Это от вас он узнал о ней. И когда во время расследования Сэм смешал нас с Биллом Спейтом с грязью, это произошло потому, что всю его работу за него делали вы. И чем выше поднимался он, тем выше поднимались вы. И все это время вы работали на него, и все, что он знал, знали вы, и все это отправлялось прямиком к Спешневу. А когда вы подставили Данцига в Бостоне и все считали, что вы прокололись, он пристроил вас на должность в отдел спутникового слежения. Но отдел спутникового слежения в десять раз важнее, чем все то, что происходит в оперативном директорате. Теперь вы в центре всех дел. Если Сэм станет директором центральной разведки, он потянет вас за собой. А если что-нибудь пойдет не так, если кто-то решит, что у нас завелся крот, и начнется расследование, все следы приведут прямиком к Сэму. Сэм примет удар на себя. Все следят за Сэмом, а не за вами. И все это время я ненавидел Сэма, я пытался уничтожить Сэма, он приводил меня в бешенство. Сэм, а не вы. Я вас вообще не знал. Я никогда о вас даже не слышал.
– Пол, время вышло. Спешнев сам хотел сделать это. Пришла пора положить этому конец. Простите.
Он зажал пистолет-пулемет обеими руками и нажал на спусковой крючок.
Затвор заклинило посередине.
– Я перевернул первый патрон в обойме другим концом, – пояснил Чарди. – Надо было смотреть внимательнее.
С этими словами он вытащил из-под пиджака "ингрэм".
– Вот на чем вы прокололись. Вы всех недооценили. На каждом шагу вы чуть-чуть всех недооценивали. Вы считали всех нас полными ничтожествами. Старина Спейт в Мексике сработал на совесть. А этот маленький мечтатель, Тревитт, и того лучше. И Майлз, даже коротышка Майлз выложился по полной, когда нам это понадобилось. Все сработали на совесть, когда в этом возникла надобность, Йост. И Френчи, Френчи тоже сработал на совесть. Больше всех вы недооценили Френчи. Он оставил мне письмо, спрятанное на старом компьютерном диске, потому что не доверял вам. Сегодня вечером Майлз обманом пробрался в "яму" и раскопал его. И за минуту до вашего появления он связался со мной по радио, – Чарди вытащил рацию, – и назвал ваше имя.
Он помолчал.
– Йост, за все то, что вы со мной сделали, мне следовало бы выбить все мозги из вашей поганой башки.
В дальнем конце гаража с пандуса с визгом вылетела машина и понеслась к ним. Не успела она затормозить, как похожий на гнома Майлз выскочил наружу.
– Молодчина, Пол, – крикнул он. – Теперь мы его возьмем.
Через секунду подъехала следующая машина, потом еще несколько.
* * *
Команда медиков увезла Данцига, окровавленного, с опухшим лицом. На Чарди он так и не взглянул. Тело Улу Бега тоже увезли – после ритуальных плясок со съемкой на месте преступления, на которые Чарди не мог смотреть.
Майлз тем временем терся среди групп многочисленных чиновников, которые прибыли на место событий, и взял на себя задачу представлять интересы управления, пока не появится более высокопоставленное лицо. В самом скором времени должен был прибыть заместитель директора – Чарди полагал, что это будет не Сэм Мелмен. И даже сам директор центральной разведки, которого разбудили и оповестили, в настоящее время направлялся в Лэнгли на экстренное заседание. Говорили, что разбудили и президента, и членов Совета государственной безопасности и комитетов по надзору за деятельностью разведки в Сенате и Палате представителей, каждый из которых отправил на четвертый этаж подземного гаража по одному или по нескольку человек.
Чарди держался от всех поодаль. Он курил, глубоко затягиваясь, – к сигаретам он не прикасался уже много лет и поначалу давился кашлем. Но теперь привычка вернулась. Он докурил, отбросил окурок.
– Еще не найдется, Лео?
Лео Беннис дал ему новую сигарету.
Внезапно появился Майлз и, когда Чарди закуривал, прошептал ему:
– Пол, мы можем неплохо на этом выехать. Мы с вами, если сумеем правильно разыграть эту карту. Понимаете?
– Конечно, Майлз. Мы станем героями. Я скажу им, что ты знал обо всем с самого начала, что это ты всем руководил. Я скажу, что это ты вычислил крота.
– Пол, я был бы вам очень благодарен...
– Да брось ты.
– Ну ладно.
Майлз ускользнул прочь и растворился в кругу людей в костюмах, которые задавали вопросы.
Йоста уже собирались увести. Он плакал. Лицо у него было все в красных пятнах, волосы всклокочены, глаза опухли. Он никак не мог успокоиться, но никто даже не подумал дать ему носовой платок. И все же сейчас, чувствуя на себе взгляд Чарди, он поднял глаза.
Пол ничего не почувствовал. Он-то надеялся увидеть, как вот так вот будут уводить Сэма; это Сэма он ненавидел все эти годы. Йост. Кто такой Йост? У него было такое ощущение, будто его лишили чего-то честно заслуженного. Улу Бег был мертв. Джоанна была мертва. И стоял за этим человек, о котором он никогда не слышал и вообще ничего не знал.
Йоста в окружении фэбээровцев повели к фургону. Майлз попытался добиться, чтобы его отпустили на "разбор полетов" в управление, но ФБР пустило в ход свой авторитет. Однако Ланахан все же настоял, чтобы ему сообщили, куда Йоста везут и кто за это отвечает, и принялся подготавливать почву на будущее.
– Может быть, теперь вы станете в управлении большой шишкой, – сказал Лео.
– Нет, – отозвался Чарди. – Вот уж чего я никогда не хотел. Я просто...
Он вдруг запнулся.
– Я знаю, где Спешнев, – произнес он.
– Что?
– Йост сказал, что Спешнев собирался сам убить меня. Он и собирался. Лео, найдите машину, быстро. Уберите отсюда этих людей. Где "ингрэм"? Быстрее, Лео.
– Пол!
Чарди отыскал свое оружие – его изъяли фэбээровцы, и он конфисковал его обратно под угрозой насилия – и бросился к машине, на бегу вставляя новый магазин.
Он прыгнул в автомобиль и повернулся к Лео, который гнал машину к выезду из гаража.
– Остался последний шаг. Его надо сделать. Чтобы похоронить "Саладин-два" навсегда, чтобы стереть его из памяти живущих.
– Пол...
– В больнице. Спешнев. Он поехал туда за мной.
Машина с визгом взлетела по пандусу, преодолела четыре этажа и выехала на дорогу под оглушительный вой собственной сирены.
– И он ведь доберется. Найдет и крыло, и палату.
– Никого из наших там сейчас нет, – сказал Лео. – Они все рыщут по улицам в поисках Данцига.
– Спаси его бог, – сказал Чарди; теперь он понял, что должно произойти. – Спаси бог Рамиреса.
Глава 56
Ночь выдалась странно тихая, самая странная и самая тихая с тех пор, как он попал на север. Такая ночь как нельзя лучше подходила для побега, но Рамирес чувствовал себя совершенно обессиленным. Наверное, они что-то подмешивали ему в сок. Его руки и ноги весили целую тонну, перед глазами стоял туман, голова соображала с трудом.
Впрочем, может быть, это давал о себе знать возраст. У всех так. С чего бы этому темному ангелу пощадить тебя, Рейнолдо? Ты даже не молишься, разве что когда кто-то пытается тебя пристрелить, а в этой больнице на далеком севере, в окружении бледных, бескровных, спокойных norteamericano, на тебя никто не покушается.
Он лежал в темноте и без конца смотрел телевизор сквозь опухшие щелочки век. Неудобная нашлепка на сломанном носу закрывала обзор, но ему было все равно. Он был как во сне – и все же не спал. Нет, ему точно что-то подсыпали. Скоты! Но у него не осталось даже сил ненавидеть их.
В полудреме он думал о побеге, еде и женщинах. Главным образом о женщинах, молоденьких индианках, девственницах, если говорить точнее. Его орган не находил себе применения вот уже несколько месяцев. Хуже чем в тюрьме – там за деньги шлюха тебя обслужит.
В палату вошел светловолосый врач.
Что? Это какой-то новенький.
Его силуэт вырисовывался в дверном проеме. Рамирес ждал. Значит, о нем все-таки не забыли. Вот, даже новый доктор. Может, сказать что-нибудь человеку, который молча стоит на пороге? Он явно не мог понять, спит Рамирес или нет: перебинтованное лицо мексиканца тонуло в тени. Загадка из области этикета продолжала мучить Рамиреса. Говорить или не говорить?
Впрочем, его нередко так проверяли, он знал это; они заглядывали к нему в палату в самое неурочное время, чтобы посмотреть, чем занят их гость. Так что Рамирес не удивился и не встревожился, а решил лежать спокойно, пока врач не уйдет.
Но доктор не уходил. Он быстро покрутил головой, оглядывая пустынный коридор, потом вошел в палату и тихо прикрыл за собой дверь.
Очень интересно.
Рамирес лежал неподвижно и наблюдал, как врач крадется вдоль стены. Он подобрался к телевизору, который был укреплен на стене, и протянул руку к кнопке.
Он что, хочет переключить на другую программу?
Но доктора вовсе не интересовали программы. Он прибавил громкость, сначала немного, потом еще.
Все это Рамиресу очень не понравилось. Никто из докторов раньше так себя не вел. Они что, собрались от него избавиться? Ну да, он ведь им как кость в горле, разве не так? И разве не по его вине погиб в горах тот глупый молокосос?
"Матерь Божья, помоги мне.
Пресвятая Дева, дай мне сил.
Молю тебя, пресвятая Богородица, прости меня. Я много грешил, и я дурной человек, очень, очень дурной, я убивал и прелюбодействовал. Прости меня, пресвятая Богородица. Если бы только у меня были силы! Если бы только я мог двигаться, если бы не этот туман в голове, не эта проклятая неповоротливость".
Врач подошел к постели, сунул руку за пазуху пиджака и вытащил небольшой пистолет.
Он подошел совсем близко, как будто плохо видел, и протянул вперед одну руку, словно хотел нащупать беззащитное горло, которое было скрыто в тени.
Рамирес ощутил на своей коже его пальцы.
"Матерь Божья, помоги своему грешному сыну Рейнолдо".
Врач поднял руку с пистолетом, чтобы выстрелить в самое горло. Но в тот миг, когда дуло приблизилось к коже, святая Дева в своей доброте и бескрайней всепрощающей любви к грешному Рейнолдо Рамиресу даровала ему небывалый прилив сил, который тот вложил в один короткий молниеносный удар снизу в нависающий докторский подбородок, отчего ошеломленный врач полетел на спину, а Рейнолдо перекатился на правый бок, слетел с кровати, чудесным образом вновь обретя свое обычное проворство и хитрость. И в ту же секунду, когда он сорвался с края кровати, уходя с линии огня, просвистевшая мимо него пуля раскололась о линолеум.
Рейнолдо грохнулся на пол, но тут же вскочил и налег плечом на кровать, с нарастающей скоростью увлекая ее вперед, пока она не врезалась в доктора и не прижала его к стене. Рамирес на ходу подхватил массивное днище кровати и с размаху опустил его на доктора. Послышался еще один странный выстрел. Он обернулся, чтобы взглянуть на оружие, но увидел лишь телевизор, на экране которого ковбой палил из пистолета. Мексиканец обеими руками стащил его с полки и поволок через всю комнату к стене, где врач пытался выпутаться из кучи постельных принадлежностей. Тяжелый ящик угодил в стену и рухнул доктору на голову. Тот снова завопил от боли.
Рамирес не стал задерживаться, чтобы разобраться, в чем дело, а развернулся и дал деру. Он очутился в безлюдном зеленом коридоре, где не горел свет, увидел в одном конце знак "Выход" и припустил туда. Его больничный халат бешено развевался, ягодицы и детородный орган подпрыгивали на бегу. Он добежал до двери, но обнаружил, что она аккуратно заперта, и бросился через коридор к двери напротив. Она подалась, и он оказался в темной и тихой комнатке.
Интересно, врач видел, как он сюда вошел?
Это уже не имело значения. Рамирес принялся лихорадочно озираться по сторонам в поисках какого-нибудь оружия.
* * *
Спешнев различил на полу следы ног – отпечатки потных ступней, – ведущие по коридору. Он двинулся по следу. Из головы, пострадавшей от упавшего телевизора, текла кровь.
Да уж, Чарди поистине мастер импровизации: телевизор в качестве оружия. Как по-американски!
Кровь заливала глаза. Спешнев задержался утереть ее. Надо было остановить кровотечение и избавиться от докторского халата, прежде чем снова соваться в вестибюль. Черт бы побрал этого Чарди. С годами он потолстел, но отнюдь не поглупел.
Надо было стрелять сразу же. Но иногда жертвы вскрикивали, когда микротоксин блокировал дыхательную систему, поэтому рекомендовалось принять меры предосторожности.
Спешнев убрал пневматический пистолет и вытащил из-под мышки "люгер".
Ему не пришлось долго ждать. Чарди, обезумевший от напряжения, как и все люди действия, не был наделен даром терпения. Спешнев знал, что он придет, и он пришел.
Дверь распахнулась настежь, и тот, кого он ждал, пригибаясь, яростно набросился на него.
Полковник встретил нацеленную ему в живот голову выкинутым вперед и вверх крепким коленом и по силе столкновения понял, что удар получился редкостным шедевром, нанесенным точно в нужное время и в нужное место. Спешнев проворно отступил в сторону – он и сам еще не утратил легкости – и огрел Чарди по затылку стволом пистолета, сильно рассадив кожу. Кровь брызнула во все стороны. Противник повалился на колени, еще секунду пытался сопротивляться удару, потом ничком рухнул на пол.
Ну наконец-то.
Хмельное возбуждение ударило Спешневу в голову. Он склонился над упавшим, поднес пистолет к затылку, и Чарди зашевелился, дернулся, потом медленно-медленно повернулся на бок, и полковник впервые за все время понял, что это вовсе не Чарди, а какой-то незнакомец.
А где Чарди?
Спешнев поднялся. Он был оскорблен этим вероломством.
Где Чарди?
Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать: дверь в противоположном конце коридора с треском распахнулась, и в зеленую кишку ворвался Чарди в окружении еще каких-то людей, и если кто-то и кричал "стой", ни он, ни Чарди не услышали этого или не захотели услышать. Русский вскинул пистолет, думая, что у него, возможно, есть еще шанс, даже сейчас, в самый последний момент, но, целясь, он уже понимал, что ничего не выйдет, потому что у Чарди в руках оказался какой-то пистолет-пулемет и пули уже летели прошить его грудь и скосить его.
Глава 57
После отставки Сэма Мелмена и последовавшей за ней в связи с двурушничеством Йоста Вер Стига кадровой перестановки в оперативном директорате наступил серьезный кризис власти.
Данциг, разумеется, не имел никаких рычагов официального воздействия, но он все еще знал нужных людей и все еще имел в разведывательном кругу должников. Он сделал несколько телефонных звонков, набросал несколько служебных записок и даже обработал пару-тройку влиятельных лиц лично – это было нелегко, потому что опухоль еще не сошла, а под глазом у него всеми цветами радуги переливался роскошный синяк. Его усилия были отчасти вознаграждены.
Было получено согласие вернуть на службу одного из старых ребят, опытного и толкового отставного офицера, чтобы он на время занял пост заместителя директора по оперативной работе, пока на это место не подыщут подходящего постоянного кандидата. Кроме того, Майлза Ланахана назначили помощником заместителя директора в знак признания его недавних блестящих заслуг. Майлзу исполнилось двадцать девять лет; он был на девять лет моложе самого молодого кандидата, когда-либо занимавшего эту должность.
Некоторое время спустя Данциг предложил Майлзу пообедать с ним в превосходном французском ресторане в престижной части Вашингтона. Ланахан немедля согласился. В назначенный день он подъехал к ресторану в принадлежащем управлению лимузине и вошел в фойе в новехоньком сером костюме классического покроя в тонкую белую полоску. Его черные туфли были начищены до блеска, волосы аккуратно подстрижены. Однако ему все равно было немного не по себе: он никогда еще не бывал во французском ресторане и не знал, что заказать.
Он уставился в меню на непонятном языке.
– Молодое вино, бордосское. Что скажете, Майлз?
– Прекрасно, – ответил Ланахан пожилому политику. – Я скажу, что оно прекрасно мне подойдет.
– "Марго", пожалуйста, – сказал Данциг сомелье. – Здесь подают превосходный boeuf bourguignon
, – сообщил он Майлзу.
– Значит, его я и закажу, – решил Ланахан.
– Мне как обычно, Филипп, – бросил Данциг официанту, который исчез столь же быстро, как и появился.
– Да, Майлз, вид у вас преуспевающий.
Ланахан залился краской под своими прыщами, потом застенчиво улыбнулся. Зубы у него блестели – сегодня утром он их почистил.
– Ну как, они там в управлении хорошо с вами обращаются?
– Я – герой, – ответил Майлз.
Он не преувеличивал. Так оно и было. В коридорах, на конференциях, по сотням неприметных признаков он ощущал это: он стал человеком, с которым считались. Он стал человеком, который раскрыл Йоста Вер Стига.
– О, вас просто наконец-то оценили по заслугам, – любезно заметил Данциг.
Он поправил свои темные очки, которые не могли до конца прикрыть лиловый фонарь, до сих пор украшавший его лицо.
"Чарди, должно быть, врезал ему от души", – подумал Майлз.
Да, Чарди, характер у тебя явно не сахар. Подбить глаз Джо Данцигу! Бог ты мой!
Обезображенное лицо Данцига, вполне естественно, породило настоящий вал толков, лишь усугубившийся после того, как один фотограф застал бывшего госсекретаря врасплох и снял его крупным планом, а фотографию продал в "Тайм", где ее напечатали в рубрике "Люди" под заголовком: "Данциг и его карманный "фонарь"".
Вскоре после этого политик выступил с заявлением, что попал в небольшую автомобильную аварию, в которой, к счастью, не получил никаких серьезных травм. Этому, разумеется, никто не поверил. Непомерное эго и сластолюбие Данцига вкупе с его страстью к молодым замужним женщинам было слишком хорошо известно, так что не требовалось развитого воображения, чтобы придумать ситуацию, в которой он мог обзавестись таким фингалом.
– Вы прекрасно справитесь, Майлз, я в этом уверен, – продолжал Данциг.
– Спасибо. Я буду стараться, это точно.
– Я в этом не сомневаюсь.
– Мне очень повезло, что я не пошел ко дну вместе с Сэмом.
– Вы из тех, кто всегда выходит победителем, Майлз. Я сразу это понял.
Ланахан кивнул. Да. Это действительно было так. Он был наделен истинным талантом всегда выходить сухим из воды.
– Послушайте, я хотел бы поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, – сказал Майлз.
– Пустяки. Прошу вас. Мне даже неловко. А вот и "Марго"!
Вино разлили. Майлз наблюдал за тем, как Данциг принял протянутый ему бокал, сделал крошечный глоток и одобрительно кивнул.
– Неплохо, – сказал он, не глядя на официанта.
Бокал Майлза уже наполнили; он сделал глоток напитка. Вино действительно было отменное. Должно быть, эта мысль отразилась у него на лице.
– Это "Шато-марго" урожая семьдесят седьмого года. Очень хорошее вино.
– Боже, оно великолепно, – сказал Ланахан.
– Майлз, я тут подумал... Последние несколько недель стали для меня настоящим испытанием. Они заставили меня ответить на множество важных вопросов. Например, хочу ли я провести остаток своих дней, бездарно прожигая жизнь ради собственного удовольствия?
– Я уверен, что не хотите, – сказал Майлз, ломая голову, куда клонит его собеседник.
– Я ведь все-таки сравнительно нестарый человек. Я считаю, что еще многое могу отдать обществу.
– Да, сэр. – Майлз сделал еще один небольшой глоточек вина.
– Возможно, мне захочется активно участвовать в делах на некотором уровне – официально или неофициально. Вы меня понимаете?
Ланахан не понимал. Но потом все же понял. Ну разумеется, он понял. Внезапно он сообразил, что ему предлагают заключить альянс. Так вот как делаются такие дела: ты помогаешь мне, а я тебе. Но что он может...
Он может очень многое. Теперь он это понял. Очень многое.
– Да, – сказал он. – Я согласен с вами, доктор Данциг. И я хочу, чтобы вы знали, что можете во всем на меня рассчитывать.
Данциг поднял свой бокал, помолчал секунду. Казалось, он что-то обдумывает.
– Майлз, – провозгласил он, – за будущее. Знаете, оно действительно принадлежит нам.
* * *
В тот же день примерно в двух тысячах миль южнее состоялся еще один конфиденциальный разговор, хотя и менее роскошно обставленный, в котором участвовали два других действующих лица истории с курдом.
Рейнолдо Рамирес, явно оправившийся от ран и облаченный в новый блестящий кримпленовый костюм, наклонился к мутному лобовому стеклу и, щурясь от слепящего солнца, объявил:
– Вот! Вот он!
Его спутник, Пол Чарди, лишь кивнул.
Поездка из Туссона по пустыне пролетела незаметно. У Чарди разболелась голова, когда они внезапно очутились в городе. Пол видел его: холмы по ту сторону проволочной изгороди, усеянные лачугами бедноты – голубыми, розовыми и всех прочих цветов надежды. Над пунктом проверки автотранспорта и пешеходным турникетом нависала зеленая перемычка офисов. В обоих направлениях скопилась пробка, а по обе стороны проволочной изгороди толклось около сотни человек.
Чарди окинул пейзаж равнодушным взглядом. Все эта история началась здесь месяц назад. Ну и что? Ощущение замкнутого круга, завершения, окончания в его глазах было лишено волшебства. И все же он сам вызвался отвезти мексиканца обратно и освободить его, еще одного победителя.
Чарди остановил автомобиль у обочины ярдах в восьмидесяти от границы.
– Ладно, приятель. Приехали. Вылезай.
Рамирес неуклюже выбрался из машины. На его теле, должно быть, насчитывалась тысяча шрамов. Он напоминал себе старый помятый мексиканский "де сото" пятьдесят второго года выпуска, ржавый и облупившийся, разбитый в хлам, с серым крылом, синей дверцей и подвязанным проволочкой бампером, который тем не менее исправно бегал, несмотря на триста тысяч пройденных миль. Рейнолдо двинулся к шлагбауму, потом замедлил шаг, как будто у него закружилась голова или его одолел приступ тошноты. Он остановился, чтобы взять себя в руки.
Чарди выскочил из машины.
– Ты здоров? – спросил он, коснувшись дрожащей руки.
– Да, si. Рейнолдо в полном порядке.
– Деньги свои получил?
– А то.
Карман Рамиреса оттягивал солидный задел на будущее, полученный благодаря любезности американского правительства.
– Иди. Чего ждешь? – спросил Чарди.
– Nada. Ничего, – ответил Рамирес, распрямляясь.
Ему было лет пятьдесят, а выглядел он на все сто. Он быстро зашагал вперед, дошел до шлагбаума. Немного постоял, касаясь пальцами холодного металла турникета, потом решительно миновал его.
Чарди сидел на ограде и смотрел ему вслед, пока мексиканец не растворился в толпе сутенеров, индейцев, торговцев сувенирами, таксистов и молодых девиц.
Он старался не думать о другом человеке, которого когда-то надеялся вот так отвезти к границе и сказать ему: "Иди. Ты свободен. Ступай на все четыре стороны". Вспоминалась ему и женщина, и мечтательный юноша. Все они погибли, пытаясь перейти границу.
Светило солнце, ветер носил по воздуху шальные газетные листы, вздувал пыль, взметал подолы девичьих платьев, открывая белые ляжки. Чарди больше не мог разглядеть мексиканца. Он ушел. Он совсем ушел.
Чарди развернулся и уселся в свою машину. У него мелькнула мысль найти какой-нибудь бар и пропустить несколько бутылок пива, убить час-другой. Спешить ему было некуда.
