Я посмотрел ему в след и пошел набивать пулеметные ленты и магазины СВД патронами. Партия курсантов приехала довольно скоро. Проинструктировав будущих ворошиловских стрелков технике безопасности, я показал как ведется стрельба и встал в ногах у курсантов, которые по очереди ложились на палатку, чтобы нажать на спусковой крючок. Негры очень смешно смотрелись то на фоне снега, то на фоне черного неба. Это изменение меня очень смешило, и я наклонял голову или приседал, чтобы лицо очередного стрелка попадало на диаметрально противоположный фон.
      Наблюдая в полглаза за стрельбой, я разговаривал с солдатом-оператором, когда он сделал шаг в сторону. Я обернулся и увидел, как один из курсантов поднимается на колено, держа снайперскую винтовку в руке и разговаривая на своем непонятном языке. Пытаясь встать и удерживая винтовку, негр неуклюже оперся коленом о лежанку и ствол винтовки, резко покачнувшись, пошел вверх и в нашу сторону. Я прыгнул вперед, ударив ногой по руке курсанта, от чего винтовка упала, а он окончательно рухнул на плащ-палатку.
      Что-то затараторив, негр опять схватил винтовку, и тогда я, не разбираясь, дал ему валенком по голове, от чего винтовка вылетела у парня из рук, и он ткнулся носом в сугроб.
      – Прекратить! Прекратить! Сержант, вы что себе позволяете? – полковник, который проводил огневую подготовку по всему участку, уже бежал к нам вместе с переводчиком.
      – Товарищ полковник, курсант жестко нарушил технику безопасности, размахивая заряженным оружием и тем самым подвергая смертельной опасности рядом стоящих курсантов и командиров. Я сделал минимальное, чтобы обезопасить себя и других курсантов.
      – Молодец, сержант. В рыло ему дать надо было, – не меняя выражения лица, проговорил полковник. – Слышь, толмач, переведи ему, что он нарушил технику безопасности и мог кого-нибудь убить.
      Переводчик быстро заговорил на непонятном языке, негр стал очень быстро что-то отвечать.
      – Товарищ полковник, он говорит, что оружие не пристрелено. Он ни разу не попал.
      – Товарищ сержант…
      – Сейчас проверим, товарищ полковник. Может быть, прицел сбился, пока он ею размахивал.
      Я перехватил СВД, вогнал свой магазин с трассирующими патронами и прикинул силу усиливающегося ветра. Светящаяся зеленым светом во время полета пуля погасила лампочку, обозначав сбитую мишень. По движению пули я видел, что, передавая друг другу оружие, африканцы чуть зацепили оптический прицел, но править его при полковнике я не решался.
      – Держи, отличник,- вручил я винтовку обратно негру.
      – Он говорит, что все равно не пристреляна, – перевел переводчик фразу после очередных промахов.
      Ни слова не говоря, я поднял СВД, снова вставил свой магазин и, стоя на колене, уложил две мишени, зная, что целиться надо уже не в центр, а чуть-чуть правее.
      – Тренироваться им больше надо, товарищ полковник.
      – Правильно. Молодец сержант. А ты переведи им, что если они, уроды, не будут тренироваться и метко стрелять, то как они будут у себя управлять полками и армиями? Уроды – переводить не надо.
      До конца стрельб африканцы не выдержали. Уехали раньше, оставив мне больше десятка полностью набитых пулеметных лент на точке, куда меня перевел взводный после окончания стрельб из снайперской винтовки. Гераничев подошел ко мне, когда я убирал в коробки пустые пулеметные ленты. Заполненные патронами лежали на столе.
      – Сколько осталось?
      – Штук десять-двенадцать.
      – Все патроны на хрен. Понял?
      – Так точно, – не придавая значению его слов, ответил я.
      Гераничев ушел. Я вынул первый патрон и начал, упираясь на соседние торчащие из ленты гильзы по одному выковыривать патроны.
      Патроны поддавались тяжело. Держать холодный металл в рукавицах уже промерзшими руками мне было крайне не удобно. Руки все время соскальзывали, я ударил палец, начав злиться, и тут меня осенило:
      "На хрен, говоришь?". Соединив выковырянными патронами все ленты в одну длинную цепь и, положив ее на составленные вместе столы в один длинный ряд, чтобы не заклинило при стрельбе, я положил первую ленту в пулемет. "Врагам не сдается наш гордый варяг. За Родину, за
      Сталина!! За дембель, который неизбежен, как крах империализма", – я передернул затвор. "Рота, огонь!!". С этими словами я, чуть присев и уперев пулемет Калашникова себе в бедро, нажал на спусковой крючок.
      Пули вылетали из ствола оружия с положенной скорострельностью, гильзы сыпались вокруг меня раскатываясь по утоптанному снегу, я стрелял, чувствуя себя героем – Шварценеггером из известного боевика. Пули шли в темное небо ровной яркой струной. Пулемет трясся у меня в руках, роняя пустые ленты к моим ногам.
      – Прекратить!! Прекратить!!! – высоко поднимая ноги, Гераничев несся сломя голову с соседней точки. – Прекратить!!!
      – Аааааааааааааа!!! Ураааа!!!! – орал я, видя его краем глаза, не отпуская спускового крючка и не сводя взгляда с уже ставшего красным ствола пулемета.
      – Прекратить!!!
      Последняя пустая лента упала к моим ногам, и я резко повернулся к подбежавшему лейтенанту, поставив приклад пулемета на носок своего валенка:
      – Товарищ лейтенант. Ваше приказание выполнено. Все патроны "на хрен"…
      – Что?
      – Как вы приказали, товарищ лейтенант. Все на хрен.
      – Вы почему передо мной ругаетесь? Я приказал их не расстрелять, а вынуть!
      – Вы серьезно, товарищ лейтенант? Скажите, что Вы пошутили?
      – Я похож на клоуна? Похож?
      Раскрасневшийся от бега и мороза лейтенант действительно был больше похож на клоуна, но эту тему дальше развивать не стоило.
      – Товарищ лейтенант, а куда вы дели бы пятьсот патронов?
      – Сдали бы на склад.
      – В час ночи? Кому?
      – Это не Ваше дело, товарищ сержант. Собирайте оружие. Все в машину. Я с вами в части поговорю.
      Собирая оружие и переговариваясь с солдатами, я рассказывал о только что происшедшем. Они смеялись, Гераничев косился. Я, улыбаясь, подошел к борту машины, поставил на деревянное сиденье коробку с пустыми пулеметными лентами и толкнул ее вперед. Коробка поехала по отполированному солдатскими задами дереву и с грохотом, отозвавшимся в ночной тишине, свалилась в кузов.
      – Вы чего сделали? Вы чего сделали, товарищ сержант? – подскочил взводный.
      – Ничего, вроде.
      – Вы знаете, сколько оптика стоит?
      – Нет, товарищ лейтенант, – и я поставил вторую коробу на седло.
      – Больших денег стоит. А вы ее бросаете.
      – Это не оптика, а коробка с пулеметными лентами, – и я толкнул вторую коробку от себя. Коробка проехала по промерзшей лавке и упала вслед за своей предшественницей.
      – Вы видели? Вы видели? – взывал к свидетелям лейтенант. – Я ему говорю, а он делает. Вы всю оптику там, это, как его… Вы…
      – Где вы там оптику увидели?
      – В грузовике!! А вы по ней коробкой с лентами.
      – Оптика вся тут, у борта…
      – А мне плевать. Товарищ сержант, слушайте приказ. Приказываю Вам дойти до части пешком. Можете выполнять.
      – Есть! – Я махнул рукой к ушанке и, подмигнув сослуживцам, наслаждающимся очередным зрелищем, зашагал по укатанной грузовиками дорожке.
      Минуты через три-четыре меня нагнал грузовик. Обогнав метров на тридцать, грузовик остановился. Уехать в часть, оставив посреди дороги военнослужащего, офицер не мог, не имел права. Это было бы слишком грубым нарушением. Если в такой ситуации со мной что-то произошло бы, то с лейтенанта полетели бы погоны. Это я понимал очень хорошо, от чего игра была в одни ворота. Я подошел к грузовику, обошел его со стороны водителя продолжая свою прогулку в морозную февральскую ночь под улюлюканье солдат в кузове. Грузовик снова меня объехал, но встал уже метрах в десяти передо мной. Из дверцы на подножку вылезла фигура.
      – Залезайте в машину, – голос Гераничева был уставший.
      – Не могу, товарищ лейтенант. У меня приказ командира взвода. Я иду в часть, – и зло добавил. – Я не из училища в полк обеспечения попал, а из учебки, мне пятнадцать километров марш-бросок – не разговор.
      Грузовик объехал меня третий раз и остановился, преградив дорогу.
      Гераничев вылез из кабины.
      – Ладно. Я отменяю приказ. Залезай в кузов.
      Я положил ладони на борт, меня подхватили руки и втянули внутрь.
      – Класс!! Ты сделал Брата, еще как сделал. Круто. Молодец!! – кричали солдаты в кузове.
      Но оказалось, что вечер страстных приключений еще не окончен. По приезду в полк Гераничев постарался заставить меня начать чистить привезенное со стрельб оружие.
      – Я не буду этого выполнять товарищ лейтенант.
      – Это приказ. По уставу Вы обязаны его выполнить.
      – Устав не позволяет выполнять идиотские и издевательские приказы.
      – Я приказал Вам почистить боевое оружие. А если завтра война?
      – А если сегодня? А Вы без пистолета.
      – Вы будете выполнять приказ?
      – Не буду. Оружие после ночных стрельб по инструкции опускают в масло стволами, а чистят утром, так сказать, на свежую голову. А ночью заниматься ерундой я не буду. Простите, товарищ лейтенант, я устал и дико хочу спать.
      – Я вас посажу.
      – Не надо меня садить, товарищ лейтенант. Лучше я лягу. Времени уже два часа ночи. Правда, спать хочется.
      – Стойте тут. Никуда не уходите.
      Гераничев был взволнован и говорил чушь, так как уйти из казармы, имея только одно желание – поспать, я никак не мог. Вернулся он довольно быстро.
      – Идите за мной. Одевайтесь и идите.
      Мы вышли из казармы в темную ночь подсвеченную фонарями вдоль дорожек, немного порошил снежок и похрустывал под сапогами. Я шел за командиром взвода, не задумываясь, куда он решил меня привести в такое время. Ночной тишине мешали только наши шаги.
      – Вы плохой человек, Ханин, плохой.
      Вдаваться в полемику мне никак не хотелось, и я, молча, шел за взводным, слушая его демагогию о том, что я ему не подчиняюсь, какой пример я подаю подчиненным и как он будет меня воспитывать в дальнейшем. Очнулся я от своих мыслей только, когда перед нами появились ворота гауптвахты. Дежурный пропустил нас внутрь, и мы оказались в хорошо известном нам обоим караульном помещении. В наряде стояла шестая рота химзащиты. Начальником караула стоял старший лейтенант Тихомиров.
      – Привет, Коля. Здоров, Сань. Чего пришли?
      – Пошли, выйдем, – махнул головой Гераничев.
      – Ну, пошли, коль не шутишь.
      Они вышли. Ко мне со спины кто-то подошел и хлопнул по спине.
      – Привет, зема.
      Я обернулся, уже узнав голос Шейкмана.
      – Здорово, Вадя. Как дела, морда жидовская?
      – Все путем. Завтра предки из Питера приедут. Заходи, похаваем.
      Сам-то чего тут?
      – Гера доколупался.
      – О вашей дружбе все в части знают. И чего он от тебя хочет, ты же скоро домой.
      – Он из меня Героя Советского Союза, по-моему, хочет сделать.
      Только посмертно.
      – И чего вы с ним спорите?..
      – У нас вопрос только о земельной политике.
      – О чем?
      – Он считает, что я должен лежать в земле, а я считаю, что он.
      Офицеры вошли обратно.
      – Товарищ Ханин, – голос у Гераничева был строг, как у прокурора.
      – Вы остаетесь здесь. Вам понятно.
      – Так точно, – я мечтал только, чтобы меня оставили в покое.
      – Вынуть все из карманов.
      – Это еще почему?
      – Это приказ. И вы на гауптвахте.
      Мне даже не хотелось начинать спорить со взводным о том, кто и на что имеет право. Молча, нехотя я вытаскивал комсомольский и военный билеты, две записных книжки, два письма от мамы, фотографии и еще какую-то мелочь.
      – Больше ничего нет?
      – Трусы и желание, чтобы дали наконец поспать.
      Гераничев сгреб все в одну кучу, свалил в какой-то пакет и вышел.
      – Пошли, что ли? – сказал Тихомиров. – Вор должен сидеть в тюрьме, а забивающий на командира – на губе. Эк у меня стихи сложились. Шейкман, отведи его в камеру.
      Мы вышли из комнаты начальника караула, и пошли к зданию гауптвахты, которое казалось торцом здания караульного помещения.
      – Стой! Кто идет? – встретил нас часовой.
      – Помощник начальника караула с… хрен знает кем.
      – Помощник начальника караула ко мне, остальные на месте.
      Обменявшись дежурными фразами и получив ключи от камер, Шейкман отвел меня в камеру, где не было лавки, но был очень высокий, стационарный деревянный настил.
      – Я тебе сейчас еще пару шинелей кину, и нормально будет.
      – Спасибо, но сейчас уже все будет нормально. Голова за день… как чугунный котелок. Еще раз спасибо.
      В камере и без того было натоплено. Окна в камере не было, что сразу лишало возможности сказать, что небо в клеточку. Единственное неудобство заключалось в "лампочке Ильича", которая горела непрерывно, и выключать ее было строжайше запрещено. Настил был немного коротковат, но камера и не предназначалась для того, чтобы в ней спали, в нее сажали задержанных, с которыми надо было определиться в дальнейшем. Я растянулся по диагонали, подложив под себя шинель и скрутив из второй что-то наподобие подушки. Как только я укрылся своей шинелью, я тут же отключился. В шесть утра меня разбудил часовой:
      – Товарищ сержант, вас сказано было разбудить.
      – Пшел вон отсюда.
      – Но мне начкара сказал…
      – Ты передал? Вот и вали. Свободен, воин.
      Солдат быстро выполнил команду, и я продолжил смотреть очередной сон. В этот раз мне дали поспать минут сорок.
      – Не просто так тебя взводный посадил, – услышал я голос сквозь сон, – хватит дрыхнуть, подъем. Как офицера на детородный орган посылать, так ты мастак, а как за свои дела отвечать. Ты зачем Брата на три буквы послал?
      – Никто его никуда не посылал. Он и так там… только ножки свесил.
      – Подъем. Больше не спать. Это приказ.
      – Есть! – я сделал вид, что поднимаюсь, и рухнул обратно, как только за начкаром закрылась дверь.
      В этот раз я проспал часа полтора.
      – Есть будешь? – Шейкман стоял в дверях с миской и ложкой. Во второй руке у него была голубого цвета пластиковая чашка, на которой лежала тарелка с пайкой масла и сахара.
      – Мне же, вроде, не положено. Гера, ведь незаконно меня сюда запихнул.
      – Не переживай. С "духов" не убудет. Как спалось-то?
      – Нормально, если бы начкар еще спать не мешал утром.
      – Гераничев звонил, просил, чтобы он тебя поднял.
      – Ханин, – раздался крик в коридоре. – Ты долго тут прохлаждаться будешь? Тебя в роте заждались.
      – Доем, пойду.
      – Нефиг тебе жрать.
      – Товарищ старший лейтенант. Я доем и пойду в роту.
      – Тебе тут жрать не положено.
      – Мне и находится тут не положено. Но один старший лейтенант по просьбе другого лейтенанта решил нарушить устав караульной службы и оставил без записки об аресте на гауптвахте военнослужащего. Я не знаю, что будет лейтенанту, но я точно знаю, какой нагоняй получит начальник караула, если о ситуации будет известно в полку.
      – Ладно. Доешь и уматывай. Чтобы духу твоего тут не было.
      – Вот это уже деловой разговор. Добавки хлеба не будет?
      Я понимал, что наглею и пользуюсь безвыходностью ситуации начкара, который, нарушив все правила и инструкции, посадил меня этой ночью. Старлей ничего не ответил, и молча вышел из камеры, оставив дверь настежь открытой. Я доел перловку, запил еле теплым чаем, уже приобретающего запах пластмассового стаканчика, в который был налит, и услышал голоса в коридоре.
      – Часовой, твою мать. Почему в помещении срач? Ты не можешь позвать выводных и навести тут порядок?
      Громкий голос принадлежал начальнику гауптвахты старшему прапорщику Ильящуку.
      – А почему дверь камеры открыта? Кто там? Алло, гараж, кто сидит кукукает?
      Ильящук заглянул в дверь и столкнулся со мной нос к носу, так как я благоразумно решил покинуть это помещение раньше появления там самого прапорщика.
      – Ты чего тут делаешь?
      – Уже ничего.
      – А чего делал?
      – Честно? Спал. Спал как младенец. Мне, товарищ старший прапорщик, когда снова захочется выспаться, то я к вам сюда приду.
      – Милости просим. Ты еще чего-нибудь вытвори, и я тебя сам тут на месяц упеку. А пока вали, раз без дела. Часовой, мать твою за ногу через бедро с захватом, почему посторонние в помещении?
      Я вышел из здания гауптвахты, застегивая ремень поверх шинели. На дворе был белый, выпавший ночью снег, который приятно хрустел под ногами. На голубом небе светило яркое солнце, и у меня сложилось мнение, что не так и плохо иногда попадать на гауптвахту, особенно, если помначкара твой дважды земляк.

Who is who