Среди моих знакомых появился страстный коллекционер Дима Сакерин.
Всю жизнь он что-нибудь собирал: марки, записи, грампластинки, книги. Еще в школе накопил солидную коллекцию марок. Мы гадали, как ему это удалось? Наконец, по пьянке – к чему имел пагубное пристрастие – Дима раскололся и поведал Чижу тайну своих приобретений. В детстве он прочел книжку о почтовых марках и постиг в них толк. Забавно, что эту книгу он, видимо, взял у моего двоюродного брата Саши, с которым учился в одной школе, а тот, в свою очередь, у меня, пока я пребывал в армии – многие тогда увлекались филателией, в школах существовали специальные кружки юных филателистов. Когда другие собирали марки с самолетиками и животными, Дима искал старые с невидным рисунком. Во время войны в
Слободском квартировали эвакуированные из Ленинграда. В основном это были семьи советских чиновников, военных, интеллигенции. С собой они привезли ценные вещи, среди которых были коллекции марок. Все это добро постепенно выменивалось на продукты и оседало в сундуках слободских торговок. Через двадцать лет забытые старые альбомы вытащили на свет юные филателисты и обменяли у Димы на красивые картинки.
Со своими многочисленными родственниками, включая замужнюю сестру,
Дима жил на Энгельса против ателье "Силуэт". Семейка умеренно выпивала. У Димыча, как его уважительно звали друзья, имелся свой угол, за который шла перманентная война с упрямой престарелой бабулей, норовившей в ожидании смерти залечь на сундуке в углу.
Стены своего жилища Дима любил обвешивать фотографиями и вырезками из журналов. Одно время это был иконостас из голых красавиц, а так как в комнатушке часто собирались шумные компании, встреча с бдительными товарищами была не за горами. Нагрянувшая милиция под предлогом борьбы с порнографией поснимала роскошных баб. Пришлось сменить тематику, появились Димины любимые певцы и музыканты:
Высоцкий, "Сюзео Квадрио", "Джиз гарес", битлы и "Бони М." в золотых цепях. Когда он взял в рассрочку у Изегова старый усилитель с колонками, оставив под залог два альбома марок, – я в последствии выкупил их за подзорную трубу и шестьдесят рублей в придачу, – жизнь его родных окончательно превратилась в ад. У двухлетнего племянника врачи обнаружили порок сердца "от громкой музыки": при первых звуках рок-н-ролла несчастный начинал, толи плясать, толи дергаться в припадке. Я продавал Диме записи. Когда долг достиг сотни, он дал мне под залог дальнейшего кредита три дорогостоящие по каталогу марки Суэцкого канала, а в дальнейшем еще альбом марок Германии.
"Суэц", как потом выяснилось, оказался фальшивым. Любимым изречением нашего героя было: "Деньги – бумага!"
В феврале Дима пригласил меня на свой день рождения: "Запиши что-нибудь типа Мак-Картни, в подарок". Мы пришли с Чижиковым. За столом собралось полно народа – родственники вперемешку с друзьями.
"Водку разливайте!" – объявила мать, но, сколько Чиж не озирался, водки не обнаружил. Поили исключительно "Грушевым" вином местного разлива – зеленого цвета, с запахом валерьянки.
Вокруг Димы частенько собиралась сомнительная публика. Однажды, была уже поздняя осень, я зашел к нему после работы. Вместо скорого решения наших дел хозяин, бывший уже слегка под мухой, увлек меня в популярную пивную на Советской. За изогнутую форму зала в народе ее прозвали "Аппендицитом". Я не сторонник подобного общения с массами, но черт силен! Там за наш столик подсели двое собутыльников уже далеко не первой свежести. Поплыли кружки с пивом, в некоторые для крепости подбавляли водку. Один из новых знакомцев, сняв треух, обнажил свой изуродованный череп: "На Даманском вдарили!". Вместо лба у несчастного зияла солидная выемка. Даже поверхностное знание анатомии не оставляло сомнений в умственных, а возможно и психических особенностях данного индивида. Вскоре я еще раз убедился в справедливости известного совета "никогда не пить с незнакомыми людьми".
Дима и другой мужик куда-то пропали, а мы с жертвой китайской агрессии побрели по улице к остановке: Титаник еле стоял на ногах.
"Поехали ко мне в Трофимовку!" – изрек он и для большей убедительности вынул небольшой, но неприятный ножичек. Усадив бандита в автобус, и дождавшись, когда он задремал, я скользнул на ближайшей остановке к двери. "А товарища чего оставил?!" – заметив мой маневр, успела крикнуть кондукторша. Но я уже выскочил вон, и не разбирая дороги, по азимуту направился домой.
Второй муж сестры Димыча, Пашка, был после срока. Как-то при гостях он вытащил из кармана черепаху и как фокусник, уверенный в своем искусстве, начал со всей силой топтать ее сапогом (другой обуви не признавал), демонстрируя тем самым прочность округлого корпуса. Спустя месяц, не увидев очередной раз эффектного аттракциона, я осторожно осведомился у Димы. "Сломалась" – был ответ. Однажды с хорошего бодуна Пашка вышел на Советскую с игрушечным револьвером своего пасынка и попросил закурить у подвернувшегося кстати мента. Тот не понял юмора и через полчаса в
"бандитскую малину" ворвалась милиция с автоматами. Пашку слегка побили и подержали в кутузке. Несколько зим после этого его черная косматая башка без шапки в любой мороз еще мелькала в городе.
Промозглой осенью 77 года во время прогулки по Бродвею, Чиж познакомил меня с вертлявым парнишкой. Это был тогда еще школьник
Саша Кисляков. В фойе "Авроры" Кисляк вытащил из пакета пачку потрепанных пластов, на одном из которых красовался экс битл с красной розой в зубах. Кисляк – ласково называемый Чижом Сын, за что в ответ получал развалистое "О-тэц!", – перепродавал все более-менее дефицитное из того, что попадало в его руки. Видимо, сказывалась цыганская кровь, полученная от отца. Весной он уговорил мать взять в кредит сроком на год за 1086 рублей лучший на тот момент проигрыватель "Электроника-Д1-01". Чиж привел меня оценить звучание.
Было ново, непривычно, но не плохо. После этого я подновил свой комплект, купив колонки Video Ton венгерского производства. Их долго не брали в "Культтоварах" из-за цены и не внушительного вида, но все оправдалось мягкостью звучания.
Любителем несоветской музыки считался Тимур – симпатичный татарин интеллигентного вида, с атлетической фигурой. Всегда хорошо одетый в импортное, он выделялся среди молодежи. В то время у меломанов был популярен Elton John с его "Captain Fantastic" и "Желтой кирпичной дорогой" – двойник лежал у Тимура, но он с ним ни за что не расставался. Однажды я был у него дома, менялись дисками. За Boney
M. 77-го он дал мне двух битлов. Это был первый появившийся в городе образец музыки в стиле диско. Я взял его у Саши Фукалова, привозившего кое-что для себя из Кирова. Диск ему не понравился, а я сделал с него много записей всем желающим – раскрутил. В комнате у
Тимура дверцы шкафов изнутри были оклеены девицами из журналов, а на книжной полке восседал веселенький барельефчик Ленина. "А это зачем?" – искренне удивился я, – "Ну, мало ли кто придет…" Тимур работал на "Белке" в сырейном цехе, самом грязном, со смрадным воздухом. Платили там 200 р.
В декабре, первым из моих новых друзей, женился Изегов, я включал музыку на его свадьбе в столовой у Педучилища. Сергей интересовался музыкой, позднее сам приобрел аппаратуру и диски. Сообща мы развивались в этом и во многих других направлениях. С женой Галей они тогда жили в полуподвальном этаже старого дома на Вятской. За продольное расположение комнат-отсеков я в шутку называл их жилище подводной лодкой. На печке Галина рука изобразила красками звездолет в форме гитары – обложку альбома группы Boston. Галю по распределению после техникума прислали к нам работать в горгазе.
Сергей развозил баллоны.
5. В краю непуганых идиотов.
В ноябре 1977 года отмечалось 60-летие Октябрьской революции. Дата довольно круглая, если учесть, что это всегда был главный праздник большевиков-коммунистов. Они как бы чувствовали ненадежность своей власти и спешили насладиться ею сполна. В такие дни вино продавалось без ограничений, народу разрешалось прибалдеть до упора за "святое дело", а потому танцы в ДК проходили в пьяном угаре. Дверь на сцену была открыта и все считающие себя хоть в какой-то степени знакомыми с музыкантами или работниками клуба могли свободно пройти в служебную часть здания, показав тем самым свою избранность перед остальными. Большинство просто искало место для распития бутылки, буфет был забит. Нырнул под сцену и я. Народу там тоже много, почти все пьяные, двое дрались, их пытались разнять. С удивлением я узнал
Чижа: сильно пьяный, в разорванной рубашке и в крови. Его противник повыше и явно поздоровее. Бандитская морда, решил я: "Кто это?" -
"Да, Зега, друг Чижа, вместе работают!"- просветил меня приятель
Вовик. Прозвище Зега прилипло еще в детстве, когда на вопрос: "Как тебя зовут?" – парень немо отвечал "Се-е-га".
Новый 1978 год мы встречали вдвоем с Чижиковым в его прибежище под сценой. В последний день года людей на танцах мало, новогодний бал отшумел накануне, пришли только те, кому уж совсем некуда податься.
Чиж достал бутылку шампанского: "Крошка дала", – так он звал свою мать. Я принес "Обратную сторону Луны" и Чиж поставил кассету на полу разобранный магнитофон. Чарующие звуки в сочетании с алкоголем производили почти наркотическое действие. После полуночи Сергей сбегал наверх "выпить пару рюмок с коллективом".
Оба Сергея родились 1 мая, и с 78 года мне доводилось этот день праздновать вдвойне. Тем более что тогда он считался вторым государственным праздником: коммунисты оседлали этот древний полу языческий вальпургиевый "день весны и труда". За неделю до него по всей Советской развешивали "матюгальники", по которым гнали первую программу Всесоюзного радио, напичканную уныло-оптимистическим официозом, а в праздники вдобавок сдобренную гимнами о Советской
Родине, Партии, Ленине и тому подобном замшелом пропагандистском скарбе. Все эти завывания – "Ленин всегда с тобой!", "Партия наш рулевой!" и бодренькие марши "Мы к Коммунизму на пути!", "Любовь,
Комсомол и Весна!", "Это время гудит БАМ!" – наперебой врывались во все уши со всех сторон.
На площади Революции перед свежепобеленным привидением Вечно
Живого с рукой протянутой в направлении все более неясного будущего, загодя строилась полированная трибуна. На нее перед началом демонстрации трудящихся взбиралось местное руководство во главе с первым секретарем Горкома Партии. С раннего утра центр города оцепляла милиция. Движение транспорта по Советской от Грина до
Энгельса прекращалось, а примыкающие улицы перекрывались автобусами и грузовиками. Строго соблюдался график прохождения колонн демонстрантов. Люди шли как на работу. Колонны формировались у проходных предприятий и около школ. Здесь явившихся сверяли по спискам, раздавали флаги, транспаранты с утвержденными ЦК КПСС и опубликованными заранее в центральных газетах призывами, портреты вождей на палках, бумажные самодельные цветы, или, на худой конец, ветки с привязанными к ним надувными шарами. Главное, больше красного – любимого цвета коммунистов. Все это сонмище народа толпилось на Советской от "Хлебного" до санэпидемстанции и под присмотром милиции, солдат и сотрудников в штатском ожидало торжественной минуты начала демонстрации.
После короткого напутствия с трибуны, в высь летели сигнальные ракеты, оркестр из вечно полу пьяных духовиков ревел марш, и Красный
Ход начинался! Автомашины, украшенные живой скульптурой наверху и обвешенные со всех сторон щитами с лозунгами похожие на бутафорские броневики. Огромные плакаты на велосипедных колесах, знамена всех видов от наградных и почетных до спортивных обществ и союзных республик. Впереди колонны "Белки" сразу после панно с эмблемой фабрики выложенного из кусочков меха, вышагивали рядом со своим директором Квакиным счастливые передовики мехового производства.
Через рупоры выкликали приветствия коллективам, проходившим мимо трибуны, сопровождая их комментариями об успехах данного предприятия или учебного заведения.
Диктор выкрикивал: "Слава слободским меховщикам! Ура!" – "Ура!" – кричали в ответ.
"Слава советским педагогам! Ура!" – "Ура!".
"Слава работникам советской торговли! Ура!" – "Ура!".
"Слава советской молодежи! Ура!" – "Ур-Ра-А!" – орали в ответ все более пьяными голосами.
На Энгельса колонны рассыпались кто куда. Флаги и транспаранты едва успевали подбирать на хранение активисты партии и комсомола.
Справедливости ради замечу, весь этот карнавал нравился советским людям. И теперь они с ностальгией вспоминают свое навсегда канувшее в Лету беззаботно инфантильное прошлое.
1 мая 1978 года перед началом демонстрации я с трудом пробрался через заграждения из автобусов на углу Вятской и Советской во двор дома, где жил мой друг. Крошка хлопотала у накрытого стола, собирались родственники. Из открытого окна доносились бравурные марши и радостные вопли – демонстрация в самом разгаре. Чиж раскраснелся, будучи уже явно навеселе, бегал с места на место, выкрикивая свои замечания по процедуре праздника. Гости сидели за столом, шла чинная семейная беседа, я помалкивал, изображая скромного молодого человека, которым, впрочем, и был. Мать Сергея уважала меня как чуть ли не единственного непьющего среди его друзей. Родственники, тети и дяди, вместе с поздравлениями давали
Сергею наставления, имея в виду его несколько легкомысленное на их взгляд поведение. Крошка протяжно жаловалась на то, что он связался с Ольгой Зверевой, мать которой, ее когда-то, якобы, обокрала:
"Люся, вот, хорошая девушка была, жалко, уехала учиться".
Одни гости уходили, другие приходили. Ворвался как всегда жизнерадостный двоюродный брат Славик – Медяк. Когда он впервые зашел ко мне домой в очках и на высоких каблуках, с рыжими волосами до плеч, мои родные мать с бабушкой испугались: "Какую страшную девку Женя привел!" Незадолго до этого Славик познакомился со своей будущей женой Галей, в чем-то похожей на него. Произошло это на моих глазах. Наша небольшая придурковатая компания (кроме Медяка был еще
Дима) непринужденно расслаблялась в фойе ДК в начале вечера, когда народа еще мало и места предостаточно. "А че, вижу, парень симпатичный, танцует хорошо" – вспоминала она потом. Жили они душа в душу. Оба простые до наивности. Как-то на очередном дне рождения
Чижа, Галя подсела ко мне и за разговором задрала юбку, обнаружив голубые панталоны чуть не до колена: "Смотри, первый раз надела!"
Все присутствующие это видели и впоследствии долго потешались, вспоминая.
Другой двоюродный брат Чижа – известный городской дурачок Саша
Рыков. Его развитие остановилось на дошкольном возрасте. Саша не мог долго оставаться на одном месте. От излишней энергии он постоянно куда-то спешил. К Чижу забегал по несколько раз в день, слава Богу, не надолго. Любимой фразой у него была: "Ну, я пошел". Говорил он с некоторым дефектом, отчего своего кузена величал Сееза Сизиков.
Часто сбегая из дома, путешествовал по всему Союзу почти бесплатно, подкрепляясь в дороге булкой хлеба, которую предварительно выедал изнутри, оставляя аппетитную оболочку на десерт. Убогого не обижали, был он тогда безобиден. Изредка мать устраивала его на пару недель
(больше не хватало терпения) поработать в Вахрушах на конвейере промышленным роботом. Получив аванс, он срывался в очередное турне.
Еще один братец допился до белой горячки, да, так и не отошел полностью после лечения. Жил он в Зяблицах у сожительницы, куда однажды и заманил меня подремонтировать телевизор, возражать не рекомендовалось. Жаловался на плохой сон: "Если съем вот этих синих шесть и этих зеленых шесть, а сверху бутылку водки, то сплю как убитый".
Старший двоюродный брат Сергея жил в Кирове, у нас любил появляться в летной форме. Чиж, как вы уже заметили, дававший всем клички, звал его Фаза. Как-то глядя на очередную трансляцию съезда коммунистов, Фаза нетерпеливо заметил: "Маленькую бы атомную бомбочку на них всех!"
Чиж по возвращении из армии (сержант стройбата в Байконуре) и ко времени нашего знакомства был симпатичным пареньком, еще не утратившим во внешности некоторой доли невинности. Когда он достаточно трезвый дабы воздержаться от демонстрации своих семейных трусов появлялся на танцплощадке в фойе родного ДК, за полчаса успевал околдовать какую-нибудь дурочку и тащил к себе под сцену послушать музыку, выпить вина. Далее действовал по своей любимой поговорке: "Вали, сама не ляжет!" Для особо упорных в ход шел гэдээровский женский возбудитель, припасенный Аристовым за время срочной службы. Со временем у Чижа стали собираться целые компании из приятелей и девиц легкого поведения, устраивающие сцены дикого секса. После использования по назначению пьяных девок отволакивали подальше в темноту подсценного пространства, где торговали желающим за бутылку красного. Секс в Советском Союзе, все-таки, был! Как-то по утру Зега опохмелился стаканом мочи Чижа, ленившегося каждый раз выбираться из своей норы. "А чо, как пиво, только выдохлось".
Вскоре среди женского общества приходившего на танцы распространились жуткие слухи о Чиже. Тень их упала и на меня ни в чем не повинного: "Если уж этот, хорошенький, такой гад, то чего ждать от его волосатого приятеля!" Постепенно вокруг Чижа остались только известные в городе женщины сомнительной популярности: евреистого вида Лара Глухова, упомянутая Ольга, залетная Люба с прокуренным почти мужским голосом и любимой поговоркой "а хули нам красивым бабам", а позже некие дамы с мясокомбината, угощавшие своих поклонников неизменными копчеными костями, – деликатесом тех времен.
6. Русский бунт.
В воскресенье 6 августа 1978 года в Слободском городе произошли некоторые события, свидетелем и участником которых я оказался.
В те незабвенные года на стройках социализма катастрофически не хватало рабочих рук, которые общественно полезному труду на возведении свинарников и котельных предпочитали ковыряние в носу за сторублевую зарплату. Для затыкания прорех летом использовали дешевый труд полу подневольных студентов, завозимых иногда издалека.
В этот раз к нам пригнали узбеков. Учитывая сдержанно хулиганский характер местной молодежи, столкновение оставалось вопросом времени.
Вообще-то, национализм слобожанам, как и русским в целом, не характерен. Общеизвестна местная, отчасти двусмысленная, поговорка:
"Татары и вотяки – наши родники". Но чужаков надо было поучить.
Думаю, будь студенты даже из России, все случилось точно также, держись они изначально обособленно, как эти обкуренные узбеки.
Говорят, когда после войны в городе стояла воинская часть, стычки с солдатами происходили постоянно.
Считается, что драку перед танцами в горсаду затеяли из-за девок наши боксеры. Подкачавшись несколько месяцев в спортивной секции, эти ребята чувствовали себя хозяевами улиц. Существовали неярко выраженные группировки по районам города: Трофимовка, Демьянка и, наверно, другие. Драки на танцах случались почти каждый раз, задирали на любого не понравившегося, побитого частенько волокли за ограду танцплощадки в крови. Были подобные эпизоды и у меня. Еще весной 77 года один детина попросил у меня закурить. Видимо, я, по его мнению, ответил ему грубовато. "Ну, ладно, еще встретимся"…
Встреча состоялась через год. Я стоял вблизи мужского туалета у эстрады в фойе ДК, разговаривал с Шурой. Неожиданно ко мне подскочил известный задира и выпивоха по кличке Чапай и, схватив за руку, потащил за собой: "Выйдем!" Не успел я опомниться, как оказался в туалете, и двое пьяных стали отрабатывать на мне благоприобретенные боксерские навыки. Ощутимыми были только два первых удара, потом я стал увертываться. Кончилось тем, что один из нападавших поскользнулся и упал в лужу мочи, а второй взвыл от боли, угодив кулаком в кафельную стену. В дверях стоял их авторитет (тот самый) и грозил еще чем-то. Я пошел жаловаться Чижу. Втроем с Зегой мы поднялись в зал разбираться. Мои друзья неважно стояли на ногах, и вся разборка свелась к пьяному разговору, что, мол, так делать не хорошо.
В тот вечер, было еще совсем светло, я пришел на танцы в горсад один. У входа небольшая толпа молодежи что-то оживленно обсуждала.
Тон задавал один возбужденный парень. Из разговоров я узнал следующее: узбеки напали на слобожан и били всех, кто подвернется, в том числе, музыкантов в горсаду. Говорили даже о доставленных в больницу окровавленных пострадавших. Любопытно отметить, здесь же вертелся "местный" узбек – я встречал его и раньше – на него гнев не распространялся: "Не трогайте, он наш!"
Кто-то бросил клич идти на общагу узбеков – отомстить. Где она находится – на бетонном заводе – знали не многие. Основываясь на своих "конспиративно-революционных" знаниях, почерпнутых из советских фильмов и зарубежных передач, я попытался организовать колонну по пять человек в ряду. Первые два ряда – из крепких парней сцепленных между собой в локтях. Быстрым шагом колонна двинулась по тротуару вниз в южную часть города. Две машины милиции обогнали нас и попытались перекрыть улицу чуть ниже ДК, но ментов оказалось мало и, не смотря на пущенный газ, люди стали просачиваться сквозь редкий заслон. Увидев это, милиционеры попрыгали в свои машины и погнались следом за прорвавшимися.
На Заводской улице самые отчаянные стали вооружаться, вмиг разобрав ограду оказавшегося на пути забора, при этом хозяин подбадривал: "Ребята, врежьте им, как следует!" Толпа собралась на пустыре перед железнодорожной веткой на фанерный комбинат. На путях стоял состав. Подъехали две пожарные машины, кто-то из милиции орал в матюгальник. Наконец, объявился проводник, и мы цепочкой побежали собачьими тропами через завалы бетонного производства в сторону общаги. Разгоряченный мент без фуражки пытался остановить нас в узком проходе, но, схватившись с одним парнем затерялся в клубах пыли позади. "Не останавливайтесь!" – командовал автор этих строк. В числе первых я оказался у закрытых дверей общежития. После нескольких ударов из них высунулся испуганный мужик и стал уговаривать не входить внутрь: "Они там все с ножами, свет отключен!" Начинало темнеть. В руках некоторых парней были только палки и камни. В это время подоспели менты и начали оттеснять нас от входа. Но толпа уже собиралась.
Милиция и активисты в штатском в количестве до 100 человек, плюс, уже упомянутые пожарные машины, выстроились вдоль фасада четырехэтажного здания, отделив его вход от массы молодежи. В окна полетели камни, которых после недавнего строительства валялось вокруг предостаточно. Вскоре не осталось ни одного целого стекла, включая противоположную сторону здания, – специально ходил смотреть.
Активная часть толпы несколько раз с криками "Ура!" бросалась в атаку на цепочку милиции перед входом, но серьезных потасовок не завязалось. Большинство зевак наблюдало происходящее со стороны.
После девяти вечера совсем стемнело, остался только свет фар автомашин, да, редких здесь на окраине фонарей.
Прибыл начальник РОВД и стал убеждать в рупор: "Не устраивайте массовые беспорядки!" Однако это только раззадорило, в него полетели камни, в том числе и моя половинка кирпича приятно блюмкнула о крышу
"Волги". Вывели плачущую женщину: "На первых этажах живут русские, у нас дети боятся!"
Общага выглядела не жилой: темные пустые окна, только с верхнего этажа несколько узбеков еще кричали, грозили кулаками и чем-то кидались. Развязка приближалась.
В одном "Уазике" сидел тогдашний спецназ в касках, с дубинками и, видимо, другими спецсредствами. Парни подошли вплотную: "Мужики, че вы там сидите?" – те молчат. Машину, шутя, раскачали, и она опрокинулась на бок. "Спецназ" повыскакивал, завязалась драка.
Вперед выпустили милицейскую овчарку на длинном поводке – кой кому она порвала штаны. В ответ полетел град камней, теперь уже почти в упор. Один из ментов, видимо чувствительно получивший по голове, с ярости кинулся в толпу в тщетном намерении выцапать из нее своего, скорее воображаемого обидчика, но его тут же начали рядом со мной дубасить кулаками. После этого прозвучали выстрелы в воздух, а под ноги посыпались шашки с хвостами едкого дыма. "Черемуха!" – вспомнилось знакомое название. Кто-то, пытаясь откинуть обратно одну из дымящихся картофелин, ожег ладонь. Ветер нес угар на толпу, и та стала отходить на пустырь. Мне досталось газа, кроме того, еще засветло я заметил на себе липкий взгляд одного типа – в толпе могли быть подосланные стукачи. Чтобы не доставлять радости своему ситному другу Веселкову, пора было убираться.
Отойдя от поля боя шагов на сто, я встретил Юру, с которым за год до того ездили в Москву. Постояли еще немного, посмотрели со стороны. Толпа из оставшихся человек двухсот едва различалась в дыму, ее поливали из брандспойтов пожарных машин. На подножке кто-то стоял и рукой указывал, куда направлять струю воды, – метили зачинщиков.
Уже возле автостанции нам на встречу выехала колонна из двух десятков разномастных автомашин. Передняя остановилась, из нее высунулся человек и спросил прохожего впереди нас: "Где тут бетонный?" – Из Кирова шла подмога. Мимо в сторону Демьянки медленно проследовали автозаки, крытые брезентом грузовики с солдатами ВВ и милицейские машины.
Как потом я узнал, оставшихся на пустыре окружили и продержали до утра, несколько десятков парней были задержаны, но дня через три их отпустили. Всех узбеков в ту же ночь вывезли из города и района.
Впоследствии к нам присылали только вьетнамок и монголок. Одна из них даже умудрилась забеременеть. Парней затеявших драку с узбеками осудили на несколько лет по нелепой статье – "расовая дискриминация". Аналогично поступили с узбеками из отряда "Фергана" учинившими ответную резню среди слободского населения. Суд был закрытый – с участием КГБ. Под усиленной охраной в перерывах заседаний группу узбеков водили на обед в столовую в центре города сквозь строй озлобленных слобожан, готовых растерзать чужаков. Чиж полагает, что один из наших парней являлся осведомителем и потому был отпущен.
Чиж в тот вечер был на работе в клубе. После окончания мероприятия публику, по его словам, долго не выпускали наружу.
Штат милиции в городе удвоили, а придирки с ее стороны возросли. В частности, толпу молодежи выходящую из горсада после танцев на проезжую часть улицы, стали разгонять, а некоторых парней иногда хватали и везли к себе, где выписывали штраф в 1 рубль за нарушение правил. Подвезли разик и меня. Моя компания пошла в милицию, но помощи не потребовалось, отпустили. С неделю я сидел тихо дома, музыку на улицу не врубал. Платить так и не стал, – не искали.
7. Клуб Культуры.
Юра, с которым мы возвращались по домам, был человек любопытный во многих отношениях. Работал он на ремзаводе – там же, где Ливерпуль и
Грехов, – избирался комсоргом цеха, всегда тщательно и прилично одевался, имел кучерявые волосы умеренной длины. Юра жил в доме у автостанции, из своих окон первого этажа любил с удобством рассматривать происходящее на этом людном перекрестке. Он считался среди нас почти что Кулибиным – все время что-нибудь мастерил, у него неплохо получались столярные работы, включая мебель. В те времена он увлекался изготовлением корпусов для колонок всех размеров. Любимое его словечко – фазоинвертор – с легкой руки Чижа едва не прилипло к нему вместо школьного Аркан. С восторгом слушал у меня видеотоновские колонки: "Словно мячик отскакивает!" Однажды полгода возился с аэросанями, но, разочаровавшись, продал их – двигатель еле тащил по ровному месту. Юра любил путешествовать и отдыхать на природе в компании. Одно время мы гоняли с ним за десятки километров от города на велосипедах. Как-то мы втроем зашли в библиотеку "Белки" при ДК, – по протекции Чижа мне давали здесь дефицитные книги, в том числе, "Три мушкетера" не прочитанные в детстве. В читальном зале Юра выбрал несколько кирпичей Большой
Советской энциклопедии. Особенно его заинтересовал том на букву "П".
В последствии он его приобрел и демонстрировал гостям цветные иллюстрации.
В сентябре 78 года я предложил моему приятелю, владельцу катера, прокатиться вечерком после работы на другой берег с двумя девчонками. Уговаривать его, разумеется, не пришлось.
Незадолго до этого я познакомился с Ириной. Скажу сразу, она мне не нравилась. Теперь я думаю дело в астрологии: по восточному календарю она крыса, а я лошадь, – несовместимая пара. Но тогда таких тонкостей мы не знали, астрология высмеивалась как лженаука средневекового мракобесья, а гороскопы были запрещены для печати.
Ее подруга Лена была полная дура. Правда, надо учесть, что я смотрел на них, восемнадцатилетних, с высоты своего двадцатичетырехлетнего возраста. Встретились на углу Ленина и Грина.
Обе девки пришли в брюках. Еще засветло в нескольких километрах от города вверх по реке на пологом берегу были выгружены все запасы продуктов и приспособлений для пикника оказавшиеся в лодке Аркана, главным образом, немытая посуда. Дамы брезгливо все это подобрали, но с помывкой сковороды и котелка не справились, обнаружив полное отсутствие хозяйственных навыков. Аркан сделал все сам. Не помню, но вина у нас, кажется, не было, возможно, это была ошибка.
Когда стемнело, мы с Ириной уединились, отступив от костра. После недолгих объятий я полез рукой в ее штаны. Признаюсь, это выглядело грубовато и несколько оскорбительно с моей стороны, но результат превзошел все ожидания – бестия схватила меня за оба уха и едва не оторвала их. Я закипел изнутри, и дальнейшее помню смутно. Кажется, на обратном пути (парочка на задней скамейке весело гоготала) грозил выкинуть садистку за борт, а когда причалили, забросил подальше подтяжки ее брюк. Две унылые тени при свете Луны долго искали их на берегу среди десятков привязанных лодок.
В то время я работал в Дорожном участке. Коллектив был в целом хороший, работали и зарабатывали неплохо. Работа у меня была двух видов – художник и помощник геодезиста. Кроме обычной наглядной агитации (стенгазеты, объявления и поздравления, таблицы показателей, стенды по ТБ и советской тематике, лозунги к праздникам на длинных красных тряпках) я рисовал дорожные знаки и красил автомашины по весне. В летний сезон занимался разбивкой трассы для строящейся дороги на Шестаково, – самостоятельно или в компании с недавней выпускницей строительного института Галей Комаровой. Если бы я продолжал там работать и заочно окончил институт, то со временем мог занять свободную должность инженера-геодезиста, стать
