– Гони! Гони!
– Каким образом я должен гнать? – осведомился Тревитт.
Можно подумать, вся Мексика разом выехала на дорогу. Светофоры работали как бог на душу положит, странные дорожные указатели подавали ему приказания, которых он не мог разобрать. Кто-то сигналил и ругался. Тротуары заполоняли толпы людей, бродивших из лавчонки в лавчонку и праздно толкавшихся по улицам. Прямо по центру перекрестка расположился мороженщик со своей тележкой. К нему то и дело подбегали ребятишки.
– Ого! Ты чуть не сбил того придурка! – восхитился Мигель.
Они поехали в более размеренном темпе. Тревитт вглядывался в море машин и пешеходов. Но не мог разглядеть ни черта...
– Вон она! Вон там, я ее вижу! – завопил Роберто, который высовывался из окна чуть не по пояс.
– Эй, парень, ты там поосторожней, – предостерег помощника Тревитт, но его самого уже переполняло ликование.
* * *
"У Ле Карре все было бы совсем иначе, – думал Тревитт, отчаянно бросаясь в возникающие просветы между машинами, ныряя в этот поток видавших виды колымаг пятидесятых годов и выныривая из него на своем неторопливом желтом "шевроле". – Черт бы побрал эту бабу – она захапала себе единственную быструю машину во всей стране!"
У Ле Карре на его месте были бы суровые бесстрастные профессионалы, мрачные типы с синуситом и нелегкой судьбой, и они гонялись бы друг за другом под непогожим небом Восточной Европы. Там каждый кирпичик, каждый оттенок мысли, каждый поступок был бы полон значения, каждый закоулок был бы отмечен на плане, каждая горькая шутка судьбы была бы выпячена. Здесь же вместо всего этого – пыльные людные улицы, тележки с мороженым, лотки с фруктами, ребятишки в дерматиновой обувке, холмы, обросшие сизыми лачугами, палящее солнце, пыльный суховей, улочки, названий которых он никогда не узнает, и двое мексиканских мальчишек, кричащих ему на ухо.
– Она свернула.
– Да никуда она не сворачивала.
– Так свернула или нет?
– Свернула.
– Не сворачивала.
– Я ее не вижу.
У Ле Карре слежку вели специальные группы, разбитые на четверки, и силуэты "хвостов" сменяли друг друга. Непременно где-нибудь стоял контрольный фургон с детскими каракулями, нацарапанными на пыльном боку так высоко, что никакой ребенок не дотянулся бы. Ле Карре досконально разбирался во всех тонкостях, во всех хитростях этого ремесла, знал их назубок.
– Свернула.
– Не сворачивала.
– А, черт! – рявкнул он с раздражением и затормозил у обочины, подняв тучу пыли.
Тощая курица выпорхнула перед ним из дырки в чьем-то курятнике и бестолково ринулась на проезжую часть, где ее немедленно сбил огромный грузовой "мерседес" с эмблемой "Пепси-колы" на боку. Она совсем по-мультяшному подлетела в воздух, потом спланировала вниз, теряя перья и кости, и глухо шлепнулась в пыль.
– Господи Иисусе, вы это видели? – ахнул Мигель.
Тревитт видел и уже начал задумываться, случалось ли в произведениях Джона Ле Карре такое, чтобы грузовики с эмблемой "Пепси" в лепешку давили цыплят. И если случалось, то какой знак Джордж Смайли – сдержанный, усталый, блестящий старый профессионал, странник в мрачных лабиринтах шпионажа – усмотрел бы в этом? Но тут в нескольких кварталах впереди мелькнул зеленый "шевроле".
С улицы они въехали еще на один холм, потом спустились вниз, потом снова поднялись вверх. Повсюду вокруг ютились натыканные без всякого порядка толевые лачуги, крыши из гофрированной жести, проволочные изгороди, розовые или голубые домишки в одну комнату; Тревитту уже начинало казаться, что вся Мексика состоит из одной улицы, на которой он успел побывать тысячу раз.
Впрочем, пыль, висящая в воздухе, говорила ему, что машина Мадонны пронеслась здесь всего несколько секунд назад, и время от времени он видел автомобиль, исчезающий за гребнем холма наверху или бешено вихляющий внизу впереди него.
– Где мы? – спросил он своих проводников.
– Здесь оседают люди из пустыни или с гор, – сказал Роберто. – Беднейшие из бедных. Рейнолдо, он из этого района.
– Это очень плохой район, – подал голос младший.
"Шевроле" впереди исчез. Тревитт лихорадочно ударил по тормозам, машина пошла юзом. Но впереди не было пыли.
– А, черт подери, – выругался он.
– Свернула, наверное.
– Черт.
Он оглянулся назад, посмотрел вперед. Картина всюду была та же самая: грязные извилистые улочки, уходящие вверх и вниз, сараи, проволочные курятники, телевизионные антенны.
– Сдай назад. Потихоньку.
Он дал задний ход. Сейчас ему очень пригодилась бы одна из четверок Ле Карре.
– Вон она. Вон там, я ее вижу, – сказал Мигель.
– Да-да. – Тревитт тоже увидел зеленый "шевроле", брошенный под странным углом на склоне соседнего холма.
Он медленно двинулся вперед, завернул за угол и остановил машину у небольшого магазинчика "Абарротес гардения".
– Так, – проговорил он, тяжело дыша, – Мигель, ты пойдешь к тому дому. На тебя вряд ли кто-то обратит внимание. Не суетись, ладно? Без глупостей. Просто смотри в оба глаза, понял? Роберто, ты заглянешь в тот магазинчик. Посмотришь, что скажет продавец. Не дави на него, просто послушай...
– Ладно, ладно, – сказал Роберто, выбираясь из автомобиля.
Тревитт ждал. Он сгорбился за рулем своей машины, дешевые очки сползли с переносицы. Он чувствовал себя по-дурацки, как ряженый на маскараде. Примириться со всем этим было нелегко. Но он ведь примирился с Биллом Спейтом в сточной канаве – это была реальность. Интересно, все остальные когда-нибудь тоже сталкивались с подобным, испытывали такое чувство, будто разыгрывают нелепые роли в окружении неправдоподобных персонажей? Он сомневался в этом: они были специально обучены и, должно быть, мыслили в терминах, которым их обучили, просчитывали целесообразности, пути к отступлению. Они были бы так озабочены, так заняты, что у них просто не было бы времени на взгляд в перспективу. А Тревитт только в перспективу и глядел. Его никогда не учили подпольной работе, он ведь аналитик, историк. Никто никогда и не думал о том, чтобы бросить его на операцию. И вот тебе пожалуйста.
Мигель вернулся первым.
Тревитт подскочил от неожиданности, когда мальчишка плюхнулся в машину. Черт, он подкрался совершенно бесшумно.
– Мне не удалось подобраться слишком близко. Там почти никакого укрытия. Не хотел все испортить.
– Наверное, это было разумно.
– Зато я порылся в мусоре. Вот.
Его трофей представлял собой заскорузлую полоску марли, розовато-бурую и жесткую.
– Да, это кровь, – сказал Тревитт, и к горлу его внезапно подступила тошнота при виде этой находки. – И как много.
– Si, – согласился мальчишка.
– Теперь осталось только дождаться Роберто.
Но Роберто все не появлялся и не появлялся. Прошло, казалось, уже много времени. Они сидели в машине в переулке. Может, юнец решил подождать с la venganza до лучших времен и смылся? Или, может...
Но Тревитт понимал, что хорошие оперативники не сидят сложа руки и не гадают: может – не может. Никакого толку, одно расстройство. И все же мысли у него в голове крутились как ошпаренные. Может, он столкнулся с какой-нибудь бандой. Может, он...
Но парнишка неожиданно появился.
– Где ты пропадал?
– В "Абарротес гардения".
– Тебя не было целый час!
– У меня возникли затруднения.
– Затруднения какого рода? – пожелал узнать Тревитт.
– Подозрительное старичье. Они глаз с меня не спускали. Кто я такой да чего мне надо. Ну я и сказал им, что я с юга и собираюсь сегодня ночью отправиться на el otro lado
. За границу.
– Они поверили?
– Может, да, может, нет. Но я не подумал, что мне нужно валить. Ну и решил выпить пепси-колы.
– Значит, ты пил...
– Но потом появились еще двое.
– Американцы?
– Нет, латиносы. Серьезные ребята, гангстеры.
Тревитт хмуро кивнул. Все это ему не нравилось.
– Они разделали его под орех. Хозяина. Выстрелили в него из пистолета.
Тревитт обернулся, мальчишка переместился на свет, и стало видно, что над глазом у него наливается багровая шишка.
– Господи, Роберто...
– И мне тоже досталось от этих придурков. Серьезные ребята, настоящие мерзавцы.
– Чего они хотели?
– Они хотели узнать о раненом. Прослышали, что где-то в округе есть раненый.
– Он рассказал им? Тот старик?
– Иначе его убили бы. Сказал.
– Вот черт, – выругался Тревитт.
Он протянул бледную руку и коснулся пистолета за поясом.
– Наверное, они уже добрались дотуда, – сказал Роберто.
– Фейерверк! – возбужденно завопил Мигель. – Фейерверк.
Глава 27
– Прощай, Ли, – сказал он. – Всевышний вознаградит тебя.
– Милый, – сказала она, – береги себя. Не делай глупостей. И не попадись в руки легавым. Держись от них подальше, слышишь?
– Хорошо, – пообещал он.
Город оказался огромным. Он не шел ни в какое сравнение ни с Багдадом, ни даже ни с другим американским городом, который он видел, – Америка, сконцентрированная как нигде больше, Америка, нагроможденная в одном месте, Америка во всем, безумная, ошеломляющая Америка, Америка во всей красе. Этот город не имел своего ритма. Здесь все происходило на одной и той же скорости, и она была головокружительной, и на одной и той же ноте – и она оглушала.
– Не давай себя в обиду здешним ребятам, – сказала она.
Позади просигналило такси. Мимо неслись машины. Воздух был серый, холодный и грязный и пах выхлопными газами. Он взглянул на улицу, похожую на ущелье, но картина распадалась на такое множество деталей, что постичь ее не было никакой возможности. Голова у него гудела, хмурые прохожие поглядывали косо.
– Джим, – сказала она, – золотко, нечего тебе здесь делать. Поехали обратно. Поехали обратно в Дейтон.
– Я не могу.
– У тебя точно такой же вид, как тогда, когда ты гнался по путям за теми ребятами. Как у Бобби. Возвращайся ко мне. Слышишь? Возвращайся к Ли. Дай мне слово, что вернешься.
– Я вернусь, Ли. Клянусь глазами, вернусь.
– Я не знаю ничего ни о каких глазах, Джим. Я просто хочу, чтобы ты вернулся.
– Я вернусь, – пообещал он и ступил на тротуар, а она уехала.
Неподалеку находился автовокзал, и он отыскал очередной маленький грязный отельчик. Она оставила ему сотню долларов, пятнадцать из которых он отдал портье за ночлег. В номере он просидел довольно долго, два дня. Предстоящая ему часть путешествия обещала быть самой трудной.
* * *
Нужное место он искал довольно долго. Он знал название, даже адрес – из телефонного справочника – и однажды ночью нашел какого-то чернокожего.
– Мне нужно попасть в одно место. Вот сюда.
Он показал страницу, вырванную из справочника.
– Парень, ты не на того напал.
– Скажи, как мне туда добраться.
– Приятель, тебе нужно сесть на автобус. Доехать. Пересесть на другой автобус. Это вражеская территория. Я туда ни за какие коврижки не сунусь.
– Какой автобус? Скажи, на какой автобус садиться.
– Эй, приятель, осади. Поймай такси, возьми напрокат тачку, поезжай на поезде или на метро. Оставь меня в покое.
– Ты должен помочь.
– Ну уж нет, приятель.
Улу Бег сунул ему какие-то деньги.
– Вот. Покажи мне. Покажи.
– Господи, приятель, тебя, наверное, приперло по-настоящему.
* * *
Это оказалось небольшое заведение, затерянное в неприметном старом районе города. Он запомнил маршрут и вернулся туда на следующую ночь. Все вокруг уже утихло. Он ждал на другой стороне улицы, наблюдая из темноты, пока не удостоверился, что в доме никого нет. Потом перебежал улицу и снова затаился минут на десять. Время от времени мимо проезжала одинокая машина, а однажды по переулку прополз патрульный автомобиль, но Улу Бег лежал неподвижно, пока полицейские не уехали. Наконец он поднялся и подергал дверь; та не поддалась. Ничего другого он и не ожидал. Он подошел к окну и внимательно его осмотрел.
"Решетки ты увидишь сразу. Но обязательно смотри на провода. В Америке у всех провода, которые связаны с полицией или с сигнализацией, потому что там все у всех все время что-то крадут".
Он начинал понимать, что они относились к Америке с изрядным цинизмом; они ненавидели ее. Но их видение обычно оказывалось верным, а план действий – оправданным; он всегда подчинялся.
"Провода в окне, по краю стекла. Это маленький домик в бедном квартале, так что они, вероятно, не в состоянии позволить себе что-то приличное. Впрочем, кто их в Америке знает? Возможно, к ним забрел какой-нибудь коммивояжер и продал что-нибудь этакое. В Америке это самое обычное дело. Возможно, там есть и собака. Если так, ее необходимо немедленно убить".
Курд еще раз взглянул на окно: никаких проводов, ничего.
Он сунул руку в рюкзак, вытащил оттуда короткий нож, наклонился и – со знанием дела, как его учили, – вставил острие в щель между верхним и нижним окнами. Это оказалось проще простого. Он быстро подвел лезвие к замку и поддел язычок острием. Поворачивая и нажимая на нож, он подтолкнул язычок – механизм сопротивлялся всего секунду, потом щелкнул и открылся. Улу Бег вытащил ножик и быстро поднял фрамугу.
Он прислушался – не раздастся ли собачий лай. Все было тихо. Он оглядел переулок: ни души. Из открытого окна его обдало потоком теплого воздуха, который принес с собой знакомые запахи. Но задерживаться, чтобы насладиться ими, было нельзя; он закинул внутрь рюкзак и сам залез следом.
Он лежал на полу, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. По полу скользнул луч света с улицы. Зальчик был совсем скромный: несколько столиков, накрытых матерчатыми чехлами, с поставленными поверх стульями. Улу Бег стремительно прополз по полу к двери и очутился в кухне. Там одуряюще пахло едким промышленным мылом, но даже сквозь этот оглушительный американский запах пробивались другие, знакомые: аромат барашка и цыпленка, фалафелей и виноградных листьев, медового кекса, шпината и капусты, киббе
, мяты, других пряностей. Они приятно щекотали ноздри, и его так и подмывало распахнуть дверцу буфета, но он не поддался искушению: во-первых, чем дольше он здесь находился, тем большей опасности подвергался, и во-вторых, уступить означало бы признать, как сильно ему не хватало того, что он оставил, как больно его ранила утрата всего этого.
Он действовал стремительно. Открыл рюкзак и достал оттуда, из-под замотанного в тряпку "скорпиона", консервную банку.
Ему объяснили все очень подробно.
"Американцы, которые живут в огромных домах, тянутся к примитивным вещам. Они готовят на углях, как горцы, и воображают, будто это возвращает их к истокам, к корням. Жидкость, при помощи которой они разжигают свои угли, можно купить где угодно за доллар, не вызывая подозрений. Она не такая летучая и не такая едкая, как бензин, и подходит просто идеально".
Курд открыл бельевой шкаф и плеснул в него жидкостью. Потом двинулся в обход кухни, поливая вокруг. Из столовой пахло парами: он смочил занавески и обрызгал стены.
Затем, чиркнув спичкой, поджег занавеску. Пламя вспыхнуло в одно мгновение, с трескучим шипением взвилось вверх, озаряя комнату. Улу Бег поморщился от ослепительной яркости, глядя, как огонь перескакивает с одной лужицы на другую, превращая их в пылающие озера.
У окна он помедлил, всего на секунду: в комнате полыхало полдюжины костров, рыжие языки расползались в стороны и вспыхивали. Два из них слились и превратились в один, более крупный, потом к ним присоединился третий. Сквозь дверь в кухню виднелось веселое пламя.
Он выскочил из окна, и воздух, прохладный и сладкий, ворвался в легкие. Вроде бы однажды, в бою с иракцами, он оказался заперт в горящем здании. Откуда-то возникло воспоминание о кольце огня, но он не помнил, как и когда это случилось. Помнил лишь точно такое же ликование, когда в лицо ему ударил прохладный воздух.
Крепко сжимая свой рюкзак, он преодолел два переулка и очутился на отдаленной улице, и тут завыли сирены. Мимо, сверкая мигалками, пронеслась полицейская машина.
В голову Улу Бегу пришла еще одна мысль, и он позволил себе горькую улыбку: разве слова Джарди, сказанные им как-то раз, не оказались пророческими?
"Однажды, – пообещал Джарди, – ты спалишь Багдад. Ты спалишь его до основания".
Как и прежде, Джарди оказался прав.
Улу Бег развернулся и еще быстрее зашагал в ночь.
Глава 28
Они различили "форд", стоящий рядом с лачугой.
– Это она, – заорал Роберто. – Это их машина.
Тревитт тревожно хмыкнул.
– А теперь пойди и застрели этих парней, – заявил Мигель.
– Погоди минутку, – сказал Тревитт.
Он огляделся вокруг в сумерках и не увидел никого – ни полиции, ни других людей. В трущобах было непривычно тихо. Обычно вокруг бродили куры, козы, ребятишки, старухи и серьезного вида молодые люди. Но сейчас в извилистом переулке не было видно ни единой живой души.
– Возьми пушку, – не унимался парнишка. – У тебя ведь есть та пушка за пятьдесят долларов. Иди прямо туда и застрели этих поганцев.
Нет, этот ребенок положительно начинал действовать Тревитту на нервы. Возьми пушку, как же. За кого ты меня принимаешь, малыш? За Гордона Лидди?
Тревитта охватила невыносимая горечь. Выбор у него был совершенно безрадостный. Это нечестно.
– Правильно, – поддержал Роберто, – давай пристрели этих козлов.
– Не дело это, палить в кого попало, – наставительно сказал Тревитт.
Но мысли его начали крутиться вокруг пистолета. Без оружия он туда уж точно не сунется. Плохонькая старушка "беретта", которой небось лет пятьдесят, была ветераншей абиссинской кампании, а он – разве что ветераном нескольких библиотек.
– Тебе лучше бы действовать побыстрее, приятель.
– Да знаю я, знаю, – буркнул Тревитт, которому не хотелось действовать вообще, не говоря уж о том, чтобы действовать побыстрее.
– Может быть, стоит выждать, – сказал он сквозь невесть откуда взявшийся комок слизи в горле.
Оба парнишки уставились на него. Господи, и как же его вообще угораздило ввязаться в это безумие с допотопным пистолетом и двумя молокососами в качестве помощников?
– Ладно, ладно, – сдался он.
– Тебе лучше бы действовать, приятель, – повторил Роберто.
Из дома донесся чей-то вопль. Они едва его расслышали.
Тревитт потянулся к пистолету и обнаружил, что тот болтается за поясом где-то в районе поясницы. Он двумя пальцами вытащил оружие из штанов и тупо уставился на "беретту", всю в смазке, уродливую и неуклюжую. Он не мог вспомнить, взведен курок или нет. В голове было пусто.
– Наверное, кого-то только что убили, – заявил Роберто.
Тревитт наконец-то вспомнил принцип действия автоматического пистолета и с маслянистым щелчком передернул затвор, отводя ударник. Из магазина выкатился нетронутый патрон. Черт, он все-таки был взведен. Роберто передал ему патрон.
Тревитт вытащил магазин и вернул патрон на место. Потом вставил магазин обратно и защелкнул его. Он вылез из машины и немного постоял на трясущихся ногах, пытаясь изобрести какой-нибудь план. Но чем больше он раздумывал, тем сильнее нервничал и в конце концов просто бросился к лачуге, держась точно на линии угла, чтобы его не заметили из окон. Он пригибался, как делали в фильмах, и подошвы его туфель постоянно скользили по грязи. Наконец он добрался до домика и на миг задержался перед дверью. До него доносились приглушенные крики боли. Кого-то явно молотили на совесть. Но он не мог сдвинуться с места, словно примерз к земле, его украшенные кисточками мокасины будто срослись с самой планетой. Парнишки тоже выбрались из машины и смотрели на него.
В конце концов Тревитт толкнул дверь плечом. Она не шелохнулась. Он снова налег, на этот раз сильнее – безрезультатно. В доме кто-то кого-то избивал.
"А, пропади все пропадом!" – подумал он.
Эти слова точно освободили его. Они вдохнули в него ярость и мужество. Он согнул одну ногу, а второй с размаху саданул по двери, и она распахнулась.
Их оказалось двое, как и сказал Роберто. Тревитт не заметил, когда он успел выстрелить из пистолета – он не почувствовал отдачи, не услышал щелчка, – но, должно быть, все-таки выстрелил, потому что один из них плюхнулся на пол с выражением полного ужаса на лице, глупо разинув рот, выкатив глаза и прижав руки к животу. Второй быстро оправился от потрясения, вызванного появлением на пороге желтого призрака в лице Тревитта, и попытался выхватить из-за пояса собственный пистолет. Но Тревитт целился в него из своей "беретты" с расстояния четырех футов и дико орал: "Руки вверх!" Глаза у него были вытаращены, на лбу вздулись вены, и, должно быть, его унизительный страх каким-то образом передался и мексиканцу, потому что тот поспешно вскинул руки.
– Не двигаться! Я сказал, не двигаться! – скомандовал Тревитт.
Но мексиканец не подчинился. Он улыбнулся и помахал руками, чтобы показать, что в них ничего нет, и подошел к своему товарищу.
– Не двигаться. Ни с места, черт бы тебя побрал, – крикнул Тревитт. – Я не шучу, я буду стрелять.
Он так и представлял себе, как пуля входит мексиканцу в затылок.
Мексиканец снова улыбнулся, продолжая помахивать руками в доказательство своей безобидности, и склонился, чтобы поднять незадачливого дружка с пола.
– Убей его! – завопил кто-то.
– Не двигаться! Черт тебя дери, не двигаться! – кричал Тревитт.
Парочка попятилась к двери.
– Убей их! Пристрели обоих!
Над темным смазанным пятном пистолета белело лицо мексиканца. Их разделяло не более пяти футов. Поверх белой рубахи на нем был грязный полотняный пиджак. Ему не мешало бы побриться. На шее просвечивали вены. Один зуб во рту потемнел.
– Убей их! Убей! – послышалась команда. – Стреляй!
– Ни с места, – приказал Тревитт. – Черт побери, я буду...
Он выстрелил – в потолок, – чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений. Мексиканец лишь оцепенело посмотрел на него – ему тоже было страшно, Тревитт видел это по его расширенным зрачкам, по безумной ухмылке, в которую растягивались губы, – но все так же продолжал толкать своего раненого товарища к двери. Пока не добрался до нее.
Тревитт держал фигурки беглецов на мушке, пока те трусили по склону холма и ко входу в переулок. Он так и не принял решения не стрелять. Возможность пустить в ход оружие до сих пор не была сброшена со счетов. И все-таки он не смог выстрелить. Они скрылись.
– Ы-ыыыы! – взвыл обезумевший толстый мексиканец, вывернувшись из кресла, хотя руки и ноги у него были связаны, и заскакал по комнате, словно жаба. – Почему ты не убил их, Матерь Божья, ты ведь держал их на мушке, почему ты не выстрелил прямо им в морду?
– Я подстрелил одного, – возразил Тревитт.
– Зря ты не убил этих козлов, – сказал Мигель.
– Ну... – пустился было в объяснения Тревитт.
Но тут его взгляд остановился на женщине.
Лужа крови, густой и темной, в которой она лежала, почти пропитала ее одежду до розового цвета. Так много? Он был поражен.
Женщина валялась, как тряпичная кукла. Чудовищно, совершенно мертвая, мертвее не представить. А ведь она была абсолютна ни при чем, случайно попалась под руку, но мокла в луже собственной крови, отчего Тревитта кольнула смутная ассоциация с менструацией. Женщина лежала лицом в кровавом море, на боку, и одна ноздря находилась ниже уровня жидкости. Глаза, к счастью, оказались закрыты. Рана на горле уже перестала кровоточить и была чистой. Рот был приоткрыт так, что виднелись зубы и язык. Платье задралось до талии, обнажая бугристые от целлюлита бедра и покрытые густой растительностью голени и лодыжки. Тревитт, все еще сжимая в руке свою "беретту", смотрел на эту картину как завороженный.
– Матерь Божья, – по-испански проговорил толстяк, – вы слышали, как она вопила? Она бы мертвого подняла.
Кто-то уже успел его развязать, он потирал ободранные запястья. Лицо опухло от побоев.
– Да уж, голосок у нее был дай боже, – хихикнул он вдруг. – Старая Мадонна не умолкала до самого конца. Старая образина. Матерь Божья. Господи.
Он снова залился смехом.
– Эх, мистер, как же это вы не застрелили тех двух ублюдков? Теперь хлопот не оберешься. Не думаю, чтобы вы с вашей игрушкой наделали много вреда. Один, конечно, будет теперь маяться животом, но они вернутся обратно. Если уж у вас есть преимущество в таком деле, всегда нужно им пользоваться. Это нелегко, но приходится быть сильным, если хочешь, чтобы люди тебя уважали.
Тревитта вырвало недавно съеденной куриной тортильей и ромом – прямо на себя, на свой желтый кримпленовый костюм, на мокасины с кисточками, на "беретту". Он упал на колени, сломленный и беспомощный перед лицом такого предательства со стороны собственного желудка, а тошнота все не унималась, его все рвало и рвало.
– Эй, что это с ним? – удивился Рамирес.
– Не знаю, patron, – пожал плечами Роберто. – Может, живот прихватило.
– Ну и безобразие же вы тут устроили, мистер. Запашок тут будет стоять – не приведи господи.
– О боже, – простонал Тревитт.
Неужели никто его не утешит? Нет. Он снял пиджак и утер лицо и руки относительно чистым участком рукава, потом отбросил его в угол.
– Лучше убраться отсюда, patron, – сказал Роберто.
– Кто вообще такой этот психованный американец?
– Да просто появился откуда-то однажды вечером. Вопросы задавал. Дружка у него убили. В вашем заведении. Оно теперь перешло к Оскару. Он меня уволил. Всех поувольнял, кто при вас работал. Большим человеком стал.
– Вот увидишь, в один прекрасный день он у меня окажется под забором.
– Нельзя ли заткнуться? – в праведном негодовании рявкнул Тревитт по-английски. – Просто заткнуться?
Рамирес взглянул на дрожащего американца, потом на Мигеля.
– Что это за парнишка? – поинтересовался он.
– Какой-то сопляк, таскается за американцем.
– Надо уносить ноги, – подал голос Мигель.
– По крайней мере, голова на плечах у него есть, – заметил Рамирес. – Ты на машине, Роберто?
– Да, patron. Мы приехали с гринго. Как вы себе чувствуете?
– Эти гады превратили мое лицо в лепешку. И грудь горит. Хотя Мадонне пришлось хуже. Господи, – обратился он к трупу, – старая образина, ты спасла мне жизнь.
Он снова обернулся к Роберто.
– В жизни своей не видел такой уродины. Фу! Страшилище.
Роберто отвел Тревитта в машину. Тот как в тумане уселся на заднее сиденье. Пистолет до сих пор был у него в руке.
– Заберите-ка кто-нибудь у него оружие, – распорядился Рамирес, – пока этот американец не пристрелил еще кого-нибудь.
"Беретту" вытащили у Тревитта из пальцев.
Все уселись, и Роберто повел машину по извилистой горной дороге. Дважды он врезался в мусорный бачок, один раз задавил курицу и еще несколько раз едва разминулся с какими-то ребятишками.
– Куда? – спросил Роберто.
– Спрашивай у своего американского патрона, у американского босса, – сказал Рамирес.
– Ох, боже мой, – отозвался Тревитт, в голове у которого творился слишком большой сумбур, чтобы утруждать себя испанским. – Езжайте вы куда хотите.
Глава 29
Йост Вер Стиг поймает Улу Бега в Дейтоне и станет героем. Йост! Майлзу невыносимо было видеть его в героическом свете – да и в каком бы то ни было свете вообще.
Ирландец все растравлял и растравлял свое недовольство, и из крохотной искорки разгорелось грозное пламя, неиссякаемый источник энергии. Он возненавидел их всех: Йоста с его закадычным дружком Сэмом, однокашников по Гарварду, прикрывающих друг друга и помогающих друг другу, в то время как до него, Ланахана, им не было никакого дела, и Чарди, сделанного из совершенно другого теста, спортсмена, воплощенную горячность, гнев и силу, который даже не замечал хлюпика Майлза, полностью поглощенный самолюбованием и восхищением собственным героизмом.
Майлз возненавидел их, но у этого поворота событий, как ни забавно, имелись свои преимущества. Во-первых, просто поразительно, насколько полностью Йост отдался Дейтонской операции. Малейшая оплошность грозила привести к громкому провалу, и тогда прощай, Йост, даже твой Сэм ничем тебе не поможет. Во-вторых, в отсутствии Йоста была положительная сторона: Майлз вкусил ответственности. В штабе в Росслине теперь отчитывались перед ним. Это явно пришлось им не по вкусу, и все ходили хмурыми. Даже Чарди. Но Майлзу было все равно, что там им по вкусу.
К примеру, кудесник из техотдела, который прилетел из Бостона с отчетом о результатах наблюдения за Джоанной, был изумлен тем, что Вер Стига нет на месте. В данный момент он сидел в кабинете и неприятно поглядывал на Майлза, пока тот просматривал расшифровку записей.
– Я отметил потенциально важные места, – сообщил кудесник.
– Прекрасно, – рассеянно бросил Ланахан.
Разговоры этой парочки были такими нудными, такими банальными. Он попытался мысленно воспроизвести их.
* * *
Чарди:Я скучаю по тебе.
Джоанна:Ах, Пол, ну почему ты не можешь остаться?
* * *
Но у него не получалось вдохнуть в эти диалоги жизнь. Они выходили за рамки возможностей его воображения, за границы его интересов.
– Она не водит его за нос? Не сливает информацию на сторону?
– Не-а, – отозвался кудесник. – Если и сливает, то не по телефону. Загляни-ка в отчет за двадцать шестое мая.
Ланахан отыскал нужную страницу.
– Что это за хрен?
– Хахаль. Бывший хахаль.
Майлз погрузился в чтение.
* * *
" – Кто-то говорил мне, что тебя видели с мужчиной. Дважды. В двух разных местах, на выходных.
– Да. Это мой старый друг.
– Вы держались за руки.
– Да.
– Джоанна, ты что, влюблена в него?
– Думаю, да.
– Это тот самый парень, о котором ты никогда мне не рассказывала? С которым познакомилась за границей, когда была в Иране? Тайный агент?
