полный чудес. Его населяет столько людей, что десять тысяч английских аристократов – лишь песчинка в этом человеческом мире. Большинство этих людей никогда даже не слышали о герцоге Уорбеке.

– Уж не собираешься ли ты отказаться от титула?! – воскликнула вдовствующая герцогиня, хватаясь за сердце с таким видом, словно у нее начинался приступ. – Ты что же, разделяешь взгляды этих безбожников-французов?

Филиппа не могла удержаться и рассмеялась.

– Напротив, бабушка, совсем напротив. У меня и в мыслях не было отказываться от титула, земель, богатства. Это принадлежит моему сыну.

– Слава Богу! – облегченно вздохнув, леди Августа пожала руку Филиппы. – В таком случае мы договорились.

Глубокой ночью Корта вырвал из беспокойного сна приглушенный шум. Приподнявшись на локте, он бросил взгляд на настольные часы. Стрелки черного дерева, хорошо заметные на светлом циферблате, показывали четыре часа без нескольких минут. Сквозь щель между портьерами пробивалась яркая полоса лунного света, рисуя на ковре серебряный узор.

Что его разбудило?

Грабитель?

Если так, то этот негодяй, должно быть, успел ударить его топором, потому что голова разламывалась от боли. Корт вспомнил во всех подробностях события прошедшего вечера. После короткого, но бурного разговора с Филиппой он увел Клер. В карете по дороге к ее дому он угрюмо молчал и расстался с ней, даже не извинив-: шись за свое неучтивое поведение. Остаток вечера он провел в клубе и, судя по всему, здорово напился. Так что топор грабителя здесь ни при чем. Как он добрался до постели. Корт не помнил.

Закрыв глаза, Корт приказал себе снова заснуть.

На этот раз его разбудил звук легких шагов и шелест шелка. Корт не успел еще погрузиться в глубокий сон и потому проснулся мгновенно. Он не испытывал страха, тем более что в ящике ночного столика лежал заряженный пистолет. Выдвинув ящик, чтобы в случае необходимости выхватить оружие одним движением, он повернулся к двери и… рывком сел в постели. Несколько минут ему казалось, что это игра лунного света, но сердце уже неистово застучало.

У самой двери в том же легком вечернем платье фиалкового шелка стояла Филиппа и молча смотрела на него. Ее мертвенно-бледное лицо было нереально прекрасным, громадные глаза сияли. Словно не в силах держаться на ногах, она прислонилась к двери.

– Убирайся вон! – прорычал Корт, стараясь вложить в голос всю годами взлелеянную ненависть. – Убирайся, пока я тебя не вышвырнул!

– Умоляю вас!.. – прошептала она и сделала робкий шаг вперед. Голос ее был тих, и искренен, и полон чувства. – Умоляю, выслушайте меня, а потом я уйду.

– Не знаю, на что ты надеешься, устраивая это низкопробное представление, но лучше не трать время. Я не верю тебе! Ни словам твоим, ни твоим чувствам!

Корт не мог поверить, что у нее хватило наглости явиться в его дом. В ярости он отбросил одеяло и соскочил с кровати, забыв, что спит голым. Ну и черт с ней, зло подумал он. Если это шокирует сиятельную маркизу, тем хуже для нее.

Он протянул руку к креслу за халатом, но в это время Филиппа бросилась к нему. В своем легком платье она будто проплыла над лунной дорожкой и остановилась в нескольких дюймах от него. Сияние, окутавшее ее, казалось потусторонним, она вся была будто соткана из воздуха.

–  – Я пришла в надежде тронуть твое сердце, Корт, – тихо произнесла Филиппа. – Можешь ли ты простить меня? Нет, конечно, не можешь… но есть ли надежда, что когда-нибудь, много позже, ты смягчишься? Ты не знаешь, как я раскаиваюсь! Моему бесстыдству нет оправдания…

– Прекрати!

Но она внезапно опустилась на колени. Руки кротко сложены, словно у кающейся грешницы, гордая головка покорно склонилась. Поза была так трогательна, что у Корта на мгновение пресеклось дыхание. Ангел, по неосторожности упавший с небес.

Несколько минут длилось молчание, наконец Филиппа подняла голову, и Корт увидел, что ее бледное лицо залито слезами. Она схватила его руку, прижалась к ней влажными от слез, дрожащими губами.

– Умоляю, прости меня, прости! – шептала она, .покрывая поцелуями руку. – Я так виновата перед тобой. Позволь мне вернуться, Корт!

Неуверенно он положил другую руку на ее склоненную голову, как бы даруя прощение. Волосы ее распустились и упали на плечи. Неожиданно горячая волна прокатилась по телу Корта. Он погрузил руки в восхитительную серебристую пряжу, и все зароки, все клятвы показались ему в эту минуту нелепыми. Ожесточенное сердце оттаяло, горькая пустота в душе исчезла.

– Не надо плакать, милая, – произнес он, едва слыша собственный голос, – не надо плакать. Достаточно было просто сказать, что ты раскаиваешься.

Филиппа подняла голову. Губы ее дрожали, ресницы слиплись от слез, а вместо слов вырвалось рыдание.

– Корт, дорогой, любимый, мне было так плохо без тебя! – заговорила она вдруг с отчаянной решимостью. – Какой дурочкой я была! Сэндхерст обманул меня… он уверял, будто ты больше меня не любишь. Если бы не он, Корт! Если бы не он!

– Тише, малышка, тише! – шептал Корт, прикладывая палец к ее губам. – Все хорошо, все позади… не нужно никаких объяснений. Может быть, позже мы поговорим об этом, а пока…

И он поцеловал ее.

Боже милостивый, целых шесть лет он ждал этой минуты, шесть долгих пустых лет жаждал коснуться ее, снова узнать вкус этих губ! С жадностью Корт приник к ее рту. Ему казалось, что он пьет нектар весенних цветов, и ноздри его нетерпеливо расширились, вдыхая знакомый аромат. Воспоминания обрушились на него. Это был запах духов их первой брачной ночи. Тогда этот запах едва не свел его с ума. Корт был счастлив. Итак, во всем виноват подлец Сэндхерст. Но Бог наказал его.

С тихим вздохом Филиппа обвила его шею, и кровь Корта забурлила. Легко, как пушинку, он поднял Филиппу и перенес ее на постель. Медленно и осторожно, чтобы не спугнуть, он начал целовать ее щеки, одну за другой расстегивая пуговки на платье. Он сдерживал свою страсть, чтобы не отпугнуть любимую ненасытностью. Шепотом приговаривая что-то ласковое, Корт стянул платье с плеч и задохнулся, увидев небольшие, похожие на две совершенные по форме чаши груди. Наклонившись, потерся щекой сначала об одну, потом о другую, чувствуя кожей напрягшиеся соски и вдыхая невыразимый, божественный запах желанной женщины. Филиппа замерла словно в ожидании, и только сердце часто колотилось под левой грудью. Его рука нырнула под пышную юбку. Почувствовав пальцы на своей обнаженной коже, Филиппа сдавленно застонала.

– Любовь моя, несказанная моя любовь… – шептал Корт, не слыша собственного голоса, – как же долго я ждал!

Сердце его стучало исступленно, почти болезненно. Он не помнил, как и когда сорвал и отбросил в сторону чулки, туфельки, нижнее белье. Тело Филиппы казалось совершенным телом греческой статуи, но статуи теплой и живой. Судорожная дрожь волнами проходила по его телу, низ живота сводили сладостные и болезненные спазмы. Так бывало всякий раз, когда Филиппа оказывалась в его объятиях. Это было даже не желание, а острая, пугающая потребность, утолить которую могла только она! Ночь за ночью мечтал он о том, как будет любить эту женщину, как заново узнает и исследует ее, словно потерянную землю, где только и возможно счастье.

Усилием воли Корт заставил себя успокоиться, затаить тяжелое дыхание, ненадолго притушить блеск глаз ресницами. В случившемся разрыве был виноват дикий зверь, который таился в нем, пробуждаясь в моменты страсти. Корт испытывал неосознанную потребность побеждать и подавлять, и потребность эта превращалась в дикую страсть, заставлявшую забывать обо всем в моменты плотской любви. На этот раз он справится с собой.

– Ты хочешь меня? – Корт хотел задать этот вопрос мягко, но голос был хрипл и страшен.

Но фиалковые глаза прямо взглянули на него, ресницы затрепетали.

– Корт, счастье мое, я хочу тебя, как никого на свете! Только тебя. Клянусь в этом!

Ноги ее медленно раздвинулись, и, забыв все клятвы, одним мощным толчком Корт погрузился в прекрасную, горячую и влажную глубину…

И проснулся.

«Дьявол, дьявол, дьявол! Тот же проклятый сон, то же наваждение!»

Сон? Наваждение? Да это пытка!

Корт лежал на мокрой от пота простыне, все еще содрогаясь от ощущений, которые оказались обманом. Последний раз дьявол посмеялся над ним восемь месяцев назад, после этого Филиппа не приходила к нему. Он уже было надеялся, что освободился от нее, и вот опять тот же кошмар! И в каждом сне он прощал Филиппу, в каждом чертовом сне!

Корт подошел к окну и раздвинул портьеры. На улице шел дождь, в небе вспыхивали молнии. Первая летняя гроза. В бледном утреннем свете Гросвенор-сквер, омытая ливнем, казалась удивительно чистой, будто новой.

Глядя на стихающий дождь. Корт начал вспоминать день, когда впервые увидел Филиппу Гиацинту Мур. Это случилось на венчании Тобиаса Говарда, виконта Рокингема. Корт был дружкой на свадьбе, а Филиппа —одной из подружек невесты. Он увидел ее в церкви.

Молоденькая девушка торжественно застыла чуть поодаль от остальных. В солнечных лучах, проникавших внутрь сквозь пыльный витраж, она казалась частью этого розового света. На ней было голубое атласное платье, удивительные серебристо-белокурые волосы украшал венок из белых цветов. Корт невольно посмотрел наверх, на одну из фресок, будто чтобы проверить – все ли ангелы на месте.

Позже, во время свадебного обеда в доме Мерсье, он разыскал незнакомку в саду. Она сидела под старой плакучей ивой, склонившейся над прудом с золотыми рыбками. Как в сказке, от ее ног убегала вдаль выложенная белыми камешками тропинка, вдоль которой росли маргаритки, нарциссы и фиалки.

– Мисс Мур, – улыбнулся Корт самой обезоруживающей из своих улыбок, – мы были представлены друг другу, но могу я напомнить вам свое имя? Корт Шелбурн, давний и близкий друг виконта Рокингема, один из дружек жениха. Помните меня?

– Очень рада, сэр. – Девушка улыбнулась. Улыбка – он сразу отметил это – была искренней, будто девушка действительно обрадовалась ему, а в фиалковых глазах вспыхнули веселые искорки. Казалось, теплый свет вдруг засиял рядом, проникая в темные я холодные глубины его души и отгоняя тени прошлого.

– Тоби немного рассказывал мне о вас. – Корт подошел ближе. – Вы подруга леди Габриэль, не так ли? Мне кажется очень странным, что прежде мы никогда не встречались. Наверное, до сегодняшнего дня вы не покидали своего фамильного замка?

– Где бы я ни была, там меня уже нет! – дерзко ответила Филиппа, и на ее щеках появился прелестный румянец, а в глазах запрыгали шаловливые бесята. – Значит, вы знаете всех подруг Белль, абсолютно всех?

– Я познакомился с леди Габриэль только месяц назад, – признался Корт, не в силах удержаться от улыбки. – На помолвке. А почему вас там не было? Странно, но я не видел вас ни на одном балу этого весеннего сезона. Я в этом совершенно уверен, иначе мы были бы давно знакомы.

Девушка засмеялась.

– Видите ли, я не бываю на балах. Сказать по правде, до сих пор я ни разу не бывала и в Лондоне.

– Ах вот как! Значит, вы только что из провинции! – заключил Корт обрадованно. – Теперь понятно, почему я не встречал вас в свете.

Девушка наклонилась и сорвала нарцисс, а когда она выпрямилась, на ее губах играла лукавая улыбка.

– Как вы это сказали: «Только что из провинции»? Неужели я так похожа на провинциалку? Может быть, даже на пастушку или молочницу? – на мгновение улыбка исчезла, губы обиженно поджались – но только на мгновение. – Вот уж не подозревала, что у меня настолько не светский вид!

Она потупилась, но не смогла спрятать смеющихся глаз. Ее невинное кокетство казалось естественным, очень органичным. Она вся была как едва распустившийся бутон какого-то невиданного цветка, и хотелось прижаться к этим полуоткрытым губам, чтобы ощутить вкус нектара. Корт почувствовал, что тело его окатило волной жара, тяжело скользнувшей вниз. Он испытывал странное умиление, даже восхищение этим невинным созданием и одновременно растущее желание.

– Известно ли вам, мисс Мур, что вы похожи на лесную нимфу, собирающую цветы для венка? – подавив волнение, сказал он. – Вашу прелестную головку окружает волшебное сияние. – Девушка широко раскрыла глаза, и он поспешил закрепить успех. – Откройте секрет: нимб – ваше постоянное украшение или он появляется вместе с весенними цветами?

Удивленная и польщенная, Филиппа засмеялась, и ее фиалковые глаза засияли.

– У вас чересчур богатая фантазия, милорд, —заметила она с мягким укором.

Корт желал знать все об этом бриллианте чистой воды.

– Могу я спросить, мисс Мур, где находится поместье ваших родителей? Могу поклясться, что оно не в Кенте.

– Можете поклясться, вот как? – девушка с сомнением посмотрела на него. – Значит, вы знаток генеалогии… а также географии?

– Только если обе эти науки касаются вас, мисс Мур. Он подошел ближе, но Филиппа отступила на шаг.

– Я не из Кента, как вы правильно изволили предположить, – церемонно и чуть смущенно сказала она.

– Может быть, из Шропшира? – спросил Корт наугад.

Девушка молча покачала головой, а в глазах ее так и плясали смешинки, словно она поддразнивала его. Корт почти страдал от непреодолимого желания коснуться ее, почувствовать вкус чуть трепещущих от сдерживаемого смеха губ.

Филиппа стояла, прислонившись спиной к иве, Корт положил ладони на шершавый ствол по обеим сторонам от нее, и девушка попала в ловушку.

– Неужели мне придется по очереди называть каждую часть Англии? Сжальтесь над несчастным и просто признайтесь, откуда вы?

– Вы быстро сдались, – укорила мисс Мур, надув губки.

– Я не припоминаю, чтобы вообще знал кого-либо с именем Мур, – продолжал Корт. – Ни в Итоне, ни в Оксфорде, ни где бы то ни было. Это означает, что у вас нет братьев.

– Если и есть, то они не учились ни в одном из этих уважаемых колледжей, – уклончиво ответила она. – А у вас? Есть у вас сестры?

– Ни одной, – ответил он и попытался подобраться с другой стороны. – Вы давно знакомы с леди Габриэль?

– С десяти лет. Мы с Белль окончили один пансион. «Ага!» – подумал Корт с торжеством. Тоби как-то говорил, что его невеста училась в одном из пансионов недалеко от Лондона.

– Челси! –воскликнул он во внезапном приступе вдохновения.

Наградой за столь блистательный пример индукции была поистине колдовская улыбка.

– А вы человек неглупый, – похвалила девушка.

– Но теперь вы будете приезжать в Лондон? Где вы будете останавливаться?

– Уж не думаете ли вы, что я выдам все свои секреты? – Мисс Мур очаровательно сморщила нос.

– Как же я увижу вас, если не буду знать, где вы живете? – спросил Корт, демонстрируя безукоризненную мужскую логику.

– А мне показалось, вы догадливее, – засмеялась Филиппа.

Ее живость и мягкий юмор совершенно очаровали его, а лукавый взгляд фиалковых глаз странно волновал.

– Значит, от меня требуется умение разгадывать загадки? – осведомился он вполголоса, словно подчеркивая интимность диалога. – Иными словами, вы загадочны… хм… неужели в вашем прошлом есть роковая тайна?

– Возможно.

– Вы – заколдованная принцесса, которая спит уже сто лет, понапрасну ожидая поцелуя, который ее разбудит, – Корт протянул руку и высвободил белокурый локон, запутавшийся в трещине ивовой коры. – Скажите же, я прав?

– Сначала я была лесной нимфой, потом превратилась в пастушку и вот теперь – в принцессу, – заметила Филиппа с тихим смешком. – Все это далеко от правды, милорд. Я вижу, вы не слишком проницательны.

– Зовите меня просто Корт, – предложил он. – Лучшая подруга жены лучшего друга… я не сбился? Словом, узы, подобные этим, не нуждаются в церемониях.

– Совершенно верно, – согласилась Филиппа с преувеличенным простодушием. – Узы, подобные этим, делают людей почти родственниками. Возможно, мне стоит называть вас дядюшкой.

Корт невольно нахмурился при таком откровенном намеке на свой возраст.

– Неужели я выгляжу настолько дряхлым?

– Я бы сказала, по виду вы одной ногой в могиле, – с грустью призналась Филиппа и потупилась, чтобы не расхохотаться. – Я долго не решалась предложить вам опереться на мою руку. Наверное, наш разговор утомил вас, вернемся в дом, чтобы вы могли прилечь и отдохнуть.

Прекрасно понимая, что девушка не вкладывала в эти слова никакого двойного смысла. Корт не сумел удержаться от искушения. Он легко обнял Филиппу и прошептал:

– Идемте же, дитя мое, мы приляжем вместе. Улыбка заледенела на ее губах, глаза сузились. Она смерила Корта взглядом с головы до ног, потом отрезала:

– Это слишком!

Тон ее был холоден и резок. Девушка сделала движение уйти, но Корт с легкостью удержал ее.

– Наше маленькое сказочное существо возмущено, – произнес он тоном, полным раскаяния. – Смертные так неловки! Как же теперь поправить дело?

– Начните с того, что уберите руки с моих плеч, – мягко ответила Филиппа, и глаза ее из фиалковых стали темными, – а после этого я, может быть, приму ваши извинения.

Корт снова заключил ее в живую клетку, опершись ладонями о ствол. С одной стороны, ее просьба была выполнена, с другой – он по-прежнему оставался хозяином положения.

– Я охотно сочинил бы трогательное извинение в стихах, но что толку? – сказал он с неизъяснимой печалью в голосе. – Все равно ведь я не знаю, по какому адресу его послать.

– Извинение в стихах? Значит, вы поэт? – воскликнула Филиппа, явно заинтригованная.

– В жизни не написал ни строчки, – честно ответил Корт. – Вот если стихи вернут на ваше лицо улыбкy, я возьму на себя нелегкий труд прочесть сонет. Шекспир вас устроит?

– Какой именно?

– Какой именно Шекспир? – поддразнил он.

– Какой именно сонет?

Корт лихорадочно рылся в памяти. Проклятие, чего ради ему взбрело в голову заговорить о стихах? Он и читать-то их терпеть не мог, а уж запоминал, только если в них не было ничего возвышенного. Наконец он извлек из памяти строчки, достаточно невинные, чтобы процитировать их девушке:

Когда б в распоряженье нашем

Все время мира оказалось вдруг,

Твоя застенчивость была бы кстати —

Но не теперь.

– Это вовсе не Шекспир! – в негодовании воскликнула Филиппа. – Это стихотворение Марвелла, и называется оно «К застенчивой любовнице».

Корт мысленно обозвал себя круглым дураком. Если она знала автора и название, то не могла не знать, что в свете это стихотворение считается безнравственным.

– Я вовсе не хотел оскорбить… – начал он, но девушка перебила:

– Шекспир не был бы оскорблен тем, что вы приписали ему стихотворение Эндрю Марвелла. – Она сказала это совершенно искренне и снова улыбнулась, открыто и очаровательно.

Она смотрела на него так прямо и бесхитростно, что Корту стало ясно: ей и в голову не пришло считать эти стихи нескромным намеком.

– Знаете, мисс Мур, вы меня совершенно околдовали. Теперь я уверен, что вы действительно лесная нимфа и явились сюда только затем, чтобы заворожить меня и заставить страдать. Можно, я завтра навещу вас?

– Нет, лорд Уорбек, – внезапно серьезно ответила Филиппа. – Весь завтрашний день я буду очень занята.

– В таком случае послезавтра.

– Нет, но благодарю вас. Вы очень добры.

– А вот вы нисколько не добры, мисс Мур! Я отказываюсь принять «нет» в качестве ответа.

– Боюсь, у вас нет выбора, – сказала она с явным сожалением.

Корта вдруг осенило.

– Сколько вам лет, мисс Мур? – спросил он прямо.

Она засмеялась, помолчала и ответила, потупившись:

– Мы с Белль ровесницы.

Так. Восемнадцать. А может быть, она… Догадка его ужаснула.

– Вы обручены? – почти прохрипел он. – Но вы же можете передумать.

– Предположим, я и в самом деле обручена, – задумчиво произнесла Филиппа. – Что заставит меня передумать?

– Вот что.

Корт наклонился и дотронулся Губами до ее губ. Это был мимолетный и абсолютно невинный поцелуй, который не испугал бы даже самую трепетную девственницу.

Филиппа оцепенела, а потом изо всех сил толкнула его в грудь.

– Вы забываетесь, лорд Уорбек! – воскликнула она, вся трепеща от негодования. – Я постараюсь извинить ваш поступок, но лишь потому, что вы давний друг Тоби.

Филиппа нырнула под его левую руку, и не успел он и глазом моргнуть, как она уже бежала, подобрав юбки, к дому. Корт не стал ее догонять. Он так и стоял под плакучей ивой, пока она не скрылась из виду. Легкий аромат ее духов остался в воздухе. Он вдохнул его – нежный и невероятно волнующий запах весенних цветов – и тихо засмеялся. Он знал, что юная беглянка не забудет этот поцелуй. У нее просто не будет времени, чтобы забыть.

Однако на вопрос, где проживает мисс Мур, новоявленная виконтесса Рокингем ответить отказалась. Напрасно Корт объяснял, что у него самые лучшие намерения, – Белль была непреклонна. Похоже, до нее дошли слухи о его похождениях. На все уговоры Белль повторяла, что Филли, ее дорогая подруга, никоим образом не подходит лорду Уорбеку. Она была слишком хорошо воспитана, чтобы вслух употребить выражение «прожженный развратник», но Корт прекрасно понял истинную причину ее неуступчивости. В глазах леди Габриэль он прочел не столько осуждение, сколько сожаление, но это не изменило положения дел. Тогда Корт обратился за помощью к Тобиасу. Увы, новобрачный знал о Филиппе Мур только то, что она училась в одном пансионе с его обожаемой женой.

Тобиас и Белль отправились в свадебное путешествие, а Корт по-прежнему знал только имя девушки. Он решил разыскать ее сам, и не было такого бала, вечера или раута в этом сезоне, который бы он пропустил. Явившись в дом, он первым делом обходил все комнаты, всматриваясь в лица и прислушиваясь к разговорам, заглядывая в каждый угол и едва не хватаясь за сердце от волнения при виде гордо вскинутой белокурой головки. Однако каждый раз, когда леди поворачивалась и дарила ему благосклонный взгляд, он видел карие, зеленые, синие глаза – только не фиалковые, о нет. Он расспрашивал самых разных людей, но никто из них слыхом не слыхивал о Филиппе Мур. Наконец он начал подумывать, что был прав. назвав ее лесной нимфой.

Когда молодожены вернулись, Корт заявил им: он сегодня же поставит походную палатку перед их домом и будет жить в ней до тех пор, пока ему не выложат все сведения о загадочной мисс Мур. Леди Габриэль, мягкосердечная по натуре, сжалилась над ним, но сочла своим долгом предупредить о нелегком прошлом ее прекрасной подруги…

Запоздалый раскат грома, оглушительный и долгий, прервал воспоминания. Корт тряхнул головой, с недоумением посмотрел в дождливое утро и отвернулся от окна. В который раз его охватило сознание совершенной ошибки. Почему, черт возьми, он не прислушался к словам Белль, когда та уверяла, что Филиппа Мур не для него? Как она была права! Ему не следовало связывать жизнь с этой женщиной.

Он проклинал свою глупость и тот злополучный день, когда впервые увидел это лживое создание, разбившее вдребезги его жизнь. Его имя она вываляла в грязи, бежала со своим любовником и родила ублюдка, который лишь в самый последний момент был признан законным сыном. А что же он сам, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек? Он видит во сне ее возвращение, принимает ее и прощает!

В приступе ярости Корт грязно выругался. Он чувствовал себя униженным, оплеванным, жалким. Вцепившись в портьеру, он с рычанием сорвал ее вместе с карнизом, успев перебудить полдома. Шнур для вызова прислуги оборвался. Дверь спальни скрипнула. Корт повернулся, задыхаясь от ярости.

– Какого черта?

– Вам что-нибудь угодно, ваша милость?

– Вон отсюда! – взревел Корт. – Вон отсюда, дурак безмозглый! – И, схватив с ночного столика часы, запустил ими в заспанную физиономию камердинера.

К счастью, у того была неплохая реакция, и часы ударились о закрывшуюся дверь.

В коридоре слышался топот ног и шепот. До Корта донеслись слова камердинера:

– Уходите-ка отсюда все подобру-поздорову. На его милость опять наехало!

Глава 5

Эразм Кроутер, дядя Филиппы, мирно завтракал, запивая дешевым элем седло барашка. Перед ним лежала «Морнинг пост» двухдневной давности, то есть практически свежая. Поздним вечером накануне ее привез в спящий городок Хэмбл Грин почтовый дилижанс, а в поместье доставил рано поутру мальчишка-подручный с конюшни. Чтение светских сплетен было одним из любимейших развлечений Эразма Кроутера, ибо что может быть забавнее, чем перетряхивание грязного белья великих мира сего? Время от времени он хихикал, читая о том, что некто, однажды представленный ему в качестве благороднейшего джентльмена, промотал все свое состояние за игорным столом и был заключен в долговую тюрьму. М-да, вот так и проходит слава мира, ехидно думал Эразм.

Сделав добрый глоток эля, он вдруг наткнулся взглядом на крохотную заметку в самом углу. Эль так и не успел проследовать в желудок. Откашлявшись и отерев слезы рукавом, Эразм внимательно прочел заметку:

Вдова некоего маркиза и одновременно разведенная жена некоего герцога вернулась в Англию после долговременного пребывания в Италии, которое точнее будет назвать ссылкой. Читатель без труда припомнит, что Прекрасная Дама, о которой идет речь, пять лет назад была замешана в скандале, связанном с бракоразводным процессом, во всех подробностях освещавшимся нашей газетой. До нас дошли сведения, что она намерена вести уединенную жизнь в Кенте в обществе сына, унаследовавшего титул маркиза.

Ад и вся преисподняя! Значит, она все-таки вернулась! Кто бы мог подумать, что у Филиппы хватит присутствия духа снова ступить на английскую землю?

– Свитан! – возопил Эразм, вскакивая из-за стола с проворством, неожиданным для его лет. В комнату рысцой вбежала экономка. – Скажи Уиггсу, пусть приготовит дорожную карету, а сама иди и уложи все, что нужно. Сегодня вечером я уезжаю.

Костлявое лицо экономки выразило безмерное удивление. Она служила у Кроутера уже четыре года, и за это время хозяин практически не покидал поместья. Только раз в месяц он ездил в соседний городок к своему банкиру на старенькой двуколке, которой правил сам, Просторная дорожная карета, некогда принадлежавшая Филиппу и Гиацинте Мур, коротала свой век в углу конюшни, не надеясь когда-либо снова застучать колесами по проезжим дорогам.

У Эразма денежки водились, и хорошие денежки, стоило только обратиться к банкиру в Хэмбл Грин. Их хватило бы и на то, чтобы заново отстроить особняк после пожара восемнадцатилетней давности, и на то, чтобы самому жить в роскоши до самой смерти. Но пока жива Филиппа, он не может открыто пользоваться деньгами. Это вызвало бы подозрения, последовали бы расспросы, на которые он, Эразм Кроутер, не смог бы ответить.

Восемнадцать лет назад он взял в жены Анну, сестру матери Филиппы. Сам Эразм не имел средств к существованию, поэтому они жили в поместье Муров, полностью завися от щедрот родственников Анны. Но не жажда денег тайно снедала его. С того самого дня, когда он впервые увидел Гиацинту, родную сестру Анны, он не мог думать ни о ком другом, не мог смотреть ни на кого другого. Днем он мечтал о том, как соблазняет ее, а ночами видел бесстыдные сны, в которых снова и снова погружал свою измученную вожделением плоть в прекрасное тело Гиацинты. Он попытался претворить мечты в жизнь, но Гиацинта пригрозила рассказать все мужу. Тогда Эразм решил устранить с дороги и собственную жену, и мужа Гиацинты. К его ужасу, все получилось не так, как он планировал, и в результате он потерял ту единственную, из-за которой почти впал в безумие. Почти? После смерти Гиацинты Эразму не раз приходило в голову, что он и в самом деле сошел с ума.

– Э-э… ваша милость, – вывел его из раздумий голос экономки, – и как долго вы изволите быть в отлучке?

– Приготовь одежду на неделю, – ответил он раздраженно, так как всякое любопытство было ему неприятно. – – А теперь марш отсюда и займись делом!

Оставшись один, Эразм снова перечитал поразившую его заметку Он не любил путешествия, терпеть не мог постоялые дворы и придорожные гостиницы, где только и знали, что тянуть из проезжих шиллинг за шиллингом. Но на этот раз выбора не было. Он обязан был явиться в Сэндхерст-Холл и выразить соболезнования безутешной вдове.

Со времени пожара он жил в единственной уцелевшей башне особняка. После замужества Филиппы лорд Уорбек решил заново отстроить Мур-Манор, но он был мужем Филиппы слишком короткое время, чтобы дошло до дела. А ее второй муж вообще не интересовался тем, что происходит в покинутой им Англии. И первый, и второй мужья относились к Эразму как к домоправителю пепелища и каждый месяц посылали кругленькую сумму, которую он прибавлял к уже накопленным деньгам, как хомяк по осени копит провиант в ожидании зимы.

Он был теперь достаточно богат, чтобы самому отстроить Мур-Манор, но боялся. Боялся Филиппу. Что, если ей вздумается взглянуть на родные места? Увидев особняк во всем его былом великолепии, она может вспомнить прошлое… Рано или поздно она вспомнит все.

И сейчас, глядя на заметку о возвращении ненавидимой племянницы, Эразм чувствовал странную уверенность, что этот день близок.

Филиппа смотрела в окошко кареты на мрачный дом. Лил проливной дождь, и невозможно было разобрать надпись над входом, но она знала, что там написано:

«Лиллибриджский приходский пансион для девочек».

Само здание, каменный бастион в четыре этажа с подвалом, нисколько не изменилось. Правда, теперь решетки были выкрашены не в черный цвет, а в белый и, должно быть, при ярком солнечном свете смотрелись не слишком грозно. А купол над мансардой стал небесно-голубым.

Она вспомнила тот день, когда Эразм Кроутер привез ее сюда. Они стояли в просторном и совершенно пустом холле, и им навстречу вышли обе старшие воспитательницы.

– Значит, это и есть та девочка, о которой вы пи-сали, мистер Кроутер, – не столько спросила, сколько констатировала мисс Бланш и приветливо улыбнулась.

Маленькая и подвижная, с блестящими черными глазами, она напомнила Филиппе деловитого воробья.

– Сколько же тебе лет, дорогая? – обратила она к девочке.

– Ей только что исполнилось шесть, – ответил за нее дядя Эразм.

Филиппа молча смотрела на воспитательницу, потом перевела взгляд на ее спутницу. Они казались ей похожими, как две капли воды, хотя одна была низенькой и пухлой, а другая – высокой и худощавой. Общим было только бесконечно доброе выражение лица. Сердце Филиппы сразу устремилось к обеим женщинам.

– Ты не хочешь разговаривать с нами, да, Филиппа? – спросила мисс Беатриса без упрека, очень ласково.

Девочка молчала. Ей очень хотелось порадовать обеих, но она тщетно искала слова, они ускользали.

– Вы не поверите, когда-то девчонка болтала не переставая, словно заведенная, – проворчал дядя Эразм низким грубым голосом, – но с той самой ночи, как случился пожар, она и словечка не проронила. Три недели молчит, как будто вовсе лишилась языка. Я ее показывал доктору, и тот не смог ничего сказать. Он назвал это «шоком» и предупредил, что она может вообще не заговорить. Но это, конечно, не окончательный приговор, есть шанс, что девчонка придет в себя.

– Боже мой! – воскликнула мисс Беатриса с неподдельным состраданием. – Значит, девочка может остаться немой?

Сестры переглянулись, и на их лицах появилось выражение настороженного раздумья.

– Ну… это неизвестно никому, кроме Бога… но шанс все-таки есть, – поспешно заверил Эразм, явно обеспокоенный тем, что свалить с плеч обузу не удастся. – Почему бы вам не подержать ее у себя месяц-другой? Вдруг что получится?

– Мистер Кроутер, обычно мы не принимаем детей такого возраста, – сказала мисс Бланш. – – В наш пансион принимаются только девочки, достигшие десяти лет.

– И кроме того, она не говорит… – добавила мисс Бланш, – так что я просто не знаю… возможно, девочке лучше остаться дома.

– Ее дом обратился в пепел и угли, – напомнил дядя Эразм, хмурясь.

Глаза Филиппы наполнились слезами. Она не любила дядю Эразма. Он был слишком большой и шумный и никогда ничем не был доволен. Он кричал на нее без всякой причины, а как-то раз, только чтобы заставить ее ответить, вдруг начал трясти так, что у нее помутилось в голове. Две слезинки скатились по щекам Филиппы.

Мисс Бланш заметила полные слез глаза девочки, и выражение ее лица смягчилось.

– Подойди ко мне, дитя мое. Филиппа сделала два робких шага.

– Если мы позволим тебе остаться, ты ведь будешь вести себя как благовоспитанная девочка?

– Пусть только попробует вести себя по-другому! – пригрозил дядя Эразм.

Больше всего на свете Филиппа желала укрыться в этой безопасной гавани, под крылом женщин, казалось, излучавших доброту. Но она так и не сумела разжать стиснутых губ. Она просто забыла все слова, помнила только, что совсем недавно случилось что-то страшное, темное и безобразное, чернильным пятном расплескавшееся по ее жизни. Но нужно было сделать хоть что-нибудь, и она коснулась руки мисс Бланш.

– Не правда ли, она тупа на вид, но трогательна? – прорычал дядя Эразм с плохо скрытым отвращением. – Могу заверить, никаких неприятностей от нее не будет. Если она окажется не способной к учению, пристройте ее на кухню, пусть помогает хотя бы чистить овощи. Она выглядит хрупкой, но на самом деле крепкая девчонка.

– Пожалуй, пусть остается, – холодно сказала мисс Бланш. – Когда она заговорит, мы внесем ее в список учениц.

С этими словами она взяла Филиппу за руку и мягко притянула к себе. Добросердечная женщина была вне себя от негодования.

– Помаши дяде на прощание, – предложила мисс Беатриса.

Филиппа повернулась, но только молча смотрела на дядю.

– Хочу кое о чем предупредить, – неохотно добавил Эразм уже в дверях. – Девчонка смертельно боится огня. Лучше будет, если вы не позволите ей приближаться даже к горящей свечке, иначе у нее начнется истерика.

– Это так понятно, не правда ли, мистер Кроутер? – резко заметила мисс Бланш.

– Филли! Филли, дорогая!

– Двери пансиона распахнулись, и мисс Бланш буквально втащила ее в холл. Появилась мисс Беатриса.

– Ненаглядная моя девочка! – повторяла она со слезами на глазах. – Только посмотрите, какой она стала!

Филиппа обняла своих воспитательниц. Она просто обожала их. Мисс Бланш и мисс Беатриса посвятили всю свою жизнь ученицам, и те платили им любовью.

– Как чудесно снова видеть вас!

– Почему же ты не привезла с собой сына? – разочарованно спросила Беатриса. – Ты так много писала о нем, что мы не чаяли поскорее его увидеть.

Не имея собственных детей, мисс Бланш и мисс Беатриса относились к Кристоферу, как к единственно возможному внуку.

– Сегодня не получилось, но в следующий раз мы приедем вдвоем.

Филиппа огляделась. Все здесь оставалось по-прежнему. Дверь направо вела в парадную гостиную, где сначала она сама училась музыке и пению, а потом учила этому воспитанниц. Дверь налево – в столовую. В подвальном этаже располагались кухня и комнаты для немногочисленной прислуги, на второй этаж, к классным комнатам, вела лестница. Третий этаж занимали общие спальни, а четвертый – крохотные комнатки для старших девочек.

Сверху донесся смех: воспитанницы спускались на обед.

– Нам лучше пройти в кабинет, – предложила Беатриса. – Там девчоночья болтовня не будет мешать.

–Ничего страшного, если и помешает, —безмятежно откликнулась Филиппа. – Я тысячу лет не слышала, как они щебечут, и скучаю по классным комнатам.

Комната, куда Бланш и Беатриса привели Филиппу, была чем-то средним между кабинетом и гостиной. На чайном столике стоял фарфоровый сервиз, горело несколько ламп (день был дождливым и до того сумрачным, что при естественном свете, падающем из окна, в помещениях было совсем темно). На двух рабочих столах высились аккуратные стопки тетрадей, а у камина, рядом с диваном, стояли уютные кресла. На стенах висели книжные полки, на которых можно было найти и энциклопедию незапамятного года выпуска, и потертые старинные руководства по изучению истории и литературы, и специальные книжки для детей.

Филиппа вдруг засмеялась и закружилась по комнате.

– Высказать не могу, как я счастлива снова здесь оказаться!

Она посмотрела на женщин, заменивших ей мать. Строгие серые платья, отделанные белоснежными кружевами собственного плетения, скромные чепцы, прикрывающие седые волосы, подернутые сединой. Лишь немногие, подобно Филиппе, знали, что под тугими корсетами старых дев бьются романтические сердца, взращенные на старинных рыцарских романах и волшебных сказках.

– Иди же сюда, Филли, – воскликнула Бланш, усаживаясь на диване. – Ты должна рассказать нам все-все об этой дивной стране, Италии. В каких музеях ты побывала, что видела?

– Давайте разговаривать по-итальянски, – предложила Беатриса, разливая чай. – Зачем рассказывать о Венеции на английском языке?

– Хорошо, хорошо, – согласилась Филиппа со смехом. – Вы узнаете все подробности до единой, но сначала расскажите о себе. Сколько у вас сейчас воспитанниц?

– Шестьдесят, – с гордостью ответила Бланш. – От десяти до шестнадцати лет.

– Ты была единственным ребенком, которого приняли в шесть лет. – Черные глаза Беатрисы засветились любовью.

– Когда я думаю о том дне, я благодарю Бога за то, что вы согласились меня оставить.

– Мы просто не смогли отказать, – в который уже раз повторила Бланш. – Это было никак невозможно, дорогая Филли. Стоило только заглянуть в твои грустные глаза.

– Помню, как впервые увидела тебя, такую маленькую, беспомощную. – Беатриса взяла руку Филиппы. – Ты выглядела серьезной-пресерьезной, словно вообще не умела улыбаться.

– А помнишь, как потом мы прозвали тебя Филли-фея за то, что ты порхала по дому, как мотылек или крошка эльф? – со смехом добавила Бланш.

У Филиппы защемило сердце. Однажды кто-то из сестер назвал ее так в присутствии Уорбека, и. Бог знает почему, это ему понравилось. С тех пор он редко называл ее иначе, чем Филли-фея. Он не раз говорил, что она – создание сказочное, потому что смертные не способны всегда сиять улыбкой, как маленькое солнышко. Еще он говорил, что заразился от нее радостью жизни и теперь перезаразит весь мир этим диковинным недугом, если раньше не скончается от него. А она в ответ уверяла, что никто еще не скончался от радости жизни…

Филиппа прогнала воспоминания. Какой смысл жалеть о том, что было? Она и так вынесла достаточно боли.

– А как дела у воспитательницы, которая меня заменила? – Филиппа перевела разговор в более безопасное русло.

– У воспитательниц, – поправила Беатриса. – Мы взяли на твое место сразу троих, все благодаря великодушию маркиза Сэндхерста. Его пожертвования позволяют нам оплачивать труд троих воспитательниц сразу, ты только подумай об этом! Одна преподает французский, другая – историю, а третья – математику.

– Маркиз Сэндхерст был сама щедрость, – подхватила Бланш. – У нас даже остались деньги на новые учебники, карту и глобус. А если бы ты видела, как теперь обставлена гостиная! Твой второй муж был человеком большой души.

– Это верно, – тихо произнесла Филиппа, водя кончиком пальца по краю чашки. – Сэнди был добр и великодушен, как немногие на этом свете.

Наступило молчание.

– На другой день после того, как ты… бежала из страны, нас посетила маркиза С&ндхерст, – негромко и с оттенком грусти произнесла Бланш. – Она сказала, что в твоей жизни произошла трагедия, но подробностей не рассказывала. Нам показалось, что ты нисколько не упала в ее глазах, хотя в скандале был замешан ее сын.

– Газеты печатали разного рода сплетни о Уорбеке, – вступила в разговор Беатриса, на ее лице читалось сочувствие. – Скажи, дитя мое, неужели он действительно бил тебя, принуждал к… – Она смущенно умолкла.

– Нет! – вырвалось у Филиппы, и против воли голос ее зазвенел от возмущения. – Никогда не слышала более гнусного обвинения! Как они посмели!

– Успокойся, дорогая, успокойся! – заволновалась Бланш, поглаживая ее по плечу с материнской нежностью. – Все уже позади, все в прошлом, а мы любим тебя так же, как и прежде. Тебе нужно сейчас думать не о прошлом, а о будущем.

Филиппа была потрясена. Она и представить себе не могла, какие потоки грязи обрушились на Корта. Она покинула страну еще до того, как первые сплетни про-Дсочились в прессу. Она регулярно получала письма от близких, но никто из них даже словом не намекнул, какие гнусные «новости» развлекали избранное общество в течение десяти месяцев. Что ж… неудивительно, что у Рокингемов он смотрел на нее с таким презрением. Когда-нибудь ей придется рассказать правду. Нельзя позволить жадному до сенсаций свету думать, что муж был с ней жесток или позволил себе нечто такое, что заставило ее обратиться в бегство.

Филиппа перевела разговор на другое.

– Расскажите, как жили без меня. Теперь, когда в пансионе три воспитательницы, у вас есть свободное время, что вы делаете?

– Мы не бездельничаем, дорогая, – возразила Бланш с мягким упреком. – Я по-прежнему обучаю юных леди этикету и танцам. Я еще не настолько стара, чтобы не суметь сплясать шотландский рил. Мне всего пятьдесят один, если ты помнишь.

– А вы, Беатриса? Все еще учите девочек музыке и итальянскому?

– В числе прочего, – с довольным видом подтвердила та и, заговорщицки подмигнув, постучала пальцем по книге, лежащей на чайном столике.

Филиппа взяла томик, и брови ее поднялись от изумления. Это была книга Мэри Уолстонкрафт «Права женщин».

– Само собой, никто из членов попечительского совета не знает, что в пансионе есть литература такого рода, – вставила Бланш, лукаво поблескивая глазами. – Да мы и не пытаемся воспитать из наших девочек поборниц прав женщин, просто рассказываем им кое о чем, а учим тому, чему положено учить юных леди: хорошим манерам и Закону Божьему.

Ее дорогие мисс Бланш и мисс Беатриса по-прежнему молоды душой. Что с того, что жизнь уготовила им участь старых дев?

В кабинет вошла воспитательница и сообщила, что обед готов. От приглашения разделить трапезу Филиппа мягко отказалась, сославшись на то, что не хочет нарушать принятый в пансионе порядок, и, когда добрейшие леди отправились в столовую, она поднялась на второй этаж, чтобы в одиночестве побродить по классным комнатам. Когда-то она училась здесь, а позже учила сама. В узкой, как пенал, комнате она задержалась, села за учительский стол. Тетради, ручки и чернильницы, как и прежде, содержались в безукоризненном порядке. Филиппа закрыла глаза, и ей живо вспомнился день, когда ее, восемнадцатилетнюю воспитательницу, вызвали в кабинет Бланш и Беатрисы.

К занятиям в пансионе относились очень серьезно, почти как к святыне, и Филиппа, идя по коридору, ломала голову над тем, что же случилось. Может быть, кто-то из родителей не удовлетворен уровнем знаний дочери?

– Случилось что-нибудь неприятное? —спросила она встревоженно, входя в кабинет.

– Напротив, дорогая моя, совсем даже напротив, – ответила Бланш с загадочной улыбкой. – У нас для тебя чудесные новости!

В кресле спиной к двери сидел какой-то джентльмен. Вот в чем дело, подумала Филиппа с облегчением. В пансион была зачислена еще одна воспитанница, и ее вызвали, чтобы представить отцу новенькой. Она приветливо улыбнулась, но, когда посетитель повернулся к ней, улыбка замерла на ее губах. Лорд Уорбек! Их взгляды встретились, и Филиппа поняла, что ее изумление, как, впрочем, и вся ситуация, забавляет его. Черты его лица на этот раз показались ей похожими на те безукоризненные профили, увидеть которые можно лишь на античных изображениях. Он был красивее, чем она помнила!

От смущения Филиппа вспыхнула. Прошел целый месяц со дня их знакомства, и за это время она сотни раз вспоминала поцелуй в саду и укоряла себя. Если бы она вела себя с приличествующей девушке скромностью, ему бы в голову не пришло зайти так далеко. Филиппа страшно переживала, повторяя себе, что никогда больше не увидит красивого аристократа. Как она ошибалась! Вот он, лорд Уорбек, стоит перед ней, словно некий Адонис из девических грез, чудом обретший плоть.

– Полагаю, ты знакома с этим джентльменом, – сказала Бланш, и Филиппа прочла в ее взгляде: «Я горжусь тобой, дитя мое!»

– Рада вас видеть, лорд Уорбек, – Филиппа грациозно присела в реверансе.

Увы, голос ее дрогнул. Больше всего ей хотелось сейчас провалиться сквозь землю. Флиртовать с мужчиной, у которого уже есть дочь! Почему, ну почему из всех пансионов Лондона он выбрал именно лиллибридж-ский? Впрочем, почему бы и нет? Очевидно, Белль из наилучших побуждений порекомендовала ему свою «alma mater».

– Филли, присядь, пожалуйста, – очень кстати предложила Беатриса, и Филиппа села на ближайший стул секундой раньше, чем ноги ее подкосились.

– Ты не догадываешься, почему сегодня мы имеем честь принимать здесь лорда Уорбека? – спросила Бланш, сияя от счастья.

– Д-догадываюсь, – пролепетала Филиппа. – Он решил устроить дочь в наш пансион.

Это предположение позабавило лорда Уорбека.

– Она умеет пошутить, наша Филли-фея, – обратилась Беатриса к гостю и снова повернулась к Филиппе. – Дорогая моя, лорд Уорбек просит разрешения видеться с тобой. Он намерен ухаживать за тобой по всем правилам, и мы не видим причин для отказа, тем более что он только вернулся из Суррея, куда ездил, чтобы получить согласие твоего дядюшки, и это согласие было ему дано.

У Филиппы вырвался возглас удивления. Взгляд ее метнулся к гостю. В глазах Уорбека появились искорки смеха.

– Я… я, право, не знаю, что и сказать…

– Достаточно будет слов «я согласна», – мягко подсказал Уорбек и широко улыбнулся. – Ваш опекун не нашел никаких препятствий к нашим встречам, мисс Бланш и мисс Беатриса тоже согласны.

– Это, конечно, очень лестно для меня, – начала Филиппа с твердым намерением отказать, но улыбка Уорбека гипнотизировала ее, лишала воли, и она только-только и могла бессвязно пролепетать: – Но… как бы это… видите ли…

Сердце ее рвалось навстречу этому неописуемо привлекательному мужчине, и его взволнованный стук заглушал все доводы рассудка.

– Ты ошеломлена, дорогая, и это понятно, – с едва сдерживаемым восторгом произнесла Беатриса. – Не говори ничего. Мы уже дали лорду Уорбеку согласие на визит в ближайшее воскресенье, сразу после обеденной мессы.

– Кроме того, мы договорились, что в следующее воскресенье он будет сопровождать тебя и к мессе, – добавила Бланш.

Филиппе оставалось только молча наклонить голову в знак согласия. Не могла же она вот так, с бухты-ба-рахты, заявить, что вовсе не намерена выходить замуж, потому что считает себя в слишком большом долгу перед двумя женщинами, заменившими ей мать, она просто не сможет оставить их. Господи Боже, и зачем только она кокетничала с ним!

Наступило воскресенье, и Уорбек явился в пансион с букетами фиалок для Бланш и Беатрисы и большим пакетом пряников для юных подопечных Филиппы. Холл, некогда пустой и гулкий, к воскресенью был заставлен громадными букетами, день за днем прибывавшими по адресу леди, являющейся, так сказать, предметом ухаживания. Филиппа приняла своего знатного кавалера в гостиной – разумеется, в присутствии Бланш и Беатрисы. Те старались не мешать им и углубились (или сделали вид, что углубились) каждая в свой рыцарский роман.

– Благодарю за цветы, лорд Уорбек, – после недолгого молчания сказала Филиппа смущенно. – Мы все в восторге и… и находим, что это очень мило с вашей стороны.

Усилием воли ей удалось оторвать взгляд от прекрасных кремовых роз на столе и обратить его к Уорбеку. Он источал силу, этот человек – так цветы источают аромат!

– Я рад, что угодил вам, – ответил он с бесстрастной любезностью, но в глазах и уголках губ таилась улыбка. – Поскольку мне неизвестно, какие именно цветы вы предпочитаете, я взял на себя смелость послать все, которые нашлись, в надежде, что среди них окажутся и ваши любимые.

Ему как будто нимало не досаждало, что обе старые девы прислушивались к разговору. Он вел себя так непринужденно, и Филиппе пришла в голову не самая приятная мысль: возможно, он уже не раз ухаживал за юными леди и попросту привык беседовать под бдительным оком престарелых дуэний. Зато, подумала она, он точно ни разу не ухаживал за воспитательницами приходских пансионов.

Снаружи донесся приглушенный смех и звук голосов. Двери гостиной были открыты, и с дивана, на котором сидели Филиппа и Уорбек, была видна верхняя площадка лестницы. Целая стайка девочек смотрела на них, от любопытства перевесившись через перила.

– Перед вами самые любопытные дети Лондона, – сообщила она со смехом, – и они сгорают от желания как следует вас рассмотреть. – Она махнула рукой. – А ну-ка, юные леди, спускайтесь и познакомьтесь с лордом!

Стайка девочек в возрасте от десяти до двенадцати дет вихрем слетела на первый этаж и пронеслась по холлу к гостиной. В дверях они дружно затормозили и чинно приблизились к гостю.

Уорбек церемонно протягивал руку каждой из представляемых ему девочек. Он словно не замечал их смущения и свойственной подросткам неуклюжести. Для каждой у него находилось забавное слово.

– Ну, а теперь, – сказала Бланш, подняв взгляд от книги, когда ритуал знакомства был завершен, – идите наверх и не мешайте мисс Мур спокойно беседовать с ее гостем.

– Ничего, пусть побудут Немного, – возразил Уорбек. – Поверьте, не так уж часто выпадает счастье поболтать сразу со стольким леди на выданье!

Девочки захихикали. Они были в восторге от Уорбека, а четверо самых бойких – Эвелина, Друзилла, Лилит и Мэри Энн – придвинулись поближе.

– Хорошо, пусть останутся, но всего на пару минут, – смилостивилась Беатриса и снова склонилась над книгой.

– Скажите, вы начали ухаживать за мисс Мур потому, что она хорошенькая? – Лилит лукаво улыбнулась.

– Почему же еще? – серьезно ответил Уорбек. Смущенная Филиппа укоряюще посмотрела на него, но он имел нахальство откровенно ей подмигнуть, и завороженная аудитория снова захихикала.

– Мы считаем, что наша мисс Мур – самая хорошенькая воспитательница во всем подлунном мире! – торжественно сообщила Эвелина и умолкла, гордая своим красноречием.

– Так оно и есть, – провозгласил Уорбек.

– Мисс Мур сказала, что мне не стоит переживать из-за веснушек, – призналась рыженькая Друзилла. С милой непосредственностью положив руку на локоть Уорбека, она наклонилась к нему и тихо добавила, как бы по секрету: – Мисс Мур говорит, когда она была маленькой, у нее весь нос был в веснушках.

– Да неужто! – с театральным изумлением воскликнул Уорбек и уставился на нос Филиппы.

На этот раз хохотушки буквально зашлись от смеха.

– Девочки, – решительно начала Филиппа, чтобы положить конец этим бестактностям, – почему бы вам не рассказать лорду Уорбеку, что мы изучили за этот месяц.

– Мисс Мур преподает нам историю Древнего Рима, – похвасталась Мэри Энн, окинув Уорбека взглядом, полным превосходства. – А вы, милорд, знаете древнюю историю? Можете ли вы назвать, например, всех римских императоров, начиная с Юлия Цезаря?

– Э-э… мн-мн… – Якобы потерявшись в раздумьях, Уорбек понял глаза к потолку. – А не пора ли вам, девочки, вернуться в класс и повторить основные формы латинских глаголов?

– Не знает, не знает! – засмеялась Филиппа. – Впрочем, Мэри Энн – лучшая ученица в классе, мало кто может сравниться с ней в эрудиции. Девочки, оставьте лорда Уорбека в покое, он учил древнюю историю лет десять назад.

– В следующий раз я все-таки назову вам всех императоров, – пообещала Мэри Энн, – и если я сделаю хоть одну ошибку, то десять раз проскачу на одной ножке через весь холл.

– Идет! – поспешно сказала Друзилла, очевидно, уверенная, что всем им предстоит развлечение.

– Он не заметит ошибки, – хитро прищурившись, сказала Мэри Энн подруге, понизив голос до шепота, но не слишком тихого.

Минуты шли, и Филиппа поняла, что в присутствии Беатрисы, Бланш и дюжины девочек не сможет переговорить с Уорбеком. Оставалось написать ему письмо, что она и сделала на другой день. Она заверяла, что глубоко тронута и польщена его вниманием, но считает нечестным далее его поощрять. Она давным-давно решила посвятить свою жизнь воспитанию детей и потому покор-нейше просит не наносить больше визитов в лиллибриджский пансион. Слеза не раз трепетала на кончиках ресниц, но Филиппа приняла все меры, чтобы на бумаге не осталось пятен и ее истинные чувства не были выданы.

Отправляя письмо, Филиппа никак не ожидала, что увидит своего адресата уже на следующий день. Глаза его были холодны, а лицо мрачно.

– Кто он? – лаконично осведомился лорд Уорбек и впился в Филиппу ледяным взглядом серых глаз.

– Он? – переспросила Филиппа озадаченно.

– Счастливец, сумевший завоевать ваше сердце, – пояснил Уорбек.

– Я не понимаю…– пролепетала Филиппа, окончательно сбитая с толку. – О чем вы?

– Вот о чем! – он вытащил из кармана письмо, выглядевшее так, словно оно было яростно скомкано, а потом снова расправлено. – Я получил это около часа назад!

– В письме я не упоминала ни о каком счастливце, якобы завоевавшем мое сердце! – запротестовала она.

Испытующий взгляд Уорбека так и впился в ее глаза. Должно быть, то, что он увидел, убедило его в ее искренности. Словно по волшебству выражение его лица и глаз смягчилось, пальцы разжались, и мятый листок упал на пол, забытый.

– Прошу меня извинить, – произнес он тихим, полным раскаяния голосом. – Все дело в моем болезненном самолюбии, мисс Мур. Когдая понял, что не нужен вам, то немедленно предположил, что причиной тому ваши нежные чувства к другому. Мне даже в голову не пришло, что все намного проще: я вам просто не нравлюсь.

Филиппа почувствовала, что ей не хватает воздуха. Бог свидетель, у нее и в мыслях не было обидеть его! Истина была в другом, ужасная истина: она не просто увлечена, она была влюблена в этого человека – но у этой любви нет будущего.

– Я не писала, что вы не нужны мне, – прошептала она, надеясь, что сумеет удержаться от слез. – Почему вы решили, что я отвергаю вас из-за ваших недостатков? Даже если вы сплошь состоите из них, я об этом ничего не знаю. Сказать по правде, я даже не думала, что могу встретить такого умного, такого обаятельного… такого прекрасного джентльмена!

Уорбек оказался рядом так стремительно, словно исчез в одном месте и возник в другом.

– Тогда почему же?

Филиппа поняла, что придется сказать всю правду, зажмурилась и сделала глубокий вдох.

– Дело не в вас, лорд Уорбек, – – начала она бесцветным голосом, – а во мне. Я не могу выйти замуж.

– Потому что не хотите расставаться с учительством? – спросил он с мягкой улыбкой. – Выходите за меня – и я подарю вам целый пансион.

Он взял ее лицо в ладони и слегка запрокинул, поглаживая щеки кончиками больших пальцев.

– Прошу вас выслушать меня и понять! – взмолилась она, пытаясь отнять его руки. – Есть одно обстоятельство… я должна объяснить вам все.

Уорбек уселся на край учительского стола и приготовился слушать, но что-то в его взгляде сказало Филиппе, что все объяснения напрасны, он добьется своего.

– Милорд, – начала она, – как вы, должно быть, успели понять во время своего визита в Суррей, у меня нет никого, кроме дяди. После пожара я осталась сиротой. В возрасте шести лет я была зачислена в лиллибриджский пансион и с тех пор не покидала его. – Она посмотрела на Уорбека и, увидев глубокое сострадание в его глазах, едва не зарыдала. – Вы не должны думать, что я была несчастлива, наоборот, у меня было много друзей, воспитательницы любили меня, как дочь, и учиться было интересно… – невольно улыбнувшись тому, как нелепо все это должно звучать для ее собеседника, Филиппа поспешно продолжила: – Словом, все шло хорошо до пятнадцати лет. Однажды летним вечером я зашла в кабинет мисс Бланш и мисс Беатрисы, чтобы выбрать себе книгу для чтения. Я нечаянно уронила, перебирая книги, какой-то толстый справочник. Он раскрылся, и из него выпало письмо. Оно было написано Эразмом Кроутером, моим дядей и опекуном, написано давно, когда мне еще было десять лет. Он писал, что вконец обнищал и не может больше посылать деньги на мое содержание, что ему остается только забрать меня из пансиона и определить на мануфактуру, чтобы я могла зарабатывать себе на жизнь.

– Будь проклята его черная душа! – взорвался Уорбек, соскакивая со стола и яростно сжимая кулаки. – Что за бездушная тварь, что за ублюдок! Да лучше мошенничать и воровать, чем обречь вас на столь ужасную участь! Мануфактура! Там и простолюдинки тают, как свечки!

– Даже в пятнадцать лет я понимала это, – тихо сказала Филиппа, опустив голову, чтобы скрыть слезы, слезы благодарности за сердечное участие. – Я была ошеломлена, я была в ужасе. Мне живо представилось, что было бы со мной, если бы Бланш и Беатриса последовали совету дяди. Но они не только не показали мне письмо, они ни разу не упомянули о неоплаченном долге за мое содержание. Наоборот, они обращались со мной, как с родной дочерью… – Филиппа улыбнулась, но губы ее дрожали. – Единственное, чем я могу отплатить за их великодушие, за их любовь – это учить лиллибриджских пансионерок. Теперь вы понимаете, почему я не могу покинуть моих названых матерей? Я в слишком большом долгу перед ними. Если бы не они, сейчас меня могло уже не быть в живых.

Уорбек привлек Филиппу к себе, и ей показалось, что она очутилась не в объятиях, а в уютном коконе, способном защитить от всего, от всего абсолютно. Несколько минут длилось молчание, потом он приподнял за подбородок ее лицо, бережно убрал растрепавшиеся локоны и заглянул в глаза, полные слез. Когда он заговорил, голос его звучал негромко, и в нем слышались нежность и ласковая насмешка.

– Моя дорогая, моя прекрасная Филли-фея, женщин, подходящих на роль воспитательницы даже для несравненного лиллибриджского пансиона полным-полно, а вот на роль моей жены подходит одна-единственная, «самая хорошенькая во всем подлунном мире».

С этими словами он наклонился и осторожно поцеловал ее…

В отдалении раздался звон церковного колокола, и Филиппа вздрогнула. Она была одна в пустой и сумрачной классной комнате. С печальным вздохом вернулась она к событиям далеких лет.

…Филиппа ни словом не обмолвилась Уорбеку о том, что в письме Эразма Кроутера были строки, касавшиеся обстоятельств смерти ее родителей. Стыд заставил ее молчать. Ей казалось, что надменный аристократ, почему-то удостоивший ее вниманием, резко изменит свое отношение, если узнает правду о Филиппе и Гиацинте Мур. Возможно, он даже почувствует к ней отвращение, И Филиппа дала себе слово, что будет хранить свой постыдный секрет ото всех, и уж тем более от человека, которого почти боготворила.

Уорбек категорически отказался смириться с отказом. Ничего не зная о мучительной тайне Филиппы, он с ходу заявил: если она примет его предложение, он пожертвует пансиону деньги для содержания даже не одной, а двух воспитательниц. Что ей оставалось делать?

Когда старые девы пришли к решению, что настала пора появляться с Уорбеком на людях, Филиппе открылась еще одна черта жениха: он ревновал ее, ревновал безумно и буквально к каждому. У него было множество друзей и знакомых, которые могли соперничать с ним в элегантности и остроумии (так, во всяком случае, казалось ему), и его мучили опасения, что светские повесы вскружат ей голову. Филиппа польщена, ошеломлена вниманием столь знатного и богатого человека, опасался Корт в глубине души, потому так быстро и согласилась выйти за него замуж. Отчасти это было правдой, но не всей. Главным же было то, что Филиппа действительно любила своего жениха, любила сумасшедшей, самозабвенной любовью.

Филиппа вернулась в кабинет, немного побродила среди знакомых вещей, потом, поддавшись внезапному порыву, достала с верхней полки потертый справочник. Письмо так и оставалось между страницами.

Очевидно, о нем давно забыли. Поколебавшись, Филиппа развернула пожелтевший листок.

«19 марта 1800 года,

Уважаемые мисс Бланш и мисс Беатриса!

Я вынужден взять на себя весьма неприятную обязанность и сообщить, что не имею более возможности посылать деньги на содержание моей племянницы Филиппы Мур. Дела мои таковы, что я обнищал совершенно и, вероятно, скоро окажусь в ночлежке. Потому-то, хотя сердце мое разрывается от сожаления, я даю свое согласие на помещение Филиппы в качестве работницы на мануфактурную фабрику, нанимающую детей такого возраста.

Подобный шаг может показаться жестоким, но я надеюсь оправдать себя в ваших глазах, осветив обстоятельства, доселе мной скрываемые. Вина за теперешнее положение девочки лежит полностью на ее родителях. Если бы эти эгоистичные и бесчувственные создания не были так погружены в чревоугодие и похоть и уделяли бы единственному ребенку хоть немного внимания, Филиппе не выпала бы эта жестокая участь. Нелепая случайность явилась причиной пожара, в котором погибло все достояние семьи Мур. Однажды, после долгих возлияний, отец Филиппы обвинил Гиацинту, свою жену, в неверности. В ответ она швырнула в него канделябр с горящими свечами. Дом сгорел дотла, а с ним и множество невинных людей, хотя Господь явил праведный гнев и поразил также обоих грешников.

Вот что явилось причиной того что малышка осталась сиротой. Поистине страшны человеческие пороки! Кровь леденеет в жилах при мысли о том, что ни Гиацинта Мур, женщина с каменным сердцем, ни грубый, вечно пьяный Филипп Мур не любили мою бедную племянницу, эту невинную крошку.

Уповаю на то, что вы сочтете возможным оставить в тайне мою горькую исповедь.

С тем остаюсь вашим покорным слугой

Эразм Кроутер».

Филиппа аккуратно сложила письмо, вложила его в книгу, поставила справочник на прежнее место, где ему предстояло пылиться еще Бог знает сколько лет. Горечь была уже не так сильна, как в пятнадцать лет, но даже теперь сердце болезненно ныло, и от стыда пылали щеки. Филиппа в который уже раз спросила себя: неужели это возможно – не любить собственного ребенка?

Через четыре дня после вечера у Белль открытая коляска уносила Корта в Кент, в Чиппингельм, на похороны давно усопшего маркиза Сэндхерста.

Корт правил сам. Веснушчатый грум подскакивал на запятках, как мячик, шепча побелевшими губами молитву и горько сожалея, что оказался в коляске хозяина, а не в покойной дорожной карете с камердинером и секретарем.

Когда впереди показался мирно дремлющий городок, Корт нагнал другой быстро несущийся экипаж. Грум громко задудел в жестяной рожок, требуя уступить дорогу. Однако кучер-соперник даже и не подумал свернуть к обочине. Дорога была узкой, и задние оси экипажей со скрежетом сцепились. Пассажиры кареты завопили так, словно их атаковала банда разбойников, но Корт и головы не повернул, только скривил губы в угрюмой усмешке.

Недолгое время упряжки летели голова к голове. Гнедые Корта стали обходить белую, как снег, упряжку. Разъяренный кучер-соперник, чувствуя близкое поражение, занес кнут, явно намереваясь расквитаться с нахалом. Корт схватился за свой. Казалось, мгновения растянулись до бесконечности, но наконец гнедые вырвались вперед, оставив за собой клубы пыли.

– Ух ты, ваша милость! – послышался восхищенный голос грума. – То-то вы им всыпали по первое число!

Корт не удостоил Слейни ответом. Ему было нисколько не интересно, что случилось с экипажем, запряженным четверкой белых. Он смотрел на шпиль церкви святого Адельма, возвышающийся над городом.

Корт был не в самом лучшем расположении духа. На другой день после вечера у Белль, за чаепитием, леди Августа попросила сопровождать ее в Чиппингельм, где е должно было состояться захоронение останков маркиза Сэндхерста и последующее поминовение. Расценив это как новое предательство, Корт отказался, не стесняясь в выражениях. Он даже не вышел попрощаться с леди Августой в день ее отъезда. Отдав секретарю все необходимые распоряжения, он заперся в кабинете и предался хандре. Когда Нейл Толандер явился с сообщением, что вдовствующая герцогиня благополучно отбыла, Корту послышалось неодобрение в голосе секретаря, и настроение его окончательно испортилось.

Пустота огромного дома тяготила Корта. Уезжая, леди Августа забрала с собой всех своих многочисленных слуг и служанок, и в комнатах теперь царила мертвая тишина. Первый вечер Корт скоротал в одном из клубов. Он испепелял взглядом каждого, кто поворачивался в его сторону, в надежде, что тот вызовет его на дуэль и ему удастся наконец на ком-нибудь сорвать зло. Но его слишком хорошо знали, и случая не представилось. При нем не произносилось не только «Сэндхерст», но даже и «маркиза», о какой бы ни шла речь. Следующий вечер он провел дома, валяясь в кабинете на диване и то и дело доливая стакан, пока не впал в пьяное забытье. Он спал беспокойно, со сновидениями, видел то Филиппу в платье фиалкового шелка, смотревшую на него испуганно и вызывающе, то Тобиаса, предлагавшего ничего не предпринимать, пока он не увидит ребенка.

Утром, после бутылки бордо, Корт принял решение. Что ж, если все считают этого ребенка таким важным действующим лицом, не мешает и ему посмотреть на него.

Вот так и случилось, что на следующее утро Корт с сумасшедшей скоростью несся по дороге в Чиппингельм. Только через три часа дороги он вспомнил, что в этот вечер должен был сопровождать Клер в театр. Проклятие! Ему следовало по крайней мере послать записку с извинениями. Корт нахмурился, но в душе не почувствовал раскаяния и равнодушно решил, что по возвращении пошлет Клер рубиновое колье. Еще в самом начале знакомства он понял: ничто на свете, кроме дорогой побрякушки, не способно заставить сверкать глаза его невесты.

Городок Чиппингельм, располагавшийся на северной границе земель Уорбеков, был, по существу, разросшейся деревней, возникшей еще в средние века. В те времена здесь устраивались ярмарки, на которые стекался народ со всей округи. Городок пересекала извилистая речушка в зарослях плакучих ив. Корт с детства помнил крутую каменную арку моста, обилие зелени вокруг домов, приветливый постоялый двор с резными ставнями на окнах и тяжелыми, обитыми железом дверями. Въезжая на центральную улицу Чиппингельма, Корт перевел разгоряченных гнедых на легкую рысцу. Мимо проплывали лавки, наполовину каменные, наполовину бревенчатые, дома с островерхими черепичными крышами; наконец впереди открылась церковь.

Церковь была построена в XIII веке монахами-цистерцианцами[15], орденом весьма могучим и амбициозным, и потому названа собором святого Адельма. Но время шло, орден распался и был практически забыт, а собор превратился в обычную приходскую церковь, и только шпиль, высоко вознесшийся над городком, напоминал проезжающим о некогда гордых норманнах.

У церкви Корт увидел множество экипажей. Злое оживление сменилось угрюмостью, когда он понял, сколь многие из числа его друзей и знакомых явились отдать последний долг Артуру Бентинку. Он выругался сквозь зубы и натянул вожжи. Слейни, неугомонная душа, спрыгнул с запяток и бросился ловить их еще до того, как упряжка остановилась. Корт выбрался из коляски и, тяжело хромая, не глядя по сторонам, пошел по дорожке, мощенной красным кирпичом, к церкви. Жесткое, неуступчивое выражение заострило его черты, рот сжался в одну линию. Это был первый раз за последние шесть лет, когда его нога ступала в церковь.

Внутри было сумрачно и прохладно, пахло сыростью и ладаном. Толстые, прочной кладки стены придела были украшены каменными изваяниями нескольких особенно щедрых представителей семейства Шелбурн. По причине, оставшейся неизвестной Корту, все они возлежали на розах, приподнявшись на локте и милостиво улыбаясь. Возможно, тем самым каменотесы пытались выразить свою признательность сиятельным господам, чьими стараниями церковь святого Адельма процветала. Здесь не было ни одного витража, ни одной скамьи, которые не были бы приобретены на деньги Шелбурнов.

Корт решительно стиснул набалдашник и медленно зашагал по проходу к алтарю. Ему казалось, что на месте сердца ворочается ледяная глыба: в этой церкви он венчался с Филиппой. Точно это было только вчера. Он помнил, как собравшиеся умилялись на невесту, обворожительно красивую в своем белоснежном наряде и сияющую от. счастья. Так же, как он сейчас, она медленно приближалась к алтарю, и так же собравшиеся смотрели во все глаза… только тогда они улыбались, а теперь – нет. .

Тихие разговоры при появлении Корта замолкли, и под сводами воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь звуком шагов и постукиванием трости. Головы поворачивались ему вслед, а глаза округлялись от изумления.

Корт не подал виду, что замечает, какой эффект произвело его появление. Какое дело ему до этих болванов? Все они пришли сюда, чтобы расшаркаться перед семьей, которая того не стоит, на всякий случай – вдруг пригодится в будущем. Они чтили память подлеца и труса и выражали соболезнования развратнице.

С каменным лицом Корт приблизился к передней, почетной, скамье и уселся на пустое место рядом с вдовствующей герцогиней Уорбек. Леди Августа смотрела на него, приподняв седые брови, но что значило это выражение: удивление, предостережение или сочувствие, – Корт не понял. Покосившись через проход, он увидел, что на него смотрят Рокингемы. Глаза Белль за толстыми стеклами очков казались неестественно громадными, а сама она выглядела растерянной. Тобиас был явно рад Корту.

Преподобный Захария Троттер замолчал, ожидая, когда вновь прибывший усядется, потом продолжил поминальное слово. Он углубился в перечисление всевозможных достоинств усопшего, праху которого вскоре Предстояло навсегда упокоиться в родной земле. Корт только мысленно пожимал плечами. Даже Сэнди, думал он мрачно, и тот посмеялся бы над этим фарсом.

Наслушавшись до тошноты умилительных слов преподобного Троттера, Корт решил, что настало время посмотреть на того, ради кого он сюда приехал.

Филиппа, с головы до ног в черном атласе, сидела на самом краешке скамьи. Шляпка с двойной черной вуалью совершенно затеняла ее лицо. Рядом застыла леди Гарриэт, тоже в глубоком трауре. Обе женщины держались так, словно его не было в церкви. Почти не заметный между пышными подолами траурных одеяний, на него с любопытством поглядывал ребенок лет пяти. Убедившись, что его заметили, он застенчиво улыбнулся Корту. Казалось, он не может определить, друг или недруг этот мужчина, так пристально на него смотревший.

Корт оцепенел; Даже сердце на несколько мгновений Перестало биться. Люди, церковные стены, свечи – все дрогнуло и поплыло перед глазами. Ребенок Филиппы! Он был совсем не похож на мать: ни белокурых локонов, ни небесной синевы в глазах – и тем более в нем не было ничего от фамильной кудрявой рыжины и зелено-, яГлазости Бентинков. У мальчика были серые глаза – глаза редкого серебряного оттенка – и прямые иссиня-черные волосы. На Корта смотрела его точная копия.

Ему казалось, что они смотрят друг другу в глаза долго-долго. Он и его сын. Сын! Его наследник, тот, кому по праву принадлежал недавно обретенный титул, кто должен был бы стать вторым герцогом Уорбеком.

Корт с трудом оторвал взгляд от мальчика и взглянул на Филиппу. Ее лицо, прекрасное и лживое, было скрыто вуалью. Она не отрывала взгляда от преподобного Троттера. Мальчик придвинулся к матери и что-то шепнул ей на ухо. Филиппа обернулась, слишком поспешно для женщины, погруженной в молитву, и, хотя Корт не мог видеть ее глаз, он знал, что взгляды их встретились. Все тело ее напряглось и окаменело, словно в эпилептическом припадке.

Значит, она знала. Знала, чьего ребенка произвела на свет.

В следующую секунду Филиппа отвернулась и склонилась над молитвенником, словно надеялась замолить грех.

Филиппа долго не решалась поднять глаз от книги псалмов, а когда наконец рискнула искоса поглядеть на скамью Уорбеков, Кортни Шелбурн уже поднимался. Он все же явился на отпевание Сэнди. Без малейшего колебания ступил под своды церкви святого Адельма, где все было проникнуто воспоминаниями, горькими и сладостными одновременно.

Он все-таки явился! Если бы кто-то даже в шутку предположил, что это возможно, она бы только отмахнулась. Даже появление Уорбека на званом вечере у Белль было неожиданным, а уж сегодня… сегодня, как видно, небо и земля поменялись местами. Корт слишком непредсказуем. Знай она, что он способен на такое, Кита оставили бы дома с мисс О’Дуайер. А теперь уже ничего нельзя было поправить.

Теперь он знает правду.

Она поняла это по его обвиняющему, ненавидящему взгляду.

Чувствуя ужасную слабость, Филиппа со страхом наблюдала за тем, как Уорбек ступил в центральный проход. Преподобный Троттер, весьма довольный собственным красноречием, кивнул певчим, и те затянули «De profundis». Вот он медленно идет по проходу, сейчас он подойдет к ней и голосом, подобным раскату грома, потребует именем Господа, чтобы она немедленно вернула ему сына и наследника. Филиппа уже слышала слова «сына, который был у меня украден!» и заранее содрогалась телом и душой. Но Уорбек молча прошел мимо. Лицо его не дрогнуло. Постукивание трости и тяжелые шаги отдавались гулким эхом под сводами церкви, и осуждающие взгляды обращались к тому, кто с таким пренебрежением покинул поминальную мессу.

Только когда Уорбек вышел из церкви через западный придел, Филиппа нашла в себе силы дышать снова. Только тут она заметила, что слишком крепко сжимает руку сына, будто в любой момент его могли силой отобрать у нее. Чувствуя, что мама расстроена, Кит поглядывал на нее снизу вверх немного озадаченно. Филиппе даже показалось, что мальчик испуган.

– Мамочка, кто был тот сердитый джентльмен? – спросил он едва слышно.

– Тихо, тихо, все потом! – прошептала она в ответ, прикладывая палец к губам. – Обещаю позже все тебе рассказать.

Бессознательно она притянула ребенка к себе. Уорбеку не отнять его! Что бы он ни замышлял, ему не удастся разлучить ее с Китом! Он богат и знатен, но она не боится его. Что, ну что он может сделать? Ее брак с Сэнди узаконен, он не сможет ничего доказать.

Служба меж тем продолжалась. Филиппа попыталась сосредоточиться, но мысли ее упорно возвращались к Уорбеку. Сэнди сделал Кита своим законным наследником… и тем самым отнял сына у Кортни Шелбурна. Сэнди был виноват, но и она тоже.

«Отец небесный, всеблагой и всемилостивый, – безмолвно молилась Филиппа. – Ты читаешь души наши, как раскрытую книгу. Ты знаешь, что обман этот не был делом моих рук. Я не принимала участия в дьявольской интриге. Только когда задуманное было совершено, когда не было уже дороги назад – только тогда я узнала все!»

Но она не искала прощения, ведь и на ней лежала часть вины. Когда ей все стало известно, она не воспротивилась, не взбунтовалась, а присоединилась к обману. Более того, она готова защищать этот обман до конца. Она согрешила, согрешила ужасно и после смерти понесет заслуженную кару, но не сейчас. Покаяться сейчас означает потерять сына.

Корт медленно брел по аккуратным дорожкам кладбища, не глядя на надгробия и едва ли вообще замечая окружающее. Он совершенно потерялся в вихре чувств и мыслей, охвативших его.

А вокруг царила благолепная тишина, нарушаемая только пересвистом птиц. Кладбище было заложено вместе с Церковью, и древние каменные кресты наклонились, будто под тяжестью лет. Некоторые из надгробий были воздвигнуты еще во времена войны Алой и Белой Розы, и каменные ангелы с выщербленными непогодой лицами все еще осеняли крылами поверженных богатырей прошлого. Могилы густо поросли травой, кое-где виднелись неяркие пятна цветущего клевера, а над ними, одурманенные послеполуденной июньской жарой, монотонно гудели пчелы.

Громкое ворчание шмеля вывело Корта из мрачных раздумий. Он обвел взглядом бело-розовый островок клевера. По старинному преданию, четырехлистный клевер приносит удачу, наделяет счастливца, нашедшего его, способностью понимать язык птиц и распознавать ведьм. Распознавать ведьм… как это порой было бы кстати!

С вяза раздалась мелодичная, как переливы флейты, песенка дрозда, но Корт даже не глянул в ту сторону и продолжил свой медленный марш по пристанищу мертвых. Он шел к фамильному склепу Бентинков.

Двери склепа были распахнуты, ступени очищены от сорной травы. Аккуратно прислоненная к одной из стенок, стояла надгробная плита, готовая опуститься на каменную раку. Выбитые на ней слова бросились в глаза Корту, заставив его зажмуриться.

ПОКОЙСЯ В МИРЕ 1778—1814 АРТУР РОБЕРТ БЕНТИНК, пятый маркиз Сэндхерст, возлюбленный сын, муж и отец

Отец!

Что за грязная ложь!

Корт запрокинул голову и обвел взглядом выцветшее от жары безоблачное небо, словно ожидая увидеть разгневанный лик Бога. Подлец Сэндхерст заслужил, чтобы его кости были обращены во прах карающей молнией! Этот человек отнял у ближнего своего не только жену, но и сына!

Справедливая кара. Тот, кто на нее надеется, обречен ждать до скончания века. Карать должен тот, кого предали.

– Будь ты проклят, Сэндхерст, – шептал Корт, кусая губы. – Будь ты проклят за то, что лишил меня возможности расквитаться с тобой! Чтоб тебе гореть в аду! А я… я клянусь перед Богом, клянусь всем, что еще свято на земле, верну своего сына!

Глава 6

Корт вернулся под раскидистый вяз, тот самый, где недавно распевал дрозд, и оттуда наблюдал за тем, как гроб с останками Сэндхерста вынесли из церкви и препроводили в последнее пристанище. Внешне он был спокоен, но внутри у него все клокотало. Как ловко, как мастерски обвели его вокруг пальца! Каким дураком выставили!

Наконец скорбящие покинули склеп, преподобный отец Троттер прочел короткую молитву, и двери закрылись, издав протяжный скрип, похожий на вопль плакальщицы. Присутствующие, по очереди выражаясобо-Аезнования семье покойного, начали расходиться.

Корт направился к выходу с кладбища через поредевшую толпу, безмолвно расступавшуюся перед ним. Его влекла к сыну могучая, доселе незнакомая сила. Приближаясь к близким покойного, собравшимся у коляски, украшенной черными лентами, он не сводил взгляда с маленькой фигурки в сером костюмчике. Никто, кроме мальчика, не замечал его приближения. Леди Августа разговаривала с Филиппой, леди Гарриэт – с Рокингемами. Только Кит смотрел на него с любопытством, сдвинув черные брови. Невозможно было оторвать глаз от его лица, волос, глаз. Живая миниатюрная копия Корта! Очевидно, поразительное сходство мало для кого осталось незамеченным, и Корт то и дело ловил на себе любопытные взгляды.

Когда он уже почти поравнялся с коляской, его наконец заметила леди Августа. Она благодушно улыбнулась ему, всем своим видом показывая, что не держит зла за его недопустимое поведение в день ее отъезда.

– Мы направляемся в Сэндхерст-Холл, – сообщила она царственно. – На поминальный обед. Я так понимаю, ты присоединишься к нам?

В первое мгновение Корт уставился на бабушку в изумлении. Неужели она всерьез полагает, что он поедет с ними?

– Так как же, Кортни, ты едешь? – не унималась леди Августа, и ее глубокое контральто достигало самых отдаленных уголков лужайки. – Ты лет сто не бывал в Сэндхерст-Холле.

Тобиас и Белль, оба В глубоком трауре, кажется, были удивлены не меньше, чем сам Корт.

– От-тличная идея! – с преувеличенным энтузиазмом воскликнул Тоби, хотя по глазам было видно, что он предпочел бы, чтобы друг его детства держался подальше от Сэндхерст-Холла. – Я д-давно хотел посоветоваться с тобой насчет лошад-дей, которых присмотрел тут неподалеку.

– Если речь идет о серых в яблоках четырехлетках, то я приметил их на выгоне, когда подъезжал. С первого взгляда видно, что в дороге они скоро сдадут. Задние ноги слабоваты.

Все это Корт сказал, едва глянув на Тоби, который имел нахальство обращаться к нему после того, как недавно нес гроб Сэнди. Он смотрел на Филиппу, и она не могла оторвать от него взгляда, как оцепеневшая птичка от змеи.

– Леди Филиппа! – наконец обронил Корт, небрежно касаясь полей цилиндра.

Она молча кивнула в ответ и судорожно сжала руку сына.

– Нам пора, дорогой, – пролепетала она и потянула Кита к коляске.

Мальчик шел за ней, все время оборачиваясь на Корта. Было заметно, что он и сам не понимает, почему его так заинтересовал мрачный незнакомец. Корт еле сдержался, чтобы не броситься за ним. Что за глаза смотрели на него с детского лица! Серебряно-серые, умные, проницательные, очень знакомые. Мальчик, с гордостью подумал Корт, получился на редкость привлекательным. И он совсем было растаял от этой мысли, но вовремя вспомнил, что его сознательно лишили сына, – и снова ожесточился.

Что ж, будем играть по правилам лицемеров из Сэндхерст-Холла, решил Корт. Он даже подумал о том, чтобы улыбнуться, но вовремя сообразил, что сейчас все равно ничего, кроме гримасы, выдавить из себя не сможет.

– Хм… – начал он, откашлявшись и обращаясь как бы сразу ко всем, – возможно, это и впрямь неплохая идея – поехать в Сэндхерст-Холл, – Он искоса бросил взгляд на Кита и увидел, что глаза у того округлились и теперь напоминали совиные. – Нам всем стоит заново познакомиться, не правда ли? Соседи не должны чуждаться друг друга.

Кажется, его благодушный тон еще больше испугал Филиппу. Зато леди Гарриэт обрадовалась.

– Я рада! – провозгласила она. – В таком случае, Кортни, я не прощаюсь. Увидимся у нас дома.

С этими словами она направилась к невестке. Филиппа встрепенулась и снова потянула сына за руку, но леди Августа сказала еще далеко не все. Она ласково, но крепко сжала ее руку.

– Ну, моя дорогая, все складывается к обоюдному удовлетворению. Молодой человек, рада буду снова встретиться в вами, – произнесла она церемонно, но тут же шутливо взъерошила черные волосы мальчика. – Помнишь, ты говорил мне, что нарисовал венецианскую гондолу? Ты покажешь мне рисунок?

– Конечно, мадам! – с готовностью откликнулся тот, и лицо его, озарившись улыбкой, утратило настороженность. – Хотите, я нарисую еще одну гондолу, специально для вас.

– Ты меня балуешь, дорогой, – престарелая леди запечатлела поцелуй на макушке мальчика. – Только не нужно называть меня «мадам», это слишком сухо. Называй меня лучше бабушкой.

Кит застенчиво кивнул.

Лакей в зеленой с белым ливрее – фамильные цвета Сэндхерстов – помог Филиппе с сыном подняться в коляску. Леди Гарриэт забралась сама и грузно опустилась на противоположное сиденье, дверца закрылась. Крестная смотрела на Корта, как в прежние дни, открыто и спокойно. В ее светло-зеленых глазах читалось спокойное приятие кончины единственного сына. Маркиза всегда была женщиной в высшей степени земной и смотрела на все в жизни рассудительно и здраво.

– Приезжай в Сэндхерст-Холл, Кортни, – пробасила она, раскрывая черный, украшенный нелепыми кружавчиками зонтик и вздымая его над головой жестом гусара, несущегося в атаку со шпагой наголо. – Мы слишком давно не сидели за одним столом.

Коляска медленно тронулась с места.

– До скорой встречи! – раздалось за спиной. Корт повернулся и встретился взглядом с Белль. Молодая женщина улыбалась, сияя милыми ямочками, но большие темные глаза смотрели задумчиво и с сомнением.

– Корт, я надеюсь, ты… – Она не решалась произнести то, что рвалось у нее с языка.

– Нет причины беспокоиться, леди Габриэль, – безапелляционно заявила леди Августа. – Кортни будет вести себя, как подобает джентльмену.

– Никт-то в этом ни минуты не сомневается, – поддержал Тобиас.

Но судя по взгляду, который Тоби бросил на друга, он ожидал от него всего чего угодно. Понимая, что все надеются услышать от него заверения в самых лучших намерениях. Корт не отказал себе в удовольствии обмануть общие ожидания.

– Увидимся в Сэндхерст-Холле, – только и сказал он.

Когда Рокингемы направились к своему экипажу, он подозвал грума.

– Поезжай в Уорбек-Кастл один, – распорядился Корт, – а я буду сопровождать леди Августу.

Он не мог бы сделать Слейни более приятного сюрприза. Тот бросился к коляске, предвкушая, сколько экипажей обгонит по дороге в замок.

– Кортни, – ехидным тоном начала леди Августа, когда он провожал ее к карете, – я могу надеяться, что прощена тобой за участие в похоронах бедного Артура?

– Нет, не можешь! – отрезал он.

Весь прошедший час он только и делал, что держал себя в руках. Каким облегчением было высказать хотя бы часть того, что он думал.

– Мне решительно непонятно, как ты могла участвовать в этой комедии. Комедия во всем, от начала до конца! Возлюбленный отец, скажите на милость! Сегодня утром я увидел ребенка Филиппы. По-твоему, в нем есть хоть капля крови Сэндхерстов? Допустим, годы помутили твой рассудок, но зрение-то осталось в порядке!

– Я увидела мальчика на другой же день после возвращения Филиппы в Лондон.

– Ах вот как! – Корт наклонился к самому лицу бабушки. – Тогда почему же как ни в чем не бывало ты едешь в Сэндхерст-Холл? Или ты полагаешь, что между Шелбурнами и Бентинками при таком положении дел может быть мир?

– Я охотно объясню тебе, почему еду туда, о неисправимо бестолковый огнедышащий дракон! – ответила леди Августа, и ее безмятежные черты – черты патрицианки, которая всегда выше мирской суеты, – впервые выказали признаки волнения. – Потому что я умнее тебя и вовсе не хочу враждовать с матерью моего пока что единственного правнука.

В течение трех бесконечно долгих часов Филиппа принимала соболезнования от соседей, друзей и близких покойного.

Бентинки были одним из самых уважаемых семейств в графстве Кент. С тех самых пор как леди Гарриэт поселилась в Сэндхерст-Холле, она стала некоронованной королевой местного дворянства и правила с присущим ей добродушием. Из уважения к ней провинциальная аристократия сочла возможным посмотреть сквозь пальцы на прошлое Филиппы, единогласно приняв тот факт, что новая маркиза Сэндхерст овдовела и тем самым достойна всяческого сочувствия.

Филиппа со многими гостями была знакома еще со времени своего недолгого брака с Уорбеком, однако имен не помнила, даже если лицо казалось смутно знакомым. Впрочем, от нее не требовалось вести светскую беседу. К ней подходили с приличествующей случаю серьезностью, говорили то, что положено, и оставалось только произнести несколько дежурных фраз.

Но спокойствие Филиппы было всего лишь маской, внутри она была напряжена, как струна. Уорбек приехал вместе с леди Августой и теперь бродил по Сэндхерст – Холлу, как хищник, как злоумышленник, как… как хозяин! Что бы она ни делала, что бы ни говорила, она не забывала об этом ни на минуту. Напрасно Филиппа пыталась уговорить себя, что он вырос в этом доме, знал здесь каждый уголок, что для него было естественно чувствовать себя в Сэндхерст-Холле как дома. Уговоры не помогали. Он напоминал ей льва, бродящего по клетке. Однажды она действительно видела живого льва. Громадный хищник не желал привыкать к неволе. Он ходил кругами по клетке, словно только и ожидал минуты, когда служитель зазевается у дверцы. Филиппа хорошо помнила свой тогдашний страх, и он оживал каждый раз, когда она замечала среди гостей тяжело ступающего Уорбека.

Едва коляска леди Августы въехала во двор, она тотчас отправила Кита в его комнату. Кита такая перспектива совсем не обрадовала, он заявил, что не устал и к тому же слишком большой, чтобы спать еще и днем. В глубине души Филиппа была с ним совершенно согласна, но она боялась, что Уорбек разыщет его и устроит какую-нибудь ужасную сцену.

А Корт и не думал об этом. Он жаждал одного – потребовать объяснений у Филиппы. Но та все время была окружена людьми. Поток соболезнований, казалось, не иссякнет. Время тянулось бесконечно долго, Корт не находил себе места и метался, действительно как лев в клетке.

Наконец Корт забрел в столовую.

– Ты надолго в У-уорбек-Кастл? – подошел к немуТоби.

– На столько, на сколько потребуется, – ответил Корт и умолк в ожидании вопроса: «Как это понимать?»

Вопрос так и не был задан. Тоби пробормотал что-то невнятное и поспешил к единственному свободному месту за дальним столом. Там уже устроился сквайр Бингем со своим многочисленным семейством. Все они, как коровы на лугу, смотрели в одну сторону – на Корта.

Корт продолжил свои блуждания по дому. Иногда он перекидывался парой слов то с одним, то с другим гостем, из тех, кого знал еще с детства. Здесь были зажиточные землевладельцы со всей округи, хозяева самых процветающих магазинов городка, викарий с женой. Каждый охотно вступал в беседу с Кортом, без сомнения, чтобы позже взахлеб рассказывать знакомым, что «разговаривал с его милостью герцогом… где бы вы думали? В Сэндхерст-Холле!» Недели не пройдет, думал Корт, внутренне усмехаясь, как этот сочный кусочек новостей появится в Лондоне в разделе светских сплетен.

Интересно, осмелятся ли газетчики написать, что юный маркиз Сэндхерст удивительно похож на бывшего мужа своей матери? Пусть весь мир узнает, что он был подло обманут, лишен сына и наследника! Разумеется, будут смешки и шуточки за его спиной, ну да и черт с ними. Последними смеяться будут не они. Однажды он отберет своего сына у Филиппы, и если это разобьет ее черное сердце, то он посмеется над ней вдвое веселее.

Наконец гости разъехались, и измученная Филиппа позволила себе немного отдохнуть в библиотеке. Больше всего ей хотелось сейчас броситься наверх, к сыну, но она боялась, что не справится с собой. Мальчик, конечно, засыплет ее вопросами, в том числе о черноволосом незнакомце, который так пристально разглядывал его в церкви. Нельзя, невозможно показать Киту, что она боится Корта.

Еще в детстве библиотека, длинные ряды книг, запах кожаных переплетов и книжной пыли успокаивающе действовали на Филиппу. Вот и сейчас она надеялась обрести утраченное равновесие.

Филиппа подошла к окну и устремила взгляд на широкий, поросший цветами луг, отлого спускающийся к быстрой речке, той самой, что петляла по Чиппингельму.

Сэндхерст-Холл являл собой весьма распространенный в провинции тип особняка. Дом, изначально построенный в три этажа, постепенно разрастался самым случайным образом, исходя из вкусов каждого следующего поколения. Внутреннее убранство особняка было уютно старомодным, оно как будто не старилось, а только совершенствовалось. Здесь не было модной позолоты, показного блеска, в таких домах у детей бывает счастливое детство, а у стариков – спокойная старость.

Теперь Сэндхерст-Холл вместе со всеми землями принадлежал Кристоферу. Возможно, он проживет здесь долгую и счастливую жизнь с достойной женщиной, любящей и великодушной.

Филиппа закрыла лицо руками. Бог свидетель, она едва совладала с собой там, в церкви святого Адельма, когда посмотрела в сторону Уорбеков и увидела глаза Корта, обвиняющие и ненавидящие. Одно только воспоминание об этом заставило сердце замереть от страха. Зачем, зачем она вернулась? Ничего глупее нельзя было придумать. Если бы она благоразумно приняла предложение Доминико, то жила бы сейчас в Венеции, окруженная любовью, а главное – недоступная для мести Уорбека.

Филиппа отняла дрожащие пальцы от пылающих щек и снова устремила в окно невидящий взгляд. Воспоминание о случившемся в церкви никак не желало уходить. Уорбеку достаточно было только бросить взгляд на Кита, чтобы понять, что это его ребенок. Вот если бы Кит остался дома… но сколько это могло продолжаться? Рано или поздно Уорбек все равно увидел бы мальчика и все понял. Теперь он знает – и что же? Что может он сделать? Обвинить ее в обмане? Пусть. Если он оспорит ее права на ребенка, то закон будет всецело на ее стороне. Нет, Сэнди был все же мудр.

– Вот где вы изволите скрываться, мадам! – раздался рядом резкий голос.

Филиппа обернулась. Уорбек стоял в нескольких шагах от нее. Они были одни, и он не счел нужным скрывать свои чувства. С яростью стискивая набалдашник трости, он смотрел на нее с ненавистью, на скулах двигались желваки, а на левом виске билась голубая жилка. Как он громаден и как силен! Даже в безоблачные дни их первых встреч Филиппа побаивалась его, а сейчас этот человек вызывал в ней не меньший страх, чем великан-людоед из сказок. Она опять вспомнила льва в клетке. Уорбек был страшен… и великолепен в своей мощи.

Филиппа попятилась и боком проскользнула к большому письменному столу, чтобы хоть что-то отделяло ее от Уорбека.

– Что вам угодно? – едва вымолвила она наконец.

– Что вам угодно? – передразнил Уорбек. – А что мне может быть угодно, как по-вашему? – в два шага он пересек расстояние, разделявшее их, и остановился перед столом, как неприятель перед осажденной крепостью. – Мне нужен мой сын, мадам!

Одним резким движением он смел со стола книги, какие-то бумаги, перья. Тяжелые тома с грохотом свалились на пол, и Филиппа отшатнулась, прижав руку к сердцу. Он оперся ладонями о стол и наклонился к ней. Филиппа ждала крика, может быть, даже львиного рыка, но он заговорил тихо и внятно, как судья, зачитывающий приговор осужденному.

– Мне нужен мой сын.

– Я… я не понимаю, о чем вы! – пролепетала она обреченно. – Если речь идет о моем ребенке, то прах его законного отца был предан земле не далее как сегодня.

– Не смей лгать мне, Филиппа! – прорычал Уорбек. – Признайся! Скажи правду и тем избавь себя от унижения нового судебного процесса. Это мой ребенок, так ведь?

– Нет, не ваш! – это был даже не возглас, а истерический крик. – Он был рожден спустя два дня после нашего с Сэнди венчания! Вы можете думать все что угодно, можете даже подать иск, но это ничего вам не даст! В глазах закона Кит останется очередным маркизом Сэндхерстом.

– Он останется в первую очередь моим сыном! Посмотрим, найдется ли у тебя наглости отрицать это, глядя мне в глаза!

Словно принимая вызов, Филиппа вскинула голову. Губы ее дрожали, нежные губы, сладкие, как мед. Когда-то он впивался в них исступленными поцелуями. Корт с трудом заставил себя поднять взгляд к испуганным глазам. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом, не выдержав, Филиппа опустила ресницы.

– Это не ваш ребенок.

– Низкая ложь!

Слова прозвучали, как удар хлыста. Филиппа вздрогнула, а потом упрямо сжала губы.

– Повторяю, вы можете думать все, что вам угодно, – заговорила Филиппа, судорожно сцепив пальцы, – но у меня есть документы, удостоверяющие законное рождение Кита. Если вы обещаете держать себя в руках, я покажу их вам.

– К дьяволу ваши документы! Думаете, меня хоть сколько-нибудь волнует то, что в них написано? Можно купить любую ложь…

Он взмахнул рукой. Филиппа отшатнулась, словно ожидала удара. Ее инстинктивный страх взбесил его еще больше.

– Ребенок мой! Достаточно посмотреть на него, чтобы понять это.

– Вы не хуже меня знаете, лорд Уорбек, что для суда имеют значение лишь доказанные факты. Вы говорите, что можно купить все. Нет, не все! Даже ваше пресловутое богатство здесь бессильно. Закон превыше всего, и он на моей стороне.

– Тогда к дьяволу и закон! – взревел Корт и ударил кулаком по столу. – Я отберу у тебя сына, Филиппа, чего бы мне это ни стоило!

– Мама!

Они вздрогнули и повернулись к двери. Это был Кит.

– Уходите! – сказал мальчик тонким голосом. Чувствовалось, что еще немного, и он заплачет. – Не смейте обижать мою маму!

Страх в его взгляде мгновенно отрезвил Корта. Гнев сменился сожалением. Меньше всего он хотел напугать того, к кому уже тянулся всем сердцем.

– И верно, что-то я сегодня раскричался, – произнес он со всем возможным раскаянием. – Неловко-то как! А все похороны, они ужасно нервируют. Я ваш сосед и хочу подружиться с тобой. Кит.

Филиппа следила за происшедшей с ним переменой чуть ли не с большим страхом, чем прежде.

– Если вы наш сосед, значит, вы были папиным другом? – спросил мальчик с недоверием.

– Конечно, – ответил Корт, чуть поколебавшись. – Я был его лучшим другом в то время, когда мы, малыши, играли в мушкетеров.

– В мушкете-оров… – протянул Кит, сдвигая брови и внимательно разглядывая незнакомца. – Ну, раз вы были папиным другом, то я тоже буду с вами дружить. – Он помедлил и закончил серьезно: – Только если вы обещаете не обижать маму.

– Конечно, он не будет ее обижать, – в библиотеку решительно вошла леди Гарриэт. – Кит, хочу представить тебе моего крестника, герцога Уорбека. Он немного шумный, но в душе добрый. Подойди поближе и пожми ему руку, как взрослый мужчина.

Несколько секунд мальчик стоял в нерешительности, переводя взгляд с бабушки на мать, потом все же шагнул к Корту.

Теперь все трое, включая Филиппу, смотрели на Корта. Он присел на корточки, не обращая внимания на боль, пронзившую раненую ногу, и, глядя в серебряно-серые глаза сына, протянул ему руку, как взрослому.

– Рад познакомиться с вами, signore, – вежливо и очень серьезно сказал Кит, вкладывая маленькую смуглую ручку в широкую ладонь Корта.

Некоторое время Корт мог только молча смотреть на детскую руку, совершенно потерявшуюся в его руке, потом заглянул мальчику в лицо, встретил его взгляд и узнал в нем себя. То же упорство и бесстрашие. Корт вдруг испытал настоящую отцовскую гордость. Это был его сын, не только внешне, но и в каждом поступке! Теперь целый воз документов не может поколебать его уверенности.

– Я тоже рад познакомиться с тобой, Кит. Филиппу охватило странное чувство. Она хорошо помнила минуту, когда ей принесли новорожденного, и то счастье, которое тогда испытала. А что же отец, настоящий отец ребенка? Она отняла у него сына. Между тем давним днем и днем сегодняшним лежало множество бессонных ночей, когда она безмолвно и одиноко страдала, раскаиваясь в своем поступке, но только сейчас, видя так близко друг от друга две черноволосые головы, Филиппа осознала, что совершила. Преступление.

И все же она не признается. Уорбек просто возьмет Кита за руку и уведет, и никогда она больше не увидит сына. Английский закон будет на стороне отца. И никто не поможет ей.

Еще мгновение – и Филиппа зарыдала бы, но, к счастью, в дверях появилась леди Августа. Она посмотрела на Корта, о чем-то вполголоса разговаривающего с Китом, потом перевела взгляд на Филиппу. Казалось, ее глаза говорили: «Я знаю, что передо мной отец и сын», – но не было в этом взгляде враждебности. Филиппа вспыхнула до корней волос: ей было стыдно, бесконечно стыдно, горько, больно.

– Кортни, дорогой мой, нам пора в Уорбек-Кастл, – послышался безмятежный голос леди Августы. – День выдался трудный, а я уже не так молода, как когда-то.

Голос леди Августы вырвал Корта из волшебного сна. Поднимаясь, он всем телом навалился на трость: нога затекла, и он ее почти не чувствовал. А мальчик с любопытством и сочувствием наблюдал за таким необыкновенным человеком. Корт улыбнулся сыну.

– Что ж. Кит, пора нам на сегодня сказать друг другу «до свидания». Но если хочешь, я могу приехать завтра.

– Нас не будет дома! – с истерической ноткой в голосе воскликнула Филиппа. – Леди Гарриэт пригласила нас с Кристофером на прогулку.

– Можно узнать, куда именно?

– Это вас не…

– Это будет даже не прогулка, а экскурсия, . – оживленно перебила леди Гарриэт. – Мы обследуем в Чиппингельме каждый уголок. – Она улыбнулась и подмигнула внуку. – А в конце мы зайдем в магазин игрушек и пообедаем на постоялом дворе. Будет даже веселее, если вы к нам присоединитесь.

– Только не я, – со вздохом сожаления ответила леди Августа. – В мои годы невозможно выезжать каждый день. – Она посмотрела на детские рисунки, которые держала в руках. – Кит, милый, я так тебе благодарна за подарок! Гондолы как настоящие. Одну я повешу над кроватью, а другую… хм… что ты скажешь, если другую мы подарим герцогу? Мне кажется, он обрадуется. Ведь ты обрадуешься, Кортни, дорогой?

– Вы можете взять второй рисунок, signore, если он вам нравится, – не ожидая ответа, воскликнул мальчик с видом монарха, раздающего награды. – Вы тоже никогда не видели гондолу?

– Боюсь, что нет, – признался Корт, и губы его тронула легкая улыбка.

– А я не только видел сто раз, но и сто раз плавал в гондоле! – похвастался Кит. Он расставил ноги, словно под ним находилась неустойчивая палуба, и поднял воображаемый шест. – Когда я вырасту, я буду лодочником.

– Тогда тебе самое время потренироваться, – сказал Корт, широко улыбнувшись. – Гондолу предложить не могу, но у меня есть парусная шхуна.

Не в силах больше выносить все это, Филиппа подошла к сыну и притянула его к себе.

– Кит еще слишком мал для этого!

– Почему же, мама! – запротестовал мальчик, вырываясь из слишком крепких объятий.

– А мне кажется, он вовсе не так мал…– начал Корт.

Не давая разговору перерасти в спор, леди Гарриэт подступила к Филиппе и вызволила мальчика из живой клетки.

– Хорошо воспитанные мальчики не спорят со своей мамой, – приговаривала она при этом. – У тебя будет время поплавать на паруснике моего крестника, а сейчас пойдем-ка спустимся к речке и посмотрим, как плавает форель.

Кит на пороге оглянулся.

– Ciao! – крикнул он, счастливо улыбаясь. – Приходите к нам завтра, signore!

Тем же вечером леди Гарриэт заглянула в спальню Филиппы.

– Вижу, ты не спишь, дорогая. Филиппа сидела за туалетным столиком, расчесывая волосы.

– Не спится, – призналась она с грустной улыбкой. Леди Гарриэт едва заметно покачала головой и вошла в комнату, бесшумно прикрыв за собой дверь. На ней было японское кимоно с богатой вышивкой, впрочем, как и все остальное, нимало не идущее к ее фигуре. Красный атлас безжалостно подчеркивал седину, подернувшую некогда медно-рыжие волосы.

– Я зашла потому, что так и знала: ты расстроена, – прямо заявила леди Гарриэт.

Филиппа не спешила с ответом. Она положила на столик расческу, потом чисто механически, по привычке передвинула канделябр так, чтобы пламя единственной свечи было как можно дальше от полога кровати.

– Герцог Уорбек… – начала она, – он повел себя именно так, как я ожидала. А вот чего я совсем не ожидала, так это того, что вы пригласите его на завтрашнюю прогулку.

Леди Гарриэт опустилась в ближайшее кресло.

– Если хочешь знать мое мнение, вы оба нелепы, как драчливые молодые петушки. Вместо того чтобы наскакивать на него, ты бы лучше первой сделала шаг к примирению.

– К при… примирению?! —едва выдавила из себя Филиппа.

На этот раз леди Гарриэт не торопилась отвечать. Заметив на столике коробку с шоколадными конфетами, она подняла крышку и принялась передвигать их, как фигурки на шахматной доске.

– А почему бы и нет? – наконец спросила она. – Мне показалось, что твой сын понравился Кортни. Человек, который любит детей, уже не чудовище. Если и Кит потянется к нему, это может оказаться достаточной причиной для примирения.

Филиппа слушала, не веря собственным ушам. Неужели эта когда-то неглупая женщина с возрастом совершенно утратила проницательность и даже не догадывается, что движет ее крестником? Неужели ей единственной не бросилось в глаза поразительное сходство между Уорбеком и Китом? Или она не позволяла себе ничего замечать, чтобы не подвергать сомнению свое родство с единственным внуком?

– Мне кажется, вы плохо знаете Уорбека, – осторожно начала Филиппа. – Возможно, я ошибаюсь, но я убеждена, что он самый безжалостный человек на земле.

– Ну уж, ты скажешь! – фыркнула леди Гарриэт и с резким стуком закрыла коробку. – Это Кортни-то? Не я, а ты плохо его знаешь. Он куда чувствительнее, чем тебе кажется.

– Боже мой, чувствительнее! – воскликнула Филиппа, всплеснув руками, но, вспомнив о сыне, спящем в смежной комнате, понизила голос. – Вы, должно быть, забыли, что устроил Уорбек в гостинице «Четыре кареты», когда застал нас с Сэнди! Он не дал мне даже объясниться! А вам известно, что я три дня подряд писала ему письма, умоляя выслушать меня? Я писала, что произошла ошибка, нам нужно спокойно во всем разобраться – и что же? Все три письма вернулись нераспечатанными! Я поехала в Уорбек-Хаус. А меня… меня даже не пустили на порог!

Она помнила этот день слишком живо, так живо, словно это было вчера. Лицо полыхало стыдом, стоило только вспомнить, как дверь захлопывается перед ней.

– А ведь это был мой дом, пусть даже всего два месяца! И этого человека вы называете чувствительным?

– В данном конкретном случае я могу назвать его глупцом, – задумчиво произнесла маркиза, и снисходительная усмешка появилась на ее губах. – О Кортни не скажешь, что он умеет держать себя в руках. В молодости он набрасывался на любого, кто позволял себе косо посмотреть на него, а уж если речь шла о его безнравственной матери… Но окончательно он сорвался с цепи после смерти отца. Просто взбесился, иначе не скажешь. Готов был весь мир вызвать на дуэль… и кто может винить его за это?

Филиппе почудился вызов в глазах свекрови, и она отвела взгляд. Разумеется, ей была известна трагедия, омрачившая детство Уорбека. Его отец долго закрывал глаза на любовные связи жены, хотя о них судачили не только в свете, но и на кухнях. Наконец он просто пристрелил и жену, и ее очередного любовника прямо в постели. А двумя неделями позже он был найден в своих охотничьих угодьях со смертельной раной в груди. Официально была выдвинута версия несчастного случая на охоте, но все в один голос твердили о самоубийстве.

Все это объясняло и отчасти даже извиняло горький цинизм Уорбека и его недоверие к людям.

– Когда в «Четырех каретах» он пообещал убить Сэнди, я знала, что это не пустая угроза, – не сдавалась Филиппа. – Ведь он однажды уже убил человека.

– Ерунда! На то и молодость, чтобы вести себя безрассудно. Дуэль, о которой ты говоришь, была тысячу лет назад. Кортни тогда не было и двадцати, а вот его противник был много старше и мог бы попридержать ^язык и не отпускать грязных шуточек о матери Кортни.

Что касается моего сына, смешно даже думать, что Кортни грозил ему всерьез. Он любил Сэнди.

– Он любил и меня, но это ничего не изменило, – возразила Филиппа, даже не пытаясь скрыть горечь. –Он, не задумываясь, вывалял мое имя в грязи, во всеуслышание обвинил в супружеской измене, оставил без средств к существованию. Да-да, он сделал все это без малейшего колебания, и я никогда ему этого не прощу! Если бы не Сэнди… хотелось бы мне знать, что сейчас было бы со мной и Китом, если бы не ваш сын!

– Хм… – произнесла леди Гарриэт задумчиво, но без тоски в голосе. – Я тоже не раз задавалась вопросом, как все повернулось бы, если бы Артур не бежал. Кто знает, возможно, поступи он иначе, тебе бы пришлось остаться в Англии и волей-неволей разрешить добром ссору с идиотом-мужем.

– Все было бы точно так же! – с вызовом ответила Филиппа, расслышав неодобрение в голосе свекрови. – Я поклялась покинуть Англию и сделала бы это независимо от Сэнди.

– Очень может быть, очень может быть, – повторила леди Гарриэт со вздохом. – Должно быть, Артур это понимал, потому и уехал с тобой. Я тоже кое-что понимала тогда. Прощаясь с сыном и желая ему удачи, я знала, что больше никогда не увижу его.

– Как? – вырвалось у Филиппы, и она вгляделась в спокойные глаза свекрови. – Вы знали, что Сэнди болен?

– Знала, – легким кивком подтвердила леди Гарриэт. Она поднялась с кресла и присела рядом с невесткой. – Я чувствовала, что Сэнди не протянет долго. Он, конечно, думал, что я ни о чем не догадываюсь, но матери всегда знают такие вещи. Именно поэтому я не удерживала его. Ответственность за тебя, забота о тебе могли пробудить в нем волю к жизни, заставить цепляться за нее. Он не привык разрешать сложные проблемы, мой Сэнди, и непривычный груз на плечах поневоле должен был изменить его жизнь, сдвинуть ее в буквальном смысле с мертвой точки. Я уверена, что, засыпая вечером, он молил Бога проснуться утром, чтобы ты могла еще один день не чувствовать себя одинокой. Он писал только о радостных событиях: о рождении Кита, о твоем девятнадцатом дне рождения, о нагретой закатным солнцем лоджии, где вы сидели втроем, любуясь Гранд-каналом и всеми этими гондолами. Он ни словечка не написал о том, как страдает… но это было и не нужно. Я мать, а мать умеет читать между строк. – Леди Гарриэт ласково пожала руку невестки. – Вот видишь, я все знала.

Это было больше, чем Филиппа могла выдержать, и слезы, которые казались давно выплаканными, снова покатились по щекам. За спокойствием леди Гарриэт она угадывала великую боль, изжитую в одиночестве и превратившуюся в светлую печаль.

– Боже мой, – прошептала она, – а я-то думала, что это наш секрет!

Глава 7

– Кортни! – воскликнула леди Гарриэт. – Вижу, ты все-таки решил составить нам компанию. А я уж было подумала, что у тебя появились другие планы на этот день. Как ты нас нашел?

Они сидели в мощеном дворике постоялого двора за простым квадратным столом под могучим вязом. С этого места были видны бесконечные изумрудные луга, старинный каменный мост через речку.

Филиппа неохотно повернулась к Корту и холодно кивнула. Все-таки он их нашел. Даже не дал мирно пообедать!

Ночью Филиппа спала плохо, часто просыпалась. Утром снедавшая ее тревога усилилась, и сейчас она обостренно чувствовала угрозу, исходящую от Уорбека. Кит был смыслом ее жизни… и отдать его? Человеку, который шесть лет назад выбросил ее за порог, в мир, которого она боялась, в котором всю жизнь, с самого детства, чувствовала себя чужой. Он был способен на все, ее бывший муж, и кто знал тогда, не поступит ли он столь же жестоко с сыном женщины, которую ненавидел всей душой?

Уорбек стоял на пороге и улыбался. Это еще больше испугало Филиппу. Судя по наряду, он приехал верхом:темный сюртук, светлые узкие брюки, высокие сапоги – все как будто очень простое, но элегантное.

Леди Гарриэт улыбнулась и протянула руку, к которой Уорбек склонился со всей возможной галантностью. Филиппе он слегка поклонился. Поскольку единственное свободное кресло было напротив, то к нему Уорбек и прошел, стягивая на ходу перчатки.

– Ну, молодой человек, вы уже успели посетить магазин игрушек? – обратился он к Киту.

– Да, signore, – ответил мальчик без всякого следа вчерашней застенчивости (Филиппа не могла не отметить с горечью, что ее сын слишком быстро проникся симпатией к новому знакомому). – Там мы видели оловянных солдатиков, но когда я попросил их купить, мама сказала: «Подожди немного!»

– Для начала нужно будет порыться в сундуках на чердаке, – благодушно объяснила леди Гарриэт. – Сейчас не вспомнить, куда я положила солдатиков Артура, но точно знаю, что не выбросила их. Найдутся и другие игрушки, которые тебе понравятся. Обследуем сначала кладовые Сэндхерст-Холла. Я правильно говорю, милый?

– Правильно, бабушка, – согласился Кит, но на лице его отразилось сомнение. – Только… в магазине мистера Твикена солдатики были в красной форме, а у вас? Мне бы не хотелось быть генералом «лягушатников»!

Взрослые улыбнулись, позабавленные этим проявлением патриотизма.

– Ваше превосходительство, в английских сундуках не могут храниться солдатики только в английской форме! – возразила Филиппа, ероша угольно-черные волосы сына. – С кем они будут сражаться? Ведь не друг с другом же?

– Ой, и правда!

Уорбек засмеялся и придвинул свое кресло ближе к Киту.

– Просто маршировать неинтересно. Кит. Куда интереснее разрабатывать стратегию, и тактику сражения. Это ведь непросто. Зазеваешься – и враг проберется в тыл, а там уж недалеко и до полного разгрома.

– Наверное, вы много сражались, сэр? – спросил мальчик и с любопытством посмотрел на тяжелую черную трость.

В его голосе прозвучало откровенное сомнение. Очевидно, он не мог представить себе, чтобы джентльмен, который и передвигался-то с трудом, когда-то, пусть даже в далеком прошлом, мог быть солдатом.

– Да, сражаться мне пришлось немало, – ответил Уорбек, ничуть не обиженный недоверием мальчика. – Я командовал «летучим эскадроном» гусар в Португалии. ПриТалавере мы, считай, спасли нашу армию. Нам все равно пришлось тогда отступить, но, если бы не мой эскадрон, отступление превратилось бы в паническое бегство.

– И вас ранили в ногу?

– Нет, ранили меня позже. – Тень пробежала по лицу Корта. – Это случилось в сражении при Бусако. Так что же, помочь тебе разработать план атаки?

– Это было бы просто здорово, signore! – мальчик смотрел на собеседника уже почти с обожанием. – Когда мы найдем папиных солдатиков, вы ведь придете сразу?

– Не пройдет и часу.

Филиппа открыла было рот, чтобы возразить, но промолчала. Она дала себе слово запретить Уорбеку появляться в Сэндхерст-Холле и готова была, если нужно, пойти в этом наперекор леди Гарриэт. Чем меньше отец и сын будут видеться, тем лучше. Зачем приучать ребенка к человеку, который уже обручен и вскоре женится? Когда его жена родит наследника герцогского титула, он забудет о существовании Кита.

Невольно Филиппа вспомнила собственное сиротское детство. Горе ребенка, внезапно лишившегося родителей, мало с чем может сравниться. Не хватает еще, чтобы Кит привязался к Корту только для того, чтобы быть выброшенным из его жизни!

Невеселые размышления были прерваны появлением хозяина, лично обслуживающего знатных гостей. Он принес кружку эля для герцога и кувшин знаменитого деревенского лимонада для остальных.

– Уж так-то славно снова обслужить вас, ваша милость! – с добродушной непосредственностью воскликнул старый, но все еще крепкий Джуд Тарбель. – Давненько вы у нас не бывали. Не желаете ли отведать моего жареного каплуна?

– Идет. А свежая клубника найдется?

– Есть, как не быть, – ухмыльнулся хозяин, и его багровое лицо засияло от гордости. – У нас клубника уж как уродится, так хоть ведрами ее таскай! Жена у меня мастерица за огородом ходить.

Нет ничего лучше обеда на свежем воздухе, когда ветерок шуршит над головой листьями и пчелы мирно гудят среди цветов жимолости. Бревенчатые стены постоялого двора «Черный лебедь», сложенные еще в шестнадцатом веке, почти совершенно скрывал буйно разросшийся плющ, покрытый скромными, милыми цветами. Солнечные зайчики бегали по белой в красную клетку скатерти, от недавно политого водой каменного пола поднималась свежесть, а от жареной курятины в тарелках – упоительный аромат.

Филиппа не проронила почти ни слова за все время обеда. Странные чувства теснились в ее груди. Она слушала вполуха и не поднимала глаз от тарелки, но из-под ресниц то и дело бросала взгляд на смуглые руки герцога, так ловко управлявшиеся с вилкой и ножом. Они умели не только это, руки Уорбека. Сколько бессонных ночей провела Филиппа, мечтая о том, чтобы они снова сжали ее в жадном объятии. За два недолгих месяца брака эти руки разбудили в ней чувства, о которых она не подозревала, они приносили наслаждение. За время почти шестилетней ссылки она так и не сумела забыть о неистовых ночах с этим человеком.

О дьявол! Почему одно его присутствие выбивает ее из колеи, почему она не может избавиться от прошлого окончательно и бесповоротно? С каждой новой встречей прошлое все больше затягивает ее, и смятение становится все сильнее. Что же это? Ведь не любовь же.», нет, невозможно! После стольких лет, после всей боли, которую причинил ей Уорбек! А если любовь, то зачем она, если он не верит ей и не поверит никогда.

Странная молчаливость Филиппы, кажется, совершенно не трогала Кита и Уорбека. Они болтали, словно старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Кит забросал Уорбека самыми неожиданными вопросами, начиная с того, каково это – ночью спать в палатке, и кончая тем, сколько лет было герцогу, когда ему впервые позволили прокатиться на пони. Уорбек отвечал с удовольствием и очень подробно. Филиппа была поражена происшедшей с ним переменой. Это был совсем другой человек, ничем не похожий на яростного обвинителя, метавшего гром и молнии накануне.

Филиппа вспомнила свадебное путешествие, во время которого Уорбек был сама нежность, само внимание. Сейчас он напоминал себя прежнего, человека, которого она любила когда-то до самозабвения. В конце концов, все не так уж плохо, если ненависть Уорбека направлена только на нее и не распространяется на Кита. Возможно, он решил, что детей не стоит винить за грехи родителей.

Когда принесли десерт, Кит начал приставать с вопросами, куда они направятся теперь. Он соскочил со стула, подбежал к Филиппе и, прыгая вокруг нее, как мячик, стал повторять: «А что теперь? А что теперь?» Торопливо дожевывая, Филиппа помахала рукой, словно просила его подождать.

– Ну, мама! – не унимался Кит, хватая ее за рукав и начиная уже приплясывать от нетерпения. – Давай еще раз заглянем в магазин игрушек?

– Мама еще обедает, – спокойно, но твердо сказал Уорбек. – Умей ждать, пока взрослые не освободятся и не займутся тобой.

Совершенно незнакомый с дисциплиной, мальчик был поражен неожиданным выговором и чуть было не обиделся, но, встретив взгляд нового знакомого, выпустил рукав матери и виновато потупился.

– Я уже поела, и мы можем подождать остальных на улице, – предложила леди Гарриэт, послав Уорбеку одобрительный взгляд. Она взяла из соломенной плетенки несколько ломтей черного хлеба и протянула их Киту. – Вот, возьми. Здесь совсем рядом пруд, пойдем покормить уток. Ты ведь любишь уточек, правда? Мама пока спокойно доест клубнику, а его милость герцог, которого ты, должно быть, совершенно замучил вопросами, хоть немного от них отдохнет.

Мальчик в полном восторге сорвался с места, и скоро сквозь живую изгородь можно было видеть, как он со всех ног несется к пруду, а за ним, не слишком отставая, шагает его энергичная бабушка.

Филиппа тоже встала из-за стола, но, поймав насмешливый взгляд, осталась. Обратиться в бегство – значит выдать Уорбеку, насколько ей не по себе в его присутствии. Он вдруг взялся за трость, и Филиппа уже было обрадовалась, но оказалось, что он всего лишь собрался пересесть на место Кита, откуда лучше были видны пруд и утки, жадно хватающие кусочки хлеба.

Несколько минут прошло в напряженной тишине, нарушаемой только доносящимся с пруда кряканьем.

Корт посмотрел на Филиппу. Она как раз доедала последнюю клубничку. На верхней губе остался след от сливок, и она медленно слизнула его. В ту же секунду, к изумлению и досаде Корта, у него забилось сердце.

Солнечные блики играли на лице Филиппы, предательски притягивая взгляд к ее прекрасному профилю и нежной, едва тронутой загаром коже. Выбившийся из прически локон норовил попасть в рот, и Корт движением, которое в этот момент казалось ему совершенно естественным, протянул руку, чтобы поправить его. К счастью, он вовремя очнулся от наваждения и схватился за кружку с элем.

– Благодарю, что вы так терпеливо отвечали на вопросы Кита, милорд, – нарушила молчание Филиппа. – Вы очень добры.

Корт ничего не ответил, продолжая осмотр. Если эта женщина являлась в его сны в течение шести лет, то он имел полное право разглядеть, какова же она в действительности.

Филиппа надела на прогулку широкополую соломенную шляпу, сдвинув ее немного вперед и влево – – привычка, которую когда-то он находил простодушно кокетливой. На ней было голубое муслиновое платье в цветочек, с завышенной талией, подчеркнутой широкой лентой.

Бессмысленно и глупо отрицать тот факт, что он все еще страстно желает эту женщину. Знала ли она, как он обожал ее в те первые месяцы? Он готов был достать с неба луну, если бы она захотела. Чего же еще ей было нужно, что за слова нашептал ей Сэндхерст, чтобы добиться своего?

Что ж, красноречие никогда не относилось к числу достоинств Корта. До встречи с Филиппой он в нем попросту не нуждался. Женщинам, с которыми ему приходилось иметь дело, вполне хватало его страсти, а его ненасытность не оставляла времени для долгих разговоров. Ему просто не приходило в голову, что не все представительницы прекрасного пола одинаковы и не напрасно придумана поговорка, что женщина любит ушами…

– Скажите, милорд, вы долго были в Португалии? Корт посмотрел на Филиппу, нервно вертевшую в руках ложечку. Щеки ее горели, словно она подслушала его мысли.

И какой дьявол надоумил его снова заглянуть туда, где были спрятаны воспоминания, приносившие боль? Она не стоит этого, изменница, обманщица! Все эти годы он снова и снова принимал и прощал ее в своих снах, она же отняла у него сына! Единственное чувство, которого она заслуживала, это ненависть. Нет, еще презрение!

– Нет, мадам, я был в Португалии совсем недолго. Год или чуть более. После поражения при Бусако английская армия отступила к Лиссабону, а я, как тяжелораненый, был отправлен морем домой.

– Как же вы были ранены? Шрапнелью? – спросила Филиппа тоном, весьма похожим на сострадание.

– Нет.

Она подождала, но Корт больше ничего не прибавил, и Филиппа сделала еще одну попытку.

– Значит, это была мушкетная пуля?

– Нет.

Корт слишком живо помнил сражение, из которого вернулся калекой. Какого черта ей вздумалось притворяться, будто ее волнует то, что с ним случилось? Если она мало интересовалась им в первые месяцы брака, то нелепо изображать заинтересованность после шести лет разлуки. Лицемерные расспросы заставили его остро почувствовать свою неполноценность.

Он готов был ответить резкостью на новый вопрос, но его не последовало. Очевидно, Филиппе надоело поддерживать беседу с таким неразговорчивым собеседником. Она отложила ложечку и переключила свое внимание на то, что происходило у пруда. Леди Гарриэт стояла, в притворном испуге приподняв сложенный зонтик, а Кит бегал вокруг нее за пронзительно крякающей пестрой уткой. Несколько раз ему удавалось коснуться хвоста кончиками пальцев, и тогда он издавал вопль восторга. Это зрелище заставило Филиппу совершенно забыться, и она повернулась к Корту, смеясь и блестя глазами.

– Кит никогда не сдается первым! – сказала Филиппа, сияя улыбкой. – Он будет преследовать это бестолковое создание до тех пор, пока не поймает его или пока утка не догадается искать спасения в воде!

– Хороший мальчик, – согласился Корт, но голос прозвучал настолько неестественно, что с лица Филиппы исчезло оживление, сменившись прежней настороженностью.

– О да!.. – только и ответила она почти шепотом.

Фиалковые глаза вдруг затуманились, наполнились печалью, плечи поникли, и она стала похожа на совсем юную девушку, трогательно беззащитную и уязвимую.

Это всегда вызывало в Корте властное физическое тяготение, сильнейшее желание, которое он был бессилен подавить, и одновременно бессознательную потребность уберечь ее от всех опасностей. В их совместном счастливом прошлом он с наслаждением поддавался этому желанию, сжимая Филиппу в объятиях. Сейчас это было невозможно. Проклятая! Зачем она вернулась? Он так мучительно и долго старался навсегда похоронить бесполезные чувства – и что же? Одним своим появлением она пробудила их! Гнев, сожаление, жажда мести, обида и желание сплелись в один клубок.

Филиппа остро чувствовала, как нарастает напряжение, словно воздух под сенью вяза накалялся с каждой секундой.

– Милорд… – начала она и запнулась. – Милорд, мне кажется, будет неблагоразумно с вашей стороны и дальше видеться с Кристофером. И для него, и для всех нас будет лучше, если вы забудете дорогу в Сэндхерст-Холл…

– Вот как? —перебил Уорбек насмешливо, и жесткое выражение его лица заставило ее сердце испуганно встрепенуться. – Вы не можете воспрепятствовать моим свиданиям с сыном. Нет такой силы, которая разлучит нас.

– Кит не ваш сын! Он законный наследник Сэнди. Вы не имеете права вторгаться в его жизнь, а если все-таки попытаетесь, то двери Сэндхерст-Холла окажутся для вас закрытыми.

Уорбек поднялся. Его глубокий низкий голос был спокоен.

– А моя крестная? Что думает она по этому поводу?

– Это решать мне, и леди Гарриэт должна будет подчиниться! – отрезала Филиппа. – Милорд! Я – его родная мать и одна имею право распоряжаться его жизнью. Кого допускать к сыну, а кого нет, решать мне!

Несколько секунд Уорбек смотрел на лужайку перед прудом, где продолжалась веселая возня, потом неожиданно резко наклонился, и его гневное лицо оказалось очень близко от лица Филиппы.

– Тебе не удастся поставить на своем, запомни это, Филиппа. Я буду видеться с Китом, когда захочу и сколько захочу. Более того, в самом ближайшем будущем ты больше не сможешь распоряжаться жизнью моего сына. Я добьюсь этого, даже если мне придется потратить все свое состояние до последнего шиллинга! Он схватил перчатки и пошел к выходу.

Два дня спустя, в тот час, когда Корт обычно бывал занят в кабинете со своим секретарем, дворецкий передал ему визитную карточку. На ней стояло имя человека, которого Корт ожидал с нетерпением. Посмотрев на карточку, он едва не смял ее в кулаке от волнения, потом кивнул дворецкому.

Когда дверь закрылась, он бросил карточку на необъятный, заваленный бумагами стол, пару секунд выбивал пальцами дробь на каминной полке и наконец обратился к Нейлу Толандеру.

– Прошу извинить меня, Нейл, но я хотел бы переговорить с этим человеком наедине.

Секретарь поднял голову от бумаг, и лицо его, обычно бесстрастное, выразило удивление. Он служил у герцога Уорбека давно и успел привыкнуть к тому, что хозяин от него ничего не скрывал. Он был доверенным лицом герцога и гордился этой честью.

– Можете считать, что меня уже нет, ваша милость, – сказал Нейл, вскакивая из-за стола и сгребая бумаги, над которыми работал. – Если вдруг понадоблюсь, я буду у себя.

Только после того, как шаги Толандера затихли в коридоре, дверь открылась, и на пороге появился мистер Эмори Фрай.

– Ваша милость! – Он наклонил голову. – Я поспешил сюда в ту же минуту, как получил письмо.

Корт протянул руку, и мужчины обменялись рукопожатием. Мистеру Фраю было около тридцати лет. Довольно хрупкого на вид сложения, невысокий и угловатый, он был одет, несмотря на жаркую погоду, в плотный твидовый костюм темного цвета. Котелок, точно в тон одежде, он сейчас держал в руке, тем самым давая возможность видеть преждевременную лысину, окруженную венчиком светлых волос, тщательно подстриженных и расчесанных. Темно-карие глаза, несколько выпуклые, смотрели внимательно и будто с подозрением.

– Прошу, входите и располагайтесь. – Корт указал на кресло, которое недавно занимал секретарь. – Благодарю, что так быстро откликнулись на мою просьбу.

Он уселся за стол, открыл серебряную коробку с сигарами и предложил гостю.

– Я не курю – жена не переносит табачного дыма. – Мистер Фрай поудобнее устроился в кресле и внимательно посмотрел на Корта. – Итак, ваша милость, чем могу быть полезен?

– Мне порекомендовал обратиться к вам мой адвокат, Эфрейн Боулинг. По его словам, в Лондоне нет лучшего частного сыщика, чем вы, мистер Фрай… постойте, он, кажется, говорил «во всей Англии»! Что скажете на это?

– Делаю, что могу, ваша милость, – ответил гость, не выказывая ни ложной скромности, ни самомнения. – Я учился своему ремеслу у дяди, одного из тех, кого обычно называют «сыщик с Боу-стрит». Но я счел разумным заняться частным сыском. Вся эта подотчетность, контроль – не по мне.

– Вполне с вами согласен. Скажите, вы хотя бы отдаленно представляете, зачем понадобились мне? – Нет, ваша милость.

Теперь Корт, в свою очередь, изучал сыщика. Внешне неприметный, типичный представитель среднего класса, но есть в нем что-то хищное, что-то от ищейки, неумолимой и упорной. Но способен ли он провести расследование деликатного рода?

Корт вышел из-за стола и медленно подошел к окну. По дороге, ведущей из розария к дому, шествовала леди Августа, За ней с корзиной цветов шел садовник.

– Мистер Фрай, то, что я собираюсь сказать, не должно выйти за стены этой комнаты, —начал Корт, не поворачиваясь. – Независимо от того, возьметесь вы за расследование или нет, я требую, чтобы вы дали слово не разглашать ничего из того, что я доведу до вашего сведения. – Тут он наконец повернулся к сыщику и спросил: – Вы даете слово?

– Разумеется, ваша милость, – неторопливо и весомо ответил Фрай, глядя ему прямо в глаза.

– Вас не отпугнет необходимость совершить поездку… дальнюю поездку?

– Мне приходилось немало путешествовать, ваша милость. Можно сказать, я объездил большую часть Европы: на север до самой Варшавы, на восток до самой Вены. Куда прикажете отправиться?

– В Венецию. Я хочу, чтобы вы скрупулезно расследовали обстоятельства появления на свет ребенка мужского пола. Разыщите повитуху, принимавшую роды, официальное лицо, регистрировавшее рождение, и кормилицу, на чье попечение был отдан Новорожденный. Выудите из них все что можно, каждую крупицу сведений, вплоть до тех, которые на первый взгляд могут показаться несущественными. Поверьте, в этом деле нельзя упускать ничего.

Фрай кивнул, потом некоторое время сидел молча, постукивая пальцами по колену.

– Чей это ребенок? – спросил он наконец.

– Мой.

Сыщик ничего не сказал на это, только приподнял светлые брови в знак того, что ждет дальнейших указаний.

– Кроме того, вам следует переговорить по возможности с каждым, кто знал мою бывшую жену, леди Филиппу Бентинк, и ее второго, ныне покойного, мужа, маркиза Сэндхерста. Эта пара бежала в Италию пять лет и десять месяцев назад. У меня есть основания думать, что в момент отплытия из Англии леди, о которой идет речь, уже была беременна моим ребенком.

– Но в тот момент вам ничего не было известно об этом?

– Если бы у меня была хоть тень подозрения, я бы вернул ее, – сказал Корт, не скрывая горечи. – Но я ничего не знал и потому обратился в парламент с прошением о разводе.

– Дата рождения ребенка известна?

– Его мать утверждает, что он родился через два дня после того, как она была обвенчана с Сэндхерстом.

– Если это так, – произнес Фрай с выражением приличествующего сочувствия на лице, – то в соответствии с английскими законами ребенок является наследником второго мужа леди независимо от того, чье семя его зачало.

– А если она лжет? Если он родился раньше венчания?

– Тогда существуют две возможности, – задумчиво сказал сыщик, морща лоб. – Если билль о разводе был проведен парламентом до зарегистрированной даты рождения ребенка, тогда…– он помедлил, как бы не решаясь затронуть тему столь щекотливую, но потом хладнокровно продолжал: – Тогда ребенок считается незаконнорожденным, то есть не имеет законного отца.

В этом случае невозможно будет доказать, кто является отцом фактическим. Осмелюсь дать вашей милости совет: если ситуация именно такова, разумнее будет не ворошить обстоятельств рождения ребенка, так сказать, не выносить сор из избы.

Взгляды мужчин скрестились.

– Что ж, – сказал Корт, – если откроется, что ребенок незаконнорожденный, мы оба забудем о том, что этот разговор состоялся. В глазах всего света он навсегда останется ребенком покойного маркиза Сэндхерста. Разумеется, каков бы ни был результат, ваши услуги будут щедро оплачены.

– Решено. А теперь назовите имя ребенка.

– Кристофер Бентинк, шестой маркиз Сэндхерст.

Леди Августа оглянулась как раз вовремя, чтобы заметить, как из боковой двери, ведущей в личные апартаменты ее внука, вышел довольно молодой человек хрупкого сложения, но весьма энергичного вида, в дешевом твидовом костюме. Его ожидал наемный экипаж.

– Если это не сыщик, я съем букет роз, – пробормотала леди Августа себе под нос, а когда садовник вопросительно посмотрел на нее, распорядилась: – Продолжайте, Уискис!

Сложив зонтик и приподняв край легкого крепового платья, она заторопилась к парадным дверям. Как она и предполагала, Корта она нашла в кабинете. Он стоял перед пустым камином, уставившись на начищенную решетку, словно впервые в жизни видел нечто подобное.

– Можно узнать, кто только что вышел от тебя? – с порога спросила леди Августа с самым беспечным видом. – Твоему гостю вовсе ни к чему было так спешить. Можно было оставить его пообедать с нами.

Она держала в руке, одетой в грубую перчатку, с десяток недавно распустившихся роз, собираясь поставить их в вазу. Корт рассеянно улыбнулся, но когда она устроилась на кожаном диване, явно намереваясь поболтать, он снова нахмурился.

– Это был деловой визит, – неохотно объяснил он. – Этот человек не нашего круга.

– Потому что он сыщик с Боу-стрит, не так ли? – прямо спросила леди Августа и добавила: – Надеюсь, ты не станешь отрицать, что его приход имеет какое-то отношение к Киту?

– Бабушка! – с мрачным видом воскликнул Корт, нимало не порадованный такой догадливостью.—Тебя это совершенно не касается!

– Не тебе решать, что меня касается, а что нет, – возразила престарелая леди, не только не раздосадованная, а даже позабавленная его вспышкой. – Например, меня касается все, что имеет отношение к моему правнуку.

Второй раз за день Корт подошел к окну, раскрытому в сад. Он взвешивал, что лучше – сказать правду или солгать. Упрямство леди Августы порой раздражало его безмерно, а сейчас и подавно привело в ярость.

– Для начала мистер Фрай не с Боу-стрит, – процедил он. – У него частное сыскное агентство, и, насколько мне известно, он считается лучшим в своем деле.

– И чего ради ты все это затеял, Кортни? Чтобы доказать, что Кит незаконнорожденный? Допустим, так оно и есть – что дальше? Что тебе это даст? Если мне не изменяет память, ты вот-вот женишься. Клер Броунлоу нарожает тебе столько детей, сколько захочешь.

– Мне не нужны дети от Клер Броунлоу!

– Вот как! – с непередаваемым сарказмом в голосе воскликнула леди Августа.

– О дьявол! – рявкнул Корт, осознав сказанное. – Я не хотел, чтобы это прозвучало вот так…

– Какая поразительная деликатность, – заметила леди Августа, поднимаясь с дивана и тоже подходя к окну. – Ты сказал то, что хотел сказать, Кортни. Я надеялась, что обручение с мисс Броунлоу заставит тебя смягчиться, но, вижу, напрасно.

– Мне бесконечно жаль, что я не оправдал твоих ожиданий. Мои усопшие предки, должно быть, переворачиваются в гробу от стыда за меня.

– Что до меня, Кортни, то я предпочитаю иметь дело с прожженным волокитой, повесой и дуэлянтом, каким ты был в юности, чем с бесчувственным чурбаном, в которого ты превратился. С тех самых пор как вернулся из Португалии, думал ли ты хоть о чем-нибудь, кроме денег? Рядом с тобой задыхаешься, Кортни.

– Да? А мне казалось, тебе нравится мое общество. Так или иначе, если это все, что ты хотела сказать, бабушка, то давай распрощаемся, и я вернусь к делам, которых у меня невпроворот.

Но леди Августу еще никому не удавалось выпроводить, как не вовремя заскочившую горничную.

– Я еще не все сказала, дорогой мой внук. Единственное, что не позволит твоему сердцу высохнуть окончательно, это настоящая любовь. Тебе нужна не снежная королева, которую ты имел глупость выбрать себе в невесты, а земная женщина, способная воспламенить твою кровь и озарить светом твою душу. Поверь, никто так живо не чувствует романтику любви, как отъявленный циник.

– Так называемая «романтика любви» – это выдумка идиотов, – презрительно бросил Корт. – Любовь, романтика? Слова, ничего больше. Когда-то, полагая, что ее влечет романтика любви, моя мать пустилась в разврат. Если бы это закончилось только ее собственной гибелью, еще бы ничего, но она погубила также и мужа, а ребенка оставила сиротой.

– Ты никогда и ничего не прощаешь, правда?

– Судьба моей матери и то, что я оказался несчастен в браке, имеют прямую связь.

– Вот тут я не стану спорить, Кортни, и нечего ухмыляться. Вся твоя жизнь связана с судьбой матери. Ты не способен поверить женщине, ты боишься, что измена неминуема. Бог знает почему, ты уверен, что каждая женщина только и ждет случая, чтобы променять мужа на целый полк любовников.

– А разве это не так?

– Да-да, смейся, смейся, это смех над самим собой. Еще ни один циник на свете не был счастлив, потому что цинизм – это щит, за которым скрывается ранимая душа. Вот что я скажу тебе, Кортни. Когда ты пришел ко мне с известием, что сделал предложение Клер Броунлоу, я сразу поняла, что за этим скрывается. Твоей единственной холодной, расчетливой целью был наследник. У меня и в мыслях не было, что ваш брак станет счастливым. Но как бы то ни было, ты обручен. Должна ли я напоминать тебе, что уже назначен день венчания? Ты называешь себя джентльменом, Кортни, а джентльмен не может взять назад свое слово. Учитывая все это, почему бы тебе не оставить в покое Кита и его мать?

Во время своей долгой речи леди Августа шаг за шагом отступала к двери и с последними словами вышла из комнаты, хлопнув дверью. Оказавшись в коридоре и убедившись, что поблизости нет посторонних глаз, она потерла руки, как бы говоря: все идет в точности так, как нужно, – и довольно улыбнулась.

Глава 8

После необычной июньской жары первая неделя июля показалась особенно холодной. Дожди, почти не прекращавшиеся в течение трех дней, превратили в болота немощеные сельские дороги. Однако, несмотря на серые тучи и тяжелый от влаги воздух, окна в библиотеке Сэндхерст-Холла были распахнуты.

Полускрытая массивным книжным шкафом, Филиппа незаметно наблюдала за собравшимися. К ней подошла леди Гарриэт и ободряюще потрепала по руке.

– Пора! – решительно провозгласила леди Гарриэт.

– Да-да, – поддержала ее Филиппа, – нет смысла откладывать процедуру, через которую все равно придется пройти.

Финеас Ларпент, нотариус Сэндхерстов, заранее представил обеим леди Бентинк список персон, упомянутых в завещании усопшего, и имя Уорбека было в атом списке первым. Филиппа уверяла себя, что нет никаких причин для беспокойства: Сэнди не мог включить в завещание ничего, что не было бы на пользу ей и Киту – но не могла избавиться от тревоги. Почему имя Уорбека попало в завещание?

Под руку с леди Гарриэт Филиппа прошла к своему месту. Помимо знатных гостей, здесь собрались слуги Сэндхерст-Холла, жившие в доме много лет, – дворецкий, экономка, старшая горничная и садовник, кучер и кухарка. Приехали управляющие из других поместий Сэндхерстов. В хорошо сшитой строгой одежде, они всем своим видом подчеркивали, что относятся скорее к господам, нежели к слугам. Филиппа заметила среди них управляющего Сэндхерст-Холла Стэнли Томпкинсона, долгие годы занимавшегося всеми финансовыми делами Сэндхерстов.

Завещание было написано в последние дни итальянской ссылки, когда Сэнди понял, что смерть уже близка. Завещание вложили в специальный пакет, скрепленный фамильной печатью, и доверенный курьер доставил его в Англию, Финеасу Ларпенту. В конторе нотариуса, в несгораемом шкафу для ценных документов, оно хранилось в ожидании, пока морские пути снова станут безопасными и вся семья покойного соберется в Сэндхерст-Холле, чтобы выслушать его последнюю волю. Сэнди отдал необходимые распоряжения, чтобы его вдове и сыну ежемесячно выплачивалась щедрая сумма на содержание, а старшему управляющему выдавались средства на хозяйственные нужды. Он поставил непременное условие: чтение завещания должно состояться не раньше, чем его останки будут захоронены в фамильном склепе…

К крайнему недовольству Филиппы, Уорбек сел почти рядом с ней. Пару минут спустя расселись все остальные. За письменным столом расположился достойнейший мистер Ларпент с завещанием в руках.

– Мужайся, дитя мое, – негромко послышалось слева.

Филиппа повернулась. Леди Августа. Невозможно было понять, были ее слова шуткой или предостережением, но Филиппа напряглась. Это не укрылось от зорких глаз престарелой леди.

– Помни, на этот раз все происходит на глазах у слуг, – пояснила она. – На кухнях сплетничают с не меньшим удовольствием, чем в светских салонах, и с тем же злорадством, ты уж поверь мне.

– Вам не о чем беспокоиться, бабушка, – ответила Филиппа со спокойной улыбкой, хотя сердце ее ныло от беспричинной тревоги. – Даже если я останусь без единого шиллинга, это не заставит меня упасть в обморок. О чем вы разговаривали с Китом?

– Этот молодой человек уже в пять лет наделен обаянием первого красавца Лондона, – усмехнулась герцогиня. – Только представь себе, что будет, когда ему стукнет пятнадцать. Придется воздвигнуть вокруг Сэндхерст-Холла высокую стену, чтобы преградить доступ юным леди, которым он вскружит голову. Ну, а в двадцать ему придется спешно жениться, чтобы оградить себя от преследования дам, в том числе замужних.

– Да уж, он чудо! – согласилась Филиппа, чтобы поддержать шутку. – Я хотела взять его сюда, но потом передумала. Он еще слишком мал, чтобы терпеливо высидеть такую утомительную процедуру.

Разумеется, истинная причина того, что Кит остался в своей комнате, была иной. Что, если Сэнди, измученный болезнью, решил снять с души грех и в завещании исповедался в совершенном обмане? Ни к чему быть Киту свидетелем скандала.

Очевидно, решив, что он достаточно долго держал аудиторию в напряжении, нотариус поднял глаза от завещания и посмотрел на Филиппу. Та кивнула, и в полной тишине зазвучал монотонный голос Финеаса Лар-пента. Как обычно, сначала перечислялись скромные суммы, завещанные слугам. Сумма выделялась не в зависимости от занимаемого места или обязанностей, а в зависимости от срока службы в Сэндхерст-Холле. Как только стало ясно, что ничего пугающего или неожиданного первые строки завещания в себе не несут, мысли Филиппы обратились к человеку, который сидел рядом.

Уорбек слушал с видом прохладно-отстраненным. Видимо, он был озадачен просьбой явиться на слушание, потому что в какой-то момент ей почудился сдержанный вздох нетерпения. Почему бы ему было не остаться дома, если он так нетерпелив, спросила она себя с вялой иронией.

Сразу за Уорбеком расположились Тобиас и Белль. Они держались за руки, словно им хотелось без слов заверить друг друга, что ничего ужасного не произойдет. Две пары темно-карих глаз, увеличенных толстыми стеклами очков, ловили каждое движение Финеаса Ларпента. Вид супругов Говард, столь очевидно приготовившихся к худшему, испугал Филиппу.

Дальше по ряду можно было видеть Эразма Кроутера.. В библиотеке было прохладно, а порывы ветерка даже заставляли кое-кого из присутствующих ежиться, но лоб Кроутера был покрыт крупными каплями пота. «Интересно, – подумала Филиппа, – почему он так упорно подчеркивает свою бедность. Ведь благодаря щедротам моих мужей она давно осталась в прошлом».

Кроутер прибыл в Сэндхерст-Холл три дня назад, вместе с непогодой.

– Весьма сожалею, что не присутствовал на похоронах маркиза Сэндхерста, – сказал, а вернее, проворчал он с порога. – Сломалась ось кареты. А чему удивляться? Это не экипаж, а полугнилая развалюха. Из-за нее мне пришлось неделю просидеть в каком-то клоповнике, да еще и заплатить немалую сумму.

– Мне очень жаль, что все так получилось, дядюшка, – – сказала Филиппа в ответ, надеясь умилостивить ворчуна приветливой улыбкой. – К счастью, вы живы и здоровы.

«А на что же идут все те средства, которые ежемесячно переводят дяде Эразму?» – снова спросила она себя, но уже в следующую минуту забыла об этом.

– Мне нужен, просто необходим приличный экипаж! – рычал между тем Кроутер.

– Вы его получите, – кротко согласилась она. И на Филиппу обрушился нескончаемый поток жалоб на тяготы дороги и на жизнь в целом. Филиппа старалась слушать с сочувствием, но в душе ее зашевелились прежние недоверие и неприязнь. Она пыталась убедить себя, что несправедлива. Нельзя жить прошлым, нужно уметь прощать, думала она. Ведь после злосчастного пожара дядя Эразм жил в нищете, первое время на подачки жителей Хэмбл Грин, а позже стал нахлебником мужей племянницы. Участь бедного приживалы может ожесточить сердце. Однажды испытав нищету и унижения, человек начинает бояться за свое будущее, и ничто не способно излечить его от этого страха.

Цель визита дяди в Сэндхерст-Холл не представляла загадки для Филиппы. Он явился выяснить, что станет с Мур-Манором теперь, когда наследница разрушенного поместья вернулась на родину. Ничуть не меньше его интересовало, какие распоряжения сделал маркиз Сэндхерст насчет него самого и будут ли ему по-прежнему ежемесячно выплачивать более чем щедрые суммы.

Между тем нотариус покончил с той частью завещания, которая касалась слуг. Уже следующий пункт показал, что Эразму Кроутеру нечего опасаться нищеты. Благодетель, не оставлявший его щедротами при жизни, не забыл о нем и после смерти, завещав солидную сумму, которая порадовала бы даже человека, привыкшего к роскоши. Правда, специальным условием оговаривалось, что из этих денег должен быть отстроен Мур-Манор, но зато ежемесячное содержание оставалось в полном распоряжении Кроутера.

По мере того как чтение продолжалось, в комнате становилось все жарче. Необъяснимое напряжение охватило присутствующих.

– Моей возлюбленной жене, Филиппе Мур Бентинк, – продолжал читать Финеас Ларпент, – я оставляю треть моего состояния, чтобы она могла и впредь вести тот образ жизни, к которому привыкла в бытность свою маркизой Сэндхерст и к которому обязывает ее общественное положение. Земельное владение, известное как Мур-Манор, некогда принадлежавшее ее родителям и впоследствии доставшееся ей в приданое, я передаю ей в полное владение вместе со всеми приписанными к нему угодьями с тем, чтобы фамильная собственность Муров в будущем не оспаривалась законом и могла и далее передаваться по наследству. Однако ей предоставляется право проживания в поместье Сэндхерст-Холл, в данное время принадлежащем моей матери, леди Гарриэт Бентинк. После смерти последней имение должно перейти в собственность моей жены, вышеупомянутой Филиппы Мур Бентинк.

«О Сэнди! – подумала Филиппа. – Как и обещал, ты позаботился обо мне! Пусть будет тебе пухом земля, благороднейший из людей, когда-либо рождавшихся на свет! Никто никогда не посмеет больше выгнать меня за порог!»

В этот момент впервые в жизни она ощутила, как отступает самый большой страх ее детских лет. Страх, который поселился в ее душе в тот день, когда она прочла письмо Эразма Кроутера к Бланш и Беатрисе. Сколько раз потом она с ужасом представляла мануфактуру и себя, десятилетнюю, бредущую между грохочущими машинами.

Наступила тишина. Нотариус медлил, держа в руке последний листок. Все затаили дыхание. Сердце Филиппы стеснилось. Мистер Ларпент прокашлялся, ослабил тугой воротничок и опустил взгляд на лист.

– Все остальное состояние, включая недвижимость, земельные владения и иную собственность, а также титул маркиза я передаю моему законному сыну и наследнику, Кристоферу Бентинку. Однако поскольку он в данный момент слишком молод, чтобы управлять завещанным ему имуществом, я, как то предписывается английским законом, должен учредить над ним опекунство вплоть до возраста в двадцать один год. Заверяю, что нижеследующее заявление я делаю в твердом уме и здравой памяти, а также по длительном размышлении. В качестве опекунов моего единственного и возлюбленного сына я выбираю своих давних и близких друзей Тобиаса Говарда, виконта Рокингема, и Кортни Шел-бурна, герцога Уорбека, и прошу их вступить в опекунство немедленно по прочтении завещания.

Филиппа вскочила с места. Она была так потрясена, что не могла произнести ни слова, только сжимала ладонями ледяные щеки. Ее безумный взгляд перебегал с одутловатого лица Финеаса Ларпента на его мясистые руки, в которых по-прежнему белел последний лист завещания. Она хотела крикнуть: произошла ужасная ошибка, болван нотариус все перепутал! Сэнди не мог написать такое! Но голос не слушался ее.

– Сядь, дорогая, – послышался шепот леди Гар-риэт, и Филиппу мягко, но настойчиво потянули вниз. – Мистер Ларпент еще не закончил чтение.

Она бессильно опустилась на стул. Леди Гарриэт как будто нимало не удивилась услышанному. Как это могло быть? Неужели Сэнди писал матери тайно? Или сама вдовствующая маркиза догадалась, что Кит не внук ей? Но ведь она никогда даже намеком не упоминала об этом!

Леди Августа, которая все это время продолжала невозмутимо обмахиваться веером, сложила его и открыла ридикюль. Филиппа тупо уставилась на флакон с нюхательной солью и отрицательно покачала головой.

– Ничего, все в порядке, – пробормотала она. – Я же обещала, что не упаду в обморок.

Однако сейчас она была близка к этому: в висках стучало, тошнота подкатила к горлу, и комната поплыла перед глазами. Нотариус и все собравшиеся молча ждали. Филиппа наконец собралась с силами, впилась ногтями в ладони и сделала мистеру Аарпенту знак продолжать.

– Если упомянутые джентльмены примут опекунство, то герцогу Уорбеку должен быть предоставлен полный и безраздельный контроль над всем имуществом моего сына. Я требую этого на том основании, что мой друг Кортни Шелбурн, помимо излишне горячего нрава, обладает незаурядными способностями в финансовых делах. За время моего пребывания в Венеции я неоднократно слышал, как значительно он преумножил состояние, полученное им в наследство. Это соображение, а также тот факт, что я слишком долго находился вдали от свцих владений и не мог должным образом управлять ими, натолкнуло меня на мысль о том, что герцог Уорбек сумеет привести в порядок мои дела, находящиеся сейчас в запущенном состоянии. Таким образом, мой сын Кристофер, достигнув совершеннолетия, унаследует солидный и прочный доход. Все остальные вопросы, касающиеся опекунства, к коим я отношу образование, воспитание и прочее, я вверяю обоим опекунам в равной мере, поскольку уверен, что никто не сумеет лучше защитить законные права и интересы моего сына, чем два моих давних и близких друга. Единственным условием, которое я ставлю и на котором настаиваю: чтобы никогда, ни при каких условиях мой сын не был насильственно разлучен с моей возлюбленной женой Филиппой.

Снова воцарилась тишина. Чтение завещания было закончено.

– Боже мой. Боже мой! – повторяла Филиппа все громче, словно в бреду. – Все это какая-то ошибка! Сэнди не мог так поступить, не мог, не мог!

Она повернулась, безотчетно ища взглядом Уорбека. Когда ее горячечный взгляд коснулся его лица, он как будто ощутил его и медленно повернулся. Уголки Выразительного рта приподнялись разве что самую малость, но в глазах вспыхнуло торжество.

– Успокойся, дорогая, успокойся, – снова зашептала леди Гарриэт. – Сейчас не время и не место для сцен. – И выразительно посмотрела на леди Габриэль.

Белль не нужно было слов. Она подошла к Филиппе и обняла ее.

– Моп Dieu! – вполголоса заговорила она; – Поверить не могу! Но тебе не стоит сразу так расстраиваться, Филли. Тоби сделает все, что возможно, ой защитит твои интересы… защитит тебя от Корта, если потребуется…

– Защитит меня?! – голос Филиппы поднялся до высокой истерической ноты. Она не могла оторвать взгляда от Уорбека. – Значит, меня нужно защищать от опекуна моего родного сына? Боже мой! Это неслыханно!

К этому моменту библиотека напоминала улей с растревоженными пчелами. Уже одно появление Уорбека на слушании, упоминание его имени в завещании человека, которого он считал своим злейшим врагом, стало источником самых невероятных предположений. А новость о его назначении опекуном ребенка бывшей жены произвела эффект разорвавшейся бомбы. Особенно если учесть, что ребенок, о котором шла речь, был похож на герцога как две капли воды.

– Давай поднимемся наверх, в твою комнату, – уговаривала Белль, искоса поглядывая на слуг, явно напрягавших слух, чтобы ничего не упустить. – Тебе нужно прилечь.

– Неплохая ид-дея! – поддержал Тобиас, подходя. – М-могу я проводить тебя н-наверх, Филли?

– Нет! – крикнула та. – Я хочу, чтобы из библиотеки удалили всех, кроме… кроме… – Она не могла продолжать. – Я… я должна переговорить с Уорбеком в присутствии родных и близких! Я должна знать, знать немедленно, что он намерен делать! Я не могу… не хочу оставаться в неведении!..

Леди Гарриэт поспешно выдворяла из библиотеки слуг, а леди Августа, Белль и Тобиас окружили Филиппу, чтобы заслонить ее от любопытных взглядов. Они пытались усадить ее, но ничего не добились: она была вне себя. Казалось, она едва сдерживается, чтобы не вцепиться себе в волосы и не завыть в полный голос, как безумная.

Невозмутимый Финеас Ларпент, в высшей степени довольный тем, как провел чтение, и едва ли замечавший разразившийся скандал, подошел к Филиппе и низко поклонился, ожидая благодарности, но та едва взглянула на него. Это очень не понравилось стряпчему, он нахмурился и покинул библиотеку, не скрывая недовольства. За ним последовали Стэнли Томпкинсон и пять управляющих пониже рангом. Их лица были бледны, взгляды блуждали, грядущие перемены явно не радовали их.

Только когда в библиотеке не осталось никого из посторонних, Уорбек, сопровождаемый Эразмом Кроутером, подошел к Филиппе.

Невероятным усилием воли она заставила себя взглянуть на Корта. В его глазах она увидела именно то, что ожидала, – злорадство. По причине, которой она не понимала, Сэнди вложил в руки ее бывшего мужа меч, и тому не терпелось пустить его в ход, чтобы разделаться с ней. С этого самого дня Уорбек становился полновластным хозяином не только жизни Кита, но и завещанного ему состояния. И нате – он стал хозяином ее самой.

– Намерены ли вы принять предложенное вам опекунство? – спросила Филиппа хриплым, едва узнаваемым голосом. – Неужели это возможно после всего, что вы наговорили в суде обо мне и Сэнди?

– Не вижу, почему я должен отказывать усопшему в его последней просьбе, – ответил Корт, даже не пытаясь скрыть улыбку. – Да, я обвинил Сэнди во многом и не возьму своих слов назад, но я никогда не называл его глупцом. Он поступил мудро, дав мне право распоряжаться своим имуществом. Я удвою, даже утрою состояние Сэндхерстов к тому времени, когда Кристофер достигнет совершеннолетия. Мой бывший друг детства знал, что сам он, человек непрактичный, не преуспеет в этом, как бы ни тужился.

– Однако, Кортни! – – воскликнула леди Гарриэт, выпрямляясь и сдвигая брови. —Тебя, что же, не учили, что о мертвых плохо не говорят? Сделай милость, проявляй уважение к памяти моего сына.

Корт тотчас склонил голову и коснулся груди кончиками пальцев в знак глубокого раскаяния. Ему не составило труда сделать это, видя перед собой надломленную, поникшую Филиппу. Та смотрела на него расширенными глазами, состоявшими из одних зрачков, – так раненое животное смотрит на охотника в ожидании, последнего выстрела.

– В данный момент мне и впрямь не следует плохо говорить о Сэнди. Он тронул мое сердце, выказав доверие и даже назвав меня лучшим другом после всего, что было. Было бы странно, если бы я уклонился от ответственности, которую он пожелал возложить на мои плечи. Я принимаю опекунство. Уже завтра утром я буду в Сэндхерст-Холле, чтобы в присутствии старшего управляющего разобраться в состоянии дел. Ну, а вторую половину дня я проведу в обществе моего юного подопечного, чтобы мы могли получше узнать друг друга. – И из опасения, что его торжество слишком явно, Корт повернулся к Тобиасус самым деловым видом. —Надеюсь, ты присоединишься ко мне завтра утром?

– Н-нет уж, уволь, – запротестовал виконт, – ни завтра утром, ни в люб-бой другой день. Пусть финансы ост-танутся целиком в твоем ведении. Мне показ-залось, что Сэнди именно так себе это и п-представ-лял. – Он искоса окинул Филиппу сочувственным взглядом и продолжал: – Но я буду част-то заходить повидать К-кита.

– Кстати, насчет мальчика, —поспешно вставил Корт, стараясь сполна использовать предоставленный судьбой шанс. – Я подумал, не лучше ли будет забрать его отсюда в Уорбек-Кастл? Поскольку я должен следить за его образованием, там мне легче будет делать это.

– Нет, ни за что! – диким голосом крикнула Филиппа. – Тебе не удастся отнять у меня сына!

Она была потрясена. И как никогда, прекрасна, подумал Корт. Потемневшие глаза наполнились слезами, ресницы трепетали, трогательный букетик поникших фиалок вздымался на груди от частого дыхания. Корт чувствовал необычный физический подъем, вспышку энергии, от которой кровь забурлила в жилах, словно шампанское. Шесть лет, шесть бесконечно долгих лет он был игрушкой бессильной ярости, и вот теперь та, что ввергла его в ад, оказалась в полной его власти! Впервые за все эти годы он чувствовал себя… прекрасно, черт возьми!

Все заговорили разом, стараясь перекричать друг Друга, наконец леди Гарриэт властно махнула рукой, требуя тишины, и обратилась к Корту.

– Не следует поддаваться первому же порыву, дорогой мой Кортни. Не забывай, что в завещании моего сына были оговорены условия воспитания Кита. Хочу еще раз напомнить, что мальчик не может быть разлучен с матерью.

– Кортни вовсе не имел в виду, что собирается разлучить Кита с матерью, – запротестовала леди Августа, обмахиваясь веером с монаршей невозмутимостью. – Тебе нужно точнее выбирать слова, дорогой. Ведь ты и сам прекрасно знаешь, что столь юное создание более всего нуждается в материнской заботе.

– Так ли это? – спокойно спросил Корт. – Мне показалось, Сэнди пытался сказать прямо противоположное. Как всякий английский джентльмен, получивший правильное воспитание, он хорошо понимал, что мальчик с детства нуждается в дисциплине, о которой Кит до сих пор, кажется, даже не слышал. Тот, кто со временем унаследует титул и состояние, унаследует также большую ответственность за все это. Способна ли мать приготовить мальчика к будущему управлению имуществом? Нет. Заниматься воспитанием наследника должен мужчина. Это общепринятое правило, мадам, – сказал он Филиппе с легким поклоном.

– Мне безразличны общепринятые правила!

– Да, я помню. Но это не отменяет их. Взгляды их скрестились, и по смертельной бледности, покрывшей лицо Филиппы, он понял, что стрела попала в цель.

– П-постой, Корт, постой! – вмешался Тобиас. – Условия зав-вещания не дают тебе права решать все ед-ди-нолично! В т-твои руки полностью отданы только фин-на-нсовые вопросы, а все остальное мы д-должны обсуждать. Только если мы п-придем к соглашению…

– Значит, – вкрадчиво перебил Корт, поворачиваясь к другу, – ты не согласен, что воспитанием Кристофера должен заниматься в первую очередь мужчина? Да что там, воспитанием любого мальчика!

Как он и ожидал, Тобиас ничего не ответил на это и в замешательстве опустил глаза. Он не терял надежду когда-нибудь стать отцом, и поэтому сейчас не мог высказаться против ведущей роли мужчины в воспитании: это могло в будущем обернуться против него самого.

– Кит останется со мной! – лепетала Филиппа, цепляясь за Белль. – Он останется, говорю я вам!

– Mon Dieu! – воскликнула Белль, не в силах больше выносить это. – Ребенок должен оставаться с матерью, по крайней мере до более зрелого возраста! Неужели у кого-то хватит жестокости разлучить мать и сына?

Она обратила умоляющий взгляд сначала к Корту, а потом к мужу.

– Несмотря на то что мои симпатии полностью на стороне племянницы, – раздался голос Эразма Кроу-тера, чем-то похожий на ворчание собаки, которую раздразнили, – в вопросе воспитания закон всегда отдает предпочтение отцу, а если такового нет, то опекуну, который, как вы все знаете, выбирается из числа лиц мужского пола. Женщины, как правило, это игрушки эмоций, а мужчина способен принимать разумные решения. Женщина вырастит из отрока истеричное и избалованное создание, мужчина же превратит его в ответственного члена общества.

Все четыре присутствующие дамы устремили на дядю Филиппы взгляд, весьма далекий от симпатии.

– Каковы бы ни были мнения присутствующих, решение остается за Тоби, – подытожил Корт.

Уверенный в победе, он сложил руки на набалдашнике трости и замер в ожидании. Взгляды устремились к виконту, лицо которого жалобно сморщилось, словно он безмолвно просил снять с его плеч тяжесть решения. Молчание затягивалось. Филиппа поднесла руку ко рту, словно заранее заглушая крик отчаяния. Лицо ее было бледно, на лбу и висках выступила испарина. Она была на грани нервного срыва.

– Э-э… я с-согласен с-с Филиппой, – наконец начал Тобиас, отчаянно заикаясь. – Я д-думаю, чт-то для м-мальчика б-буд-дет лучше, ес-сли он ост-танется в Сэндхерст-Хо… Хо… Холле, с м-мамой и б-бабушк-кой!

– Но ведь Корт и не предлагал разлучить Кита с мамой, – с добрейшей улыбкой сообщила леди Августа. – Вы все его не так поняли. Он только хотел, чтобы оба они переселились в Уорбек-Кастл. Это вполне удобно, раз я тоже там нахожусь.

– Никогда! – вскричала Филиппа с ужасом. – Поймите же, это… это немыслимо!

– Чт-то ж, значит, ребенок ост-танется в Сэнд-херст-Холле, – заключил Тобиас.

– Решено, пусть остается здесь до тех пор, пока не станет постарше, – быстро добавил Корт, с новообретенной хитростью притворяясь нимало не разочарованным. – Но в этом случае я вынужден настаивать на том, чтобы мне был открыт свободный доступ в Сэндхерст-Холл. Как опекун, я обязан регулярно проверять, все ли в порядке у моего подопечного.

– Я отказываю вам в этом! – заявила Филиппа, к которой вернулась утраченная было уверенность.

– Я тоже против, – сказала Белль.

Она сузила глаза и вперила в мужа взор, в котором ясно читалось: надеюсь, ты и на этот раз поступишь так, как я хочу.

– В глаз-зах закона К-корт, как и я, является опекуном К-кита, – сказал Тобиас очень тихо, но с каменной твердостью в голосе, – и пот-тому имеет полное право посещать своего п-подопечного в любое время дня.

Корт незаметно обвел взглядом собравшихся. Только в карих глазах Белль читалось сочувствие к Филиппе. Леди Августа обмахивалась веером, улыбаясь так, словно все устраивалось к всеобщему удовольствию. Эразм Кроутер согласно кивал, и даже леди Гарриэт, от которой Корт ожидал резкой вспышки или хотя бы выражения недовольства, хранила молчание.

– Итак, будем считать, что соглашение между опекунами в этом вопросе достигнуто, – сказал Корт мягко.

– Пусть будет так… – бесцветным голосом произнесла Филиппа, и плечи ее поникли. – Однако… – она подняла взгляд и сделала слабую попытку вздернуть подбородок, – однако я настаиваю на том, чтобы ваши встречи с Китом проходили в моем присутствии.

– Это подходит мне как нельзя лучше, – сказал Корт, и лицо его озарилось откровенной улыбкой победителя.

Корт рассчитывал отправиться в Сэндхерст-Холл рано поутру, но непредвиденные дела отсрочили поездку, поэтому всю дорогу до Чиппингельма он подстегивал гнедых и притормозил, только въезжая в городок.

Подъехав к церкви святого Адельма, он увидел Филиппу, только что вышедшую из центрального придела в сопровождении преподобного мистера Троттера. Они некоторое время разговаривали, стоя под каменной аркой портала, а потом пошли к воротам церковного двора по кирпичной дорожке, вдоль которой росли маргаритки.

– Доброе утро, леди Сэндхерст, – сказал Корт громко. – Ваше преподобие, доброе утро. Вижу, в провинции поднимаются не так поздно, как принято считать в Лондоне.

Филиппа смотрела на него молча и серьезно.

– Вы все шутите, ваша милость, – с благодушием священника большого и богатого прихода откликнулся мистер Троттер. – А ведь пословица гласит: кто рано встает, тому и Бог дает!

Корт рассеянно улыбнулся в ответ, разглядывая Филиппу. На ней было муслиновое платье в зеленую и серую полоску, настолько воздушное, что ветерок, играя легкой тканью, очерчивал каждый изгиб тела. Соломенная шляпка скрывала волосы Филиппы, но несколько прядей выбились и золотились на солнце. За ночь тучи унеслись прочь, и в солнечном свете, пробивающемся сквозь листву вязов, она выглядела свежее цветка, полного утренней росы. И без сомнения, пахла она так же нежно и волнующе, свежестью и чистотой, как полевой цветок. Корт испытал в этот момент не физическое влечение, нет, а странный трепет души.

– Доброе утро, ваша милость, – со спокойной любезностью сказала Филиппа и слегка склонила голову. – Насколько я понимаю, вы едете в Сэндхерст-Холл?

– Именно так. Я намеревался быть там раньше, но пришлось заняться неотложными делами.

– В таком случае я не прощаюсь с вами. Я распорядилась, чтобы мистер Томпкинсон ждал вас в библиотеке. Вашему вниманию будут предложены все необходимые бумаги.

Корт искал и не находил в ее лице и глазах даже намека на вчерашний страх. Филиппа выглядела спокойной, даже безмятежной, словно находилась в ладу с самой собой. Возможно, подумал он, исповедь облегчила ее мятущуюся душу.

Кучер помог ей подняться в кабриолет, сам устроился рядом и взялся за вожжи, ожидая сигнала к отправлению.

Викарий с самым благосклонным видом пожал ей руку.

– Хочу еще раз подчеркнуть, как мне радостно, леди Сэндхерст, что вы приехали повидать меня сегодня. Я постараюсь в самом скором времени устроить то, о чем вы меня попросили. Прошу вас и впредь бывать и в церкви, и в моем доме. Миссис Троттер будет рада вам.

Филиппа тепло улыбнулась викарию, коротко кивнула Корту и сделала знак кучеру.

Корт некоторое время следил за быстро удаляющимся кабриолетом и думал о том, что его бывшая жена так и не научилась править. Когда-то, на заре их знакомства, он обещал, что научит ее этому. Воспитанница приходского пансиона и к тому же сирота, она и ездила-то в экипажах от случая к случаю, может быть, несколько раз за всю жизнь…

Он хорошо помнил день, когда в Гайд-парке позволил Филиппе самой управлять парой серых в яблоках лошадей. Она была вне себя от восторга, даже подпрыгивала на сиденье, словно ребенок, впервые приглашенный на детский праздник. А он сказал, что, если она будет себя так вести, ее примут за девчонку, а его – за совратителя малолетних. Это вызвало у Филиппы приступ смеха, такого музыкального и искреннего, что не одна пара глаз с восхищением посмотрела на нее. Он так и не сумел привыкнуть к тому, что все мужчины как один с первого взгляда влюбляются в его невесту…

Когда кабриолет скрылся за поворотом, мистер Троттер, тактично державшийся в стороне, подошел к Корту.

– Не желаете ли пройти в дом, ваша милость? Супруга моя будет просто в восторге. Если бы вы знали, что за булочки она печет! Уверен, вы оцените ее кулинарные способности и с удовольствием отдохнете за чашечкой свежего чаю.

– К сожалению, я очень спешу. Неотложные дела в Сэндхерст-Холле. – Корт приподнял бровь и продолжал после недолгой паузы: – Меня удивляет, что вы столь же сердечно пригласили в гости и леди Сэндхерст. Насколько мне помнится, миссис Троттер – женщина весьма строгих правил. Другое дело, пригласить леди Сэндхерст на исповедь, чтобы она могла покаяться в грехах.

– Если человек искренне желает исповедаться, его нет нужды зазывать в церковь, ваша милость, – серьезно, ответил викарий. – Что касается сегодняшнего визита леди Сэндхерст, то она приезжала обсудить со мной, как с пастырем здешнего прихода, вопрос величайшей важности, а именно крещение своего сына Кристофера. Леди Сэндхерст отложила этот священный обряд до возвращения в Англию.

– Должен признаться, мне не приходило в голову, что леди Сэндхерст так заботится о душе моего подопечного, – задумчиво заметил Корт и добавил с нескрываемым сарказмом: – Особы с запятнанной репутацией обычно стараются держаться подальше от церкви.

Уже в следующее мгновение он готов был откусить себе язык. Это была речь обманутого мужа и отвергнутого любовника. Дьявольщина, подумал он с досадой, нужно держать себя в руках, иначе, чего доброго, все станут думать, что он все еще любит эту женщину!

– Ах, ваша милость, ваша милость! – покачал головой викарий. – Раз нам не дано умение заглядывать в глубины человеческих душ, нужно тысячу раз подумать, прежде чем ставить клеймо. Однако я вас задерживаю, хотя сказано: делу время, а потехе час. Желаю вам доброго пути, но хочу добавить: надеюсь в ближайшее воскресенье увидеть вас на проповеди.

– Увы, ваше преподобие, я вынужден вас разочаровать, —Ответил Корт и улыбнулся, чтобы смягчить отказ. – Мы с Господом что-то не очень понимаем друг друга.

– Не в моих правилах настаивать на том, что идет против желаний человека, – кротко заверил мистер Троттер. – Однако мне кажется, что тема воскресной проповеди прямо касается вас, ваша милость, – «Не судите – и не судимы будете».

Корт ничего не сказал на это, и викарий отступил от коляски, подняв руку в прощальном жесте.

Скоро дорога заскользила под колесами экипажа, и Корт выбросил из головы последние слова мистера Троттера. Он не мог думать ни о чем, кроме сына, ожидающего его в Сэндхерст-Холле. В эту ночь он почти не сомкнул глаз. До рассвета мерил шагами спальню, прикидывая, как ему вести себя в сложившейся ситуации. Он уже любил мальчика, а это означало, что придется отказаться от мести.

Как ему хотелось обнять Кита! Сказать ему, кто его настоящий отец. Но чем он мог подтвердить свои слова? Без сомнения, Филиппа будет все отрицать, и Кит, конечно, поверит любимой маме, а не человеку, которого знает всего несколько дней. К тому же это может испугать мальчика. Значит, надо ждать. Не ссориться с Филиппой, ведь злые или насмешливые слова не так сильно заденут мать, как ребенка.

И Корт решил, что будет вести себя, как дружелюбный сосед и искренний друг леди Сэндхерст. Он дал себе слово держаться безупречно – если нужно, ценой сердечного приступа от бессильной ярости.

Глава 9

В течение трех долгих и напряженных часов Корт работал над документами в обществе Стэнли Томпкинсона. Даже через плотно прикрытые двери можно было время от времени слышать голоса. Разговор, судя по всему, шел на повышенных нотах. Лакей, в полдень относивший в библиотеку легкий обед, рассказывал остальным, что, пока он расставлял блюда, мужчины сидели в ледяном молчании, не глядя друг на друга. Долгое время в стенах Сэндхерст-Холла не слышалось мужского голоса, уверенно отдающего приказы, и теперь слуги ходили по коридорам на цыпочках, понимая, что происходящее в библиотеке означает конец их вольготной жизни.

Все это время Филиппа оставалась в комнате Кита. Она решила занять себя, чтобы не нервничать попусту, и усадила мальчика за алфавит. Кит уже умел писать свое имя и заглавные буквы. Некоторое время назад она подумывала, что ему пора подыскать гувернера, но все изменилось, и теперь только герцог Уорбек, как опекун Кита, имел право решать, кто и чему станет учить мальчика. То, что она больше не имеет права голоса, несказанно возмущало Филиппу.

Этой ночью она почти не спала. Хотя угроза Уорбека забрать Кита в свой родовой замок на этот раз не осуществилась, она понимала: он не оставит своего намерения. Надежда была только на Тобиаса.

Мысль о разлуке с сыном наполняла Филиппу ужасом, парализующим волю и ум. Если она потеряет Кита навсегда… Господи, если она потеряет его, то потеряет и смысл существования! Детские страхи пробуждались в душе, заполняли темную спальню, подступали к постели. Неужели снова, в который уже раз, она останется одна на целом свете? Филиппа готова была ползать перед Уорбеком на коленях, только чтобы он не разлучал ее с сыном. Но что проку в мольбах? Разве не умоляла она его шесть лет назад? Она забыла гордость, пытаясь оправдаться, но была холодно, бесчувственно вышвырнута вон…

Тряхнув головой, словно прогоняя страшные мысли, Филиппа вернулась к алфавиту.

– Пойдем лучше на конюшню, посмотрим на лошадей! Ну, мама! – взмолился Кит наконец. – Я не хочу больше сидеть взаперти! Мне душно, я устал, я хочу гулять! – отодвинув стульчик, он бросился к раскрытому окну. – Смотри, дождя нет. Давай выйдем хоть на минуточку!

– Я уже объясняла, почему нам нужно оставаться здесь, – терпеливо ответила Филиппа. – Твой опекун сейчас занят очень важными делами с мистером Томпкинсоном, но потом он придет повидать тебя. Его милость герцог настаивал на том, чтобы мы непременно его дождались. Он хочет сказать тебе что-то важное.

Она вонзила ногти в ладони при мысли, что Уорбек, может быть, собирается сказать Киту, кто его настоящий отец.

А Кит, не подозревая, что над его маленьким миром собралась гроза, оперся локтями о подоконник и вытянул шею, стараясь заглянуть под самое окно. Он был одет очень просто: в нанковые брючки, белую рубашку и легкие башмаки. Филиппа была глубоко убеждена, что чрезмерное изящество наряда и детские шалости – несовместимые вещи.

– Но сколько еще signore герцог будет занят? – спросил Кит всего пару минут спустя.

– Этого я не могу сказать, милый. Придется потерпеть.

Раздался долгий вздох разочарования, и мальчик, не поворачиваясь, беспокойно повел плечами.

– А я что делаю, мама, как по-твоему? – спросил он «взрослым» голосом. – Все утро только и терплю.

Филиппа хотела добавить что-нибудь ободряющее, но за дверью раздался звук тяжелых шагов, и Кит, тотчас забыв все свое недовольство, нетерпеливо повернулся к открывающейся двери. Его лицо осветилось радостной улыбкой, и Филиппа, не глядя, могла бы сказать, кто именно стоит на пороге.

– Мне ужасно жаль, что я заставил тебя ждать так долго, Кит, – послышался низкий и неожиданно теплый голос Уорбека. – Как я понимаю, ты изнываешь от желания нагуляться за все дождливые дни сразу. – Он прошел в комнату и с самым любезным видом поклонился Филиппе. – Леди Сэндхерст, весьма благодарен за выказанное вами терпение.

Под мышкой он держал объемистый сверток.

– Мама сказала, что вы теперь будете моим опекуном, – сообщил Кит с обычной своей непосредственностью. – У меня еще никогда не было опекуна. А что это у вас?

– Кит, милый, задавать такие вопросы невежливо, – мягко упрекнула Филиппа и, памятуя о случае в «Черном лебеде», когда герцог без колебаний высказал свое недовольство поведением Кита, вопросительно посмотрела на него. По правде сказать, Филиппа понятия не имела, как обычно ведет себя мужчина в роли воспитателя: отца она не помнила совершенно, дядю Эразма видела редко, а отец Белль смотрел сквозь пальцы на шалости дочери.

Уорбек ограничился благодушным смешком. Он развернул голубую бумагу, и взору Филиппы открылась большая коробка.

– Это мой тебе подарок. Кит, – объяснил он, протягивая коробку мальчику. – Ну-ка открой ее!

Для начала Кит взвесил коробку на обеих ладонях, и глаза его округлились.

– Значит, вот для чего нужны опекуны! – воскликнул он восторженно. – Чтобы дарить детям подарки!

– В числе прочего, – кивнул Уорбек. Тон его был мягок и полон сдержанной нежности, и измученная душа Филиппы расправила крылья. Возможно, она поторопилась с выводами и он ничего не собирался говорить мальчику. Ведь должен же он понимать, что для пятилетнего ребенка такая новость будет потрясением! Филиппа заглянула в серебряно-серые глаза, но взгляд их был непроницаем.

– Значит, мне можно прямо сейчас открыть ее?

– Разумеется.

– Открывай, милый, – поощрила Филиппа. Под широкую ленту, которой была крест-накрест перевязана коробка, был подсунут небольшой конверт. В нем оказалась визитная карточка Уорбека с надписью на обратной стороне, сделанной крупным, уверенным почерком. Кит протянул ее Филиппе со словами:

– Прочти мне, мама!

Новая волна тревоги захлестнула Филиппу. Но на обратной стороне продолговатого кусочка картона было написано: «Самому многообещающему юному джентльмену во всей Англии. Добро пожаловать домой!»

Последние слова она прочла дрожащим голосом и больно прикусила губу, чтобы не расплакаться. Чувство благодарности нахлынуло на нее – благодарности не Уорбеку, а судьбе за то, что все-таки победило лучшее в человеке. В нескольких словах был только намек на отцовскую любовь, но он был понятен той, что и сама любила мальчика всем сердцем.

– Спасибо, signore, спасибо! Теперь я по-настоящему рад, что приехал в Англию, хотя… хотя все еще не чувствую себя как дома. Я скучаю по каналам и гондолам. – Говоря все это, Кит открывал .несложный замочек. – Ах! Оловянные солдатики! И как раз такие, как я хотел!

Солдатики из коробки Уорбека мало походили на тех, что можно было встретить в магазинах. Ярко раскрашенные фигурки, были видны даже лихо закрученные усы, все детали мундира тщательно выполнены, в том числе и такие мелкие, как шнуры на ментиках. Настоящие человечки, теперь таких не делают. В коробке Корта уместилось целых две армии.

У Филиппы замерло сердце: она поняла, чьи это солдатики.

– Signore, они чудо как хороши! – воскликнул Кит в полном восторге. – Они даже лучше тех, что в магазине мистера Твикена!

– Я так и думал, что они тебе понравятся. – Уор-бек широко улыбнулся, подошел к мальчику и присел рядом, неловко согнув ногу и опираясь на трость, чтобы удержать равновесие. – Теперь у тебя будет две армии, английская и французская. Знаешь, у меня возникло подозрение, что леди Гарриэт ищет солдатиков, которыми играл в детстве… э-э… твой папа, не в том сундуке. Я порылся в своем – и вот, пожалуйста: они все оказались там, обе наши армии. Твоя бабушка просто забыла, что в последний раз сражение происходило под моей крышей.

– Что нужно сказать, Кит? – пролепетала потрясенная Филиппа.

Уорбек дарит Киту свою детскую игрушку, настоящее произведение искусства, которое сейчас можно найти только в антикварном магазине. Может быть, он забыл, что обручен? Что сокровище, подобное этому, передается по наследству?

Корт поднял голову, и взгляды их встретились. Она была бледна в этот день, а темные тени под глазами говорили о том, что не только он провел бессонную ночь. Такая хрупкая, что Корт почувствовал укол жалости. И по-прежнему прекрасная. Модные рукава-фонарики открывали руки, поражающие матовой белизной, не фарфоровой, а теплой и живой. Он вдруг увидел, как эти руки обвивают его шею, а изящные тонкие пальцы зарываются в волосы. Корт вздрогнул. Картинка из его сна. Дьявол! Что эта женщина делает с ним! Как это возможно – страстно желать ту, которую презираешь? А презирает ли он ее? Особенно теперь, когда перед ним эти громадные глаза-озера фиалкового цвета.

– Grazie, signore, grazie![16] – закричал Кит, возвращая его к действительности.

В порыве благодарности он обхватил Корта за шею и прижался к нему всем своим крепким маленьким телом. Руки сами потянулись к драгоценной добыче, чтобы никогда больше не выпускать ее. Но Корт позволил себе лишь мимолетно прижаться к горячей щеке сына.

– Вот и славно, – только и сказал он.

– И вы поможете мне придумать план сражения, как обещали тогда за обедом?

– Обязательно помогу, но не сейчас. Разве твои Уроки закончились?

– Ну-у-у… – протянул мальчик. – Я все утро только и делал, что учился! Я уже знаю алфавит и могу писать свое имя. Я его написал целых четыре раза!

– Немалое достижение, – похвалил Корт, поднимаясь на ноги. – Ну-с, а я хочу предложить тебе кое-что совсем другое. Учиться ведь нужно не только алфавиту, пора вам знать это, юный джентльмен. Сегодня у нас урок рыбной ловли.

– Рыбной ловли? – повторил Кит недоверчиво, и лицо его снова осветилось. – Вы возьмете меня на рыбалку? Честное слово? Когда же, когда, signore?

– Может быть, сейчас?

– А мама? Она тоже пойдет?

Филиппа затаила дыхание в ожидании ответа. Неужели Уорбек отправится с Китом на прогулку без нее? А если да, то как узнать, имеет ли он на это право? Как он поведет себя, оставшись наедине с сыном? Скажет: «А знаешь, Кит, ведь на самом деле твой отец – я»?

Уорбек, казалось, прочел ее мысли.

– Если твоя мама не возражает против такого мужского времяпровождения, как рыбалка, то пусть идет с нами.

– О, рыбалка – это одно из моих любимейших развлечений! – поспешно солгала Филиппа, вскакивая с места. – Я с удовольствием составлю вам компанию и даже распоряжусь, чтобы миссис Бэбкок уложила корзину для пикника. А я пока переоденусь.

– Нет никакой необходимости звать экономку, – сказал Уорбек. – Я все взял с собой. Но если вам, миледи, нужно переодеться, мы вас подождем. Советую захватить с собой шаль и что-нибудь теплое для Кита: вечера сейчас холодные. Даю пятнадцать минут на сборы.

– Я буду готова через пять, – бросила через плечо Филиппа, торопясь в свою комнату. – Возьми, мама. – Кит протянул Филиппе громадного, отвратительно извивающегося червя. – Я выбрал для тебя самого большого и толстого.

Филиппу замутило при одном взгляде на скользкую тварь, а уж взять его в руки…

– Мне кажется, тебе самому он нравится, вот и забирай его, – заявила она с самым деловым видом. – А я пока посмотрю, как хорошо у тебя все получается.

Уорбек поднял взгляд от крючка, который наживлял для Кита, и по его губам скользнула понимающая усмешка. Он был без куртки и шейного платка, высоко закатанные рукава открывали предплечья могучих рук. В удобных кожаных брюках, высоких сапогах и простой льняной рубашке он выглядел, как настоящий рыбак.

– Женщины слишком трепетны, чтобы брать в руки червяков, – заметил он с видом откровенного мужского превосходства.

– Я ничуть не трепетна! – возмутилась Филиппа и постаралась принять равнодушный вид (как будто можно оставаться равнодушной при виде того, как Божью тварь заживо нанизывают на крючок). – Просто… Прежде чем… э-э… попытать счастья, я посмотрю, что получится у вас.

Она вдруг живо представила себе, как берет червя голой рукой, без перчаток, насаживает его на крючок, а он обвивается вокруг пальца… а вдруг какой-нибудь рыбе придет в голову его проглотить? Тогда нужно будет еще и осклизлую рыбу снимать с крючка!

Но к счастью. Корт с Китом, казалось, забыли про нее, и она уселась на плед под старой ивой. Быстрая и кристально-чистая речка мелодично журчала в нескольких шагах, на берегу в траве было свалено рыбацкое снаряжение. Слева, у самого берега, теснилась кленовая рощица, таинственно затеняя листвой воду; на лугах вдоль реки цвели ярко-фиолетовые колокольчики; во влажной низинке виднелась россыпь незабудок. Филиппа тихонько вздохнула. Возможно, сама идея рыбалки была не особенно удачной, но сцена, на которой разыгрывалось это чисто мужское действо, восхитительна.

Кит, выискивавший в банке самых толстых червей, неожиданно оторвался от своего увлекательного занятия.

– А что такое «трепетный»? – вдруг спросил он Корта.

– Трепетный? Я бы сказал, «трепетная», поскольку к мужчинам это определение не относится. Это особа, которая вопит, как бесноватая, увидев безобидного мышонка. Тебе приходилось видеть такое?

– Нет, бесноватых особ мне видеть не приходилось, – серьезно ответил мальчик после недолгого размышления, – но как-то раз, когда я был на кухне, из угла выбежала крыса. Кухарка вскочила на табурет, выпучила глаза и стала вся красная, а потом как закричит! Я бегал, бегал за крысой, но она была слишком ловкая, и пришлось звать на помощь слуг.

– Чтобы поймать крысу, нужен терьер, – объяснил Корт и пошел вдоль берега, высматривая место для первого заброса. – У тебя есть собака?

Кит рысцой следовал за ним, прижимая к груди коробку с крючками. Весь его вид выражал сознание важности доверенного поручения. Наконец Корт остановился у ивы, низко наклонившейся к воде.

– Нет, у меня нет собаки, – с сожалением признался мальчик, – но у бабушки есть целых пять гончих. Она разрешила мне играть с ними в любое время.

– Нет, я говорю не просто о собаке, а о твоей личной, о которой заботиться должен ты, – несколько рассеянно сказал Корт, делая пробный заброс. – Каждому мальчику нужна собака.

– Да, signore, – откликнулся Кит с таким энтузиазмом, что Корт, забыв об удочке, обернулся к нему.

Мальчик вскарабкался на иву и уселся там, положив коробку на колени. Он держал свое сокровище с таким благоговейным видом, что на душу Корта внезапно снизошло чувство покоя и гармонии. Все вокруг навевало воспоминания. Оба его спутника понятия не имели, что находятся в этот момент в его владениях. Замок был совсем близко, вон там, за старыми, высокими и раскидистыми деревьями.

Ну а то место, где они расположились, было его любимым. Здесь он и его старший брат Крис часто ловили рыбу, мечтая о подвигах и приключениях. Именно брат показал ему, как наживлять крючок, как высматривать притаившуюся в быстрой воде форель и как делать заброс вверх по течению. Ну и конечно, как водить верткую рыбу, не давая ей сорваться с крючка. В двенадцать лет Крис умер от скоротечной чахотки, и Корт тогда оплакивал его именно здесь, у нависшей над водой ветлы. Он лежал в траве, проливая горькие слезы, пока гувернер не нашел его и не привел назад в замок. А отец тогда резко приказал ему не распускать нюни, как девчонка. Мать Корта в это время была в столице. Ослепительно красивая даже в глубоком трауре, она прибыла на похороны в сопровождении очередного любовника, пришепетывающего хлыща, с некоторой брезгливостью оглядевшего девятилетнего Корта сквозь дорогой лорнет…

Встряхнувшись, Корт сделал заброс и протянул Киту удочку. Мальчик поудобнее оседлал толстый ствол и вцепился в удилище, весь трепеща от волнения. Иногда Корт ловил на искусственную наживку (это требовало большего мастерства и ловкости), но на этот раз, чтобы поймать наверняка, он выбрал наживку живую. Форель шла далеко не всегда, и бесконечные забросы могли утомить даже взрослого, не говоря уже о ребенке. Если сегодня Киту удастся поймать хоть парочку, думал Корт, он уже сможет с гордостью назвать себя добытчиком.

Нельзя спускать глаз с поплавка ни на минуту, – объяснил Корт. – Как только он нырнет под воду, зови меня.

– Хорошо, signore, – ответил мальчик и уставился на поплавок.

Оставив его за этим занятием, Корт вернулся, чтобы наживить крючок на удочке Филиппы. Та следила за ним с выражением, близким к испугу. Совсем как жена викария на петушиных боях, усмехнулся Корт.

– Идите к нам, – окликнул он, махнув рукой. – Эту удочку я наживил для вас.

– Нет-нет! – воскликнула Филиппа и нервно передернула плечами. – Сначала… э-э… сначала нужно убедиться, что здесь вообще водится форель.

– Ну, мама! – присоединился к уговорам Кит. – Если ты будешь только сидеть и смотреть, ты ничего не поймаешь.

С неохотой Филиппа поднялась и подошла к Корту. После короткого колебания она решилась бросить взгляд на червяка, отчаянно извивавшегося на крючке.

– Это бедное создание… ему очень больно? – спросила она шепотом.

– Сейчас – да, но как только оно окажется в холодной воде, сразу перестанет испытывать боль, – с самым серьезным видом ответил Корт, отчаянно стараясь не расхохотаться. – Если хотите, я сам заброшу удочку.

– Не нужно! – поспешно воскликнула Филиппа. – Я сама, я умею.

Она нахмурилась и подняла удочку над головой точь-в-точь как ручку зонтика. Леска с червяком на крючке раскачивалась, как маятник. Подойдя к самой кромке подмытого течением берега, так что мыски ботинок нависли над водой, она опустила крючок в воду. На этот раз Корт не смог сдержать смешка.

– Миледи, вы стоите неправильно. Рыба скорее заинтересуется вашими ботинками, чем червяком. Ладно уж, смотрите, как это делается.

Он взял у Филиппы бамбуковое удилище и одним неуловимым движением забросил наживку высоко вверх по течению.

– Рыбалка существует для того, чтобы можно было расслабиться, поэтому не стоит смотреть на нее, как на тяжкий труд.

– Дело в том, милорд, что в лиллибриджском пансионе не учат добывать себе хлеб насущный с помощью удочки. Этот предмет чересчур груб для будущих леди из общества. – В ее глазах плясали смешинки. – Зато выпускницы умеют заказать себе ужин на безупречном французском языке. Так что им не грозит голодная смерть.

– Увы! Но во французских ресторанах не подают только что пойманную форель.

– Signore! – раздался взволнованный возглас Кита. – Кажется, у меня клюет!

Поплавок исчез с поверхности, и было видно, как он судорожно дергается под водой. Конец удилища слегка изогнулся и тоже подергивался вверх-вниз.

– Позволь, я тебе помогу, – Корт взялся за удилище пониже рук сына и показал, как подсечь рыбу. – Подводи ее к берегу.

Вскоре Кит издал вопль восторга: небольшая рыбка затанцевала в прибрежной воде. Когда она оказалась в корзинке, Корт велел Киту самостоятельно насадить червяка на крючок.

– Ой-ой-ой! Корт, Корт! – воскликнула Филиппа высоким испуганным голосом. – Кто-то тащит мою удочку так, что я ее, наверное, не удержу! Что делать?

Судя по тому, как сильно изогнулось удилище, на крючок попалась действительно крупная форель.

– Надо дернуть вверх, вверх! – крикнул Корт, направляясь к ней.

Но Филиппа только растерянно смотрела на дергающееся удилище.

– Вот так! – Корт взял удилище двумя руками, заключив Филиппу в кольцо, очень похожее на объятие.

Когда стало ясно, что добыча не сорвется, он ощутил еще кое-что, кроме азарта: нежный аромат гиацинтов – запах духов Филиппы. Корт обнимал ее куда крепче, чем было нужно. Наконец очень неохотно он опустил руки и отступил. Непостижимо! Стоило коснуться ее – и снова это ни с чем не сравнимое возбуждение, похожее на нестерпимый голод!

– Теперь сматывай леску, очень медленно, без рывков, – сказал он, заставляя голос звучать ровно. – Эта разбойница слишком велика и все еще может спастись бегством.

Филиппа, увлеченная своей нелегкой задачей, даже не заметила, что несколько секунд находилась в его объятиях.

– Сделаю все, что смогу, – клятвенно пообещала она и засмеялась.

В следующее мгновение ее леска обвисла.

– Я упустила ее!

– Совсем не обязательно, – утешил Корт. – Эти создания на редкость хитры и частенько притворяются, чтобы усыпить бдительность рыбака. Может последовать такой рывок!.. – он снова заключил ее в кольцо своих рук. Тела их соприкоснулись, и его, без того напряженное, едва ли не содрогнулось от желания. – Потяни вправо, потом влево… – Теперь еще немного влево… подергай… видишь! Она никуда не делась, по-прежнему крепко сидит на крючке.

Леска снова натянулась, удилище вибрировало от бросков рыбины, не желавшей сдаться.

– Мама, только не позволяй ей сорваться! – Кит не выдержал и, бросив свою удочку, пустился бежать к месту действия. – Держи ее! Держи!

– Не беспокойся, – часто дыша, заверила Филиппа. – Похоже, я осилю эту битву с Левиафаном [17]. Я уже вижу ее! Боже мой, да это настоящее чудовище!

Она засмеялась, и форель рванулась изо всех сил, так что Филиппа, от восторга потерявшая бдительность, чуть было не упустила ее.

– Корт, я не справлюсь с ней в одиночку!

– Продолжай сматывать леску и крепче держи удилище, – он отошел взять большой сачок. – Когда она будет у самого берега, я сделаю остальное.

Наконец бешено бьющаяся форель выпрыгнула из воды у самого берега. Корт вошел в воду и ловко поймал рыбину в сачок.

– Ура-а-а! – закричал Кит, исполняя вокруг матери что-то вроде языческого танца. – Ура! Мама поймала Левиафана, мама поймала Левиафана!

– Ив самом деле! – вторила ему Филиппа, сжимая ладонями пламенеющие щеки. – Боже мой. Боже мой! Вы только посмотрите, какая громадина!

Корт двумя руками достал добычу из сачка, прикинул на вес и одобрительно улыбнулся.

– В ней не меньше десяти фунтов. С этого момента он превратился в настоящего инструктора по рыбной ловле, забыв о собственной удочке: наживлял крючки, забрасывал удочки, принимал в сачок подводимую к берегу форель и складывал ее в корзину. Кит и Филиппа так увлеклись, что, казалось, ничего не видели вокруг, и каждую очередную добычу сопровождали криками восторга. Они так шумели, что чуть не распугали всю рыбу.

Только утомившись от возгласов и приплясываний, оба рыбака успокоились и занялись громадной корзиной с припасами. Вскоре пряный запах травы смешался с ароматом мясного пирога и тарталеток с малиной. После обеда Корт, сытый и приятно утомленный, распростерся на спине и заложил руки за голову, глядя в небо сквозь колышущиеся ветви ивы. Кит, подражавший ему буквально во всем, не замедлил сделать то же самое.

Филиппа там временем собрала недоеденную еду в корзину, стараясь не обращать внимания на Уорбека. Утром он держался настороженно, и в каждом его слове ей слышалась издевка, теперь это был другой человек. Прежний. Филиппа вспыхнула. Та гигантская рыбина, ее первая добыча… она едва не упустила ее… и объятия, до боли знакомые и желанные. Ей отчаянно захотелось положить голову на его плечо и замереть так хотя бы на несколько мгновений.

Филиппа робко бросила взгляд из-под ресниц и оцепенела. Отец и сын лежали в одной и той же позе, похожие как две капли воды! Она и предположить не могла, что они так быстро подружатся. Кит будто чувствует кровное родство со своим опекуном и тянется к нему всей душой.

– А ведь и правда, рыбалка – это большое удовольствие, – произнес мальчик, как бы откликаясь на ее мысли.

– Я же говорил, – сказал Уорбек. Кит повернулся на бок, оперся на локоть и несколько минут внимательно смотрел на своего нового друга.

– Знаете, signore, я рад, что именно вы стали моим опекуном.

– Правда? – мягко спросил Уорбек, повернул голову на импровизированной подушке из скрещенных рук и, в свою очередь, оглядел мальчика. – А я рад, что стал именно твоим опекуном.

Еще несколько минут миновало. Отец и сын продолжали смотреть друг на друга, пока Кит вдруг не заметил, ни с того ни с сего, своим обычным доверчивым и простодушным тоном:

– Signore, у вас глаза точно такого же цвета, как и у меня.

Все тело Уорбека странно напряглось и окаменело, потом так же быстро расслабилось. Филиппа сделала вид, что любуется видом, а сама с замиранием сердца наблюдала за отцом и сыном.

– Ты находишь? – спросил Уорбек осторожно.

– Угу, – кивнул мальчик немного виновато. – Видите ли, signore, я еще ни разу не встречал таких же глаз, как у меня… то есть до того, как познакомился с вами. В Венеции глаза у всех карие, у бабушки – светло-зеленые, а у мамы – фиолетовые. Я хотел спросить… вам нравится, что у вас глаза серые?

– Я… кхм, кхм… по правде сказать, я никогда не задумывался об этом. У моего отца и брата были точно такие же, так что, наверное, я привык. Ты заметил, что у леди Августы, моей бабушки, они тоже серые и очень ясные? – Уорбек помолчал, потом продолжал: – А почему ты спросил? Тебе не нравятся серые глаза?

– Это как-то непривычно, – ответил мальчик смущенно. – В Венеции мне не очень-то нравилось отличаться от всех остальных… но теперь мне больше не кажется, что глаза у меня некрасивые.

– Не говори так, милый! – воскликнула Филиппа, и сердце ее сжалось при мысли о тайных муках сына. – Боже мой, Кит, да у тебя самые прекрасные глаза на свете!

Уорбек сел одним рывком, и она слишком поздно сообразила, что, стремясь утешить сына, отчасти выдала свои чувства к бывшему мужу. Несколько бесконечных секунд на его лице оставалось выражение безмерного удивления, потом хищные черты сложились в обычную маску безразличия. Он снова опустился на спину и заложил руки за голову.

Ничего не замечая, Кит с доверчивой бесцеремонностью перелез через него, поднялся и подошел к Филиппе.

– Нет, мамочка, это у тебя самые прекрасные глаза на свете!

– Советую повторять это почаще, а не то я перестану на ночь рассказывать тебе сказки. – И Филиппа легонько пощекотала его.

– Signore, signore! На помощь! Она защекочет меня до смерти!

Не медля ни секунды, Уорбек подхватил его и поднял над головой.

– Лучшая защита – это нападение, Кит.

– В атаку! – завопил мальчик во всю силу легких. – – Давайте вместе ее защекочем!

– Попробуйте сначала поймать меня! – воскликнула Филиппа, пускаясь наутек по лужайке, поросшей густой травой и цветами.

Она неслась к ближайшей рощице, едва касаясь земли, словно легкий мотылек, а следом с Китом на плечах ковылял Уорбек, тяжело опираясь на трость. У огромного старого дуба она остановилась, чтобы перевести дыхание. Погоня приблизилась.

– Никудышные из вас следопыты, – Филиппа выскочила из-за дуба и, ловко уклонившись, побежала назад.

– Щекотать, щекотать ее! – кричал Кит. Филиппа добежала до пледа и уселась на него.

– Ну уж, нет! Раз уж вы меня не поймали, никакой щекотки быть не может. Этот плед – моя суверенная территория… нет, мой волшебный замок. Кто посмеет дотронуться до меня, будет обращен в жабу.

– Вот так всегда, – сообщил Кит, надувая губы. – Это потому, что в детстве она была девчонкой, а девчонки каждый раз мошенничают во время игры.

Уорбек молча, с улыбкой снял его с плеч и посадил рядом с матерью.

– Ошибаешься, милый, все потому, что я ведьма, – сказала Филиппа и демонически расхохоталась. – Я ловлю маленьких детей и ем их! – Заметив, что Уорбек тоже сел, она шепнула на ухо сыну: – А почему обязательно надо щекотать меня? Почему не герцога?

Кит с торжествующим криком бросился щекотать его.

– Сдавайтесь, а то защекочу до смерти! Филиппа присоединилась к свалке бездумно и с готовностью. Но уже через пару секунд Уорбек прижал своих мучителей к могучей груди.

– Сдаюсь, сдаюсь! – повторял мальчик, с пыхтеньем стараясь вывернуться из живого кольца рук.

– Тогда я тоже сдаюсь, – пролепетала Филиппа.

– То-то же, – сказал Корт назидательно. – Противника надо выбирать по силам.

Он видел совсем близко яркие губы Филиппы и с трудом подавил желание впиться в этот прекрасный рот. Искушение было почти непреодолимым, и он поддался бы ему, не будь рядом Кита. Боль утраты пронзила его. Почему она оставила его?

Корт почувствовал себя, как никогда, ограбленным, лишенным того, что принадлежало ему по праву, и это вызвало в душе такую горечь, что он разжал руки и сел.

– Пора домой, – спокойно сказал он. – Видите, солнце уже клонится к закату. Мы доберемся до Сэндхерст-Холла затемно, так что торопитесь.

Коляска катилась по знакомой с детства дороге. Кит уснул, свернувшись на удобном кожаном сиденье и положив голову на колени матери. Филиппа поначалу боролась с дремотой, но теперь тоже крепко спала.

Над головой раскинулось ночное небо с мириадами звезд, похожих на драгоценные камни, рассыпавшиеся по черному бархату. Корт отыскал Большую и Малую Медведицы и невольно задумался о бесконечности Вселенной. По сравнению с вечностью казались незначительными все обиды, сомнения и страхи. Выход можно найти из любой ситуации, пока продолжается жизнь, решил он.

Корт мысленно составил список аксиом, из которых предстояло сделать вывод.

Во-первых, он желает Филиппу, желает не менее пылко, чем в самом начале знакомства. Было что-то извращенно-сладостное в том, чтобы безоговорочно признать это, пусть даже перед самим собой.

Во-вторых, Сэндхерст сошел со сцены. Как бы сильно ни любила его Филиппа, он умер и похоронен, а значит, не стоит больше на пути. Не сразу, но со временем воспоминания о его сладкоголосом пении изгладятся из ее памяти. Конечно, простить неверную жену трудно, но такое случается сплошь и рядом, и ему не грозит участь стать всеобщим посмешищем.

В-третьих, ясно как день, что им троим самое место друг подле друга. Что мешает им быть вместе? Только его уязвленное самолюбие, но если речь идет о воссоединении семьи, он проглотит столько этой горькой приправы, сколько потребуется. Очевидно, у Филиппы слишком живое воображение и слишком горячая кровь, и, как чистокровную кобылку, ее нужно держать стреноженной. Теперь он знает, как легко вскружить ей голову, и будет за ней присматривать. Он стал старше, мудрее и легко справится с ней.

Корта не беспокоило, что о его скорой свадьбе уже объявлено в газетах. Он был уверен: как только Клер Броунлоу поймет, что он не хочет жениться на ней, она сама разорвет помолвку. Конечно, предстоящее объяснения будет неприятным, но такова уж участь джентльмена: его слово свято, и только леди может освободить от него. Но чего ради Клер чинить ему препятствия? Их связала не страсть, а простой расчет, и потому единственный поцелуй, которым они обменялись, был невинным прикосновением губ во время помолвки в присутствии родителей невесты. Впервые за последние шесть лет Корт чувствовал надежду на счастливое будущее. Завтра, говорил он себе, завтра.

Глава 10

– В жизни не видел ничего прекраснее. Филиппа вздрогнула и подняла взгляд. Она сидела на корточках перед цветочными горшками.

– Добрый господин, ваше замечание относится к моим цветам? – спросила она, скромно потупившись.

– И к ним тоже, – добродушно ответил Уорбек. Он стоял на пороге оранжереи, опершись плечом о дверной косяк и небрежно поигрывая тростью. Солнце било ему в спину, и были видны только общие очертания фигуры, но тем шире казались плечи, а глубокий низкий голос звучал волнующе.

Филиппа поднялась из-за своей цветущей «живой изгороди» и улыбнулась с неожиданной застенчивостью. В руках у нее был белый в голубой цветочек кувшин с водой, и она оглянулась, ища, куда бы его поставить, смущенно вспоминая вчерашний вечер. Когда она проснулась по приезде в Сэндхерст-Холл, то обнаружила, что голова ее покоится на плече Уорбека. Ощущение его руки на талии было до того естественным, что поначалу она приняла это за сон во сне, когда человеку снится, что он уже проснулся. Все было точь-в-точь как во время медового месяца, и она доверчиво заглянула в серебряно-серые глаза, без удивления встретив взгляд, полный искренней нежности. Позже, вспоминая об этом мгновении, Филиппа уверила себя, что то был всего лишь обманчивый лунный свет, при котором буквально все выглядит романтическим и загадочным. И все же… она хотела заглянуть в эти глаза днем, чтобы наверняка знать, что обманулась накануне.

– Кит отправился на конюшню посмотреть на лошадей, – сообщила она, ни минуты не сомневаясь, что Уорбек пришел в оранжерею в поисках сына. – Скорее всего он там пристает ко всем по очереди, чтобы разрешили помочь кормить лошадей. Сначала я пыталась уговорить его пойти со мной, но что такое цветы для пятилетнего мальчика? Они и вполовину не так интересны, как животные.

– А как же иначе? – благодушно согласился Уорбек. – Кстати, я уже видел Кита и говорил с ним. В тот момент он стоял на перевернутой бадье и чистил самую кроткую кобылу под надзором этой симпатичной ирландки, его няни, а тот, на кого это занятие было изначально возложено – некий младший подручный по имени, если не ошибаюсь, Макс, – бросал восторженные взоры. – Он помолчал, по-прежнему освещенный солнцем так, что невозможно было видеть выражение лица, и пояснил: – Надеюсь, понятно, что объектом восторга была не лошадь и не новоявленный грум, а хорошенькое рыжеволосое создание.

– Мисс О’Дуайер и в самом деле пользуется успехом, – сказала Филиппа со смехом. – У нее по крайней мере два явных ухажера и Бог знает сколько тайных…

Уорбек ничего не сказал на это. Он шагнул внутрь и прошел к столу, на котором Филиппа в конце концов пристроила кувшин. Так как снова установилась теплая погода, часть стекол с теневой стороны была снята, и в оранжерее царила приятная прохлада. Филиппа занервничала от растущей неловкости. Она зачем-то подняла шляпку и перчатки, лежавшие на столе среди пустых горшков, совков и садовых ножниц, передвинула корзину. В большой вазе того же рисунка, что и кувшин, уже стоял букет, сделанный ею перед самым появлением нежданного гостя. Он был составлен из голубых дельфиниумов и амарантов, бледно-розового душистого горошка и мелких кремовых розочек.

– Краски так нежны, что страшно прикоснуться, – сказал Уорбек с улыбкой.

Как странно он улыбался! В сумеречном зеленоватом свете оранжереи его улыбка ощущалась, почти как ласковое прикосновение. Филиппа поморгала, уверенная, что у нее снова разыгралось воображение.

Но теперь она видела его глаза. В них плясали смешинки, которые когда-то так очаровали ее. В тот их первый день Уорбек называл ее лесной нимфой из сказки, а она отчаянно кокетничала с ним… чем и заслужила поцелуй. Боже! Как она тогда рассердилась. Но его это ничуть не смутило.

Филиппа улыбнулась счастливому воспоминанию. – Это получилось случайно, – честно призналась она. – Все очень просто: леди Гарриэт любит цветы и сама за ними ухаживает. У нее много цветов, самых разных. А я только выставляю ее питомцев на всеобщее обозрение.

– Вчера я дал тебе урок рыбной ловли, теперь твоя очередь обучить меня чему-нибудь полезному. То-то удивится леди Августа, если я сам составлю букет!

Филиппа выбрала из охапки свежих роз, лежавшей на столе, одну, и поставила ее в пустую вазу.

– Я знаю, – начала она, не глядя на Уорбека, – что ты пришел сюда вовсе не для того, чтобы «научиться чему-нибудь полезному». Что у тебя на уме?

– Ничего особенного.

Невозможно было дать ответ, более далекий от истины: всякий раз, когда он оказывался рядом с Филиппой, на уме у него было одно и то же. Ему приходилось напоминать себе, что шесть лет назад она изменила ему. Он напрасно пытался забыть неверную жену то с одной, то с другой прелестницей – Корт желал Филиппу даже в ее отсутствие.

В рассеянном свете оранжереи в окружении сочных зеленых листьев всех размеров и форм, порой гигантских, Филиппа выглядела особенно тоненькой и воздушной.

– Надеюсь, тебе понравилась вчерашняя рыбалка. – спросил Корт негромко.

Должно быть, она уловила нечто необычное в тоне вопроса, потому что посмотрела на него настороженно.

– Да. Мы с Китом чудесно провели время. Надеюсь, ты не жалеешь, что пришлось взять меня с собой?

Корт шагнул к ней. Сердце его бешено забилось при одной только мысли, что Филиппа совсем рядом, что он может протянуть руки и обнять ее.

– Не могу припомнить, когда я а последний раз так наслаждался рыбной ловлей, – сказал он хрипловато.

Некоторое время Филиппа смотрела на него с недоверием.

– Полагаю, ты уже получил предложение остаться на обед? – наконец спросила она с неуверенной улыбкой. – Кухарка жарит форель, и Кит расстроится, если ты не отведаешь рыбу, которую он сам поймал.

– Он именно так и сказал, – подтвердил Корт со смешком. – Я ответил, что буду счастлив составить вам компанию, – он помолчал, – но не только потому, что улов необычайно хорош, а из удовольствия разделить трапезу с его очаровательной мамой.

– Благодарю! – быстро сказала Филиппа, вспыхнув до корней волос. Взгляды их встретились, и она почти тотчас отвела глаза. – Со своей стороны еще раз приглашаю тебя.

Филиппа вернулась к своему занятию, и на некоторое время в оранжерее воцарилась тишина. Когда букеты были составлены, она отступила на шаг и склонила голову, созерцая светлую и воздушную композицию.

– Вот и все, – сказала Филиппа. – Один поставим в библиотеку, а другой в комнату леди Гарриэт, – она потянулась через стол и взяла низкую круглую вазочку, больше похожую на горшок. – А это мои любимые, и стоять они будут в моей спальне.

Она сказала это задумчиво, как бы вспоминая нечто приятное, и рассеянная улыбка коснулась ее губ.

– Филиппа! – Корт шагнул к ней.

Его взгляд упал на цветы, к которым склонилось ее милое лицо, и он замер. Это были гиацинты – древнейший символ обновления и возрождения. Год за годом, весну за весной он вдыхал нежный аромат едва распустившихся цветов и заново погружался в мечты о Филиппе. Он не мог признаться ей в этом и потому просто взял у нее вазочку с гиацинтами, поставил на стол и осторожно привлек Филиппу к себе. Она не противилась. Наоборот, едва заметно потянула его к себе.

Но уже в следующее мгновение отшатнулась, словно внезапно сообразив, что происходит.

– Урок по искусству составления букетов окончен. Корт заглянул ей в глаза, и Филиппа, казалось, перестала дышать.

– Ты… ты можешь помочь мне отнести букеты!

– С удовольствием, – голос его звучал хрипло. – Но есть одна вещь, которую я хотел бы сделать до этого.

– Что же это? – прошептала она, не сводя с него огромных фиалковых глаз.

– Вот что.

Корт наклонился и прижался к ее губам, притянув ее к себе. Сквозь тонкую ткань он ощутил живот и бедра, и это было больше, чем он мог выдержать. Он изголодался по вкусу ее рта, по шелковистой гладкой коже, по трепету губ, и потому настойчиво, требовательно толкнулся языком в сомкнутую линию рта, безмолвно предлагая впустить его. Губы приоткрылись покорно, как будто даже охотно. А потом Филиппа ответила на поцелуй.

С исступленной жадностью Корт скользил ладонями по изящному изгибу спины, округлостям ягодиц, прижимая все теснее и теснее, и вскоре руки Филиппы обвились вокруг его шеи.

Он не мог сказать, как долго продолжался этот невыносимо чувственный поцелуй. Наконец Филиппа все-таки отстранилась и, задыхаясь, воскликнула:

– Боже мой, что мы делаем! Это безумие!

Корт не ответил, сознавая, что она, очень возможно, права. Но если именно таким оно и бывает, безумие, он готов оставаться безумным вечно.

Корт покрывал поцелуями лицо, шею, впадинку между ключицами. Вырез простого летнего платьица был скромным, открывая только верхнюю часть груди. Но что могла Филиппа скрыть от него? Он помнил каждый дюйм ее тела, словно только этой ночью в последний раз любил ее. Небольшие и округлые груди, совершенные по форме, с маленькими бледно-розовыми сосками, родинка над самым треугольником внизу живота…

Филиппа едва слышно прошептала: «Корт…» – и он снова прижался к ней всем телом.

Желание, естественное, как сама жизнь, расправило крылья, словно только и ожидало подходящего момента. Филиппа чувствовала, что уже не в силах оттолкнуть Уорбека. Было так легко снова отвечать на его поцелуи,

заглушив голос рассудка, и Филиппа с готовностью тонула в сладком безумии. Бесконечно долгие годы она мечтала об этих руках, которые дарили ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Даже в другой стране она не сумела стряхнуть с себя чар Корта, словно он и впрямь был «Уорлок, злой колдун», способный навсегда привязать к себе женщину.

– Филиппа… – услышала она у самого уха, – Филиппа… я хочу тебя, Филиппа…

В следующее мгновение рука скользнула за вырез платья, и Филиппа изогнулась, не в силах удержать стон.

– Нет, нет! Пожалуйста, не нужно… мы не можем…

– Очень даже можем!

Корт оперся руками о край стола с обеих сторон от Филиппы, и она оказалась в живой клетке.

– Что ж… такой способ сделать предложение кажется мне даже более удачным, – сказал Корт, когда его тяжелое дыхание медленно выровнялось.

Все еще одурманенная поцелуями, Филиппа подняла тяжелые веки. Глаза ее были затуманены, припухшие губы пламенели, щеки, обычно матово-белые с тонким румянцем, раскраснелись.

– О чем… о чем ты говоришь?

– Я делаю тебе предложение.

– Предложение?..

Глаза ее расширились, губы приоткрылись.

– Ты сошел с ума!

– Нет никакой необходимости кричать, – сказал Корт спокойно, кладя руки на ее плечи. – Сначала вы» слушай. В первую очередь нужно думать о судьбе нашего ребенка. От тебя не укрылось, конечно, что за недолгое время нашего с Китом знакомства я успел полюбить его. И я вижу, как сильно он к тебе привязан. Пойми, я не хочу никоим образом огорчать Кита, но я намерен играть в его жизни ту роль, на которую имею право.

– Но ты и так играешь в его жизни заметную роль, – возразила Филиппа, причем голос ее с каждым словом поднимался все выше. – Ты назначен его опекуном!

– Я хочу быть не опекуном, а отцом, – заявил Корт непререкаемым тоном. – Если мы снова поженимся, так будет лучше для всех нас.

Филиппа в раздражении сдвинула брови.

– Это единственная причина, по которой мы должны пожениться?

– Нет, есть еще одна. Если мы сочетаемся законным браком, тебе больше не придется изводиться беспокойством, что в один прекрасный день я отберу у тебя сына, – с мягкой насмешкой ответил Корт.

У Филиппы вырвался негодующий возглас, и Корт тотчас сообразил, что допустил ошибку.

– Не сердись, это всего лишь шутка, а настоящая причина состоит в том, что каждый ребенок нуждается в братьях и сестрах. Киту всего пять лет. Что за семья из сына и матери? Он заслуживает большего, и потом, ему даже не с кем играть.

Какими бы рассудительными ни были его слова, Филиппа вспыхнула. Отповеди, которой он опасался, не последовало.

– Ты ведь не станешь отрицать, что хочешь еще детей, – продолжал Корт, стараясь закрепить успех.

Голос сам собой зазвучал ласково, и Филиппа затрепетала. Корт понял, что нашел ее уязвимое место, слабое звено в линии обороны.

– Из тебя получилась прекрасная мать. Только представь себе, каково будет держать на руках его сестренку, баловать ее, одевать, как принцессу! А маленького братика, которого он, конечно же, будет обожать!

Филиппа подняла взгляд, полный недоверия, смущения и надежды. Корт понял, что не ошибся.

– Но разве мы можем начать все сначала? После всего, что было…

Он едва удержался от торжествующего смеха. Первый шаг к воссоединению сделан! Филиппа не отказала наотрез!

– Давай поговорим об этом позже.

Он разгладил поцелуями ее нахмуренный лоб, потом легонько коснулся губами век и кончика носа. Филиппа запрокинула голову, потянулась губами, нетерпеливо и охотно ответила на поцелуй и прижалась к Корту всем телом.

– Я готов все простить и забыть прошлое, – прошептал он в изящное маленькое ушко. – Начнем все заново!

Тело Филиппы окаменело в его руках. Одним резким движением она отстранилась.

Что такое она только что услышала? Он всерьез полагает, что может считать себя пострадавшей стороной? Все едва зародившиеся надежды Филиппы обратились в прах, разочарование отдалось такой мучительной болью в сердце, что несколько секунд она не могла дышать.

– Вы готовы все простить и забыть? Вот теперь я до конца поняла, какой вы, лорд Уорбек! Ради того, чтобы заполучить ребенка, вы готовы пойти на то, чтобы принять назад мать, несмотря на то, что репутация ее запятнана. Мне придется играть роль неверной жены, которой великодушный муж соизволил даровать прощение. Нет уж, это не по мне! К тому же я знаю, чем все кончится: как только вы приручите Кита, я буду отправлена в провинцию, где и проведу остаток жизни, только что не в заточении!

– Ты ошибаешься, – начал Уорбек спокойно, но, судя по тому, как он стиснул зубы, обвинение задело его.

– Вот как, я ошибаюсь? Тогда как же вы намерены поступить? Денно и нощно следить за мной?

На этот раз стрела точно попала в цель, потому что глаза его вспыхнули.

– Не буду отрицать, что намерен осуществить все необходимые меры, в том числе супружеский присмотр и, если нужно, нравоучительные беседы, – холодно ответствовал Корт. – В нашем первом браке я не уделял достаточно внимания этой стороне отношений и тем самым косвенно способствовал твоему проступку. Но я не повторю этой ошибки.

Он буквально купался в собственной правоте! И это при том, что проклятый развод произошел по его вине, не ее!

– Мне кажется, ваша милость, вы кое-что упустили из виду. Вы не можете жениться на мне, потому что обручены с другой. Или вы намерены с той же легкостью нарушить слово, данное Клер Броунлоу, с какой нарушили обет, данный мне?

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду? Я никогда не изменял тебе, Филиппа, и ты, черт возьми, прекрасно это знаешь!

– Да неужто? Значит, все эти слухи о ваших скандальных, отвратительных, низких связях беспочвенны?

– Последние пять с лишним лет я был свободен от брачных уз и имел право вести себя как заблагорассудится! – Он был так взбешен, что пальцы на набалдашнике трости совершенно побелели.

– А как же клятва, данная вами в присутствии священника и свидетелей? Вы обещали любить только меня, пока смерть не разлучит нас, обещали не только мне, но и Богу! Вы говорите, что готовы простить мои прошлые прегрешения, но я не столь благородна душой и не могу ответить вам тем же. Я не прощаю вас!

Выпустив эту парфянскую стрелу, Филиппа попыталась нырнуть под руку Уорбека, как уже было однажды. Но на этот раз он оказался настороже и поймал ее за запястье, резко и болезненно повернув к себе.

– Мы еще не закончили нашу маленькую дискуссию!

В иное время Филиппа испугалась бы, но на этот раз она была взбешена ничуть не меньше него.

– Вы что-то уж слишком расстроены моим отказом, – сказала она с едким сарказмом, безуспешно стараясь высвободить руку. – Он явился для вас неприятной неожиданностью, не так ли? Но вы скоро утешитесь.

Брак с Клер Броунлоу принесет вам такое приданое, от которого ваши сундуки, и без того едва закрывающиеся, просто лопнут. Это ведь совсем не то, что получить в приданое пепелище. Однако речь не об этом. Вы так подробно изложили мне выгоды повторного брака, что я теперь вполне представляю себе, как сильно я обделена. Кит и впрямь нуждается в отце, нуждается в братьях и сестрах, а мне нужен супруг, поддержка и опора, способный защитить меня от хищников вроде вас. На этот раз я выберу себе человека, который никогда не станет сомневаться во мне.

– Ведьма! Настоящая ведьма! – проскрежетал Уорбек, рванув ее к себе. – Ты тоже кое о чем забыла. Так, мелочь, но я все же напомню. У Кита есть опекуны, я и Рокингем. Нам двоим решать, будет ли твой избранник достоин стать отчимом.

– С какой стати вы будете решать, за кого выходить мне замуж! – прошипела Филиппа, отчаянно извиваясь. – Разрешение на мой повторный брак подразумевалось в билле о разводе, который вам, милорд, так не терпелось заполучить!

– Отчасти это верно, – со злобной усмешкой ответил Уорбек. – Но за нами остается решение, будет ли Кит жить под одной крышей с тем, кого ты выберешь – или уже выбрала? – себе в мужья!

Он внезапно отпустил Филиппу, и та от неожиданности чуть не упала. Поняв, что свободна, Филиппа бросилась к двери.

– И вот еще что, леди Сэндхерст, – послышалось сзади.

Она остановилась на пороге, не удосужившись повернуться и надеясь, что сполна выражает этим презрение.

– Я собираюсь с Китом на побережье, чтобы осмотреть земельный участок и виллу. Если мальчику не понравится, покупка не состоится. Если желаете, можете к нам присоединиться.

Ледяной испуг волной омыл Филиппу. Она медленно повернулась и встретила насмешливый взгляд. То был дьявольски ловкий ход, вполне достойный этого человека. Он брал Кита с собой под самым благовидным предлогом: будущий хозяин должен с детства учиться ответственности. Если она ответит на приглашение отказом, это ничего не изменит, и при этом решение будет ее, а не Уорбека.

– Да вы не в своем уме! Не могу же я разъезжать с вами по стране! Это неприлично?

– Вы всегда так строго придерживались приличий, мадам, что я просто не посмел бы выставить вас в ложном свете, – ядовито произнес Корт, окинув Филиппу взглядом, исполненным превосходства. – Вдовствующая герцогиня любезно согласилась сопровождать нас в поездке. Таким образом ваша безупречная репутация не пострадает.

– Какая неожиданная деликатность со стороны того, кто в прошлом не постеснялся вывалять мою репутацию в грязи!

Лицо Уорбека окаменело. Когда он заговорил, голос его был тих и потому еще более страшен.

– Я сказал, что готов забыть прошлое, но не дразни меня, Филиппа… – Он сжал в кулак левую руку. – Мое терпение не безгранично. Еще одна провокация с твоей стороны – и ты получишь то, что следовало бы сделать еще в «Четырех каретах»:, я перекину тебя через колено и так высеку, что ты неделю не сможешь сидеть!

Филиппа отступила: В серебряно-серых глазах ясно читалась абсолютная уверенность в том, что она заслуживает наказания, и готовность осуществить угрозу. Что было делать? Настаивать на своей невиновности? Но это равнозначно попытке успокоить разъяренного быка с помощью красной тряпки. Филиппа предпочла иной вариант.

– Вы не можете увозить Кита без согласия Тобиаса, – спокойно напомнила она.

Все это звучало так правильно – и так бессильно! Она храбрилась, но чувствовала себя во власти чар злого колдуна.

– Я уже говорил с Рокингемом, и он не нашел никаких препятствий к поездке, – с едва скрытым злорадством ответил Уорбек. – Перед тем, как наведаться сюда, я заезжал в поместье виконта. Я, Кит и леди Августа выедем в следующую среду. По моим предположениям, поездка займет неделю. Я уже отдал мисс О'Дуайер распоряжение собрать все необходимое. Если вы намерены ехать с нами, у вас есть три полных дня на сборы.

У Филиппы упало сердце. Она не позволит забрать ее дорогого мальчика куда бы то ни было без нее. Но провести целую неделю бок о бок с Уорбеком… после того, что произошло между ними сегодня… Она поняла, что проиграла, но поглубже вдохнула и заставила себя говорить спокойно:

– Что ж, раз все решено… я успею собраться.

– Вот и отлично, – ледяным тоном произнес Уорбек. – Прошу передать Киту мои глубочайшие сожаления: я не смогу остаться на обед. Перед отъездом мне нужно закончить неотложные дела. Кстати, я намерен рассчитать старшего управляющего и кое-кого из младших.

– Но Сэнди доверял этим людям! – не выдержала Филиппа, потрясенная до глубины души. – Почти все они работали на Сэндхерстов долгие годы! У них семьи, которые нужно кормить! На что же они будут жить?

– Я не разделяю мнения, что нужно держать дурных слуг только потому, что у них есть семьи. Не знаю, что тому виной, бесчестность Стэнли Томпкинсона или его бездарность, но его управление дорого обошлось поместьям Сэндхерстов. Если еще хоть пару лет он останется на своем месте, мне нечего будет преумножать, останется один титул.

– То есть вы не считаете нужным затруднять себя, выясняя, бесчестен мистер Томпкинсон или просто некомпетентен? Для вас это не составляет разницы, не так ли? И в том, и в другом случае людей можно просто выбросить на улицу? Впрочем, чему тут удивляться! Вы заслужили репутацию безжалостного дельца, хищника и, должно быть, гордитесь ею!

Филиппа вложила в эти слова все свое негодование, но Уорбек не поднял брошенную перчатку. Его губы слегка сжались, не более того. С минуту они молча смотрели друг на друга, потом он небрежно пожал плечами, как если бы только что выслушал вздорного ребенка.

– Это все, ваша милость? – процедила Филиппа сквозь зубы.

– Да, леди Сэндхерст, на сегодня у меня к вам все, – с холодной вежливостью ответил Уорбек. – Разрешаю вам удалиться.

Кровь бросилась ей в голову, и, боясь не совладать с собой, она рывком повернулась к двери и бросилась прочь.

Глава 11

Элегантная и удобная карета герцога Уорбека мягко катилась по дороге, ведущей к побережью. Вокруг зеленели покрытые цветущим вереском холмы. Достаточно было посмотреть в окошко кареты, чтобы понять, почему Кент называют «садом Англии»: долины с отлогими склонами порой представляли собой сплошные рощи вишен, яблонь, сливовых и грушевых деревьев. Просторные луга тянулись вдаль и вширь, легкий бриз гнал по траве волны, серо-синие от шелковистых метелок, с разноцветными барашками пены, оказывавшейся вблизи то дикими маками, то лютиками, то васильками. Кое-где еще сохранились остатки лесов, некогда дремучих, а теперь перемежающихся полянами, сплошь поросшими белым клевером, отчего казалось, что в середине июля чудом выпал снег. Созерцая всю эту красоту, Филиппа порой забывала, что напротив нее сидит герцог Уорбек, безмятежный и возмутительно довольный собой.

Рано утром состоялся торжественный отъезд из Сэндхерст-Холла. Леди Гарриэт нимало не возмутил тот факт, что Уорбек похищает у нее внука на целую неделю, наоборот, она была в восторге, что Кит снова увидит море. Согласие Филиппы сопровождать его казалось ей совершенно естественным: ведь все приличия соблюдены, леди Августа едет с ними. Леди Гарриэт провозгласила, как некое откровение, что морской воздух полезен для здоровья, потом тепло обняла и поцеловала каждого из отъезжающих, в том числе Уорбека. Все это время Филиппа мучилась мыслью, что ее свекровь начисто лишена интуиции.

– Мама! Правда, мои солдатики, как настоящие? – спросил Кит, прерывая течение ее мыслей.

Мальчик сидел рядом с ней, держа на коленях подаренную Уорбеком коробку, с которой не пожелал расстаться.

– Они совсем как живые, – сказала Филиппа и улыбнулась, как она надеялась, радостной улыбкой.

Она дала себе слово сделать все возможное, чтобы поездка на побережье стала для сына настоящим праздником. Помни, мрачно повторяла себе Филиппа, человек должен вести себя так, как он хотел бы себя чувствовать: словно он счастлив, в ладу с самим собой – и тогда все так и будет. Но как следовать этому благому намерению, если маршрут поездки в точности повторяет маршрут их свадебного путешествия?

– Это капитан «летучего эскадрона» драгун, – говорил Уорбек. – Что это за отряд! Стремительный в бою – как молния! Позже, когда драгуны прославили себя беззаветной храбростью, принц Уэльский взял их в свою личную охрану и переименовал в – королевских гусаров. Вместо гладкоствольных ружей они вооружены мушкетами, точность попадания которых гораздо выше. Кстати сказать, мушкеты нам очень пригодились в Португалии.

– Можно мне посмотреть на твоего блестящего офицера. Кит? – вступила в разговор леди Августа.

Мальчик с готовностью протянул ей солдатика. Престарелая леди взяла его своими длинными изящными пальцами, поднесла к глазам лорнет и начала осмотр.

– Хм, – сказала она спустя некоторое время, – этот парень может вскружить голову.

– Его милость герцог подарил мне и этого, и всех остальных, – объяснил Кит, указывая на коробку. – Эти солдатики не из магазина, signore сам играл в них, когда был маленьким. А мой папа сражался против него.

На несколько секунд взгляды Уорбека и его бабушки встретились, оба непроницаемые и поразительно схожие, потом леди Августа улыбнулась мальчику.

– Мне это известно, милый. Артур Бентинк и Тобиас Говард были лучшими друзьями моего внука. В детстве они часами играли оловянными солдатиками, и приходилось запирать это сокровище в сундук, чтобы усадить их за стол.

– Мама тоже так говорит, когда зовет меня обедать, – сказал Кит с понимающим видом. Помолчав, он повернулся к Уорбеку и хитро улыбнулся. – Скажите, signore, за обедом вы съедали все овощи, которые вам давали?

– Разумеется, – торжественно ответил герцог. – Попробовал бы я не съесть! Когда дело доходило до горошка и моркови, бабушка была неумолима.

– Фу! – передернуло мальчика. – Терпеть не могу горошек и морковь!

Он так живо изобразил крайнюю степень отвращения, что все, даже Филиппа, искренне засмеялись.

– Не могу обещать, – сказала она, – что на побережье овощи исчезнут из твоей тарелки, но я уверена: под шум прибоя тебе будет гораздо легче управляться с ними.

– А вы возьмете нас на шхуну, ваша милость? – спросил Кит у герцога.

– Конечно. В первый же день после приезда.

– Ура! Ура! – Кит в восторге подпрыгнул. – А ты, бабуля? Ты поплывешь с нами на шхуне? – обратился он к леди Августе.

– Что ты, милый! – с преувеличенным испугом ответила престарелая леди. – Бабуля у тебя слишком дряхлая, чтобы получать удовольствие от ощущения себя поплавком. – Она раскрыла любимый веер из черных перьев и начала томно обмахиваться. – Но я буду ждать вас где-нибудь на берегу… если только дорогой внук распорядится поставить для меня зонтик побольше.

– Сэр? – Я собственноручно сделаю это для моей дорогой бабушки, – с едва заметной усмешкой ответил герцог. – А когда мы трое вернемся на берег, то устроим роскошный пикник прямо на пляже. Как ты относишься к этой затее?

– Мне она очень нравится! Честное слово, я даже не думал, что будет такая чудесная поездка! – – окончательно переполненный чувствами, Кит с ногами забрался на сиденье и восторженно обнял мать. – Ведь правда, ты тоже рада, что signore взял нас с собой?

– Да, милый, я очень рада. Это будет незабываемое путешествие.

Филиппа чмокнула сына в висок, но в глазах, встретивших испытующий взгляд Уорбека, читалось: «Я говорю это только ради сына».

Получив это важное для него заверение, мальчик спрыгнул с сиденья и повернулся к герцогу. Его дорожные ботинки казались совсем маленькими по сравнению с громадными ботфортами Уорбека. Он доверчиво оперся локтями на колени опекуна, заглянул ему в лицо и спросил:

– А у вашей шхуны есть название?

– «Белокурая ведьма», – ответил Уорбек, а его взгляд был по-прежнему прикован к лицу Филиппы. Потом он посмотрел на мальчика, и его суровое лицо осветилось. – Это отличное суденышко, быстроходное и легко управляемое.

Филиппа сидела, уставившись на свои руки. Она и без выразительного взгляда Уорбека догадалась бы, в честь кого он назвал свою шхуну. Предательская краска залила ее щеки, и, когда Филиппа бросила украдкой взгляд из-под ресниц, она покраснела еще больше: вдовствующая герцогиня смотрела на нее с лукавой улыбкой на поблекших губах.Обедать остановились в «Короне». Как оказалось там же предстояло провести и ночь. Старинный постоялый двор с незапамятных времен предлагал кров и пищу многочисленным паломникам, спешащим посетить Кентерберийский собор.

После обеда (как когда-то шесть лет назад сделали Филиппа и Уорбек во время свадебного путешествия) все четверо отправились осматривать оплот английского христианства. Когда они шли по берегу реки вдоль древней крепостной стены, увенчанной дозорными башенками, поднявшийся свежий ветер всерьез принялся за дело. Он норовил задрать подолы легких платьев, так что приходилось придерживать одной рукой одежду, а другой – головные уборы. С элегантного тюрбана леди Августы он сорвал плюмаж из страусовых перьев и бросил в воду. Широкие поля соломенной шляпы Филиппы шалун бриз тоже не обошел своим вниманием. Только благодаря лентам, крепко завязанным под подбородком, шляпа не последовала за плюмажем.

Всю дорогу Филиппа украдкой разглядывала Уорбека. Ветер так бесшабашно взлохматил его волосы, что, казалось, двух знатных леди сопровождает не герцог Уорбек, а приодевшийся пират. Впрочем, заинтересованные взгляды на Уорбека бросала не одна Филиппа. Хорошенькие глазки не раз обращались в его сторону, и откровенное любопытство посторонних дамочек возмущало Филиппу.

В первую очередь путешественники осмотрели западные ворота с двумя симметричными квадратными банками наверху. Когда-то именно через эти ворота приезжие попадали в город. Полюбовавшись воротами чувством, близким к благоговению, все четверо пошли сторону древнего нормандского замка. От его главной башни остались одни руины, но даже они давали ясное представление о размерах и мощи сооружения.

Кит со свойственной мальчишкам энергией то и дело убегал вперед, чтобы первым осмотреть все, что попадалось на глаза, и потом взахлеб изложить взрослым свои впечатления.

– Умерь свой пыл, дитя мое! У меня кружится голова при одном взгляде на круги, которые ты описываешь вокруг нас! – пожаловалась леди Августа.

– Не утомила ли вас прогулка, бабушка? – озабоченно спросила Филиппа. – Может быть, лучше вернуться в «Корону»?

– Чушь, я вовсе не устала! – отмахнулась леди Августа. – И потом, я хочу увидеть собор.

Услышав слово «собор», Кит сорвалсяс места и кометой унесся вперед.

– Хорошо, а потом мы вернемся в «Корону», – сказал Уорбек.

– Меня это вполне устраивает, – кивнула вдовствующая герцогиня. – Судите сами: все утро в дороге, после обеда несколько миль пешком – будет совсем неудивительно, если к вечеру мои старые кости возжаж-Дут покоя. Но сейчас я не сдамся. Каждый англичанин, в жилах которого есть хоть капля благородной нормандской крови, должен раз в несколько лет совершать паломничество в Кентербери.

– Может быть, все-таки повернем назад? Кит еще слишком мал, чтобы оценить средневековую архитектуру, а я однажды уже видела это чудо, – предложила Филиппа.

– Ах да, вы же с Кортом останавливались в Кентербери во время свадебного путешествия, – простодушно заметила леди Августа, но глаза ее странно блеснули. – Зато я не была здесь давно. Представьте себе, я буквально скучаю по чудесной часовне Бекета!

При упоминании их медового месяца сердце Филиппы ухнуло в пятки, она ощутила на себе настойчивый взгляд Уорбека. Еще утром она заподозрила, что маршрут выбран не случайно, но когда карета остановилась перед «Короной», это стало совершенно ясно.

Наконец четыре паломника ступили под высокие своды собора, и с ослепительной ясностью Филиппе вспомнился другой день, день, когда она вошла сюда с Уорбеком. Это было первое утро их брака, после первой ночи любви. Тогда узы, связавшие их, казались ей нерушимыми, а они сами – единой душой, законченной и совершенной. Они бродили по приделам, восхищались резными каменными украшениями потолков, причудливыми перилами исповедален и деревянными кружевами кафедры, но более всего были поглощены друг другом.

Теперь Филиппа держала за руку сына. – Мама, ты только посмотри туда! – воскликнул Кит, указывая на надгробие с бронзовой фигурой, возлежащей на нем, как на ложе. – Это рыцарь! У него настоящие шлем и щит!

– Это статуя Эдуардапо прозвищу Черный Принц, – объяснил Уорбек.

– А почему его так прозвали? – спросил мальчик шепотом, словно боялся нечаянно разбудить спящего воина.

Суровый рыцарь лежал со скрещенными на груди руками, на бронзовых латах были изображены два монарших герба: английские львы и французские лилии.

– Отчасти принца Эдуарда прозвали Черным потому, что он всегда носил только черные латы, – сказал Уорбек, – но больше из-за его безжалостного нрава. В битве он не знал пощады. Это не единственный член королевской фамилии, обретший вечный покой в стенах собора. В часовне – она здесь, совсем рядом – похоронены останки Генриха, одного из царствовавших монархов.

– Однако раньше паломники шли сюда не за тем, чтобы увидеть надгробия королей, – добавила леди Августа, со вздохом облегчения опускаясь на ближайшее сиденье. – Сюда приходили со всей Англии, чтобы приложиться к раке[18] с мощами святого Томаса.

– Раке? – повторил Кит с любопытством. – А где она?

– Не только раку, но и всю усыпальницу разрушил другой король по имени Генрих. Леди Августа взяла Кита за руку и мягко заставила опуститься на соседнее сиденье. – То был король Генрих VIII. Теперь только витражи напоминают о том, что святой Томас вообще существовал.

Она жестом указала вверх, на мозаичные изображения, которые рассказывали о чудесах, совершенных Божьим человеком.

Филиппа потихоньку отошла ото всех и прошла в западный придел, к окну, откуда открывался вид на величественную колокольню. Очень скоро за спиной послышались знакомые шаги, и на локоть легла ладонь. Мягко, но настойчиво Уорбек повернул ее к себе.

– Филиппа, – заговорил он тоном глубокого и искреннего раскаяния, – я прошу прощения за все, что наговорил тогда в оранжерее. Клянусь, того, что случилось, не повторится. И еще: я решил сразу не рассчитывать Стэнли Томпкинсона. Дам испытательный срок в два месяца, и, если работа пойдет, о расчете речи больше не будет.

Тронутая до глубины души, Филиппа порывисто сжала обе руки Уорбека.

– Я тоже прошу прощения! Ты был совершенно прав, когда сказал, что лучше забыть прошлое. Нельзя прожить остаток жизни, ненавидя друг друга за то, что случилось много лет назад. Только от нас двоих зависит, станем ли мы снова друзьями… – Она помедлила, впервые за весь день улыбнувшись искренне и сердечно. – Давай сделаем вид, что вообще ничего плохого не было, и будем наслаждаться поездкой вместе с Китом. Ведь мы оба любим его – разве это не достаточное основание для дружбы?

– Что ж, – задумчиво ответил Корт, —я согласен на такое начало.

Разумеется, у него и в мыслях не было, что они останутся просто друзьями, но в данный момент и это было уже немало. Что ж, пока он согласен только смотреть на Филиппу.

А сегодня она была изумительно хороша. Поверх простого белого платья с кружевной отделкой она набросила модный жакетик, и его изумрудная ткань заставляла краски ее лица играть живее, отчего глаза казались еще более фиалковыми, а волосы отливали чистым серебром. Прелестную соломенную шляпку украшали искусственные цветы лаванды.

– Странное ощущение, не правда ли? Как будто только вчера мы вот так же стояли вдвоем у этого окна.

– Верно… – не сразу ответила она. – Я как раз думала о том же.

До их свадебного путешествия Филиппа ни разу не уезжала из Лондона дальше, чем городок Чиппингельм, и потому все тогда вызывало ее восторг. Корту же не раз случалось бывать в Кентербери, но в тот день он словно в первый раз видел красоту собора. Рядом с Филиппой все казалось иным: и возносящиеся к потолку стройные колонны, и узкие бойницы окошек, и высокие сводчатые потолки, и воздушные стрельчатые арки.

– Ты была так зачарована, – сказал он, чувствуя болезненную сухость в горле, – что и я увидел собор твоими глазами… Для человека светского, циничного и пресыщенного, это было не просто откровением, а… переворотом, изменившим жизнь.

Филиппа подняла голову, и взгляды их встретились. Улыбка осветила точеные черты ее лица, словно солнечный луч, в глазах сверкнули дразнящие искорки.

– Я что-то не помню, чтобы ты был особенно циничен, во всяком случае, со мной. Зато я хорошо помню что в тот день тебе не терпелось поскорее вернуться в «Корону».

– Разумеется, мне не терпелось, – с самым серьезным видом сказал Корт, чувствуя, что его надежды крепнут. – Я тогда страшно устал. Эти супружеские обязанности – такая изнурительная штука!

– Ах, как жаль, что я тебя утомила тогда! – воскликнула Филиппа, наивно раскрывая глаза. – Но у меня есть оправдание: я никогда прежде не была в Кентербери и хотела осмотреть все уголки собора. Однако как обидно! В то время я не представляла себе, что новобрачный, развлекая жену, может расценивать это как утомительную обязанность.

– Признаюсь, это так, – сокрушенно произнес Корт, не отрывая взгляда от ее смеющегося рта. – Чуть ли не целый день бродить по городу, осматривая достопримечательности! А ночью я, помнится, не сомкнул глаз… неудивительно, что я рвался прилечь и вздремнуть.

Щеки ее вспыхнули: она тоже прекрасно помнила, как они «вздремнули», вернувшись на постоялый двор.

Филиппа перевела взгляд на колокольню.

– Наше свадебное путешествие было прекрасным, – сказала она сдавленным голосом.

Он протянул руку и поймал ее локон. Шелковистое ощущение пряди, зажатой между большим и указательным пальцем, было удивительно знакомым. Оно было ключом, отомкнувшим двери памяти, и чувственные воспоминания хлынули потоком.

Воспоминания о пылких ночах любви… как часто потом Корт задавался вопросом, не обидел ли чем-нибудь Филиппу в те короткие месяцы их брака. Часамилежал без сна, перебирая в памяти все, что случилось, день за днем, ночь за ночью, воскрешая заново каждое слово и каждое прикосновение. Господи, она была так невинна в свои восемнадцать, что всерьез полагала, будто смысл брака в том, чтобы просто спать в одной постели!

…Первые недели ухаживания имели ту неприятную особенность, что невозможно было даже перемолвиться словечком наедине с Филиппой – тут же из-за ближайшего угла выскакивала либо мисс Бланш, либо мисс Беатриса. Помимо этого, за Кортом табуном следовали все ее воспитанницы. И все же он держался безупречно и даже однажды взял всю щебечущую стайку посмотреть лондонскую Пиккадилли. За Пиккадилли последовали экскурсии в Тауэр и музей восковых фигур мадам Тюссо. Кончилось тем, что в клубе «Уайт» ему приклеили прозвище «наш султан». Увидев Корта, приятели ехидно ухмылялись и наперебой спрашивали, куда он повезет свой несовершеннолетний гарем в следующий раз.

В то время он даже не подозревал, как наивна Филиппа. Однажды вечером вместе с виконтом и виконтессой Рокингем они возвращались из Ковент-гарден. В экипаже было темно, и Корт тихо обнял Филиппу за талию и привлек к себе. Она не только не воспротивилась, но тотчас прильнула к нему, как ласковый котенок.

– Мне ужасно неловко, – прошептала она, украдкой зевая в кулачок, – но я страшно устала. Глаза так и закрываются!

– Положи голову мне на плечо и спи, – предложил он. – До Челси путь не близок. Когда доберемся, я тебя сразу разбужу.

Филиппа выпрямилась, словно подброшенная пружиной, и отпрянула от него. В полумраке Корт поймал ее взгляд, брошенный на Белль и Тоби, сладко дремлющих на сиденье напротив. У нее был такой вид, словно он только что предложил ей раздеться догола.

– Я совсем не хочу спать! – пролепетала она с видом глубочайшего смущения.

Он как будто понял, что было причиной ее смятения, и улыбнулся.

– Дорогая, я и не думал намекать, что тебе скучно в моем присутствии.

В другой раз они ездили смотреть фейерверк в садах Во.

– Здесь слишком тесно, давай отойдем в сторонку, – прошептал Корт на ухо Филиппе и потянул ее из толпы на уединенную дорожку. Рокингемы ничего не заметили, поглощенные красочным зрелищем.

– Разве мы не должны предупредить, что уходим? – Филиппа нерешительно оглянулась на Белль и Тобиаса. – Они могут подумать, что мы заблудились…

– Тоби сообразит, куда мы могли пойти, – заверил Корт, ловко увлекая ее в ближайшую рощицу, где можно было не опасаться любопытных глаз.

Под сенью ближайшего дерева, он, не мешкая ни секунды, привлек Филиппу к себе и поцеловал. Этот поцелуй ничем не напоминал короткое и абсолютно безгрешное прикосновение губ, которым они обменялись в день обручения под бдительными взорами двух стражей невинности его юной невесты. И сейчас Корт вложил всю свою жажду в долгий и страстный поцелуй. Филиппа и не подумала противиться. Она обвила его шею руками, и уже в следующее мгновение юное, гибкое и бесконечно желанное тело прижалось к нему с откровенной доверчивой готовностью. Веки ее медленно опустились. Не колеблясь, Филиппа ответила на поцелуй, плотно сжав неопытные губы. Но даже и так они были бархатно нежны.

Корт проследил их сомкнутую линию кончиком языка, и глаза ее широко раскрылись. Но и теперь Филиппа не оттолкнула его. Более того, она слегка сдвинула брови с видом школьницы, погруженной в трудный урок, и попыталась повторить то, что сделал Корт. Их языки соприкоснулись, ее отдернулся, но сразу же вернулся в естественной потребности узнать новое. В этом движении сквозило чисто женское любопытство, выраженное с девическим простодушием, и новизна этого потрясла Корта до глубины души. Две долгие недели желание едва тлело в нем, сознательно сдерживаемое в угоду приличиям, но теперь оно вспыхнуло, и по жилам вместо крови потекла расплавленная огненно-горячая лава.

– Господи, Филли!.. – шептал он, едва слыша звук собственного голоса, – моя прекрасная фея, моя девочка!..

Корт не мог больше властвовать над ураганом, бушующим в его теле. То, что он хотел сделать в этот момент, но не имел возможности, он имитировал в исступленном движении языка наружу-внутрь, наружу-внутрь. Филиппа словно вплавилась в него всем телом, и ее дыхание стало частым и неровным.

Оглушенный безумным стуком сердца, Корт позволил себе более смелый жест, положив руку Филиппе на грудь. Он был не в силах остановиться. Быть с ней рядом все эти дни – и не позволять ни малейшей вольности! Он не мог понять, как это не свело его с ума. И сейчас он не противился властной потребности, бесстыдному плотскому желанию, настолько откровенному и мощному, что его и прежде едва можно было скрыть от взоров покровительниц Филиппы.

Корт осторожно погладил пальцем вершинку груди, где под тканью ощущалась едва заметная выпуклость соска. Филиппа только вздохнула. Это был вздох удовольствия, знак того, что она совсем не против его ласк. Господи, она вела себя так естественно бесстыдно, словно ничего не знала о запретах и приличиях, словно и впрямь была нимфой.

– То, что ты делаешь, так приятно… – прошептала она без всякой стыдливости.

– Мне даже приятнее, чем тебе, —с легким смешком заверил он.

Искушение было слишком велико, и, положив ладони на небольшие округлые ягодицы, он приподнял Филиппу, чтобы горячая, болезненно напряженная часть его тела теснее прижалась к ней. Он не сумел удержаться от стона —о, это божественное, божественное ощущение ее! Как, черт возьми, как дождаться проклятой брачной ночи?

Филиппа тихо засмеялась, и это отрезвило его.

– Корт, – произнесла она, горячо дыша у самых его губ, – у тебя в кармане что-то большое и твердое. Очень неудобно… пожалуйста, вытащи это.

Он не сразу понял, что она имела в виду, а когда понял, то не нашел ничего лучшего, как хрипло пробормотать:

– Это же я!

– То есть… как это? – озадаченно спросила Филиппа, и в голосе звучало удивление и нерастаявший девчоночий восторг.

– Ты только что сказала про что-то большое и твердое. Оно не в кармане… это… э-э… часть меня.

Она отстранилась и заглянула ему в глаза, словно подозревая, что ее пытаются выставить дурочкой.

– Ты не понимаешь? – спросил он, уже зная ответ. Желание в нем быстро стихало: он ни за что не позволил бы себе воспользоваться такой неопытностью.

– А что я должна понимать?

Сделав над собой усилие, Корт взял ее руки, все еще обнимающие его за шею, и мягко их разжал. Сердцебиение постепенно замедлилось до нормального. Бог свидетель, он только что поборол одно из сильнейших искушений своей жизни… возможно, впервые. Корт откашлялся, чтобы голос не звучал слишком уж хрипло, и пристально всмотрелся в доверчиво поднятое лицо Филиппы.

– Скажи мне, – начал он, осторожно подбирая слова, – тебе приходилось когда-нибудь видеть обнаженное мужское тело?

– Корт! – воскликнула она в негодовании. – Как ты можешь задавать такие… такие неприличные вопросы!

– Я только имел в виду тело младенца или, скажем, изображение на картине, – пояснил он, против воли улыбаясь.

– Ах, это… нет, едва ли, – с забавным сожалением ответила она. – Как я могла? Мисс Бланш и мисс Беатриса не держат таких картин.

Пожалуй, в этот момент впервые Корт сообразил, откуда проистекала странная неосведомленность Филиппы. В пансионе, конечно же, царили строгие пуританские взгляды незамужних леди. Книги по римской и греческой истории содержат массу иллюстраций, но фиговый листок прикрывает все самое интересное. Единственной, кто мог хоть как-то просветить Филиппу, была Белль, уже знакомая с таинствами супружеских отношений, но вряд ли той пришло в голову сделать это. Проклятие, подумал Корт, Филиппа знает о строении мужского тела меньше, чем монахиня! Что же будет, когда она увидит его голым, и притом без пресловутого фигового листка?

– Послушай, Филли… для тебя не секрет, конечно, что люди, живущие в браке, обычно обзаводятся детьми?

– Я знаю это! – воскликнула она, просияв радостной улыбкой. – Я жду не дождусь, когда у меня будет ребеночек. А ты?

– Да, конечно… – он замолчал, спешно подыскивая слова. – А Бланш и Беатриса… они объяснили тебе, как дети… э-э… откуда берутся дети?

Должно быть, вопрос показался Филиппе нелепым, потому что она засмеялась. :

– Конечно, объяснили! Как же могло быть иначе? Это слишком важная вещь, чтобы оставить меня в неведении. Я знаю, что иметь ребенка может не только замужняя женщина. В нашем пансионе была судомойка, такая хорошенькая… так вот, она забеременела, и когда это открылось, ее рассчитали. Кухарка и все другие служанки плакали и вели себя так, словно наступил Судный День. Мне было не по себе, и я обратилась сначала к одной из своих матушек, а потом и к другой. И, знаешь, каждая сказала одно и то же: глупая девчонка спала с сыном зеленщика. А мисс Бланш еще добавила, что никогда, ни в коем случае нельзя спать с мужчиной до первой брачной ночи. Если девушка позволяет себе такое, она обычно остается с младенцем, которого некому содержать, кроме нее самой.

Корт стоял, как громом пораженный, только что не приоткрыв от изумления рот. Ему стало ясно, чего испугалась Филиппа в ту ночь, когда они возвращались из театра. О Господи, она думала, что чуть было не позволила себе спать с мужчиной! Так, значит, с ней можно делать все что угодно, и она будет всерьез уверена, что это не закончится плохо, если только она не заснет.

Мысленно Корт послал проклятие в адрес безгрешных старых дев из лиллибриджского пансиона. Они учили воспитанниц всему, кроме главного – жизни. И все же он не мог до конца поверить в это и потому, приподняв лицо Филиппы за подбородок, заглянул ей в глаза. На него глянула чистейшая душа, не замутненная ни «греховным знанием», ни притворством. С минуту он решал, не раскрыть ли ей правду прямо сейчас… но будет ли это разумным? Лучше дождаться брачной ночи, и тогда… тогда она поймет, что физическая любовь – одно из наивысших благословений Бога.

Но Корт не намерен был оставлять ничего на усмотрение природы. В последующие дни он пользовался любой возможностью, чтобы остаться с невестой наедине. Ласки его постепенно становились все смелее, и она уже сама с все возрастающим желанием отвечала ему. Как он и ожидал, Филиппа находила совершенно естественным это ненавязчивое знакомство с наукой любви. Она отвечала Корту нетерпеливо, охотно, без ложной стыдливости.

На протяжении этих ослепительных и мучительных четырнадцати дней Корт охранял свое сокровище, как сторожевой пес. Кто бы ни приближался к Филиппе, он немедленно появлялся рядом, и весь вид его был исполнен скрытой угрозы. Кончилось тем, что ни один представитель мужского пола старше пятнадцати не смел приближаться к ней из страха получить оплеуху…

Кто-то потянул его за полу сюртука, и Корт вернулся к действительности.

– Signore, – сказал Кит, не подозревая, какого рода воспоминания он только что прервал, – бабушка послала меня сказать, что она устала и хочет вернуться. Еще она сказала, что нам всем не мешает вздремнуть.

– История повторяется, – с улыбкой заметил Корт вполголоса.

Он посмотрел на Филиппу, и чувство острой радости вдруг захлестнуло его. Ему захотелось обрести крылья и взмыть в небо, но он ограничился тем, что взял маленькую руку сына.

– Итак, мои усталые пилигримы, идите за мной, и я дам вам кров и пищу. На обед я заказал побольше сладкого – и никаких овощей! А что нам съесть на ужин, выберите сами.

– Как вы щедры и великодушны, добрый наш хозяин! – улыбнулась Филиппа.

– Добрый наш хозяин, добрый наш хозяин! – вторил ей Кит, вне себя от радости, что с овощами на время покончено.

Когда «Белокурая ведьма» вышла в море, оставив за кормой сонный рыбацкий городок Гиллсайд, на ее борту были экипаж из пяти матросов и три пассажира, младший из которых в этот момент обследовал палубу.

– Что за чудесная шхуна! – сказала Филиппа Уорбеку с искренним восхищением, когда двухмачтовое судно легко скользнуло прочь от пристани.

Они стояли на носу, наблюдая за тем, как режет отлогие волны изящный бушприт. В движении шхуна напоминала лебедя, грациозно и гордо плывущего вперед.

– Да, – кивнул Уорбек, с нежностью обводя взглядом судно. – Ее построили прямо здесь, в Гиллсайде. Представь себе, она способна делать десять узлов в час.

– А это много?

В это время паруса поймали ветер и со звучным хлопком выгнулись над их головами. Шхуна рванулась вперед так стремительно, словно оторвалась от поверхности воды и взмыла в воздух. Волны так и неслись под бушприт, и Филиппу охватило счастливое возбуждение.

Уорбек заметил это и одобрительно улыбнулся. Казалось, его забавляет непосредственность ее реакции, но, помимо этого, в глазах его она прочла что-то еще, что не сумела точно определить, но сердце Филиппы застучало быстрее.

Уорбек был одет просто и практично, в прочные брюки и белую рубашку, кружева которой у ворота и на обшлагах трепетали на ветру, как хлопья пены, сорванной ветром с верхушки волны. Он был без головного убора, и его угольно-черные, отливающие серебром на солнце волосы перебирал ветер. Он стоял на палубе крепко, как бывалый моряк, словно и не было искалеченной ноги.

– А когда вы в первый раз вышли в море, сэр? – спросил Кит, бесстрашно глядя на белые гребни волн, разбивающихся о борт судна. – Наверное, когда были еще маленьким?

– Нет, Кит, это случилось, когда мне было уже полных девять лет. Леди Августа взяла меня и моего брата Криса на все лето в Галле-Нест, это недалеко от Гиллсайда. Разумеется, мы часто бывали в порту и даже подружились с одним старым рыбаком. Он-то и научил нас ходить под парусами на его шлюпе. Правда, в открытое море нам выходить не разрешалось.

Мальчик посмотрел на опекуна серьезными серыми глазами. Он был одет в точности так же, как Корт: в серые брючки и белую рубашку (подарок леди Августы), и от этого их сходство казалось невероятным.

– Значит, вы всегда слушались взрослых?

– Хм… – Уорбек посмотрел на Филиппу, потом улыбнулся и подмигнул сыну, – скажем так: почти всегда.

Они замолчали, глядя на быстро отдаляющийся городок, картинно красивый в сиренево-серой дымке. Порт с пирсом, вдоль которого тянулась вереница разноцветных лодок, возник еще во времена римского владычества и когда-то соперничал с крупнейшими английскими портами. Но – увы! – любители морских курортов облюбовали на побережье иные места, а древний порт так и остался памятником средневековья с узкими улочками, мощенными круглым булыжником, и городскими воротами, медленно рассыпающимися от времени.

– Signore, а вы часто бывали в Галлс-Нест? – Кит подергал задумавшегося Уорбека за рукав.

– Нет, я был здесь только однажды. Обычно родители снимали дом дальше по побережью, в Бродстеасе, но в том году один знакомый отца предложил ему воспользоваться летним домиком в Галлс-Нест. Я и Крис провели там все три месяца под присмотром бабушки, и это время стало счастливейшим воспоминанием моего детства.

– А где были ваши родители, сэр? Разве мама и папа отпускают детей одних? Или они не могли поехать с вами?

Филиппа ждала ответа, затаив дыхание. Период ухаживания был короток, да и брак их длился не дольше, поэтому она мало успела узнать о семье Уорбека. Он избегал разговоров о семье, а если она настаивала, он отвечал неохотно и уклончиво. И Филиппа, узнав от Белль о скандальной и трагической смерти родителей Уорбека, больше не расспрашивала его, не желая причинять боль. Будь он с ней хоть однажды откровенен, то и она бы открыла ему собственный постыдный секрет, тяжелым бременем лежащий на душе. Сейчас Филиппа ждала ответа, почти уверенная, что Уорбек воздвигнет между собой и сыном такую же стену, какую когда-то воздвиг между собой и ею… нет, между собой и всем остальным миром.

– Моя мать не согласилась бы провести лето в таком захолустье, как Галлс-Нест, – наконец прервал Уорбек затянувшееся молчание. – Она не могла жить без балов и званых вечеров, зато отец их терпеть не мог и потому независимо от времени года оставался в Уорбек-Кастле. Трудно сказать, что он ненавидел больше, Лондон или побережье.

– А где сейчас живет ваш брат? Он все еще приезжает в Галлс-Нест?

Этот простодушный допрос все сильнее тревожил Корта. Он увидел Криса, мечущегося в жару на своей громадной постели и бессвязно призывающего мать, как обычно, погруженную в светские развлечения где-то в Лондоне. С усилием Корт оттеснил тягостное видение.

– Мой брат умер, Кит, – с внешним спокойствием объяснил он. – Лето, которое мы провели в Галлс-Нест вместе с леди Августой, было последним летом его жизни. Той же осенью он умер от скоротечной чахотки.

– Значит, он сейчас на небесах, вместе с моим папой, – с глубокой убежденностью сказал Кит.

– Вне всякого сомнения, – кивнул Корт и про себя подумал, что небеса – это совсем не то место, где пребывает душа усопшего маркиза Сэндхерста.

– Хотелось бы мне иметь брата… – вдруг произнес Кит с заговорщицким видом.

Затаив дыхание, взрослые ожидали продолжения.

– Еще в Венеции я спрашивал маму, не можем ли мы как-нибудь заполучить мальчика, когда будем в Англии, но она сказала: вряд ли это получится, потому что сначала у меня должен появиться новый папа. Мне кажется, обзавестись папой даже труднее, чем братиком..»' поэтому к следующему дню рождения мне подарят только пони.

– А когда?..

– О! – воскликнула Филиппа чересчур громко. – Вы только посмотрите вон на тот корабль!

Она так низко наклонила голову, что поля шляпы скрыли ее лицо, но зоркие глаза Корта успели заметить вспыхнувшие от смущения щеки.

– Где корабль? – заинтересовался Кит, сразу забыв, о чем шла речь.

– Вон там.

Филиппа указала на большой крейсер, судя по всему, держащий курс на Па-де-Кале.

– Это «Феррет», судно королевского военно-морского флота, – сказал Корт. – Полагаю, он направляется к Дувру, чтобы устроить засаду на контрабандистов.

– Ух ты! – воскликнул Кит в восхищении. – Хотел бы я быть капитаном такого вот корабля! Я бы ловил контрабандистов и сажал их в тюрьму.

Филиппа с нежностью посмотрела на сына. Она уже оправилась от смущения, и только краска на щеках напоминала о неловком для нее моменте.

– А я думала, тебе хочется стать гондольером.

– Да, правда, – озадаченно признался мальчик. – А разве нельзя быть сразу и тем, и другим? Signore! Может быть, можно быть то гондольером, то капитаном по очереди, по одной неделе каждым?

Корт не выдержал и засмеялся. Смех Филиппы, звонкий, как колокольчик, присоединился к раскатам его добродушного хохота, и фиалковые глаза обратились к нему с совершенно прежним выражением доверчивой радости.

– Пожалуй, не получится, но ты станешь тем, кем пожелаешь, я в этом совершенно уверен.

И все трое принялись высматривать в безбрежном просторе моря очередной корабль.

Судно двигалось на север вдоль линии побережья. Небо, рано утром совсем ясное, покрылось облачками, похожими на комки ваты. «Белокурая ведьма» и впрямь была прекрасным образцом кораблестроительного искусства, с высоким фальшбортом и палубой из тисовых досок. Поручни отполированы, медные детали надраены до блеска. Капитанская рубка, каюта и кают-компания были обшиты мореным дубом, к услугам кока на камбузе была большая плита, обогревающая к тому же в холодное время жилые помещения.

Когда «Белокурая ведьма» была еще на стапелях, Корт мечтал о том, что однажды направит ее к берегам Италии, в Венецию. Он видел, как судно входит в Гранд-канал и причаливает к ступеням некоего палаццо. После помолвки с Клер он постепенно забыл о своих мечтах. Сейчас, когда Филиппа и Кит были рядом, он понимал, зачем вообще ему понадобилась эта помолвка. Освободиться от чар белокурой ведьмы. И что же? Он вновь оказался в полной ее власти. И ничуть не жалеет об этом.

Однако воспоминание о леди Клер Броунлоу несколько омрачили приятный ход мыслей, и он дал себе слово сразу после поездки наведаться в Лондон, чтобы объясниться с невестой. В конце концов он не знал, что у него есть сын. Когда Клер узнает об этом, то, конечно, согласится, что лучший выход для него – воссоединиться с семьей. А он за это… он внесет солидную сумму на счет любого приюта или больницы для умалишенных, которую она назовет. Клер в глазах общества была образцом христианского милосердия, о ее благотворительности ходили легенды, и Корт не сомневался, что его щедрость залечит рану, нанесенную ее гордости.

Шхуна сделала изящный поворот, огибая лесистый мыс, и глазам путешественников открылся узкий залив, со всех сторон окруженный высоко вздымавшимися утесами.

– Перед вами залив Галлс-Нест, прошу любить и жаловать, – сказал Корт с церемонным поклоном.

– А мы сможем пристать к берегу у самого дома? Корт с нежностью взъерошил темную шевелюру сына.

– Увы, здесь много подводных рифов, поэтому подходить близко к берегу опасно.

Когда паруса убрали и шхуна медленно и осторожно вошла в залив, стал виден дом. Построенный на плоской вершине утеса, он господствовал над песчаным пляжем, полукругом охватывающим оконечность бухты. Это был трехэтажный дом с белой верандой, идущей вдоль всего цокольного этажа, сложенного из местного песчаника светло-серого цвета. Из окон верхнего этажа, стрельчатых, очень изящных, открывался вид поверх утесов, окружавших бухту.

Филиппа очень хорошо знала этот дом. Здесь они с Уорбеком провели свой медовый месяц. Место было на редкость уединенным, ближайший городок располагался в пяти милях к югу. С берега до Галлс-Нест можно было добраться только по узкой извилистой дороге.

– Как вы думаете, бабуля видит нас? – спросил Кит с надеждой.

– Конечно, видит, если взяла на себя труд заглянуть в подзорную трубу, – засмеялся Уорбек. – На этот случай ты можешь ей помахать. Думаю, она заметила паруса, когда мы подплывали.

Мальчик замахал обеими руками сразу. Увидев это, Уорбек попросил матросов на этот раз зайти подальше в бухту, и судно крадучись двинулось вперед.

– Ну, а теперь, когда шхуна приведена в Галлс-Нест, приглашаю вас осмотреть каюты, – – сказал Уорбек.

Кит на одной ножке поскакал к трапу, ведущему на нижнюю палубу, но на полдороге остановился и повернулся, сверкая глазами от счастливого возбуждения.

– Signore, давайте сегодня переночуем на борту корабля!

– Не сегодня. Мы слишком долго были в пути. Твоя мама, я думаю, устала, и лучше ей поспать в настоящей постели. Но в следующий раз мы точно переночуем в каюте. Нет сна более мирного, чем на борту корабля в прекрасную лунную ночь…

Он бросил на Филиппу многозначительный взгляд. Это уже было просто возмутительно! Она скрестила руки с видом оскорбленной добродетели, но Уорбека это, кажется, не смутило. Он заглянул в ее сузившиеся глаза и усмехнулся. И что за ленивая, что за знающая это была улыбка!

– Дорогая леди Сэндхерст, не беспокойтесь, – сказал он, нимало не пристыженный ее безмолвным возмущением. – Вы не испытаете ни малейшего неудобства. Койки так широки, что вполне способны вместить даже не одного, а сразу двух человек. Каюты тоже достаточно просторны для… хм… для всего, что придет на ум. – Он снова усмехнулся, на этот раз с самым невинным видом. – Ну, а теперь, сухопутные крысы, за мной1 Осмотрим корабль и отдадим должное обеду, над которым кок бьется с самого утра.

Филиппа сделала над собой усилие и приветливо улыбнулась в ответ. В этот момент вахтенный заметил подводную скалу и подал сигнал. Торопливый поворот руля заставил шхуну накрениться на один борт, и Филиппу бросило прямо на Уорбека, от неожиданности выронившего трость. Первой мыслью Филиппы было, что сейчас он рухнет прямо на больную ногу, и она обвила руками его талию. Судно накренилось снова, выравнивая курс, и несколько секунд они балансировали, стараясь удержать равновесие, в этом странном подобии объятия.

Филиппа была уверена, что это она удерживает Уорбека от падения, но потом сообразила, что сама стоит на ногах лишь благодаря ему, а Уорбек, судя по всему, нисколько не нуждался в помощи. Более того, он держал ее чуть ли не на весу, так что ноги ее едва касались палубы! Их тела были так близко. И его губы… всего в паре дюймов.

Филиппа хотела было высвободиться, конечно, гневно и резко, но неожиданно для себя вместо этого она запрокинула голову и заглянула в серые глаза.

Они смеялись.

– Мадам, премного благодарен вам за заботу о несчастном калеке.

– Я только хотела.. .я не думала…я полагала, что… – она не знала, что сказать, и пристыженно умолкла.

– Не было ни малейшей опасности, – заверил Уорбек. – Видишь, судно остановилось, сейчас бросят якорь. И даже если бы я упал к твоим ногам, уверяю, .это не нанесло бы мне морального ущерба. Не забывай, однажды я уже упал в твоих глазах. Думаю, ничего худшего со мной случиться не может.

В его глазах вспыхнул огонек, и ответное желание тотчас предательски полоснуло тело.

– Кит… Кит смотрит, – прошептала Филиппа.

– Я знаю, – тихо ответил Уорбек, и они отстранились друг от друга и посмотрели на мальчика.

Тот внимательно разглядывал их, и на его лице смешались удивление и радость. Глаза сияли, как две звездочки, и не нужно было обладать богатым воображением, чтобы понять, что это значит. Он думал, что из английского signore получится чудесный новый папа.

Глава 12

– Можно узнать, какой частью города вы владеете, ваша милость?

В присутствии Кита Филиппа держалась с Уорбеком по-прежнему официально. Сейчас все трое направлялись в Гиллсайд за покупками. Они ехали в легком двухколесном кабриолете, запряженном симпатичной пегой кобылкой, правила Филиппа.

– Какой частью? – переспросил Уорбек. – Полагаю, значительной.

Филиппа рассеянно кивнула, сосредоточившись на лошадях.

– Надеюсь, я все правильно делаю? – чуть погодя спросила она.

– Лучше и быть не может, – заверил Уорбек с ободряющей улыбкой. – Но все-таки вожжи нужно держать в левой руке, если понадобится отпустить или подобрать их, Вот тогда пригодится правая рука.

– Да, да, понимаю, – говорила Филиппа, стараясь выполнять все его указания.

Сегодня утром, перед поездкой, Корт заявил, что прекрасно помнит, что когда-то Филиппа хотела научиться править, и готов дать первый урок. Не успела Филиппа опомниться, как вожжи оказались у нее в руках, Уорбек легонько хлестнул лошадь – и практические занятия начались.

– Обратите внимание, как тонко эта лошадь чувствует каждое ваше движение и откликается на него. Вожжи должны быть натянуты, иначе в нужный момент животное не послушается приказа не из упрямства, а потому, что не поймет вас.

В это утро Филиппа надела ярко-желтое платье и соломенную шляпку и в этом наряде до боли напоминала беспечную юную девушку, которую он пытался поцеловать в саду Мерсье.

Накануне вечером все четверо обитателей дома поужинали на веранде и долго играли в лото. Когда в сумерках уже невозможно стало рассмотреть цифры, леди Августа, деликатно зевнув в кулак, объявила, что настала пора ей отойти ко сну. Корт, Филиппа и Кит еще некоторое время сидели на ступенях веранды, наблюдая за тем, как оранжевый шар солнца медленно погружается за горизонт. Потом Корт отнес задремавшего мальчика в детскую, с улыбкой прислушиваясь к легким шагам Филиппы за спиной. На этот раз вечернюю сказку слушал не только Кит. В сказке Филиппы присутствовали и волшебница, и странствующий рыцарь, и прекрасная дама, но все события происходили не в волшебной стране, а в Англии XIX века. Это была прекрасная мистическая вышивка по прочной канве действительности, плод воображения самой рассказчицы. Закончив сказку, Филиппа поцеловала сына, и Корт замер, глядя на нее. Шесть лет назад он полюбил молоденькую школьную учительницу, и все, что пленило его тогда, сохранилось в Филиппе по сей день. Но было и нечто большее: она оказалась заботливой и любящей матерью. Правда, она, конечно, неверная жена… но это все равно не так, как с его матерью. Для леди Уорбек любовные похождения были единственно возможным образом жизни, и потому все остальное безжалостно приносилось в жертву ее желаниям. Для Филиппы превыше всего – материнская любовь. Ничто на свете не может заставить ее поступиться интересами ребенка, и вывод отсюда следует самый утешительный, решил Корт.

Если не любовь к мужу, то любовь к сыну станет для нее основой верности. Человек, в чьих руках окажется судьба Кита, будет иметь над ней полную власть. Ну а если появятся другие дети… Она будет мирно и безмятежно заниматься их воспитанием в Уорбек-Кастле, даже не думая о развлечениях на стороне.

Ее интрижка с Сэндхерстом, продолжал размышлять Корт, была всего лишь грехом юности, из тех, через которые кое-кому из женщин надо пройти. Таких, как Сэндхерст, немного на белом свете, так что вряд ли другой сладкоголосый соловей попадется ей на пути. Мерзавец жизнью заплатил за свой поступок, а у него, Корта, есть возможность начать все заново. До всего, чего он хочет, только рукой подать…– Скажите, ваша милость, – вернул его к действительности вопрос Филиппы, – Тоби тоже вкладывает деньги в недвижимость?

– Не только он, но и братья Белль. Этьен и Андрэ вложили почти все, что сумели наскрести, и, я уверен, не прогадали. Нам четверым принадлежит большая часть таверн и гостиниц в Гиллсайде, многие магазины. Кстати, Тобиасу нравятся окрестности, и он поговаривает о том, чтобы купить здесь летний домик. Земли, которые я хотел вам показать, находятся южнее старых городских стен и тянутся до самого побережья. Поместье включает и холмы, и лес, и луга, поэтому можно гарантировать, что с течением времени его стоимость будет быстро расти.

– Значит, эту землю вы хотите приобрести Киту, – разочарованно протянула Филиппа. – Я думала, речь идет о Галлс-Нест…

– Галлс-Нест не продается.

– Откуда вам это известно? Вы уже навели справки?

– Эта земля моя, и я не собираюсь ее продавать. Должно быть, сама того не замечая, Филиппа рванула поводья, потому что пегая кобылка замотала головой и недовольно всхрапнула.

– Разрази меня гром! – буркнула Филиппа себе под нос и добавила громче: – Я не нарочно.

– Поначалу такое случается нередко, – успокоил Уорбек как ни в чем не бывало. – Постепенно руки обретут привычку и будут двигаться сами по себе независимо от хода мыслей. Только избегайте без крайней необходимости стегать лошадей. Хорошие упряжные лошади слушаются без всякого принуждения.

Филиппа кивнула и улыбнулась. Вид собственных рук с зажатыми в них вожжами порождал в душе законную гордость.

– Поверить не могу, что сама правлю!

– Мама, я горжусь тобой, – сказал Кит «взрослым» голосом. – Я тоже хочу научиться править. Signore, вы мне позволите?

– Обязательно, но не сегодня, – ответил Уорбек со смешком. – Вначале нужно научиться ездить верхом.

– Почему? Мама, например, не умеет.

– Я знаю. Чуть позже я займусь и этим.

– Правда? – воскликнула Филиппа тоненьким девчоночьим голосом, и лицо ее засветилось.

– Почему это удивляет вас, мадам? Странно. Я ведь обещал однажды, что научу вас и править, и ездить верхом.

Филиппа поерзала на сиденье, надеясь, что Кит не придал значения словам герцога. Мальчик, однако, был не из тех, кто пропускает мимо ушей разговоры взрослых.

– А когда вы ей это обещали?

– Это было довольно давно. – Уорбек ласково взъерошил его густые волосы. – И я, и твоя мама были тогда гораздо моложе.

– Ей было столько лет, сколько мне?

– Нет, чуть побольше, – засмеялся Уорбек, – но порой она вела себя, как пятилетняя девчонка.

– Гадкая ложь! – с притворным возмущением возразила Филиппа и украдкой показала ему язык. – По-моему, я уже неплохо справляюсь. Вы мне покажете, как крутить вожжи?

– Только если вы решитесь править четверкой. Тогда я научу вас и крутить вожжи, и направлять дышловых, но все это уже высшее искусство, а пока довольно и нынешнего хорошего начала.

– Как все это интересно! – не выдержал Кит. – Мне хочется поскорее попробовать!

– Попробуешь, обещаю, – сказал Уорбек, вновь обретая серьезность. – Я научу тебя всему, что нужно знать мальчику.

Уже в который раз Филиппа ощутила в душе укол раскаяния. С каждым днем она все яснее представляла себе, что она совершила, решившись бежать. Отняла у Корта сына, а у Кита отца.

Правда, тогда она была уверена, что Уорбек отвернется от ребенка так же, как отвернулся от нее. Да и как могла она думать иначе? Она сама была лишена родительской любви, а ее опекун никогда не интересовался ею. В тот момент она думала лишь о том, чтобы стать своему ребенку надежной опорой в жизни. Если судьба уготовила ей сиротство, одно из горчайших испытаний, то подобная участь должна миновать дитя, которое она носила.

Она была права… и не права в той же мере. Сделав Кита своим и только своим, тем самым она украла его у отца. Тогда, в Кентерберийском соборе, Уорбек говорил, что готов начать все заново, что им следует простить друг друга… но если бы он только знал, что она действительно сделала, и притом сделала сознательно, сказал бы он те же слова или нет? Простить… простить он, быть может, и сумел бы, но только не забыть.

– А почему вы все решили купить собственность именно в Гиллсайде? – спросила Филиппа, подавляя приступ раскаяния.

– Потому что мы собираемся превратить этот захолустный городок в фешенебельный курорт. Морской воздух издавна считается целительным, а в последнее время к тому же многие начали проявлять интерес к купаниям в морской воде. Доктора, с которыми я говорил, в один голос утверждают, что купаниями можно вылечить любую болезнь, от ревматизма до разлития желчи. Я бывал в Брайтоне и еще нескольких приморских городах и видел просторные передвижные купальни на колесах. Они заезжают достаточно далеко от берега, поэтому создается видимость купания в открытом море. – Филиппа бросила на Уорбека быстрый взгляд. Уж не напоминает ли он ей о совсем других морских купаниях? Во время медового месяца они часто купались вместе, хотя поначалу Филиппа сопротивлялась. Даже бухта Галлс-Нест не казалась ей достаточно уединенной для леди, имеющей дерзость войти в воду вместе с джентльменом. Но Уорбек так ее упрашивал, что она уступила.

Филиппа купалась в белой батистовой рубашке, мгновенно намокавшей и становившейся потому совсем прозрачной, а Уорбек вообще раздевался догола. Она и сейчас могла живо представить, как сильные гребки уносят его прочь от берега и как влажно поблескивает на солнце его обнаженная спина.

Это был запретный ход мысли, и потому тем более волнующий. Незаметно для себя Филиппа начала вспоминать брачную ночь, когда впервые увидела мужа без одежды.

…Теперь казалось невероятным, что она могла дожить до восемнадцати лет, оставаясь ужасающе наивной. Но так ли удивительно это было? В конце концов ее вырастили и воспитали две старые девы, для которых пуританский слог рыцарских романов был средоточием истины. Возможно, они давно забыли, какова жизнь на самом деле, что существует не только дух, но и плоть… если вообще когда-нибудь знали это.

Зато Корт хорошо это знал. Его поцелуи были долгими и пылкими, а ласки становились все смелее и смелее. В своем простодушии Филиппа однажды призналась ему, что всякий раз, стоит ему только прикоснуться к ней, она чувствует новое и непонятное ощущение, одновременно слегка болезненное и сладостное. Все ее тело как будто ожидает чего-то… а он в ответ улыбнулся и сказал, что это самое что ни на есть естественное ощущение для будущей новобрачной. При этом его серебряно-серые глаза странно грели, и это тоже волновало. Филиппа терлась об него, как котенок, требующий, чтобы его погладили.

В день, когда викарий церкви святого Адельма объявил их мужем и женой, Филиппа ожидала ночь с чувством приятного предвкушения. Для нее брачная ночь означала мирный сон в объятиях друг друга, на который теперь она имела полное право. Сразу из церкви они отправились в свадебное путешествие и прибыли в Кентербери довольно поздно. Легкий ужин им подали прямо в комнату, а после него Корт вышел в маленькую смежную гардеробную, чтобы сменить дорожную одежду на домашний халат. Филиппа прошла за ширму и достала сорочку, приготовленную специально для этого торжественного случая. То был подарок Белль, которая взяла с Филиппы слово, что та наденет его в первую брачную ночь.

Вынимая серебряные гребни из волос, Филиппа подошла к зеркалу. Неожиданно ей стало неловко. Она уселась в кресло перед догорающим камином и стала ждать. Она уверяла себя, что смущаться нелепо, раз всю оставшуюся жизнь, из ночи в ночь, она и Корт будут вместе. Это ее несколько успокоило, и когда новобрачный появился из гардеробной, она улыбнулась ему разве что с легкой застенчивостью.

Корт остановился на пороге и некоторое время смотрел на нее так, словно видел впервые в жизни. Филиппа чуть было не застеснялась снова, но тут он улыбнулся своей обычной улыбкой.

– Леди Уорбек, леди Уорбек! Известно ли вам, что вы – бриллиант чистейшей воды?

– В таком случае, вы – лучшая оправа бриллианту, – отозвалась она с полной искренностью.

Как и Филиппа, он был босиком, а когда сделал шаг вперед, полы приоткрылись и показалась нога до самого колена. Она была покрыта густыми темными волосами, и это было первое откровение этой ночи, поразившее Филиппу.

Корт как будто не заметил озадаченного выражения лица Филиппы. Пройдя к столу, он налил вина в высокий бокал и сел на диван перед камином.

– Иди ко мне, здесь теплее, – сказал он. Филиппа перебралась из своего кресла на диван к Корту, и он усадил ее к себе на колени.

– Это для тебя, – произнес он вполголоса, протягивая бокал.

– Ты не забыл, что я уже выпила два бокала за ужином? – промурлыкала она. – Пожалуй, я опьянею.

– Вот и посмотрим, умеют ли феи пьянеть, – усмехнулся Корт и поцеловал ее в висок.

Несколько минут Филиппа мелкими глотками пила рубиново-красную терпкую жидкость, потом отдала пустой бокал и теснее прижалась к широкой груди.

– Ты не станешь сердиться, если я вдруг засну прямо сейчас, у тебя на коленях? День был такой долгий и утомительный!

– Что верно, то верно.

Корт слегка потерся носом о впадинку между ее ключицами. Как обычно, его прикосновение вызвало в ней сладкий трепет.

– Как тебе понравилось венчание, милая?

– Все было просто чудесно! Чудеснейшее из всех венчаний, на которых я бывала.

Филиппа чувствовала легкую сонливость, которую быстро оттесняло ощущение губ, медленно скользящих вдоль ключиц.

– Неужели из всех? И на скольких же ты бывала?

– На двух, своем и Белль. Но наше было в сто раз красивее, чем у Белль и Тобиаса.

– Боюсь, ты не можешь судить беспристрастно, – заметил Корт со смешком.

Филиппа подняла голову, и они заглянули друг другу в глаза. Его, подсвеченные догорающим в камине пламенем, казались озерами жидкой ртути, загадочными и таинственно блестящими.

Рука сама собой поднялась погладить щеку, уже подернутую темной тенью и ощутимо колючую. Филиппа провела пальцем по густым черным бровям, потом от переносицы вниз до кончика носа.

– Нет, – возразила она, – наше все-таки было особенным. Где ты еще видел целых двенадцать подружек невесты? До сих пор не могу поверить, что ни одна из них не захихикала в самый торжественный момент. А кто отдавал невесту жениху? Две старые девы, воспитательницы пансиона. – Филиппа счастливо улыбнулась, на минуту погрузившись в воспоминания, потом вдруг сказала: – А теперь мы женаты, подумать только!

– Да. – Голос Корта прозвучал совсем иначе, чем прежде, ниже и хрипловато. – Да, Филиппа, теперь мы с тобой женаты.

Все еще во власти счастливых размышлений, она едва обратила на это внимание и только теснее прижалась к нему, чтобы ощутить твердость мышц под бархатом халата и силу обнимающих рук. Когда она завозилась на коленях, у Корта вырвался стон, и она выпрямилась с встревоженным видом.

– Что с тобой? Плохо себя чувствуешь? – Филиппа оглядела стол с остатками ужина и нахмурилась. – Я так и знала, что этот йоркширский пудинг слишком тяжел для желудка!

– Я никогда не чувствовал себя лучше, – заверил Корт и положил руку ей на грудь.

Словно горячая волна обрушилась на нее вместе с ощущением твердой мужской ладони. Филиппа сделала быстрый судорожный вдох, потом медленный выдох. Она замерла словно завороженная, отдаваясь неописуемому удовольствию, пока его пальцы играли соском. Вот уже две недели, как она знала эту ласку, и привыкла к сладостному ее ожиданию.

Корт запрокинул ей голову. Это тоже было знакомо: быстрые прикосновения языка к чувствительным точкам. И когда Корт отстранился, Филиппа посмотрела на него, не скрывая разочарования.

– Филли, – начал он мягко, – прежде чем мы ляжем в постель, нам нужно кое-что обсудить.

– Если ты о том, кто будет спать у стенки, то мне совершенно все равно, – ответила она, не сводя взгляда с его губ.

Она хотела только одного: снова стать добычей этого щедрого на ласки рта. Корт помолчал, поглаживая ее по плечу почти рассеянным движением. Он был странно серьезен, едва ли не впервые за последние две недели.

– Милая, все дело в том, что мужчины устроены иначе, чем женщины. Совсем иначе.

– По-твоему, я этого не знаю! – Смеясь, Филиппа приложила свою руку к его ладони.

– Дело не только в этом. – Он ласково улыбнулся. – Мужчины выше, шире в плечах, они гораздо сильнее… и они покрыты волосами везде, где только возможно. Но и это не все. Мужчины отличаются от женщин и анатомически.

– То есть как это? – Филиппа с любопытством заглянула ему в глаза.

– Различие, о котором идет речь, напрямую касается того, как появляются дети.

Это последнее замечание окончательно заинтриговало Филиппу. Она не раз задавалась вопросом, как именно возникает новая жизнь. Во сне, это понятно – но как именно? Как замужняя женщина, она имела полное право это знать.

– Когда мы уснем… – начала она.

– Гораздо важнее то, что случится до того, как мы уснем, – перебил Корт. – Все самое интересное происходит с мужем и женой, когда они бодрствуют. Так вот, чтобы зачать ребенка, милая, мужское семя должно попасть внутрь женского тела, иначе ничего не получится. Чтобы ребенок мог расти и крепнуть, существует особое место внутри твоего восхитительного тела. И вот как раз туда и должно попасть мое семя. – Он помолчал, ожидая вопросов, но Филиппа только молча смотрела, приоткрыв от любопытства рот. – Тебе, конечно, интересно, как оно туда попадет? Для этого существует очень удобный инструмент, который называется мужской член. Его нужно будет ввести вот сюда…

Рука соскользнула с ее плеча и легла между ног.

Филиппа никак этого не ожидала и попыталась крепче стиснуть ноги, но Корт не убрал руку.

Неожиданно Филиппа вспомнила нечто давно забытое: детский разговор с одной из подруг-пансионерок, которая пыталась описать различие между мальчиками и девочками. Что-то о маленькой мягкой трубочке…

– Ты уверен, что дети получаются именно так? – спросила она, не скрывая недоверия.

– Абсолютно.

– Ну тогда… тогда давай сделаем все как положено. – Филиппа храбро улыбнулась.

Корт зарылся лицом в ее распущенные волосы, и на мгновение ей показалось, что он борется со смехом, но когда он поднял голову, то был совершенно серьезен, разве что глаза немного поблескивали.

– Вот и хорошо, – похвалил он. – И правда, попробовать-то мы можем.

С этими словами он поднялся и перенес ее на кровать. Подарок Белль как нельзя лучше подходил для первой брачной ночи, так как только завязка из лент удерживала его на плечах. Корт распустил ленты, и легкое одеяние соскользнуло с плеч Филиппы. Та до подбородка натянула простыню, потом повернулась и выжидательно посмотрела на Корта. Он с улыбкой развязал пояс халата и повел могучими плечами, сбрасывая его на пол. Филиппа вскрикнула и прижалась к спинке кровати, сжавшись в комок. И так она сидела минуту или две, глядя округлившимися от изумления глазами на человека, ставшего ее мужем.

Он нисколько не преувеличивал, когда говорил, что мужчины отличаются от женщин. Он разительно отличался от нее. Его плечи и руки бугрились мускулами,

волосы на груди были такими густыми и черными, что казались звериной шерстью, а живот представлял собой сплошные плиты мышц. Но все это не шло ни в какое сравнение с основным различием.

И вот это чудовище называется мужской член? Она вполне могла вообразить себе спрятанную в брюках мягкую трубочку, но не это…

Боже, они совершили ужасную ошибку! Анатомически они никак не подходили друг другу. Корту следовало выбрать себе женщину такую же большую, как он сам, а ей… ей нужно бы остаться незамужней. Насколько Филиппа знала свое тело, «мужской член» просто не мог проникнуть внутрь нее.

– У нас… у нас ничего не получится, – пролепетала она дрожащим голосом.

Корт присел на край кровати и спокойно привлек Филиппу к себе:

– Все у нас получится, милая. Он положил ладонь ей на шею, под волосы, и начал поглаживать затылок ритмичными успокаивающими движениями.

– Ну, я не знаю… а тебе уже приходилось делать это раньше?

Корт выглядел смущенным и как будто снова боролся с приступом смеха. Да-да, на этот раз в этом не было никаких сомнений.

– Конечно, ты делал это, – ответила Филиппа за него подавленно.

Она чувствовала себя не просто наивной дурочкой, но полной идиоткой, и покраснела чуть ли не до слез.

Корт провел ладонью по ее плечу, потом по руке. Она не отшатнулась, но сжалась так, что мышцы свело. Он, конечно, заметил это, но не подал и виду и продолжал гладить ее, как встопорщенного воробышка. Затем подвинулся совсем чуть-чуть, и Филиппа, ощутив под простыней прикосновение ноги, поросшей волосами, изо всех сил сжала бедра. Корт тихонько засмеялся и слегка укусил ее за мочку уха.

– Нам некуда спешить, – шепнул он ей на ухо.

– Правда?

– Конечно, – заверил он. – У нас впереди столько ночей, что можно будет научиться всему. Знаешь, что самое приятное в браке? Муж и жена имеют право узнать друг друга полностью. Это значит, что они могут трогать друг друга, где хотят. Тебе ведь нравилось меня трогать, помнишь?

– В общем… да…

А Корт все так же легко и непринужденно лег рядом и, не пытаясь убрать простыню, за которую Филиппа продолжала цепляться, словно утопающий за соломинку, повернул ее к себе.

– Ну, маленькая фея, есть возможность узнать, как устроен смертный мужчина. Можешь трогать меня везде, где только пожелаешь. Я твой супруг, а это значит, что мое тело принадлежит тебе.

Это были волшебные слова, снявшие с нее заклятие стыда. Она положила руку на его обнаженную грудь и ощутила ответное движение мышц. Услышав приглушенный возглас, Филиппа замерла в нерешительности и тотчас услышала;

– Продолжай!

Это прозвучало так, словно Корт испытывал некую неизвестную ей муку, и только ее прикосновения могли принести ему облегчение. Что-то разомкнулось окончательно в душе Филиппы, и она отдалась тому, что можно было бы назвать изучением, но что на самом деле было лаской. Он весь был таким твердым, но эту каменную твердость облекала шелковистая кожа. И точно так же все было там, внизу, куда он в конце концов потянул ее руку. Филиппа позволила пальцам сомкнуться вокруг твердого стержня, и тот тоже был шелковистым, гладким и податливым.

Когда она насытилась прикосновениями, наступил черед Корта. Оказывается, можно было трогать друг друга не только руками, но и губами, и языком, и все это было можно, и все это было правильно! Когда он мягко опустился на нее, она ахнула от упоительного ощущения. Робкая страсть, тлевшая в Филиппе, вспыхнула, как сухая ветка.

– Корт, Корт… – шептала она в растерянности, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы, – мне нужно… что мне нужно? Что-то странное происходит со мной!

Ей хотелось царапать его ногтями, вцепиться в волосы, как врагу, и в то же время он был странно желанен, к нему властно влекло, словно он был частью, а должен стать одним целым с ней.

– Филли!

Она приоткрыла тяжелые веки.

– Сейчас тебе будет больно, милая, но совсем недолго, – прошептал Корт хрипло. – Так должно быть, и ничего страшного в этом нет. Я люблю тебя…

Мощный толчок словно разорвал ее пополам, и боль полоснула огненным острием. Филиппа вскрикнула. На глазах выступили слезы и покатились по щекам.

– Моя радость, счастье мое, – услышала она и ощутила, как его губы касаются судорожно стиснутых век, носа, подбородка. – Пожалуйста, не плачь! О дьявол, я так хочу тебя…

Губы коснулись ее приоткрытого, жарко дышащего рта. Он как будто просил прощения за причиненную боль, и по мере того как длился поцелуй, плоть Филиппы привыкала к чужому присутствию внутри, к плавному скольжению взад-вперед и к осторожным толчкам, и одновременно с этим отступала боль.

А потом началось маленькое чудо. Ритмичные движения стали сладостными, эта сладость нарастала, и в какой-то момент Филиппа услышала свой собственный стон.

– Я не знала, что это бывает так…

– Будет еще лучше, милая. Говорят, можно узнать рай в объятиях друг друга… ты хочешь побывать в раю?..

Одними губами она ответила «да» и обвилась вокруг него. Господи Боже, как чудесно это было! Как глупо было думать, будто они не подходят друг другу. О, они подходили, подходили как нельзя лучше! Каждая мышца ее тела внезапно напряглась и расслабилась вновь. Словно раскрылись невидимые двери, выпуская наружу наслаждение…

Филиппа очнулась. Удивительно, как она не направила лошадь прямо в придорожную канаву! Искоса глянув на Уорбека, она спросила себя, заметил ли он ее рассеянность. О чем он думал в эти минуты? А кстати, о чем они говорили перед тем, как… она замечталась. Кажется, о морских купаниях и целебном действии морского воздуха.

– Да, морские купания… э-э… медицина прошла долгий путь от минеральных источников в Бате до передвижных купален. Помните, когда-то считалось, что воды лечат даже склонность к апоплексии?

– То ли еще будет, – сказал он самым прозаическим тоном. – Подождите, скоро вся Англия будет проводить лето на побережье. Мы превратим Гиллсайд в такой шикарный курорт, что места в здешних гостиницах будут нарасхват.

– Я и не знала, что вас интересуют морские курорты. На этот раз искушение оказалось слишком велико. Убедившись, что Кит смотрит в другую сторону. Корт наклонился ближе к Филиппе и шепнул ей на ухо:

– Больше всего меня интересует то, что находится сейчас в непосредственной близости от меня, – и, не дожидаясь ответа, уже громче он продолжал: – Поезжайте быстрее, леди Сэндхерст. Не забывайте, нас везет чистокровная лошадь. Если вы будете без нужды ее придерживать, она скоро устанет и начнет баловать.

Филиппа послушно ослабила вожжи, и лошадка побежала резвее.

– Вчера, когда мы прибыли в Гиллсайд, меня удивило, как мало там приезжих, – заметила Филиппа немного погодя. – Странно, не правда ли? Это аккуратный и красивый городок, настоящая средневековая жемчужина.

Корт с притворно рассеянным видом поймал пальцами белокурую прядку. Филиппа была так близко, что он ощущал исходящий от нее аромат весенних цветов. Интересно, думал он, сколько потребуется времени, чтобы заманить ее в постель? Он дал себе слово, что соблазнит ее еще до того, как они вернутся в Чиппингельм. Столь же сильно его занимал вопрос, когда Филиппа забеременеет. Если вспомнить прошлое и прикинуть кое-какие даты, она уже была беременна к концу медового месяца. Но это еще ничего не значило, потому что с Сэндхерстом она жила куда дольше, но ребенком от него так и не обзавелась.

– Так случилось, что в прошлом о Гиллсайде мало кто слышал, – ответил Корт с задумчивым видом. – К этой части побережья нет удобных транспортных путей. Правда, от Рэмсгейта сюда ежедневно отправляется дилижанс, но дорога идет по гористой местности, сильно петляет, а это, согласитесь, не каждому по душе, особенно леди из общества. Так зачем преодолевать такие трудности, если есть немало других курортов?

– И что же, сейчас появилась возможность решить эту проблему?

– Как и любую другую, было бы желание. В ближайшем будущем мы будем возить сюда отдыхающих по железной дороге.

– На повозках, снабженных паровым двигателем? Тех самых, о которых шла речь на дне рождения Белль? Неужели они и впрямь движутся по длинным стальным полосам?

– Которые называются рельсами. Я собираюсь построить дорогу из таких вот стальных полос err Лондона до побережья.

– Вы проиграете! – засмеялась Филиппа. – Не думаю, чтобы кто-нибудь, будь то джентльмен или леди, по доброй воле поднялся в такую повозку. Ехать позади машины, испускающей пар! А если котел взорвется?

Нет, леди Августа была права…

– Да неужто? А мне помнится, мадам, в тот вечер вы высказали желание проехаться по железной дороге, – заметил Уорбек, не скрывая иронии.

Филиппа сжала губы, вспомнив, чем закончился разговор о железных дорогах. Забытая обида проснулась, и ей захотелось отплатить Корту колкостью.

– А я бы поехал по железной дороге, – послышался голосок Кита.

– Вам, молодой человек, предстоит больше, чем просто ехать по ней, – сказал Уорбек. – Вам уготована судьба держателя контрольного пакета акций этого проекта.

– Не слишком ли вы спешите? – спросила Филиппа, нахмурив брови. – Все это слишком ново. А если проект потерпит финансовый крах? Может быть, разумнее подождать пару лет, пока не станет ясно, что это беспроигрышный вариант?

– Тревитик уже доказал это, – спокойно возразил Уорбек, нимало не задетый ее скептицизмом. – За паровыми двигателями будущее. Я знаком с инженером Джорджем Стивенсоном со сталеплавильного завода в Ньюкастле. Он как раз занят разработкой нового типа рельсов. До последнего времени работа шла медленно, потому что не было денег для строительства пробной ветки. Я уже дал согласие вложить свои средства в это строительство. Настанет день, когда о дилижансах будут только вспоминать, и вся Англия будет смело ездить по стальным рельсам. Конечно, это случится не сразу. Кит успеет вырасти, но ясно одно: новый вид транспорта явился на смену конной тяге.

– А я думаю, это рискованный проект, – настаивала Филиппа.

– Финансист должен быть готов к риску, но к риску обдуманному, – серьезно сказал Уорбек. – Кто не рискует, тот не выигрывает. Если мы упустим эту возможность, другие скоро сделают этот шаг. Все это только вопрос времени, просто мы оказались более дальновидными и энергичными. Если сделать этот шаг сейчас, немедленно, со временем выгода будет исчисляться в миллионах.

– Нелепость! – фыркнула Филиппа. Она не верила в железные дороги. А если хотя бы один паровой двигатель взорвется, погибнут люди? Тогда капитал, который составляет существенную часть наследства Кита, обратится в ничто.

Меж тем кабриолет начал спускаться с холма к порту, и Филиппа сосредоточила все свое внимание на лошадях.

– Когда лошадь спускается, торопить ее не надо, иначе скорость будет слишком большой, – предупредил Уорбек. – Лучше попридержать ее и не отпускать вожжи, чтобы остановить животное, если возникнет непредвиденная ситуация.

– Может быть, мне постоянно притормаживать? – нервно спросила Филиппа.

– Зачем? Вы отлично управляетесь с лошадью. Каждый раз, как кучер притормаживает на спуске, животное чувствует не только вес самой повозки, но и инерцию ее движения, потому-то тормозить стоит разве что на самом крутом участке. – Он указал вперед. – Нам нужно будет повернуть на первую же улицу.

Филиппа с трудом подавила желание натянуть вожжи. Ей казалось, что она непременно заденет за фонарный столб. Как бы не замечая ее нервозности, Уорбек продолжал давать четкие и спокойные указания. Наконец кабриолет плавно обогнул угол, и Филиппа вздохнула с облегчением.

Всегда, всю свою жизнь она мечтала править экипажем. Уорбек обещал, что научит ее после венчания, но… все сложилось иначе.

А теперь он хочет научить этому искусству Кита.

Филиппа вспомнила о Клер Броунлоу. А разрешит ли герцогиня проводить с маленьким подопечным много времени? Филиппа покосилась наУорбека и едва заметно покачала головой. Вряд ли этому человеку можно что-либо запретить. Он всегда вел себя так, как находил нужным. Вот и сейчас он сидел, удобно откинувшись на спинку сиденья, почти касаясь Филиппы. Она ощущала каждое его движение, и при всей неловкости это было восхитительно. Однажды она почувствовала, как его пальцы поймали ее локон, и с трудом удержалась от дрожи удовольствия. Ей едва удавалось сохранять сосредоточенность, дремотное оцепенение было сродни тому которое она испытывала, оказавшись в объятиях Уорбека. Разумеется, все это было не случайно. Именно для этого он и затеял свой урок.

Между тем кабриолет не спеша катил по главной улице, делившей Гиллсайд на две почти равные половины. Вскоре путники достигли гостиницы «Восемь колоколов», расположенной в самом центре городка. Филиппа остановила лошадь у входа.

Кит сдвинул брови, разглядывая бревенчатый нижний этаж и верхний, обшитый тесом. Нижняя часть мозаичных окошек весело поблескивала в солнечных лучах, верхнюю затеняла нависающая черепичная кровля.

– Это ваша гостиница, сэр?

– Моя, – кивнул Уорбек, спускаясь на круглый булыжник двора. – Что скажешь? Нравится?

– Она выглядит старой-престарой.

Уорбек поднял мальчика с сиденья и поставил рядом.

– Когда-то эта гостиница была местом тайных встреч банды контрабандистов, о которой и теперь местные жители вспоминают не без трепета. Эти парни хранили свое добро в винном погребе. – Уорбек подмигнул Филиппе и зловеще понизил голос: – В лунные ночи, когда все вокруг спали мирным сном, они подплывали к набережной, выгружали краденое и с мешками за спиной скользили к гостинице, как тени…

– Контрабандисты, ух ты! – воскликнул Кит, сверкая глазами.

Он с уважением посмотрел на окошки верхнего этажа, словно ожидая, что из какого-нибудь высунется зверская физиономия.

– Они и сейчас еще приплывают сюда, signore?

– Увы, с этим покончено, – сокрушенно вздохнул Уорбек. – Сейчас Гиллсайд слишком цивилизован для темных делишек.

Он повернулся к Филиппе и улыбнулся ей открыто и тепло. И в который уже раз она подумала: что за прекрасный отец из него выйдет – и ощутила одновременно радость и тревогу. Совсем некстати на глаза навернулись слезы. Филиппа быстро отвернулась, но, к счастью, мужчины продолжали беседовать о прошлом, и то, что она украдкой вытерла глаза, осталось незамеченным.

– Надеюсь, у нас будет возможность осмотреть место минувших преступлений? – спросила она.

– Сначала мы хорошенько осмотрим Гиллсайд, а в «Восемь колоколов» вернемся пообедать. Когда с делами будет покончено, я покажу вам тайники, в которых контрабандисты прятали награбленное.

Филиппа посмотрела на отца и сына. Высокий и статный Уорбек и мальчик, здоровый и крепкий, очень похожий на него: те же угольно-черные волосы, те же правильные черты лица и внимательные серые глаза. Нужно быть глупцом, чтобы не понять, что это отец и сын, подумала Филиппа. Этих двоих нельзя разлучить. Это пришло ей в голову внезапно, так еще до начала бури молния порой ударяет в одинокий дуб и расщепляет его сверху донизу. И, как громовой раскат, страх заставил душу Филиппы содрогнуться.

Ей предстоит лишиться Кита. Рано или поздно, с той же безжалостной неизбежностью, с какой происходи смена времен года, Уорбек отнимет у нее сына. Губы ее задрожали, но она упрямо растянула их в веселой улыбке. Что сделано, то сделано, уговаривала она себя, и назад дороги нет. Возможно, у нее осталось совсем немного времени, но она постарается быть счастливой, пока сын рядом с ней.

Несколько часов было потрачено на экскурсию по приморскому городку. Узкие улочки сбегали по отлогому склону холма к морю, и на каждой было изобилие лавок, лавочек и лавчонок. На центральной площади высилась башня с часами, возраст которых насчитывал четыреста лет. Эти часы были знамениты тем, что каждые полчаса две пышнотелые бронзовые русалки разом били хвостами по гигантскому гонгу.

Со старинной дамбы открывался чудесный вид на гавань и доки, в которых корабелы Гиллсайда мастерили парусники. Четыре поколения назад их предки-гугеноты бежали из Франции и обосновались в этих местах.

Непоседливый Кит вскоре унесся вперед. Уорбек указал на волнистую линию холмов к западу от городка.

– Вон там мы собираемся устроить нечто вроде обзорной площадки, с которой можно будет любоваться проливом. А на склонах холмов мы разобьем фруктовые сады. Со временем появится красивая набережная.

Пораженная окружающей красотой, Филиппа послушно поворачивалась то в одну, то в другую сторону.

– Кажется, я уже вижу все, о чем ты рассказываешь. Это грандиозно, но все же немного жаль, что однажды Гиллсайд потеряет прелесть уединения.

– Ни одно здание не нарушит ее уединения, – Ответил он негромко, подчеркнув последнее слово. – Я позаботился об этом, скупив все окрестные земли.

Он впился взглядом ей в глаза, и невозможно было не понять, что значат эти слова. Он хотел, чтобы она прочла в его взгляде желание, он почти требовал этого!

–  – Поверь мне, Филли, за все богатства мира я не отказался бы от возможностей, которые сулит уединение Галлс-Нест.

Потрясенная этой неожиданной откровенностью, Филиппа застыла. Она слышала безумный стук своего сердца, она была испугана и возбуждена, как тогда, в саду Рокингемов, в день рождения Белль. Он дает ей понять, что лишь временно держит себя в узде и при первой же возможности перейдет в наступление. Она не знала, когда это случится, но была уверена, что это произойдет. И, Господи Боже, не могла дождаться этого момента!

У самой пристани раскинулся оживленный рынок, особенно шумный в утренние часы. Еще до рассвета рыбаки отправлялись в море, а рано утром уже предлагали хозяйкам свой улов. Чуть позже приезжали крестьяне с плодами земли и скотом.

В сопровождении Уорбека Филиппа и Кит обошли рынок, вдыхая острый запах моря и восхищаясь увиденным. В ларьке у входа продавались свежеиспеченные булочки, и они отведали их, макая в Мед и запивая холодным сидром из высоких кружек.

От Филиппы не укрылось, что окружающие считают их семьей. Ей неожиданно было приятно это, и она незаметно подыгрывала в этом однодневном спектакле.

– Смотри, мама, смотри! – вдруг воскликнул Кит, едва не подавившись булкой. – Щенки, и какие симпатичные! Вон там, видишь? Их целых три!

– Что скажете, ваша милость? – обратилась она к Уорбеку. – Есть у нас время полюбоваться ими?

– Почему бы не приласкать таких отличных малышей? Кит, подойди и посмотри на настоящих уэльских терьеров.

Щенки были прехорошенькие, с крепким маленьким телом, покрытым длинной густой шерстью, и чудесными плюшевыми ушками. Цепляясь коготками за край просторной корзины, они тянулись носиками к зевакам, заливаясь тоненьким возбужденным лаем. Владелица, упитанная краснощекая крестьянка, повернулась от прилавка с редисом, огурцами и картошкой и приветливо улыбнулась господам.

– А вот щеночки! – пропела она, улыбаясь во весь рот. – Молодой хозяин, не желаете ли потетешкать какого-нибудь?

Кит не заставил долго себя упрашивать. Он подхватил черного с желтым щенка, который вытягивал носик дальше других, и прижал его пушистое тельце к щеке. Щенок облизал ему нос.

– Buon giomo, fanciullo![19] – сказал мальчик, смеясь., Короткий хвостик счастливо завилял, словно щенок был знатоком итальянского и вполне понял приветствие. Его единокровные товарищи залились лаем, явно требуя, чтобы им тоже уделили внимание. Филиппа не удержалась и подняла другого, желтого с серым. Довольный, щенок громко гавкнул ей в лицо.

– Какая славная девочка, – проворковала Филиппа. – В жизни не видела такой красотки!

– Если желаете купить щеночка, я не запрошу много, ваша милость, – сказала крестьянка, вытирая руки о полосатый фартук, испачканный землей (ее круглые, пышущие румянцем щеки разительно напоминали редиску). – Муж разводит их как крысоловов, но эти ребятки могут, если надо, затравить и лисицу.

– Signore! – взмолился Кит, строя самую умильную гримаску, на которую только был способен. – Давайте их купим!

– Кит, милый, – поспешно вмешалась Филиппа, – нам придется везти их в карете до самого Сэнд-херст-Холла. Только представь себе, что скажет леди Августа, если ей вдруг придется провести несколько дней с непоседливым щенком на коленях. Да и его милость вряд ли будет в восторге от подобной перспективы. – И она вопросительно посмотрела на Уорбека.

Корт опустился на одно колено перед корзиной. Один из щенков потянулся к протянутой руке, и он поднял его, осторожно держа за шкирку. Малыш прижал ушки и начал принюхиваться, смешно шевеля носиком. Он был еще очень мал, но уже можно было заметить, что у него широкая голова, сильная шея и крепкие ноги. По всем приметам помет был здоровый, и собаки, несомненно, вырастут не только веселыми любимцами семьи, но и неутомимыми охотниками. Оставалось решить, что важнее: спокойное путешествие или радость сына. Хм, вечно скулящий или лающий, вечно что-нибудь грызущий непоседа… и в то же время… разочарован будет не только Кит, но и Филиппа…

– Одного хватит, – сказал Корт, приняв решение. – Выбирай, и я куплю тебе одного.

– Ура! – завопил Кит и стиснул щенка в объятиях.

– Сначала скажи, какого ты выбираешь, – напомнила Филиппа.

И во взгляде, который она обратила к Корту, читалась такая безграничная благодарность, что тот почти забыл о трудностях предстоящего путешествия со щенком.

Тем временем Кит с важным видом начал по очереди осматривать щенков. Он похлопывал их по толстым задкам, почесывал за ушками, но было ясно, что между ним и черно-желтым щенком возникла любовь с первого взгляда.

– Этого! – заявил он без колебаний.

– И как же ты его назовешь?

– Fancuillo.

– Малыш, – перевел Корт и одобрительно кивнул. – Хорошее имя. По всему видно, что из него выйдет славная охотничья собака. Когда я был маленьким, у меня был терьер точно такой же масти. Из них получаются отличные товарищи.

Крестьянка приняла плату, сияя улыбкой, и счастливое трио двинулось дальше. Словно понимая, что уже любим всем сердцем, щенок неустанно молотил по локтю Кита маленьким хвостом. Немного отстав от сына, Филиппа положила руку на локоть Корта, впервые за этот день.

– Спасибо тебе.

В ее взгляде он прочел что-то похожее на восхищение. И Корт понял. Все очень просто: стоит только сделать что-нибудь приятное Киту, и сам он на ступеньку поднимается в глазах Филиппы. Если так, борьба будет нетрудной. Завтра утром мать и сына ждет новый сюрприз, и это окончательно склонит чашу весов в его пользу. Возможно, уже завтра ночью Филиппа окажется в его постели, и он снова проникнет в восхитительную, шелковистую и горячую глубину и оставит там часть себя. Господи, думал он, сделай так, чтобы она забеременела так же быстро, как и в прошлый раз!

– Каждому мальчику нужна собака, – ответил он с притворным спокойствием. – Я все равно собирался подарить Киту щенка сразу по возвращении в Чиппингельм.

– Да-да, я знаю, сейчас момент не самый подходящий, – виновато согласилась Филиппа, – но ведь было бы жаль, если бы у этой любви с первого взгляда не было будущего.

– Да, – подтвердил Корт с усмешкой. – Мне ли не знать, что такое любовь с первого взгляда. Такое не забывается…

К его удовольствию, Филиппа вспыхнула.

– Каковы будут ваши дальнейшие планы, мадам?

– Мне бы хотелось зайти в «Salon de la Mode», – ответила она, указывая на дамский магазин с роскошной вывеской. – Как вы на это смотрите, джентльмены? Надеюсь, вы оба не умрете от скуки? – Кит составит вам компанию, я вынужден отклонить предложение. Мне нужно побывать в доках, это ненадолго. В магазине можете не торопиться, осмотритесь как следует. Встретимся здесь же.

– Но, сэр, я бы охотнее пошел с вами, – возразил Кит.

– В другой раз я обязательно возьму тебя с собой, – заверил Корт, – – а сейчас лучше будь галантным кавалером своей маме.

На лице мальчика ясно читалось разочарование, но спорить он не стал. Впрочем, вскоре Кит снова просиял.

– Я еще не поблагодарил вас за щенка, signore! Большое спасибо!

– Пожалуйста, – сказал Корт, улыбаясь в ответ. – Ну, а теперь мы ненадолго расстанемся. Позаботься о маме.

Глава 13

Корт оглядел небольшую яхту, стоящую на стапелях.

– Что скажете, ваша милость? Пойдет?

– Пойдет, – лаконично ответил он. Грациозное одномачтовое судно, перед которым стояли Корт и старый корабел, имело несложный такелаж:

из парусов были предусмотрены только передний и грот. Должно пройти по меньшей мере несколько лет, прежде чем Кит в одиночку справится даже с таким маленьким судном, думал Корт, но под присмотром взрослого он сможет плавать в бухте Галлс-Нест уже в скором времени. Настанет день, и у него появятся братья и сестры, которых будет так увлекательно брать на морскую прогулку…

– Кливер можно увеличивать или уменьшать, как пожелает ваша милость, – говорил Поль Бонна с законной гордостью созидателя. – Все зависит от того, какая площадь паруса вам потребуется. Как вы и просили, я сконструировал эту красотку специально для одиночного плавания. Малютка на вид, но в море обгонит любую яхту с той же легкостью, с какой стриж обгоняет голубя.

Поль стащил с головы потертую рабочую шапочку и расчесал пятерней редеющие волосы. Корт не сомневался в словах старого мастера. «Белокурую ведьму» тоже строил Боннэ, и шхуна вышла прочной, устойчивой и вдобавок красивой. Будь он проклят, если позволит родному сыну выйти в море на судне, надежном не на все сто процентов!

– Я бы хотел, чтобы она оказалась в Галлс-Нест уже завтра утром. Это возможно?

– Для меня будет честью собственноручно привести ее туда, ваша милость, – ответил старый корабел, яростно нахлобучивая шапку. – Чуть свет вы увидите этот парус в бухте.

– Прекрасно. – Корт улыбнулся, живо представив себе лицо Кита, когда он узнает что маленькая яхта его. – Он будет рад…

– Без сомнения, ваша милость, без сомнения, – подхватил Боннэ, сообразив, о ком идет речь. – Ваш сын обрадуется такому подарку.

Несколько секунд Корт смотрел на него с удивлением, задаваясь вопросом, откуда в Гиллсайде известно о том, кем ему приходится Кит.

– Сегодня утром я был на рынке, – объяснил Боннэ, – и видел вас с женой и сыном. Должен сказать, ваша супруга очень хороша собой, а мальчик – живой ваш портрет. Я сразу понял, для кого строилась эта крошка.

Похоже, старый мастер был в восторге от собственной проницательности.

Корт открыл было рот для возражений, но только пожал плечами. Любой, кто видел его вместе с Китом, без труда догадался бы, что они отец и сын.

– Вы правы, яхта для моего сына.

– Да ведь дети и сами – подарок судьбы! – воскликнул Поль Боннэ, снова раздуваясь от гордости, теперь уже иного рода. – У нас с женой их восемь, ребятишек-то, четыре мальчика и четыре девочки. Парней я пристроил к корабельному делу, всех до единого. Да и как было иначе – они с пеленок только кораблями и бредили. Небось, и внуки такими же вырастут. Семейное дело, изволите видеть. Так оно бывает, что море у человека в крови, и нет ему другой дороги, кроме как по стопам отца и деда.

– Я тоже не остановлюсь на одном, – признался Корт неожиданно для себя.

Представив себе Филиппу на последнем месяце беременности, он не смог удержать дурацкой счастливой улыбки. Мастер добродушно ухмыльнулся в ответ, но, поскольку он давно простился с коренными зубами, улыбка вышла такой забавной, что Корт засмеялся.

– Правда, восемь, пожалуй, будет многовато, – добавил он. – Я бы остановился на шести.

– Шестеро тоже неплохо, ваша милость, – вдумчиво заметил Бонна, почесывая кончик носа. – Шесть – это хорошее число, аккурат половина дюжины.

Оба снова повернулись к яхте и некоторое время молча созерцали ее. От прекрасного творения рук старого корабела трудно было отвести взгляд.

– Что ж, ваша милость, работа завершена, осталась только самая малость. – Боннэ подмигнул и склонил голову в ожидании. – Не догадываетесь? Нужно окрестить ее!

– Ах, это… что ж, я уже придумал название. Это будет «Чайка вторая».

– Хм, – буркнул мастер, поднимая кустистые брови. – Помнится мне, видел я как-то давно шлюп по имени «Чайка». Уж не в его ли честь вы назвали свою яхту?

– Да, тот шлюп принадлежал мне и моему брату.

Неясное беспокойство охватило Корта, как это всегда бывало, когда он вспоминал о Крисе. Но потом его взгляд упал на только что построенную яхту, и горечь сожалений сменилась надеждой. Мастерски сработанное судно было для него символом новой жизни, возрождения. Все его мальчишеские мечты воплотятся в сыне. Только теперь он понял, почему леди Августа с первого же взгляда так привязалась к правнуку. Кит был живой и трепетной нитью, связавшей прошлое и будущее.

Подчиняясь внезапному порыву, Корт обнял старого корабела.

– От души благодарю вас, Боннэ! Вы превзошли самого себя.

Мастер смутился. Впервые на его памяти аристократ позволил себе подобный жест по отношению к нижестоящему.

– Ваша милость, можете быть спокойны: вашему парнишке ничего не грозит на борту «Чайки второй», – пробормотал он, отчаянно шевеля бровями. – Слово корабела!

Мужчины обменялись рукопожатием, и Корт направился к выходу. А Бонна, глядя ему вслед, думал с улыбкой, что сегодня ему будет что порассказать у семейного очага.

Визит на верфь занял даже меньше времени, чем предполагал Корт, поэтому он не спеша прошелся пешком до Сент-Данстин-лейн. Огибая угол, он узнал яростный тоненький лай щенка, купленного для Кита. Он ускорил шаг, и сцена, представшая перед ним, привела его в ярость.

Филиппе заступили дорогу два морских офицера младшего звания, один из них даже набрался наглости схватить ее за локоть. Кровь бросилась Корту в голову.

Убить мерзавцев!

Он бросился вперед со всей быстротой, какую позволяла искалеченная нога.

Негодяй, державший Филиппу за руку, был крепок на вид. Темные волосы, слишком длинные для военного моряка, свисали на ворот мундира. Его приятель был белобрысым и тощим. Корту случалось слышать о том, что учиняли на берегу моряки с судов, на которых дисциплина была не в чести.

Филиппа, тщетно стараясь разжать вцепившиеся в ее локоть пальцы, шаг за шагом отступала к мостовой, подальше от сына. У двери дамского салона валялось несколько свертков: видимо, она уронила их от неожиданности.

– Кит, вернись в магазин! – говорила она дрожащим голосом. – Иди же, скорее!

– Сейчас же отпустите мою маму! – не обращая внимания на ее слова, повторял мальчик, дергая наглеца за полы мундира. – Не смейте ее трогать!

Чувствуя негодование своего маленького хозяина, щенок-терьер наскакивал на моряков, отчаянно тявкая.

Наконец темноволосому надоело отмахиваться от мальчишки, он выругался и так толкнул Кита, что мальчик, отлетев на несколько шагов, шлепнулся на тротуар, издав возмущенный вопль. Уже в следующую секунду он вскочил и начал осыпать своего обидчика проклятиями по-итальянски.

– Что вы делаете! – воскликнула Филиппа в ужасе. – Ведь это ребенок! Как вы смеете так вести себя!

Вне себя от возмущения, она ударила темноволосого своим маленьким кулачком. Это не отрезвило наглецов, а только распалило. Белобрысый упер руки в бока и разразился смехом, похожим на лошадиное ржание, неожиданное для такого тощего субъекта.

– И мне, и мне тоже парочку таких вот тычков! – . завопил он. – Эй, старина Джордж, похоже, ты присмотрел нам славную юбчонку. Эк ее разбирает! Да ты ей понравился, приятель!

Оба были так поглощены волнующим приключением, что не заметили приближения Корта. Оказавшись на расстоянии удара, он размахнулся и нанес тростью весельчаку сокрушительный удар набалдашником, как раз повыше уха. Белобрысый захлебнулся своим идиотским смехом и рухнул на мостовую.

Пораженный внезапностью нападения, темноволосый тем не менее не отпустил Филиппу, а еще крепче вцепился в ее руку. Корт рванулся вперед, но в грудь ему уперся ствол пистолета. На губах обидчика беззащитных женщин появилась неприятная улыбка.

Корт поймал полный ужаса взгляд Филиппы. Она была очень бледна и дрожала всем телом.

– Ладно, господин хороший, иди своей дорогой, – насмешливо заявил офицер. Как видно, он успел принять немалое количество спиртного, потому что глаза его были налиты кровью и мутны. – У нас тут свой задушевный разговор, и тебе до него нет дела. Ничего с этой мордашкой не сделается. Таких разряженных красоток наш брат моряк не трогает, да и мы с Джорджем не хотели ее обижать. Мы ей представились по всей форме, а она возьми да и надуй губы, будто мы какие-нибудь грязные сухопутные крысы.

Он был сильно пьян, но ровно настолько, чтобы быть опасным.

– Вот что, господин хороший, – – холодно передразнил его Корт, – держи руки подальше от моей жены. Если ты уберешься как можно скорее, я не подам на тебя жалобу.

–Что? – опешил темноволосый. – Это… ваша жена?

Дуло пистолета дернулось и начало опускаться. Корт продолжал, не сводя с него глаз.

– Не знаю, кто ваш капитан, ребята, но кто бы он ни был, ему вряд ли понравится, что его офицеры оскорбили супругу пэра… и уж он постарается смыть с вас позор крепким линьком.

В стеклянных глазах темноволосого появилось подобие разумной мысли. Взгляд его обратился к женщине, руку которой он продолжал удерживать. Кажется, он наконец сообразил, что это леди.

Не дожидаясь, пока он опомнится, Корт ударил его тростью по запястью руки, сжимавшей пистолет. Оружие упало на мостовую. И тогда Корт, опираясь на трость, чтобы не потерять равновесие, впечатал кулак прямо в нос своему противнику. Послышался хруст, голова офицера мотнулась, форменная фуражка свалилась на тротуар, но сам он устоял, и реакция его была молниеносной: он ударил Корта поддых.

Удар был настолько мощным, что Корта развернуло в сторону, и искалеченная нога подломилась. Уже теряя равновесие, он сумел размахнуться тростью. Получив толчок под коленки, не устоял на ногах и его противник. Почти одновременно они повалились на тротуар в нескольких шагах друг от друга. Корт упал больной ногой на каменный бордюр, но, не обращая внимания на острую боль, дотянулся до темноволосого и через секунду уже оказался сверху, всей тяжестью придавив того к земле. К счастью, при падении он не выпустил трости и теперь с силой надавил ею на горло противника. Лицо матроса от нехватки воздуха стало багровым, глаза вылезли из орбит.

– Ваша милость, теперь вы можете отпустить негодяя, – раздался над ухом Корта незнакомый, но дружелюбный голос. – Предоставьте его нашим заботам, и он получит свое.

Краем глаза Корт заметил маячившую поблизости фигуру констебля. Больше всего ему хотелось нажать на трость еще разок, изо всех сил, но он заставил себя отвести орудие мести от ненавистного горла. Когда он поднимался на ноги, словно тысячи раскаленных игл разом заворочались в больной ноге, но он только выругался сквозь стиснутые зубы. У его ног давился собственной кровью моряк, держась обеими руками за шею.

Обуздав свою ярость. Корт потерял к нему интерес и теперь думал только о тех, к кому пришел на помощь.

Филиппа сидела на корточках перед 'Китом, лихорадочно ощупывая его руки и ноги. Потом она стиснула сына в объятиях, и ее блуждающий взгляд обратился к Корту. Казалось, она не узнает его.

– Что с тобой? – встревоженно и оттого резко спросил он, подходя ближе. – Что-нибудь с Китом? Если эти ублюдки сделали ему или тебе больно… Ярость снова плеснулась в нем, заставив на мгновение зажмуриться. Филиппа как будто опомнилась и судорожно замотала головой.

– Нет… о нет… ничего такого не случилось… снами Bce в порядке, милорд, – лицо ее жалобно сморщилось. Словно она готова была расплакаться, но удержалась, Прижав ладонь к дрожащим губам. – Я только думала… Я боялась, что вы… что он… я думала, он вас… О Боже!. Тем временем появился второй констебль. – Я уже знаком с этими нарушителями спокойствия, – сказал он с оттенком презрения. – Еще вчера я дал им добрый совет уехать в Рэмсгейт с утренним дилижансом. Там пришвартовалось их судно, ваша милость. Вижу, они решили еще раз испытать судьбу. Пусть посидят теперь в городской тюрьме, пока не протрезвеют. Если желаете, я передам их военному суду. Он за шиворот поднял темноволосого на ноги.

– Это излишне, – ответил Корт. – Довольно будет и того, что их капитан узнает о случившемся. Если вы подадите ему официальный рапорт, эти двое получат по заслугам. Насколько я знаю, порку в английском флоте еще никто не отменял. И вот еще что, констебль. Прошу вас дать знать в округе, что любой, кто впредь осмелится даже пальцем коснуться моей жены или ребенка, будет убит мною на месте.

Филиппа, которая к этому времени успела подняться на ноги, ахнула и прижала руку к груди.

– Ваша милость! Зачем вы так? Ведь совершенно ясно, что среди бела дня с нами не могло случиться ничего по-настоящему плохого.

– Мадам, – с ледяным спокойствием прервал ее Корт, – вы, как я вижу, неправильно оцениваете ситуацию. Я велел вам ждать в магазине не по прихоти, а потому, что был свидетелем инцидентов много хуже сегодняшнего. В следующий раз прошу точно следовать моим указаниям!

Он повернулся к Киту, который смотрел на него во все глаза, цепляясь, как маленький, за материнскую юбку и крепко прижимая к груди черно-желтого щенка.

– А вам, молодой человек, – продолжал Корт, хмурясь, – надо научиться слушаться. Что мама говорит, то и делай, понятной Нужно было вернуться в магазин и позвать кого-нибудь на помощь, а не пытаться самому справиться с. двумя взрослыми – глупость, недостойная джентльмена, даже юного. Все ясно?

– Да, signore, – кротко ответил Кит. Он выслушал нотацию молча, с обожанием глядя на Корта, но тот сделал вид, что не замечает восхищения мальчика, и обратился к констеблю.

– Прошу вас, пусть из магазина пришлют кого-нибудь в «Восемь колоколов» с покупками жены.

Полисмен отдал честь.

Корт постепенно приходил в себя. Кровь уже не так сильно билась в висках, и стук сердца больше не оглушал Корта. Бешеная ярость, почти толкнувшая его на убийство, схлынула. Убедившись, что с Филиппой и Китом не случилось ничего страшного, Корт окончательно успокоился.

– Должен признать, вы оба держались превосходно, – обратился Корт к Киту и крепко пожал ему руку. – Разумеется, если забыть о том, что причиной случившегося стала ваша собственная неосторожность.

Кит расцвел от похвалы.

– Signore, а вы здорово выколотили из них пыль! – сказал он благоговейно. – В жизни не видел, чтобы кто-нибудь так дрался!

– А ты, оказывается, кровожадное создание, – заметил Корт, качая головой с притворным прискорбием. – А кстати, я ведь хорошо знаю итальянский и смог вполне оценить твои витиеватые ругательства. Кто научил тебя им, скажи на милость?

– Если гондолы не могут разминуться в узком канале, лодочники кричат друг другу эти слова. Я заучил их наизусть и потихоньку тренировался, – ответил мальчик, сияя от гордости. – Жаль, я пока не умею хорошо ругаться по-английски, но обязательно научусь. Я уже запомнил некоторые ваши слова и внимательно слушаю, как разговаривают на улице.

Корт стиснул зубы, чтобы не расхохотаться, но это оказалось выше его сил.

Филиппу, и без того возмущенную выговором в присутствии посторонних, смех Корта рассердил окончательно. Она коротко поблагодарила констебля за помощь, забрала щенка и взяла сына за руку, собираясь покинуть место происшествия с гордо поднятой головой, не удостоив ни единым словом своего спасителя. Судьба, однако, не дала ей шанса устроить этот маленький спектакль: Fancuillo, уже успевший забыть все неприятности так же быстро, как и его маленький хозяин, потянулся вверх и облизал ей лицо.

На этот раз невероятным усилием воли Корт все-таки удержался от смеха.

Они вернулись в гостиницу к обеду. Искристое вино и лососина, запеченная в винном соусе, не доставили Филиппе никакого удовольствия. Все ее мысли были обращены к Уорбеку. Вспышка бешеной ярости и жестокость по отношению к поверженному противнику живо напомнили ей прошлое – день, когда он застал ее вместе с Сэнди в «Четырех каретах». До того момента она ни разу не видела его даже рассерженным, не говоря уже о настоящем гневе, и разговорам о его бешеном характере не верила.

Сейчас он сидит за вкусным обедом, беспечно болтая с Китом, как будто и не было той страшной драки, а ведь меньше часа назад он чуть не убил человека. Филиппа вспомнила его мутный от ярости взгляд и вздрогнула. Два разных человека. Один – заботливый и добрый, другой – разъяренный зверь. Тот, второй, сейчас заснул, но надолго ли? Когда ярость вновь вырвется наружу? Он как пороховая бочка, способная взорваться от любого неосторожного движения. Филиппа была растеряна и подавлена, совсем как в тот день, когда Уорбек обратил свою безумную ярость на Сэнди, в одну секунду забыв, что перед ним друг детства.

А ведь когда они познакомились, блистательный Корт Уорбек вскружил ей голову. Еще бы! Настоящий джентльмен, богатый, знатный, красивый, любимец женщин, сама галантность. Как он ухаживал за ней! Конечно, ее должны были насторожить некоторые черты его характера, проявившиеся уже тогда. Но что понимала восемнадцатилетняя девочка! Собственник до мозга костей, ревнивец, он смотрел как на врага на каждого, кто Осмеливался даже в шутку ухаживать за ней. С первых же дней совместной жизни Корт с присущим ему высокомерием дал понять, что все важные решения в семье будет принимать только он. Филиппа возмутилась, и они поссорились, хотя и не всерьез. Уверенность Уорбека в своей абсолютной правоте задевала ее. В конце концов, разве она не зарабатывала себе на жизнь до встречи с ним? И вовсе она не нуждалась в благотворительности и человеке, принимающем решения за нее. Но эти первые облачка на брачном небосклоне не омрачали их безоблачного счастья…

От невеселых размышлений ее отвлекло прибытие дилижанса из Дила. Обеденный зал гостиницы заполнили проголодавшиеся пассажиры, и он ненадолго превратился в гудящий улей.

Немного погодя появился невысокий, крепко сбитый кучер в коричневом пальто с пелериной, застегнутом на большие перламутровые пуговицы. Он стащил с головы шляпу с букетиком живых фиалок, повернул ее вверх тульей и начал обходить обедающих пассажиров. Те бросали ему деньги с выражением признательности.

– Что это он делает? – спросил озадаченный Кит.

– Собирает чаевые, – объяснил Уорбек с усмешкой. – Среди кучеров это называется «пнуть пассажира». Поскольку расчет производится в конце пути или на больших остановках, то пассажиры, едущие на короткое расстояние, могут ограничиться чаевыми. Кучер просто-напросто оставляет себе плату, не превышающую три шиллинга, и забывает, что такой пассажир вообще садился в дилижанс.

– А если не платить даже чаевых?

– У кучера превосходная память на лица, однако кое-кому все же удается проскользнуть незамеченным в дилижанс и обратно. Этим чаще всего занимаются женщины, даже знатные леди. «Проехаться в кредит», вот как это называется.

– Как бы я хотел стать кучером дилижанса! Пожалуй, когда я вырасту, я буду кучером.

– Зачем же ждать так долго? – спросил Уорбек с ласковой улыбкой. – Если хочешь, я договорюсь об этом прямо сейчас.

Филиппа даже рот приоткрыла от удивления, когда он и в самом деле поднялся из-за стола и подошел к краснолицему здоровяку кучеру. По мере того, как продолжался их приглушенный разговор, кучер все больше терял свою невозмутимость. Наконец Уорбек сунул руку во внутренний карман и достал кошелек. Несколько золотых гиней перекочевало в протянутую руку кучера, и тот, к изумлению Филиппы, передал герцогу кнут.

– Итак, Кит, —серьезно сказал Уорбек, вернувшись к столу, – у тебя есть редкая возможность научиться править дилижансом.

– Ух ты!

Мальчик так стремительно выскочил из-за стола, что стул перевернулся и с грохотом упал на пол. Маленький черно-желтый терьер затявкал, добавив суматохи.

– Что это все значит? – потребовала ответа Филиппа, оправившись от потрясения. – Надеюсь, вы не всерьез намерены посадить пятилетнего мальчика на козлы дилижанса?

– Совершенно всерьез, – заверил Уорбек. – Иначе как же он узнает, что такое быть кучером дилижанса? Сегодня ему будет предоставлена возможность решить, так ли уж привлекательно это занятие. Возможно, он рожден для него. – На мгновение глаза его блеснули, выдавая мягкую насмешку, потом он повернулся и пошел к выходу, на пороге остановился и бросил через плечо: – Вы, мадам, можете составить нам компанию, если желаете.

Филиппа задохнулась от возмущения, но выбора у. нее не было, и она бросилась догонять Кита с Уорбеком.

– И как далеко вы намерены ехать? – спросила Филиппа, догнав Уорбека. – До самого Рэмсгейта?

– Да нет, зачем же так далеко, – Уорбек пожал плечами, сделав вид, что не замечает ее негодования. – Пять-шесть миль будет вполне достаточно, чтобы Кит понял, что к чему в ремесле кучера.

– А что потом? Будем добираться домой пешком?

– Нет, конечно. Кучер поедет за нами в кабриолете. Очень удачно, что в дилижансе сегодня нет стариков, а остальные не возражают, если ребенок немного позабавится. Вы можете ехать за нами с Мортимером Бадом или вместе с нами.

– Совершенно безумная затея! – воскликнула Филиппа, а про себя подумала, что это действительно здорово – проехаться на месте кучера.

Кит не стал ждать, чем закончится спор, и быстренЬ-й ко вскарабкался на козлы. Пассажиры один за другим забрались в дилижанс, четверо устроились на крыше, а помощник Мортимера Бада – на своем обычном месте, на высоких запятках.

– Поднимайся же, мама! – крикнул Кит, заметив, что Филиппа все еще колеблется. – Поедем с нами. То-то будет весело!

– Я не знаю… – Она нахмурилась и нерешительно посмотрела на Уорбека. – Неужели вы умеете править даже дилижансом?

– Вне всякого сомнения, – он усмехнулся и подмигнул ей. – Как, по-вашему, я ездил в Итон и обратно?

– Я не спрашиваю, умеете ли вы ездить в дилижансе. Мне интересно, умеете ли вы им править?

– Как раз это я и имел в виду. Я никогда не сидел внутри, только на козлах вместе с кучером. Прославленный Томми Браун разрешал мне править его дилижансом, когда мне было всего тринадцать.

– Вы что же, никогда и ничего не боитесь? – спросила Филиппа, против воли улыбаясь.

– Нет, почему же, есть вещи, которые очень пугают меня, – негромко и серьезно ответил Уорбек. – Например, я долго и отчаянно боялся, что никогда не увижу тебя снова.

Филиппа не нашлась, что ответить. Это был и ее величайший страх последних пяти лет – страх никогда больше не увидеть его.

– Боже мой, – прошептала она, – я тоже… я тоже…

– Мама, скорее! – снова позвал Кит. – Пора ехать!

Помощник кучера в превосходно сшитом сюртуке, который не стыдно было бы надеть на лисью охоту даже самому знатному джентльмену, свесился с запяток и Вежливо напомнил:

– Эймос Тафтон, к услугам вашей милости. Со всем уважением к вам и леди, самое время пускаться в путь, если мы не хотим выбиться из расписания. Мистер Бад известен тем, что никогда не опаздывает.

– Так вы едете? – спросил Уорбек.

Филиппа посмотрела на сына, гордо восседающего на месте кучера, потом на герцога и, пожав плечами, будто говоря, что совершает нелепейший в своей жизни поступок, решительно шагнула к дилижансу. Он казался громадным, как дом, с козлами на уровне второго этажа.

– Только не нужно лишнего риска! – взмолилась Филиппа.

– Мадам, вы будете путешествовать в обществе члена знаменитого клуба «Четверка гнедых», – произнес Уорбек шутливо. – Нас еще с пеленок учат управлять дилижансом. Это будет езда так езда!

– Как раз этого я и опасаюсь, – вздохнула Филиппа, забираясь с помощью Уорбека на козлы.

Корт лично еще раз проверил упряжь, вожжи и тормозные цепи, потом передал трость Филиппе и натянул перчатки. Наконец взяв вожжи и кнут, он вскарабкался на свое место. Для кучера со здоровыми ногами это не представляло никакой сложности, но ему для этого пришлось приложить усилия. Он скрипнул зубами от боли, пронзившей искалеченную ногу, но забрался на козлы сам. Корт знал, что сегодня ночью ему не даст заснуть мучительная, ноющая боль, как это бывало всегда, когда он не щадил себя. Но он не позволит давней ране превратить его в беспомощного калеку!

Корт оглядел пассажиров, ехавших на крыше. Фермер с красным, обветренным лицом, державший на коленях корзинку с пищащими цыплятами, два весельчака студента, должно быть, едущих домой на летние каникулы, и пышная красотка не первой свежести, раскрашенная слишком ярко, чтобы быть порядочной женщиной, – все они смотрели на него с разной степенью интереса. Корт по всем правилам отсалютовал им кнутом |и уселся поудобнее.

К этому времени на гостиничный двор высыпали горничные, официанты, коридорные, рассыльные, грумы и чистильщики сапог. Слух о том, что сам хозяин собирается править дилижансом, за несколько минут чудом успел разнестись повсюду, и даже кое-кто из лавочников оставил свое заведение, чтобы оказаться в числе зрителей. А уличная цветочница воткнула букетик фиалок в упряжь одного из коренников.

Наконец Корт кивнул грумам, державшим коренников под уздцы, и, как только те отступили, натянул поводья, чтобы почувствовать лошадей. Для упряжки это был знак приготовиться. Через несколько секунд Корт ослабил поводья, и лошади рванулись вперед.

Стук подков и грохот железных колес по булыжнику двора оглушительно раздались в тишине, полной ожидания, и зрители приветствовали выезд одобрительными криками. Натянувшиеся кожаные постромки заскрипели, дышловые цепи отозвались звяканьем и дребезгом, ворота распахнулись с натужным стоном. В довершение всей этой какофонии заливисто залаял щенок Кита. Тяжелый дилижанс, кренясь и подпрыгивая, выехал из ворот с вывеской «Восемь колоколов».

Вместо обычного медного рожка у Эймоса Тафтона был настоящий горн, и, пока дилижанс катился по Сент-Данстин-лейн, он успел сыграть «Правь, Британия» до конца, к полному удовольствию Кита. Упряжка быстро набирала, скорость, прохожие останавливались в изумлении, видя на козлах сразу :троих .седоков, в том числе хорошо одетую леди и ребенка.

Корт бросил взгляд на Филиппу. Одной рукой она придерживала шляпку, другую прижимала к груди. На ее прекрасном лице он прочел испуг и восторг, видимо, неожиданный для нее самой. Филиппа почувствовала его взгляд и, когда Корт снова посмотрел на нее, ответила сияющей улыбкой.

Когда позади остались домики Гиллсайда и упряжка вылетела на дорогу, ведущую в Рэмсгейт, Корт ослабил вожжи, и лошади пустились энергичной рысью к вершине высокого холма.

– Помнится мне, вы говорили, что переваливать через гребень нужно не торопясь! – заметила Филиппа, стараясь перекричать стук колес.

– Не волнуйтесь, – невозмутимо ответил Корт, – упряжка немного норовиста и горяча, пусть как следует разомнет ноги.

Он не придержал лошадей на гребне, и пассажирам показалось, что они не спускаются, а слетают с холма.

– Ура! – кричал Кит. – Быстрее! Быстрее!

– Нет уж, пожалуйста, не нужно быстрее! – запротестовала Филиппа. – Мы и так уже оторвались от земли!

Но глаза ее сверкали, щеки раскраснелись, и по всему было видно, что она захвачена этой стремительной ездой.

– Должен признать, не каждая упряжка может вслепую развить, такую скорость, – заметил Корт.

– Вслепую! – повторила Филиппа, округляя глаза.

– Успокойтесь, слепы только коренники, – объяснил он со смешком, – да и то потому, что они в шорах. Мистер Бад предупредил, что иначе они будут артачиться.

Дилижанс наконец спустился на дно долины. Оказавшись на ровной дороге, один из коренников впервые по-настоящему показал свой норов, все круче забирая к обочине и тормозя упряжку. Корт взмахнул кнутом, но только кончик ремня обжег круп животного. Коренник тотчас выровнял шаг. Почти незаметное для глаза движение запястья – и ремень снова оказался в руке Корта.

– Вы научите меня этому, правда, signore? – спросил Кит восхищенно.

– Обязательно, когда ты немного подрастешь. Я учился этому в десять лет. Знаешь, как? Поставил на конюшне старый стул и часами хлестал по нему, добиваясь, чтобы только кончик ремня касался спинки, а потом сразу ловил ремень в ту же руку, которая держит кнутовище[20].

Они ловко обогнали едва тащившийся воз с сеном, и Корт позволил наконец упряжке перейти в галоп. Вскоре показалась дорога, ведущая в Галле-Нест, Корт начал постепенно натягивать вожжи, и дилижанс остановился плавно, словно скользя по льду. Эймос Тафтон соскочил с запяток и придерживал под уздцы одного из коренников, пока Корт, Кит и Филиппа спускались с козел. После стремительного движения было странно ощущать себя на твердой земле.

– А когда мы в следующий раз будем править дилижансом? – сразу спросил Кит.

Он держал Fancuillo на руках, чтобы неугомонный щенок не попал под копыта.

– Я бы тоже не отказалась… – поддержала Филиппа.

Корт улыбнулся.

– Насчет дилижанса ничего обещать не могу, но у меня есть экипаж не многим хуже и отличная четверка гнедых. Они известны тем, что никому и никогда не позволяют себя обогнать. Обещаю, что прокачу вас с ветерком сразу по приезде в Лондон.

Тем временем подъехал в кабриолете Мортимер Бад. Он уступил место на сиденье Филиппе и Киту, а сам подошел сообщить Корту, что как раз к моменту его отъезда в гостиницу были доставлены покупки Филиппы и он взял на себя смелость захватить их с собой. Вскоре дилижанс покатил дальше, а Корт уселся рядом с Филиппой, взял вожжи, и пегая лошадка потрусила по тенистой дороге, ведущей в Галлс-Нест.

– Ну и как, понравилось? – спросил Корт через пару минут.

– Еще как, сэр! – с энтузиазмом воскликнул Кит. – Теперь я точно знаю, что буду кучером дилижанса, когда вырасту.

– Ну, а вы что скажете, леди Сэндхерст? Женщины обычно не любят подобные развлечения.

– Ничего более волнующего я никогда в своей жизни не испытывала!

– Вот как? – Корт склонился к самому уху Филиппы и сказал, понизив голос: – Черт возьми, Филиппа, ты умеешь нанести удар по самолюбию!

Филиппа вспыхнула: она прекрасно поняла намек.

– Я хотела сказать… словом, это тоже было… было волнующим.

– Это совсем другое дело. – Корт усмехнулся и уже громко продолжил: – Надеюсь, завтра я сумею предложить развлечение не хуже.

– Какое, сэр? – тут же спросил мальчик.

– Хм… я еще не придумал, – с озабоченным видом ответил Корт, – но думаю, за ночь что-нибудь придет в голову.

Глава 14

Филиппу разбудил лунный свет, рекой лившийся сквозь раскрытые двери балкона. Открыв глаза, она прислушалась. Тишину летней ночи нарушали лишь плеск волн в бухте, чирканье сверчка где-то на первом этаже дома да сонное дыхание Кита, спавшего в смежной комнате. Филиппа улыбнулась.

А совсем рядом, отделенный от нее только стеной спальни, спал Уорбек. Мысли Филиппы невольно обратились к нему. За те несколько дней, что они провели вместе, ей открылся другой человек. Не блистательный герцог Уорбек, гордый и самолюбивый, умный и безжалостный, а любящий отец, мягкий и внимательный. Филиппе казалось, что она заглянула в самую его душу и увидела там доброту. Он любил Кита, в этом Филиппа не сомневалась, и именно эта любовь помогла лучшему в нем победить. Свет победил тьму. Филиппа вздохнула. Никогда бы не подумала, что из него может получиться такой прекрасный отец.

Когда-то Уорбек был для нее пылким любовником, потом человеком, растоптавшим ее чувства. Она любила его неистово, страстно, и все годы, проведенные в Венеции, не могла его забыть, хоть и не признавалась себе в этом.

Вернувшись из Венеции, она узнала о том, как провел ее бывший муж шесть лет. Бесконечные интрижки, пьянство – и при этом деньги, деньги, деньги, словно рост состояния врачевал его уязвленную гордость. Филиппа теперь понимала, что было тому причиной. Обманутый муж и униженный любовник, Уорбек стремился отомстить всему миру, как если бы мстил тем двоим, которых считал своими обидчиками. Теперь Филиппа почти оправдывала Уорбека. Да, он заклеймил ее, даже не выслушав объяснений. Но что в этом удивительного? Ребенок, которого не любили родители и в конце концов бросили на произвол судьбы, превратился в мужчину, который не верил никому. Возможно, будь она настойчивее, терпеливее, и он поверил бы ей, но вместо этого она бежала, чем, конечно, подтвердила все обвинения. Ведь именно ее бегство было для парламента главным доказательством виновности. Никто же не знал, что она хотела защитить еще не рожденного ребенка от горькой участи сироты при живом отце. Боялась, что Корт отберет Кита. И обездолила собственного сына. Разрушила семью. Конечно, она никогда не найдет Киту отчима, способного заменить отца. Она лгала не только Уорбеку, но и себе, когда говорила это. Во-первых, никто никогда не полюбит ребенка так, как родной отец. Во-вторых, сама она не будет счастлива с другим, потому что все еще любит Уорбека.

Сон окончательно покинул Филиппу. Накинув на сорочку пеньюар, она вышла на балкон. Было безветренно и тепло, июльская ночь дышала покоем. Лунный диск, повисший над утесами, казался неправдоподобно громадным, через всю бухту от него пролегла широкая дорожка расплавленного серебра. Филиппе вспомнились ночи, подобные этой, когда рука об руку с мужем они крадучись покидали вот эту самую спальню и спускались к морю. Если бы можно было перевести часы назад! Она не побоялась бы выступать в суде… да что там суд, она пошла бы на все, лишь бы сохранить семью!

Притаившись в тени всего в нескольких шагах от Филиппы, Корт внимательно наблюдал за ней.

Она глядела вниз, на бухту. Волосы, распущенные на ночь, струились по плечам серебристым потоком, словно множество лучиков запуталось в них да так и осталось.

Боль не дала ему уснуть в эту ночь. Корт, по опыту зная, что спиртное притупляет боль, взял бутылку бренди и вышел из духоты спальни на балкон. Усевшись в плетеное кресло и положив больную ногу на оттоманку, плеснул бренди в стакан. И тут появилась Филиппа.

– Прекрасная ночь, не правда ли? – спросил он негромко.

Филиппа вздрогнула и повернулась. Взгляд ее упал на его вытянутую ногу и на бутылку бренди, на лице появилось виноватое выражение.

– Прости, что помешала. Я понимаю, тебе сейчас не до светской беседы…

– Отчего же? – возразил он с усмешкой. – Беседа – прекрасное занятие во время бессонницы. В одиночестве время тянется дольше.

– Тебе очень больно?

– Ерунда! Я привык.

Филиппа снова глянула на початую бутылку и пустой стакан.

– Могу я чем-нибудь помочь?

Ему хотелось сказать: «Да, обними меня этими нежными руками, положи голову мне на плечо и скажи, что никогда больше не покинешь».

– Нет, – коротко ответил он вместо этого. Филиппа отвернулась и снова оперлась на перила, глядя на бухту. Было очень тихо, и Корту казалось, что он слышит стук ее сердца. Он спросил себя, чувствует ли она хоть сколько-нибудь от того желания, которое проснулось в нем вопреки боли.

– Значит, тебе тоже не спалось сегодня, – снова заговорил он. – В качестве снотворного могу предложить бренди. Правда, второго стакана нет, придется тебе воспользоваться моим, – и он потянулся за бутылкой.

– Спасибо, нет. – Она смотрела на Корта, сдвинув брови. – Я хочу поблагодарить тебя… за тот случай у магазина, когда ты защитил нас с Китом. Я… я не ожидала такого поведения от морских офицеров. Они были молоды и совершенно здоровы… а ты… ты так легко справился с ними… словом, спасибо за все.

– Мне показалось, в тот момент ты не была в восторге от моей храбрости, – заметил Корт с иронией.

– Это потому, что я… я растерялась. Ты обещал убить любого, кто хоть пальцем коснется меня или Кита. Понимаешь… я приняла это всерьез и… и это меня испугало.

– Ты боишься меня? – спросил он горько. – Мне казалось, ты понимаешь, что никогда, ни при каких условиях я не поднял бы руку на тебя.

– Я знаю это, – прошептала она, – и всегда знала.

– Всегда знала, вот как! – невольно повысив голос, воскликнул Корт. – Тогда что заставило тебя говорить всем и каждому, что я был жесток с тобой, что я тебя бил?!

Уже в следующее мгновение он пожалел о вырвавшихся словах, но дело было сделано. Будь проклят этот длинный язык, подумал он с отвращением. Зачем спрашивать, если ответ известен заранее? Желая оправдать себя, жена обычно обвиняет мужа в жестоком обращении.

– Я никогда не говорила ничего подобного!

– Значит, это сделал за тебя кто-то другой. Тебе ведь известно, что писали тогда газеты? Меня изображали исчадием ада!

– О! – вдруг вырвалось у Филиппы, и она закрыла лицо ладонями. – Кажется, я понимаю… мои подбитый глаз! Боже мой, кто бы мог подумать!.. Когда ты дрался с Сэнди, я пыталась встать между вами и получила удар локтем в глаз. Думается мне, ты этого даже не заметил. – Она подступила к Корту, нервно комкая в руках пояс пеньюара. – К вечеру у меня был большущий синяк под глазом, но прислуге Сэндхерст-Холла были даны строжайшие указания молчать об этом.

– Значит, кто-то счел нужным пропустить указания мимо ушей. Сама посуди, как можно скрыть такую потрясающую новость! – с горечью произнес Корт.

– Нет-нет. Ты ошибаешься! – Прислуга Сэндхерст-Холла не стала бы выносить сор из избы. – Филиппа помолчала. – Думаю… проговорился кто-нибудь из твоих слуг.

– Нелепость! – отмахнулся Корт. – Мои слуги не могли знать, что у тебя под глазом синяк.

– Нет, могли, – тихо сказала Филиппа. – Я приезжала в Уорбек-Хаус поговорить с тобой… объясниться. Дворецкий не мог не заметить мой заплывший глаз. Могу себе представить, чего он себе навоображал!

Корт не в первый раз ощутил раскаяние при мысли, что Филиппа стояла на пороге его дома – еще недавно их общего дома, – умоляя впустить ее, а он отказал ей. Он не помнил тогда себя от ярости. Приди она на следующий день, все было бы по-другому. Ах если бы можно было повернуть время вспять! Их жизнь сложилась бы иначе. Но кто мог подумать, что она решится на побег!

– Даже если Нэш видел этот злополучный синяк, – начал он с усилием, – он бы не рассказал об этом ни одной живой душе. Я дам руку на отсечение.

Филиппа задумалась, а когда заговорила снова, в голосе ее звучало раскаяние.

– Кроме дворецкого, меня видели твои соседи напротив, графиня Флинншир с дочерью. Выслушав отказ, я повернулась, чтобы уйти, а они как раз спускались по лестнице к коляске.

Неожиданно Корта захлестнула волна облегчения. До этой минуты он не подозревал, как много значила для него искренность Филиппы. Сознание того, что она предала его вторично, очернив в глазах публики, мучило его не многим меньше, чем измена. И вот теперь оказалось, что прозвищем «Уорлок» он был обязан вовсе не ей.

– Корт, поверь, я никогда не сделала бы такой низости! Я не рассказала бы никому, даже если бы что-то подобное действительно случилось, и уж тем более не солгала бы!

Она протянула к нему руки, словно умоляя поверить ей. Большие глаза Филиппы, казалось, не отражали лунный свет, а излучали собственное волшебное сияние.

– Я тебе верю.

Он усадил ее к себе на колени и обнял, упиваясь возможностью снова держать в объятиях это желанное тело. О да, она пахла полевыми цветами и теплым летним дождем. Кроме шелкового пеньюара и тонкой батистовой рубашки, на ней ничего не было, и он ощущал все изгибы, все округлости ее фигуры. Сердце забилось часто и неровно, кровь устремилась в низ живота, и Корт не сумел удержаться от стона.

– Боже мой, твоя нога! – встревожилась Филиппа. – Лучше мне встать…

– Да пропади она пропадом!

Корт взял ее лицо в ладони и потянулся к нему. Губы их встретились с лихорадочной жаждой, движения были судорожны, жадны, словно каждый без слов пытался сказать другому, что всегда желал его и что иначе не может быть.

Филиппа обвила руками шею Уорбека и ответила на поцелуй с пылкостью молоденькой девчонки и опытом женщины, уже познавшей радости физической любви. Грудь ее вздымалась, щеки горели, кожа стала невероятно чувствительной. Когда ладонь легла ей на грудь, она ощутила ее тепло, словно одежда не разделяла их больше. Уорбек распахнул пеньюар. Каким наслаждением было его прикосновение!

– Филиппа, Филиппа… – шептал он едва слышно. – Как же долго я этого ждал!..

Он наклонился и захватил сосок губами.

Невыразимое удовольствие пронзило ее, и невозможно было ему сопротивляться. Что такое все доводы рассудка, вместе взятые, по сравнению с жаждой, мучившей ее в течение шести лет? Она тоже ждала… они оба ждали слишком долго, и это казалось тем более неправильным, что неистовые ласки Уорбека были свежи в памяти, словно только вчера была последняя ночь их любви.

Филиппа никогда не забывала, как густы и жестки угольно-черные волосы Уорбека, но седина на его висках была ей незнакома, и она коснулась серебряных нитей кончиком пальца. Он поднял голову, ловя ее взгляд. Он хотел ее, этот ненасытный и непредсказуемый мужчина, не переставал хотеть, несмотря ни на что, и это было счастье. Филиппа склонилась к нему, закрыв глаза для поцелуя. Рот его был огненно-горячим, с легким привкусом недавно выпитого бренди, и казалось, что можно уловить губами стук сердца, бьющегося в его груди.

Властная рука скользнула под рубашку и стала поглаживать ее бедра.

– Корт, – прошептала Филиппа дремотно, словно завороженная, – это неправильно, мы не должны так поступать!

– Моя робкая лесная фея, поверь, не может быть ничего более правильного…

– Но это неразумно, – упрямо продолжала она, сопротивляясь желанию покориться. – Вот если бы мы были уверены…

– В чем, милая? В своих чувствах? – вкрадчиво спросил Уорбек, и его ладонь скользнула между ног. – Я более чем уверен в том, что чувствую к тебе. Если только ты мне позволишь, я и тебя сумею убедить…

Она ощутила, как его рука раздвинула бедра, и закусила губу, чтобы не закричать от наслаждения.

– Я знаю, что и ты хочешь меня, Филиппа… если это не так, скажи об этом, глядя мне в глаза, и уходи. Я не стану тебя удерживать. Но ты не уйдешь… потому что я чувствую твое желание…

Веки ее в томлении опустились, дыхание стало неглубоким и прерывистым.

Корт ласкал Филиппу, не сводя глаз с ее чуть запрокинутого лица. Ее ресницы трепетали, губы были приоткрыты. Когда она содрогнулась, он успел поймать и заглушить поцелуем ее крик, но не убирал руки до тех пор, пока тело Филиппы не обмякло и не расслабилось. Глаза ее были по-прежнему закрыты, рот казался безвольным. Корт поцеловал и покорные губы, и веки, и влажный лоб.

– Пойдем в постель, Филиппа, – сказал он, от мучительного желания едва владея голосом. – Этого недостаточно не только мне, но и тебе самой.

Филиппа очнулась медленно и неохотно. Уорбек смотрел на нее властно и в то же время с мольбой. Он дал ей наслаждение, и теперь был ее черед. Как ей хотелось оказаться в его объятиях! Но то, что случилось между ними после многих ночей страстной любви, не было ни выяснено, ни прощено, ни забыто, оно стояло темной, зловещей преградой между ними. Как знать, не случится ли снова то, что уже случилось однажды? Как можно отдавать себя мужчине, которому не доверяешь?

– Если бы только знать, что я могу тебе верить… – прошептала Филиппа, дотрагиваясь до губ Уорбека и вопросительно заглядывая в глаза, смотревшие с такой настойчивостью.

В первое мгновение Корт не поверил своим ушам, потом в глазах потемнело, словно багровый туман страсти превратился в черный смерч гнева.

– Что?! Можешь ли ты верить мне? Должно быть, я ослышался! Это ты не заслуживаешь доверия!

Филиппа попыталась вскочить, но он пригвоздил ее к месту, обхватив за талию. Он был взбешен, но страсть не желала уходить. Должно быть, желание смешалось на его лице с гневом, потому что она покачала головой, как бы не в силах понять.

– Как же ты можешь предлагать мне новый брак? – Неужели ты способен связать свою жизнь с женщиной, которой заведомо не доверяешь?

– Это не редкость, дорогая моя, – ответил Корт с саркастической усмешкой. – По крайней мере половина англичан берет в жены женщин, которым не доверяет. Все зависит от мужа. Если он достаточно умен, жена не сможет наградить его рогами.

– Нельзя ли конкретнее?

– Путей существует множество. Например, можно прикончить первого же любовника, и тогда все остальные любители приключений поостерегутся. Есть и другой путь, более достойный в глазах общества: постоянно беременная женщина не вызывает плотского вожделения да и сама его не испытывает, во всяком случае, к посторонним мужчинам.

– И какой же из этих двух путей выбрал бы ты?

– Оба сразу.

– Что ж, по крайней мере ты честен со мной. – Она снова попыталась встать. – Отпустите же, милорд! Я отказываю вам!

– В чем именно? Насколько я помню, я просил тебя о двух вещах. Ты отказываешься выйти за меня замуж или лечь со мной в постель?

– И то, и другое! Милорд, если вы хоть сколько-нибудь джентльмен, немедленно отпустите меня.

Некоторое время Корт смотрел ей в лицо. Оно было теперь замкнутым, мрачным, и он понял, что снова потерпел неудачу. Он не жалел о своей откровенности и удивлялся лишь наивности Филиппы, которая нелепо верила, что после интрижки с его лучшим другом он все еще способен верить ей. Она нужна ему. Нужна не только потому, что Кит – их сын. Он желал бы ее, даже будь Кит сыном Сэндхерста. Да, он желал ее, желал страстно. Но верить… нет, он не верил ей.

– И что же дальше? – спросил он, убирая руку с талии Филиппы. – Ты ведь хочешь меня, разве нет?

– Да, хочу. – Филиппа встала. – Но для меня физическая любовь возможна лишь в браке, а брака без любви духовной я просто не мыслю. Что я могу добавить к этому? Только то, что любовь невозможна без доверия.

– Ты слишком многого требуешь от меня, Филиппа, и слишком скоро. – Корт тоже поднялся. – Возможно, я смогу снова доверять тебе после нескольких лет верности.

– Нескольких? – Она невесело улыбнулась. – После скольких именно? Десяти? Двадцати? Пятидесяти? Жить надеждой, что однажды я вновь буду признана достойной тебя? Нет, Корт, этого не будет.

Она ушла. Несколько секунд Корт боролся с искушением броситься следом. Он был намного сильнее, мог бы взять ее силой и не отпускать, пока его желание не будет полностью удовлетворено. Он знал: она не станет кричать, не посмеет позвать на помощь. Она даже не будет сопротивляться, чтобы не разбудить Кита. И он поборол искушение.

– Смотри, мама! —позвал Кит. – – Я закончил последнюю башню.

Он сидел на горячем песке перед только что сооруженным замком, босой, в одних нанковых штанишках до колен. Морской бриз растрепал ему волосы. Fancuillo носился по пляжу взад-вперед, весело тявкая.

Филиппа подошла полюбоваться творением юного зодчего.

– Чудесный замок, милый. Я уверена, что еще никому не удавалось выстроить такое чудо из песка.

–Выглядит в точности как Уорбек-Кастл, – заметила леди Августа, приподнимаясь в шезлонге, над которым ветерок трепал оборки большого пляжного зонтика.

– И правда, – удивилась Филиппа и еще раз оглядела замок. – Похоже на Уорбек-Кастл.

– Еще бы не было похоже! – воскликнул Уорбек с удовлетворенной улыбкой. – Этот замок возводился по моему проекту.

Он сидел рядом с мальчиком, подправляя верхушку последней из башен грандиозного замка. Как и Кит, Корт был в коротких, до колен, облегающих бриджах. За несколько дней, проведенных на солнце, его смуглая кожа приобрела мягкий золотистый оттенок, и сейчас он совсем не походил на герцога Уорбека, скорее, на пирата.

Филиппа догадывалась, что только присутствие леди Августы удерживает Корта от того, чтобы купаться голым. При бывшей жене он не постеснялся бы раздеться, причем сделал бы это с такой непринужденностью, что Киту не пришло бы в голову, что в этом есть что-то неприличное. Она честно старалась смотреть на что угодно, кроме его обнаженного торса, но взгляд сам собой тянулся к буграм мышц, перекатывающимся при каждом движении. Когда некоторое время назад он расстегнул рубашку, она вспомнила слова, сказанные им в первую брачную ночь: «Мужчины покрыты волосами везде, где только возможно…» Что ж, к Уорбеку это относилось в полной мере. Только плечи и спина были гладкими, влажными после недавнего купания, и пальцы Филиппы бессознательно шевелились, словно скользили по нагретой солнцем коже. Филиппа знала, что от ее прикосновений мышцы спины напрягутся и передернутся в судороге удовольствия.

– Я хочу еще раз искупаться, сэр. Можно? Уорбек отряхнул руки и поднялся, опираясь на трость. Взгляд его устремился к Филиппе, потом вернулся к мальчику.

– Я тоже искупался бы. Может, возьмем с собой твою маму?

– Нет, спасибо. Как-нибудь в другой раз, – сказала она вежливо. – Я бы не хотела, чтобы леди Августа заскучала.

Она вернулась к своему шезлонгу, и обе леди обратили взор к водной глади. Вот по мелководью прошлепали взрослый и ребенок, поразительно похожие, и разом бросились в волну повыше. Малыш-терьер бесстрашно последовал за ними и теперь плыл, высоко держа мохнатую голову и смешно перебирая лапками. Когда Уорбек и Кит скрылись под водой, он озадаченно тявкнул и поспешно повернул назад. Через несколько секунд оба вынырнули со звучным плеском. Герцог всегда был отличным пловцом, и сейчас, посадив сына на спину, он разрезал волны с необыкновенной легкостью, и на каждом гребне Кит вопил от восторга.

– Какой чудесный день! – вздохнула Филиппа.

– Я бы не отказалась, если бы он длился вечно, – понимающе откликнулась леди Августа.

Филиппа повернулась к причалу и еще раз окинула взглядом маленькую яхту, вспомнив, какую радость этим утром доставило Киту ее появление под самыми окнами виллы. «Чайка вторая». Филиппа покачала головой: только Уорбеку могло прийти в голову подарить яхту пятилетнему ребенку, пусть даже мальчику. Втроем они провели все утро на борту суденышка, обследуя прибрежные скалы.

– Когда мы вернемся домой, приглашаю тебя и Кита в Уорбек-Кастл, – сказала леди Августа, возвращая Филиппу к действительности. – В замке сейчас так красиво!

Филиппа опустила глаза, подыскивая слова для вежливого отказа. Не могла же она сказать, что ее пугает сама мысль о пребывании в доме, где некогда была так счастлива.

– Я, право, не знаю… должно быть, леди Гарриэт всю неделю готовилась к приезду Кита и огорчится, если мы уедем, – ответила она уклончиво. – Не поговорив с ней, я не могу ничего обещать.

– Ты боишься оказаться в волчьем логове? – без обиняков спросила престарелая леди, и глаза ее насмешливо блеснули. – Помни, Уорбек-Кастл также и мой дом. А для меня нет большей радости, чем принять вас у себя, да и мой внук будет этому только рад. Скажу больше, он не отказался бы оставить вас в Уорбек-Кастле насовсем.

– А вы, бабушка? Вы хотели бы жить вместе с нами… всегда? – Это мое сокровеннейшее желание.

– Но что подумают люди? Что скажут в свете? – – размышляла Филиппа вслух. – Любители посплетничать ухватятся за такую новость. Нас обоих снова обольют грязью!

Герцогиня захлопнула книгу. – Дорогая мои, я прожила долгую жизнь, кое-чему научилась и теперь имею право давать советы. Никогда не принимай решения, исходя из того, что скажут или не скажут люди. Помни, у тебя есть ответственность только перед одним человеком во всем свете – перед твоим ребенком. Спроси себя, что будет лучше для него.

– Иногда и на той, и на другой чаше весов лежит одинаковый груз. И потом, я уже не раз принимала решение, которое казалось верным, а оказывалось трагической ошибкой.

– Это не дает тебе права впредь плыть по течению, Филиппа. Рано или поздно тебе придется решить, как тебе и твоему сыну жить дальше. Ничто не порадует меня так, как твой повторный брак с Кортни, но я не буду подталкивать тебя к этому. Помни, ведь и ты, и Кит станете тогда его личной собственностью в глазах закона, и: ни у тебя, ни у него до совершеннолетия не будет никаких прав. Спроси себя, достаточно ли ты доверяешь моему внуку, чтобы еще раз вручить ему свою судьбу. Мне же остается только молиться, чтобы ты решилась на это.

– А если он снова оттолкнет меня?

– Ах, дорогая моя, – сказала леди Августа со смешком, – в одном я совершенно уверена: если Кортни снова завоюет тебя, ничто на свете не заставит его от тебя отказаться. Даже силой тебя не вырвут у него.

Филиппа погрузилась в молчание. Вдовствующая герцогиня говорила так уверенно! Вторично выйти за Корта… то же самое, что шагнуть с утеса в бездну. А уверена ли она, что Корт подхватит ее?

– Довольно тебе изводить себя раздумьями, – обратилась к ней леди Августа. – День слишком хорош для этого. Ты еще ни разу не искупалась. Зачем тогда ты покупала этот роскошный купальный костюм?

Филиппа оглядела свой наряд и засмеялась. Он назывался «купальным костюмом» и был новинкой летнего сезона, последним криком моды. Именно его она купила в Salon de la Mode в тот злосчастный день. Он был из плотной, но легкой ткани небесной голубизны, с тремя рядами пышной оборки по подолу и длинным рукавом. Наряд был несколько короче обычных платьев и открывал лодыжки. Только леди, которые имели возможность пользоваться передвижными купальнями, осмеливались надевать такой нескромный наряд. Впрочем, в уединении Галлс-Нест можно было обойтись без подобного устройства, не уронив чести.

Когда Корт увидел Филиппу в купальном костюме, он принялся поддразнивать ее, уверяя, что она камнем пойдет ко дну, когда несколько ярдов ее оборок намокнут. В душе она была вполне согласна с этим. Конечно, купаться в простой батистовой рубашке намного удобнее, но надо же соблюдать приличия!

– Я не думала, что когда-нибудь осмелюсь надеть что-нибудь настолько смелое, – призналась она, перебирая оборки на груди, не стянутой корсетом.

– Порой так славно немного побыть смелой, – ностальгически вздохнула герцогиня. – Спеши жить, дитя мое, ибо, состарившись, ты пожалеешь о каждой минуте, потраченной впустую. Ты оглянешься на свою жизнь и увидишь множество возможностей, которые упустила только потому, что была недостаточно смелой, – тонкая улыбка скользнула по ее губам, когда она смотрела сквозь лорнет на волны прибоя. – Иди к ним, дитя мое, там твое место. А я, пока вы будете резвиться в этих чудесных волнах, немного вздремну и, может быть, увижу во сне свою молодость.

– Что ж, – сказала Филиппа, пожимая престарелой леди руку, – если вам не будет без меня скучно…

Она оставила шезлонг и пошла к мелководью, где Fancuillo носился взад-вперед с завистливым лаем.

– Ты только посмотри, Кит, что за небесное создание входит в море! – воскликнул Корт и подмигнул Филиппе. – Ах, Боже мой, да ведь это же твоя мама! И на ней невообразимый купальный костюм, который весит, должно быть, целую тонну. Нам придется поддерживать ее на плаву, иначе она точно утонет.

Филиппа хотела было надуться, но не выдержала и засмеялась. Она схватила обе протянутые к ней руки, большую и маленькую, и набрала в грудь побольше воздуха. Через мгновение все трое скрылись под водой. Как уже было однажды, Филиппа стояла на балконе, опершись на перила и глядя на луну. Только на этот раз Уорбек не сидел в кресле у дверей своей спальни, мучась бессонницей из-за боли в ноге. Возможно, он уже спит, подумала Филиппа. Она живо представила себе, как входит в его спальню и склоняется над ним. Что бы он сделал, проснувшись? Протянул к ней руки, безмолвно предлагая себя? При одной мысли об этом сердце ее ухнуло и часто застучало. Ей вспомнился совет леди Августы: будь смелой, лови мгновения жизни, иначе в старости пожалеешь об упущенных возможностях. Выходит, если она не поддастся порыву, то однажды осудит себя за это?

В эту ночь она никак не могла уснуть, решая главный вопрос: что же все-таки лучше для Кита и для нее самой? Ответ был очень прост, и только давние страхи не позволяли признаться себе в этом. Но имела ли она право из-за своих страхов лишать Кита отца? Кому, как не ей, было знать, что это такое: мечтать об отце, которого ты никогда не видел. И Филиппа наконец сказала себе: иметь отца – вот что нужно Киту, вот что самое важное для него.

А для нее важнее всего – вернуть мужчину, которого она любит.

Не в силах оставаться в бездействии, Филиппа спустилась на лужайку перед домом, мягким уклоном сбегающую к краю утеса. Густая ухоженная трава была вся в росе и приятно холодила босые ноги. Филиппа остановилась на самом краю обрыва и заглянула в бездну. Там, внизу, волны набегали на песок, белея гребешками в лунном свете. Тоже волной, но уже невидимой, а только ощутимо свежей и соленой, катился с моря упоительный ночной воздух. Она вдохнула его полной грудью и обвела взглядом величественный океан и бархатно-черное небо у горизонта.

Филиппа не сразу заметила, что кто-то вышел из воды и остановился, глядя вверх, на нее, а когда заметила, то сразу узнала Уорбека. Он стоял совершенно неподвижно, словно оцепенев при виде нее. И неудивительно: должно быть, она напоминала призрак в своем легком белом одеянии, развеваемом ветром, с волосами, сотканными из лунного света. Он не окликнул ее. Просто стоял и смотрел.

Это была странная минута, одна из тех, когда время останавливается и магия чувств вступает в свои права. Филиппа шагнула к деревянной лестнице, ведущей вниз.

А Корт думал: что за чудесный сон! Внизу, между скал, было почти безветренно, но рубашка ее была так легка, что колебалась от каждого движения воздуха. Она подошла уже совсем близко, но он так и не пошевелился. Он думал о том, что его измученное воображением тело, как обычно, познает мгновение наслаждения, а потом… он проснется. Что ж, если только во сне Филиппа может прийти к нему, пусть будет хотя бы сон.

Лишь в самый последний момент он опомнился и протянул руки. Филиппа бросилась ему на шею.

– Корт, – услышал он, – мне нужно сказать тебе…

– Не нужно, – перебил он шепотом, прикладывая палец к ее губам. – Время поговорить у нас найдется и днем.

Он взял Филиппу за руку и повел вдоль берега, за утес, похожий на острый корабельный нос. Они вошли в маленькую пещеру, скрытую от посторонних глаз, и Корт расстелил на песке свой бархатный халат.

Филиппа снизу вверх посмотрела на Корта глазами, казавшимися неестественно громадными. Он взял ее лицо в ладони, как хрупкий сосуд, и поцеловал, упиваясь медовым вкусом ее губ. Она не протестовала, когда Корт взялся за подол рубашки, только подняла руки, чтобы ему удобнее было снять легкое одеяние. Сердце его колотилось, как безумное, когда он отступил на шаг, чтобы взглянуть на нее. Белая кожа опалово мерцала, дыхание часто вздымало небольшие округлые груди. Изгибы и округлости ее были совершенны, и Корт подумал, что никогда не видел такого прекрасного женского тела.

Он опустился на колени так внезапно, будто ноги подкосились, и прижался к гладкой белой коже, обвив руками бедра Филиппы. От нее исходил легкий, волнующий цветочный запах, и вершинки грудей были так близко от лица! С каким-то звериным звуком, похожим на рычание, Корт впился поцелуем в одну из них, прикусив зубами затвердевший сосок. Он услышал приглушенный возглас Филиппы – возглас наслаждения, а не протеста.

Он потянул Филиппу на расстеленный халат. Она закинула руки за голову, и Корт поймал ее запястья и прижал к песку с упоительным чувством своей абсолютной власти и ее полной покорности. Его могучее тело, как скала, накрыло ее хрупкие формы, но двигалось оно осторожно.

Филиппа приподняла тяжелые веки и увидела его глаза. Густые брови сдвинуты, словно в глубине души он не уверен, что все происходит на самом деле. Мокрые волосы падали на лицо, но Филиппа знала, что в этот момент недоверие и счастье написаны на нем. Не отпуская закинутых за голову рук, он начал целовать ее лицо: губы, щеки, подбородок.

О, конечно, она помнила эту дорожку обольщения, которую шаг за шагом проходили мужские губы. Вниз по шее, до впадинки между ключицами, каждую из которых непременно нужно проследить языком, а потом – вернуться и вновь погрузить его в трепещущее углубление пониже горла. Ниже, ниже, к округлостям грудей, к чувствительным уголкам на внутренней стороне рук пониже подмышек, к легкому контуру ребер и чуть выступающим косточкам с обеих сторон живота. Язык скользнул вокруг пупка, который Корт почему-то считал верхом совершенства.

Когда его губы коснулись нежнейшей плоти, Филиппа непроизвольно выгнулась и застонала. Ему на мгновение захотелось просто смотреть на нее, но он ждал Слишком долго, шесть лет. Он умел не торопиться, но сейчас он вошел в нее и начал двигаться, сначала медленно, не отрывая взгляда от лица Филиппы и видя, как наслаждение нарастает в ней. Он знал, что вскоре ритм захватит его, но раньше ему хотелось увидеть ее глаза.

– Филли! Посмотри на меня!

Веки ее медленно и неохотно приподнялись. Фиалковые глаза казались темными, взгляд их – одурманенным.

– Ты ведь позволишь мне все, что позволяла раньше? – спросил он с ласковой насмешкой. – Ты ведь знаешь, я буду любить тебя столько раз, на сколько меня хватит. И так теперь будет каждую ночь – каждую ночь, слышишь меня?

Он возобновил движения, и она со стоном выгнулась навстречу ему. Губы их с силой столкнулись и впились друг в друга, и горячие руки обвились вокруг его шеи…

– Я жажду слышать, что ты меня хочешь, Филли.

– Боже мой, я хочу тебя безумно! Слышишь, Корт, я хочу тебя!

Филиппа жадно глотала ртом воздух, не слыша прибоя за сумасшедшим грохотом сердца. Слезы счастья катились по щекам, щекоча волосы у висков. Корт перекатился на бок, увлекая ее за собой. Он был все еще глубоко внутри нее и вместо того, чтобы отстраниться, повернулся на спину. Теперь она была распростерта на его широкой груди.

Он легонько и как будто бессознательно поглаживал ее по пояснице и ягодицам. Немного погодя она ощутила, что уже способна двигаться, и приподнялась, упираясь ладонями ему в грудь. Увидеть его лицо, увидеть, так ли он счастлив в этот миг, как она…

Глаза его открылись, на губах появилась улыбка.

– Ты самая красивая женщина в мире, Филли.

– Нет, – возразила она, прислушиваясь к ощущениям, которые будили пальцы, ласкающие соски, – это ты красивее всех, Корт.

– Поцелуй меня…

Она прижалась ртом к приоткрытым губам, касаясь языком нёба. Ее распущенные волосы накрыли их живым серебристым шатром. Корт погрузил в них руки.

– А теперь ты возьми меня, милая! – приказал он сквозь стиснутые зубы. – Возьми меня, как раньше!

Филиппа откинулась назад, и ее груди до сладкой боли налились от предвкушения. Потом приподнялась, не отрывая взгляда от искаженного наслаждением лица Корта, опустилась снова – и дикая скачка началась. Они достигли пика страсти одновременно, и тесные стены пещеры поглотили двойной крик, не позволив предательскому эху раскатиться над бухтой.

Очнувшись от счастливого забытья, они побежали к воде и долго нежились в волнах. А когда они устало выбрались на берег, взгляд Филиппы упал на безобразный шрам, змеившийся по бедру Корта. Чувство, которое она испытала, было не жалостью и даже не сочувствием, а полным и безраздельным приятием. Она опустилась на колени и прижалась к вздутому рубцу губами.

Глава 15

Когда Эмори Фрай вышел из Дворца дожей, его уже ждали. Наметанный взгляд сыщика без труда определил, что перед ним наемные убийцы. Оба рослые и широкоплечие, с мясистыми ручищами.

– Mi scusi, signore, – сказал тот, что был смуглее и выше, и растянул губы в улыбке. – Покорнейше просим пройти с нами. Один человек желает видеть вас незамедлительно.

Он говорил по-английски с ужасающим акцентом, и его слова звучали так, словно он тщательно вызубрил их, не понимая смысла. Очень может быть, что он не знал никакого другого языка, кроме итальянского.

Фрай прикинул шансы на спасение. Возможно, его собираются прикончить за первым же углом, но если…

Очевидно, его мысли слишком ясно отразились на лице, так как второй наемник приоткрыл полу грубой куртки – немного, но вполне достаточно, чтобы стала видна резная, слоновой кости рукоятка ножа, засунутого за пояс.

– Я готов следовать за вами, джентльмены. Когда они миновали собор Святого Марко, Эмори Фрай решился оглядеть похитителей, намереваясь дорого продать свою жизнь. Тот, что шел справа, весил по меньшей мере фунтов на восемьдесят больше него. Нос у него был совершенно бесформенный – очевидно, потому, что был неоднократно сломан. Здоровяк слева имел еще более звероподобную внешность. Щека, обращенная к Фраю, была изуродована дугообразным шрамом, извивающимся от виска до угла рта. Сальные волосы, завязанные кожаным шнурком, свисали на грудь длинной тускло-черной прядью. Он был пониже своего приятеля, но казался пружиной, готовой развернуться в любую секунду.

– Не соблаговолите объяснить, куда вы меня ведете? – не выдержал Фрай, когда его повлекли в темный закоулок между двумя облупившимися зданиями.

Он давно потерял представление о направлении: узкие сырые улочки Венеции, то и дело пересекаемые каналами, представляли собой лабиринт, не затеряться в котором были способны только местные жители.

Вместо ответа мрачные спутники толкнули его в гондолу, ожидавшую в тени моста, высоко выгнувшегося над сумеречным каналом, и гондола отчалила.

Из узкого бокового канала лодка вскоре выскользнула в Гранд-канал, и у Эмори Фрая проснулась надежда, что его везут все-таки не убивать, так как это уже десять раз могло быть сделано. Мимо скользили знакомые виды, величественные строения и купола церквей. Гондола птицей пролетела мимо дворца Гримани с его массивным фасадом эпохи Ренессанса, мимо величественного здания в готическом стиле, детали которого были когда-то вызолочены, но венецианская сырость сделала их тусклыми. Вдоль Гранд-канала выстроилось более двух сотен дворцов, каждый из них – настоящая жемчужина архитектуры. Взгляд натыкался то на купол, то на шпиль, то на башенку, и все это, пусть даже несколько поблекшее, представляло нежнейшие оттенки всех цветов, там и тут перемежающиеся позолотой и лазурью. Даже рациональный Эмори Фрай забылся при виде такой красоты.

Наконец гондола скользнула к берегу и вскоре коснулась бортом крыльца одного из зданий, к которому вели несколько широких ступеней. Дворец был построен в византийском стиле, с куполами и арками, расписанными затейливой вязью, с иглой минарета и мозаичным полом. Фасад был отделан розовым мрамором и белым тесаным камнем. Вдоль всего нижнего этажа шла просторная лоджия, украшенная резьбой. Итак, подумал Фрай, молодчики, похоже, служат знатному турку. Но чем он досадил этому человеку?

Не говоря ни слова, наемники высадили его из гондолы и повели внутрь здания. Шаг их, и без того энергичный, ускорялся по мере того, как они приближались к месту назначения. Поднявшись по широкой лестнице и пройдя в конец длинного коридора, они остановились перед высокими стрельчатыми дверями, покрытыми резьбой. Высокий постучал, негромко и уважительно. Не ожидая ответа, они ввели Эмори Фрая в роскошно обставленную комнату.

У окна, глядя на внутренний дворик, стоял высокий мужчина. Он улыбнулся сыщику любезно, но холодно.

– Мистер Фрай, весьма благодарен вам за согласие посетить мой дом, – на хорошем английском сказал он.

– Буду счастлив узнать, с кем имею честь говорить.

– Доминико Флабианко, герцог Падуанский, Венецианский и Веронский. Прошу вас, садитесь. Мы побеседуем с вами о делах небезынтересных.

Он коротко кивнул своим мрачным и неразговорчивым подручным, и те поспешно покинули комнату, бесшумно прикрыв за собой двери.

Надо сказать, услышав имя Доминико Флабианко, Эмори Фрай лишь внешне остался невозмутимым. Сердце его забилось тревожно. Герцог по праву считался одним из богатейших и влиятельнейших людей Венеции. Да что там Венеции, всей Италии! Он считался опальным с того момента, как армия Бонапарта вторглась в пределы страны, но правил с той же уверенностью и спокойствием, как и прежде. Много говорилось о том, что он покровительствовал маркизе Сэндхерст, а один из осведомителей даже утверждал, что герцог предлагал прекрасной англичанке руку и сердце вскоре после того, как она овдовела.

Доминико Флабианко опустился в кресло, отделанное слоновой костью, закинул ногу на ногу, переплел длинные аристократические пальцы и принялся задумчиво изучать сыщика… во всяком случае, выражение его лица и взгляд были задумчивыми. Ему было где-то между тридцатью и сорока годами, в черных волосах не было седины, а сложения он был довольно хрупкого.

– До меня дошли слухи, мистер Фрай, – начал герцог не торопясь, – что вы интересуетесь подробностями пребывания в Венеции одной английской леди, причем вас особенно интересуют обстоятельства рождения ее ребенка. Я склонен полагать, мистер Фрай, что в данном случае лучше не ворошить прошлое.

Сыщик помедлил, прикидывая, кто из его осведомителей мог донести герцогу о расследовании. Получалось, что любой из них.

– Я выполняю указания одного знатного англичанина. Это моя работа, и, смею вас заверить, результаты не принесут никакого вреда ни леди, о которой идет речь, ни ее ребенку.

Доминико Флабианко прошел к мраморному столику, на котором стоял поднос с винами, и налил в два бокала напиток, по цвету напомнивший Фраю шерри. Протянув один гостю, он уселся в кресло, но сам пить не спешил.

Первое, что пришло в голову сыщику, что его хотят отравить. Он поднес бокал к губам, но, не сделав ни глотка, поставил его на столик.

– Насколько мне известно, вы разыскали Изабеллу Конеглиано и узнали от нее немало интересных подробностей.

Голос герцога, при всей мягкости и любезности, звучал жестко.

Сыщик подумал, что отрицать что-либо нелепо. За ним, без сомнения, следили, и о посещении дома повитухи герцогу было известно.

– Да, я говорил с ней, – ответил Фрай, откашлявшись. – Мне сказали, что Изабелла Конеглиано принимала роды у упомянутой леди. Повитуха любезно согласилась ответить на мои вопросы.

– Конкретнее, прошу вас. Не упоминала ли она точную дату появления ребенка на свет?

– Упоминала. Она запомнила ее точно, потому что день появления ребенка на свет совпал с праздником некоего святого, которого эта особа почитает.

Говоря все это, Фрай мучился вопросом: известно ли герцогу, что повитуха подписала свои показания и что этот документ лежит сейчас в его нагрудном кармане?

Доминико Флабианко пригубил свой бокал, отставил его и посмотрел на Фрая с таким сосредоточенным видом, словно тот был антикварной вещью, выставленной на аукционе.

– Известно ли вам, мистер англичанин, с какой легкостью вы можете бесследно исчезнуть здесь, в Венеции? – спросил он, словно продолжая светскую беседу. – Для этого требуется одно мое слово. С тех самых пор как Наполеон обменял Венецию на мирный договор, она находится под австрийским игом. Это не очень устраивает ее обитателей, поэтому время от времени то в одном, то в другом канале вылавливают тело иностранца. Никому нет дела до того, чьи они подданные, и уж тем более до того, кто и по какой причине отправил их на тот свет.

– Вы можете отправить меня на тот свет, но это ни к чему не приведет, – возразил Фрай. – Мой работодатель наймет другого сыщика, тот приедет в Венецию и разыщет Изабеллу Конеглиано. Не станете же вы убивать английских подданных одного за другим?

– И кто же ваш работодатель, позвольте узнать? Фрай поколебался, но потом решил, что его признание не может нанести никакого ощутимого вреда английскому пэру, а ему самому запирательство может стоить жизни.

– Герцог Уорбек.

– Вот как? – без особенного удивления спросил Доминико Флабианко. – Что ж, понимаю. Однако я должен вас разочаровать, мистер Фрай. Этой ночью повитуха скончалась.

Эмори Фрай не смог скрыть противоречивых чувств, охвативших его.

– Если вы полагаете, что я отдал приказ избавиться от нее, то ошибаетесь. Природа позаботилась об этом за меня. Старуха знала, что стоит одной ногой в могиле, потому и решилась удовлетворить ваше любопытство. В противном случае она побоялась бы моего гнева.

Герцог снова встал и подошел к другому столику, черного дерева. Взяв бархатный мешочек, стянутый шнурком, с видом беззаботным, почти равнодушным, он высыпал его содержимое на столик. По лакированной поверхности раскатились крупные изумруды, рубины, сапфиры и бриллианты.

Эмори Фрай во все глаза смотрел на драгоценные камни, которые должны были стоить целое состояние.

– Боже милостивый! – пробормотал он себе под нос, бессознательно прижав руку к нагрудному карману.

– Как по-вашему, мистер Фрай, это стоит хороших денег?

Сыщик мог только кивнуть. Эти камни позволят ему жить безбедно до конца своих дней, а умело помещенные – принесут прибыль и его внукам, и правнукам.

– Сколько вам платит герцог Уорбек?

– Конечно, меньше, намного меньше, – с некоторой угрюмостью ответил Фрай, – но я не предаю интересы того, кто меня нанимает.

Герцог приподнял бровь и улыбнулся, впервые за все время разговора. Лицо его чудесным образом преобразилось, и Фрай понял, как случилось, что маркиза Сэнд-херст сблизилась с этим надменным аристократом.

– А почему вы решили, что я собираюсь склонять вас к предательству интересов лорда Уорбека? Я не стану требовать, чтобы вы отдали мне документ, который лежит в вашем нагрудном кармане. Поскольку вы несколько раз бессознательно ощупывали его, он, бесспорно, важен, не так ли? Я даже не прикажу выдворить вас из города.

– Приятно слышать, милорд.

– Я собираюсь нанять вас для параллельного расследования. Прошу вас, чувствуйте себя непринужденно и отведайте этого превосходного шерри. Клянусь могилой моей дорогой матушки, оно не отравлено.

Фрай поблагодарил Бога за то, что разговор повернул в более безопасное русло.

– Возвращайтесь в Англию и предоставьте лорду Уорбеку полный отчет о проделанном расследовании. Я хочу, чтобы после этого вы начали работать на меня.

– Для меня это будет честью, – произнес Фрай с легким поклоном. – Расследование в Англии или где-то еще?

– В Англии. Вы должны отправиться в Суррей и выяснить подробности пожара, который восемнадцать лет назад уничтожил поместье, называемое Мур-Манор. Когда это будет сделано, поезжайте в Кент и узнайте по возможности точное время начала болезни маркиза Сэндхерста. У меня есть основания предполагать, что он прибыл в Венецию уже серьезно больным и что его прекрасная спутница знала о его близкой смерти еще до отъезда из Англии, но я хочу, чтобы это было точно доказано. Разыщите врача, к которому он обращался, узнайте детали болезни, – герцог помолчал и добавил, скорее для себя, чем для гостя: – Она ухаживала за мужем, как ангел-хранитель… за мужем… но они жили, как брат и сестра, со дня приезда и до последних его дней.

–Я должен потом отчитаться перед вами?

– Мистер Фрай, я знаю все, что хотел бы знать. Ваш отчет будет куда более интересен герцогу Уорбеку. – – Уорбеку?!

– Почему это так удивляет вас? —Доминико Флабианко поднялся и направился к боковой двери. Уже взявшись за ручку, он повернулся и в последний раз оглядел удивленное лицо англичанина. – Мне хотелось бы попросить вас еще об одной, совсем небольшой услуге. Передайте маркизе Сэндхерст поклон и… и напомните ей об одном моем предложении. Скажите, что оно все еще в силе, – он кивнул в сторону стола с горкой драгоценных камней. – Мистер Фрай, все это ваше. Прощайте.

Корт просматривал бумаги на покупку летнего домика и прилежащих к нему земель к югу от Гиллсайда. Документы были оформлены на имя шестого маркиза Сэндхерста.

Двумя днями раньше он ездил с Филиппой и сыном осматривать приобретенную недвижимость. Они весело обследовали особняк, уже некоторое время необитаемый, и Филиппа без устали восхищалась просторными комнатами, высокие окна которых выходили на морскую гладь. Она не скрывала радости за сына, и было видно, что любовь к нему – основа всей ее жизни.

– Ну вот, – сказала она Киту, – теперь у тебя есть дом, где можно проводить лето. Если захочешь, мы будем приезжать сюда каждый год.

Корт инстинктивно угадал под ее внешней веселостью давнюю печаль. Он понял то, что она недосказала: у нее самой никогда не было ни своего дома, ни отца, ни матери. Если бы не бесконечная доброта двух сестер-воспитательниц, кротких и глубоко человечных старых дев, которые прониклись судьбой бессловесной сиротки и приняли се в пансион, ее бы ожидал тяжкий, изнурительный труд на мануфактуре, и ласковый, веселый огонек, всегда сиявший в ее душе, исчез бы, как пламя свечи на холодном ветру.

Весь день Корт наблюдал за Филиппой и Китом и невольно думал о том, как отчаянно боялась она потерять сына. Не произросло ли это гнетущее чувство из детских страхов Филиппы? Прежде он видел в ней только легкосердечие, неизменную веселость, но теперь понял, что это была всего лишь маска, за которой скрывался ужас беспомощного ребенка, одинокого во враждебном мире…

Корт сложил бумаги, убрал их в шкатулку и взялся за трость. Из окна гостиной была видна веранда, обращенная к морю. Леди Августа и Филиппа сидели в плетеных креслах, любуясь тем, как Кит возится со своим новым приятелем, щенком. Маленький терьер бегал за мальчиком, кусая его за щиколотки, а Кит взвизгивал от восторга. Корту был хорошо виден профиль Филиппы. Она смеялась.

Почему только теперь, шесть лет спустя, он раскрыл для себя застарелую боль, притаившуюся под беззаботностью? Если бы не слепая ревность, он понял бы, что на бегство с Сэндхерстом Филиппу толкнул страх снова оказаться никому не нужной. Законченный эгоист, он был поглощен собственными переживаниями, думая только об обиде, нанесенной его самолюбию.

Корт улыбнулся, сам того не замечая. Они занимались теперь любовью каждую ночь, начиная с той, когда встретились на пустынном, озаренном луной берегу. Убедившись, что Кит крепко спит, Филиппа приходила в спальню Корта и оставалась с ним до самого рассвета. Слуги уже поднимались, когда она проскальзывала обратно в свою комнату. В эти ночи они поклялись друг другу, что прошлое забыто и началась новая жизнь. Они обрели потерянный рай.

Однако приближался день возвращения в Чиппингельм, и это означало конец безмятежной идиллии в Галле-Нест. Предстояло объявить всему свету, что они намерены сочетаться повторным браком. Правда, Филиппа продолжала сомневаться в разумности этого шага, но Корт надеялся уговорить ее.

Он отдавал себе отчет в том, что это будет непросто. Опять поползут затихшие уже слухи и сплетни. Ему припомнят все: и предполагаемую жестокость, и шутовскую корону рогоносца, будут вытащены на свет гнусные карикатуры. И если Филиппа еще раз обманет его доверие, она выставит герцога Уорбека на посмешище, равного которому Англия еще не знала. Поэтому для Корта было особенно важно, чтобы она признала свою вину. Ведь в конце концов это она изменила ему. Если бы только она повинилась в содеянном и попросила прощения! Он простил бы ее в ту же секунду. Что стоило ей пообещать, что ничего подобного больше не случится?..

– Милорд! – послышался голос экономки. – К вам мистер Кроутер. Вы его примете?

Он кивнул, и через минуту в гостиную вошел дядя Филиппы.

– Эразм! Какой сюрприз! – воскликнул Корт с напускным радушием. (На самом деле он не любил этого человека и ничего не мог с собой поделать.)

Кроутер улыбался, но это была всего лишь вежливая гримаса.

– Надеюсь, ваша милость, вы не поставите мне в вину то, что я осмелился нарушить ваше уединение? Я проделал долгий путь до Уорбек-Кастла с тем, чтобы обсудить с вами мои планы по восстановлению Мур-Манора. Узнав о вашем отъезде, я был во власти противоречивых чувств. Мне равно не хотелось и мешать вам, и возвращаться в Суррей несолоно хлебавши. Наконец присущий мне практицизм взял верх, и вот я здесь.

Из кармана редингота торчали бумаги. Он вытащил их и с легким поклоном протянул Корту.

– Я просмотрю их завтра утром, – – заверил тот. – Надеюсь, вы не собираетесь отправляться в обратный путь немедленно?

– Жаль отклонять такое великодушное предложение, ваша милость, – ответил Кроутер, почесывая щетинистый подбородок, – но мне невыносима всякая отсрочка. Даже однодневный отдых в вашем роскошном доме будет мне в тягость. Если это не обеспокоит вас чрезмерно, соблаговолите просмотреть чертежи теперь же.

– Как хотите. – Корт развернул бумаги. – Может быть, что-нибудь выпьете? Бренди или вина?

– Нет, благодарю вас. Пойду-ка я пока повидаю племянницу.

Корт знал, что между Эразмом Кроутером и Филиппой нет особой привязанности. С шести лет, когда он определил ее в пансион, и до восемнадцати дядя ни разу не навещал племянницу. Корт впервые увидел его, когда просил разрешения ухаживать за Филиппой. Тогда ей еще не было восемнадцати, и для этого требовался официальный документ за подписью опекуна. А после свадьбы дядя проникся нежными чувствами к Филиппе только потому, что ее муж был богат и знатен. Без сомнения, она тоже понимала это.

Минут через двадцать Кроутер вернулся в гостиную.

– Пожалуй, теперь я могу и выпить чего-нибудь, ваша милость. Не желаете ли, чтобы я налил и вам?

– Спасибо, не нужно, – Корт откинулся в кресле и вытянул ноги, по обыкновению растирая бедро. – Чертежи я просмотрел и нахожу, что они превосходны. Прошу вас передать архитектору мои поздравления. Насколько я понимаю, он решил воссоздать особняк в прежнем виде, каким тот был до пожара?

– Вы совершенно правы, ваша милость. Парень проделал хорошую работу, спорить тут не о чем. Должен заметить, мы трудились вместе, так сказать, бок о бок. Ведь я единственный, кто еще помнит планировку дома и других строений Мур-Манора. Я, знаете ли, старался вспомнить каждую подробность, каждую арку и башенку.

– В таком случае поздравляю и вас. Когда вернетесь, передайте рабочим, пусть начинают.

Наполнив стакан мадерой, Кроутер прошел к столу и уселся в кресло напротив Корта.

– Для меня было подлинным удовольствием наблюдать за племянницей, – заметил Кроутер, помолчав. – Она как будто всерьез интересуется своим сыном. Должен признаться, я немало думал об этом и очень тревожился, потому и наведался к ней сразу после ее возвращения из Венеции.

– Что же вас тревожило, если не секрет?

– Как же мне было не тревожиться, ваша милость, если Филиппа – живой потрет своей матери. Так сказать, создана по образу и подобию… – С таинственным видом Кроутер наклонился к Корту. – Плохо говорить о мертвых – большой грех, но хочется излить вам душу. Когда я увидел восемнадцатилетнюю Филиппу в день вашего венчания, все во мне перевернулось. Да ведь передо мной Гиацинта Мур во плоти, подумал я тогда в ужасе и не ошибся. Не прошло и пары месяцев, как Филиппа сбежала с этим красавчиком маркизом. Выходит, ваша милость, она унаследовала от матери не только красоту.

– Что вы хотите этим сказать? – резко спросил Корт. – Что ее мать тоже сбежала от мужа?

– Разве развращенность женщины проявляется только таким образом? Некоторым нравится изводить мужа, развлекаясь с любовниками чуть ли не на его глазах. Гиацинта довела бы своего мужа до безумия, если бы не пожар, который, как вы знаете, был делом ее собственных рук, – Кроутер уставился в свой стакан. – Я помню тот страшный день, словно это было вчера. Супруги Мур, как обычно, ссорились из-за интрижек Гиацинты…

– Я ничего не знаю о причине пожара, – отрывисто произнес Корт и плеснул себе в стакан бренди. – Расскажите мне все о пожаре, мистер Кроутер.

– Возможно, в тот день Филипп Мур употребил какое-нибудь особенно крепкое словцо, потому что Гиацинта вдруг швырнула в него канделябром с пятью зажженными свечами. Оконная гардина и портьера у двереи вспыхнули одновременно, и супруги не успели спастись. – Кроутер поставил пустой стакан на стол и аккуратно собрал чертежи. Когда он снова заговорил, голос его был глух и полон раскаяния. – Но не это мучило меня долгие годы. Гиацинта была не женщина, а дьяволица, и я сам по доброй воле поддался ее отравленным чарам. Когда она бросала призывный взгляд из-под длинных, томно трепещущих ресниц, когда ее фиалковые глаза широко открывались, излучая невинность, я забывал, что не свободен, что моя несчастная жена – родная сестра этого исчадия ада. Во всем мире для меня существовали только ее серебристые локоны и ее обольстительное тело… – Он поднял на Корта взгляд, полный неизбывной боли. – И Бог покарал меня за слабость:

моя бедная кроткая жена погибла в огне. Я пытался, пытался убедить себя, что вина моя не столь уж велика, что я был всего лишь одним из многих, кто бежал с высунутым языком за этой самкой. Но год шел за годом, а совесть моя по-прежнему нечиста.

– Сочувствую, – пробормотал Корт, пытаясь скрыть отвращение, которое вызвали в нем мерзкие подробности, рассказанные Кроутером.

– Ерунда, все это уже быльем поросло, – отмахнулся Кроутер, пытаясь улыбнуться. Он подошел к окну и несколько минут молча смотрел туда, где сидела его светловолосая племянница. – Жаль, очень жаль, что Филиппа унаследовала порочную сущность матери. Смех ее звенит, как колокольчик, и наш брат летит на него, как мотылек на огонь свечи. – Он повернулся и покачал головой. – Господь, должно быть, забыл дать Гиацинте совесть.

– Вы хотите сказать, что раз мать и дочь похожи внешне, то Филиппа тоже лишена совести?

Корт так стиснул свой стакан, что заныла рука. Лицо Кроутера, и без того багровое, налилось кровью.

– Хотелось бы мне, ваша милость, чтобы это было не так, но… раз уж разговор так повернулся… одним словом, шесть лет назад я пытался отговорить Филиппу идти на свидание к Сэндхерсту в «Четыре кареты». Я предупредил, что это не доведет до добра, но она только посмеялась и назвала меня нелепым стариком.

– То есть вы были в Лондоне в тот день? – спросил Корт, не скрывая удивления.

– Значит, она не сказала вам об этом? Что ж, я не удивлен. В тот день я был в Уорбек-Хаусе с визитом. Осмелюсь напомнить, что вскоре после женитьбы вы повели разговор о том, чтобы восстановить Мур-Манор, я обдумал эту идею и приехал предложить любую помощь, какая потребуется. Когда мне стало известно, что вы в Йоркшире и до конца недели вас не ждут, я счел за лучшее сразу вернуться в Суррей. Первым известием из Лондона стали газетные статьи о бегстве Филиппы в Италию и вашем прошении о разводе. – Кроутер поднялся и сунул чертежи в карман. – Однако, ваша милость, мне пора. День клонится к закату, и я предпочел бы оказаться в Гиллсайде до наступления темноты. Премного благодарен за все.

Корт молча смотрел вслед крепкому старику, пока тот не скрылся за дверью. Через несколько минут в гостиную быстро вошла Филиппа. Она раскраснелась, и легкое розовое платье казалось специально подобранным к живым краскам щек. Корт подавил порыв сжать ее в объятиях.

– Ты чуть-чуть не успела, чтобы попрощаться с дядей, – сказал он бесцветным голосом.

Филиппа ничего не заметила. Глаза ее лучились, улыбка играла на губах, и он против воли ощутил, как тело откликается на ее близость. Она подбежала к нему, обвила руками шею и поцеловала в губы.

– Я нарочно спряталась, чтобы он меня не увидел. Полагаю, он привез тебе чертежи. Расскажи, каковы они? Мур-Манор станет таким же, как прежде?

– Откуда мне знать? Архитектор руководствовался воспоминаниями Кроутера, но в любом случае это будет красивый особняк. – Корт разжал руки Филиппы, отстранил ее от себя и испытующе вгляделся в ее счастливое лицо. – Филиппа, ответь мне на один вопрос. Твой дядя только что сказал мне, что пытался отговорить тебя от свидания с Сэндхерстом. Это правда?

В первый момент Филиппа потеряла дар речи, потом, сделав над собой усилие, ответила честно, стараясь не опускать глаз.

– Да, это правда. В разговоре с дядей я обмолвилась, что Сэнди ожидает меня на обед в Кенсингтоне, в гостинице «Четыре кареты». Я не видела ничего неприличного в том, чтобы принять его приглашение. Дядя повел себя так, словно я Бог знает что задумала, на самом же деле Сэнди просто хотел сказать мне что-то важное.

– Что именно?

– Он просил держать это в секрете.

– Ну конечно! – воскликнул Корт саркастически. – Такие вещи не обсуждают, с мужьями.

Филиппа, встретив его отчужденный взгляд, промолчала. Может быть, нелепо держать слово, данное человеку, ныне уже мертвому, но она не могла иначе. Она не могла оправдывать себя, унижая другого, и это означало, что ей нечего сказать в свою защиту.

Корт внезапно отдернул руки, словно его обжигало прикосновение к ней. Несколько минут он тяжело ходил взад-вперед по комнате, потом остановился перед Филиппой. Его губы презрительно кривились.

– Кроутер рассказал мне, что было причиной пожара. Кровь бросилась ей в лицо и неистово застучала в висках. Филиппа зажмурилась, пол покачнулся под ней. А Корт наблюдал за Филиппой с холодным любопытством, как за посторонней чувствительной дамочкой, собравшейся упасть в обморок.

– Значит, он рассказал тебе и о том, что моя мать. была безнравственной особой? Что ее похождения стоили семейству Мур не только богатства, но и многих жизней?

– Так ты все знала?

– Да.

– Откуда?

– Помнишь, когда ты получил мое письмо и приехал в пансион требовать объяснений, я сказала, что в пятнадцать лет нашла письмо, написанное дядей к Бланш и Беатрисе? То, в котором он сообщал, что остался без единого пенса и не может больше платить за мое содержание? Так вот, в этом письме он рассказал о пожаре и той роли, которую сыграли в нем мои родители.

– В таком случае объясни мне, почему я должен узнавать все это от него, а не от тебя самой?

– Как могла я открыть тебе такой ужасный, такой постыдный секрет! – воскликнула Филиппа. – Ты был богат и знатен, ты имел все, а я ничего, так как же я могла признаться своему галантному кавалеру, что моя мать была падшей женщиной, а отец – ничтожеством, который только что не терпел любовников жены в собственной постели!

– Значит, ты предпочла скрыть все это… – задумчиво произнес Корт.

Он смотрел на нее сверху вниз, как аристократ смотрит на тех, кого считает ниже себя. Это было невыносимо! Только что рухнувшая стена между ними вдруг выросла вновь! Филиппа смахнула слезы.

– Когда я была еще девчонкой, Корт, я лежала ночами без сна и пыталась представить себе родителей, – Я наделила их всеми возможными достоинствами. Отец был высоким, красивым, сильным и смелым, мама была, прекрасна и беспредельно добра. Перед тем как заснуть, я молилась им, как богам моего детского мира. – Она помедлила, собираясь с силами. – И вдруг я обнаружила, что эти образы – всего лишь плод воображения глупой девчонки. Это был удар, от которого нелегко оправиться. Мне было настолько стыдно, что я не рассказывала о моих родителях ни одной живой душе.

Не отвечая, Корт прошел к письменному столу и остановился перед ним, стиснув спинку кресла, в котором недавно сидел Эразм Кроутер.

– Рано утром я должен буду выехать в Лондон, где меня ожидает одно крайне неотложное дело, – наконец сказал он холодно. – Что касается тебя и Кита, нет никакой необходимости прерывать ваше пребывание в Галлс-Нест. Оставайтесь с леди Августой до четверга, потом возвращайтесь в Чиппингельм. А теперь я тебя оставлю. Мне нужно распорядиться, чтобы уложили вещи.

Он вышел. Филиппа беззвучно плакала, говоря себе, что с самого начала ожидала чего-нибудь подобного. Непредсказуемый герцог Уорбек был все равно что заряженное ружье, способное выстрелить в любой момент и без всякого предупреждения. Было ясно одно: рано или поздно ей предстоит остаться в одиночестве.

– Его милость герцог Уорбек, – объявил дворецкий. Клер Броунлоу приняла позу, казавшуюся ей наиболее подходящей: с иглой в руках, за вышиванием, как и положено невесте, проводящей дни в разлуке. Как удачно, думала она, что он застал ее в одном из тех утренних платьев, которые особенно шли ей. Буквально пять минут назад мать похвалила ее наряд, сказав, что бледно-розовый шелк выгодно оттеняет голубизну глаз.

Уорбек был одет в строгий костюм для утренних визитов, и она в очередной раз отдала должное его вкусу. Он коснулся ее руки губами и сдержанно улыбнулся.

– Итак, наш странствующий рыцарь вернулся, —констатировала Клер с неодобрительным смешком. – Можно узнать, что послужило тому причиной, мое письмо или неотложные дела?

– И то, и другое в равной мере, – невозмутимо ответил Уорбек. – Как бы то ни было, я перед вами.

– Садитесь же.

Он устроился в кресле, вытянув ногу и положив трость так, чтобы была под рукой. Все это время Клер продолжала вышивать, надеясь, что ее поза и движения выглядят безмятежными. После приличествующей паузы она заговорила тем ровным, хорошо поставленным голосом, который в свете считался необходимым качеством для настоящей леди.

– Как это ни печально, Лондон полон разного рода слухов. Отец и матушка очень подавлены. – Она подняла взгляд от пялец в ожидании поспешных и многословных извинений.

– Мне очень жаль, дорогая Клер. Когда стало ясно, что Уорбек ничего к этому не добавит, Клер подняла бровь, выказывая удивление.

– Неужели мне придется напомнить, милорд, что я согласилась принять ваше предложение только тогда, когда вы пообещали мне изменить ваше поведение.

– И я сдержал слово. Клер. – При этом он имел нахальство издать короткий смешок, словно нашел нечто забавное в ее упреках. – За последние шесть месяцев мое имя ни разу не появлялось в колонке светских сплетен. Ни одного публичного скандала, ни одной дуэли, ни одного крупного карточного проигрыша.

Клер отложила пяльцы и взяла на колени корзиночку с мулине, разыграв из выбора мотка нужного оттенка целый маленький спектакль. Она была возмущена, но не хотела провоцировать Уорбека. Принять предложение человека с такой репутацией, и при этом калеки, ее заставила алчность. Уорбека считали баснословно богатым, к тому же это был ее последний шанс выйти замуж.

– Более всего меня удивил слух о том, что вы будто бы усыновили какого-то ребенка, – сказала она, возобновляя вышивание.

– Это не совсем так. Юный маркиз Сэндхерст официально передан под мою опеку по завещанию его усопшего отца.

– Что?! – Клер никак не ожидала, что слух имеет под собой реальное основание. – Так вы и впрямь его опекун?

– Да.

– Но даже если это так, слухи этим не ограничиваются, – продолжала Клер насмешливо. – Чего только не говорят! Например, что вы снова увлеклись бывшей женой. Разумеется, я дала понять, что не считаю вас способным на такую глупость. Только человек не в своем уме может испытывать нежные чувства к разведенной женщине, даже если она прикрывается вдовством.

Уорбек вытянул ноги и скрестил их. Поза не была неуважительной или чересчур смелой, но она несла в себе намек на неудовольствие.

– Я бы предпочел, Клер, чтобы мы воздержались от обсуждения леди Сэндхерст. Я здесь затем, чтобы говорить о нашей помолвке.

– Должна признаться, эти слухи задели меня, – продолжала Клер, словно не слыша его. – Поговаривают также, что шестой маркиз Сэндхерст на самом деле ваш сын, вы ежедневно видитесь с этим мальчишкой и осыпаете его подарками. Правда ли, что вы подарили пони ему на день рождения? И что учили его ездить верхом?

– Ребенок мой, это чистая правда, – откровенно ответил Уорбек. – Более того, теперь, когда я знаю, кто его настоящий отец, я намерен снова жениться на Филиппе и дать мальчику свое имя.

– Что?! – Клер вскочила, опрокинув корзинку с клубками, и они раскатились по всему полу. – Но ведь вы обручены со мной! – Только годами отработанная привычка позволила ей обрести контроль над собой. – Если вы решили, что я намерена следить за каждым вашим шагом, то могу заверить, это не так. Вы вольны в своих поступках, милорд, поскольку наш брак был изначально задуман как брак по расчету. Если вы решили завести роман с вашей бывшей женой, то я ничего не имею против, если только вы не намерены его афишировать.

– Весьма любезно с вашей стороны. Но я все же хочу обсудить наш предполагаемый брак по расчету.

Клер почувствовала головокружение и с тревогой поднесла руку к виску: момент для обморока был не самый подходящий.

– Что ж, если желаете, давайте его обсудим. Лично я нахожу, что мы подходим друг другу как нельзя лучше, – она заметила, что Уорбек приподнял бровь, как бы спрашивая: вот как? – И заторопилась: – Поверьте, для меня не секрет, что обо мне говорят в свете. Однако вы не можете отрицать, что моя холодность, благодаря которой меня окрестили снежной королевой,

будет достаточной гарантией того, что я никогда не забуду супружеский долг ради романтической склонности. Даю вам слово, мое поведение в браке будет безупречным… в том смысле, что я никогда не стану рисковать своей и вашей репутацией.

– Иными словами, Клер, ваши романы на стороне, буде таковые случатся, не получат громкой огласки и не приведут к скандалу?

– Я не сумела бы облечь свои мысли в столь точную и элегантную форму, милорд.

Уорбек поднялся. Он больше не улыбался.

– Вы считаетесь образцом христианского милосердия, Клер, и как раз к вашему милосердию я взываю сейчас. Я прошу вас по доброй воле разорвать нашу помолвку. В качестве благодарности я готов пожертвовать в любой благотворительный фонд любую сумму, которую вы потрудитесь назвать.

– При чем тут благотворительность! Какое мне дело до нищих и сумасшедших, если на карту поставлен мой брак! Милорд… Корт, я подарю тебе наследника!

– Наследник у меня уже есть, – мягко напомнил тот.

– Что, отродье этой потаскухи, твоей бывшей жены? – голос ее сорвался. – Да ведь он не более чем незаконнорожденный! Ты не можешь передать титул и состояние ребенку, произведенному на свет шлюхой!

Лицо Корта окаменело, но Клер было все равно. Разумеется, в ее намерения не входило открывать перед женихом свое истинное «я», но она уже не владела собой. Впрочем, Корт не дал ей возможности договорить.

– Это мой ребенок, и, на ком бы я ни женился, я сделаю все, чтобы он стал моим законным сыном и наследником.

Клер в ответ испепелила его взглядом. Ее лицо, хорошенькое в моменты безмятежности, сейчас было искажено гневом, между бровями, тщательно выщипанными в соответствии с модой, пролегли две глубокие морщинки.

– Если вы полагаете, милорд, что я приму под свое крыло вашего ублюдка и стану воспитывать его, как родного сына, вы жестоко ошибаетесь! Я не намерена уступать вас другой женщине. Я не освобождаю вас от данного слова, а если вы осмелитесь его нарушить, весь свет узнает об этом. Вам кажется, что ваша репутация может выдержать и этот удар? Посмотрим! Вас будут презирать, над вами станут открыто смеяться, и в конце концов вы не осмелитесь поднять голову от игорного стола в самом жалком лондонском притоне!

– Сколь мало проницательны те, кто дал вам прозвище «снежная королева», – сказал Уорбек со злой насмешкой. – Мы и впрямь очень похожи, Клер: оба циничные, жестокие. Может быть, мы подходим друг другу лучше, чем кто бы то ни было… но если вы принудите меня к браку, вам придется стать Киту любящей матерью. В противном случае пеняйте на себя.

Лицо его казалось спокойным, но Клер интуитивно угадала под сдержанностью клокочущую ярость. Она слышала немало разговоров о бешеном характере Уорбека и сейчас, сама того не замечая, отступила.

Кто знает, на что способен человек, отец которого из ревности убил мать?

– Прошу вас удалиться! – выдавила она. Когда дверь за Уорбеком захлопнулась, Клер испустила долгий вздох облегчения и рухнула на диван.

Корт ворвался в свой дом на Гросвенор-сквер и с таким треском захлопнул за собой дверь парадного, что дворецкий подскочил и украдкой перекрестился. В спальне он швырнул трость на кровать, прямо на аккуратно разложенный бархатный халат, и схватился обеими руками за спинку кресла, задыхаясь от бешенства.

Но винил он не Клер Броунлоу, а себя самого. Обручение с этой не первой свежести девицей было одной из самых больших ошибок его жизни. Он сделал это, чтобы доказать всему миру: и после скандального бракоразводного процесса за него все-таки пойдет леди с безупречной репутацией. Он с холодной расчетливостью изучил список невест и выбрал ту, которую свет считал воплощением всех достоинств.

В сущности, все сложилось не так уж плохо, говорил он себе. Ведь он мог увидеть истинное лицо Клер Броунлоу тогда, когда ничего уже нельзя было бы поправить. Образец совершенства оказался жалкой лицемеркой. Подумать только, она собиралась смотреть сквозь пальцы на интрижки супруга, чтобы позже, после рождения наследника, в свою очередь, завести любовника! Правда, она никогда, ни при каких условиях не сбежала бы с ним, как это сделала Филиппа, но в свете трудно что-либо долго держать в секрете, и ее роман (или романы) скоро стал бы поводом для сплетен. Разумеется, о нем бы шептались, а не говорили вслух. А все внешние приличия были бы соблюдены.

Корт прошел к ночному столику, выдвинул ящик и вынул из него портрет-миниатюру Филиппы Гиацинты Мур. Выполненная по перламутру, она некогда была подарена невестой опьяненному любовью жениху. Свадебный подарок…

Корт всмотрелся в прекрасное лицо, в светящиеся простодушной радостью фиалковые глаза.

Эта девушка, ставшая его женой, ни в грош не ставила внешние приличия. Увлекшись Сэндхерстом, она и не подумала хранить это в секрете, махнула рукой на репутацию и очертя голову бросилась в омут. Никто не поставил бы ей в вину любовную связь с Артуром Бентинком, будь эта связь приличествующим образом завуалирована. Но бегство с любовником – это уж было слишком! Это навсегда поставило на ней клеймо безнравственной женщины. Но если разобраться, Филиппа была лучше большинства светских дам, бросавших в нее камни. Она была добра и искренна с теми, кого любила, с друзьями, даже с незнакомыми людьми, и в душе ее жили те чувства, что были не в чести в избранном кругу: нежность и милосердие.

Да, она нанесла ему жестокий удар, но был ли он сам так уж безгрешен? Он ослепил свою юную избранницу высоким положением и богатством. Он боялся выпустить из рук бесценное сокровище и потому так торопил свадьбу. Может быть, он лишил ее возможности встретить человека, которого бы она полюбила больше, чем его. Корта Шелбурна.

Корт вспомнил Эразма Кроутера. Филиппа как две капли воды похожа на свою мать и потому просто обязана быть столь же бессовестной. В таком случае и он. Корт, должен быть неизлечимо развратен или слабоволен… нет, все это измышления черствой души! Он никогда бы не отвернулся от своих детей, не позволил жене гнить душой, меняя любовников как перчатки – а ведь и он как две капли воды походил на отца.

Корт поставил миниатюру на ночной столик, прошел в гардеробную и выдвинул один из ящиков комода. Порывшись за стопкой белья, он вынул аккуратно сложенный листок, перевязанный красной ленточкой. С полминуты он держал его в руке, борясь с желанием скомкать и бросить в корзину, но потом развернул и в который уже раз всмотрелся в безобразный почерк, похожий на паучьи лапки. «Четыре кареты», день и час.

С листком в руках Корт вернулся в спальню и опустился в кресло, против воли перебирая в памяти события давно минувших дней. Дела его тогда были расстроены, и он решил продать часть своих земель, для чего и выехал в Йоркшир, оставив жену, с которой всего два месяца наслаждался семейным счастьем. Филиппа должна была ехать вместе с ним, но в день отъезда почувствовала себя нехорошо. Отменить ранее назначенную встречу с покупателем было невозможно, и Корт отправился один. Все эти шесть лет он верил, что Филиппа придумала болезнь, чтобы остаться в Лондоне и без помехи встретиться с любовником. И только недавно он понял, что тошнота и головокружение были не чем иным, как признаками беременности.

Поездка в Йоркшир оказалась безрезультатной, и Корт вернулся двумя днями раньше обещанного. Здесь его ожидало анонимное письмо. Сколько ночей потом он лежал без сна, спрашивая себя, кому понадобился этот грязный донос.

В точности как было указано в письме, он нашел Филиппу и Сэндхерста в «Четырех каретах». Ему приходилось бывать в этом заведении, и он знал, что в нем всего один отдельный кабинет. Он ворвался туда, отшвырнув с дороги слугу. Любовники стояли рядом с обеденным столиком, накрытым на двоих. Белокурая головка Филиппы покоилась на груди Сэнди, а тот зарылся лицом в ее волосы. Они ничего не шептали на ухо друг другу, просто стояли молча, являя собой картину любви, столь всеобъемлющей и глубокой, что слова излишни. В первый момент Корт задохнулся от боли. Потом на смену боли явилось бешенство.

– Ах ты, гнусный, подлый ублюдок! – взревел он во всю мощь своих легких. – Ах ты, мерзавец, сукин сын!

Ошеломленные любовники отскочили друг от друга с одинаковым выражением изумления на лице, и в этом было что-то горько-комичное. Разумеется, как им могло прийти в голову, что в самый разгар трепетного свидания в кабинет ворвется обманутый муж?

– Корт! – воскликнула Филиппа. – Ты ведь должен быть в Йоркшире! Как ты здесь оказался?

Не удостоив лживую девчонку даже взглядом, Корт вцепился в лацканы жилета Сэндхерста и рванул его кверху.

– Что на тебя нашло? Какого черта? – придушенно вскричал Сэнди, и его картинно-красивое лицо исказилось.

Несколько секунд он пытался оторвать руки Корта от лацканов, но тщетно. Наконец тот сам отпустил его и, вне себя от ненависти, ударил кулаком в лицо. Удар пришелся по губам и только сильнее распалил Корта. Он ударил Сэндхерста снова, на этот раз поддых, и тот согнулся пополам от боли. Не мужчина, а сопливая девчонка, подумал Корт презрительно. Должно быть, думает, что лежачего не бьют, потому и старается поскорее сползти на пол. Нет уж, приятель, за все надо платить! Не уйдешь, пока из тебя не будет выбита вся подлость!

– Перестань, Корт! – кричала Филиппа. – Перестань сейчас же!

Она пыталась перехватить его руку, но он отшвырнул ее и снова занес кулак. К тому моменту Сэндхерст пришел в себя и ответил Корту. Удар пришелся в челюсть, но был так слаб, что привел Корта в состояние дьявольского веселья.

– Ага, змееныш подколодный! Начинаешь шевелить конечностями! Ну же, иди сюда, дерись, как мужчина! Предупреждаю, я сломаю каждую чертову кость в твоем паршивом теле!

С этими словами он впечатал кулак сначала в скулу Сэндхерста, а потом в переносицу. Артур упал прямо на накрытый столик. Фарфоровая посуда, хрустальные бокалы, серебро и букет алых роз – все это со звоном и грохотом обрушилось на пол. Пронзительный крик зазвенел в ушах, и Корт понял, что Филиппа зовет на помощь.

Он бросился к беспомощно распростертому Сэндхерсту, намереваясь выколотить из него душу, но его схватили за руки сразу трое крепких молодчиков – вышибала и пара лакеев. Он попытался их стряхнуть, не видя перед собой ничего, кроме расширенных изумрудно-зеленых глаз Сэндхерста. Освободиться ему не удалось: за нападающими был явный численный перевес. Молодчики оттащили Корта от его беспомощной жертвы, а вскоре явился и хозяин «Четырех карет».

– Вот что, господа хорошие, мое заведение не из тех, где чистят друг другу рожи, – проворчал он недовольно. – Эдак вы мне распугаете всех гостей. А еще милорды! Вот позову констебля, и он уж вам скажет пару ласковых!

Между тем Филиппа опустилась на колени прямо в кучу битого хрусталя и осколков фарфоровых тарелок и склонилась над Сэндхерстом, как плакальщица над умирающим, осторожно, любовно вытерла кружевным платочком кровь, текущую из разбитого рта и рассеченной щеки. Даже в слепой ярости Корт не мог не поразиться выражению глубокой жалости на ее милом лице. Когда же она подняла взгляд на него, в глазах ее было отчуждение.

– Ты не в своем уме, Корт… – прошептала она, запинаясь. – Ты ведешь себя как безумный…

Он видел и ее, и Артура сквозь кровавый туман бешенства, а слова были едва различимы за звоном крови в ушах.

– Сэндхерст! – пролаял он, прилагая немыслимое усилие, чтобы совладать с собой. – Сегодня вечером жди моих секундантов. Мне наплевать, что ты выберешь, шпагу или пистолет! Я с одинаковым удовольствием всажу лезвие в твои кишки или пулю в твое черное сердце.

Он рывком высвободился и зашагал к двери.

– Корт! – с мольбой окликнула его Филиппа. – Как ты можешь! Это ведь твой лучший друг, друг детства! Неужели у тебя хватит жестокости убить его? Мы с Сэнди не сделали ничего дурного! Ты все не так понял!

С витиеватым проклятием он повернулся на каблуках и вперил в нее безумный взгляд. Фиалковые глаза были испуганно расширены и полны слез. Серебристые локоны рассыпались по плечам. Даже теперь, перепуганная и растерянная, она была дивно хороша.

Корт заговорил, обращаясь к ней впервые с того момента, как вошел в кабинет.

– Даже если ты прольешь реки слез, Филиппа, это не спасет твоего любовника. Теперь его не спасет уже ничто. Ты потеряла право голоса, и если я еще раз увижу твое лживое лицо, то помоги тебе Бог!

Он услышал за спиной испуганный возглас, но в следующую секунду был уже за дверью. Поздно ночью, после долгих и безуспешных попыток напиться до бесчувственного состояния, он вернулся в дом. Он так метался во сне, что сбросил на пол одеяло, а когда проснулся, вокруг одной ноги обвился мужской шейный платок. В углу этой расшитой тряпки он прочел инициалы «А.Б.» – Артур Бентинк, маркиз Сэндхерст, его лучший друг и любовник его жены. То теплое и живое, то настоящее, что только-только начинало расти в его душе, умерло в этот миг.

Весь следующий день Уорбек-Хаус осаждали визитеры, вне всякого сомнения являвшиеся с тем, чтобы вымолить у него прощение для неверной жены и жалость к обреченному сопернику. Там побывали по очереди леди Августа и леди Гарриэт. Он злобно отказал обеим. Были и другие, общие друзья его и Филиппы, его и Сэнди. Корт был известен как непобедимый бретер, и за жизнь Сэнди не ставили и пенса.

Он удостоил аудиенции только Тобиаса, да и то лишь потому, что тот дал согласие быть его секундантом.

В тот же вечер и Филиппа стояла на ступенях Уорбек-Хауса. Но он наотрез отказал ей в свидании. Корт : следил из-за портьеры, как она садилась в экипаж Сэндхерстов, а когда тот скрылся за углом, схватил стул и запустил им в окно.

В день, на который была назначена дуэль, Корт проснулся чуть свет и все утро мерил шагами спальню в ожидании Тобиаса. На письменном столе стоял ящик с великолепной парой дуэльных пистолетов. Они выглядели старомодно и тяжеловесно, но удобно лежали в руке и били с поразительной точностью. Корт вынул один из них из углубления, выстланного бархатом, – и вдруг прицелился в свое отражение в зеркале. Угрюмая фигура напротив прицелилась в ответ, и он невесело усмехнулся. Что такое двадцать шагов для отличного стрелка? Так, безделица.

Эти пистолеты достались Корту в наследство от отца и так ему нравились, что он не упускал случая потренироваться в стрельбе. Благодаря этому он без труда попадал «в яблочко» с расстояния в девяносто ярдов.

Раздался стук в дверь.

– Войдите.

Вместо дворецкого на пороге появился взволнованный Тобиас. Не дав Нэшу, маячившему за его спиной, времени объявить о себе, он бросился в комнату.

– П-проклятие! Я вижу, К-корт, ты все-таки решил драться.

– Насколько я знаю, со вчерашнего дня ничего не изменилось, так почему бы мне не драться? Где ты был? Я жду уже несколько часов. – Корт закрыл ящик с пистолетами и поднял со стула перчатки и хлыст. – Едем!

– Нет, п-постой.

– Что еще? Надеюсь, ты не собираешься меня отговаривать? Тоби, ты секундант, а не проповедник, помни об этом. Ты и так два дня подряд молол разную чушь, потратил на это столько времени и сил, что хватило бы на пять человек, и не добился своего.

– Р-разрази тебя гром, К-корт, я говорил тебе чист-тую правду! – возмутился Тобиас, подступая ближе и яростно сдвигая очки вверх. – Филиппа пок-клялась мне на Библии, чт-то ни в чем не виновата!

Корт раздраженно ударил хлыстом по голенищу сапога. Тобиас и в самом деле долгое время приставал к нему с просьбой выслушать Филиппу. Почему, спрашивал он снова и снова, он верит анонимному письму, написанному грязным клеветником, а не женщине, которую обожает? Он не знал, конечно, что дело было не только в письме. Корт попросту не мог рассказать другу о вышитом шейном платке из белого шелка с инициалами «А.Б.».

– Ладно, – сказал он и сунул под мышку ящик с пистолетами, – давай поскорее покончим с этим.

– Н-ничего не выйдет!

Тобиас храбро выдержал яростный взгляд друга.

– Н-нет никакого смысла ехать в Хемпстед, К-корт. Сэнди не буд-дет ждать нас там.

Пару секунд они смотрели друг на друга: Корт – сдвинув брови, Тобиас – с некоторым вызовом. Наконец Корт аккуратно положил ящик на прежнее место, бросил в кресло хлыст и перчатки, скрестил руки на груди и вперил в друга сверкающие возмущением глаза. Он был совершенно уверен, что какой-нибудь добросердечный идиот из числа заступников Сэнди что-нибудь придумал, чтобы отсрочить дуэль.

– Как это понимать? Что, черт возьми, означают твои слова?

Тобиас открыл было рот для объяснений, но только пожевал губами и закрыл его снова.

– Рокингем! – прикрикнул Корт, чувствуя, что быстро закипает. – Я жду объяснений. Немедленно!

– Сэндхерст… – проблеял Тоби и прокашлялся. – Сэндхерст сбежал!

– То есть как это сбежал? Куда?

Тот пожал плечами, его лицо говорило: я поражен этим не меньше твоего.

– Боже милостивый! – когда смысл услышанного дошел до Корта, он опустился в кресло и покачал головой в полном изумлении. – Нет, кто бы мог подумать! Этот джентльмен до кончиков ногтей, этот образец красноречия и обаяния оказался вульгарнейшим трусом!

– К-когда я узнал, я ск-казал то же самое, – угрюмо заметил Тобиас. – Мне сообщили об этом его секунд-данты всего час назад. Я, к-конечно, не поверил и поехал к нему д-домой, чтобы узнать все из первых рук. Разрази его г-гром, его и след простыл! Я нашел только леди Г-гарриэт, которая подтвердила, что Сэнди уже далеко.

В кабинете воцарилось молчание. За всю жизнь Корту ни разу не приходилось сталкиваться с тем, чтобы джентльмен отказался защищать свою честь на дуэли. Это был поступок неслыханный.

Первым нарушил тягостную тишину Тобиас:

– П – послушай, К – корт, неужели ты мог бы убить его?

Едва договорив, он уже пожалел, что задал этот вопрос. Тобиас знал о трагедии, случившейся в семье Корта. Лучше было не задавать вопросов такого рода, чтобы не получить страшный ответ.

– А как бы повел себя ты, Тоби, если бы однажды явился домой не в срок и нашел Белль в постели с Сэндхерстом?

– Я бы убил подлеца!

– В таком случае твой вопрос нелеп.

Корт рванул шнурок звонка с такой силой, что едва его не оторвал. Когда камердинер с опаской заглянул в кабинет, он приказал приготовить карету.

– К-куда это ты собрался? – осторожно спросил Тобиас.

– Как это куда? – Корт удивленно посмотрел на друга и объяснил с горькой иронией в голосе. – В Сэнд-херст-Холл, за женой, куда же еще?

– Од-днако… – начал Тобиас, вскакивая и почему-то глядя на него с ужасом, – однако ты к-клялся, что не хочешь больше вид-деть ее! Ты сказал, чт-то разведешься с ней!

– Обстоятельства изменились, друг мой. Любовник сбежал, как трусливый шакал, и оставил ее в одиночку расхлебывать последствия того, что они натворили вместе. Филиппа отвергнута, брошена, она в растерянности. Пари держу, она будет только рада снова вверить себя моим заботам, – он даже не пытался скрыть злое торжество. – Куда ей теперь деваться? Я отвезу ее в Кент и оставлю под присмотром бабушки. Богом клянусь, отныне ноги ее не будет в столице. Чтобы затих скандал, понадобится много лет, очень много – вся ее оставшаяся жизнь. Я позабочусь о том, чтобы она с комфортом покрывалась плесенью в провинции!

– К-корт! – перебил Тобиас и схватил его обеими руками за рукав.

Щеки его пылали, пальцы тряслись.

– К-корт, ты не можешь увезти Филиппу в К-кент!

– Это почему же? Кто может мне в этом помешать? Она по-прежнему остается моей женой, а значит, моей личной собственностью. Я имею полное право распоряжаться ее судьбой. Дьявол, я могу делать с ней все, что мне угодно! Она моя!

– Но к-как ты можешь все еще желать ее? – – запротестовал Тобиас, продолжая удерживать Корта за рукав, словно задался целью не выпустить его из спальни. – После всего, чт-то она сделала!

– А почему бы и нет? Я не собираюсь повторять ошибки своего отца, – насмешливо ответил Корт. – Совсем не обязательно сразу выбрасывать отличную рубашку только потому, что у нее пятнышко на рукаве.

Он разжал пальцы друга и направился к двери. Уже держась за ручку, он остановился.

– И потом, друг мой Тоби, разве ты совсем недавно не уверял меня, что Филиппа невиновна? У нее будет время до самого Уорбек-Кастла, чтобы убедить меня в этом. Но уж если ей не удастся, я возьмусь за ее воспитание со всей строгостью. Я хочу слышать, как она станет молить меня о прощении, хочу, чтобы ее горькие рыдания звучали у меня в ушах, когда я уеду в Лондон. Думаю, ты согласишься, что она заслужила это.

Он рывком распахнул дверь и шагнул за порог.

– Уорбек!

Голос был едва узнаваем, и Корта пронзило неприятное предчувствие. Было что-то еще, что его друг не договорил, поэтому он медленно вернулся в спальню, прикрыл дверь и замер в ожидании.

– Они сб-бежали вдвоем, – начал Тобиас, разводя руками с виноватым видом. – Вчера вечером их к-корабль покинул Лондон… пока ник-кто не знает, куда они направились. Корт, Сэнди не единственный трус среди нас троих. Богом к-клянусь, я до последнего не хотел г-говорить тебе. Д-дружище, я так тебе сочувствую!

Но его глаза за толстыми стеклами очков были полны не сочувствия, а жалости. Водоворот чувств захватил Корта, и ему пришлось ухватиться обеими руками за спинку кресла, чтобы не дать затянуть себя в гигантскую воронку. Казалось, в ледяной и бесплодной пустыне, в которую превратилась его душа, проснулся вулкан бешеной, ослепляющей ненависти. Он не мог думать ни о чем другом, кроме мести. Он отомстит обоим, даже если для этого придется искать их всю жизнь!

Пошатываясь и бормоча самые грязные ругательства, Корт прошел мимо Тобиаса к письменному столу и в оцепенении уставился на ящик с пистолетами. Он отер влажный лоб. Его взгляд поймал какое-то движение. Отражение! Он схватил ящик и швырнул его в зеркало с такой силой, что оно разлетелось вдребезги. В раме повис один крупный кусок, и из него на Корта таращило глаза чудовище, перекошенное и искореженное, воплощение ночного кошмара. Ему пришло в голову, что именно так выглядит сейчас его душа. Он отвернулся с отвращением и издал дикий звук, похожий на вой: невнятно и бессвязно он проклинал Филиппу и Сэндхерста…

Снизу, из холла, донесся бой старинных часов, и этот звук вернул Корта от мучительных воспоминаний к действительности. Он сложил .анонимное письмо и сунул в карман, потом заставил себя вернуться в гардеробную и снова открыть ящик. Пальцы нащупали тончайший шелк, и в первое мгновение отдернулись, точно обожженные. Но Корт все же вытянул на свет Божий шейный платок с инициалами Сэндхерста. Он задвинул ящик и прошел в спальню, сел на край кровати, брезгливо держа платок в вытянутых руках. Никогда и никому ни единым словом не обмолвился он о нем, даже в парламенте, когда защищал свое право на развод. Гордость не позволила ему рассказать о платке. Не много найдется мужей, которые решились бы публично признать, что рога им наставили прямо в супружеской постели.

Наконец платок тоже перекочевал в карман, где уже лежало письмо, и Корт оглядел свою роскошную спальню так, словно видел ее впервые. Он думал о том, что в следующий раз с ним войдет его неверная жена.

После возвращения из Галлс-Нест в Сэндхерст-Холл Филиппа несколько дней и ночей пыталась примириться с растревоженной совестью. Снова были одинокие и потому долгие ночи, и тогда совесть особенно болезненно грызла ее душу. Филиппа не находила в себе сил, чтобы совершить решительный шаг.

На шестой день она отправилась к преподобному мистеру Троттеру, чтобы окончательно договориться о дне и часе крещения Кита в церкви святого Адельма. В домике викария, в уединении его кабинета, она призналась в том, что заставило ее так спешно и безрассудно покинуть Англию. Она объяснила, какого рода отношения связывали ее с маркизом Сэндхерстом, и призналась, что не он был отцом ее ребенка.

– Теперь я понимаю, что совершила ужасную ошибку, но я всего лишь хотела защитить еще не рожденного ребенка, – говорила она. – Могла ли я предполагать, что этим поступком причиню страдания тем двоим, кого люблю более всего на свете? Возможно ли как-нибудь исправить вред, нанесенный мной сыну и его законному отцу?

– Для начала, леди Сэндхерст, вы должны спросить себя, искренне ли вы желаете исправить дело, —сказал добряк викарий, – и тогда следующим шагом станет крещение вашего сына как законного наследника герцога Уорбека.

Глаза преподобного Троттера светились сочувствием и пониманием, но он высказал свои соображения твердо, без колебаний. Филиппа задумалась. Если Кит будет занесен в метрики церкви святого Адельма как законный наследник Уорбека, появится письменный документ, дающий герцогу право отнять у нее сына.

– Я, право, не знаю, ваше преподобие, достанет ли у меня сил пойти на такой риск. Ведь я могу потерять Кита навсегда.

– Надейтесь на милость Божью, и воздается вам, – торжественно провозгласил викарий. – Отец Небесный помогает нам найти в себе мужество для любого поступка, если только он праведен. Жизнь во лжи подтачивает человека честного, леди Сэндхерст, и мало-помалу нечистый завладевает ослабевшей душой. Кроме того, чем бы все ни кончилось, мы с вами оба знаем, что мальчику не грозит ничего плохого от его законного отца.

Филиппа закрыла лицо руками и сидела так некоторое время.

– Что ж, – сказала она наконец, – так тому и быть. Когда-то я опасалась за судьбу ребенка еще не рожденного – и эти страхи оказались беспочвенными. Теперь я знаю, что Уорбек никогда бы не отказался от сына. Он любит Кита не меньше, чем я.

Преподобный Троттер положил руку на склоненную голову Филиппы, благословляя ее. Он был слишком умудрен жизнью, чтобы отмахнуться от ее опасений. Как и сама Филиппа, викарий считал герцога Уорбека человеком непредсказуемым и понятия не имел, как тот поступит.

Справившись с собой, Филиппа открыла ридикюль и достала два листка пергамента. Без колебаний она протянула их священнику.

– Ваше преподобие, я передаю эти документы вам. Я привезла их из Венеции. Это свидетельство о моем браке с маркизом Сэндхерстом и свидетельство о рождении моего сына. И в том, и в другом документе проставлены неправильные даты. Делайте с ними все, что сочтете нужным: сожгите, порвите или спрячьте куда-нибудь. Единственное, о чем я прошу, это чтобы они никогда больше не попадались мне на глаза. Сделаете ли вы это для меня?

– Охотно, – кивнул викарий, принимая бумаги. – Леди Сэндхерст, вы приняли правильное решение, и поступок ваш заслуживает всяческого одобрения.

– В таком случае до завтра, – сказала она, вставая. – Я не хотела, чтобы это было пышное торжество, и потому приглашены только самые близкие: леди Гарриэт и леди Августа, и конечно, виконт и виконтесса Рокингем, которые согласились стать крестными родителями Кита. Каждого из них я попросила хранить до поры в секрете подробности церемонии, и все с готовностью дали согласие. Я не знаю, когда наберусь храбрости для разговора с герцогом, но мне хочется, чтобы именно из моих уст он услышал обо всем.

– Напрасно вы недооцениваете себя, леди Сэндхерст, – произнес викарий, беря за ее руку. – У вас храбрости достанет на десятерых мужчин. И я дам вам совет: не стоит недооценивать милосердие лорда Уорбека.

Когда Филиппа покидала домик викария, она улыбалась, но сердце ее ныло в предчувствии будущих перемен.

Глава 16

Загородный дом Тобиаса и Белль, который они в шутку называли «Рокингемским аббатством», был ярко освещен. Холл и парадная гостиная празднично убраны и украшены множеством цветов. Фестоны розовых шелковых лент и гирлянды белых роз превратили бальную залу в сказочный сад. Вечер только начался, и никто из гостей еще не прибыл.

Филиппа стояла на террасе вместе с Белль, наслаждаясь мирным покоем августовского вечера. На подругах были вечерние платья похожего фасона: с завышенной талией и рукавом фонарик, с глубоким декольте и открытыми плечами. Филиппа нервничала. Бал должен был стать для нее первым выходом в свет после возвращения из Англии. Это событие не шло ни в какое сравнение с поминками или со званым вечером у Белль, где собирались только близкие.

Чтобы уговорить ее появиться на балу, понадобились общие усилия виконтессы Рокингем, вдовствующей герцогини Уорбек и вдовствующей маркизы Сэндхерст.

Они в один голос уверяли, что, как вдова пятого маркиза Сэндхерста, она просто обязана бывать там, где собирается местная аристократия, иначе ее сочтут гордячкой. Добросердечные леди занимали достаточно высокую ступеньку социальной лестницы, и если случится худшее и никто не явится на бал, куда пригласили «пресловутую особу», их репутации не пострадают. А вот она… Представив себе такое, Филиппа содрогнулась.

От Корта до сих пор не было ни слуху ни духу. В последний раз они виделись неделю назад, в Галлс-Нест, и с тех пор – ничего. Белль сказала, что приглашение на бал было Корту послано, но что он никак на него не откликнулся. Возможно, его задерживали дела, но Филиппа помнила его холодный взгляд, пригвоздивший ее к полу во время разговора о родителях.

Она повернулась к Белль, занимавшейся букетом пионов на столике. На виконтессе было вечернее платье из розового газа на плотном чехле, выгодно подчеркивавшее блестящий шелк темных кудрей. Чисто автоматически Филиппа отодвинула зажженный канделябр подальше от воздушного наряда подруги.

– Я так благодарна тебе и Тоби за то, что вы согласились быть крестными родителями Кита, – сказала она задумчиво. – Вы всегда были мне добрыми друзьями, но сейчас из друзей вы превратились в ангелов-хранителей.

– Quelle absurdite[21]!

Леди Габриэль повернулась к подруге. Ее большие темные глаза были серьезны, но от Филиппы не могли укрыться лукавые искорки в их влажной глубине.

– Это мы польщены, что нам доверили такую важную роль. Когда у нас с Тоби появится первенец, ты станешь его крестной. – Улыбка, появившаяся было на губах Белль, вдруг исчезла, и она нахмурилась, глядя на пионы. – Порой мне кажется, что надеяться уже не стоит. Mon Dieu, мы женаты вот уже шесть лет, но по-прежнему бездетны!

Филиппа с глубоким сочувствием пожала руку подруги. Ей было известно, как отчаянно Рокингемы хотят детей.

– Мне кажется, это чаще всего происходит тогда, когда менее всего ждешь. Возможно, тебе стоит на время забыть о детях – ив один прекрасный день ты вдруг поймешь, что беременна.

– Надеюсь, ты права, cherie, – Белль заставила себя улыбнуться. – Родители посоветовали нам обратиться к одному известному лондонскому врачу. Мы так и сделали, и он объяснил, что ежедневный физический акт утомляет женский организм, и он теряет способность к зачатию. Но как же нам быть? Мы так любим друг друга… нет, я решительно нахожу, что не в силах следовать этому совету! Более того, он посоветовал нам не предаваться чрезмерной страсти во время занятий любовью. Как будто страсть может быть чрезмерной! – Белль засмеялась. – Ведь мы живые люди, а не два обрубка дерева! Признаюсь, Филли, мы честно попытались… но просто не сумели.

Филиппа тоже засмеялась, но спрятала вспыхнувшие щеки за веером – Заверяю вас, леди Рокингем, страсть никак не может лишить женщину способности к зачатию. Если бы ваш прославленный доктор был прав, то несколько дней назад нам не пришлось бы крестить Кита.

Она посерьезнела, вспомнив, что на днях сама с величайшим облегчением обнаружила, что не беременна. Второй ребенок Корта? Филиппа покачала головой.

Белль заглянула во встревоженные глаза подруги, и ей показалось, что она понимает причину этого беспокойства.

– Не мучь себя, Филли, – сказала она сочувственно. – Мы с Тоби не раз спорили насчет того, кому и как лучше воспитывать мальчика, и теперь я тоже склоняюсь к мысли, что разумнее будет, если Кит поселится в Уорбек-Кастле, с отцом. Я понимаю, ты останешься одна, но почему бы вам с Кортом не восстановить свой брак?

– Боже мой, и ты туда же! – воскликнула Филиппа. – Я уже слышала это от леди Августы!

Она так и не призналась подруге, что Корт несколько раз делал ей предложение. После последнего разговора в Галлс-Нест ей казалось странным, что кто-то верит в этот брак.

– Вы все, должно быть, забыли, что шесть лет назад Уорбек так усердно поливал меня и Сэнди грязью, что навсегда погубил мою репутацию. И о том, что он убил бы Сэнди, если бы мы вовремя не покинули Англию.

– Сказать по правде, дорогая, ни Тоби, ни я никогда всерьез не верили, что. Корт способен убить друга детства.

– Да? А вот я уверена, что способен! —пылко заверила Филиппа. – Я была в «Четырех каретах» и своими глазами видела, в какое чудовище он превратился, а вы двое не можете этого даже представить! Он ворвался в кабинет, осыпал нас оскорблениями, все разметал, избил Сэнди. Он не стал ничего слушать!

– Я знаю это по твоим рассказам. – Леди Габриэль подняла со стола длинные белые перчатки и начала натягивать их. – Тоби тоже пытался объяснить ему, что не все и не всегда таково, как выглядит. Корт отказался его слушать. Но и ты не совсем права, Филиппа. Корт безумно ревнив, но он не безумец. Он может порой вести себя неистово, но у горячего темперамента есть и положительные стороны, не так ли?

Прежде чем Филиппа успела ответить, появился дворецкий.

– Прошу меня извинить, ваша милость, но в ворота только что въехал первый экипаж, – торжественно провозгласил он и удалился на свое место у парадной двери.

– Ну вот, настало время приступить к обязанностям хозяйки дома, – сказала Белль и улыбнулась, показав милые ямочки на щеках. – Давай на время оставим в покое и прошлые, и нынешние проблемы и будем просто наслаждаться вечером.

Она взяла Филиппу под руку и повлекла в вестибюль.

– Я бы охотно наслаждалась вечером, но у меня сердце уходит в пятки от страха!

Она оглядела на ходу свой наряд из шелка персикового цвета и нервно поправила какую-то складочку.

– Боже милостивый, не дай мне от страха оцепенеть! Все примут меня за идиотку!

– Перестань, перестань, mon amie! – виконтесса покровительственно потрепала ее по руке. – Все пройдет как нельзя лучше. Гостям известно, что ты – почетный гость на этом балу. Те, кто не собирается принимать тебя – и, кстати сказать, готов рискнуть разрывом сразу с тремя влиятельными семействами, – просто не явятся.

– В том-то все и дело, – пожаловалась Филиппа. – А вдруг вообще никто не явится? В таком случае трем влиятельным семействам останется только проглотить это.

– А ты и вправду глупая гусыня, как говаривали Андрэ и Этьен, – воскликнула Белль, смеясь. – Увидишь, все приедут. У нас с Тоби есть немало хороших друзей, которые прибудут на любой наш бал независимо ни от чего. Еще больше друзей у леди Августы и леди Гарриэт… и должников за ранее оказанные услуги. К тому же эти две матроны заранее проделали большую работу: побывали с визитом в каждом местном семействе и распространили слух, что они лично намерены снова ввести тебя в избранный круг. В глазах общества ты находишься под их покровительством, и тебе совершенно не о чем беспокоиться.

В вестибюле, украшенном цветами, их ожидал виконт Рокингем. На этот раз его длинную худощавую фигуру облекал вечерний костюм темно-синего цвета, модного фасона и к тому же сшитый безукоризненно. Все члены семейства Мерсье уже были в сборе и ожидали появления гостей в парадной гостиной. Граф и графиня Рамбуйе, из сыновья и невестки, а также недавно появившийся на свет первый внук прибыли в «Рокингемское аббатство» еще накануне вечером, собираясь недельку погостить у Белль, а потом вернуться в свои поместья.

– Mon cher, мы готовы, – объявила Белль мужу, поднесла к глазам лорнет и внимательно оглядела его костюм, поправила накладной воротничок и сняла несуществующую пушинку с рукава. – Как настроение, дорогой?

– Об-блачиться в этот портновский шед-девр было посложнее, чем поставить химический опыт, – с усмешкой признался Тобиас. – К сожалению, выбора не было: ведь я д-должен перетанцевать со всеми дамами. Надеюсь, я выдержу до конца б-бала.

– Только не говори, что даже танец со мной будет для тебя испытанием, – возмутилась Филиппа. – Если ты откажешь мне в этой любезности, мне, быть может, придется простоять весь вечер у стены. Никто не захочет танцевать с «пресловутой особой».

– Какая нелепость! Д-для начала скажу, что Этьен и Анд-дрэ испросили у своих жен разрешения целый вечер шаркать ногами по навощенному полу. Уж они-то не упустят случая потанцевать с тобой, д-да и лорд Рамбуйе, конечно, выпросит у теб-бя по меньшей мере один вальс.

– Что ж, в таком случае я могу надеяться, что не заржавею от неподвижности, – засмеялась Филиппа. – Более того, в таком блестящем окружении я буду предметом зависти всех приглашенных леди.

– П-прекрати, Филли! – воскликнул Тобиас, краснея. – Ты п-прекрасно знаешь, что я далеко не блестящ!

– То есть как это? – Филиппа повернулась к Белль. – Леди Рокингем, вы меня озадачиваете. Не вы ли клялись и божились, что ваш супруг будет самым изысканным джентльменом на сегодняшнем балу. Должна ли я расценивать это как попытку меня одурачить?

– Ай-яй-яй, какая незадача! – Белль затрепетала ресницами, положила свою пухлую ручку на костлявый локоть мужа и на несколько секунд склонила голову ему на плечо. – Ведь если в моих глазах Тоби красивее всех на свете, я не вправе ожидать, чтобы каждая леди согласилась со мной.

– Я д-даже больше скажу, – пробасил Тоби, вконец смущенный, – все д-дело в том, что ты заменила очки этим ид-диотским приспособлением!

Женщины засмеялись.

– Я чувствую, что ты все еще неспокойна, Филиппа, и совершенно напрасно, – сказала Белль. – Сегодня здесь будет кое-кто с репутацией похуже твоей. Мы на всякий случай решили пригласить лорда и леди Боуринг. Эта женщина знаменита тем, что один ее любовный роман сменяется другим почти без задержки, причем муж прекрасно осведомлен о положении дел. В округе их семейство известно как «бродячий цирк Боу-рингов», так как из пяти их детей нет и двоих, которые имели бы одного отца.

– Я отказываюсь верить настолько неправдоподобной истории, – фыркнула Филиппа.

– Но эт-то чистейшая правда, – заверил Тобиас. – У нас тут даже принято зак-ключать пари на предмет того, какой реб-бенок от какого отца. Кое-кто мог бы нажить себе состояние – т-так высоки ставки. Вся беда в том, что леди Боуринг т-тяжела на руку, и никто не решается выяснить правду.

На этот раз все трое залились смехом.

Первыми, кто переступил порог парадной двери «Рокингемского аббатства», были леди Гарриэт в сопровождении сестер Бланш и Беатрисы. Пансион был закрыт на летние каникулы, и сестры согласились провести неделю в Сэндхерст-Холле, чтобы побыть в обществе приемной дочери и названного внука.

– Филли! – воскликнула Беатриса. – Ты выглядишь просто потрясающе!

Она чмокнула Филиппу в щеку и обвела окружающих гордым взглядом, как бы говоря: ну, какова наша дочь? Бланш не замедлила последовать ее примеру, по-матерински клюнула Филиппу в лоб, обняла и выдала еще одну порцию добродушной лести.

– Что и говорить, наша милая фея никогда еще не выглядела так привлекательно.

– Но и вы тоже не отстаете от моды, дорогие мои матушки, – смеясь, заметила Филиппа.

И в самом деле, хотя платья сестер были по обыкновению строгого фасона и серого цвета, на этот раз они были сшиты из дорогого шелка и отделаны венецианскими кружевами, которые Филиппа привезла из Италии им в подарок.

Филиппа улыбнулась леди Гарриэт. Крупная и нескладная, вдовствующая маркиза никогда не была образчиком изящества, но сегодня выглядела очень неплохо в бледно-зеленом платье, оттенком напоминающем ее глаза. Волосы, в которых седины уже было больше, чем рыжины, были увенчаны тюрбаном с гигантским страусовым пером, томно склонявшимся на плечо.

– Как вел себя Кит? Надеюсь, не очень шалил?

– Вздор! – отрезала свекровь Филиппы с присущей ей решительностью. – Он вел себя так, что лучше и быть не может. Мы поужинали вчетвером, а потом няня забрала наше сокровище в детскую. Когда мы уезжали, то, разумеется, зашли пожелать ему доброй ночи, и он выглядел превосходно. По-моему, ты слишком уж за него волнуешься. Мисс О'Дуайер – прирожденная няня. Она читала ему, когда мы уезжали.

Филиппа кивнула и улыбнулась.

Следующей прибыла леди Августа, появление которой, как всегда, походило на королевский выход. Она была элегантна и величественна в вечернем туалете из темно-пурпурной тафты. Не увидев рядом с ней самого герцога Уорбека, Филиппа расстроилась. Со дня возвращения из Галлс-Нест прошла уже неделя, но она все еще плохо спала по ночам, подолгу размышляя над тем, простит ли ее когда-нибудь Корт за то, что она скрыла правду о Ките. А если не простит, что ей тогда делать?

Вскоре в «аббатство» начали одна за другой съезжаться семьи местных дворян. Филиппа стояла теперь между виконтом и виконтессой Рокингем, а обе вдовствующие леди парили поблизости, как бы давая понять каждому из гостей, что «пресловутая особа» находится под их покровительством. И кентская аристократия, смирясь с неизбежностью, раскрыла свои объятия маркизе Сэндхерст. Правда, некоторые престарелые матроны держались сдержанно, но ни одна из них не решилась открыто выказать неодобрение.

Зато преподобный Троттер и его супруга приветствовали Филиппу с искренним теплом, безмолвно предлагая остальным последовать их примеру.

– Ах, леди Сэндхерст, мы ни за что на свете не пропустили бы бал в «Рокингемском аббатстве»! – воскликнула миссис Троттер.

– И мы вдвойне счастливы видеть здесь новую прихожанку, – добавил мистер Троттер.

– Я так вам благодарна за чудесное крещение! – понизив голос, сказала Филиппа жене викария. – У вас хороший вкус. Церковь была убрана просто на диво!

– Для меня это было удовольствием, – ответила добрая женщина и тепло улыбнулась.

После этого достойная пара прошла в гостиную, предоставив другим гостям возможность перемолвиться словом с хозяевами.

Первым танцем, как обычно, был контраданс. Когда звуки музыки заполнили бальную залу, любители танцев не заставили себя ждать.

Первым пригласил Филиппу граф Рамбуйе, в шутку объяснив свое право первенства тем, что является ее «почетным отцом». Филиппа ответила ему звонким смехом и охотно ступила на хорошо навощен»' – с ный пол об руку с отцом Белль. Второй танец был оставлен для Тобиаса, по одному вальсу – для Этье-на и Андрэ, а потом… потом она займет местечко в углу и останется там до конца вечера, радуясь веселью своих близких. Но Филиппа ошиблась. Когда заиграли веселый шотландский рил, к ней подошел преподобный мистер Троттер, не чуждый невинных светских развлечений. После рила был котильон, и ее опять пригласили, затем экосез, снова вальс…

Герцог Уорбек появился неожиданно для Филиппы, когда она во второй раз танцевала вальс с Этьеном Мер-сье. Еще до того, как она увидела его, она уже знала, что он в зале. Почему бы еще головы танцующих стали поворачиваться в сторону дверей? Люди тянули шеи и тихо обменивались замечаниями. Филиппа украдкой взглянула в ту сторону, куда смотрели все.

Ни один мужчина в этом зале Не мог сравниться с ним. Седеющие виски не только не портили его, но подчеркивали серебристые глаза и угольную черноту густых бровей. Филиппу всегда поражала и слегка пугала аура мощи и власти, незримо окутывающая его.

Он направился к леди Августе, беседовавшей с Бланш и Беатрисой. Поначалу приемные матушки Филиппы затрепетали, но стоило ему улыбнуться, как они растаяли, словно воск. Улыбка Корта была само очарование – если только он хотел очаровать. Очевидно, он заговорил о чем-то весьма интересном для сестер, потому что те слушали его с большим вниманием. Наконец Корт оглянулся и заметил Филиппу. К ее удивлению, в его взгляде было не отчуждение, а тепло, и сердце ее забилось от надежды.

Вальс закончился, и Филиппа ожидала, что Корт подойдет к ней. Однако он продолжал оживленно разговаривать с Бланш и Беатрисой. Очевидно, это не просто светская беседа, догадалась Филиппа. Когда-то, уводя единственную учительницу, которую мог себе позволить пансион, он пообещал выделить средства на двоих сразу вместо нее. Причиной, почему он не сделал этого, был развод, но слово есть слово, особенно слово джентльмена. Судя по тому, как сияли лица Бланш и Беатрисы, Корт был прощен и мир восстановлен.

Этьен проводил Филиппу к оживленно болтающей группе. Корт, заметив их приближение, извинился и сделал несколько шагов навстречу. Мерсье любезно его приветствовал и поспешил вернуться к жене.

– Леди Сэндхерст, – любезно поклонился Корт и потом шепнул: – Сегодня ты выглядишь особенно восхитительно, Филиппа.

Она опустила ресницы, скрывая радость, и вложила маленькую руку в его широкую ладонь. Внезапно гул голосов затих.

Филиппа постаралась не обращать внимания на воцарившуюся тишину, заглянула в серые глаза и нерешительно улыбнулась.

– Милорд, я не знала, что вы вернулись из Лондона.

– Всего час назад, миледи. Мне искренне жаль, что я не успел к началу бала.

В следующее мгновение грянула музыка, взметнувшись над толпой гостей, как порыв теплого ветра. Когда-то они танцевали этот вальс, и Филиппа не смогла скрыть волнения.

– Могу я узнать, как обстоит то дело, которое вызвало вас в Лондон?

– Лучше, чем можно было ожидать. Взгляд его блуждал по ее лицу – испытующий, озадаченный взгляд, словно Корт желал разгадать некую загадку.

– Как поживает Кит? – негромко спросил он после паузы, и выражение его лица смягчилось.

– Кит только и делает, что рассказывает всем и каждому о своей поездке к морю. Вам придется привыкать к роли кумира пятилетнего ребенка, – она улыбнулась и добавила: – Боюсь, он думает, что солнце восходит и заходит только тогда, когда вы даете на то высочайшее соизволение.

– Кумир? Что ж, это мне по душе, – признался Корт со смешком. – Да и кому не понравится такая роль? Однако я еще не спросил, как поживала все это время мама Кита? Особенно меня интересует, прощен ли я за столь внезапный отъезд.

Филиппа раскрыла веер и украдкой окинула взглядом окружающих. Гости, кажется, забыли о них.

– Корт, нам нужно поговорить… – прошептала она. – Но сейчас это неудобно…

– Я в твоем полном распоряжении, Филли-фея, – так же тихо ответил Корт, предлагая ей руку.

Их взгляды встретились, и ей показалось, что сердце не выдержит нежности в его глазах. Она решилась рассказать ему все сейчас, открыть истинную дату рождения сына…

– Может быть, нам лучше будет… – снова начала она, но голос сорвался.

От Корта не укрылось ее состояние. Он взял Филиппу под руку и увел подальше от танцующих, к стене, заслонив собой от любопытных взглядов.

– Милая, не тревожься, у нас будет время поговорить обо всем, а пока разумнее насладиться настоящим. Бал роскошен, не правда ли? Я бы охотно пригласил тебя потанцевать, но, боюсь, для этого я теперь недостаточно грациозен, – он помолчал, внимательно на нее глядя, и продолжал: – От твоих названных матушек мне стало известно, что вы втроем обсуждали возможность создания новой школы.

– Не понимаю, почему это кажется тебе странным, – пожала плечами Филиппа, заметив на его лице выражение сдержанного удивления. – В пансионе мне нравилось сначала учиться, а потом учить. Меня всегда радовало, что женщины Англии имеют возможность получить хорошее образование, но я сожалела, что не все родители могут позволить себе платить за это. Способные девушки будут обучаться в моей школе бесплатно. Учителей будет несколько, все женщины, а что касается руководства новым пансионом, то кто лучше справится с этим, чем Бланш и Беатриса?

– Я нахожу эту идею занятной… и полезной. Надеюсь, ее поддержат многие из тех, кто занимается благотворительностью. Во всяком случае, мою фамилию ты смело можешь включить в список. Обещаю, внесу такую же сумму, как и ты, ни фунтом меньше. – Корт вдруг улыбнулся, и глаза его вспыхнули. – Одно условие: я должен быть в попечительском совете.

– Как это великодушно с твоей стороны! Никак не ожидала, что ты проявляешь интерес к вопросу образования женщин.

– Полагаю, самое время решить его, – ответил Корт с легкой усмешкой.

– И ты желаешь принять участие в деле столь благородном? – поддразнила она.

– Для этого у меня благородства достанет. Они засмеялись как раз в тот момент, когда растаяли последние звуки музыки. К смущению Филиппы, и танцующие, еще не успевшие выйти из круга, и все остальные гости повернулись в их сторону. Она ничего не могла поделать с краской, предательски заливавшей ее щеки. Что это с ней! Неужели она до такой степени потеряла голову? Совершенно не подумала о том, насколько странными должны казаться окружающим теплые, дружеские отношения между ней и ее бывшим мужем. Непростительная оплошность!

В довершение ко всему над толпой раздался пронзительный женский голос:

– Ты уверял, что здесь соберется только приличное общество! Что же тогда делает здесь это недостойное создание?

Ледяной ужас воцарился в сердце Филиппы, она пошатнулась, но сильная рука поддержала ее.

Толпа расступилась, и стало ясно, кто решил испортить Филиппе вечер. Леди Боуринг стояла, вздернув подбородок и усиленно обмахиваясь веером, и на ее хорошеньком личике было написано отвращение. Это была женщина внушительных достоинств, несколькими дюймами выше собственного мужа. Сей джентльмен, однако, кое в чем превосходил жену – в годах, их было ровно на пятнадцать больше. Сейчас он предостерегающе взял ее за локоть и что-то нашептывал на ухо. Но попытка усмирить леди Боуринг не увенчалась успехом.

– Боже правый! – продолжала она, стряхивая руку мужа. – Я под одной крышей с девкой! Неужели ты думаешь, что я останусь тут хотя бы еще на одну минуту?

Камень лег на грудь Филиппы, и ей показалось, что еще немного, и он раздавит ее.

По внезапному судорожному трепету ее тела Корт понял, что она вот-вот обратится в бегство, и крепче сжал пальцы на ее локте. Взгляд его встретился с голубыми глазами Хестер Боуринг, и он прочел в них истинную причину этой безобразной выходки. Несколькими месяцами раньше эта местная красавица не первой свежести пыталась обольстить его, а когда он прямо сказал, что не собирается стать отцом ее следующего ребенка, затаила злобу.

Корт расправил плечи и шагнул вперед, почти волоча за собой Филиппу. Они оказались со скандалисткой лицом к лицу. Та вперила в него злобный взгляд, но он обратил на нее не больше внимания, чем на муху.

– Насколько я понимаю, Боуринг, вы не можете оставаться в этом доме ни одной лишней минуты? – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Я распоряжусь, чтобы вам был незамедлительно подан экипаж.

Хестер Боуринг поправила на пухлых белых плечах индийскую шаль и обвела окружающих надменным взглядом.

– В таком случае, ваша милость, вам придется отдавать распоряжение не только насчет нашего экипажа. Полагаю, здесь есть и другие леди, не желающие оставаться в подобном обществе.

Она подождала, но никто не двинулся с места. Не издал ни звука. Репутация самой леди Боуринг оставляла желать лучшего, и все это знали. Никому не хотелось, чтобы его имя впредь произносилось рядом с ее именем.

– Хватит, пойдем отсюда, – проворчал Джаспер Боуринг. – Сегодня ты уже натворила достаточно дел. Он схватил жену за руку и увлек к дверям. Толпа безмолвно расступилась, давая им дорогу.

Воцарившуюся тишину нарушил хорошо поставленный голос вдовствующей герцогини Уорбек:

– Сдается мне, это был первый раз, когда Хестер Боуринг подчинилась приказу своего супруга.

– А я только рада, что эта парочка удалилась, – провозгласила леди Гарриэт басом.

Это поставило точку в неприятном инциденте, и вечер продолжился.

Рокингемы поспешили к Филиппе и Корту. – Ну знаешь ли, К-корт, это слишком! – в шутку возмутился Тобиас, – К-кто еще, кроме тебя, набрался бы нахальства вышвырнуть из чужого дома этих суб-бъектов? – он ткнул друга кулаком в плечо и поправил злосчастные очки, опять съехавшие на нос.

– Филли, как ты? – осторожно спросила Белль, бледная после пережитого. – Все в порядке?

– Да… – еле вымолвила Филиппа. Корт, однако, чувствовал, что она вся дрожит: публичное унижение было слишком серьезным испытанием, чтобы скоро от него оправиться.

– Не волнуйтесь за Филиппу, я отведу ее на балкон, и мы немного подышим свежим воздухом, – заявил он тоном, не терпящим возражений. – У вас, как у хозяев дома, полно других забот. Лучше постарайтесь сгладить впечатление от выходки этой Боуринг.

Не ожидая ответа, Корт вывел Филиппу на балкон. Он увлек ее в уголок потемнее и прижал к себе. Но она стояла напряженно, опустив сжатые в кулаки руки.

– Вдохни как можно глубже, – мягко уговаривал ее Корт. – Все прошло, милая, все позади.

Он был в ярости. Филиппу все равно что публично отхлестали по щекам! А будущее, он это прекрасно знал, готовит ей новые сцены, вроде сегодняшней. Если даже в провинции нашлась Хестер Боуринг, то в Лондоне подобных особ будет больше. К возмущению примешивалось чувство вины: ведь скандалистка выместила на Филиппе обиду на него. И наконец, он чувствовал беспомощность. Если бы Филиппу оскорбил мужчина, все было бы просто – вызвать на дуэль, но против злых женских языков у него не было оружия.

– Я не нуждаюсь в вашей жалости, милорд, – пробормотала Филиппа, с трудом удерживаясь от слез.

– Я только хочу, чтобы ты поскорее пришла в себя.

– Я сама прекрасно справлюсь! – она вдруг вскинула голову и сверкнула глазами.

– Черт возьми, почему непременно нужно упрямиться? – повысил Корт голос. – Ты знаешь, что не справишься одна, никак не справишься, Филиппа. А ведешь себя, как капризный ребенок, которого никакие уговоры не заставят признать собственную вину.

Он стиснул зубы, зная, что может наговорить еще немало жестоких слов. Но почему она ведет себя так, словно права? Этого общество никогда ей не простит.

В глубине души Филиппа знала, что она должна быть благодарна Корту за поддержку. И она была бы рада вести себя разумно, но неделя бессонных ночей, нервное напряжение этого вечера совершенно опустошили ее. Страх потерять Кита навсегда – неотступный спутник последних дней – лишал ее способности рассуждать здраво. Внезапная выходка леди Боуринг явилась той последней каплей, которая переполнила чашу терпения.

Она видела только несправедливость и жестокость Корта, который упрекал, а не утешал. Разве ему мало того, что случилось в зале? А вдруг он только рад ее унижению? Ведь он первый обвинил ее в супружеской измене – и только из-за невинного объятия! Если бы не он, ничего плохого с ней не случилось бы. Филиппе казалось, что ее вот-вот подвергнут публичному избиению камнями.

Слезы навернулись на глаза, но она вонзила ногти в ладони и сдержалась.

– Нет, милорд, я отдаю себе отчет в том, что сама навлекла на себя теперешнюю участь, – произнесла она, с трудом шевеля пересохшими губами. – Но мне равно не нужны ваша помощь и ваши проповеди. Я сумела сломать свою жизнь – сумею и наладить ее без вашего участия. Прошу вас удалиться.

– Ах, так? Что ж, сражайся в одиночку, – прорычал Корт и отступил на пару шагов, заложив руки за спину. Он был очень сердит, и во взгляде, скользившем по лицу Филиппы, не было ни капли прежнего тепла. – Я только хочу знать, стоил ли того твой роман с Сэнд-херстом.

На этот раз она не смогла удержаться от слез. Ее ненависть к Корту была в этот момент так сильна, что она хотела одного – уязвить его как можно больнее.

– Я воспитана в приходском пансионе, милорд, но я никогда не была настолько наивна, чтобы не сознавать последствий, которыми чревато для замужней женщины бегство с любовником. – И знаете, что? Если бы вернуть прошлое, я снова сделала бы то, что сделала.

Она отвернулась и облокотилась на перила балкона, глядя на месяц сквозь пелену слез. За спиной она услышала постукивание трости: Корт возвращался в бальную залу. Небо было в звездах, но Филиппа не видела их, чувствуя только мучительную боль в груди. Возможно, это означало, что сердце ее разбито.Две недели спустя после бала в «Рокингемском аббатстве» Корт сидел в кабинете Уорбек-Кастла и с величайшим нетерпением ожидал Эмори Фрая, который должен был прибыть с минуты на минуту. Сыщик прислал депешу из Дувра, сообщая дату своего предполагаемого появления в Чиппингельме. Чем дальше, тем невыносимее становилось для Корта ожидание. Наконец он поднялся и прошел к окну. Все окна в кабинете были распахнуты настежь, из сада доносился густой аромат роз. Корт хмуро уставился на розовый куст, покрытый великолепными алыми цветками. Что за новости ожидают его? В депеше Фрая не было ни единого намека на результаты расследования.

Благодаря скандальной выходке Хестер Боуринг провинция снова бурлила сплетнями и пересудами. Были вытащены на свет Божий и оживленно обсуждались обстоятельства развода супругов Шелбурн, на чердаках раскапывались груды старых газет в поисках сведений на этот счет. Корт знал, что это пошатнет его положение, только-только начавшее упрочиваться. Пресса не была добра к нему в период слушания дела о разводе. Юная жена изображалась несчастной сироткой, голубкой, попавшей в когти ястреба. Немало говорилось о том, что нужно уж так напугать жену, уж так напугать, чтобы она решилась на побег с любовником!

И вот теперь все это снова жевалось и пережевывалось, обрастая новыми подробностями. Что в конечном счете заставило герцога Уорбека утверждать, что его жена виновна в измене, спрашивали некоторые. Филиппу и Сэндхерста не застали раздетыми, а ведь именно это признается судом как неоспоримый факт измены. Единственной уликой, предъявленной разъяренным супругом, было анонимное письмо. Однако многие, в том числе члены парламента, считали, что нелепо обвинять женщину только на основании грязной анонимки. Дело едва не было закрыто за недостаточностью улик. Палата лордов вообще отказалась осудить отсутствующую ответчицу, и хотя билль о разводе все же был проведен, в нем упоминалось только то, что было неопровержимым фактом: бегство леди Уорбек с другим мужчиной. Это давало основание подозревать ее в супружеской измене. Подозревать – но не утверждать, что она виновна. Ей даже была великодушно дарована возможность вступить в повторный брак.

Не менее живо обсуждалась компенсация, полученная Кортом за моральный ущерб. Маркиза Сэндхерста обязали выплатить оскорбленному супругу пятьдесят тысяч фунтов. Адвокат Сэндхерстов даже не оспорил невероятную цифру, и она была принята. В качестве ответного шага Уорбеку предписывалось вернуть полученное за женой приданое, что он с готовностью сделал, не видя никакой пользы для себя в обгорелых руинах Мур-Манора. Даже в период слушания дела аристократия была потрясена очевидной неравноценностью обмена, теперь же обсуждалось и то, что полученные в качестве компенсации деньги Корт выгодно вложил, и они уже принесли ему целое состояние, а в будущем должны еще больше обогатить его. Шесть лет назад он получил возможность обставить заново, и со всевозможной роскошью, свой лондонский дом, а фамильный замок Уорбек-Кастл обрел былое величие. Примерно в это же время его впервые начали называть Уорлоком – разумеется, не в лицо, а за глаза.

Корт рассеянно смотрел в окно, бессознательно сжимая набалдашник трости. До сих пор кое-кто из его знакомых втайне считал, что бегство Филиппы целиком лежит на его совести. Прошло уже шесть лет со дня свадьбы, но соседи-землевладельцы хорошо помнили его живую и милую невесту. Она произвела на них незабываемое и на редкость хорошее впечатление. К нему же всегда относились настороженно. Многих отталкивали его вспыльчивость, склонность к радостям не самым возвышенным и, наконец, цинизм.

Отвернувшись от окна, Корт прошел к шкафчику и налил себе стакан бренди. Со стаканом в руке он снова устроился за столом. Положив голову на высокую спинку кресла, он невидящим взглядом уставился на расписной потолок, перебирая в памяти события двух последних недель. Это были не самые удачные дни его жизни. Единственным лучом света в их унылом сумраке явилось сообщение, промелькнувшее в газете «Морнинг пост»: лорд и леди Броунлоу объявляли о расторжении помолвки своей дочери Клер с герцогом Уорбеком. Сия приятная новость ожидала его по возвращении из Кента.

Ежедневные визиты в Сэндхерст-Холл он не стал бы называть лучиками света – скорее, они были глотками свежего воздуха. Покончив с утренними делами, он ехал повидать сына. Был наконец куплен симпатичный пони, о котором молва трубила уже тогда, когда Корт только сговорился с владельцем о покупке. Кит теперь учился ездить на лошадке под присмотром опытного грума Сэндхерстов. Они дважды выбирались на рыбалку в сопровождении Fancuillo. Оба раза Филиппа наотрез отказалась составить им компанию.

Она избегала Корта после бала в «Рокингемском аббатстве», когда они наговорили друг другу немало горьких слов. Если им приходилось сталкиваться, она откровенно пряталась за спины Бланш и Беатрисы, без которых теперь не появлялась. Всю первую неделю она возила их то любоваться видами, то за покупками в Чип-пингельм, то выбирать место для строительства новой школы. Наконец престарелые сестры, до тех пор считавшие себя неутомимыми, взмолились о пощаде. Тогда Филиппа взялась за свекровь. Леди Гарриэт безропотно терпела, но с каждым днем вид ее все более говорил о том, что и она устала.

Корт больше не мог выносить ее нелепого отчуждения и воззвал к леди Гарриэт; та согласилась склонить невестку к мирным переговорам. В парадной гостиной Сэндхерст-Холла в присутствии вдовствующей маркизы он не менее пяти раз извинился за свои резкие слова и даже назвал свое поведение идиотским – все тщетно. Филиппа покорно выслушала его, но глаза ее остались пустыми. Потеряв терпение, Корт вскочил с места и выругался. Филиппа ничего не сказала на это, только приподняла брови и посмотрела на свекровь. На лице ее ясно читалось: «Вот видите, этот человек неисправим. Он был, есть и останется грубым животным, и если бы не злополучное опекунство, мы едва ли стали бы терпеть его присутствие».

Разговор состоялся два дня назад. По возвращении из Сэндхерст-Холла Корта ожидала депеша Эмори Фрая, и он полностью отдался ожиданию, отказавшись даже от свиданий с Китом. До прибытия сыщика оставались считанные минуты.

Появился дворецкий. Ему было приказано провести гостя в кабинет незамедлительно.

– Мистер Фрай! – воскликнул Корт. – Рад видеть вас снова.

Он вышел из-за стола, едва сыщик переступил порог, и поспешил ему навстречу, словно тот был дорогим гостем. Они обменялись рукопожатием и уселись напротив друг друга, как и в первую встречу.

– Благодарю за теплый прием, ваша милость, – любезно сказал Фрай, пристраивая на коленях дорогой кожаный портфель.

Корт с интересом его оглядел. Дешевый и не слишком Хорошо отглаженный твидовый костюм исчез, Эмори Фрай был одет ныне дорого и элегантно. Сам он также изменился к лучшему. Несколько дополнительных фунтов веса пошли ему на пользу. Теперь он скорее напоминал преуспевающего банкира, чем служителя закона, и только прежняя цепкость взгляда говорила, что перемены затронули его лишь внешне.

– Немного бренди, мистер Фрай?

– Благодарю, ваша милость, но я взял за правило употреблять спиртное только после работы. В нашем деле ясность ума значит больше, чем все остальное.

– В таком случае давайте начнем.

– Как желаете, ваша милость. Для начала я предлагаю вашему вниманию копию свидетельства о браке Артура Роберта Бентинка и Филиппы Гиацинты Шелбурн, урожденной Мур. Оба английские подданные и по вероисповеданию протестанты, они не могли быть обвенчаны в церкви, в связи с чем процедура была гражданской и совершилась только благодаря ходатайству Доминико Флабианко, герцога Падуанского, Венецианского и Веронского. На этом документе вы можете видеть дату – 21 марта 1809 года. Осмелюсь заметить, это тремя неделями позже того, как палата лордов одобрила билль о вашем разводе с леди Фи-липпой. Известие об этом доставил в Венецию специальный курьер. Таким образом, ваша милость, леди Сэндхерст является вдовой маркиза Сэндхерста на самых законных основаниях. – Эмори Фрай отделил один лист от остальных и протянул его Корту. – Изволите видеть, документ составлен по-латыни.

Корт принял лист, бегло просмотрел его, отложил в сторону и снова поднял взгляд на лицо сыщика, молча ожидая продолжения.

– Следующей будет копия свидетельства о рождении некоего младенца мужского пола, рожденного в Венеции от маркиза и маркизы Сэндхерст. Как видите, в соответствии с этим документом названное событие случилось через два дня после того, как вышеуказанная пара сочеталась законным браком. Оригинал свидетельства подписан все тем же Доминико Флабианко, герцогом Падуанским, Венецианским и Веронским и имеет на себе его именную печать. Поскольку младенец не был окрещен, имени его здесь не указано, однако не представляет сомнений, что речь идет об интересующем вас ребенке.

Разочарование, охватившее Корта, было таким сильным, что он потерял дар речи. Он принял документ и впился в него взглядом, отказываясь поверить увиденному. Дьявол, дьявол, дьявол! Он был почти уверен: расследование поможет доказать, что именно он законный отец Кита. Когда наконец он собрался с силами и поднял глаза, сыщик смотрел на него с непроницаемым видом.

– Благодарю вас за те усилия, которые вы затратили, мистер Фрай, – сказал Корт, тщетно стараясь скрыть досаду. – Я ожидал иного результата, но это не ваша вина, и потому вы получите обещанное вознаграждение.

– Минуточку, ваша милость, минуточку! – перебил Фрай. Он достал еще один лист бумаги и аккуратно разложил его на портфеле. – Я еще не закончил. Последним хочу предложить вашему вниманию показания Изабеллы Конеглиано, повитухи. Эта особа принимала 5 роды у маркизы Сэндхерст. Изволите видеть, она клянется перед Богом, что на самом деле упомянутый младенец мужского пола был рожден 25 февраля.

– То есть за три дня до проведения палатой лордов билля о разводе! – Корт поднялся, глядя на сыщика сверкающими глазами. – Значит, Кристофер является моим законным сыном, и теперь я смогу это доказать! – Он почти выхватил лист пергамента из рук Эмори Фрая. – Мистер Фрай! За это вам полагается не только обещанное вознаграждение, но и премия!

– Однако ваша милость, не следует забывать, что на руках у маркизы Сэндхерст остаются подлинники двух документов, свидетельство о браке и свидетельство о рождении, – предостерег сыщик. – В соответствии с ними мальчик является законным сыном ныне покойного маркиза. Кроме того, хочу напомнить, что последний в завещании подтвердил свое отцовство. Если даже мы представим в суд письменные показания повитухи, магистрат, возможно, не сочтет это достаточным свидетельством. Скорее всего решение суда будет зависеть от того, кто является персоной более влиятельной, истец или ответчица. – Он воздел руки, как бы желая выразить сомнение в исходе дела. – Как видите, ваша милость, я абсолютно честен с вами.

– Я выиграю дело! – уверенно заявил Корт. – Обещаю, когда это случится, я добавлю изрядную сумму к той, что вы уже заработали.

– Не спешите с обещаниями, ваша милость, – серьезно произнес Фрай, пригладив остатки шевелюры. – Очень может быть, вы передумаете, когда узнает, те, что отныне я буду работать на Доминико Флабианко. Он взял с меня слово, что, как только с вашим делом будет покончено, я выясню кое-что уже для него.

– Что же? – нахмурился Корт.

– Дело снова касается маркиза Сэндхерста и его вдовы.

– Однако я вижу, ваш итальянец намерен участвовать в каждом акте этого фарса!

– Это не просто итальянец, – возразил Фрай, – а самый богатый и могущественный аристократ Венеции. Он удостоил меня личной аудиенции… – Он помолчал, потом продолжил: – Во время которой я всерьез опасался за свою жизнь, а ведь я не робкого десятка, ваша милость.

– Нельзя ли подробнее?

Корт был заинтригован. Он поудобнее уселся в кресле и приготовился слушать. Очевидно, Эмори Фраю и самому не терпелось кому-нибудь рассказать о знакомстве с Доминико Флабианко, и он охотно начал свою повесть. Закончил он так:

– Герцог отнесся к знатным англичанам настолько дружески, насколько это возможно, и некоторые из опрошенных мною уверяли, что причиной тому была его любовь к прекрасной маркизе. Я не склонен был этому верить, пока лично не побеседовал с герцогом. Полагаю, он и по сей день хранит в душе это чувство. Он желает знать все о тех, кому покровительствовал, особенно же его интересуют две вещи: пожар, уничтоживший Мур-Манор, и болезнь маркиза Сэндхерста.

– Как все это, однако, странно, – задумчиво произнес Корт. – И для чего же ему эти сведения?

– Ему они не нужны. Он желает, чтобы я предоставил их вам.

– Но почему?!

– Пока я не могу ответить на этот вопрос. Возможно, результаты расследования прояснят дело.

– Это все, мистер Фрай? Не упустили ли вы чего-нибудь?

– Не то чтобы упустил, ваша милость, а оставил, так сказать, на десерт, – без улыбки ответил Фрай. – Я опросил слуг палаццо, в котором Сэндхерсты жили с момента прибытия и до отъезда овдовевшей маркизы в Англию. Оказывается, Артур Бентинк уже был нездоров, когда беглецы ступили на итальянскую землю. Более того, он был неизлечимо болен. Впоследствии его здоровье несколько раз улучшалось, но всегда ненадолго, и ему не было суждено оправиться от этой болезни. По свидетельствам слуг, милорд и миледи имели отдельные спальни и не выказывали никаких свидетельств интимной близости даже после того, как их связал брачный обет.

– Чепуха!

– Вы вправе не верить, ваша милость, но хочу заметить: Доминико Флабианко поверил, – сыщик был безукоризненно вежлив, но почему-то казалось, что он осуждает некую знатную особу за недостаток благородства.

На время Корт забыл о его присутствии, переваривая неожиданную новость. Она до такой степени шла вразрез с его пониманием человеческой природы (и особенно природы женской), что он попросту не мог ее принять. Филиппа – женщина темпераментная, да и Сэндхерст был далеко не святой. С юных лет избалованный женским вниманием, он не отказывал себе в плотских утехах. Но самым слабым звеном в теории братско-сестринской любви между Артуром и Филиппой был шейный платок, найденный Кортом в супружеской постели.

– Полагаю, все объясняется просто, – наконец сказал он. – Ваш итальянец заплатил слугам за ложные показания.

– Возможно, – кивнул Фрай, застегнул портфель и легко поднялся на ноги, – а возможно, и нет. Чтобы не строить выводов на предположениях, я прошу вашего позволения продолжить расследование. Я удовольствуюсь небольшим сроком – скажем, месяцем. Соблаговолите подождать с подачей иска до тех пор, пока не выслушаете мой отчет. У меня есть серьезные основания предполагать, что упомянутая леди не виновна по всем пунктам предъявленных ей обвинений.

– Даю слово, что не подам иска в течение месяца, – хрипло произнес Корт, сжимая набалдашник трости до боли в пальцах. – Мистер Фрай, я не уверен в успехе, но если вы предоставите доказательства невиновности Филиппы, я отдам вам половину состояния!

– Это излишне, ваша милость, – сказал Фрай, впервые с начала разговора улыбнувшись. – Дело в том, что состояние у меня уже есть. Герцог Падуанский, Венецианский и Веронский – человек поразительной щедрости.

В кабинете еще не успело затихнуть эхо его шагов, как леди Августа стремительно переступила порог. Корт встретил ее торжествующей улыбкой.

– Я вижу, твой приятель с Боу-стрит принес хорошие новости, – заметила она, не скрывая иронии, и указала на документы, разложенные на столе.

– Не просто хорошие, бабушка, а превосходные! Корт стоял у окна, всей грудью вдыхая насыщенный ароматом роз воздух. Ему хотелось сесть на коня или заняться фехтованием – словом, действовать.

– Теперь у меня есть доказательство того, что Кит мой законный сын!

– Вот как? – На лице вдовствующей герцогини выразилось нескрываемое неудовольствие; она собрала бумаги и по одной перечитала их. – Так, понятно… и что же ты намерен делать с этим доказательством, дорогой мой внук?

Несколько секунд он молча и изумленно смотрел на старую аристократку. Ее неодобрение явилось для него полной неожиданностью.

– Я воспользуюсь им, чтобы вернуть сына, что же еще? По-твоему, я все это затеял, чтобы украсить документами стену?

– Значит, ты хочешь навсегда вырвать ребенка из рук матери, – констатировала леди Августа. – Вполне в твоем духе, Кортни. Но для начала советую наведаться к преподобному мистеру Троттеру.

– Это еще зачем?

– О, я охотно объясню, хотя еще сегодня утром не собиралась этого делать. Пока ты, Кортни, добивался от «снежной королевы» разрыва помолвки, все остальные, я имею в виду Рокингемов, леди Гарриэт и себя, присутствовали на закрытом крещении в церкви святого Адельма. Полагаю, ты нашел бы интересной запись в метриках, если бы потрудился туда заглянуть.

– Так Кит окрещен?

– И не только окрещен, но и поименован как Кристофер Кортни Шелбурн. Так-то вот, дорогой мой внук, скорый на поступки, но не на здравые размышления. – Леди Августа аккуратно сложила бумаги в стопку, поднялась и поплыла к двери. Там она обернулась и, встретив ошеломленный взгляд Корта, улыбнулась. – Филиппа упросила нас всех, чтобы мы сберегли тайну крещения Кита. Не навсегда, конечно, а только до тех пор, пока она не решит, что настало время тебе узнать все Думаю, это время настало, жаль только, что нашей дорогой девочки нет здесь, чтобы поговорить с тобой. Признавая твое отцовство, она понимала, что может навсегда потерять сына. Так неужто она не заслуживает лучшей участи, чем новый судебный процесс? Спрячь эти бумаги, Кортни, и постарайся хоть один раз в жизни поступить по велению лучшей части твоей души,

Когда дверь за ней закрылась. Корт уселся на широкий мраморный подоконник и глубоко задумался.

Ну и денек, подумал он и улыбнулся.

Глава 17

Прошло три с половиной недели со дня возвращения из Галлс-Нест, и Филиппа исчерпала вежливые отговорки, которыми отвечала на приглашения леди Августы. Когда Бланш и Беатриса вернулись в лиллибридж-ский пансион, вдовствующая герцогиня решительно отказалась слушать объяснения, почему Филиппа и Кит не могут несколько дней погостить в Уорбек-Кастле. Филиппа попробовала воззвать к леди Гарриэт, но оказалось, что та уже успела рассказать мальчику о старом фамильном замке Уорбеков. Более того, она заверила его, что по возвращении из Лондона герцог захочет узнать мнение своего подопечного об этом величественном родовом гнезде.

Так Филиппа узнала, что Корт снова в Лондоне. Ей хватило на сборы получаса, и вскоре бело-зеленый кабриолет леди Гарриэт уносил мать, сына и его няню к Уорбек-Кастлу. Леди Августа, сияя улыбкой, приветствовала гостей с верхней ступеньки парадной лестницы, а за ее спиной маячил изумленный дворецкий. Его изумление было тем более забавно, что на памяти Филиппы он никогда не терял достоинства и невозмутимости.

В первый день леди Августа устроила экскурсию по дому. Прежде всего они осмотрели коллекцию древностей из Египта, вещи с раскопок Византии. Секретарь Корта служил им гидом, подробно рассказывая о происхождении, возрасте и назначении каждого предмета. Нейл Толандер, увидев Кита, был изумлен не меньше, чем старый добрый Пил, но не выказал своего удивления. Однако и он не мог удержаться и время от времени бросал взгляды в сторону мальчика. Странное дело, это Филиппу не тревожило. Наоборот, она чуть не расхохоталась.

На следующий день Кит отправился на конюшню и быстро перезнакомился со всеми конюхами и грумами. Интересно было видеть, как эти грубоватые парни лезут из кожи вон, чтобы позабавить молодого маркиза. Да и не только они, вся прислуга Уорбек-Кастла, казалось, только и мечтала принять под свое коллективное покровительство это юное создание.

Филиппа хорошо помнила Уорбек-Кастл. Это было старинное здание, построенное в тринадцатом веке на месте нормандской крепости, и каждый новый хозяин считал своим долгом заново вычистить и углубить ров, обновить стены. Жилая часть дома располагалась в крыле, относящемся к эпохе Стюартов. Пиршественный зал, занимавший всю центральную часть замка, был сохранен во всем своем угрюмом великолепии. Его потолок, одновременно являвшийся сводом главной башни, опирался на деревянные колонны, прочные, как камень, и покрытые причудливой резьбой. Средневековые гобелены были великолепно отрестаарированы и сверкали яркими красками. Во всем этом убранстве было что-то варварское.

Филиппе отвели спальню, которую она занимала после свадьбы. За шесть лет многие комнаты переоборудовали, но эту оставили в неприкосновенности. Просторная и светлая, обставленная мебелью времен королевы Анны, спальня выглядела в точности так же, как в то утро, когда молодожены покинули замок и направились в лондонский дом герцога. В гардеробной по-прежнему висела одежда шестилетней давности, прикрытая от пыли папиросной бумагой. Филиппе показалось, что время повернулось вспять.

И вот сейчас, накануне отъезда из Уорбек-Кастла, Филиппа стояла посредине спальни, сдерживая слезы. Она не могла сказать, отчего они: от радости, что она наконец покидает этот дом, или от печали. Визит в Уорбек-Кастл обернулся путешествием в прошлое. Брак ее был слишком короток, чтобы всем сердцем полюбить замок, но за две недели, проведенные в нем, она потянулась к нему душой, впервые почувствовала, что такое настоящий дом.

До последнего вечера она не прикасалась к ящикам комода, опасаясь найти там безделушки, которые еще больше разбередят память, но сейчас не удержалась и выдвинула ящичек туалетного столика. Как она и ожидала, внутри оказалась черная лакированная коробка. Филиппа медленно открыла ее. В углублении на красном бархате лежало бриллиантовое колье с крупным аметистом и серьги в пару ему. Это был свадебный подарок Корта. Чуть ниже покоилось обручальное кольцо, которое Филиппа заложила, чтобы заплатить за дорогу до Венеции. И наконец, в коробке находился золотой медальон на цепочке, который шесть лет назад она позволила надеть себе на шею в знак того, что принимает предложение руки и сердца. После ее бегства медальон остался в Уорбек-Хаусе, но, как видно, был привезен в замок вскоре после того, как она покинула страну.

Филиппа помедлила, прежде чем вынуть медальон из коробки, зная, что не сможет удержаться от слез. На обратной стороне было выгравировано несколько слов, которые она хорошо помнила: «Обещай мне прекрасное навеки».

Слезы хлынули из глаз, но она не пыталась остановить их. Медленно и осторожно, как невероятно хрупкую вещь, Филиппа положила медальон в коробку, а коробку в ящик и задвинула его. Из большого зеркала на нее печально смотрела молодая женщина с бледным заплаканным лицом. Не в силах вынесли ее укоризненного взгляда, Филиппа прошла к высокому стрельчатому окну. Стояла ясная звездная ночь, и черный бархат небес казался совсем близким. Но Филиппа чувствовала только невыносимую боль потери и тоску по тому, что не сложилось и никогда уже не сложится.

И в этот тягостный момент она приняла решение. Невозможно дольше откладывать неизбежное. Пора рассказать Корту о крещении. Она объяснит ему все. А потом… узнав о подделанных документах, он заберет сына у лживой матери.

До самого бала в «Рокингемском аббатстве» в душе ее теплилась надежда на чудо. Не ссора на балконе убила ее. Именно в тот вечер она поняла, что воссоединение невозможно: он готов жениться, но не готов поверить ей. До конца жизни он считал бы ее способной на измену…

Неожиданно Филиппа поняла, что она не одна в комнате. Филиппа обернулась. На пороге стоял Корт и молча смотрел на нее.

Он был одет совершенно по-домашнему, в длинный бархатный халат, босиком. Насколько она знала этого человека, под халатом ничего не было. У Филиппы перехватило дыхание. Сердце, только что бившееся с унылой размеренностью, начало частить.

– Вот ты и дома, Филиппа, – сказал Корт негромко.

– Но как же… ты же должен сейчас быть в Лондоне! – глупо заявила она. – Ты уехал всего четыре дня назад!

– Боюсь, мой отъезд в Лондон был всего лишь беспочвенным слухом, – спокойно возразил он.

– И кто же его распустил? Не ты ли? А твоя бабушка и рада была подхватить!

– Не только бабушка, но и добрейшая леди Гарри-эт, – Корт шагнул к Филиппе. – Тебе не показалось, что она как-то уж слишком охотно дала согласие на ваш отъезд? Наши дорогие титулованные вдовы пришли к решению, что нам нужно поговорить наедине.

– В таком случае куда же ты ездил?

– Недалеко. В Чиппингельм. Я снял комнату в «Черном лебеде» на пару ночей и всласть отдохнул от забот, пока ты осматривала замок. Мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя спокойно, совсем как прежде. Да и Киту не мешало освоиться в его будущем доме.

Филиппа не нашлась, что ответить на это в высшей степени нахальное заявление. Что за человек! Просто интриган какой-то!

– Мне нужно зайти к Киту, – пробормотала она, – а потом… а потом я попрошу тебя удалиться, я собираюсь лечь.

– Нет никакой необходимости заглядывать к Киту, – заверил Корт. – Буквально пару минут назад я заходил в его комнату, чтобы проверить, все ли в порядке. Наш сын крепко спит в громадной постели, в которой ему так удобно будет спать ночь за ночью. Его хорошенькая няня плетет кружева в соседней комнате и, конечно, присмотрит за ним, если он проснется. Впрочем, с чего бы ему просыпаться? В Уорбек-Кастле всем хорошо спится.

Не выдержав его настойчивого взгляда, Филиппа опустила глаза на свои руки, теребящие пояс халата.

– В любом случае тебе лучше уйти, – сказала она не слишком уверенно. – У нас есть о чем поговорить, но это может подождать до утра, не так ли?

Она отвернулась к туалетному столику, чтобы скрыть дрожь, бившую ее.

– Нет, не так! – заявил Корт категорическим тоном. – То, что нам предстоит обсудить, не терпит отлагательства.

Он почувствовал, что робкая мольба соблюдать приличия тронула его и он готов уступить. А это было очень некстати. Он пришел получить ответы на все вопросы разом и не намерен тянуть с этим больше ни дня.

Но Филиппа была так хороша в своем милом домашнем наряде, что мысли о важном разговоре сами собой улетучились. Она была в белом шелковом халате, застегивающемся на множество мелких пуговок, все еще причесанная для ужина, с серебряными гребнями в высокой прическе. Святая из его снов. Корт тряхнул головой, прогоняя наваждение.

– Я хочу, – начал он решительно, – чтобы разговор, не состоявшийся между нами шесть лет назад, все-таки произошел. Я имею в виду тот день, когда ты приехала в Уорбек-Хаус, а я отказал тебе в свидании. Запоздало признаю, что вел себя, как упрямый осел. Однако я готов исправить дело. Я слушаю.

– Да, но… я не помню, что собиралась сказать, – пролепетала Филиппа. Глаза ее расширились от страха, она смотрела на Корта, словно была не в силах отвести от него взгляда. – Прошло уже шесть лет, и я… я…

– Если ты захочешь, то вспомнишь, – произнес он мягко, но настойчиво. – Представь, что этих шести лет не было. Зачем ты приходила тогда? Сказать, что ждешь ребенка?

Корт ждал ответа почти с трепетом, чувствуя, что застарелая душевная рана, мучившая его годами, вот-вот вскроется. Он сам виноват, что выздоровление так долго не наступало, он питал свою боль безумной ревностью и горьким цинизмом, пока она совершенно не изъела его душу.

– Говори же, Филиппа! Ты хотела просить меня принять тебя обратно ради ребенка?

– Нет… – прошептала она, глядя ему в глаза. – Нет, Корт. Я даже не собиралась говорить тебе, что беременна. Я хотела, чтобы ты поверил мне.

– Что? Ты хотела заставить меня поверить, что между тобой и Сэндхерстом ничего не было? Это было невозможно, и ты знала это!

– И все же я молилась, чтобы ты поверил.

– Поверить в твою невиновность! – с горечью воскликнул он, рывком вытянул из кармана белый шелковый платок и ткнул им почти в самое лицо Филиппы. – По-твоему, что это? Как этот предмет мог оказаться у меня?

Некоторое время Филиппа с недоумением смотрела на кусок шелковой ткани, уже слегка пожелтевший от времени.

– Что это?

– Это я должен спросить, что это! – с едкой иронией выговорил Корт. – Я уверен, ты узнаешь этот предмет одежды. У Сэндхерста было по меньшей мере десять таких.

– Шейный платок…—тихо сказала Филиппа, осторожно взяла за краешек и всмотрелась в инициалы. – Нет, я не помню, чтобы у Сэнди был такой платок.

– Но ты же не станешь отрицать, что именно его монограмма здесь вышита! – сердито воскликнул Корт, нависая над ней, как воплощение обвинения.

– Ну и что с того? – спросила она, окончательно сбитая с толку. Он вел себя так странно, почти безумно, что она почувствовала прежний страх. – Допустим, это платок Сэнди. Какая разница, кому он принадлежит?

– В данном случае очень большая разница, – с горькой усмешкой ответил Корт. – Знаешь, где я нашел эту тряпку? В нашей с тобой постели на следующий день после того, как прервал ваше трогательное свидание с Сэндхерстом.

Тоненький звук сорвался с ее губ. Она стояла, не сводя взгляда со скомканного платка, потом спросила:

– Как он мог оказаться в нашей постели?

– Это как раз тот вопрос, который мучил меня в течение шести лет. И вот теперь я задаю его тебе, Филиппа: как мужской шейный платок с монограммой маркиза Сэндхерста мог оказаться в нашей постели?

Он снова ткнул платком ей в лицо. Мягкая ткань на мгновение коснулась щеки Филиппы, и та отшатнулась, точно обожженная.

– Я не знаю! Не знаю! Может быть, кто-то нарочно подложил его туда!

– Да? И кому же могло это прийти в голову? Подложить платок Сэндхерста именно в тот день, когда я вернулся!

– Я не могу объяснить! Знаю только, что я тут ни при чем, что это чья-то подлая, гадкая шутка!

– В таком случае этот шутник, кто бы он ни был, умирал со смеху, когда парламент проводил билль о разводе!

Внезапно Филиппа выхватила платок из руки Корта и отшвырнула его.

– Послушай… послушай меня! Корт, я клянусь всем, что мне дорого, что я невиновна!

Казалось, даже не он сам, а душа его заглянула в глаза Филиппы. Он почувствовал, что она говорит правду, и облегчение, неописуемое облегчение волной захлестнуло его. Что бы ни натворила Филиппа, она не осквернила супружеской постели. И прежде чем Корт успел осознать это, из самой глубины его души вырвались слова:

– Я тебе верю…

Но потом он выругался сквозь зубы. Кому могло прийти в голову сунуть ему в постель платок Сэнди? Ни один человек, даже из числа его недоброжелателей, не осмелился бы на такой поступок.

– Мне некого больше подозревать, кроме разве что Сэндхерста, – угрюмо произнес он. – Он мог подбросить платок, чтобы я подумал худшее и развелся с тобой. Он надеялся, что таким образом заполучит тебя…

– Невозможно! – возразила Филиппа с глубочайшей убежденностью. – Сэнди был не способен на такую гнусность. Он любил тебя, Корт, любил до самой смерти.

Она подняла платок, бережно его свернула, ненадолго прижала к груди и повесила на спинку кресла. Потом встретила взгляд Корта и выпрямилась, словно набираясь решимости.

– Должно быть, ты не более готов выслушать меня, чем шесть лет назад, но ты настаивал на объяснении. Для меня это так же важно, как и для тебя. Когда ты ворвался в отдельный кабинет «Четырех карет», обезумев от ревности, между мной и Сэнди ничего не было. Да, ты застал нас в объятиях друг друга, но то было невинное объятие, объятие друзей.

Корт чувствовал всем своим существом, что Филиппа говорит правду. Но поверить означало признать, что он один виноват во всем, только его безумная, безрассудная ревность разрушила их счастье, принесла боль близким и любимым людям.

Он полюбил Филиппу Гиацинту Мур с первого взгляда, но с первой же минуты он считал себя недостойным ее любви. Никто никогда не любил его, кроме бабушки, даже родители, так как могла его полюбить женщина столь совершенная?

И все же он сделал все, чтобы обладать Филиппой Он берег свое бесценное сокровище как зеницу ока, в каждом мужчине видя потенциального вора, и в глубине своей измученной души был уверен, что наиболее ловкий из них рано или поздно отберет ее. Однажды Филиппа встретит человека более достойного. Такого, как Артур Бентинк. Как нелепо повернулось все в его жизни! Именно отчаянное желание сохранить Филиппу привело к тому, что он потерял ее. Он своими руками толкнул жену в объятия Сэндхерста! Если бы не его бешеная ревность, они так и остались бы друзьями.

– Я так хочу верить тебе, Филиппа… Но больше я хочу, чтобы прошлое осталось в прошлом, а мы начали все сначала.

– О мой дорогой, мой единственный! – прошептала она. – Я хочу этого больше всего на свете.

Он привлек Филиппу к себе. Поцелуй был долог и нежен. Без слов Корт сказал, что любил прежде и любит теперь, что все еще поправимо и будущее возможно.

– Теперь я могу обещать тебе одну очень важную вещь, Филиппа, – сказал Корт, заглядывая ей в глаза. – Что бы ни случилось, я никогда больше не задам тебе вопросов о том дне, никогда не стану мучить тебя, требуя новых объяснений. Клянусь, отныне я буду безоговорочно доверять тебе. На этом наш разговор окончен.

– Нет, Корт, еще нет, – возразила она, смахивая слезы с густых ресниц. – Я не сказала тебе всего, что собиралась… и мне нелегко сказать это, поверь, – звук, похожий на подавленное рыдание, сорвался с ее губ, но она справилась с собой и продолжала: – Три недели назад, когда ты был в Лондоне, состоялось крещение Кита. Он был поименован Кристофером Кортни Шелбурном, как то и должно было быть. Поскольку он родился за несколько дней до того, как парламент принял билль о разводе, он является твоим законным наследником.

– Успокойся, милая, мне это известно, – мягко сказал Корт. – Я заходил к мистеру Троттеру, и тот показал мне метрики. – Он привлек Филиппу ближе, стараясь лаской унять бившую ее нервную дрожь. – Спасибо за то, что нашла в себе мужество сказать правду, за то, что вернула мне сына.

– Я очень люблю тебя, Корт. Эти простые слова потрясли его до глубины души. Он взял ее лицо в ладони и всмотрелся в него.

– Я тоже люблю тебя, маленькая фея… Он снова поцеловал ее, все так же нежно, лишь легонько касаясь губ кончиком языка. Потом руки его скользнули вниз, на грудь, прикрытую только шелком халата. А потом внезапно Корт ощутил сильнейшее желание.

Поцелуй стал жадным. В безотчетной потребности почувствовать ладонями иной шелк – нежный и теплый шелк кожи – он распахнул халат. Пуговки дождем посыпались на ковер.

– Корт! – ахнула Филиппа.

– Я куплю тебе три других вместо этого, – прошептал он, на миг оторвавшись от ее губ.

Руки его жили отдельной жизнью, двигались сами по себе, раздевая Филиппу. Одним движением он освободился от своего халата. Черный бархат волной накрыл на полу белый шелк. Корт опустился на стул и потянул к себе Филиппу. Несколько секунд они сидели лицом к лицу, молча глядя друг на друга из-под полуопущенных век и наслаждаясь сладким томлением. С того самого момента, как Корт задумал свою маленькую интригу, он заучивал наизусть изысканные слова любви, которыми решил поразить Филиппу в минуты, предшествующие безумствам страсти. Но теперь он не находил в памяти ни одной из тщательно составленных фраз.

– Это было чертовски долгое ожидание, – произнес он наконец, надеясь, что Филиппа простит его примитивную прямоту. – Я не могу ждать больше не минуты!

– Я тоже!

И это было все. Возможно, большего было и не нужно.

– Корт, милый… – это был даже не шепот, а вздох, – я не знаю почему, но я не могу насытиться тобой.

Она не столько увидела, сколько угадала улыбку на его губах и услышала глухо, словно сквозь густой туман:

– Вот и хорошо, потому что до утра еще много времени…

– Нам нужно будет пожениться как можно скорее, – опять послышался его голос. – Я хочу от тебя детей – не одного, а нескольких – и постараюсь, чтобы это случилось как можно быстрее.

– Не помню, чтобы я принимала твое предложение…

– Посмотрим, что ты скажешь утром, – он усмехнулся и зарылся лицом в ее волосы. – Боже правый, как же хорошо ты пахнешь! Мы обрели рай, да, милая?

Когда Филиппа проснулась, за окном занимался рассвет. Она приподнялась на локте, не понимая, что ее разбудило, встретила взгляд Корта и сразу вспомнила медовый месяц. Тогда он тоже не спал по ночам, словно охраняя ее покой.

– Ты спал хоть немного?

– Нет, – ответил он, прослеживая пальцем очертания ее щеки – Я отоспался в «Черном лебеде» на несколько ночей вперед, а вот тебе не помешает время от времени отдыхать.

Он коснулся ее пупка, обвел его, палец начал медленно спускаться вниз, между ног.

– Как хорошо!.. – прошептала Филиппа. – Мне кажется, я никогда в жизни не чувствовала себя такой отдохнувшей.

Она положила руку ему на бедро, пальцы ощупали вздутый рубец шрама и замерли.

– Ты расскажешь, как это случилось? Это не просто любопытство, Корт. Мне нужно знать.

Мышцы, резко напрягшиеся при ее прикосновении, медленно расслабились. Корт повернулся на спину и лег, заложив руку за голову. Рассказывая, он смотрел не на Филиппу, а в потолок.

– Это случилось в битве при Бусако. Накануне вечером из ставки командования прибыл нарочный с приказом о наступлении. Этим нарочным был Тоби. К тому времени я был на перешейке уже полгода, и в тех немногих письмах, которые доходили до нас, не было известий о тебе. Я не знал даже, жива ли ты. И вот явился Рокингем с сообщением, что и ты, и Сэндхерст находитесь в добром здравии, обосновались в Венеции. Он рассказал мне о ребенке, прехорошеньком мальчике, который у вас родился… – Услышав возглас Филиппы, Корт вздрогнул, но не повернулся, только голос его зазвучал сурово. – Признаюсь, эти новости наполнили меня гневом и отчаянием. Я уверил себя, что разгневан на Господа Бога, не наславшего на ваш корабль шторм. – Он повернулся с усмешкой. – Но позже, когда Тоби уехал и я остался один, впервые со дня смерти брата мне захотелось плакать. Я долго-долго смотрел в ту сторону, где окопалось шестьдесят тысяч французов. В темноте поросшие вереском холмы выглядели такими же кромешно-темными, как моя душа. Я не знаю, плакал ли я тогда, но мне было больно до слез, потому что я все еще любил тебя, хотел, чтобы ты была моей женой, а ребенок – моим сыном.

– Я виновата перед тобой, – с усилием произнесла Филиппа.

Она поцеловала безобразный рубец, и две горячие капли скатились по щекам и упали туда, где только что прижимались ее губы.

– Ты когда-нибудь простишь меня, Корт?

– За что? – с горечью спросил он, всматриваясь в ее лицо. – Не твоя вина, что на следующий день я повел себя, как законченный идиот. Узнав, что французы отбили у нас обоз с боеприпасами и провиантом, я бросился с отрядом добровольцев за ними. Там-то я и получил от французского гусара удар саблей. Слава Богу, этот мерзавец рассек только мышцу, а не кость. – Корт снова усмехнулся, на этот раз задумчиво и не без сожаления. – Знаешь, что самое нелепое? Много позже я узнал, что к моменту стычки, которая чуть не стоила мне' жизни, маркиз Сэндхерст был уже мертв.

Последовало долгое молчание, потом Филиппа еще раз склонилась над шрамом и проследила его языком от начала до конца. Волосы ее накрыли пах Корта.

– Господи, Филли! – выдохнул Корт, подавляя стон. – Ты делаешь это нарочно? Предупреждаю, если ты не остановишься, то скоро окажешься в руках безумца, помешанного на плотских утехах!

– Вот и хорошо, – поддразнила она его. – Потому что и я близка к такому же безумию!

Через неделю Корт уехал в Лондон, зная, что в Уор-бек-Хаусе его ожидают накопившиеся бумаги. Именно поэтому он отказался от мысли взять с собой Кита. Филиппу с сыном и леди Августой он ожидал через несколько дней.

Перед отъездом Корт сообщил Филиппе, что решил оставить Стэнли Томпкинсона. Он вынужден был признать, что причиной развала поместий было не воровстве и даже не отсутствие опыта. Как команда судна нуждается в капитане, так и управляющие, как бы толковы они ни были, нуждаются в хозяине. Филиппа была бесконечно обрадована этой новостью.

В первую неделю сентября Филиппа, Кит и обе титулованные вдовы благополучно прибыли в Лондон. В столице как раз начинался малый светский сезон. Встретившись после недельной разлуки в доме леди Гарриэт на Кавендиш-сквер, Корт и Филиппа обсудили предстоящий брак. Филиппа настаивала, чтобы оглашение было отложено: молва неминуемо возложит на нее вину за расторгнутую помолвку с Клер. Нужно пощадить самолюбие бывшей невесты Корта.

– Начинается сезон, и бедняжка сможет подыскать себе другого жениха, – уговаривала она Корта. – Ну и что же, что пока желающих не видно? Просто нужно дать ей время. Вот увидишь, прежде всего это будет лучше для нас.

Она стояла у окна, сквозь которое лился в комнату золотистый свет ранней осени. Корт не помнил, чтобы когда-нибудь прежде Филиппа выглядела такой счастливой. Элегантное домашнее платье цвета гиацинтов подчеркивало необычный цвет ее глаз. В неглубоком вырезе поблескивал золотой медальон, когда-то свадебный подарок, а теперь – знак воссоединения. Корт во второй раз торжественно возложил его на шею Филиппы. Это было в утро ее отъезда из Уорбек-Кастла в Сэндхерст-Холл.

– Значит, я должен ждать, пока Клер Броунлоу заарканит очередного глупца? – саркастически осведомился Корт. – Нет уж, я отказываюсь ставить наш брак в зависимость от этого. А если она засидится в девицах лет до сорока? Как ни наивны порой лондонские джентльмены, все же среди них не много таких олухов, как твой покорный слуга.

– Нет явления более редкого, чем джентльмен, смиренно признающий за собой недостаток ума, – заметила Филиппа со смехом.

Корт немедленно схватил ее в объятия и осыпал поцелуями.

– Корт, Корт! Я не предлагаю ждать, пока Клер Броунлоу произнесет брачный обет. С нас вполне будет достаточно ее обручения… или хотя бы какого-нибудь громкого скандала, который займет сплетников настолько, что им будет не до нас.

– А вот это здравая мысль. Насколько я знаю лондонский свет, очередной громкий скандал разразится не позже, чем через неделю.

– Милый, давай поговорим серьезно, – попросила Филиппа, перестав улыбаться. – Подождем хотя бы до бала у леди Гарриэт. Она собралась пригласить весь свет, хотя я и пыталась отговорить ее от этого. Знаешь, что она сказала мне? Что для нее важны лишь несколько знатных гостей, а остальные могут и не являться. Боже мой, она сама не знает, что делает! Да ведь самые знатные как раз и не придут!

– Это почему же? – спокойно осведомился Корт, снова заключив ее в объятия. – Все, кого пригласила твоя напористая свекровь, появятся. Вот увидишь, в гостях недостатка не будет. А если ты позволишь объявить о нашем предстоящем браке, то окажешься под моей защитой и покровительством. У меня не много друзей, зато влиятельных знакомых и деловых партнеров хватает. Да и среди моих недругов найдутся такие, кто придет из опасения рассердить меня отказом.

– Семья Броунлоу тоже имеет обширные связи, – возразила Филиппа, не желая сдаваться. – Если ты объявишь о своем намерении вступить со мной в брак даже раньше срока, когда-то назначенного для вашей с Клер свадьбы, найдется немало желающих выказать мне свое возмущение. Корт, пойми, у меня не настолько крепкие нервы, чтобы хладнокровно выдержать это. После случая в «Рокингемском аббатстве» мне и без того будет непросто появиться на балу. Прошу, подождем еще немного.

– Хорошо, подождем месяц, – заявил Корт безапелляционно. Неожиданная мысль вдруг пришла ему в голову, заставив широко улыбнуться. – Я могу подождать и дольше, если ты согласишься сегодня же перебраться в Уорбек-Хаус. Это будет вполне безобидно, если леди Августа согласится играть роль дуэньи.

– Из твой бабушки не вышло бы худшей дуэньи, будь она глухой, слепой и прикованной к креслу, – насмешливо воскликнула Филиппа. – Может быть, ты станешь утверждать, что она ничего не знала о нашей идиллии в Галлс-Нест? А как простодушно она моргала глазами на следующее утро после твоего возвращения в Уорбек-Кастл! Никогда не поверю, что она считает тебя скромником. Как по-твоему, почему на другой день за завтраком, когда Кит еще спал, она не отрывала взгляда от окна? Уж не потому ли, что ты бессовестно гладил под столом мои ноги?

– Я никогда бессовестно не гладил тебя! – возмутился Корт.

– Да неужто? Тогда что ты делаешь сейчас?

– Прикасаюсь, и только.

Удобно расположившись в коляске, Корт тронул упряжку гнедых. При этом он улыбался и был в самом приятном расположении духа. Да и как могло быть иначе?

В минувшую среду состоялся первый выход Филиппы в лондонский свет. В сопровождении свекрови она побывала на званом вечере у лорда и леди Холанд, Хозяйка дома также была замужем вторично, и в прошлом у нее тоже был развод. Филиппа ужасно нервничала, и никакие уговоры Корта не могли рассеять ее опасений. Она уверяла, что не каждую разведенную женщину принимают в свете. Впрочем, урожденная Элизабет Вессел, а впоследствии леди Вебстер, была известна тем, что бросила мужа ради любовника, с которым вот уже несколько лет жила в счастливом браке.

Их элегантно обставленный дом в Кенсингтоне считался чем-то вроде салона для членов партии вигов. Собирающееся там общество называло себя «Кружок из Холанд-Хауса» и состояло из политиков, писателей, художников и поэтов, в разной степени отмеченных талантом. Большинство джентльменов приходили с женами, но некоторые особенно благовоспитанные дамы не посещали этот дом.

В тот вечер салон леди Холанд был полон самодовольных интеллектуалов, надменных критиков и небрежно одетых поэтов. Филиппе гости показались интересными, но странными. Хозяйка оказалась особой живой и весьма эксцентричной. Она сразу потянулась к Филиппе как к родственной душе (к немалому смущению последней) и представила ее чуть ли не каждому гостю.

Филиппа вела оживленные беседы, требовавшие остроты ума и знания политики, и, очевидно, ей удалось недурно справиться с испытанием.

Когда Корт появился в салоне, он обнаружил, что Филиппу окружает толпа восхищенных поклонников. Вспомнив прежние ошибки, он подавил приступ ревности и увлек ее в сад. Филиппа была счастлива общим вниманием, и Корт порадовался за нее. Потом он принялся рисовать злые карикатуры на обаятельных джентльменов, и Филиппа от души смеялась. Они забрались в самую гущу сада, и он поцеловал ее. Их могли застать, и, случись такое, им пришлось бы пожениться срочно. Но Корта это не беспокоило.

Корт так глубоко погрузился в воспоминания, что едва не заплутал в незнакомой части Лондона. Пришлось достать записку Эмори Фрая с закорючками адреса и свериться с ней. Еще пара поворотов – и Корт оказался на нужной улице. Мысли его тотчас вернулись к Филиппе.

Он уступил ей не только в том, что согласился ждать свадьбы в течение месяца. Она попросила ничего не говорить Киту о том, кто его настоящий отец, по крайней мере до того времени, пока они поженятся. Мальчик мечтал, что опекун станет его новым папой, но все же разумнее не обрушивать все новости сразу на пятилетнего ребенка. А когда они станут одной семьей, они с Филиппой вместе расскажут сыну правду.

Корт дал себе торжественное обещание, что никогда и ничем не обнаружит перед мальчиком свое истинное отношение к Сэндхерсту. Кит вспоминал о «папе» с уважением, но, когда он представлял себе, как обнимет сына и скажет: «Я твой настоящий отец, Кит!», – душа его преисполнялась великой радости. Еще до Рождества ; мальчик узнает правду. И кто знает, не будут ли они к тому времени ожидать второго ребенка… брата или сестричку Кита…

Корт наконец увидел нужный номер дома (это было здание из красного кирпича, Харли-стрит, 12) и натянул вожжи. Настроение его было прекрасным. Он победил несправедливую судьбу, заново завоевав любимую женщину и ребенка. Тот, кто похитил их, просчитался и теперь гнил в могиле. Как тут было не вспомнить выражение «победитель получает все?

Рыжеволосый Слейни спрыгнул с запяток и рысцой подбежал принять вожжи.

– Смотри, чтобы упряжка не застоялась, – предостерег Корт, спускаясь на тротуар. – Можешь проехаться пару раз из конца в конец улицы. Полагаю, я не задержусь.

Здание было трехэтажным особнячком с высоко расположенным парадным, к которому вела чистенькая лестница. Рядом с дверью висела внушительная табличка: «Обедия Дернфорд, практикующий врач». И табличка, и отлично начищенный дверной молоточек говорили о достатке и стабильности, и это сразу расположило Корта, хотя он понятия не имел, чего ради Эмори Фрай вытащил его сюда. На стук появилась пышная экономка, его провели в холл безукоризненной чистоты, здесь пахло камфарой, каломелью, ртутной мазью. Корт прогнал сразу нахлынувшие на него воспоминания о полевом госпитале, в котором он провалялся несколько недель..

– Доктор ожидает вас, ваша милость, – объявила экономка с любезной улыбкой.

Они миновали пустую комнату с ширмой и кушеткой и подошли к кабинету в конце короткого коридора.

В кабинете не было ничего, кроме большого секретера и солидного стола вишневого дерева, за которым сидел столь же солидный мужчина. Один из ящиков секретера был открыт, и его содержимое – различные бумаги – разложено на столе. Прикрыв дверь, Корт заметил за ней несколько книжных полок с толстыми томами медицинских справочников, а в углу – человеческий скелет.

Обедия Дернфорд указал на простую скамью с высокой спинкой.

– Прошу присесть, ваша милость. Мистер Фрай предупредил меня о вашем визите, – сказал он и с утомленным вздохом опустился на стул. – Сигару?

Корт отрицательно покачал головой, и он достал одну для себя, не спеша обрезал кончик и начал попыхивать, раскуривая ее. Наконец доктор откинулся поудобнее и окутал себя облаком душистого дыма. Это был человек лет шестидесяти, лысый, как бильярдный шар. Его парик, довольно старомодного вида, был нахлобучен на череп скелета.

– Признаться, ваша милость, я ожидал вашего прихода гораздо раньше, – начал Дернфорд. – Поскольку вы так и не появились, я решил, что вам неинтересно, и перестал ждать.

– Все это звучит странно, – сдержанно заметил Корт. – Только два дня назад я узнал, что вы вообще существуете, мистер Дернфорд. В записке сыщика, которого я нанял для частного расследования, я прочел ваше имя и адрес, ничего больше.

– Речь идет о вашем друге, ныне покойном маркизе Сэндхерсте. Мне казалось, вас должны интересовать обстоятельства его смерти. – Доктор сплел пальцы на животе и продолжал со вкусом попыхивать сигарой.

– Он обращался к вам?

– Не только обращался, но и лечился у меня в течение полугода, вплоть до самого отъезда из Англии. Меня рекомендовал ему семейный врач Сэнд-херстов. – Дернфорд поджал губы, отчего его двойной подбородок забавно выпятился, и с некоторой задумчивостью продолжал: – Обычно я строго придерживаюсь правила, что болезнь пациента является врачебной тайной. Однако тут случай особый… молодой человек оставил мне письменное указание ответить на любые ваши вопросы в том случае, если вы, ваша милость, сочтете нужным их задать.

– Понимаю… Эмори Фрай что-то говорил мне о том, что Сэндхерст уже был смертельно болен к моменту бегства из Англии. – Корт расправил плечи и сильнее стиснул набалдашник трости. – Вы хотите сказать, что можете это подтвердить?

– Разумеется. Артур Бентинк умирал и знал это. Мой врачебный опыт говорил о том, что больше восьми месяцев ему не протянуть. Человек он был большого мужества, и я честно предупредил его о близкой смерти. Только сила воли позволила ему прожить дольше.

– Чем он был болен?

Дернфорд ответил не сразу. Он встал и несколько минут ходил по комнате. В конце концов он остановился перед Кортом и откашлялся.

– Я с величайшим интересом следил за вашим бракоразводным процессом, милорд, читал все статьи до одной… м-да. Должен признаться, меня поразили обвинения, выдвинутые вами против маркиза Сэндхерста, но я был связан врачебной этикой и не имел права голоса. В тот период Артур Бентинк предпочитал хранить в тайне свою болезнь, и мне оставалось только смириться с этим. Много позже, уже после его смерти, я получил письменное указание объяснить вам все. Милорд, маркиз Сэндхерст никак не мог соблазнить вашу жену. Он |; умирал от рака.

– Сэнди? От рака? – Корт порывисто поднялся. – Но ведь ему было всего-навсего тридцать!

– Это тот случай, милорд, когда заболевают еще в молодости. Редкий вид этой болезни, но в медицине он описан и изучен. Лично мне пришлось иметь дело еще с двумя подобными пациентами, но ни один из них не прожил и половину того, сколько прожил Сэндхерст. Он умер от рака яичек.

– Боже правый!

– Именно это дает мне основание утверждать, что маркиз Сэндхерст никак не мог находиться в незаконной любовной связи с вашей женой, милорд. Не стану ручаться за предшествующий период, но за шесть месяцев до отплытия в Венецию этот человек уже был физически не способен на половую близость. – Дернфорд развел руками с видом глубокого прискорбия. – Как видите, болезнь не из тех, о которых рассказывают знакомым.

Корт тяжело осел на скамью, глядя на врача с нескрываемым ужасом.

– Понимаю, ваша милость, – сочувственно кивнул доктор, – для вас все это явилось неприятным сюрпризом. Боюсь, мое время ограничено, очередной пациент уже ждет меня… но вы можете остаться здесь и немного прийти в себя. Думаю, в таком виде вам лучше будет не появляться на улице.

Он вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Корт даже не заметил этого. Он сидел, уставившись в одну точку. Слова Филиппы снова и снова отдавались эхом в его сознании. «…Сэнди просто хотел сказать мне что-то важное», «он просил держать это в секрете». С внезапной ясностью он понял, почему Филиппа и Сэнди обнимали друг друга, когда он разъяренным быком ворвался в «Четыре кареты». Это было не объятие любовников, а единение перед лицом большой беды. Должно быть, Сэнди только что сказал Филиппе, что умирает… а через несколько минут в комнату ворвался обезумевший от ревности муж, превратив трагедию в отвратительный фарс!

Скорее всего Сэнди пытался отговорить Филиппу от бегства. Хорошо зная вспыльчивость Корта, он предполагал, что постепенно тот остынет. Но Филиппе было всего восемнадцать, она была беременна и до полусмерти перепугана. Она не послушалась Сэнди, уверенная, что у Корта достанет жестокости расправиться с лучшим другом и развестись с ней. Но наибольший ужас вызывала у нее мысль, что, когда родится ребенок, он отнимет его у нее на законных основаниях. Вот почему она решилась бежать. Почему же Сэнди последовал за ней, а не умер, защищая свою честь? Потому что боялся, что его —мертвое тело подвергнут осмотру и постыдная болезнь будет обнаружена? Или потому, что решил защищать Филиппу от ударов судьбы, хотя бы то недолгое время, которое было ему отпущено? Так или иначе он. Корт, лишился жены и ребенка не потому, что был предан лучшим другом, а потому что верил, что все люди порочны по своей природе.

Корт откинулся на высокую спинку скамьи и закрыл глаза. Как странно, что итальянский герцог, покровитель Филиппы, безоговорочно поверил в ее безгрешность, а он до последнего времени продолжал считать ее вероломной. И еще он мечтал убить друга детства, который в это время медленно и мучительно умирал.

Что же получается, думал Корт с неизъяснимой тоской и болью, значит, газеты были правы, когда рисовали его исчадием ада? Ведь он и в самом деле выставил кроткую голубку дьяволицей! Он сам, своими руками погубил ее репутацию, чтобы потом ее же этим и попрекать! Уорлок, злой колдун… невозможно было придумать прозвища более меткого. Много лет он мечтал даровать Филиппе прощение и вот теперь спрашивал себя, достоин ли прощения он сам.

Корт поднялся со скамьи и направился к двери. Все время, пока он шел по коридору к дверям дома, спускался по ступенькам, в памяти его крутились несправедливые обвинения, которые он когда-то выдвинул против Филиппы и Сэнди.

Он совершил величайшую из возможных ошибок.

Филиппа простила его. Но сможет ли он сам простить себя? Возможно, лучше всего навсегда избавить ее от себя, уйти из ее жизни и из жизни Кита… но как решиться на это теперь, когда счастье стало возможным?

– Ваша милость, ваша милость!

Слейни ловко остановил упряжку рядом с медленно бредущим Кортом и замер в ожидании похвалы. Хозяин не удостоил его даже взглядом.

– Ваша милость, вот и я! Вы что, не слышите? Ваша милость!

Корт наконец повернулся в его сторону и взглянул на него такими пустыми глазами, что грум с тревогой подумал: только бы на него опять не нашло! Он протянул вожжи, но Корт даже не пошевелился, глядя прямо перед собой.

– Ваша милость! Неужто вы позволите мне собственноручно доставить вас домой!

Вся тревога рыжеволосого грума тотчас испарилась. Он издал пронзительный свист и щелкнул кнутом над головами коренников. Через минуту упряжка уже неслась по направлению к Уорбек-Хаусу.

Глава 18

Давняя привычка сохранять хладнокровие независимо от обстоятельств помогла Корту прийти в себя к тому времени, когда он оказался дома. Добрейший Нэш открыл ему дверь и принял головной убор и перчатки.

– Ваша милость, мистер Фрай ожидает вас в кабинете, – сообщил он и добавил со значительным видом: – С ним неизвестная особа женского пола.

Корт только покачал головой, с неудовольствием предвидя со стороны сыщика новый сюрприз. Впрочем, 'возможно, Эмори Фрай ездил с женой за покупками и по дороге решил получить премию, причитающуюся ему за розыск доктора Дсрнфорда. Корт чувствовал странную Неспособность мыслить здраво, все как-то перепуталось у него в голове. Почему-то более всего его зани-, мал вопрос, сколь многое известно сыщику о болезни Сэндхерста, знает ли он, что тот был ложно обвинен.

– Я поговорю с ним немедленно, – сказал он дворецкому.

Эморн Фрай сидел на зеленой козетке у камина. В кресле рядом с ним восседала женщина лет пятидесяти, с необъятным бюстом и словно для пущего контраста – носом-пуговкой. Если это его жена, тупо подумал Корт, то во всем мире не найдется более неподходящей пары. Женщина была лет на пятнадцать старше Фрая и тяжелее фунтов на пятьдесят. Оба поднялись, когда Корт появился в дверях.

– Ваша милость, – Фрай наклонил голову. – Я взял на себя смелость без предварительной договоренности привести к вам миссис Пенни Гиббс. Я разыскал ее в Йорке. Мы прибыли в Лондон буквально пару часов назад, и я даже отложил устройство этой достойной леди в гостиницу. Я узнал от нее историю столь поразительную, что счел разумным немедленно познакомить вас с ней.

Корт повернулся к женщине, недоумевая, как ему пришло в голову отождествить ее с миссис Фрай.

– Рад знакомству, миссис Гиббс, – сказал он с бледным подобием улыбки. – Как поживаете? Как мило, что вы согласились нанести мне визит. Присаживайтесь, сделайте одолжение.

Корт был недоволен Фраем. Очевидно, богатство не пошло сыщику на пользу, если он колесит по стране в поисках интересных историй и даже привозит рассказчиков на дом. Меньше всего сейчас хотелось Корту слушать что бы то ни было. Но делать было нечего, и он решил разыграть роль радушного хозяина.

Корт скрестил руки на груди, приготовившись слушать, но спохватился и, ругая себя за непростительную рассеянность, обратился к сыщику:

– Прежде чем мы начнем, хочу воспользоваться случаем и поблагодарить вас, мистер Фрай, за то, что разыскали доктора Дернфорда. Ваши старания будут щедро вознаграждены.

– Уверяю вас, ваша милость, это излишне, – с достоинством ответил Фрай, сплетая пальцы на колене, облененном в дорогие, прекрасно сшитые брюки. – Ваше желание отблагодарить меня за хлопоты приятно греет мне душу, но позвольте напомнить: мои услуги уже оплачены в Венеции. – Он улыбнулся краешками губ и обратил взгляд к своей спутнице. – А теперь, если позволите, мы дадим миссис Гиббс возможность сообщить нам кое-что интересное. Уверен, вы не будете разочарованы.

Корт принял заинтересованный вид и повернулся к особе, разительно напоминавшей крепостную башню. На ней был ярко-оранжевый дорожный костюм и тюрбан того же цвета с длинным черным перышком, подчеркивающим ее внушительные пропорции. Однако улыбка гостьи была искренней, а глаза смотрели с простодушной прямотой.

Женщина разглядывала его с непосредственностью провинциалки и непонятным любопытством. Удовлетворившись осмотром, она кивнула.

– Вот, значит, вы какой будете, ваша милость… ага. Ладненько, задавайте свои вопросы, а я вам все как есть расскажу про Гиацинту Мур. Все, значит, как на духу.

Услышав имя матери Филиппы, Корт сильно вздрогнул и выпрямился.

– Не может быть! Вы были знакомы с Гиацинтой Мур?

– Это почемуй-то не может быть? Много годков я ее, раскрасавицу, знала. Изволите видеть, я у ней служила горничной, с того самого денечка, как приехала она, родимая, в Мур-Манор невестой, и до той ночки, когда Бог прибрал ее душу. – Миссис Гиббс покачала головой и исторгла из обширной груди вздох. – Не знала я да не ведала, что сталось с девчоночкой ее малолетней. Отписала раз да другой дяде ее, а только ответом он меня не удостоил. Другая, может, и подивилась бы, а я его больно хорошо знала, Кроутера-то.

Корт заметил, что колючие глаза сыщика пристально наблюдают за ним.

– Она говорит чистую правду, ваша милость, – с живостью подтвердил Фрай, встретив вопросительный взгляд Корта. – Я разыскал миссис Гиббс после того, как узнал у очевидцев пожара, что был еще третий выживший – женщина, горничная леди Гиацинты.

– Продолжайте, прошу вас! Не упускайте ничего!

– Да уж чего ради мне упускать, раз ехала сюда аж от самого Йорка, – добродушно согласилась женщина. – Одно горько, не так-то много я и знаю, чтоб все, значит, по полочкам вам разложить. И то спасибо, что жива осталась. – Она помолчала, и в глазах ее появилось отсутствующее выражение, как у человека, полностью погрузившегося в воспоминания. – Денек тот был на диво, ваша милость, лето стояло ни дать ни взять райское. Помнится мне, хозяйка тогда очень огорчалась, потому как остолоп этот негодящий, деверь ее, проходу ей не давал. Взбрело в его дурную голову приставать к ней со своей любовью! То – ущипнет ее, сердешную, то прижмет где, а она молчит, слово сказать боится. Очень она жалела сестрицу-то свою, Анну. А только дальше терпеть ей стало невмоготу, она возьми да и пригрози, что раскроет, значит, всю правду. Ох, и нелегко ей было такие слова говорить. Любила она мужа своего, ох как любила! Не мастерица я на красные слова, а скажу, что ничего для нее во всем свете не было, кроме, значит, мужа да доченьки. А этот олух царя небесного, Эразм 'Кроутср, вбил себе в дурную башку, что леди вроде нее станет шашни разводить с такой лошадиной задницей! – на минуту рассеянность сменилась в ней негодованием, и она плюнула, смачно утерев губы в знак своего полного пренебрежения к дяде Филиппы.

– Продолжайте!

– Да уж как тут продолжать, ваша милость? И язык-то не поворачивается, прости Господи. Ходил он за хозяйкой по пятам, все норовил лапать ее своими грязными ручищами – думал, дурак, что никто не видит. А как понял, что ничего ему, окаянному, не светит, так прислал он ей письмецо: приходи, мол, в беседку на закате, а если не придешь, скажу жене, что ты под меня подстилаешься. Такой охальник был, изволите видеть! Хозяйка ко мне: пойдем, Пенни, со мной, а то как бы худа не вышло. А я и рада была ей услужить. Думаю, если хозяин спросит, что да как, я уж ему такого порасскажу!

Миссис Гиббс ненадолго прикрыла глаза рукон, потом подперла щеку и склонила голову.

– Так вот, прихожу я к беседке-то… да чуток припозднилась. Ну, думаю, не иначе, как атот негодник уж распустил руки… ан нет, куда там. Вижу, стоит он перед хозяйкой, чудной такой: глаза выпучил, туда-сюда ими бегает – ну прямо дурачок деревенский. Хозяйка к нему с вопросами, а он молчит, ни гу-гу! Я уж было решила, что он умом тронулся, хотела на подмогу звать, а потом слышу, от дома крики, шум. Гляжу, а там… батюшки светы! Изо всех окон огонь пышет! И минуточки не прошло, а там уж была геенна огненная…

Миссис Гиббс перевела дух, открыла ридикюль и начала шарить внутри в поисках платка. Звучно высморкавшись и промокнув глаза, она продолжала, скорбно покачивая головой.

– Ноженьки подо мной подкосились, язык отнялся, ни вздохнуть не могу, ни охнуть. А хозяйка-то как закричит: «Девочка моя! Доченька!» – и ну бежать прямо в горящий дом. Ни я, ни чертяка этот бесполезный удержать ее не сумели… ах, ваша милость, ваша милость, до чего ж то были страшные минутки. Огонь ревет, из дома крики несутся – ни дать ни взять души людские в аду – а запах!.. Не дай Бог еще когда такое увидеть. Сколь ни проживу, а не забуду, вы уж мне поверьте. Сгорели они все, как есть сгорели, как головешки в костре, ни различить, кто где. И хозяин сгорел, и миледи, и сестрица ее, и все слуги до единого. Хоть бы кто уцелел!

– Филиппа уцелела, – тихо возразил Корт.

– Верно изволите говорить, – кивнула женщина, поднимая повлажневшие глаза. Утерев слезы, она заговорила снова, тоном глубокого благоговения. – Мне-то эа спасение своей жизни благодарить некого, окромя Господа Бога, а доченьку хозяйкину выручила няня Фанни Бидл. И ведь девчонка сама, а такое дело сделала, что и мужику не всякому по плечу. Выйти-то из детской им огонь не давал, так Фанни взяла девчоночку на руки да и прыгнула из окна. А этаж-то третий! Ну и свернула она себе шею, конечно… а ребеночек упал сверху да и остался живой.

– Миссис Гиббс, я вынужден задать вам вопрос, который весьма важен для меня и леди Филиппы. Прошу вас отвечать со всей откровенностью. Не старайтесь уберечь память мертвых, потому что судьбы живых зависят от того, что вы сейчас скажете. До конца ли вы уверены, что Гиацинта Мур ничем не провоцировала Эразма Кроутера на вольности?

– Ахти мне! – вскричала женщина, всплескивая руками. – Хозяйка-то? Да ей тошно было и смотреть на него!

– Благодарю вас от всей души, миссис Гиббс, – е чувством произнес Корт, поднимаясь. – Я уверен, леди Филиппа с радостью побеседует с вами. Вы даже представить себе не можете, как она будет счастлива узнать, что остался еще один свидетель пожара, а главное, что этот свидетель хорошо знал ее родителей! Не откажите мне в любезности, едемте вместе на Кавендиш-сквер.

– Повидать малышку Филли Мур! – ахнула женщина, вскакивая на ноги с проворством, удивительным ври ее габаритах. – Уж так-то я порадуюсь, ваша милость! После пожара она ведь и словечка не проронила. Я к ней и так, и эдак, а она молчит и вроде как не понимает, кто я такая. Думала я, может, похороны ее чуток расшевелят… оно и лучше, поплакать-то, чем сидеть день-деньской, точно неживая. А только она и там не ожила, и на гробы-то почитай не глядела, будто не ее это дело. Была у меня надежа, что мистер Кроутер разрешит мне о ней заботиться, да куда там! Он почитай что выгнал меня за порог. Сказал, что ему и одной служанки хватит. Негодящий он был, а не дурак. Соображал, какое мое об нем мнение. Одно мне чудно, чего ради он всех прочих повыгонял: и с конюшни работников, и садовников. Ну да ничего, не померла я, сестрица из Йорка приютила меня, – впервые с начала разговора женщина улыбнулась и добавила: – Там-то я и мужа своего встретила. Мы теперь держим постоялый двор и живем припеваючи, так что нету худа без добра.

Корт уже собирался отдать распоряжение насчет экипажа, как в дверь постучали, и Нэш осторожно сунул голову в дверь.

– Ваша милость, леди Августа послала узнать, составите ли вы ей сегодня компанию за чаем. Сегодня у нее с визитом леди Гарриэт, и они надеются обменяться новостями.

– Для начала я хочу, чтобы леди зашли ненадолго в кабинет. Я их кое с кем познакомлю.

В нетерпении он мерил шагами комнату, а когда появились обе титулованные вдовы, разочарованно нахмурился.

– А где же Филиппа? Я был уверен, что она тоже здесь.

– Как, разве ты не читал ее записку? – удивилась леди Гарриэт. – Я передала ее Нэшу с просьбой… да вот она, на столе! Филиппа уехала в Суррей. Дядюшка прислал ей письмо с приглашением взглянуть на то, как продвигаются восстановительные работы. Она выехала еще утром, взяв с собой Кита.

Холодный страх змеей шевельнулся в душе Корта.

– Вы хотите сказать, что отпустили Филиппу одну в Мур-Манор?

– А что тут особенного? Ведь с ней там будет ее дядя. В письме он написал, что дело движется очень быстро и настало время позаботиться о коврах, гардинах и прочих деталях внутреннего убранства.

– Чтой-то мне чудно, – вмешалась Пенни Гиббс. – Осьмнадцать годков прошло, а Мур-Манор, значит, все строится? Черепахи, что ль, его строят?

– На восстановление не было денег, – лаконично объяснил Корт. – Пожар оставил Филиппу без гроша, и ее опекун…

– Ах он, негодник! – страшным голосом перебила миссис Гиббс. – Да ведь леди Филиппа и после пожара была богатей богатого!

– Вот как! – хмыкнула леди Августа, приподняв брови. – Интересный, однако, субъект этот Эразм Кроутер.

– Я немедленно отправляюсь в Суррей! – заявил Корт, встретив взгляд бабушки, в котором прочел тот же страх, что мучил его самого.

Внезапное предчувствие большой беды заставило его содрогнуться, но он взял себя в руки. Пока готовили экипаж, он сохранял хладнокровие, но когда настало время отправляться, почувствовал, что не в силах больше сдерживать ужас и ярость. Эмори Фрай, вышедший проводить его вместе с другими, пытался предложить свою помощь, но Корт ответил решительным отказом.

– Оставайтесь с миссис Гиббс. Устройте ее и ждите моего возвращения. С леди Филиппой все будет в порядке. Когда она вернется, мы устроим ей встречу с бывшей горничной матери.

В эту ночь сон бежал от Филиппы. Особняк все еще был в лесах, и дядя устроил ее в башне, той самой, что одна уцелела после пожара. Здесь было неуютно, но Кит заснул сразу, как только коснулся головой подушки. Сейчас он мирно посапывал под грубым одеялом на соломенном тюфяке. В ногах у него, спрятав нос в лапы, устроился Fancuillo.

Они прибыли в поместье поздно вечером и поужинали вместе с дядей. Он лез из кожи вон, чтобы их развлечь. Однако присутствие дяди тревожило и смутно пугало Филиппу. В который уже раз она напомнила себе, что этот грубоватый, неуклюжий и неряшливый человек – единственная нить, связывающая ее с прошлым. Все было напрасно. Ей не нравилась его манера держаться и одеваться, раздражало вечное ворчание. Но дело было даже не в этом. Филиппа давно простила дядю за то, что он когда-то бросил ее на произвол судьбы, но… она боялась его.

Впрочем, не только общество Кроутера выбило ее из колеи. С той самой минуты, как она ступила на каменным пол башни, ее охватило зловещее чувство обреченности. Зачем она приехала сюда одна? И Филиппа решила уехать утром.

Наконец она впала в беспокойную дремоту, но вскоре очнулась от странного звука. Fancuillo жалобно скулил, временами потявкивая. Увидев, что она проснулась, терьер спрыгнул с кровати и бросился к двери, потом вернулся и просительно заглянул ей в глаза. Потом снова бросился к двери, встал на задние лапы и принялся царапать ее когтями. Поскуливание перешло в лай.

– Что с ним, мама? – спросил Кит сонно.

– Не знаю, милый. Она зажгла свечу.

– Странно, – рассуждала она про себя, – обычно твой маленький друг не просится на улицу по ночам… что-то его встревожило. Я пойду посмотрю.

Стоило только ей приоткрыть дверь, как из щели потянуло знакомым и отвратительным запахом, едким запахом дыма.

Пожар!

Филиппа захлопнула дверь и привалилась к ней спи-иой, хватая ртом воздух. В сознании мгновенно воцарилась пустота. Пустота была и вокруг, и ее стремительно заполнял ледяной ужас. От него немели кончики пальцев, отнимались ноги.

Пожар! Пожар! Пожар!

Но где же мамочка и папочка? Без них она пропадет!

– Что случилось, мама? – послышался детский голос как будто из бесконечной дали. – Куда убежал Fancuillo?

Филиппа рывком повернулась и в недоумения уставилась на незнакомого мальчика.

Она не может сейчас разговаривать с ним! Ей нужно как можно крепче ухватиться за нянину руку! Боже, она уже слышит треск горящего дерева, чувствует жар подступающего пламени! «Я боюсь! Я боюсь!» – мысленно повторяла Филиппа своей юной няне.

– Мамочка! – снова окликнул Кит с длинным зевком. – Давай я сбегаю разыщу щенка и приведу его обратно.

Он откинул одеяло, посидел, мотая босыми ногами, зевая и потягиваясь, и приготовился спрыгнуть на пол. Это вывело Филиппу из шока.

– Нет, Кит, милый! – закричала она, разом приходя в себя.

Странный колеблющийся туман подступил снова, ус» рожая заполнить сознание, но она оттеснила его.

– Оставайся пока в постели! – приказала она и подошла к окну.

Окно было как раз такое, какие бывают в башнях – узкое, как щель. За ним стояла пасмурная ночь, безлунная и беззвездная. Ничего, кроме мрака. Никто еще не понял, что начался пожар. Филиппа почувствовала, что заперта в клетке, и с трудом подавила истерические рыдания. Туман снова поглотил ее.

«Все будет хорошо, малышка. Все будет прекрасно, – сказала Фанни. – Просто закрой глаза и не смотри. Тебе ничего не надо делать, Филли, только изо всех сил обнимать меня за шею…»

Рука Филиппы потянулась, открыла окно, потом отдернулась – и туман расступился, давая возможность здраво мыслить. Они не могут выпрыгнуть из окна! Оно слишком узко не только для нее, но даже для Кита! Может быть, и к лучшему… потому что если бы они все-таки прыгнули, то погибли бы наверняка. Филиппа закрыла лицо дрожащими руками и приказала себе: думай!

Дожидаться помощи здесь? Нет смысла. Откуда взяться помощи? Здесь, в башне, только он (она так и подумала с ужасом «он» – как о каком-то порождении зла) и его наполовину глухая экономка. Единственный пугь к спасению – узкая винтовая лестница.

Филиппа бросилась к кровати, опустилась на колени перед сыном и крепко обняла его. Ее сотрясала крупная дрожь, и это напугало мальчика. И страх в его глазах заставил ее действовать.

– Ты должен внимательно меня выслушать, милый, – начала она, прилагая неимоверное усилие, чтобы голос не дрожал. – В башне пожар, но мы выберемся. Нельзя бояться. Мы будем вести себя, как взрослые разумные люди, и просто спустимся по лестнице. Другого выхода нет. Ты понимаешь?

Мальчик кивнул. Филиппа вернулась к столу, взяла кувшин с водой.

– Не пугайся, милый, я оболью тебя водой. Так нужно, ведь огонь боится воды.

Когда холодная вода окатила его. Кит подскочил, но не издал ни звука. Остаток Филиппа вылила на персидскую шаль и закутала в нее сына.

– Вот так и держи ее, милый. Ты ведь понимаешь, почему это нужно? Нам может встретиться дым, даже огонь, поэтому старайся дышать через шаль.

– Хорошо, мама, – пообещал Кит. Судя по всему, мальчик все еще не представлял себе, как велика опасность.

– Я не шучу! – – с необычной резкостью произнесла Филиппа, присела и заглянула Киту в глаза. – Запомни, что я сейчас скажу: что бы ни случилось, не убирай от лица шаль. Не убирай от лица шаль! Ты понял или нет?

– Si, mamma, – ответил мальчик, и по тому, что он перешел на итальянский, она поняла: предостережение достигло цели.

На дне тазика для умывания было немного мыльной воды. Филиппа намочила простой хлопчатобумажный халат, благодаря провидение за то, что он не из шелка, обвязала его вокруг головы, прикрыв нос и рот, взяла подсвечник. Без свечи им не обойтись: на лестнице даже днем было сумрачно, а ночью, должно быть, темно, как в могиле.

– Возьми меня за руку, carissimo, —обратилась она к Киту. – Обещаю, что буду держать тебя крепко.

– И я тоже буду держать тебя крепко, – торжественно пообещал Кит, – и ни за что не отпущу.

Филиппа сделала глубокий вдох, набираясь мужества, и пошла к двери, ведя за собой сына. У двери она остановилась.

– Когда мы выйдем на лестницу, может быть, там окажется много дыма, и тогда мы не увидим ступеньки. Нам придется идти по стене, чтобы плечо все время касалось камня, понимаешь? Просто спускайся шаг за шагом и не выпускай моей руки.

Вместо ответа Кит только кивнул.

– Что бы ни случилось, не вздумай повернуть назад. В спальне нам не спастись Даже если туда не доберется огонь, мы задохнемся от дыма. Не бойся, иди все вниз и вниз, потому что другой дороги нет. И еще, не спеши. Бежать нельзя, чтобы не споткнуться и не скатиться с лестницы. Мы просто будем идти так быстро, как сможем.

Башня была самой старой частью дома. Когда-то на месте Мур-Манора стояла крепость, впоследствии превращенная в поместье, и только эта башня осталась от прежних времен. Сделанная из грубого песчаника, она представляла собой укрепление, задуманное с единственной целью – преградить врагу доступ к осажденным. Именно потому лестница была так узка и неудобна. Нападающие могли подняться по ней только цепочкой, и те, кто укрылся в башне, расправлялись с ними поодиночке.

Филиппа думала: если пожар захватил только верхние этажи, им повезло. Но что, если случилось худшее? Если пожар начался внизу? Тогда они спускаются навстречу смерти!

Новая волна ужаса окатила ее. Воля к жизни, казалось, испарилась, и она хотела только забиться в угол, уткнуться лицом в колени и ждать, ждать – чего? Все равно, лишь бы не открывать эту дверь в ад! Что же делать?

«Не бойся, Филли! – сказал ласковый женский голос из глубин ее памяти. – Мама и папа здесь, с тобой, и ничего страшного не случится».

Неожиданно на Филиппу снизошло чувство глубочайшего спокойствия и уверенности. Она протянула руку и взялась за щеколду, облегченно вздохнув: металл был все еще прохладен, и это означало, что огонь не успел подступить вплотную.

Когда дрожащее пламя свечи осветило узкую лестницу, стали видны струйки дыма, поднимающиеся снизу, из кромешной тьмы. Они вползали по ступенькам, как блекло-серые змейки, парили под потолком. Пламени не было видно.

Из темноты выпрыгнул Fancuillo. Щенок нисколько не был испуган и, казалось, воспринимал происходящее, как забаву. Он радостно тявкал и всем видом приглашал хозяев следовать за собой. Это подбодрило Филиппу, и она потянула Кита на лестничную площадку. Дверь в спальню она плотно прикрыла, чтобы уменьшить тягу, мысленно произнесла молитву о счастливом избавлении и первой начала спускаться по крутым ступенькам.

Первое, что бросилось в глаза Корту, когда он рас-ахнул дверь башни, были ярко-оранжевые языки пламени. От притока свежего воздуха они высоко взметнулись вверх, и Корт быстро захлопнул дверь.

Поначалу он не мог понять, что происходит. Столы, стулья, скамейки – все, что составляло скудную меблировку нижнего этажа, было свалено в кучу и подожжено. Пламя ревело неистово, словно во время лесного пожара, и уже успело прожечь дыру в потолке. Башня превратилась в вытяжную трубу и вскоре неизбежно должна была стать адским горнилом.

Перед этим гигантским костром стоял с факелом в руке Эразм Кроутер. Он смотрел на Корта, вытянув шею и не мигая. Должно быть, он не ждал гостей и растерялся.

Корт сделал шаг, и дядя Филиппы метнулся к лестнице, ведущей на верхние этажи, загородив ее своим телом. Он безумен, с ужасом подумал Корт. Кроутер пританцовывал на месте, словно шут, проделка которого удалась. В колеблющемся отсвете огня глаза его горели злобным торжеством.

В этот момент в башню ворвался Слейни, задержавшийся снаружи, чтобы привязать коренников к коновязи.

– Уходи! – крикнул Корт, отступая на шаг, но не оборачиваясь. – Возьми в карете пистолет! Отстегни полог и неси сюда!

Не задавая вопросов, Слейни исчез, и Корт снова навалился на дверь.

– Фу ты ну ты, какой он грозный, наш Уорлок! – Эразм Кроутер засмеялся лающим смехом. – Хочешь не хочешь, голубчик, а придется тебе подождать у двери. Видишь ли, в комнате было прохладно, и я решил немного ее обогреть. Какая жалость, что моя племянница и ее сорванец не могут погреться у огня… впрочем, что это я? Они скоро согреются получше нас с тобой!

Последняя фраза заставила Корта потерять всякое самообладание. С бешеным ревом он ринулся через комнату.

– Прочь с дороги, ты, сумасшедший ублюдок! До этой минуты ему казалось, что он знавал в жизни все степени ненависти, но то, что он чувствовал сейчас, было ненавистью поистине адской, было непреодолимой жаждой убийства. Стереть с лица земли этого мерзавца! Убийца, вор, обманщик, лишивший маленькую беззащитную девочку и родителей, и дома, и денег! И все это в угоду чему? Собственной похоти!

Кроутер попятился вверх по лестнице, но не уступил дорогу. Наоборот, он начал размахивать перед собой факелом, дико крича:

– Не подходи! Не подходи, а не то я подожгу и тебя! То-то славно ты будешь гореть да потрескивать… совсем как этот идиот, Филипп Мур! Тот тоже думал, что спасет Филиппу… – Он снова разразился смехом, кудахтая как курица. – Ах, ваша милость, вы меня поймете, если я скажу, что не мог, никак не мог позволить ему жить. Пока он жил. Гиацинта не желала иметь со мной ничего общего. Я был для нее развратником, а он – сосудом добродетели. Ханжа! Лицемер! Будь он добродетелен, он бы отдал жену мне! Так нет же, он цеплялся за нее, он мне мешал, и пришлось покончить с ним навсегда… – Кроутер ненадолго перестал махать факелом и как будто задумался. – Какой был план, Уорлок, какой план! Моя сладкая красотка осталась бы жива, чтобы оплакивать безвременно погибших. И я был бы жив, чтобы утешить ее…

Корт дюйм за дюймом продвигался вперед, но когда подошел к безумцу совсем близко, Кроутер ткнул ему в лицо факелом, едва не опалив волосы, и он вынужден был отступить.

– Теперь я вижу, что ты такой же идиот, как и Филипп! – прорычал дядя Филиппы. – Нет, ты еще глупее, хоть ты и Уорлок! Будь ты умен, ты бы сообразил, кто оставил тебе анонимное письмо. Что за дурак тот муж, который за шесть лет не сумел разобраться, кто подкинул ему в постель тряпку Сэндхерста!

Корт был потрясен. Правда, по дороге в Мур-Манор он уже смутно догадывался, чьих рук делом была грязная анонимка, но тогда он слишком беспокоился за Филиппу и сына, чтобы всерьез задуматься над этим.

– Как я ненавижу вас всех! – продолжал Кроутер в неистовстве. – Я знал, знал, что девчонка рано или поздно все вспомнит, и я сделал бы в тысячу раз больше, чтобы предотвратить это. Я надеялся, что ты, ревнивый болван, обезумеешь настолько, что сразу прикончишь обоих в «Четырех каретах», но только дельце не выгорело… жаль! Ну да и ладно, эти двое сбежали в Италию, где у них был хлопот полон рот – не до воспоминаний. И все бы хорошо, но мозгляк Сэндхерст возьми да и помри, а Филиппа возьми да и вернись в Англию. Что тут было делать бедному старому Эразму? Только позаботиться о племяннице раньше, чем она вспомнит. Да и ты тоже хорош, Уорлок! Взбрело тебе в голову затеять эту стройку! Тебе что, жить было негде? На кой черт тебе сдались эти развалины? Ведь жил я тут, никого не трогал – нет, всем дело до старого Эразма, всем дело до его денежек!

Корт продолжал незаметно приближаться, приготовившись при первом удобном случае выбить факел ударом трости. Ему послышался странный, смутно знакомый звук, заглушаемый ревом пламени. Он не успел еще сообразить, что это, как с задымленной лестницы, неистово лая, мохнатым шариком скатился Fancuillo. He медля ни секунды, щенок вцепился в штанину Кроутера и начал трепать ее, рыча и подвывая. Тот никак не ожидал нападения и на секунду отвлекся.

Корту этого хватило. Он выставил трость наконечником вперед и со всей силой нанес Кроутеру удар в грудь. Раздался хруст треснувшей кости. Глухо ухнув, Кроутер навзничь повалился на каменный пол. Падая, он ударился головой о стену и остался лежать недвижим. Корт даже не взглянул на него, чтобы проверить, жив ли он еще. Он переступил через неподвижное тело и поднял факел. Fancuillo поскуливал у закрытой входной двери. Корт свистнул, чтобы привлечь его внимание.

– Ко мне, малыш! – крикнул он, похлопывая по ноге. – Ищи своего хозяина! Ищи Кита!

Услышав знакомое имя, щенок понесся по ступенькам вверх.

– Филиппа! Кит! – звал Корт, перепрыгивая через две ступеньки. – Где вы? Вы меня слышите?

Лестница была крута, и прыжки отозвались острой болью в ноге, но Корт даже не обратил на это внимания.

– Филиппа! Кит! Вы живы?

– Signore! – наконец послышалось сверху. – Signore, мы здесь, наверху!

Через несколько мгновений раздался захлебывающийся кашель, а потом хриплый голос Филиппы:

– Кит… милый, беги вниз! Беги! Я… я скоро… там твой отец, он поможет…

Корт ощутил прилив сил и уже через секунду оказался рядом с обоими. Мальчик склонился над Филип-пой и тянул ее за руку, стараясь поднять. И она, и Кит были едва различимы в тонкой пелене дыма, но было видно, что лица их прикрыты.

– Еще немного! – пробормотал Корт, борясь с удушьем. – Филли, нельзя останавливаться! Здесь слишком круто, я не смогу взять тебя на руки. Осталось совсем немного!

Сотрясаясь от кашля, Филиппа судорожно ухватилась за протянутую руку и с неимоверным усилием поднялась.

– Кит, пригнись как можно ниже и иди за щенком, – приказал Корт. – Нас не жди, мы справимся сами. Ты и моргнуть не успеешь, как мы все будем в безопасности. Только смотри не снимай шаль с лица!

Мальчик не стал тратить время на возражения, пригнулся к самому полу и почти на четвереньках пополз вниз. Корт, поддерживая Филиппу, шаг за шагом спускался за ним. Чем ниже, тем сильнее становился жар. Дым теперь шел и снизу, и сверху, и вскоре вообще невозможно стало различить что-либо. В какой-то момент пелена вокруг заколебалась – очевидно, открылась входная дверь.

Раздался треск, такой оглушительный, что Корт решил: обрушился потолок – и похолодел от ужаса за Кита. Но за грохотом последовала короткая вспышка, и он узнал пистолетный выстрел. Тело Филиппы напряглось под его рукой.

– Ваша милость, ваша милость, где вы? – донесся едва узнаваемый голос Слейни. – Сюда, ваша милость! Я здесь!

Наконец они достигли разоренной комнаты. Громадный костер пылал, и в его свете виднелась фигура грума с пистолетом в опущенной руке. Он стоял над телом Эразма Кроутера.

– Каков сукин сын! – воскликнул он возбужденно, показывая стволом в сторону тела. – Бросился на меня, что твой медведь! И уж он меня подмял бы, кабы не пистолет!

И спасатели, и спасенные выбрались наконец из башни. Чуть дальше виднелся особняк, весь в лесах. Та его часть, что примыкала к башне, уже занялась, к ней бежали, перекликаясь, какие-то люди с ведрами. Убедившись, что все четверо, в том числе храбрый маленький терьер, не пострадали, Слейни бросился тушить пожар.

Некоторое время они просто лежали в росистой траве, хватая ртом свежий воздух. Корт развязал тряпки на Ките и Филиппе. Филиппа кашляла, и все это время Корт держал ее в объятиях, шепча что-то утешительное. Чуть поодаль Кит хрипловато хихикал, тиская Fancuillo.

Наконец Филиппа затихла и, пошатываясь, поднялась. Корт тоже поднялся и обнял ее. Она будто не замечала этого. Она смотрела на языки пламени, выбивающиеся из окон башни.

Ее странное оцепенение встревожило Корта. Вдруг она простерла руки к чему-то невидимому. По лицу, оставляя в тонком слое копоти влажные дорожки, покатились слезы.

– Человек с факелом! – жалобным детским голосом выкрикнула она. – Теперь я знаю, кто это был! Мой дядя Эразм! Мы видели его с верхней площадки лестницы, Фанни и я. Он поджигал гардины и гобелены в гостиной. Он шел прямо к нам, такой страшный, с этими безумными глазами… а потом я услышала папин крик: «Филли! Филли!» – и все… я только помню один большой живой факел. О Господи! Господи! О Боже правый! Нянюшка прикрыла мне глаза рукой, потащила меня за руку в спальню и закрыла дверь… а потом было открытое окно… за окном мама звала меня: «Девочка моя! Доченька!» Боже, как она страшно кричала!

Филиппа заплакала навзрыд, но Корт понял, что это были слезы облегчения.

– Корт, милый! Теперь я знаю, что они любили меня! Ты слышишь, мои мама и папа любили меня! Они погибли, пытаясь меня спасти! – дальнейшее невозможно было разобрать за душераздирающими рыданиями.

– Тише, тише! – шептал он, покачивая ее в объятиях, как ребенка. – Вот и хорошо, что ты все вспомнила. Мерзавец добился этого, сам того не желая. Теперь все будет хорошо.

– Ну что же ты, мама? – с тревогой восклицал Кит, тоже обнимая ее. – Ведь все уже кончилось! Мы в безопасности, grand signore и Fancuillo спасли нас. Тебе больше не нужно плакать, мама. Ну пожалуйста!

– Я знаю, милый, я знаю, – пролепетала Филиппа, крепко прижимая к себе сына. – Мне больше никогда не придется плакать.

Корт хотел сказать ей что-нибудь удивительно красивое, волшебные слова, которые убедят ее в его любви, и, как обычно, не сумел. В минуты величайших потрясений слова ускользали от него, оставались только чувства, поэтому он просто обнял жену и сына.

Тремя днями позже Филиппа, сидя в постели, недоумевала, почему Корт не спешит явиться к ней с визитом. В ту страшную ночь он отвез Филиппу и Кита в Лондон, на Кавендиш-сквер. Кит заснул в дороге, а Филиппа говорила и говорила. Потрясение, пережитое ею, открыло шлюзы памяти, и она вспомнила все. В мельчайших деталях она описала мать и отца, удивляясь тому, что живы эти драгоценные подробности в ее памяти. Образы родителей были яркими, казалось, только вчера все они дружно праздновали ее шестилетие Удивительно, но родители оказались именно такими, какими она рисовала их в детстве, маленькая сиротка, из милости принятая в приходский пансион: отец – высокий, привлекательный и мужественный, мать – красавица, исполненная доброты.

Уже занималось утро, когда Корт отнес спящего Кита в детскую. Леди Гарриэт помогла Филиппе переодеться, а Корт сам уложил ее в постель, заявив, что не уйдет, пока не увидит, как она уснула. Потому последним, что видела в тот день Филиппа, – было его лицо, полное нежности.

Но с тех пор он как в воду канул.

Зато на другой день к Филиппе, пусть и неохотно, был допущен Эмори Фрай, вежливый молодой человек, слишком хорошо одетый для сыщика. Он привел с собой гостью, заявив, что таково было распоряжение герцога Уорбека. Как только взгляд Филиппы упал на улыбающееся лицо женщины, она узнала горничную матери, Пенни Лонгли. Воспоминание вызвало новый поток слез, но Филиппа отказалась подчиниться приказу врача и не отпустила Пенни.

Эмори Фрай сказал, что разыскал миссис Гиббон урожденную Пенни Лонгли, не по собственной инициативе, а исключительно по просьбе Доминико Флабианко, и передал письмо, собственноручно написанное итальянским аристократом. Содержание письма глубоко тронуло Филиппу. Герцог Падуанский, Венецианский и Веронский оказался настоящим и надежным другом.

На другой день Пенни Гиббс явилась вновь. В течение нескольких часов Филиппа беседовала с ней, выспрашивая все, что только могла помнить бывшая горничная о своих хозяевах и о судьбе кроткой и бессловесной Анны, тетушки Филиппы и жены злосчастного Кроутера. Разговор был полон счастливых и горестных минут, и к концу его обе собеседницы были опустошены, за что заработали выговор от добряка врача…

Стук в дверь отвлек Филиппу от воспоминаний. Леди Гарриэт энергичным шагом подошла к ее кровати.

В руке она держала толстенную газету, очевидно, «Таймс». Филиппа посмотрела на нее вопросительно.

– Ты не можешь себе представить, дорогая, как взбудоражен весь высший свет, – объявила леди Гарриэт торжествующим басом. – Буквально в каждой газете, включая «Морнинг пост» и «Стандард», появилось некое заявление. С пресловутым избранным кругом такое творится! Прочти скорее, а потом можешь вставать и одеваться, доктор наконец разрешил тебе выйти. Кое-кто уже явился с утренним визитом, чтобы быть в числе тех первых, кто скажет: «Добро пожаловать в лондонский свет». Удивительно, как люди переменчивы… но это и к лучшему. Я уже распорядилась насчет чая, так что можешь особенно не торопиться.

Прежде чем Филиппа сумела вымолвить в ответ хоть слово, леди Гарриэт покинула спальню.

Все это было в высшей степени странно. Озадаченно хмурясь, Филиппа подняла газету. Что могло так поразить леди Гарриэт в утренних новостях?

«Герцог Уорбек приносит открытое извинение маркизе Сэндхерст».

Заявление гласило:

«Шесть лет назад я, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек, выдвинул публичное обвинение против Филиппы Гиацинты Мур, с которой прожил в браке всего два месяца, и Артура Бентинка, маркиза Сэндхерста, моего давнего и близкого друга. Заявляю, что оба обвинения не имели под собой никаких оснований, как то выяснилось лишь в самое последнее время. Не могу выразить, как я сожалею о своих поступках шестилетней давности, особенно о том, что позволил себе подать судебный иск, основываясь не на фактах, а на одних только подозрениях.

Тем самым я признаю, что опорочил жену без достаточных на то оснований. Я снимаю с леди Филиппы, в настоящее время маркизы Сэндхерст, обвинение в нарушении брачного обета. Признаю, что побудительным мотивом к отъезду в Венецию явилось одно лишь невинное стремление ухаживать за умирающим Артуром Бентинком.

Я, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек, публично заявляю: ответственность за развод и его последствия лежит целиком на мне. Приношу свои самые искренние и глубокие извинения маркизе Сэндхерст и надеюсь, что со временем она найдет в себе достаточно милосердия, чтобы простить мой проступок. Сознавая, что деньги не в состоянии залечить душевные раны, я все же покорнейше прошу маркизу Сэндхерст принять 180 000 фунтов стерлингов в попечительский фонд недавно основанного ею в Челси частного женского пансиона прогрессивного направления».

Филиппа перечла заметку не менее пяти раз, не в состоянии до конца поверить в то, что видели ее глаза. Слова, которые она жаждала услышать в течение бесконечно долгих шести лет, – они были сейчас перед ней, и каждый, буквально каждый мог их прочесть! Однако к радости примешивалось огорчение: Корт восстановил ее доброе имя, но ценой собственной репутации. Он, с его болезненной гордостью, пожертвовал честью и самолюбием, чтобы обелить ее в глазах света!

Теперь она понимала, почему он не появился в Сэндхерс-Хаусе уже на другое утро. Непонятным образом он сумел выяснить подробности болезни Сэнди. А она-то переживала по поводу его внезапной холодности! Должно быть, в это самое время он изнемогает от стыда за свое поведение в «Четырех каретах».

Но почему он не понимает, что это никак не оттолкнет ее? На самом деле она любила его сейчас более, чем когда бы то ни было, более, чем в юности. Тогда она была слишком молода и многого не понимала. Ее ослепил красивый аристократ, но что она знала о нем? Для нее он был воплощением силы и авторитета, а душа его была неведома ей. О, если бы они тогда поделились друг с другом своими мрачными тайнами! Они много страдали и потому не верили людям. Что ж, они шли друг к другу трудным и долгим путем.

«Корт, как же ты не прав! – думала Филиппа. – Ты стыдишься своих недостатков, не сознавая, что любят не за что-то, а вопреки! Если бы только ты мог понять, что твое несовершенство делает тебя человечнее, ближе. Я люблю все твои шрамы, на теле и на душе. Я счастлива, что ты – это ты!»

Она отложила газеты. Рассиживаться было некогда. Итак, сначала она примет тех, кто явился с визитами, потом она подумает, как вернуть Корта из добровольной ссылки.

Позже в тот же день в Сэндхерст-Хаус спешно прибыла виконтесса Рокингем. Поскольку она взяла себе за правило следить за прессой и выписывала множество утренних газет, у нее было при себе несколько вырезок заявления Корта. Белль пребывала в весьма приподнятом настроении, но приподнятость сменилась искренним сочувствием, когда Филиппа призналась, что не видела виновника светской суматохи с самого пожара в Мур-Маноре. Зная поразительную неуступчивость (если не сказать ослиное упрямство) Корта в вопросах, касающихся самолюбия, она предложила обратиться за содействием к Тобиасу и заверила подругу, что все разрешится к лучшему.

На другой день Филиппа махнула рукой на условности и отправилась в Уорбек-Хаус, намереваясь объясниться с Кортом. В глубине души она опасалась, что его не окажется в Лондоне. И верно, дома была только леди Августа, которая забросала Филиппу вопросами о предстоящем бале у леди Гарриэт.

Наконец терпение Филиппы лопнуло.

– Итак, бабушка, что вы думаете о сегодняшней газетной статье? Я имею в виду публичное извинение Корта.

– Публичное извинение Корта? – переспросила вдовствующая герцогиня, простодушно округляя глаза. – Дитя мое, да ведь я не читаю газет! Заглянешь в них – и сама не заметишь, как подтвердятся твои наихудшие подозрения относительно несовершенства человеческой природы. Что касается моего внука, он поставил меня в известность, что в этом сезоне будет проживать в другом городском доме. Так что ты можешь приезжать в Уорбек-Хаус в любое время, не опасаясь пересудов. Ну разве это не славно?

– Да что тут может быть славного?! – вскричала Филиппа в отчаянии. – Он что же, собирается избегать меня до конца жизни?

Со спокойствием, способным взбесить святого, леди Августа налила чай в чашку.

– Мой внук! – фыркнула она. – Шесть лет он денно и нощно скрежетал зубами, вынашивая ужасающие планы мести. Чего только не приходило в его непробиваемую голову! Если чутье меня не обманывает, он приобрел «Белокурую ведьму» только для того, чтобы однажды отплыть на ней в Венецию. – Старая аристократка безмятежно улыбнулась. – Таков уж он, наш Кортни. Полагаю, последующие шесть лет он потратит на глубокое и неизбывное раскаяние. С самого детства для него было только «все– или ничего», а это всегда обходится дорого. Если он вознамерился носить вериги и посыпать голову пеплом, то будет заниматься этим истово, как никто другой.

– Значит, теперь ему больше нет дела до Кита? Раскаяние для него важнее родного сына?

–  – Дорогая моя, он думает, что не достоин быть отцом. Он заявил мне, что Киту будет гораздо лучше с отчимом, которым он сможет гордиться. Мол, мальчику нужен образцовый отец, джентльмен до кончиков ногтей, благородный душой и поступками, и так далее, и тому подобное. Одним словом, ему нужен второй Артур Бентинк.

– Ах так! – вспылила Филиппа. – Ну так знайте, что лично я не намерена ждать еще шесть лет, пока этот идиот до кончиков ногтей не перестанет упиваться самоотречением! Довольно и того, что у Кита в течение нескольких лет не было отца. А мне… мне нужен муж!

– О! – одобрительно воскликнула вдовствующая герцогиня. – Приятно слышать столь разумные речи. Однако что же ты собираешься предпринять, дитя мое?

Филиппа прикусила губу, мысленно перебирая возможные варианты.

– Я думаю… нет, я знаю, как поступлю! – Она поднялась, подхватила со стола ридикюль и чмокнула леди Августу в лоб. – Буду с нетерпением ждать встречи с вами на балу, бабушка.

– Что же ты, вот так и уйдешь? – возмутилась старая аристократка, ловя ее за руку и удерживая с неожиданной силой. – Ваша бабушка слишком стара, чтобы подолгу пребывать в неведении. Это изнуряет. Не хватало еще умереть от любопытства!

– Ну хорошо, хорошо, – засмеялась Филиппа. – Не стану вас мучить. Но вам придется изменить своей привычке не прикасаться к газетам. Прочтите хотя бы пятничные.

– Газеты? – леди Августа приподняла брови. – Уж не собираешься ли ты?..

– Собираюсь, – решительно заявила Филиппа, ловко высвободила руку и направилась к двери, откуда послала воздушный поцелуй. – Что не зазорно герцогу, то не зазорно и маркизе. Итак, бабушка, встретимся на балу!

Два дня спустя Корт уныло сидел в малой столовой за завтраком. Он плохо спал эту ночь. Накануне вечером он пытался преодолеть бессонницу с помощью бренди, но добился только головной боли, измучившей его окончательно. Раскаяние, которому он пытался предаться, оказалось не столько болезненным, сколько унылым занятием.

Он взял газету, пробежал первую страницу. Вдруг взгляд его наткнулся на слово, удивительно похожее на его собственное имя. Корт поморгал, всмотрелся пристальнее.

«Маркиза Сэндхерст принимает чистосердечное извинение герцога Уорбека и, в свою очередь, умоляет его о прощении».

«Я, Филиппа Бентинк, маркиза Сэндхерст, урожденная Филиппа Гиацинта Мур, с трепетом прочла благородные, исполненные мужества и великодушия строки. Спешу ответить столь же искренней исповедью и уповаю на то, что буду прощена за свой тяжкий проступок – сохранение в тайне рождения Кристофера Кортни Шелбурна, второго герцога Уорбека.

В знак того, что мои извинения приняты, покорнейше прошу герцога Уорбека посетить в субботу вечером Сэндхерст-Хаус, где вдовствующей маркизой Сэндхерст будет дан бал.

Последний вальс я оставляю для его милости. Смиренно уповаю на судьбу, что приглашение будет Принято и тем самым мне не придется оставаться у стены на виду у всех».

Корт несколько раз перечел статью. Затуманенное сознание включилось не сразу, но как только это случилось, он схватил трость, отшвырнул стул и бросился вон из дома. Леди Гарриэт и впрямь разослала необычно большое число приглашений, и дом Сэндхерстов был полон. Гости заполняли обе гостиные, парадную и малую, музыкальный салон, библиотеку – едва ли не каждый уголок особняка, толпились в танцевальной зале.

Кого тут только не было! Явились даже две почтенные патронессы «Элмака», леди Коупер и леди Сефтон, причем одна из них с мужем, а другая с любовником, о чем избранный круг был прекрасно осведомлен. Филиппа ни на секунду не оставалась одна. Совершенно незнакомые люди подходили к ней с дежурными любезностями, спеша завязать новое полезное знакомство. Никто не осмеливался открыто говорить о газетных статьях, хотя о них жужжали в каждом углу, но теперь даже самые злостные сплетники и сплетницы давали ей понять, что убеждены в ее полной и абсолютной невиновности.

Филиппа беспечно смеялась и отвечала ничего не значащими любезностями, изо всех сил скрывая растущее беспокойство. От Корта все еще не было вестей. Если ее план потерпит неудачу, думала она, если Корт не появится на балу, она просто не сможет выманить его из пустыни, в которую он удалился плакать и стенать. Вот уже четыре дня она боролась со страхом прожить всю оставшуюся жизнь в одиночестве. Она старалась не поддаться отчаянию, но чувствовала себя так, словно поставила все свое состояние на кон, и исход игры зависел от того, как лягут карты, – то есть от слепой удачи.

Стоя среди шумной и чересчур оживленной толпы, она удерживала на липе безмятежную улыбку, стараясь дышать глубоко и ровно, чтобы никто не заметил ее истинного состояния. Вокруг было много знакомых лиц. Граф и графиня Рамбуйс танцевали вальс, Этьсн и Андрэ тоже, каждый со своей женой. Обе вдовствующие леди беседовали с Тобиасом и Белль и время от времени незаметно бросали взгляды в сторону дверей. Даже Бланш и Беатриса оставили вновь образованный пансион и теперь наслаждались блеском и великолепием бала. С балкона, идущего по периметру залы, на разряженную толпу смотрел Кит в сопровождении няни О’Дуайер к Fancuillo, который вел себя поразительно тихо для непоседливого щенка. Филиппа поймала взгляд сына и незаметно помахала ему.

Все, буквально все ее близкие собрались в зале, не было только одного, и этот один, казалось, держал сейчас в руках само ее сердце. Он мог прижать его к груди и согреть, а мог разжать руки. И тогда оно разобьется навек; Что такое блистательный успех в свете по сравнению с женским одиночеством?

В этот вечер Филиппа оделась с особым старанием. Долго выбирала она бальное платье и наконец остановилась на туалете цвета лаванды, зная, что этот оттенок особенно нравится Корту, так как идет к ее глазам. На шее ее красовалось бриллиантовое колье с крупным аметистом (камнем, по поверью, способным исцелить любую душевную рану), а в ушах – серьги. Драгоценный гарнитур вместе с чудесным букетом фиалок Филиппа получила в этот вечер. Ни записки, ни карточки к ним не прилагалось и невозможно было сказать, кто послал драгоценности, Корт или леди Августа. Филиппа могла бы напрямую спросить вдовствующую герцогиню, но боялась разочароваться.

В тысячный раз за вечер она приказала себе успокоиться. Подошел Тобиас, чтобы пригласить ее на очередной танец, и она заставила себя лучезарно улыбнуться ему.

– П-потанцуешь со мной, Филли? – застенчиво осведомился он. – Сегодня т-ты прямо-таки сияешь, как бриллиант. Д-держу пари, тебя приглашают на к-каждый танец.

К чести Тобиаса, он был достаточно чувствителен к настроению близких, чтобы не надоедать Филиппе ничего не значащей беседой. Невозможно было сказать, о чем он думает. Свет хрустальной люстры отражался в его очках, не давая прочесть выражения глаз. Филиппа изнемогала от желания спросить, что думает Тобиас о Корте, но она прекрасно знала скрупулезную честность виконта и не хотела ставить его перед необходимостью отвечать: «Полагаю, он не придет». И она только улыбалась фальшиво сияющей улыбкой, пока они кружились и кружились в вальсе.

И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, гости разом притихли. Одна за другой пары остановились и повернулись к двери. Музыканты перестали играть. Бессознательно опираясь на руку Тоби, Филиппа посмотрела туда же, куда и все остальные.

В дверях появился Корт. Даже не остановившись, он прошел в центр круга, туда, где стояли Филиппа и Тобиас. Он смотрел прямо перед собой, не отводя взгляда ни на миг. Все разом отхлынуло: сожаления, боль, страх и зарождающееся отчаяние – осталась только надежда… нет, уверенность, что все возможно, что все в конце концов будет хорошо. Он пришел, и это означало, что он простил и ее, и себя.

Он шел к ней по навощенному до блеска полу бальной залы, и толпа расступалась, давая ему дорогу.

Ей хотелось броситься навстречу, но серебряно-серые глаза словно безмолвно говорили: не торопись. И Филиппа молча ждала.

Приблизившись, он тяжело и медленно опустился на одно колено и внятно произнес:

– Могу я рассчитывать на обещанный танец, о Прекрасная Дама?

Корт улыбался как обычно немного насмешливо, но слова прозвучали очень серьезно. Это было непросто для него, вот так публично склониться перед женщиной.

Филиппа смотрела на него своими удивительными фиалковыми глазами, и было видно, что она все понимает.

– Да, мой Храбрый Рыцарь, – сказала она с сияющей улыбкой, – этот танец ваш и только ваш.

Не глядя. Корт протянул трость Тобиасу. Он не танцевал уже много лет, зная, как неуклюжи будут его движения. Но теперь ему было все равно. Странным образом он поднялся над мнением посторонних ему людей. Он привлек к себе Филиппу, и музыканты грянули вальс. Толпа поспешно расступилась, образуя круг.

Медленно и отнюдь не грациозно Корт и Филиппа кружились в нем, улыбаясь с отрешенностью людей, поглощенных друг другом.

– Я хочу кое-что пообещать тебе, милая, – прошептал Корт. – – Если ты вторично выйдешь за меня, я никогда, никогда больше не стану тебя ревновать. Ты вольна поступать, как сочтешь нужным, встречаться с кем захочешь, бывать где угодно – отныне я доверяю тебе безоговорочно.

– Корт, дорогой мой, – тихо ответила Филиппа, – ты обещаешь в тысячу раз больше, чем сумеешь исполнить. Из тебя никогда не выйдет кроткого супруга… но это и не нужно. Я все равно принимаю твое предложение.

Эпилог

В этот день было шестнадцатилетие близнецов. Неужели ее малышки совсем скоро станут юными леди и впервые выйдут в свет? Они напоминали розовые бутоны, только-только начавшие распускаться. Но разве не вчера они дружно ползали по ковру детской, гугукая и пуская пузыри перед восхищенным взором счастливого отца? И как будто совсем недавно Корт впервые склонился над колыбелью, в которую повитуха положила не одного, а сразу двоих новорожденных.

Эти сентиментальные воспоминания были прерваны Китом, просунувшим голову в дверь гостиной.

– Мама, боюсь, тебе придется немедленно явиться на веранду. Кошмарная Парочка требует твоего прихода. Они решительно отказываются без тебя разворачивать подарки.

Филиппа поманила его и протянула сверток.

– Вот, возьми. Отнеси это на веранду.

– Как, еще один! – хмыкнул Кит. – Надеюсь, это последний, или у тебя спрятано по подарку в каждом углу?

– Нет-нет, клянусь, что это последний, – торжественно заверила Филиппа и, улучив момент, ущипнула сына за щеку.

– Когда в семье близнецы, – пояснила она после недолгого размышления, – буквально все должно быть в двух экземплярах: туфельки, чулки, шляпки… и, разумеется, подарки на день рождения.

– И разумеется, развлечения, – с усмешкой добавил Кит и поцеловал мать в макушку.

– Об этом можно было бы даже не упоминать, – согласилась Филиппа, улыбаясь в ответ. – Что там говорил твой отец насчет близнецов? Что это единственный способ наверстать упущенное?

– Это его точные слова, – с наигранной торжественностью ответил Кит. – Ты ведь знаешь папу, он никогда не любил полумер.

Филиппа подняла взгляд от свертков и оглядела своего первенца. Киту исполнился двадцать один год, и он по-прежнему был похож на отца как две капли воды: угольно-черные волосы, серебряно-серые глаза, широкие плечи и немного хищный профиль, который юные поклонницы Кита называли ястребиным. Он унаследовал от Корта обостренное чувство собственного достоинства и мужественность, но вместо надменной отстраненности отца обладал мягкостью матери. Находиться рядом с ним было просто и радостно.

– Ну, что ж, carissimo, настало время разделить общее веселье, – сказала Филиппа, подхватывая оставшиеся свертки.

День был на редкость хорош, поэтому все семейство собралось на широкой деревянной веранде дома, откуда открывалась величественная панорама залива. Вода в этот час приобрела чистейший оттенок индиго, лазурные небеса с редкими клочками облаков смотрелись в море. Волны с мягким шорохом набегали на песчаный пляж, будя где-то среди утесов тихое эхо.

– Подарки! Подарки! Посмотрите, сколько их! – воскликнула Густа, когда Филиппа и Кит вышли на веранду со свертками в руках.

Юная девушка, почти подросток, сидела на краешке стула, только что не подпрыгивая от нетерпения. Глаза у нее были темно-синие, удивительной глубины, в этот момент они так и сверкали от веселого возбуждения. Высокая, тоненькая, с волосами скорее золотистого оттенка, чем просто белокурыми, как у матери, она все же очень напоминала Филиппу, особенно живостью и постоянной готовностью одарить окружающих улыбкой.

Синти, ее сестра-близнец, походила на нее буквально во всем, за исключением оттенка волос, но это маленькое отличие было заметно только близким. На девушках были платья взрослого покроя – их первые дамские туалеты.

– Боже милостивый, да ведь нам до полуночи не развернуть всего этого! – вскричала Синти, с театральным ужасом возводя глаза к небу, но потом не выдержала и захихикала.

Густа тотчас захихикала ей вслед, а потом одновременно девушки спрятали лица в ладони и прыснули.

– Да уж, конечно! – иронически заметил Корт в ответ на восклицание дочери. – В четыре руки вы развернете всю эту груду минут за пять, не больше, а потом непременно заглянете под стол: не закатился ли туда какой-нибудь маленький сверток. Именно так было в прошлом году, и мы все отлично это помним. Так ведь, Артур?

Младший сын посмотрел на него и кивнул без улыбки. Ему было всего десять лет, и нрава он был не в пример более серьезного и рассудительного, чем хохотушки-близнецы. Удивительно, но более всего он походил не на мать или отца, а на дедушку, Филиппа Мура. Так, во всяком случае, утверждали Филиппа и Пенни Гиббс, поскольку ни одного портрета бывшего хозяина Мур-Манора не сохранилось.

– Но, папа! – запротестовали сестры хором, и каждая сочла своим долгом бросить на отца взгляд, полный укора.

В семье девушек называли Густа и Синти, что было уменьшительными именами от Августы и Гиацинты. Обе юные леди никак не могли смириться с фактом, что появились на свет в семье, где верховодят мужчины. Им казалось, что мужчины, даже десятилетний Артур, не принимают их всерьез… возможно, в какой-то мере так и было. Никто не мог устоять перед очарованием золотоволосых хохотушек, отец и братья баловали их сверх всякой меры. Что до них самих, они торопились повзрослеть, мечтали, чтобы с ними наконец стали обращаться, как с настоящими леди. Они жаждали уважения, почитания и даже, может быть, поклонения.

Вот уже два года, как сестры учились в женской академии, названной «частным пансионом Мур», во главе которой стояли, конечно, все те же Бланш и Беатриса. Называя академию пансионом «Мур», Филиппа хотела увековечить память своих родителей. Близнецы делали блестящие успехи в геометрии и латыни, но, как неоднократно подчеркивал Корт, им не помешало бы прослушать курс по развитию здравого смысла.

Вспомнив это, Филиппа мысленно улыбнулась. Корт продолжал считать девушек детьми и полагал, что им еще рано появляться в свете. Если бы не ее настойчивость, он отложил бы их дебют до двадцати лет, а то и дольше. Он нисколько не изменился, оставшись яростным собственником, и относился к дочерям с тем же ревнивым обожанием, что и к жене. Разумеется, он изо всех сил старался это скрыть, однако не раз, когда в Уорбек-Кастле появлялась компания местной молодежи, Филиппа замечала, как ее грозный супруг бормочет под нос угрозы, полагая, что никто его не слышит. Самые жуткие последствия ждали того несчастного, который позволит себе выйти за рамки приличий. Однако дальше бормотания дело не шло, поскольку наиболее настойчивыми ухажерами были сыновья Рокингемов.

Тобиас и Белль почти уже утратили надежду стать родителями, но в тот же самый день, когда Корт и Филиппа вторично сочетались браком, виконтесса узнала, что беременна. Это обнаружилось прямо во время церемонии, когда Белль вдруг почувствовала себя дурно. Преподобный мистер Троттер, разумеется, объявил это промыслом Божьим…

Кит подошел к леди Гарриэт, расположившейся в шезлонге, и уселся рядом. Вдовствующая маркиза ласково потрепала его по руке.

– Дорогой, я давно хочу расспросить тебя об этом ужасном путешествии по железной дороге, хотя и чувствую, что у меня кровь застынет в жилах.

– Мне самому не терпится поскорее перепугать тебя, бабушка, – сказал Кит, округляя глаза. – Как только Густа и Синти перестанут шуршать оберточной бумагой, я немедленно приступлю к леденящему кровь рассказу.

– Представь себе, твой отец пригласил меня проехаться вместе с ним до Ньюкасла! Но он не на ту напал. Никогда в жизни я не позволю, чтобы меня везло пыхтящее железное чудовище. Твоя прабабушка была права: однажды локомотив сойдет с рельсов и поубивает всех безумцев, которые решились на такую авантюру.

– Ничего такого не случится, уверяю тебя, – возразил Кит со смешком. – А что касается прабабушки, она всегда шла в ногу со временем. Если бы она сейчас была жива, непременно рискнула бы.

Леди Августа в возрасте восьмидесяти одного года тихо скончалась во сне. Это случилось через два месяца после рождения ее четвертого правнука. До самых последних дней она не уставала повторять, что «ее дорогой Кортни» оказался умнее, чем она думала, так как вчетверо увеличил количество ее правнуков, на что она поначалу совсем не надеялась.

Тем временем у стола продолжалась лихорадочная деятельность по разворачиванию подарков. Корт был прав: принявшись за дело, близнецы погрузились в него с головой, забыв обо всем. Роскошные туалеты, перчатки, зонтики, шали – все это по очереди заставляло их ахать от восторга. Позже, когда подарки были открыты все до единого, а чай сервирован и выпит, братья и сестры решили вчетвером покататься на «Чайке второй». Девушки отправились переодеваться.

Филиппа откинулась в кресле и прикрыла глаза, чувствуя, как мир и покой снизошли на нее.

– Ну, вот и наступила благословенная тишина, – шутливо заметила она. – Кит, ты можешь начать свой рассказ о железной дороге.

Она украдкой бросила из-под ресниц взгляд на мужа, чтобы убедиться, что тот не уловил в ее тоне скептицизма. За шестнадцать лет Корту так и не удалось убедить жену, что будущее принадлежит железным дорогам. Однако кое в чем он оказался прозорливым. Вложения, сделанные им много лет назад, принесли немалый доход, и больше Филиппа не оспаривала его финансовых талантов, во всяком случае, вслух.

– Я уговорил проехаться по железной дороге троих приятелей из Оксфорда, – оживленно начал Кит, с непринужденностью и изяществом положив ногу на ногу. – Теперь по пробной ветке между Манчестером и Ливерпулем постоянно ходит поезд. Представьте себе, его скорость достигает двадцати семи миль! Вся поездка заняла не больше часа.

– Боже сохрани от такого кошмара! – вскричала леди Гарриэт громоподобным басом. – И куда только катится мир? Двадцать семь миль в час! Уму непостижимо!

Достойная леди приближалась к семидесятилетнему возрасту, но оставалась энергичной, прямой и бескомпромиссной. Хотя Кит больше не являлся наследником титула маркиза (теперь ему по праву полагался титул герцога), он по-прежнему называл леди Гарриэт бабушкой и относился к ней как к родной.

Корт решил найти родственников Артура Бентинка. И действительно, нашелся тот, кому пришлась по душе идея унаследовать поместья, деньги и титул. У нового маркиза Сэндхерста был сын, внешне похожий на Артура Бентинка. Вильям и Кит сдружились, вместе учились в Итоне, а потом и в Оксфорде.

– Ну вот, мой мальчик, теперь ты закончил обучение. Что ты намерен делать дальше? Надеюсь, у тебя уже есть планы на будущее? – спросила Кита леди Гарриэт.

– Мы с папой договорились, что год я поработаю под началом Джорджа Стивенсона, – ответил молодой человек, переглянувшись с отцом. —Если вы помните, это инженер, который руководил прокладкой ветки Манчестер – Ливерпуль. А когда я усвою все что, нужно, мы с папой начнем строить свою собственную ветку: Лондон – Гиллсайд. В городке уже есть все необходимое, чтобы стать модным морским курортом, не хватает только удобного транспорта.

– Но что же будет, когда Гиллсайд наводнит публика, – встревожилась Филиппа. – А Галлс-Нест?

– Мы примем меры, чтобы уберечь свое уединение от посторонних, – благодушно успокоил Корт.

Из года в год летом они всей семьей приезжали в Галлс-Нест, чтобы дети могли насладиться отдыхом у моря. Да что там дети, они сами наслаждались не меньше. Часто по ночам, когда все спали, Корт и Филиппа потихоньку спускались в бухту, в их любимую пещеру, чтобы провести там несколько часов в объятиях друг друга. Эта пещера была тайным любовным убежищем и в какой-то мере счастливым талисманом. Именно там был зачат Артур.

– А я скоро тоже поеду по железной дороге, папа мне обещал, – с гордостью сообщил мальчик леди Гарриэт. – Когда лето кончится, мы прокатимся до Ливерпуля, а уж потом вернемся в Лондон.

– Что значит «мы»? – с подозрением спросила Филиппа. – Надеюсь, это не означает, что только вы с папой? Насколько я помню, я тоже как-то высказывала желание проехаться по рельсам.

– Твоя мама в душе большая авантюристка, – серьезно сказал Корт, но глаза его сверкнули ласковой насмешкой. —Она бы и рада рисковать по всякому поводу, но, к счастью, есть я. В одиночку я бы ни за что не позволил ей править дилижансом.

– Ух ты! – вскричал Артур, вскакивая со стула и глядя на мать с уважением. – Ты правила дилижансом? Когда? Вот бы мне хотелось попробовать!

– За этим тебе нужно обращаться к отцу, – засмеялась Филиппа. – Ты расспроси его на досуге, он любит похвастаться тем, какой он хороший кучер. К чести его, это не пустая похвала. Он способен править даже слепой упряжкой.

– Неужели это правда, папа?

– Мама преувеличивает, – скромно ответил Корт. – Слепыми были только коренники, да и то потому, что были в шорах.

– Если хотите править дилижансом, то лучше не откладывайте это надолго, —вставил Кит, – потому что сами не заметите, как дилижансов не останется. Все будут ездить только по железной дороге.

– Кит! Перестань забивать голову брата подобной чепухой, – возмутилась Филиппа.

В следующую секунду она прикусила язык, но поздно. Отец и сын переглянулись и дружно расхохотались.

– Мы готовы, – послышалось из-за открывшейся двери.

Близнецы, сияя улыбками, появились на пороге. Они сменили нарядные платья на так называемые «пляжные халаты» – последнюю выдумку модников. Это были милые хлопчатобумажные платьица длиной чуть выше лодыжки, со сплошным рядом пуговиц впереди, лентой вместо пояса и кружевной отделкой по вороту. Под «халат» не полагалось надевать ни корсета, ни пышных нижних юбок, и как раз это определило выбор девушек. Глядя на дочерей, Филиппа невольно вспоминала, как когда-то чувствовала себя только что не голой, даже будучи укутанной в целый ворох юбок.

– Ну же, идемте! – торопила Синти. Братья поднялись, сбросили ботинки и носки, закатали брюки до колен, а рукава до локтей. Теперь все четверо были готовы к приключениям.

– Спорим, я всех вас перегоню? – без улыбки, но весело осведомился Артур и, не дожидаясь ответа, понесся через лужайку к лестнице, ведущей вниз, на пляж.

Близнецы, приподняв юбки, и без того короткие, на взгляд Филиппы, с хохотом бросились догонять брата. Три терьера, отдыхавшие в тени, сорвались с места и с веселым лаем побежали за хозяевами.

Кит покачал головой, всем видом выражая взрослую снисходительность к детским шалостям.

– К ужину мы вернемся, обещаю, – заверил он и добавил тоном умудренного опытом наставника: – Не волнуйтесь, я позабочусь об этих непоседах.

С этими словами он тоже направился к лестнице, помахал на прощание с верхней ступеньки и исчез из виду.

– Боже, какой утомительный день, – заметила леди Гарриэт. – От радости устаешь не меньше, чем от беспокойства. Пойду-ка вздремну немного, иначе вечером у меня не хватит сил находиться в обществе столь живых созданий. – Она широко зевнула, прикрывая рот рукой.

Вдовствующая маркиза удалилась в дом, а Филиппа и Корт подошли к перилам, чтобы взглянуть на картинно красивую бухту. Паруса на яхте уже были подняты и поймали ветер. Суденышко птицей летело по водной глади, точь-в-точь как настоящая белокрылая чайка.

Корт помахал детям и обнял Филиппу. Со вздохом удовлетворения она прислонилась к его широкой груди.

– Тебе никогда не хотелось, чтобы время остановилось? – спросила она, помолчав. – Чтобы какой-то один миг жизни, самый счастливый, остался с тобой навсегда?

– Ты хочешь сказать, что вот этот миг и есть самый счастливый? – с улыбкой спросил Корт, касаясь ее виска поцелуем. – Ты в этом уверена?

– Не знаю… знаю только, что невозможно быть счастливее, чем мы сейчас.

– И ты хотела бы, чтобы это лето продолжалось вечно, а наши дети оставались детьми до скончания времен? Это было бы славно, но только для нас. Нашим детям захочется взрослеть, любить и когда-нибудь завести свои собственные семьи. Было бы несправедливо лишить их этого.

– Об этом я как-то не подумала, – все с той же мечтательностью произнесла Филиппа, теснее прижимаясь к мужу.

От него исходил невыразимо притягательный родной запах.

– Надеюсь, каждому из них встретится единственно нужный человек, – задумчиво продолжал Корт. – Не может быть, чтобы счастье зависело только от удачи. Не может быть, чтобы нам просто повезло.

1

Шекспир, 116-й сонет Перевод С. Маршака.

2

Веллингтон А. У. (1769—1852) – английский фельдмаршал; в войнах против наполеоновской Франции командовал союзными войсками па Пиренейском полуострове.

3

Массена А. (1758—1817) – маршал Франции; командовал войсками в Швейцарии, при Ваграме, в Португалии.

4

Бедняки; в годы якобинской диктатуры самоназвание революционеров (фр.).

5

моя мать (фр.).

6

Зато

7

дорогая (фр.).

8

Глупышка! (фр.)

9

Боже мой (фр.).

10

Абсолютно! (фр.).

11

синьора Белль (фр.).

12

дитя мое(фр.).

13

дорогой (ит.).

14

Маленькая глупая гусыня! (фр.)

15

Цистерцианцы – члены католического монашеского ордена, основанного а 1098 г.

16

Спасибо, синьор, спасибо! (ит.)

17

В библейской мифологии огромное морское чудовище.

18

Большой ларец для хранения мощей святых.

19

Здравствуй, малыш! (ит.)

20

Рукоять кнута.

21

Какая нелепость! (фр.)