– она заметно смутилась.
Бумаги в СССР едва хватало на многотысячные тиражи трудов
"теоретиков социализма" и нечитаемые "производственные романы"
"инженеров человеческих душ". А потому избирательный бюллетень представлял собой символический фиговый листочек, пропечатанный с обеих сторон. Что нужно делать с крошечной бумажкой меньше открытки с фамилиями кандидатов от "нерушимого блока коммунистов и беспартийных", – нигде не пояснялось. Все не глядя, спешили избавиться от такого замысловатого "выбора". Кабин для тайного голосования не было или они для бутафории стояли в дальнем углу, – заходить на виду у всех неловко, да, и опасно, так как
"несознательные граждане" с помощью тайком принесенных огрызков химических карандашей украдкой писали на полях бюллетеней свои пожелания, вроде таких: "Брежнев, где мясо?", "Когда коммунизм наступит? Хрущев обещал в 80-м году!", "В 5 квартире живет не прописанный тюремщик", "Что б вы сдохли, сволочи!". Оставалось только по быстрому облегчиться в стоящий на виду именинником увесистый ящик слоновьих размеров. После данной процедуры ощущение скверное, будто в морду плюнули. За одно такое издевательство можно ненавидеть власть до скончания века.
С молодой женой мы гоняли за город на велосипедах. "Все как на демонстрацию идут за реку вино пить, а они катят мимо на спортивных!" – замечание нашего друга. В заречном парке по выходным все лето, а частенько и зимой, устраивали массовые гуляния с музыкой, концертами, продажей дешевого вина под слащаво рвотным названием Абрикотин и непритязательных закусок. Сотни компаний под каждым кустом орали песни, пили и гуляли дотемна. Особенно обожали выводить "Вы слыхали ль, как поют дрозды" или "Из полей доносится
"налей". Под вечер усталые, но довольные, с последними оставшимися в репертуаре песнями без слов, пошатываясь, брели по мосту в сторону города. Задремавших на свежем воздухе бережно подбирали санитары природы и грузили в свои повозки. План товарооборота выполнялся по всем статьям.
В августе 79 года втроем, с двоюродной сестрой жены Ириной, мы ездили в Грузию к их тетке, вышедшей когда-то замуж за грузина.
Когда мы сошли с поезда на вокзале Миха Цхакая, меня тут же отозвали в сторону местные, (первая мысль – сейчас зарежут) и стали просить продать джинсовую курточку Ferrari, которую я зимой выменял у Кисляка на пару дисков и венгерский пиджак в клеточку в придачу – московский трофей. Но в цене не сошлись. По приезде домой мне понадобились деньги, и я все-таки продал куртку.
У наших родственников было трое детей, сын Зурико и две дочери, старшая к тому времени развелась, имея ребенка. Все семейство летом располагалось в пропахшем сыростью сельском родовом доме, приподнятом на опорах среди большого двора-сада. Еще в дороге я заболел, и вся поездка оказалась отчасти омрачена. Первые три дня меня поили домашним вином, не очень вкусным, но беспохмельным.
Однажды я дошел до семнадцатого тоста – соседа-толстяка после тридцатого отнесли домой на носилках. Предпоследний тост был поднят
"За хорошего человека Брежнева!", – я в ответ, чтобы угодить, подняв бокал, от души ляпнул: "За товарища Сталина, – тоже был хороший человек!" Мой хозяин дядя Шота едва не поперхнулся. Позже я узнал, что с женой он познакомился в колонии-поселении еще в те самые
Сталинские времена.
В целом было интересно и весело: катались по горам и селам, ели экзотические малосъедобные на мой вкус блюда, смотрели национальную забаву футбол и реставрацию древней крепости, купались в горной реке
– после чего я вновь слег с температурой. Под конец, объевшись недозрелым виноградом, я каждый час бегал на кукурузное поле. Отошел от экзотики только в поезде, заказав в вагоне-ресторане бифштекс с коньяком.
Новый танцевальный сезон в ДК 1 и 2 сентября 79 года открывала наша дискотека. На этот раз был полный фурор, народ балдел, в перерывах парни выжимали на улице рубашки. С двух магнитов я гнал записи Boney M, Manfred Mann, не помню, что еще. Наловчился болтать в микрофон – пригодилось многолетнее слушание зарубежного радио, особенно концертов Севы Новгородцева. Частенько я подражал его манере, да, и новости о рок группах брал из его передач. В сентябре мы провели еще два вечера, тоже удачно. Встал вопрос об оплате.
Директриса платить по тарифу ансамбля – 60 рублей за вечер – отказалась, да, и сами музыканты были не довольны возникшей конкуренцией. Нам предложили 15 рублей в месяц, что выглядело издевательски. Помимо этого, тучи над Чижом сгущались. Во время мероприятий подсценное пространство стали запирать, лишая тем самым дежурного электрика его обители порока. В результате, за многочисленные нарушения моего друга выпихнули с работы по собственному желанию. Лишь поход к директору фабрики и уговоры
Крошки спасли от худшего. Со своим новым приятелем Валерой он поступил в Кировский строительный техникум – дома появлялся раза два в неделю. Зега еще весной отбыл на Дальний Восток продолжать службу
(уже за плату) на подводной лодке. Клуб стал для меня пуст и скучен, накопились склоки с администрацией – я был молод и горяч, умел наживать врагов. Как-то ко мне, испортив дверь, вломился пьяный капитан милиции К. – искал кого-то, полез даже в дальний угол под лестницей, забитый до верху негодной аппаратурой. Не найдя никого, стал грозить. Я ответил довольно грубо. Потом каждый раз при встрече он всегда придирался: "Знаю, ты занимаешься спекуляцией, я тебя выведу на чистую воду!"
После неудачи с ДК мы обратили внимание на Промокашку. Там появилась молодая директриса Лариса, которой срочно нужно было организовать танцы. Своей аппаратуры у нее не имелось. В бухгалтерии швейной фабрики мы подписали договор о проведении танцевальных вечеров по пятницам за 30% кассового сбора от входных билетов. При полном зале это составляло 50 рублей за вечер. Чижиков получал треть этой суммы. 10 октября 1979 года мы с Изеговым ездили на его автоцистерне для перевозки газа за мощными колонками производства
Ганинской баянной фабрики. Одну привезли из Кирова, а другую – из
Вахрушей. Две трети необходимых денег Сергей дал мне в займы, и я потом долго по частям возвращал их.
В последние дни работы Чижа в клубе мы начали эвакуировать световое оборудование, которое он наладил из неучтенных софитов. Все это слегка поржавевшее богатство спускали по веревке из окна второго этажа и прятали в кустах. Часть вынесли в коробках под мусором.
Вахтерша тетя Валя явно заподозрила неладное, но смолчала.
Примерно тогда же мы были посланы в горком, – менять перегоревшие лампочки. Около часа ползали со стремянкой по коридорам и комнатам этого старинного здания, повидали все его нутро от кабинета первого секретаря с изразцовой печью до женского туалета. Меня умилил закуток величиной не более двух квадратных метров – в нем сидела толстая тетка, и что-то усердно печатала. Сопровождал нас горкомовский завхоз – в костюме с галстуком похожий больше на одного из секретарей. Видимо у него была сытая жизнь, он все время шутил:
"А это вам, ребята, на бутылку с огурцом!" На полученную пятерку мы тут же в "Хозтоварах" купили три многоклавишных выключателя, на основе которых Чиж смастерил пульт ручного управления светом.
Выключатели оказались качественные, два из них до сих пор работают у меня дома. Пожалуй, это почти единственное, что сохранилось из оборудования дискотеки в рабочем состоянии.
В перерывах танцев в ДК я начал крутить рекламу предстоящего открытия дискотеки "Звуки Времени". Признаюсь, это название я взял с
"Голоса Америки". Так назывался короткий 15-минутный обзор современной американской музыки. Вскоре программу убрали с эфира, и моя совесть успокоилась.
Тем временем, атмосфера на работе накалялась, и я стал подыскивать новое место. С помощью все того же Лени мне это удалось, однако, плавного перехода не получилось. Как назло, в очередную пятницу в ДК шло затянувшееся допоздна партийное собрание – приближался "Великий
Октябрь". Механик не захотел меня отпустить – опасался накладки. Я поругался с ним и за полчаса до начала дискотеки в Промокашке ушел с работы.
На другой день вечером в ДК были обычные субботние танцы. Сразу почувствовал какую-то напряженность вокруг себя. Ко мне подскочила баба лет тридцати и развязно заявила: "Твоя дискотека – дерьмо! Эта иностранщина никому не нужна! Скоро тебе плохо будет!"
Не помню уже кто, рассказал мне о случившемся скандале.
Утром было важное комсомольское мероприятие, о котором механик не напомнил мне накануне, когда я оставил его с аппаратурой в оркестровой яме. При выносе знамени надо было включить то ли гимн
Союза, то ли Интернационал. Механик все испортил, на весь зал при всем руководстве города и фабрики из динамиков шел грохот, треск и вой. Конечно, все свалили на меня.
Директриса в понедельник вызвала меня к себе и, нарочито вздохнув, сказала: "Пойдем, Женя, на профком". И мы пошли. Я бы мог плюнуть на все, не ходить, результат был предрешен, но стало интересно посмотреть на это представление, где меня, возможно, не ждали.
Председательствовал Чайников. Тут же бегала знакомая бабенка, стало ясно, чем она пугала. Упирали на то, что я совершил прогул, плюс, были другие нарушения, – директриса собирала на меня компромат. Упомянули мои дебюты в промокашке. Я вяло огрызался. Под конец молодая стерва не выдержала и почти выкрикнула: "Если ты еще раз сделаешь свою дискотеку!…" Чем она мне грозила, я так и не узнал. Профком одобрил чье-то решение уволить меня за прогулы. Я пошел к директору фабрики Квакину. Удивительно, но он сразу меня принял. Это был уважаемый в городе человек. По работе в ДК я часто его видел, при встрече с ним здоровался, думаю, он меня помнил.
"Если профком утвердил, я ничего уже не могу. Вы еще человек молодой, у вас все впереди" – напутствовал он меня.
До оформления всех бумаг – бюрократический процесс на большом предприятии затянут – я проработал еще несколько дней. Все это время механик более обычного опекал меня, подключая, в помощники завхоза.
Опасались провокаций с моей стороны. На прощание я втюрил ему при сдаче вместо четырех новых магнитофонных кассет – негодные старые, упаковав их в свеженькие коробочки и перемотав на новые катушки. В последствии при встрече он ласково пожурил меня за эту проделку.
А с той профсоюзно-комсомольской ведьмой я столкнулся еще раз через год на чьей-то свадьбе. В перерыве она пьяная подошла ко мне и, протянув руку, завопила: "Это че у тебя на значке написано!?" – я успел выкрутить ее лапу. На значке вокруг полосатой не советской звезды значилось: Двухсотлетие американской революции 1776 – 1976.
Получил я его, простояв перед тем шесть часов в очереди, на выставке в Москве в ноябре 76 года вместе с Конституцией США в пакете, на котором горел огнями ночной Нью-Йорк с башнями 110-этажных Близнецов на переднем плане.
Пройдет не много лет и романтический туман молодости навсегда рассеется. Соединенные Штаты станут для всех нас обычной страной мира, может быть самой богатой и сильной, но и только. Goodby, America!
13. Промокашка.
Народное название клуба швейной фабрики пошло от прежнего наименования Клуб Промкооперации. В 79 году здание имело неприглядный вид, требовало капитального ремонта. В этом сельском клубе мы начали свой поход за славой. Аппаратуру хранили в холодной комнате за сценой, – форточка без стекла. На дверь я поставил свой замок, привезенный когда-то из Москвы. Еще недавно он с приятным лязгом хорошо смазанного механизма запирал нас с Дорогой в радиоузле
ДК. Спустя два года при поспешной эвакуации я не потрудился снять его на память.
К 12 октября все было готово: два усилителя, четыре колонки, два магнитофона, четыре мощных театральных фонаря, из которых один
(красный) был прожектор, второй – с дефицитным синим стеклом, а два имели отдельные стартеры-прерыватели на каждую из четырех двухсот ваттных ламп. Кроме того, в Промокашке мы подключали боковое освещение сцены. Все фонари были оснащены полосками цветного стекла, которое прихватили на память из ДК. Также у нас имелся запас
500-ваттных ламп на 220 и 110 вольт, – последние пригодились в последствии для первой автоматической цветомузыки. Аппаратура расставлялась по сцене на двух столах, вдоль которых на банкетках усаживались операторы, а иногда и гости. Чиж, как я уже говорил, умел мастерски манипулировать выключателями фонарей, создавая замысловатые световые эффекты покруче любой автоматики. Правда, через час такой работы он утомлялся и начинал сачковать. Тогда пробовал "мигать" я или кто-то из наших друзей. Но так, как у Чижа, ни у кого не получалось. Вначале, пока публика постепенно собиралась, я включал что-нибудь известное. Затем минут на сорок давал прогоны с информацией о какой-то рок группе или исполнителе.
Помню, рассказывал о королеве диско Donna Summer, о рок-н-ролле, о группах Jefferson Starship, Boston, ELO, Eagles, о музыке из фильмов
Saturday Nigh Feather и Grease, о певице Suzy Quattro, записи которой пользовались популярностью в нашем городе. Ее очень любил
Дима: "Включи Сюзео Квадрио!" Однажды он зашел к нам в ефрейторском кителе с длинными, по тогдашней моде, волосами, похожий на махновца
– другой одежды в скромном гардеробе молодого забулдыги не осталось.
Технически моя работа выглядела так. Перед началом я отыскивал на катушках с записями нужные вещи, штук шесть, и раскладывал их на столе. Надо заметить, что я обычно записывал диски полностью, сборки почти не делал. На полчаса музыки уже хватало. Далее, пока один магнит крутит запись, на другом подыскиваю что-то еще, часто сообразуясь с текущим настроением публики. Музыку подбирал и ставил в такой последовательности: медляк, средняя, быстрая, очень быстрая, боевик. За полчаса до закрытия два медленных хита подряд, и затем забой до отказа. В конце что-нибудь романтичное, прощальное. Кроме того, помнил где-то схваченное правило двух певиц подряд не включать. Микшера тогда еще не было, – при переключении убавлял громкость, чтобы не щелкало.
Большое значение для ди-джея имеет дикция, умение говорить в микрофон. В какой-то мере я копировал кумира тех лет в среде не вполне советской молодежи известного Севу, а также, интонации ведущих рок концерты по "Голосу" и "ВВС" на английском языке. Тогда это наверно было для многих не привычно. Первое время я отрабатывал свой голос, читая в наушниках тексты из художественной литературы, добиваясь похожести на указанные образцы. Делал записи на фоне музыки и спецэффектов, которые затем использовал в работе. Надо признать, в обычной жизни у меня некрасивый голос, но, пройдя через аппаратуру, он преображается до неузнаваемости, становясь, по общему мнению, даже приятным.
Информацию я брал из зарубежных передач – записывал в особую тетрадь. Как-то в наш балаган удалось заманить Изеговых, они жили рядом. После одного из моих пассажей в духе Севы Новгородцева, он заметил: "Понятно откуда ветерок дует". Сергей относился скептически к моей затее. Некоторые вечера удавались лучше, – все зависело от количества публики, новизны записей и чего-то еще. В зале было довольно прохладно, и от танцующей массы поднимался пар, оседавший затем на холодных стенах и стекающий по ним ручейками вниз. Иногда мы спускались в народ потанцевать.
Однажды Емеля, зайдя ко мне среди зимы, застал такую картину: посреди комнаты на полу я рисовал афишу для дискотеки. Посещаемость падала, реклама могла поправить дело. Когда краска просохла, мы с
Чижиковым водрузили это произведение местного поп-арта на чугунную ограду спортивной школы. На ядовито бардовом фоне цвета вэ-вэшных погон – другой краски в запасах отставного художника не нашлось – черный диск, из которого вырываются двумя наклонными желтыми лучами
– ЗВУКИ ВРЕМЕНИ, а более мелко, – disco, rock, pop, jazz, rock-n-roll, salsa. По верху крупно белыми буквами – ДИСКОТЕКА.
Остро встал вопрос о пополнении новыми танцевальными записями, – некоторые меломаны, узнав о моем бизнесе, стали бойкотировать обмены. Обычно раздобыв свежий диск, я обносил его всем знакомым, и те давали переписать что-нибудь из своих запасов. Обмен происходил на пару часов, нужно было выжать все что возможно. Мой сосед студент
Логинов привозил из Кирова диски для записи, давал мне, а я успевал стаскать их Емеле. Так продолжалось некоторое время, пока соседи не узнали о существовании друг друга и не догадались о моих аферах.
Емеля прозрачно намекнул мне об этом, и наши отношения охладились.
Но прежде я успел сделать у него удачную перезапись "Санта
Эсмеральды" 77-го года – эталона диско музыки семидесятых.
Лариса в надежде получить аттестацию выписала из Кирова некого эксперта по дискотекам. Он оказался приличным человеком, дотерпел до конца, но, сколько она его ни пытала, не высказал своего мнения, кроме слегка поощрительного замечания в мой адрес: "Контакт с публикой есть". Человек явно не глупый, он видел, что мы делаем нечто похожее на запад, хоть и в сельском клубе. Какое-то время в нашей глуши, пока коммуняги не опомнились и не возглавили народное начинание, это сходило с рук. Пару раз к нам заглядывали проверяющие из отдела культуры и горкома комсомола. О таких визитах меня предупреждал Чиж, умевший все пронюхать заранее.
К весне посещаемость наших вечеров упала. Причины были разные.
Ларису однажды, когда она разнимала дерущихся, слегка приложили. Это ее взбесило, она прибежала на сцену, включила освещение и под угрозой прекращения танцев потребовала от своих обидчиков покинуть зал. Кассирша часто саботировала продажу билетов, говоря: "Народу мало пришло, танцев, наверно, не будет". Люди уходили. В начале мая дискотека прекратила работу. Всего прошло около тридцати вечеров.
Нас уже знали и стали приглашать на свадьбы и другие вечера.
14. Год Московской Олимпиады.
Зиму я пересидел в миниатюрном полутора местном закутке художника-оформителя районного узла связи. Работа подобного рода поднадоела мне еще в армии, а когда к маю дали писать десятиметровый лозгун на красной тряпке, я затосковал и, не без обоюдного желания со стороны администрации, уволился. Запомнился мне этот период трудовой бездеятельности поездкой в колхоз на заготовку хвойной лапки и двухнедельной отсидкой в военкомате, где я в полу дреме перебирал дела призывников и чертил какие-то таблицы. Командовал отделом все тот же капитан знакомый мне по унылому маю 1972 года, успевший стать майором. Однажды в отделе появился прилично одетый молодой мужчина и, вертя какими-то бумагами, негромко о чем-то заговорил с начальником. "Писюн?" – полу утвердительно переспросил тот у штатского. Из обрывков долетавших фраз я понял смысл дела. В армии чтобы откосить от службы некоторые молодые солдаты имитируют недержание мочи. Такими хитрыми больными помимо медицины занимается
КГБ, вынюхивающее все факты способные пролить свет на возможный обман. Они, похоже, и ставят окончательный диагноз.
Однажды меня в числе других не вполне занятых делом сотрудников отрядили присутствовать на собрании по выдвижению кандидата в депутаты обл. совета. Набрался полный зал дома пионеров. Кандидат мне понравился, вел себя раскованно, шутил к месту, на бюрократа не походил, да, и не стар еще. Но под конец шоу подсунули горькую пилюльку, – предложили "Кто за то…" Все дружно сделали "лапы вверх". Пришлось и мне сдаваться.
В те времена к концу зимы частенько оказывалось нечем кормить несчастных колхозных коров, а потому нахлебников – горожан отрывали от их тепленьких рабочих мест и посылали в лес на делянки собирать после лесорубов дармовой корм – ветви елок и сосен. Делали это в порядке помощи колхозам, иногда по субботам, а чаще в рабочие дни.
Вообще, с июльского сенокоса до поздней осени пока поля не покроются снегом, гоняли в колхоз всех, с четвертого класса школы до работающих пенсионеров. Обычно поездка занимала большую часть времени. В тот раз сначала около часа нас везли на автобусе. Потом еще столько же на огромных санях за трактором по лесной зимней дороге. Сама работа длилась не более сорока минут. Загрузив возок и усевшись сверху, наша бригада приняла по стакану вина, за которым заблаговременно в соседнюю деревню был отряжен гонец на тракторе.
Обратно ехали весело, удобно и согревшись. Но не всегда все было так легко и беззаботно. Иной раз приходилось попахать на уборке картошки, стоговании сена, на элеваторах и хранилищах, трястись на ухабах в грузовиках, проклиная наше колхозное хозяйство, при котором люди заняты полу рабским низкопроизводительным трудом.
"Подъем сельского хозяйства – дело всенародное!", – красовались на
Первомайской метровыми буквами слова генсека Брежнева.
Между тем продуктов питания в магазинах с каждым годом убывало. С начала семидесятых перед ними выстраивались очереди за мясом, а позже и за колбасой. К 80-му году масло и другие молочные продукты выбрасывали в продажу эпизодически. Когда это случалось, у прилавков и дверей начинались давки, переходящие в потасовки, в ходе которых сильные оттесняли слабых. Некоторые, как моя мать, ездили по выходным дням за продуктами в Киров или в Кирово-Чепецк – там снабжение было классом выше.
Слободской пивзавод выпускал в торговую сеть продукцию отвратительного качества. Как-то в буфете ДК один парень изумленно-радостно демонстрировал окружающим только что купленную бутылку с полу истлевшей мумией мышонка на дне: "Сохраню на память!"
Это открытие, однако, ничуть не смутило остальных толпившихся в очереди, – привозного пива практически не бывало. Слободская водка из магазина имела отвратительный вкус, я ее не пил. Хорошие сорта,
"Старка", "Посольская", были доступны лишь по случаю. Из вин в продаже сухое "Ркацители" – алкаши не брали его ввиду слабости, и советский шампусик на дрожжах. Единственное утешение – недорогой коньяк сносного качества. Народ пил разливуху-бормотуху по рублю бутылка, после которой любая теперешняя дрянь кажется нектаром. В
Капустнике возле моего дома – на полках виднелись только банки с указанным овощем – как раз торговали подобным зельем. В конце рабочего дня все окрестные кусты и подзаборные пространства были переполнены мужиками в спецовках, некоторые порывались проникнуть к нам во двор, просили стаканчик и хлебушка с лучком на закуску. Вели они себя достаточно тихо, в благодарность, оставляя моей бабушке шкурки – пустую тару.
С января 81 года в Слободском ввели талоны на дефицитные продукты питания. Часа полтора я простоял за ними в огромной предновогодней очереди – толпе у пункта выдачи на углу Советской и Энгельса. В первый раз дали сто граммов масла и триста граммов колбасы на человека в месяц. "Шилом его, что ли, намазывать?!" Потом таких очередей уже не стало, а норму увеличили до двухсот и четырехсот соответственно. С каждым годом число талонов умножалось и к концу
Советской власти дошло до абсурда.
Производимые в области мясомолочные продукты на 90% вывозились в крупные города. Ежедневно с нашего мясокомбината отгружали не менее трех автомашин с освежеванными замороженными тушами. Не раз на перекрестке возле моего дома из-под брезента вываливалась небрежно закрепленная говяжья нога и часа два валялась посреди улицы. В 82 году с моста через Вятку вблизи берега свалилась вверх колесами машина-фургон. В рассыпавшихся картонных коробках лежало масло из
Белой Холуницы, оно смягчило удар и водитель сумел сам дойти до больницы, где вскоре скончался. Прибывшие менты перегрузили уцелевшие коробки в другую машину, а вывалившееся на землю масло собрали и, говорят, скормили своим собакам.
Жена возилась с сыном, и я завел себе подругу. В начале лета по наводке вездесущего Чижа взял у мента-собачника овчарку. Он звал ее
Матрена. В нашей семье она прожила двенадцать лет под именем Марта.
В те времена хорошие собаки в городе были довольно редки, а уж мою знали все. Я везде старался брать ее с собой (чего из ревности не терпела моя супруга): в лес за грибами на дядином "Уазике", на пикники зимой и летом, на реку, к теще и к друзьям, а иногда на дискотеку. Марта любила ввязываться в драки людей, тех, кто ей не нравился, норовила тяпнуть за нос, могла сто раз подряд принести брошенную палку, отлично плавала через реку и обратно, умела взбираться по приставной лестнице, прыгать через заборы, играла с мячом, хватая его, как вратарь, только зубами. Она была почти человеком. Множество чудесных часов провели мы в странствиях по окрестным лесам и дорогам. Марта гонялась за утками, низко летящими от нее над мелководной речкой, а однажды на вершине холма под названием Крутец, где зимой прокладывают свои пути лыжники, вспугнула зайца. Встречали на закате и пару лосей, тихо переходивших дорогу в 50 метрах впереди. Марта бесшумно увязалась за ними, и мне пришлось полчаса с волнением ждать ее…
В июле меня вызвали в милицию. Сначала допрашивал добрый следователь. Дело оказалось вот в чем. Весной Лариса попросила меня съездить в поселок Первомайский, помочь тамошним клубным работникам в организации дискотеки. Ехать туда особого желания не было, но они обещали купить что-нибудь из дисков, и я согласился, – деньги были нужны, я тогда не работал.
Собрался клубный актив, на меня смотрели как на оракула. Я что-то им рассказал, продал пару пластинок и две кассеты с записями.
Деньги, 150 рублей, директриса выдала мне без бумаг. К счастью, о записях менты не знали, а продажа подержанных пластинок по божеской цене в небольших количествах, да, еще человеком, явно имеющим склонность к меломании, особым криминалом не являлась. Конечно, мне пришлось назвать несколько известных в городе имен любителей музыки, но приезжих продавцов не выдал. Через полчаса зашел старший дознаватель и буркнул: "Сразу признался?" А потом мне: "Устраивайся на работу". В те времена шататься без дела более одного месяца не рекомендовалось, могли признать тунеядцем и принудительно трудоустроить чернорабочим или даже сослать в колхоз на полгода. При большем сроке и антиобщественном поведении грозила изоляция на срок до шести месяцев, правда, такое наказание применялось редко – к алкашам, мелким хулиганам и бывшим зекам. Этот вызов последствий для меня не имел.
Еще осенью Кисляка забрили в армию, оттуда он написал Чижу слезное письмо, жаловался на здоровье. В ответ мы сочинили послание с советами о мелком членовредительстве. Помогли они – не знаю, но через полгода страдальца комиссовали по язве желудка.
Чижа, тем временем, благополучно выгнали из техникума за пьяный дебош в общаге с выкидыванием тумбочек из окон. Когда перед тем молоденькая кураторша группы приехала в Слободской в поисках пропавшего студента, то нашла своего героя на сутках в ментовке за хулиганство уже на родине. Дело было так. В день рождения, 1 Мая,
Аристов напоил друга, и тот по какому-то поводу расшумелся на углу около своего дома, чем привлек внимание проходившего мимо Разувана без формы. И под сердобольные реплики зевак тот, заломив руку хулигана и матерщиника умелым приемом, самолично препроводил оного по финишной прямой мимо винного в ментовку. Кураторша пришла в ужас, и отказалась защищать этого бандита и сексуального маньяка, скрывавшегося под личиной простого советского студента.
Но вскоре Чижикову повезло, он устроился на работу вместо моего одноклассника, покончившего счеты с жизнью, – одного из тех, с кем когда-то в сарае пили спирт из шариков. Что это была за работа, я еще расскажу.
Ширпотреб из соцстран, Югославии и Финляндии привозили советские туристы. Рубли обменивались для них на местную валюту в размере 30 американских долларов. Большинство жутко экономило на еде и развлечениях, но зато привозило что-то домой: кусок модной ткани, несколько кофточек или даже простенький магнитофон. Это называлось
"оправдать поездку". Обычные люди выпускались за границу скопом в
"поездах дружбы" под присмотром оравы тайных и явных стукачей и соглядатаев партийно-комсомольской выучки во главе с сопровождающим из "органов". Для большей надежности всех предварительно запугивали и рекомендовали следить друг за другом. Побывал в таком круизе
Янычар и потом долго не мог угомониться в описании своих впечатлений. Особенно его воображение поразила странно мерцающая лампа под потолком диско бара: "Я ее часа два рассматривал".
Рассказывал он и о том, что некоторые по возвращении из польско-венгерского оазиса социализма, не выдержав низвержения в унылый ад своей заколюченной Родины, с похмелья в ожидании кары за
"недостойное поведение" совершали самоубийства. Впрочем, такому испытанию подвергали только "политически грамотных", то есть тех, кто "правильно себя вел". Голосовал вместе со всеми "за", ходил на демонстрации и собрания, был членом партии или, хотя бы, комсомольцем-активистом, не рассказывал анекдотов про Брежнева и не восторгался Западом. С моими умонастроениями надеяться было не на что. Ну, а Чижа, не взяли даже в школьную поездку в Ленинград: "Да ты там, в Эрмитаже, уставишься на голые статуи, – опозоришь всех нас!"
Летом 1980 года после окончания Олимпийских игр в Москве, бойкотируемых странами Запада из-за военного вмешательства СССР в
Афганистане, началось тотальное глушение зарубежных радиостанций.
Несколько месяцев я чувствовал себя отрезанным от внешнего мира.
Особенно бесила нас с Изеговым невозможность прослушивания концертов рок музыки. К счастью, вскоре я нашел некоторый выход из создавшейся ситуации – научился переделывать диапазоны в приемнике в сторону более коротких, чем по советскому стандарту, волн, где глушилки не так зверствовали. Со временем я стал переделывать диапазонные планки в приемниках всем желающим, внося, таким образом, посильный вклад в борьбу с коммунизмом. Но нет худа без добра. Ранее все силы
"глушителей" бросали на "Свободу", а теперь они равномерно распределились на западные радиостанции, включая ВВС, "Голос
Америки" и "Немецкую Волну". "Свобода" пошла даже лучше других.
Когда Грехов в первый раз услышал выступление Солженицына и другие передачи "Свободы", то был поражен: "Слыхал разное, но такого!.."
